Кижи
поэма
Преданье
Живет на Севере преданье
О тех, кто здесь построил храм.
Стоит он будто в назиданье
Таким же дерзким мастерам.
Он рвется в небо, многоглавен,
Касаясь крыльев лебедей…
Здесь каждый зодчий храм прославил,
Скрепляя бревна без гвоздей.
Всё под рукой у них: смекалка,
Топор, да русское «авось»,
Да та поморская закалка,
С которой жить им довелось.
Без иноземных астролябий,
А только волей да умом
Они растили храм из хляби,
Сверяя угол за углом.
Из бревен ввысь взлетали главы,
Легки, как ладные слова,
И кто-то, будто для забавы,
Сплетал из досок кружева.
Храм на рассвете легок, светел,
Осыпан пылью звездных рос,
Как будто дул осенний ветер
И, как листок, сюда занес.
Но не понять, что он огромен –
Его затейливая вязь
Из золотых онежских бревен
С природой Севера слилась.
Здесь любоваться – как молиться,
С волненьем крестик теребя…
А главы храма смотрят в лица,
Нас возвышая до себя.
Диво
С тех пор и стала в Заонежье
Гулять стоустая молва,
И в деревнях на побережье,
И на далеких островах.
Шел слух, что на Преображенье
Был свыше знак народу дан –
Явилась церковь, как знаменье
Для православных христиан.
А строил кто? Догадки меркли,
Но примирились все одним:
Кто б ни был зодчий этой церкви,
Над ним светился Божий нимб!
А дурачок, просящий милость,
В рванье, в веригах и босой
Изрек: она с небес явилась,
С такой же ангельской красой.
И люд поплыл на дальний остров
С названьем северным Кижи,
В дорогу взяв с собою просто
Лучка да хлебушка из ржи.
Кто греб, кто парус ставил ветхий,
По солнцу путь определив,
И спорил с волнами нередко,
Ведь у Онеги нрав сварлив…
Но все упали на колени,
Когда вдали открылся храм.
А главы храма, как ступени,
Вели – по вере – к небесам.
Сиверко дул и капал дождик,
Но, крест нательный сжав в руке,
Застыл столбом седой художник,
Увидев диво вдалеке.
Стоял, не смея шевелиться,
Открытый северным ветрам…
И за него пошли молиться
Простые люди в этот храм.
Север
Онега или Заонежье…
Слова волнующе звучат.
Они то шепчут о предснежье,
То, как ручьи в лесу, журчат.
Здесь древний лес – густой, зеленый,
Как старый парусник, скрипит,
Ольшаник, ветром обожженный,
Дождями к облаку прибит.
Льняная нить тропинки серой
Среди замшелых родников
Все дальше тянется на Север,
Как будто в глубину веков.
И вопреки сомненьям косным
На берегах студеных рек
Упрямо к небу рвутся сосны,
Ветрам не кланяясь вовек.
И первозданной мощи скалы
Стоят на этих берегах,
Как будто кованы из стали,
Забронзовевшие в веках.
Да только край не этим славен,
Здесь каждый знает наизусть:
Он стал опорою державе
В войне за северную Русь.
Ни итальянцы, и ни греки,
И не другие хитрецы
Того не сделали вовеки,
Что наши деды и отцы.
В родной глуши лесов карельских,
В краю лесов, озер, болот
С размахом делали умельцы
Царю России грозный флот…
Дома здесь ставили на зависть,
В узорах, краше кружевниц.
Из пены стружек здесь рождались
Живые образы жар-птиц.
Как миражи – мостов изгибы,
А храмы – чудной лепоты,
Где лик Христа в извечном нимбе
И православные кресты.
Художник
Случилось так: один художник
Из белокаменной Москвы
Влюбился в этот край таежный,
В ручьи да шаткие мостки.
Когда, забыв про осторожность,
Он день за днем писал спеша,
Случилось то, что невозможно, –
Здесь пролилась его душа.
Он не на Севере родился,
Но здесь провел так много лет,
Навеки с Севером сроднился
И разгадал его секрет:
Когда березку обнимаешь
В порыве радости, как мать,
Россию сердцем понимаешь,
Ее иначе не понять.
Здесь каждый храм из бревен срублен,
Он ладно скроен, крепко сшит,
Морозом северным продублен,
Что на Крещение трещит.
На этот праздник каждый житель:
Охотник, каменщик, солдат, –
Оставив теплую обитель,
Ныряет в прорубь,
Стар и млад.
А на Рождественские Святки,
Оставив все дела свои,
Спешат соседи без оглядки
Смотреть кулачные бои.
Идут деревня на деревню
Или деревня на село –
Таков уж был обычай древний,
Как жаль, что время унесло…
И здесь художник своенравный
Не просто стал монахом жить –
В сюжет своей картины главной
Он жизнь свою хотел вложить.
Он все писал:
Как стынут сосны
В серо-зеленом тусклом сне
И то, как дальние погосты
Столетья дремлют в тишине,
Как, упираясь, держат храмы
Весь звездный купол над собой,
Храня в себе былые драмы,
Кому-то ставшие судьбой…
Когда ж звезда с небес слетает
В своем последнем вираже,
Все верят: места не хватает
Еще одной земной душе.
Она так робко ввысь стремится,
Как пар над светлою водой,
Но вскоре рядом загорится
С Полярной северной звездой.
Сюжет
И так художник встретил старость…
Он все, что мог, успел сказать,
И лишь одно ему осталось –
Поэму кистью написать.
Не мимолетом, не случайно,
А с убежденьем, как завет,
Когда душе открылась тайна –
Как примирить и тень, и свет.
Он скажет все мазками кисти,
Он красок таинства постиг,
В них – откровенья, чувства, мысли,
Его слова, его язык.
Давно желания и страсти,
Его раскаянье в глазах
Рвались на холст, искали краски
И оживали в образах.
Здесь все у мастера сложилось,
Он сможет правдой поразить,
Он заслужил такую милость –
Всю жизнь в холсте отобразить,
Создать всего одну поэму
Своей мятущейся души,
Где нет ни замысла, ни темы,
Лишь выдох Господа – Кижи.
Как прежде тот, безвестный мастер,
Что эту церковь строил сам,
Теперь художник был не властен
Не написать бессмертный храм.
С его осанкой и обличьем,
Поморской строгой простотой,
С каким-то царственным величьем,
С непостижимой красотой.
Так могут вдруг соединиться
Несовместимые вовек
И бури рев, и пенье птицы,
Цветы весны – и белый снег.
Картина
Заря. Рассвет…
С утра художник
Свой холст поставил под сосной,
Хотя опять его треножник
Качает ветер ледяной.
В плаще брезентовом, как шкипер
На потрясенном корабле,
Небес агатовую кипень
Он пишет вновь в туманной мгле.
Он смотрит в даль, что тучей скрыта,
Где день рождается за днем,
Где сталь небес с утра омыта
Холодным северным огнем.
Он с голубым мешает серый
И, твердо кисть держа в руке,
В туманной дымке пишет Север,
Что с небом слился вдалеке.
Потом он золотом и белым
Зажег зари скупой костер
И вдруг размашисто и смело
По небу тучи распростер.
Так мастер дерзко, без опаски
Старался холст разговорить,
Пытаясь все земные краски
Между собою примирить.
И фиолетовые тени
На землю падали с небес,
И, как разбитые ступени,
Бугрились камни там и здесь.
И чудо – Север вдруг открылся
В своей глубинной красоте,
Он не смирился, но явился
На ветром вздыбленном холсте.
И каждый шквал, впадая в ярость,
Упорно рвался к небесам,
А холст льняной, как будто парус,
Тянулся к мачтовым лесам…
Бунтарь
Художник даже не заметил,
Уже при свете первых звезд,
Как Божий храм, высок и светел,
Ворвался в холст и в небо врос.
Холст жил, дышал, контрастов полон,
И светлой силы, и добра.
А сам художник вдруг напомнил
Простого шкипера – Петра,
Что в громе яростных баталий
Сумел Полтаву отстоять
И на брегах России дальних
Свой новый город основать…
Художник замер у картины,
Как будто перед алтарем…
Он понимал, за что отныне
Его прозвали бунтарем.
Ведь академиков все чаще
Страшил сюжет его картин,
Где жизнь предстала настоящей –
Из русских северных глубин.
И час настал…
Великий город
Его картиной потрясен,
Был, словно молнией, расколот
На сто враждующих сторон.
Одни кричали: он – романтик,
Другие – грубый реалист…
Что он задумал, этот странник,
Неисправимый нигилист?..
А он считал, что смог впервые
Стать летописцем тяжких лет
И храм его – судьба России,
Во мраке горестей и бед.
Он к небесам сквозь мрак и пепел
Тянулся ввысь, как вечный мост.
И нипочем ни дождь, не ветер,
Он в небеса навечно врос.
Но, как ни странно, от скандалов,
Попав хулителям во власть,
Картина только дорожала,
Чего-то главного лишась.
И понял он: в потоке буден
Его картине места нет,
Она должна открыться людям,
Быть может, через сотни лет.
Тогда потомки лишь обсудят
Величье старого холста,
Но грешным золотом не будут
Талант оценивать творца.
В картине – ключ к исконной вере,
Но лишь для тех, кто хочет сам
Талант не золотом измерить,
А мерой тех, кто строил храм.
К чему хвалить и преклоняться,
Деньгами меряя восторг?
Грешно святому появляться
На суд невежд,
На пошлый торг.
Кижи
Теперь он больше не посмеет
Взять в руки холст, как белый лист.
Но перед совестью своею
Он был правдив – а значит, чист.
Он вновь уехал в Заонежье,
На перепутье всех ветров,
Где быт и дух России прежней –
Первопроходцев, мастеров.
Где в скитах – смысл тысячелетий,
Где дорог скудный хлеб в лесах
И где он понял в новом свете,
Что равен воину монах.
И старцы, иноки, святые,
На нас глядящие с икон,
Все были частью той России,
В какую был он погружен.
Был холст его надежно спрятан…
А обновленный Кижский храм,
Как струг царя Петра, опрятен,
Навстречу плыл по небу сам.
Скорее он летел по небу
Меж колоколен облаков.
Ему достался славный жребий –
Стать вехой в вечности веков.
От первых бревен, первых окон
До первых глав, до верхних глав,
Храм звал подумать о высоком,
Являл крутой онежский нрав.
Здесь вся судьба его читалась
По строкам бревен – вместо букв,
И от него нам в дар достались
Смиренный нрав и вечный бунт.
КОРНИ
Я знаю: корни память берегут
О Соловках, Урале или Вологде,
О той земле, где рос когда-то дуб,
Роняя в бурю бронзовые желуди.
Они, как наконечники копья,
Пронзали все отжившее и слабое,
Их корни в вечной хляби бытия
Удерживали твердь орлиной лапою
И дерево выталкивали вверх
Натруженными, жилистыми спинами,
Где вьется ворон, где взлетает стерх,
Курлыча над бескрайними равнинами.
Так и растут дубравы на земле,
Сражаясь с бурей, обжигаясь в пламени.
Их корни возрождались и в золе,
Сдвигали камни по веленью памяти.
В них что-то человеческое есть,
Они, как мы, в спокойной жизни маются.
И будто молча защищают честь –
Не гнутся, не сдаются, не ломаются.
Разносят заповедные ручьи
По всей земле бунтующие желуди,
Их крохотные легкие ладьи
Находят пристань в поле или в городе.
И корни их, очнувшись в тот же миг,
Уже растят побеги своенравные,
И листиков мистический язык
Слагает новый эпос над дубравами.
Здесь девясил растет из тех корней,
Как иван-чай, как все дубы столетние.
И разве что-то может быть родней,
Чем эти рощи – светлые, заветные?..
СЛЕПОЙ
Он стар и слеп. Его зовут Старик.
Он сам с собой о чем-то говорит,
В руках лишь посох – все его добро,
Но в волосах без меры серебро.
Живет он – ни кола и ни двора,
Нет у него и пса-поводыря,
И нет друзей, а значит, нет врагов,
И сам он тих, как звук его шагов.
Но он не прост… Он в памяти хранит
Звон палочки о сталь и о гранит,
Скрип дерева усталый на мосту,
Скрывающий от зрячих пустоту.
Когда идет по городу слепец,
Он слушает биение сердец,
Он слышит нашу жалость или страх
И замершее слово на устах.
А майским днем, восторга не тая,
Он различает в трели соловья
Два голоса: то флейту, то свирель –
Как будто их упрятали в сирень.
Он зряч глазами собственной души,
Но мир его для нас непостижим:
Как дальше жить, когда весь свет погас?
Как полюбить, когда не видишь глаз?
Он жизнь учил не так, как мы – урок,
А пальцами и вдоль, и поперек,
Всегда на ощупь, постигая суть,
Как в бесконечность, проникая вглубь.
Я спорил с ним… Я слушал и молчал.
Прощался с ним и заново встречал.
И тяжелели все его слова,
И серебро роняла голова.
В какой-то час, в какой-то странный миг
Я вдруг прозрел, я главное постиг,
За что судьбой на свете он храним:
Он зряч один. Мы слепы перед ним…
ПЕРВЫЙ ГРОМ АУКНУЛСЯ ЗА ТУЧАМИ
Первый гром аукнулся за тучами,
Почки верб затеплила весна,
Засветилась в поле ясным лучиком
Над землей березки белизна.
В грозовом, до горизонта, всполохе
Закачались темные кусты,
И в ветвях таинственной черемухи
Закипели белые цветы.
Что-то сразу вспомнилось, нахлынуло,
Память невзначай разбередя,
И, как небо, душу опрокинула
В горстке лужи синяя вода.
Будто здесь, в зеркальной этой малости,
Время вспять течет, а не вперед,
И судьба нам крохотные милости
Все еще, как прежде, раздает…
СОЛДАТКА
Бабушка не помнит, как давно
Нить прядет своей нелегкой жизни.
Вертится судьбы веретено
То вьюном по блюдцу, то капризней.
А порой усталая рука
Нитку рвет наперекор стараньям.
Видно, здесь, в сплетенье узелка,
Спрятан ключ к ее воспоминаньям.
Нить легко тянулась много лет
До того конверта фронтового,
А потом затмила белый свет
Похоронка… Роковое слово.
И с тех пор той ниточкой узлы
Вдовью жизнь держали да вязали,
Не скупясь на острые углы,
Политые женскими слезами.
На миру вся жизнь как на юру,
Ни платком, ни дверью не прикрыться.
У солдатки бедность ко двору –
Хоть шаром кати, как говорится.
Вдовий век и долог, и нелеп –
Помогите люди, пожалейте!
И всегда горчит насущный хлеб,
Тяжела и капелька копейки.
А когда грядет последний срок,
Кто придет помочь вдове солдата
Завязать последний узелок,
Помолясь на образ виновато?
ЛЮБОЙ ПОДСОЛНУХ…
Любой подсолнух сделай посошком,
Забудь на час вчерашние тревоги,
Но не ступай на пыльные дороги,
А просто поле перейди пешком.
Так вот оно какое… Ты забыл,
Как пахнут зверобой или душица,
Когда июльский дождь готов пролиться,
Как ты любил… Когда ж ты так любил?
Давным-давно ты в поле не бывал,
В обычном, диком – в крапинках ромашек,
Где черный стриж крылом кому-то машет…
А не тебе ль? Не ты ль его позвал?
А вот и слёзы… Только им и верь,
Душа не может видеть и не плакать.
А вот и дождь… Он кстати начал капать,
Так стоит ли стесняться слез теперь?
Ну так беги, как в детстве, босиком,
Травою ноги исколи до крови
И все вдыхай, что не вместилось в слове,
Но будет жить всегда в тебе одном.
И в этот миг обратно не спеши:
Лишь здесь есть запах чабреца степного,
Полыни горечь и раскаты грома,
Что ты хранил на донышке души.
ОСЕНЬ
Осень – палитра моих настроений.
Осенью вдруг замечаю
Красные яблоки, серые тени,
Желтые листья печали.
Будто все краски осеннего сада
Входят с дыханием в душу:
Золото клена, багрянец заката,
Изморозь в первую стужу…
Все принимаю бездумно и просто,
Мудростью осени полон,
Будто душа растекается воском,
Слившись и с лесом, и с полем.
Каждое слово окрасилось цветом,
Вызрело смыслом молчанье.
То, что манило, туманилось летом,
Вдруг показалось случайным.
Осень предстала порой завершенья
Жданно-нежданной и строгой –
Мигом раскаянья, сном утешенья,
Но перед новой дорогой…
ПРЕДЗИМЬЕ
Когда уже порублены дрова
И за сараем сложены поленья,
В саду заиндевелая трава
Погружена в осеннее похмелье.
Ей снится тот июльский сенокос,
И розовые мальвы в чуткой дреме,
И чирканье над ними желтых ос,
И облака в безмерном окоеме.
Но то лишь сон… А жизнь уж не кипит.
Дымятся трубы в сумерках осенних.
Деревня праздно ставнями скрипит,
И выпито вино на новосельях.
Лишь старый клен, опершись на костыль,
Сорваться хочет за бездомным ветром,
Как вечно неприкаянный бобыль,
Вдруг вспомнивший о главном, о заветном.
Как будто бы в тоске осенних дней
Его душа впервые зароптала
Из сердцевины скованных корней…
И клен побрел куда-то запоздало.
А ГОРОД ПРОДВИГАЕТСЯ…
А город продвигается к деревне,
Перешагнув отцовские межи,
Задев углом столетние деревья,
У рощи отнимая полдуши.
И жизнь свою нелепую итожа,
От горечи боясь сойти с ума,
Родных полей шагреневая кожа
Сжимается при взгляде на дома.
Уже давно уютные тропинки,
Тонувшие в озерах васильков,
Родные – до березки, до травинки,
В чугунной вязи парковых оков.
Две родные мои стоят напротив,
Зовут меня, и каждая права…
Так от какой я материнской плоти,
С кем крепче нити кровного родства?
Две родины…
Друг другу две чужбины…
Где жить, кого любить, кого винить?
Кому нести печали и обиды?
Где завещать себя похоронить?
СВЕТ ОТ РОЩИ ЗОЛОЧЕНОЙ…
Свет от рощи золоченой
Что-то робок, что-то грустен…
Улетает лист крученый,
Обнажает гроздья бусин.
Все кусты у тропок тайных
Цвета спелого заката,
А по ним, как тень, печально
Бродит шорох листопада.
Где-то здесь, за тонкой гранью,
Замер миг неизреченный,
Он проснется утром ранним
Бурей в роще золоченой.
И растреплет ветер бусы,
Скроет дали за туманом,
И деревья, голы-босы,
Разбредутся по полянам.
На рябиновые кисти
Зачастят снежинки с неба…
Золотые слитки листьев
Серебро завалит снега.
ЛАСТОЧКА
Гаснет солнце над белым лугом,
Льется золотом тихий вечер,
Вьются ласточки круг за кругом,
И щебечут, и душу лечат.
Это ж ласточки! Память детства…
Как ласкает слух щебетанье…
Это праведное соседство –
Как младенческое дыханье.
Здесь и роскошь степных ромашек,
Обаявших озерной дрожью,
И березовый парус машет,
Проплывая по бездорожью.
В этой кротости голубиной
Стать колено бы преклоненным:
Все так истинно, так глубинно,
Величаво, благословенно.
Об авторе:
Поэт, прозаик, журналист. Проживает в Алма-Ате. Отец родом из Рязанской области.
Первые стихи опубликовал в возрасте 21 года. Первая книга стихов называлась «Мельница времени». Написал несколько пьес для кукольного театра, переложил стихами сказки для детей, автор либретто оперы о Ходже Насреддине.
Создана серия из 20 приключенческих рассказов для детей и подростков «Тайны горных ущелий». Автор поэм «Кижи» и «Петербург», победитель и лауреат конкурсов поэзии и прозы «Славянское слово», а также лирико-патриотического конкурса имени поэта и воина Игоря Григорьева и других.
Член Интернационального Союза писателей.
