Александра Окатова

Валентина ГРИБАНОВА | Интервью

ОАТОВА

Александра, расскажите о Вашей новой книге, вышедшей в серии «Современники и классики».

— Здравствуйте, люди! Моя новая книга — это приветствие, пожелание здоровья, физического и духовного, попытка поговорить по душам со всеми, у кого есть желание выслушать другого человека. В жизни, как выяснилось, диалог случается очень редко: никто не хочет слышать другого, каждый хочет говорить сам.

Кто-то скажет, что книга не может быть диалогом, потому что говорит только автор! Но позвольте не согласиться. Нельзя заставить человека читать книгу, никакую, кроме, конечно, учебника, поэтому книга — именно диалог: понимаешь и согласен с автором или мысленно споришь с ним, но если не откладываешь книгу, а продолжаешь читать — это и означает, что диалог состоялся!

В предисловии Вы говорите о душевном кризисе, после которого «банальные бесцветные истины начали сиять ослепительным светом осознания». Это связано с началом писательства?

— Да, я начала писать после сильнейшего душевного кризиса. Я испытывала не только душевную, но и физическую боль, и только изложение идеи, что мучила меня, помогло избавиться от неё: я изложила свои чувства на бумаге,и боль отпустила.

«Уфф, — подумала я, — как хорошо!»

Но на следующее утро мучение возобновилось: каждый божий день приходила новая идея, которая с ножом к горлу приставала ко мне и требовала, чтобы я её не упустила, пришпилила к бумаге, как бабочку для коллекции, и всесторонне исследовала.  Загнанные в подсознание чувства хотели, чтобы я их хорошенько отработала. И чтоб ярко, доходчиво, — требовали нахальные настойчивые чувства. Если бы я не начала писать, то они разорвали бы меня, как говорил Балу в мультфильме «Маугли», «на тысячу маленьких медвежат»!

Какой именно кризис? Интересный вопрос, но не скажу: возможно, это так называемый кризис среднего возраста, когда ты настолько молод внутри, что с удивлением и испугом всматриваешься в незнакомое лицо, почему-то мелькающее в твоём зеркале? Или кризис, связанный с неизбежностью смерти: некоторые счастливцы живут так, будто никогда не умрут, а ты и другие несчастные ходят каждый день с ангелом смерти, сидящим у них на правом, левом? плече, и ночью им тоже снится смерть?

А может, это кризис, вызванный приступом сильнейшей ревности, когда ты привыкла считать кого-то своим самым близким человеком, а он в одно несчастливое мгновение становится для тебя чужим, а ты даже не знаешь причин, которые к этому привели?

Или это кризис немоты: когда ты хочешь поговорить с единственным человеком на свете, но не можешь, потому что он не хочет с тобой разговаривать? Или он умер? Или ты — немая, как Русалочка, и просто не можешь с ним говорить? Вот тогда ты понимаешь, что умрёшь, натурально умрёшь, если не напишешь на бумаге то, что мучает тебя! Вот и берёшься за перо: напишешь —  и становится легче, боль отпускает, и вот ты уже можешь жить, старательно притворяясь нормальным человеком.

В каком жанре Вы работаете? И почему выбрали именно его?

— Жанр? Не знаю. Честно — не знаю. Малая проза. Рассказ? Новелла? Эссе? Зарисовка? Молния в сердце? Да-да, именно так: молния в сердце!!!

Сама я определяю свой жанр как «четыре четверти». Четверть — реальность, четверть — фантазия, четверть — психология, фу, какое холодное слово, лучше — душа, и четверть — немного окрашенная юмором бытовая философия. Вот приблизительный рецепт приготовления моего литературного десерта.

Насчёт того, что я выбрала этот жанр, это не так: это не я, это он, жанр, меня выбрал. Сам. Так и сказал: вот что, голубушка, ты будешь писать так — несложно, немного забавно, побольше образов. Покопайся в чувствах, не экономь их. Насыпь побольше.  А когда попытаешься выразить то, что не даёт тебе спокойно жить, опиши подробно своё шило и не забудь про детство, играющее в том же самом месте.

Герои Ваших произведений очень необычны: это и принц на горошине, и спящая красавица, и апельсиновая принцесса, но живут они в Москве, бок о бок с простыми людьми. Зачем Вы помещаете их в эту среду? Что это за прием?

— А вот тут наоборот, я не принцесс помещаю в эту среду, а среду добавляю в качестве эфира для существования своих героев. Словосочетание «принц на горошине» показалось мне смешным. Принц — на горошине! Такой пунктуальный, чопорный, слишком серьёзно к себе относящийся, гордец, презирающий обычных людей, параноик, обнимающий огромный чемодан со своими комплексами, царственно восседает на горошине! Смешно!

А может, называю их принцами и принцессами, чтобы не описывать долго и нудно, чем они отличаются от обычных людей, чтобы сказала «принц» (принцесса) и сразу ясно — не чета обычным людям, особенный. Ведь каждый человек считает себя особенным!

Вы сами ощущаете себя принцессой?

— Нет, нет и нет. Я — воин. Солдат. Боец. При этом — женщина. Амазонка с луком и стрелами. Афина. Артемида. Медея с примесью Пенелопы. Прокна и Филомела в одном лице.

Каким Вы представляете своего читателя?

— Мои рассказы нравятся девочкам бальзаковского возраста плюс-минус двадцать лет. Смеются, говорят: вот и у меня так же было, узнаю. Плачут, жалеют меня, себя, всех кругом,  улыбаются сквозь слёзы, отвлекаются от своих грустных мыслей. Некоторые говорят, что употребляют мои сказки понемногу, как любимое вино, другие принимают как лекарство — прочтёшь  и легче становится, а одна девочка, лет сорока пяти, сказала, что  у неё на ночном столике лежит Библия и рядом моя скромная книжка.

Что Вас вдохновляет?

— Меня вдохновляет особое состояние души и сознания.

Причиной такого состояния бывают простые волшебные вещи: падающие галсами жёлтые кленовые листья или зимние синие сумерки за окном — когда ты неожиданно проваливаешься в своё детство: тебе вдруг не сорок пять, а пять, и ты осталась дома, потому что заболела и не пошла, какое счастье, в ненавистный детский сад и сидишь у зимнего окна, и делать тебе нечего, и на улицу нельзя, и лёгкая температура, и ты смотришь, как снежинки, сбившиеся в крупные лёгкие пушистые хлопья, медленно падают, задевая холодное стекло, а у тебя на подоконнике стоит старая семейная, латунная, на тяжёлом основании, высокая лампа, вокруг неё светлый круг, ты в нём, в тепле и уюте, а за прозрачной границей окна, тут, совсем рядом, зимний синий вечер и ты ощущаешь себя между мирами: смотришь завороженно, как за окном привычный мир вдруг становится неузнаваемым, новым, этакий сильный приступ «жамевю». Или внезапный приступ «дежавю», когда ты чувствуешь, что не в первый раз оказываешься  в какой-то ситуации и даже знаешь, что произойдёт в следующую секунду, тоже может вызвать прилив вдохновения! Вдохновляет музыка и чей-то понимающий и нежный взгляд, чья-то случайная или неслучайная улыбка; яркое и острое воспоминание о сильном чувстве, вызванное запахом лесного цветка, как его зовут, ах, да, «любка», ночная фиалка — «люби меня, не покинь», и ты ощущаешь волнение и сладкую тревогу: чувствуешь тайну, ожидаешь чуда, предвкушаешь открытие.

В некоторых рассказах, как, например, в рассказе «Саша VS Кассандра», в главной героине, художнице, видится Ваш образ, а некоторых Ваших героинь зовут так же, как Вас. Насколько Ваши произведения автобиографичны?

— В этом рассказе две девушки похожи как две капли воды,  и одна неожиданно обнаруживает, что другая заняла её место: присвоила её идеи, её личность, её возлюбленного — что делать? Кто копия? Главная героиня или её соперница? Кто из них останется в живых? Я в жизни пережила подобное приключение, без убийства, конечно!

Насчёт имени — тут всё просто: я очень люблю своё имя. Александра: двухэтажное, основательное, правдивое, серьёзное, сильное — имя победительницы.

Вы верно заметили: все мои рассказы обо мне, правда, в разной степени: я это прожила или придумала. Пусть придумала, но ведь я это прочувствовала! В конце концов, каждый живёт в своём собственном мире, и никогда нельзя с уверенностью сказать, отражение ты или оригинал, не правда ли?

Моя любимая вещь у Вас — «Хрустальная ворона». Главная героиня встречает олицетворение своей любви, которую она убила в своей голове ещё двадцать лет назад, потому что не могла больше мучиться. Но любовь выжила…

— Да, точно: убила, а она опять ожила, живучая оказалась! Это очень странная штука, психика: ты можешь много лет уговаривать себя, что ничего не чувствуешь, и даже убедить себя в этом, но какое-то незначительное, на первый взгляд, событие —  случайная встреча, ночной звонок без слов, вышедшая книга  бывшего возлюбленного — вызывает к жизни забытое, казалось, чувство, и оно захватывает тебя с ещё большей силой. Неотвратимо, мощно, всеобъемлюще. Любовь воскресает, и что с ней делать, непонятно: убить опять или?..

У Вас и правда много сказок и рассказов о любви, причем в них она предстаёт по-разному: страдание, как в рассказе «Нож»; пробуждение чувств, как в сказке «Спящая красавица»; или преданность, как в рассказе «Собака», где женщина так любит, что готова поменяться местами с собакой любимого мужчины…

— Любовь многолика, иногда она прячется под разными масками, но отмоешь её, отчистишь и смотришь — а это самая настоящая любовь! Нежная и преданная. Замечали, какое странное слово «преданный»? Преданный человек — это который верный или которого кто-то уже предал? Мы предаём только преданных нам. Да. Самых любящих. Не жалеем. А когда нас — то плачем от боли, а когда мы сами — то улыбаемся, не замечаем своей жестокости  и ужасаемся чужой…

Можно ли Вашу книгу назвать книгой о любви?

— Да! Безусловно!

Какое место занимает любовь в Вашей жизни?

— Моя жизнь — это любовь. И не всегда взаимная, даже больше не взаимная. Моя жизнь — бесконечный поиск любви, нет-нет, не подумайте, я не нимфоманка, нет, скорее я вечная жидовка, есть же бессмертный Вечный Жид, а я — вечная жидовка, приговорённая к одиночеству, ищущая пару. Шучу! Это просто образ, в котором я нахожусь, когда пишу: писатель — это сумасшедший, который пишет кровью, и чтобы добыть её, вонзает кинжал в своё сердце (кто сказал? Я!). На самом деле — у меня очень хорошая семья: любящий муж, два сына, я очень счастлива!

Вы поднимаете в своих рассказах морально-этические вопросы, как, например, в том же рассказе «Хрустальная ворона», героиня которого по жизни никогда не врала, зато на протяжении многих лет лгала себе; в рассказе «Совесть» её обладатель, Вадим Анемподистович Нарциссов-Исподвывертомский, желает от совести избавиться, чтобы жить без мучений; а в рассказе «Амулет» молодой парень, получивший амулет смерти, стоит перед дилеммой — оставить его, обрекая себя на смерть, или передать другому…

— Да, вы правы: для меня это очень важные вопросы. Человеческие вопросы. Совесть, честность, самопожертвование я считаю качествами, без которых мы не имеем права считаться людьми.  Я ненавижу эгоизм, ложь и неприятие ответственности за свои поступки, стадные инстинкты, позволяющие толпе забыть о чести и совести. Для рассказа «Совесть» мне пришлось разработать систему оценки совести, ввести понятие «порог совести» — минимальные проступки, при которых совесть начинает говорить и человек начинает испытывать душевный дискомфорт. Получилась девятибалльная шкала: 1 балл — плохая мысль, за которую вам стыдно и вы испытываете угрызения совести. 2 балла — обидное слово, спор или ссора. 3 — рукоприкладство. 4 — зависть, спесь и пренебрежение. 5 баллов — нелюбовь. 6 — моральное убийство, то, что в народе называется «заесть чужую жизнь». 7 баллов — убийство, есть ещё 8 баллов — массовое убийство чужими руками, путём обмана, зомбирования и идеологического отъёма совести у населения. И 9 баллов — у богов, которые по определению не имеют совести, делают, что пожелают!

Интенсивность переживания мук совести обозначается латинскими буквами: А — слабая, B — средняя, C — сильная, D — предельная. Довольно стройная система, позволяющая оценить совесть человека в сравнении с другими людьми.

А Вы человек совестливый?

— Да, у меня есть совесть, не такая разветвлённая и чувствительная, как у главного героя одноимённого рассказа, но есть! Иногда она спит! Тогда я, очень редко, правда, делаю то, за что  потом испытываю стыд. Потом совесть просыпается и пилит меня, и колет (слышали про укол совести?), и мучает: сама не спит и мне не даёт, эх, самая мягкая подушка — чистая совесть, это не я, это народ говорит.

В Ваших рассказах много мистики, как, например, встреча со смертью в метро. Приходилось ли Вам в жизни сталкиваться с потусторонними силами?

— Да, приходилось. Рассказать не могу. Поклялась хранить тайну (делаю страшное лицо). Шучу! А может, не шучу, кто знает?  (В каждой шутке есть доля шутки!). Когда я сломала ногу и лежала ночью с дикой болью в ожидании назначенной на утро операции, отказавшись от обезболивающего, это я-то, атеистка, вспомнила «Отче наш»; как вспомнила — для меня загадка, и почувствовала, что вокруг меня… нет, не могу, нельзя рассказывать, потом как-нибудь. Напомните мне потом, возможно, поведаю.

Почему именно название рассказа «На границе миров» вынесено в название книги?

— А за это отдельное спасибо моему редактору Анатолию Филиппову, это он так назвал книгу — и не ошибся! Сказал: «А у Вас всё на границе». Он прав! Я всё время ощущаю себя на границе миров. На зыбкой тонкой линии: идёшь осторожно, горизонтально держа в руках шест, балансируя над пропастью, идёшь медленно  и аккуратно. Малейшая неточность — и ты летишь вниз, и тебя ничто не спасёт.

«На границе миров» — один из моих самых любимых рассказов; моя концентрированная тоска по ушедшим навсегда родителям часто навещала меня, вот я и представила: может, они  живы — в другом мире, в котором нет меня, а в моём нет их, а вдруг я, перейдя границу миров, смогу попасть туда, где они живы, где густая трава цвета охры, а под дубами нет могильных камней?

И, раз уж дело дошло до поклонов и благодарственных речей, то я очень хочу сказать спасибо своим учителям. Помните, мы говорили о жанре — «четыре четверти». За реалистическую четверть большое спасибо Александру Петровичу Торопцеву, писателю, философу, преподавателю Литературного института имени Горького; за фантазийную четверть, приправленную сумасшедшинкой, — фантастическая благодарность культовому писателю современности Андрею Бычкову; за чувственную четверть — Г. Б.; и за философскую — моим дорогим родителям, научившим меня думать. (Для равновесия надо бы произнести парочку страшных проклятий, ну да ладно, всех прощаю!)

А почему для обложки книги Вы выбрали именно «Василису Прекрасную» с рисунка Билибина?

— О, это из области магии. У меня в рассказе «Амулет» этот рисунок — детское воспоминание главного героя: когда он встретился со Смертью в метро, а оттуда попал на кладбище, то она в руке держала такой светильник — череп с сияющими глазницами.

Что объединяет все Ваши рассказы?

— «А что, если?» Вот это и объединяет: а что, если? Эксперимент. Допущение невероятного: вот тут-то и начинается самое интересное.

Банальности, избитые истины, трюизмы превращаются в Ваших рассказах в безумные, полные изощренных хитросплетений истории, заставляющие задуматься о важном.

— Это мне так легче разговаривать. Например, банальность — «Жизнь быстро проходит», ну и что? Кто этого не знает? Все знают! Это избитая истина (кто, кстати, их избивает? Интересно знать! Может, серьёзное заведение существует, где специально обученные люди избивают несчастные истины, а те кричат, стонут, а некоторые, сжав зубы, мужественно молчат, ни звука не  издают назло мучителям?). Как можно наглядно показать трюизм: «Жизнь быстро проходит»? Вот я и придумала такой ход в рассказе «Десерт», что жизнь наша — это десерт, что-то безумно вкусное, но быстро заканчивающееся, так быстро, что ты не успеваешь насладиться этим вкусом, распробовать — поглощаешь его, десерт, быстро, жадно, съедаешь за один раз, всю жизнь за один вечер:  вошла в кафе девушкой, вышла старухой; пока ела десерт, вся жизнь пронеслась перед глазами.

Трюизм «девушки едят мозги своих возлюбленных» становится канвой рассказа о том, как хочется, чтобы кто-то тебя по доброй воле накормил — мозгами, кровью, поделился жизнью, короче.

Избитая истина «я страдаю от любви» превращается в рассказ «Нож», о том, что некоторые так и живут с ножом в сердце, и очень его любят, и никогда с ним не расстанутся, и он сладко так ходит в сердце, потому что ты бог — чего тебе бояться, когда у тебя нож в сердце?

В своих сказках Вы часто прибегаете к аллегориям, олицетворениям. Откуда Вы берете сюжеты своих произведений? В чем Вы видите свою задачу как писателя?

— Аллегории, олицетворения — это моя палитра, краски, которые я использую, чтобы нарисовать своё любимое «а что, если?» Я с детства люблю мифы и сказки: Персей мне как двоюродный брат, а Прометей как любимый дядя; а вот Одиссея не слишком жалую, особенно после случая, когда он подставил Паламеда. Паламеда казнили, но перед смертью он тихо сказал: «О истина, мне жаль тебя, ты умерла раньше меня».

Очень люблю сказки братьев Гримм, вот где сильнейшие образы! Там один брат даёт другому тарелку похлёбки и за это вырывает ему глаз; там дух убитого мальчика возрождается в прекрасной птице, песня которой для всех звучит как чудесная мелодия, а для убийцы как приговор — это и есть пробудившаяся совесть; там возлюбленный целует при встрече мать и из-за этого забывает любимую, которая его спасла, — потому что нельзя нормально объяснить, почему он вдруг забыл свою любимую, и поэтому в сказке появляется такое дурацкое условие: нельзя целовать мать или обнимать тётку, а по жизни так бывает — забывают, не узнают без видимых причин, без дурацких условий!

У меня в рассказах оживают черёмуха, нож, зеркало; вырастают воздушные замки; из апельсинов появляются прекрасные девушки; невесты превращаются в золотых пчёл; недоступную принцессу никто не преследует, а по стране непуганых принцев как воины-кочевники без толку носятся толпы невест: распугивают диких  и домашних животных, мешают проведению сезонных сельскохозяйственных работ, уничтожают запасы почтовой бумаги, чернил, роз в горшках и клубники на грядках, а также километры розовых лент…

Мне нравится взять и изобразить то, чего не может быть. Встретить Смерть в метро, например, и она, Смерть, будет похожа на мать. Или искать Смерть, как в рассказе «Данс Макабр», и она в образе простой девушки станцует с молодым героем, нежно обнимет и скажет, что она, одна из всех, никогда не изменит и будет всегда с ним, но только не сейчас! Он успокоится, не станет её отчаянно искать и пойдёт жить.

Или — я услышала, что есть цветок, который распускается один раз, только на два часа, ночью, и погибает, и у меня сложилась сказка «Королева ночи» — о девушке, лет пятисот, которая каждую ночь на два часа становится молодой и прекрасной, если выпьет кровь невинного юноши.

Сюжет — это просто инструмент, вроде скальпеля, чтобы обнажить, раскрыть свою рану душевную и самой залечить её, как хирург, который сам себе удаляет аппендикс, например, или делает операцию на сердце. А разговор с читателем — это акт прозрения, в том случае, если я смогла с помощью своего скальпеля-сюжета добраться до его раны. Сюжет нужен только для того, чтобы завлечь читателя в западню, в мышеловку, в лабиринт, где его задача — найти выход в кромешной тьме своей и моей судьбы. А натолкнуть его, читателя, на этот сияющий выход, который, как мне кажется, я увидела, — вот это уже моя задача.

С любовью, ваша Александра Окатова.

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии журнала «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: