Распят мотылек в янтаре – он чудится мне или нет?
Сон? Нет!
«Мне под кожу бы, под кожу
запустить дельфинов стаю».
Рок-группа «Мумий Тролль»
Может быть, и мне под кожу
запустить дельфинов стаю?
Знаю, быть того не может.
Разомлела я, мечтаю.
Отгорожен сон от были,
с рельсов не сорваться чтобы.
Так и жили, так и жили
в два прихлопа, в три притопа.
Кухня, тазик, ноги, мыло,
щи холодные с укропом.
День. Жара. С двойным сиропом
газировка. Я простыла
Это было
до потопа.
До потопа это было.
Мифологическая запятая
мне снится сон жара мутит от перегрева
течет река угрюмая на Стикс похожа
слова подобны бурлакам склоняясь влево
идут и тянут мысль самой вселенной не моложе
гряда когтистых запятых гремит железом
и междусловья скованы как будто кандалами
старуха-мысль беззубая стучит протезом
измучена деменцией подагрой и годами
Все замерло. Зевнула ночь, страницы сна листая.
Ни звука, ни движенья. Изогнув бедро,
луна повисла в небе, как большая запятая,
на ней раскачивался сказочный Пьеро.
Триптих
1
Все говорят: нет правды на земле, но правды нет и — выше.
А. Пушкин. Моцарт и Сальери.
«Все говорят: нет правды на земле».
Базарный ряд. Худые крыши.
«Но правды нет и — выше».
и след луча теряется во мгле.
2
Туда, где в сумеречной зоне
кентавров превращают в пони,
где рев бездарных поэтесс
мирского гула беспокойней,
сошли Сальери и Дантес
снабдить созданья вечной тенью,
по самовластному веленью
Владыки сводов и небес.
3
Скажи, что может быть мрачней
ползущих по камням теней,
прилепленных к истокам света?
За полдень. Я прошу ответа.
Горчичной охрой дышит лето,
сосновый бор, деревьев крень,
и сквозь пейзаж, как нить, продета
густая, призрачная тень.
Тоска
Снежные кипы лежат
на затылках немых фонарей,
что стоят на ветру вдоль дороги
и молятся, мысленно.
Иглами в кожу впивается холод.
Любимый, согрей!
Я снежинкой спущусь,
ведь к живым я уже не причислена.
Звуки органа свивают тритоны,
все тот же узор.
Сигаретные «О» пролетят
и растают безжизненно.
Украду поцелуй, схоронюсь я
за фалдами шелковых штор
и смиренно уйду,
ведь к живым я уже не причислена.
Я дочерь Вирхора, Ирина
Как ныне сбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам…
А. Пушкин. Песнь о Вещем Олеге
Сокрыто под генной вуалью,
Секретные коды храня,
Бежит по скользящей спирали
Мое настоящее «Я».
Утеряны были когда-то
Величие, царство и кров.
Хазария. Дух Каганата
Взывает из бездны веков.
Я дочерь Вирхора, Ирина,
Из причерноморских степей.
На свадьбу мою с Константином
Рабы снаряжают коней.
На площади башен Саркела
Шумит любопытный народ.
Колышутся перья на стрелах
Из лучших древесных пород.
Костром полыхал семисвечник
Над славной столицей Итиль.
Зарылся душой в бесконечность
Столетья горевший фитиль.
Дождливый вечер
Забытая тарелка у ступней шезлонга,
поверженными копьями лежат зонты,
и вглубь песка вдавила шарик от пинг-понга
стена воды.
И ливень лупит пляж, ему и ветер в помощь,
на темной зыби лопаются пузыри,
рябыми струями дождя стекает полночь
на фонари.
Крылом размахивает рваная клеенка,
щенок вдоль берега несется наугад.
Похож на загнанного егерем волчонка,
клыки стучат.
Убежище найти бы на ночь, хоть какое,
в клубок свернуться и увидеть давний сон:
загон, тепло, готовится съестное
и мисок звон.
Писать мне трудно о любви
Писать мне трудно о любви.
Она — капризна, своевольна —
уйдет, вернется — се-ля-ви…
Живи и жди и будь довольна,
когда заскочит на часок,
одарит невзначай визиткой…
А то, что тело плавит ток,
и кровь бурлит, как кипяток,
и в мыслях — сбой, переполох,
и время тащится улиткой —
для непокорной — трын-трава!
И, словно мокрые дрова,
надежда тлеет, не сгорая,
грустит, минуты коротая,
Амур. Раздета догола —
в сомненьях тонет даже вера,
а я, безрукая Венера
(да что там руки, голова
почти потеряна), мечтаю
до края чертова стола
замерзшим торсом дотянуться
туда, где угощалась чаем
любовь-колдунья. Вкус искуса
еще томится на губах,
и воздух близостью пропах.
Не лучше ль мне уйти в искусство,
зарывшись в ворох амфибрахий?
Из спальни подает мне знаки
пробравшаяся тайно вновь,
распутная, с бокалом браги
слепая хищница-любовь.
Тайна
Рентгеновским одарена ли взглядом,
иль, может быть, проклятие на мне —
за пышным, за изысканным фасадом
я вижу шкаф как будто в пелене —
прикован цепью, словно кандалами,
к решетке ржавой в выемке окна
и связку со старинными ключами,
на них мерцает золотом луна.
Из прорези замочной, из глазницы
мне виден хлам, окурки папирос
и в шифоньерной тьме, во тьме темницы —
скелета пыльного понурый торс.
Скажи мне, что это сон
Тревожная полночь. Темно…
На лунной глазнице бельмо.
Река, и челнок, и Харон,
и жуткий, клокочущий стон.
Утешь поцелуем, адон!
Скажи мне, что все это сон.
Какая зловещая тишь!
Я сплю, мой любимый. Ты спишь?..
Чу! Плачет молитва-кадиш!
Мне страшно. Ну где же рассвет?
Свист чайника, дым сигарет,
два кофе, и шелест газет,
и сдобренный сыром омлет,
и смех детворы во дворе?..
Распят мотылек в янтаре —
он чудится мне или нет?
Об авторе:
Ирина Мороз – пианист, художник, литератор. Автор двух сборников поэзии и романа.
