Блюз под дождем
КРАСНЫЕ ВИНОГРАДНИКИ
«Ах, Тео, почему тебя не было с нами в воскресенье!
Мы видели совершенно красный виноградник — красный, как красное вино».
(Из письма Винсента Ван Гога к брату Тео)
Красные, как красное вино.
Кровь, текущая в жилах Прованса —
в плоть лозы.
Всем-то злосчастьям твоим виной —
красные-красные арльские виноградники.
Сбора винограда красный сезон.
В солнечном расплаве пылает давильня.
И почему провансалец Сезанн
красных осенних дней сбора винограда
не увидел?
На равнинах, со склонов холмов
красные-красные виноградники
исступленно кричали.
Или нет.
Виноградники — красные волхвы —
серый холст твой усеяли красными дарами.
Погрузи в дары волхвов усталое лицо
свое
и, измученный, склонись
над солнечным стаканом
красных, как красное вино,
красных-красных арльских виноградников.
ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ
Танцует ночь на площади Звезды.
Ночной Париж — бродяга полусонный.
А тусклый свет зачахнувшей луны
впечатывает в пол стекло оконное.
Ну кто бы мог подумать о таком,
что у судьбы встречаются причуды!
Ночной Париж изогнутым крылом
укроет душу. Оживит. Разбудит.
Разбередит былое. Колдовством
заманит вновь в блистательные сети
непредсказуемо сбывающихся снов.
Но слишком поздно, как и все на свете,
вплывают грезы в жизнь — из никогда? —
и вот он, вид Парижа первозданный
от площади Звезды. Но где звезда,
застывшая в ночи дороги дальней?
Как бабочка на крылышках мечты,
боясь просыпать золото с одежды,
танцует ночь на площади Звезды,
и утро шьет ей радугу надежды.
ОЧЕРТАНИЯ
В Петербурге пурга; в Петербурге метель,
и промозгла балтийская сырость.
Все приходит на ум почему-то теперь
эта слякоть, тоска да унылость.
А набухшей волны оцинкованный блеск
весь изжеван тяжелым туманом.
Отдаленные звуки, приглушенный всплеск
разыгравшегося урагана.
Там, в высоких широтах, где, сгрудившись, льды
стали лежбищем белых медведей,
распускаются звезд неземные цветы
в искрометном сиянии Севера.
Дьявол ночи иной — перечеркнутый крест
распростерся с отвагой беспечного Юга.
…В Петербурге пурга; в Петербурге метель…
Жаль, что мы не услышим друг друга.
ЭЛУЛ
Месяц трубления в рог.
Лодкою над Иерусалимом
луна молодая плывет
ночью. А утром ранимым
яростный пышет день
из своего горнила
солнцем, где даже тень
испепеляет. Сила
выжженных камнем трав.
Горечь песка и дыма.
Месяц трубления в рог.
Золото Иерусалима.
БЛЮЗ ПОД ДОЖДЕМ
Блюз!
За темным набухшим окном,
в резком круге, очерченном лампой,
на натянутых струях дождя
ночь разыгрывала вариации
в стиле блюза.
Под напором, под спудом давясь
бесконечною импровизацией,
ночь всю ночь свой неистовый блюз
предлагала взахлеб.
В буйном танце прорвавшаяся
в леопардовой шкуре дождя
через толщу потоков воды,
обратилась невольничья Африка
темным ликом богини Луны
в бесконечность пространства и времени.
Статуэткой эбеновой тьмы —
прочь!
в ночь —
через двери закрытые
рвался блюз.
И звуки, и воды текли.
То всемирным потопом обрушась,
то совсем замирая вдали,
ночь играет на крышах —
слышишь? —
блюз.
* * *
Великий плут! В трагической гримасе
выходит жизнь на шаткий свой помост,
и меркнет свет. Здесь все причины гаснут.
Лишь светлячки поддерживают мост —
опору хрупкую для верст и расстояний,
плутающему в поисках пути.
…Заблудший ангел крылья вновь расправил
и оттолкнулся плотью от земли.
В ЭПОХУ ПЕРЕМЕН
Нас в тридцать три распяли на кресте
и воскресили уже в новой жизни.
Мы думали: — Спаслись. —
И в суете
задерганной, затравленной Отчизны
мы рассуждали: — Доживем свой век,
потом… Потом история рассудит. —
Как слеп в своих сужденьях человек!
Мозг — примитивное и грубое орудье
в руках твоих, Господь. Гляжу назад,
и ничего-то в будущем не смыслю.
А все, что Бог хотел тебе сказать,
Он говорит посредством этой жизни.
* * *
Река иссохшая любви.
По берегам глухой печали,
оцепенелые, молчали
душа и музыка. Вдали
в рассветной тишине — шаги.
И вздох глубокий облегченья:
жизнь — это способ разрешенья.
Но только сам себе не лги.
* * *
Дорога вся на виражах.
Мчим, не снижая оборотов.
С тех пор, как взрыв большой потряс,
меридианы и широты
сменяются.
Калейдоскоп —
пейзаж непрожитых событий —
все позади. И — разворот…
Скрип тормозов. Души обитель
земная. Времени песок,
а маревом туманным — дали
нам перескажут назубок,
прошедшее через воспоминанье
бесповоротное житье,
что так стремилось сбыться явью.
Зачем, избрав небытие,
Решился этот мир оставить?
ВЕНОК — ХУДОЖНИКУ
1
Сначала нужно эту жизнь прожить.
Художник, жадно время стерегущий,
поэзии блистательные кущи
над жизнью быстротечной воспарить
вольны. И пусть превратной и суровой
твоя судьба окажется, поэт,
капризное, тебе подвластно слово —
порханье мотылька среди цветов.
И нет
страданий, жажды, голода, болезней —
есть только звуков, красок чудный мир.
И пусть ты нищ, осмеян всеми, сир,
а жизнь твоя —
сплошная цепь жестоких унижений,
не злобу желчную, но благость утешенья
ты людям нес.
И нет судьбы твоей судьбы полезней.
2
Художник, жадно время стерегущий,
в чем источник вечных бед
и мук твоих? Найти на то ответ
не смог доселе ни один живущий.
Единственною жаждою — творить,
наполнить мир дерзанием искусства.
И этот акт Господь благословил.
О, как ничтожно, горестно и пусто
все, когда иссяк животворящий пыл, —
померкли звезды, тьма чернила гуще,
и в древний хаос погрузился мир.
Но вот созвучия пленительною стаей
взмахнут крылами мощными, влетая
в поэзии блистательные кущи.
3
Поэзии блистательные кущи…
Светила замедляют мощный блеск,
чтоб ты узрел наплыв тоски гнетущей,
печаль высокой пробы. Ото всех
болезненно-трагичные черты
отобразили выжженные чувства.
Двуликий Янус — тоже! — друг искусства.
Как в блуд, впадая в ересь простоты,
судьбу и суетность тоскою разграничив, —
жизнь, ты берешь свое! — расставив по местам
мечты и боль, взмываешь в небо птицей
или скользишь по узеньким мосткам.
Окно в глубь мирозданья прорубить
и — над жизнью быстротечной воспарить.
4
— Над жизнью быстротечной воспарить. —
О, если бы слова найти мне эти!
Нагроможденьем мрачных пирамид
в песках зыбучих тонет стих раздетый.
Крик радости прорвется на рассвете.
Взорвет едва рожденные созвездья
исторгнутой в ночи благою вестью.
Над ними, робкий, бестелесный,
Взмывает стих. Так над арфою Эола
Взмывают руки брезжащего дня,
и возвышается окрепший голос.
Ночных видений спутанные волосы
расчешет гребень солнца. И в его лучах
предстанет жизнь
превратной и суровой.
5
И пусть превратной и суровой
судьбою ты с покоем разлучен.
Но неотступно — след в след — за тобою
стихи идут. Ты с ними обручен
навек. Тоска от века гложет,
как червь, грызет, покоя не дает.
Но вот фантазии блистательной полет
сон наяву подхватит и закружит.
Он крыл не сложит ни на миг единый.
Взрыв до небес. Страстей накал и взлет.
Сотрутся горы и растает лед,
и реки вспять от моря потекут.
О, многое разрушат там и тут.
Такою твоя судьба окажется, поэт?
6
Твоя судьба окажется, поэт,
источником неисчислимых бед.
Все, кто любимы, отвернутся. Мимо
проносятся, визжа, автомобили.
За ними — тени пламенных сердец,
еще недавно бившихся, страдавших,
испепеленных страстью, одичавших.
Круговорот непоправимых бед,
как реквием. Твой черный человек
без стука входит в запертую дверь,
как встарь, сокрыв свой мрачный гений снова.
Но — окна настежь! — брезжит утра свет.
Кошмар все длится, длится… Но теперь,
капризное, тебе подвластно слово.
7
Капризное, тебе подвластно слово.
И лишь в больных глазах укор.
Вот скорбной жизни горькая основа,
канва, на коей проступил узор
созвучий слов. Над бездной просветленной
подарит озаренье счастья миг,
неразделимо чудный для двоих,
и светлой радостью повеет.
На душу вдруг нисходит тишина:
ликует плоть; вся радости полна
душа. Все бури — прочь! Прошла гроза.
Стихи заплещутся, как море в берега.
Весь мир наполнит щебет, гомон, смех,
порханье мотыльков среди цветов. Но нет.
8
Порханье мотыльков среди цветов, где нет
иной незыблемой основы счастья.
В безумном мире слез и черных бед,
разорванном на горестные части,
в чем счастья суть? И слово неземное
с земным слилось, в земном отобразясь.
И нерушима с бренным миром связь;
и вновь основа твоей жизни — слово.
И вот художник, над толпой парящий,
с толпою связанный, не признанный толпой,
узрел провалы бездн животворящих,
сквозь мрак и хаос к свету неизбежно
ведущих быт сознанья в бытие
нужды, страданий, холода, болезней.
9
Нужды, страданий, холода, болезней
замкнулся круг, упершись в звездный свод.
Из самых страшных жизненных коллизий
Исходит слово. И оно живет.
И вот она — твоя основа счастья.
И это все даровано судьбе.
Она с тобой. Она, смотри, в тебе,
поэт, как первое причастье.
Так чуден свет, где счет неисчислим
морям, лесам, светилам в поднебесье,
И льется свет, и льются вольно песни,
и птицы все взмывают в небеса,
и в травах стынет ясная роса.
Все — только звуков, красок чудный мир.
10
Есть только красок, звуков чудный мир —
предание Божественной природы.
Дрожит душа, дрожит живой эфир
и сквозь него чредой проходят волны.
Душа ликует в счастье неземном,
хотя земное счастью есть основа,
и повторяет, как заклятье, снова
стихи, что жизнь насквозь прожгли огнем.
Поэмы — порожденье звездных сфер.
Но мир земной как песню обретя,
созвездий непрактичное дитя,
ты получил Вселенную в удел.
Тот жар души вовеки не остыл,
пусть ты осмеян всеми, нищ и сир.
11
И пусть ты нищ, осмеян всеми, сир,
под какою счастливою звездою
ты родился, скажи? Кумир
Творца — творение с тобою.
О, вечный твой двойник — стихи.
В них мирозданья стройные — поэмы,
где, как дрова в огонь, подбрасывает темы
круговорот житейской суеты.
И ты вкушаешь, снова предвкушая
пронзительную ярость бытия,
и жажду слова словом утоляешь.
Не подчинят тебя несчастия, хотя
юдоль земная — море злоключений,
а жизнь твоя —
сплошная цепь жестоких унижений.
12
Жизнь твоя —
сплошная цепь жестоких злоключений.
Но щедрый свет на землю льется свыше,
и косо падают лучи сквозь призму
твоих, поэт, незримых ощущений.
Над городской стеной плывет луна,
и щурит глаз невидимый простор.
Запутавшись в зубцах окрестных гор,
поет «осанну» ночи тишина.
Смежив ресницы в радостном волненье,
перебирает все тона заря.
Все — хаос первозданного творенья.
Душа дрожит. Каноны и прозренья —
в клокочущий котел. А там внутри
не злоба желчная, но благость утешенья.
13
Не злоба желчная, но благость утешенья
спасает мир. Реальность изменить
не в силах воля чудака. При этом,
закон и милосердье совместив,
сплести венок разрозненных сонетов
зачем-то у тебя достало сил.
И если б кто-то у тебя спросил,
какая сила заставляет быть поэтом
тебя, всечасно пробуя на крепость
твой дух, и силу черпаешь где ты,
ответь по праву:
— Многогранна жизнь. Но светоч
твоей души — сплетенье слов в судьбе,
где счастье скупо; много горьких слез.
Но что в страданиях ты людям нес?
14
В страданиях ты людям нес
стих, интегрировавший «со»:
сомненья, сопричастие, союз,
согласие и множество еще
невосполнимых образов любви
и человечных справедливых слов,
рожденных в муках. Ты о чем? Постой!
Здесь нечего, пожалуй, и ловить.
Где роскошь славы и убор помпезный
земного обладателя земных
блаженств?
Их нет на перепутьях мирозданья.
Но те, кто сир… О, я молюсь за них! —
в мирах земных животворящий стих
услышавших.
И значит, нет судьбы,
твоей судьбы полезней?
Об авторе:
Лариса Зубакова родилась в семье, имеющей глубокие литературные традиции. Свое творческое амплуа — поэзия — определила в детстве. Но серьезно писать стала после 20 лет. Печататься начала поздно. Сначала свет увидели отдельные публикации в региональной прессе, а позже стали выходить отдельные сборники стихов. Долгое время работала тележурналистом и в печатных СМИ Тульского региона.
Сфера профессиональной деятельности — литература: публицистика, журналистика и поэзия. Является автором 4-х поэтических сборников: «Кольцо», «Зябкое тепло», «Грозовой перевал» и «Красная жара». В настоящее время готовится к выпуску следующий сборник стихов — «Точка сборки». Двуязычный русско-польский сборник «Красные виноградники» находится в стадии завершения. Идет работа над переводами стихов на болгарский, чешский и французский языки. Сейчас занимается переводами на русский язык современного чешского поэта Брониславы Волковой для издания в России.
