Странный
Странный
Мы мчались легко вдоль уремы Оки.
Мелькали деревья, цветов огоньки.
Все было обычно, привычно для глаз:
Лабазник душистый, раскидистый вяз.
И вдруг что-то новое: возле дороги
Стоит странный кустик, как будто в тревоге.
Он желтой метелкой печально цветет
И, кажется, будто к себе нас зовет.
«Скажите, кто это?» – «Не знаю. Не знаем».
…Но вот мы обратно уже проезжаем,
И снова тот странный на месте нас ждет,
И чувствуем явно: он снова зовет.
Он длинные листья свои к нам склоняет
И шепчет нам что-то, почти умоляет…
Не слышим, не слышим – вперед-то несемся,
В метелках забот своих не разберемся.
Потом, когда наши дела разрешились,
В нас щелкнуло что-то, и мы спохватились:
Эх, не помешало бы притормозить
И цвет этот странный о всём расспросить!
…Вернуться на место, где кустик растет?
Иль снова привычно помчаться вперед?
Вернуться – не поздно! Пока время есть.
Пока не успел этот Странный отцвесть!
Но мы не вернулись. Лишь осенью поздней,
Когда уже было довольно морозно,
Мы снова по делу попали в тот край
И вспомнили Странного… так, невзначай.
Мы вышли в том месте. Усердно искали,
Ходили, смотрели, кричали и звали…
Но мы не нашли, ничего не нашли.
Пенек лишь какой-то торчал из земли.
Нахмурившись, снова в машину мы сели.
В окно, друг на друга уже не глядели…
И снова и снова мы жали на газ,
И всё проносилось стрелой мимо нас.
«Прости меня, бедный, прости меня, странный, –
Шептала я дома потом постоянно, –
Теперь никогда уже нам не узнать,
О чём ты стремился в тот день рассказать…
Ведь ты же нарочно в том месте стоял.
Ты ждал очень долго, ты очень устал.
Мечтал и надеялся: всё же заметят!
И слух свой преклонят. И что-то ответят…»
Вечер на Оке
А над Окой – луна и тишь…
Разумность мирозданья греет.
Вновь перед ней благоговея,
Не споришь – вежливо молчишь.
И притворяешься: не нам,
Не нашим судьбам и делам
Подножки ставит антиразум,
Сдвигая мирозданья фазы.
…Но над Окой луна горит.
В «Дельфине» что-то отмечают,
Смеются звонко, беспечальные,
И жизнь то плачет, то шалит.
***
Чем пахнет утро летом, объясни!
И не скупись, слов не жалей на это!
Как юность, краткосрочно лето,
Зато какое утро – не усни!
Чем пахнет утро?.. Нет, не разгадать.
Такой вопрос в «Что? Где? Когда?» отправить!
Но даже им, наверно, с ним не сладить
И тайну утра вовсе не понять.
Открой окно и двери распахни!
Какая свежесть – острая, густая!
Ты – лучше всех! И, в нежности простая,
Необъяснимая, нас обними!
Куль-баба
Этот луг – серо-буро-зеленый.
Даже пижма – и та отцвела.
Путь мой к дому совсем не веселый,
Да и дома, как мышки, дела.
И бреду неторопко по тропке,
Вспоминая всех летних друзей:
Василистник, яснотку, икотник,
Репешок и «секретный» шалфей.
Вдруг я чувствую: кто-то смотрит,
Кто-то хочет мой взгляд поймать.
И к былинке в шапочке желтой
Я склонилась – руку подать.
Все большие цветы, все заметные,
Любят греться на солнышке летом,
Но тот, с златокудрой головкой
На стебле как нитка тонком,
Цветет, когда холод ночью,
Когда солнечный луч короче
И тень все длинней и темнее.
Вся-то радость: тогда он виднее.
«Ах, малыш! Ты, бедняжка, продрог?
Совсем голенький стебелек!
Кто же ты, такой слабый, но храбрый?»
И малыш тихо молвил: «Куль-баба…»
Левый берег
Давно дразнили нас названья
Левобережных деревень –
Так древних текстов начертанья
Влекут историков теперь.
Что за Тутыхино, Буньково?
Крутышки, Лаптево, Данки?
Свинёнки, Толбино, Ловцово?
Оглоблино и Родники?
И мы рванули «за границу»,
На север, левый брег Оки.
Там в дебрях можно заблудиться,
Там на болотах – огоньки…
Мы продирались сквозь леса
К неведомым и древним селам
И знали: берег незнакомый
Свои нам явит чудеса!
В Жёрновку!
Мы едем в Жёрновку опять!
Ведь убедительный есть повод:
Бинокль мы там забыли новый –
Так почему б не поискать?
И заодно увидеть снова
На редкость чистые пруды
И вётл столетних послесловие,
Времен обруганных столбы,
Для света, – память о могучей,
Крутой, железной и колючей…
И вновь затихнуть у избы,
Где на двери почтовый ящик, –
Он, заржавевший, говорящий:
Был – регулярно – почтальон!
Подумать с теплотой о нем,
О гόдах, трудных, но манящих…
Всё оживает перед нами,
И жизнь прекрасная кипит.
…Дядь Лёха бродит, будто ранен.
Он – местный, он теперь – реликт.
Так едем в Жёрновку опять,
Пока там бродит тень народа!
Кто виноват? Что делать? Бодро
Хоть тень печальную искать…
Рогово
Руины школьных кирпичей
В лесу сквозь заросли краснели.
Мы молча, шляпы сняв, смотрели,
Их воображая средь ночей.
А поперек дороги цепь,
Висит замок: запрет машинам.
Идем аллеей мы недлинной
Сквозь лес истлевших, рыхлых щеп.
Валялись бревнышки в траве,
Колол мужик их друг за другом.
Пёс в белых пятнышках упруго
Являл свой тенор синеве.
Еще учительша жива:
Учила в этой бывшей школе.
Проходит лето; прочь, зима!
Она как страж последней воли.
Дрова согреют ее дом,
А с далматинцем веселее,
И будет чудиться ей звон
Из бывшей школы, за аллеей.
Зяблик
С каким задором ты поешь!
Как убеждаешь торопливо!
Не знаешь ты, зачем живешь,
Нарядный, радостный и милый.
Дельфиниум в сапфирах весь,
Другой – лазурью переполнен.
А воздух, чудо из чудес,
Развесил нежно свои волны.
Зачем вся эта красота?
Их эта мысль не беспокоит.
…Красивым будь! И пусть тогда
Вопрос о смысле не приходит.
Эволюция
Если бы не было вечности,
Нас на Земле бы не было.
Что миллиарды лет?
К разуму движутся медленно.
В долг у других планет
Одолжены прокариоты, –
Возможно, не только они.
И вот у Земли заботы,
И Солнцу они видны.
И трудятся денно и нощно.
Мильоны лет, миллиард
Мембраны возводят прочные –
Ядра в клетке сидят.
Скучают в морях медузы
И ждут хоть какой-то шторм.
И время для них – обуза,
И нужен природы стон:
В муках родится новая, –
Но совершеннее, – жизнь.
К новому есть готовые?
Будет оно! Держись!
Большая Городня
Здесь будто бы следы войны:
И недостроенное здание,
И дом без крыши и стены,
В котором были заседания…
А в переулках, здесь и там,
Срок доживают скромно избы.
В сараях ветхих по краям
Коровы плачутся о жизни.
Дорога вниз тебя ведет,
А вот куда – ты и не знаешь.
Да в мир затерянный!.. Он – вот.
И, сам теряясь, замираешь…
Там, совершенству тишины
И красоте ее внимая,
Забудешь шалости войны,
Сольешься с нотами журчанья…
Не всяким слышится оно,
В тишайшей нежности безмерно.
Но почему здесь – никого?
И отчего гудит Вселенная?
Беженцы
Мы пытаемся вас удержать, догонять –
Ускользаете вы проворно.
Здесь недавно стояла восемь на пять,
А теперь это место неровное.
Где был погреб, – земли выползает дыра.
Вместо пола – скорбящие слеги.
На завалинке пели, смеялись вчера,
За дворами скрипели телеги.
А на том бугорке был изысканный вид:
Оживляла избушка пригожая.
И все знали: душа в ней живет, говорит
И приветствует добрых прохожих.
Мы за вами опять – догонять, догонять!..
Хоть схватить за подол или косу,
Чтобы несколько кадров на память отснять,
Сквозь калитку, без всякого спроса.
Все уходят со сменой. Бежите вы прочь,
Не оставив наследников дома.
Плачьте! Беженцы вы, и уходите в ночь,
Оставляя гнездо незнакомым…
Тишина
Когда-то была тишина на земле –
Нужды никакой в телефонах:
Лишь кликнешь кого-то в соседнем селе –
Ответит немедля знакомый.
Кудахчет наседка, корова мычит,
Травинка под утро проснется,
Листок упадет и пчела пролетит –
И сердце пчеле отзовется.
Когда-то была тишина на земле.
Мы с грустью о ней вспоминаем,
Когда приземлимся в далеком селе
И там себе слух возвращаем.
Прилуки
Хорошее слово – Прилуки.
Но грустная рифма – разлука.
В подъемах и спусках дороги,
В буграх и в желтом песке,
Под сенью царственных сосен,
В камнях и валунах разбросанных, –
Все пело о леднике.
Вдруг видим в лесу объявление
Про частное чье-то владение –
И тотчас дохнуло разлукой
В урочище дивном, в Прилуках.
Восход солнца
Холсты стоят. Мы ждем восход.
Три дня погоды одинаковой.
Тогда – за руль. Мотор! Вперёд!
Навстречу бликам, краскам, знакам!
Земли вращенье осязать
Иначе сможем, чем в закате!
И с солнцем весело играть
И принимать его объятия!
Холсты стоят – пора вставать!
Луч солнца надо догонять!
Догнали солнце, наконец.
За шаперон и шлейф схватили.
Едва держа в руках, дивились,
Как быстроног старик-творец.
Не удержали мы Творца!
Выходит, утром снова ехать –
Художник должен до конца
Заполнить холст восхода эхом.
Щебёнка
Скромные дачи. Дорога – щебёнка.
Домики всходят неспешно, негромко.
Пусть и не скажешь: «Растут как грибы»,
Пусть не увидишь наличник избы,
Пусть волшебство не гуляет деревни
И не блуждают рогатеньких тени,
Даже петух ни один не живет,
И городской обитает народ.
Тесные улочки – трудно разъехаться.
Рабица-сетка, в заборе – прореха,
Но не случайно: доставлен навоз,
Золото дачников, вечный запрос.
Ярко-зеленый во дворике бархат!
Смотришь на бархат, и трудно не ахать.
Ирис синеет, пион розовеет,
Маки, как флаги когда-то, алеют.
Бочка у домика, бочка на грядке.
Шланги. Лопаты остры. Всё в порядке.
Столик и лавки в тени, в уголке.
Очарованье парит налегке.
К ближнему лесу струится щебёнка.
Воздух во двориках чистый и тонкий.
Хочется здесь поселиться навек,
Да с петушком, чтоб нам пел «ку-ка-рек…»
Осенние листья
Внезапно ветер налетел,
Сорвав с березы груду листьев,
И обозначил тот предел,
Где им дозволено гнездиться.
Был энергичен их ответ:
Они взвились и заметались,
В лицо бросали ветру: «Нет!»
Сплотившись в танце, возмущались.
В последний миг, один лишь раз
Они почуяли свободу
И с жадностью хватали воздух,
Чтоб в нем остаться – хоть на час!..
Армагеддóн их был красив…
Но, вняв тщете сопротивленья
И скудости последних сил,
Вздохнув, они легли на землю…
Тропа в снегу
Как славно то, что есть тропа в снегу!
Она ведет нас к домикам заветным.
Откроешь там, что не увидишь летом,
Когда всё на лету и на бегу.
Тропа правдива: ты не одинок.
И молвит нам о том, что ходят люди,
Морозец им в охоту и снежок,
И искр алмазных солнечные груды.
В заснеженных избушках и садах
Всё трогает невинностию чистой.
И кажется, ты тоже – первоздан
И превратился в солнечную искру.
Вечерняя серенада
Реки плещутся печально,
Паруса плывут…
Самолет крылом качает,
Поезда идут.
Улетают, уплывают
Из родной страны.
Облака на небе тают,
Будто не нужны.
Караван идет верблюдов,
Медленно идет.
Солнце тени мечет в груды,
На закат бредет.
И плывут поля печально,
Милые поля.
И стоит земля в отчаянье,
О простом моля:
Оставайтесь, оставайтесь
На земле своей!
К воле рвясь, не отрывайтесь
От родных корней!
Котенок
У всех надежды как надежды:
Пушистой кошечкой в душе
Они мурлычут себе нежно
И днем, да и с утра уже.
А мой котенок беспризорный, –
Голодный, тощий, весь продрог, –
Лишь иногда, лишь ночью темной
В мой дом приходит на порог.
Ко мне в постель он проберется
И руку ласково лизнет,
В комочек маленький свернется,
Тихонько что-нибудь споет.
Проснусь я утром – нет котенка:
Зоил опять его прогнал
И, усмехаючись вдогонку,
Сам на пороге грозно встал.
Вечный дождь
В Европе ливень как потоп,
С ума сошло как будто небо,
О тех рыдая, кто черёд
Не соблюдая, канул в небыль.
Хочу в страну, где вечный дождь
Стекает с неба на асфальты,
И где не видно ночью звезд,
И время мы на них не тратим.
Там дождь струится по стволам,
Цветы и травы – в вечных каплях.
И можно слез не прятать там:
Ведь фонари – и те заплаканы.
Белые слоны
Зима и ночь – средь тишины.
Деревья – бездыханны.
А в небе белые слоны
Идут, куда-то званы…
Они в прозрачности ночной
Идут торжественно…
Но как же больно мне смотреть
На это шествие…
Застрял какой-то белый слон
На нашей крыше.
Но, оттолкнувшись ловко, он
Ушел, пушистый…
И эти белые слоны
Проплыли молча…
И попрощалась с ними ты
Той зимней ночью…
Аленький цветочек
Бог занят был устройством мирозданья:
Вновь создавал галактики в те дни.
Негладко шли благие начинанья
(Бывает так), не ладились они.
Он осерчал и вдруг стал гасить звезды,
Толкать с орбит одну вслед за другой.
И в гневе нервном был незряч и грозен,
А рушить было сладко и легко.
И сгоряча, в небрежности мятежной,
Задул средь лучших лучшую звезду,
Хотя любил и искренне, и нежно.
И с той поры горючую слезу
Его мы видим. В этом самом месте,
Куда с небес низринется она,
Судьба цветочку алому расцвесть. И
Его лелеют солнце и луна.
Когда ты был совсем еще ребенком,
Любил ты сказки аленький цветок.
Ты был веселым, радостным и звонким,
И знать не знал, на свете есть ли Бог.
Саше Каранову
Веселый, счастливый мальчишка,
Поклонник Жюль Верна, Дюма.
Ты ночью читал эти книжки,
А днем – всё дела… дела…
Вот сальто двойное, вот махи
И твой гимнастический зал,
И наши пугливые ахи –
Отвагою нас ты пугал!
А в школе – первейший физик.
Но если бы это – предел…
Не зная досужей жизни,
К познанию ревность имел.
Рачительный к дням и к минутам,
В сочувствии не скупясь,
Ты вразумить можешь шуткой,
От светлой души смеясь.
…И хочется помнить и помнить
До самого жизни конца
Улыбку твою веселую
И благородство лица,
И свет, исходящий от принца,
И обаянье его.
Но свет твой все так же струится,
Хотя ты ушел от него…
Бесхвостая синица
Мы бесхвостую знали синицу –
К нам зимой прилетала кормиться.
А теперь… куда делась бесхвостая?..
Догадаться – ужасно, но просто…
Птицы тоже нас покидают…
Не прощался никто и не знает…
Всё поют и поют под окном
И сейчас, и вчера, и потом.
Вот и кажется: песни – всё тех же:
Тот же зяблик поёт, как и прежде,
И синица, и нежная славка.
Всё легко в птичьей жизни и гладко.
Но иглою пронзило нас вдруг:
В этом мае поет чей-то внук!
А деды-то… куда исчезают?
Неужели совсем пропадают?
…Кто-то сверху зрит так же на нас:
Внуки, бабушки – не различает.
Наша радость и наши печали
Для него как единый глас,
Без конца и с бескрайним началом.
Суфлёр
Как Млечный Путь пронзает небосвод,
Не прерываясь и не исчезая, –
Так шествуют всю жизнь, за годом год,
Как тень, ошибки наши, ухмыляясь.
Они как наша плоть, – не отодрать,
Не выкинуть голодным птицам.
Внутри, как вирус, пристально следят,
Когда момент настанет оступиться.
И уж тогда выныривает вдруг
Очередная и берёт под локоть
И льстиво шепчет: «Я теперь – твой друг,
Вот мое сердце! Вот моя опёка!
Ты мне поверь. Иди со мной, со мной.
Я покажу тебе, как надо, направленье».
Доверчиво за нею мы бредём,
Пока не наступает вразумленье.
Но безупречно жить нам не дано!
Внутри суфлёр, коварный и беспечный,
С брателло-случаем поклявшись: «Заодно!» –
Глаз не сводя, следит за нами вечно.
Каблуки
Пролила ночь безмолвия море кругом
И теперь ото всех удирает.
Тишину продырявила дробь каблуков
И – вперед, продолжая дырявить.
Каблуки торопливо и гулко стучат,
Уходящую хрупкую темень
Стежкой нервной и тонкой вбивая в асфальт,
Чтоб ее задержать отступленье.
Отодрать бы от тела больших городов
Техногенные стоны и визги –
И услышишь гигантский оркестр каблуков,
Отбивающий разные мысли.
Где же ты, человек? Твой полёт и душа,
Светозарные вести творенья?
Но стучат каблуки об асфальт и стучат,
И не верится: это – движенье.
***
Тихо… тихо… не спугни…
Может, счастие крадется…
Чуть теплее стали дни:
Не простынет – доберется.
Что же делать? Не звени –
Можно все испортить разом.
И предчувствия храни,
Чтобы счастие не сглазить.
Затаиться и молчать
И прислушаться: крадётся?
И тихонько, смирно ждать:
Вдруг оно нам улыбнется?
Факиры
Быль
А я, товарищи, не верю ни во что
(Такой Фома – ну что же тут поделать):
В телекинез, воронограй, в острог
Прилипчивых репейников-приметок.
Читать чужие мысли – не хочу.
Судьбу предсказывать – нет хуже наказанья.
Пусть иногда мне что-то по плечу,
Как цыкну: «Вон, ненужное дерзанье!»
Но прóбил час – случился эпизод
(Его причислить к чудесам достойно).
…Жара, пожары, смог – всё в один год.
Всё сразу, чтоб разить убойней.
Ни капельки дождя. Ни ветерка.
Уйди, жара! Рассейся, дым мышастый!
Влачусь к окну в печали… Семь утра…
Глаз не щадя, впиваюсь в клён напрасно…
Не шевелился ни один листок…
Береза, клён стояли бездыханны.
Я умоляла: «Ветер! Ветерок!
Ну, прилети же, гость наш долгожданный!»
Как всем хотелось чистым подышать!
Ведь было время, всяк им наслаждался!
Наивно думали, что он у нас остался,
Что финансистам воздух не отнять…
Смотрела вверх, на листьев филигрань,
Размытую господствующим дымом, –
Но был как мертвый весь деревьев стан,
И каждый лист устал быть недвижимым.
К гуляке-ветру с требованием вновь:
«Где бродишь ты? Чей парус разгоняешь?
Ты – наш должник, но долг свой попираешь!
Сюда! Скорей! Очисти нашу кровь!»
И вдруг… и вдруг… поверишь ли себе,
Но ветка клёна слабо покачнулась
И замерла, как будто бы очнулась,
Заметив, что движения – нигде.
И снова недоверие глазам,
Когда через минуты созерцанья
Узор тончайший верхнего стоянья
Поддался также утра чудесам…
Смелей, верней заколебались листья,
За ними ветви – скорость набирать!
Прошли минуты – небо стало чистым,
И всё живое бросилось дышать!
…Вот так, наверно, каждому из нас
Хоть раз, хоть что-то в жизни удавалось:
Кто был пророком (может быть, на час),
А кто-то – гением, когда судьба решалась.
И счастлив тот, кто вытянул билет
Удачи в этом трудном мире…
Один момент! Лишь на один момент
В пространстве-времени слетаются факиры.
Мистика
Нет на земле опоры и поддержки.
Как встарь, все также Небо далеко.
И, не страшась прослыть навек невеждой,
Мы отдаемся мистике легко.
Мы верим предсказаниям нелепым,
В случайных совпаденьях ищем знак;
Как за святыней, следуя приметам,
Три раза постучим, задержим шаг.
…Законы отодвинув материальные,
Презрев и логику, и здравый смысл,
Отыщет гений истину в случайном,
Ученый разгадает сны.
Часы
Часы пробили полчаса.
Мы на сегменты делим время.
Что – полчаса? Даёшь мгновенья!
И «Миги», что в вооруженье,
Раскрыть готовы нам глаза,
Как это много – полчаса.
Жизнь разделили на отрезки:
Час, полчаса.
Жизнь удивилась: «Что так тесно?
Я – не вокзал.
Я – бесконечная дорога,
Где ледники
С эпохами шагали в ногу,
Где родники
Рептилий утоляли жажду,
Где мезозой
Так долго длился, что однажды
Дал всё же сбой.
И вот тогда пришли двуногие
И вопреки
Всем эрам, медленным и долгим,
Взяв дневники,
Часы надев, прибив на стены,
Жизнь разделили на мгновенья».
Мгновенье
Остановись, мгновенье, пусть не прекрасно ты
И, как вчера, довольно заурядно…
Но и в таком находим мы отраду
И отраженье тайной красоты.
Остановись, мгновенье! Не сдавай посты!
Но ты летишь. И с каждым днем быстрее!
Что гонит? В чьих ручищах хлыст?
Ты как фотон, и жизнь твоя – в движенье.
И только ветра раздается свист…
Что делать?
Что делать, чтобы переделать
Мир суетный на лучший лад? –
«Да ничего, – философы твердят, –
Ведь этот замысел превысит во сто крат
Сил человеческих скудеющий заряд».
Как жизнь свою надежно утвердить,
Чтоб смысла высшего в ней появилась нить,
Несокрушима чтоб она была
И к свету вечному, как лучший друг, вела?
Стремимся, мыслим и заботимся – о чем?
И для чего в сих хлопотах живем? –
Чтобы заботиться, стремиться и трудиться?
…Что ж, в вечном колесе нам надобно крутиться.
Там, в колесе, и смыслы обретем.
Гость из Европы
«Какая чистая вода!» –
Был гость восхищен из Европы.
А это озеро для нас
Уж десять лет – почти болото.
Коврами ряски заросло.
Зеркал блистание сжималось,
Язвил тоской камыш-рогоз,
Стрекозы требовали жалость.
Стыда не понимал ротан –
Акула рыбьего приплода
(Врага грузили кабанам –
Не делалось просторней водам).
Но умилялся гость всему!
Пиявки тихо восторгали…
Те, извиваясь, подтверждали:
Ничто не грезится ему.
На берегу заметил гость
Дождём содеянную лужу.
В ней головастиков – не горсть,
А миллион (как раз, что нужно)!
Волнуясь, лужу гость заснял
И чаек, горестно кричащих.
«Россию я совсем не знал,
А здесь так много – настоящего!»
Сумерки за окном
Объем воздушный, глубина
В вечерней яви амианта –
И без очков, твоих гарантов,
Краса становится видна.
Вот где чертоги – за окном!
Но только при свече заката
Случайно видеть их дано
И ощутить себя богатым.
Берилл-зеленая листва
Ажур скроила за мгновенье.
Свет алебастра естества
В ажур проник и стал… виденьем.
Здесь каждый лист отдельно жил.
Он не висел – он любовался,
Закатом дальним восхищался
И с амиантами дружил.
Какое диво за окном!
А ты сидишь и Гугл листаешь
И даже не предполагаешь:
В реальной роскоши живем!
Автотрасса Пущино – Тула
Непривычные теплые волны
Аккуратной земли в сентябре…
Что за воздух! Просторный-просторный…
Что за бархат зеленых полей!
В тон волнистому абрису почвы
И березок волнисты стволы.
Свет сентябрьский прозрачный (ну, очень!) –
Безграничности всюду видны.
Ни людей, ни домов – здесь пустынно,
Крыши дач не мозолят глаза,
Лишь вдали одиноко струится
Дыма светлая бирюза.
И на всё необъятное небо
Одно облачко, только одно:
Спохватилось, решило проведать.
Но неясно, довольно ль оно.
Смело небо рисует просторы
И вздымает дыханье полей!
А вдали кто-то ставит корову,
Чтобы было еще веселей.
И глотаем мы воздух просторов,
Наши взгляды, как стрелы, туда,
Где не видно границ и дозоров,
Где свободы летят поезда.
Не забыв, что не жнем и не пашем,
Сиротинушкой стала земля,
Любовались простором мы нашим
И жалели родные поля…
Возвращение с каникул
Курский вокзал осенний…
Тёплый сентябрьский холод…
Вот и мечты голос верный
В многоглаголии бодром…
А за далекой верстою
Город оставлен милый –
Там всё пока спокойно,
Трудятся молчаливо.
Пики кричат высоток:
«Равенства нет на свете!»
Духа благого взлеты
Царствуют в городе этом.
К знаниям юноши рвутся,
С дальних сторон слетая.
В кухонных стольных блюдцах
Булькает чай, закипая.
А мандрагоры змейка
Вьется и растекается.
Красные флаги в небе
Факелом развеваются.
Небо безжалостно-ясное,
Солнцу не жалко света.
Но до чего же прекрасно
В вечность ушедшее лето!..
Из цикла «Трамвай детства»
Старые альбомы
Кто ж не прочь полистать альбомы,
Фото серые, припылённые!
Синий бархат, всё для души –
До чего же они хороши!
Кто ж не любит листать альбомы
Обо всем дорогом и знакомом!
Где былого следы сохранились,
Где заборы слегка покосились.
Где платьишки, оборочки, банты,
Где порою мелькнут аксельбанты,
Грузовик по дороге летит,
Возле дома «Победа» стоит.
Где в тележку запряженный ослик
Еще что-то по городу возит.
Где салют отдает пионерка,
У окна – патефон, этажерка.
Кто ж не любит листать альбомы…
Даже там, где нам всё незнакомо,
Мы готовы надолго остаться
И волшебным теплом наслаждаться.
Одноэтажный Грозный
Симпатичные дома,
Крыши черепичные!
В окна комната видна,
Виден двор отлично.
Номер дома и фонарь –
Лампа сорокваттная.
Узкий пухлый календарь,
Скатерть аккуратная.
На углу побольше дом,
Но такой же милый.
И сияют под луной
Рельсы-старожилы.
Красота, покой, уют –
Улицы старинные.
Люди добрые живут,
Честные и смирные.
Первый урок
Как славно, что тебе лишь пять!
В чудесном чудо открывать
Дано наивным детским душам,
Воображеньем мир улучшив!
Сиянье в поле. Я – иду
И сквозь колючки продираюсь!
Платьишко рвется на ходу,
Но я пока не огорчаюсь.
Вот исцарапалась уже
О провод, из земли торчащий, –
Но не отменят мою цель
Препоны, даже не пустячные!
Там драгоценность ждет меня.
Сапфир иль бриллиант какой-то
Блестит на солнышке, дразня,
И ни за что не даст покоя.
Достигла цели я. И вот
Источник блеска – предо мною…
Осколок дерзкий нагло ржет –
Бутылки бок сияет в поле.
…Таков был первый мой урок.
В дальнейшем он чуть-чуть помог.
А что еще? Не будь стекляшки,
Забыла б этот день угасший.
На Джалку!
Грознефтяная! Ты – причал
В края неведомы.
Центр романтических начал –
Отсюда едем мы!
Дым паровоза и мазут
В его цистернах.
Колёса нас уже везут
На Джалку, верно.
В том месте, где вагонов стык,
Площадка узкая
И каждый к ней давно привык
Как к перегрузке.
Гудит гудок, колебля грусть
У тех, кто дома.
«Я поздно вечером вернусь», –
Записка скромная.
У нас и удочки с собой,
И черви в банке.
И всё – со страстью и игрой,
И всё – в порядке.
Весной – подснежники. Туда!
Маёвка – в мае!
А раки в речке – хоть куда!
Мы их – руками!
Нечаянно змея хвостом
Попалась в руку
И месяц помнилась потом
(Хоть страх – наука).
На крышах «Грозный–Гудермес»
Места купейные.
Вот пересадка – с крыши слез
И ждешь уверенно.
А мамы ищут нас везде –
Аврал в милиции.
Горбушка хлеба на весь день,
Отлично спится.
Трамвай
Трамвай идет на Промыслá –
Он деревянный, желто-красный,
Дорога в гору. Он устал –
Здесь лето жаркое ужасно.
Трамвай в разъезде постоит
И подождет тихонько встречный.
Здесь можно выйти покурить
И плечи выпрямить беспечно.
С работы люд. Утомлены.
Как их усталость благородна!
Как улыбаются они!
Они пока еще – на родине…
Нефтекачалочки видны –
Они скрипят уже так долго…
А Столбовуха ждет зимы:
Штурм на коньках – и вниз дорога!
Несется великов тандем –
Мальчишек грозненских каприз,
Их новый громкий самодел.
Без тормозов несутся вниз!
«Лаптём! Лаптём!» – один кричит
И тормозит «лаптём» – другой.
Но кубарем тандем летит
В объятья кошки голубой.
Они опять несутся вниз,
А вверх – трамвайчик желто-красный.
И кажется надежной жизнь,
И кажется такой прекрасной.
Ползёт с распахнутых окон
Тушеных перцев томный дух.
На окнах – тюлевый узор,
«Маяк» баюкает наш слух…
Занавеска
Воздух синий. Полдень мая.
Дружелюбный ветерок.
Еду в Чеховку в трамвае.
Скоро речка, поперек.
Вот и мост – чудесный мостик.
Вазы-кратеры стоят,
И чугунные колосья
После дождичка блестят.
Двухэтажный дом и берег,
И распахнуто окно.
Занавеска тюлем реет,
Нежно гладит ветерок.
Кто там? Мудрая старушка?
Или юноша-технарь?
Ветерок волнует душу
И вглядеться тянет в даль…
Жизнь мелькнула акт за актом,
Где-то занавес шуршит.
Не давая новых грантов,
Тенью прошлого дрожит.
Будто еду я в трамвае,
Снова мост. Окно вдали.
Ветер теплый, ветер мая
Занавеску шевелит.
Песнь лагерей
В окрестностях Грозного столько романтики!
Бамут, Ведено и Чишки…
Не ведали лирики и математики
В краях этих знойных тоски.
Какое приволье для всех пионеров!
Аргун, Сержень-Юрт, Харачой…
Но и комсомол отдыхал загорелый,
И каждый другим – не чужой.
Слетались на лето и жили в палатках
И в домиках с койками в ряд,
Костры и походы, и утром зарядка,
А в августе был виноград.
Огромные гроздья по три килограмма
Срывали с высокой лозы.
Корзина к корзине до крупного плана –
И даже порой… до слезы.
Кудрявые горы, и быстрые реки,
И галька в прозрачной воде.
Ризван и Иван – человек человеком.
Не думал никто о беде.
Алды и Шали, Бенóй, Казенóй Ам –
Все летом сливались в одно.
Но песнь лагерей от веселых куянов
Сгорела в огнях Ведено.
***
Дорогие наши девчонки,
Обожаемые мальчишками!
Вы – такие милые, звонкие,
Душой чистые, как детишки.
Всё как надо: и голос высокий,
И практичность, и добродушие,
И смышленые, смелые, ловкие,
В меру вредные и послушные.
Дорогие наши девчонки!
Сто красавиц для каждой школы!
Столько умниц и спорщиц звонких,
Любознательных и веселых!
Хорошо нам всем было вместе!
Мы запомнили это время,
И, надолго пропав без вести,
Не дивились иным переменам.
Оказались такие разные:
Кто-то верит, а кто – не может.
Кто-то понял, а кто – не сразу,
А иным лишь указ поможет.
Но как здорово, как отлично:
Что учили, легко вспоминаем,
И цитаты у нас не личные,
Один начал – все продолжаем.
Из цикла «Грозненская Троя»
Это восход или закат?
Дома убитые стоят.
Верхушки их освещены
И не скрывают след войны.
Война закончилась? Идёт?
Теперь никто не разберет –
Здесь тишина и ни души.
Уйти отсюда поспеши!
Вдруг в доме, на сквозном полу,
Вдруг на балконе, на углу
Стоит с оружием и ждет,
Когда хоть кто-нибудь пройдет…
Следы на снегу
Асфальт, снежком припорошён,
Лежит безмолвно. Оглушён.
Уж утро. Тихо. Ни души.
На снежной пыли след машин.
Их было две. Ночной побег –
Скорей из города! Навек
Уйти из ада, бомб, подвалов,
Пройти живыми сквозь заставы.
Успеть! Успеть! Быть может, спят?!
Пусть снайпер спит, не спит солдат,
Не разогнался самолет,
Снаряды подхватив на борт!
На «Запорожце», «Жигулёнке»
Умчать скорей с родной сторонки –
Без денег, золота, жилья…
Пусть в тех краях не ждут меня
И жизнь начнется вновь, с нуля…
Седьмое небо
Этот дом на всех фотографиях.
В самом центре. Большой, красивый…
Внизу – салон парикмахеров
И салон для самых счастливых.
Стал мишенью одним из первых –
И сложились прочные стены.
А куда же народ подевался?
Ни один никому не сознался…
И салон для самых счастливых
В небо поднят лютою силой.
На седьмом он остался небе,
Будто вовсе внизу и не был…
Счастливое детство
Стена наклонилась, но чудом стоит.
Мальчишки счастливые рядом.
Солдатик дал хлеба, и жизнь в них кипит,
Как мало от жизни им надо!
И снова солдат, рядом двое ребят,
Довольны: с военным снимают!
Улыбки у всех, и глазёнки блестят.
Что завтра? А бог его знает…
И разницы в возрасте вроде как нет…
Похожи – солдат и мальчишки,
Он сам не заметил: уже двадцать лет,
Вчера еще был шалунишкой.
Дом
Стоит безглазый и безрукий.
За что ему такие муки?
Кормил и всех обогревал,
И утром в школу провожал.
Покинут всеми, одинок,
Он воет по ночам, как волк.
По комнатам гуляет ветер
И шелестит в углу газетой.
Куда исчезли? Где они?
Еще бегут на край земли?
Или их нет уже на свете?
Кто там шумит? Ах, снова ветер!
…Как верный пёс, он ждал своих,
Дрожа от взрывов и снарядов.
Не выдержав такого ада,
Он лёг на землю и затих.
Пилигримы
«Какое небо голубое!
Мы – не сторонники разбоя».
Куда товарищи идут?
Не пилигримы ль тут как тут?
Пакет, платок и босоножки,
Хотя морозец (но немножко).
В глазах тоска невыразима –
Знать, пилигримы. Пилигримы!
А за спиною – пепелище,
Был человек, теперь ты – нищий.
Святое – тоже позади!
Тоска неведома в груди.
А впереди? Да кто же знает?
А сбоку? Танк оберегает.
Идут товарищи гурьбою,
Над ними – небо голубое.
Последний дом
Город стерт с лица земли –
Там теперь совсем другое.
Может быть, цветут левкои,
Но пионы отцвели.
Но на днях знакомый встретил
Домик белый небольшой,
Ставни синие, и ветер
Нежно гладит их рукой.
Дом последний продается.
На воротах – телефон.
Белой краской в небо рвется
Цифр тревожный перезвон.
Все уехали. Последний –
«Ставни синие» – стоит.
Год, полгода, три недели…
И бульдозер загремит.
Из цикла «Старинная шкатулка»
Клад
Клад искали в развалинах гнезд
С прелюбезным названьем: дворянские.
Очень вырос на клад этот спрос,
Как сокровище давнее царское.
Он совсем незатейлив на вид.
Имярек? Это просто, как солнце!
Он энергию солнца хранит.
Он – кристалл, отраженный в колодце.
И пока он лежал на виду,
Очищая от скверны пространство,
Одолеть было можно беду,
Отдирая резину упрямства.
Подавали в отставку князья
И стрелялись от тени позора.
Слово чести нарушить нельзя,
Высший свет – глашатай приговора.
Неужели уже никогда
Этот клад не найти нам зарытый?
Интернет…Самолет… поезда –
Вместо ч е с т и, прогрессом убитой.
Шкатулка
Открываешь шкатулку старинную,
С замиранием сердца глядишь
На ее изумруды, сапфиры, –
Словно в детстве игривый малыш.
В ней слова – драгоценные камни.
Вес и блеск с ними сопоставим,
Но сияют не вольно, не сами,
А когда им свободу дадим.
Государство, народ и победа,
Честь, достоинство, труд и герой,
Гений, юность, преданья, заветы
И знамена борьбы роковой.
Благородство, отвага и совесть,
Камень «мужество» тоже средь них…
Ах, шкатулка старинная! Повесть
О рубиновых днях, не простых…
Золотая дудка
Солнце готовится в ночлег,
К дремоте пажити склоняя.
Но не сомкнет усталых век
Пастух, стада свои сбирая.
Удар кнута о землю строг,
И все идут – в хлев или в стойло,
Не уклоняясь от дорог,
Не попадая с ним на бойню.
Но вдруг пастух всего лишь шут?
Хитёр, безумен, кровожаден,
Не поведет стада на луг,
Но льстивой дудочкой – в засаду?
Не стадо мы. Нет, мы – не стадо.
Но что-то нас роднит и с ним.
Не заречемся от засады –
От веры дудкам золотым.
Клеш и клинья
Время сытости пришло
И одежды изобилия –
Аппетита нет в помине,
От конфет язык свело.
И, пресыщены нарядом,
Ходят в топиках девицы.
Кринолинов им не надо,
И платочек им не снится.
Впереди лоскутик ткани,
Сзади тоже есть немножко.
И диету соблюдают –
Не позволят лишней крошки.
Мы, их бабушки, любили
Одеваться понарядней.
То – фонарики, то – крылья,
Бусы-желуди – и рады!
Юбки в сборку, в клеш и клинья.
Что-то, помнится, крахмалим…
И по улицам ходили,
Как модели по журналам…
***
И снова снег, и снова снег,
Хотя весна уж три недели…
Но в памяти оставить след
Снежинкам сверху повелели.
И вот он медленно плывет,
И воздух кажется вуалью.
Нежданно убыстряет ход,
Чтоб утвердить воспоминанье.
Воспоминанье о зиме,
Немного грустной и пушистой,
О каждом белом ее дне,
О каждом вечере искристом…
Другие планеты
Во всей Вселенной миллионы
Разумных и неугомонных
Планет – с туманною судьбой
Или звездою золотой.
И есть умней, счастливей нас,
И нет в них зависти упругой,
И помогают други другу,
И только творческий экстаз –
Их страсть, и жажда, и потребность,
И только дружеская ревность
Порой слегка нахмурит глаз.
Планеты, где триумф собрата –
Лишь ликование для всех.
И не дворцы, и не караты,
Не пустословия дебаты –
Премудрых диспут – вот успех.
Там Логос царствует – водитель,
Там парадокс как наставитель,
А остроумия созвездия –
За мелкие грехи возмездие.
Терем
По праву рожденья нам слово дано,
В наследство от предков богатых.
Нам терем достался, в нем столько всего!
Такого нет в царских палатах.
Да нет и в природе сокровищ таких –
Ни в Африке, ни в Амазонке.
И ценится проще кашмирский сапфир
Глаголов глубоких и звонких.
Как будто всё чинно: бери и владей,
Ключом открывая светлицы.
Но в терем вселился с охраной Кощей –
Попробуй в высокий пробиться!
Сгустились над теремом тучи из слов –
Невнятных, чужих, несуразных –
И, как кислотою, дырявят покров,
Внедряясь в умы, как зараза.
Желание
Я не любила раньше возвращаться.
Вперед летела – к новым берегам.
Так просто было всякий раз прощаться,
Не жалуясь, что уж не буду там.
И каждый год всё новые названья
Мелькали в карте наших отпусков:
Домбай, Колхида, Крым и Бессарабия…
Кижи, Камчатка, Чусовая, Псков.
Нам не хватало отпуска объездить,
Пройтись, дотронуться и рассмотреть,
И восхититься волею железной,
Сумевшей нарядить земную твердь.
Но времена другие наступили:
Увидеть восхотелось, что вблизи.
Мы скромные селенья посетили,
Стояли у колодца и избы.
Нигде не находили повторенья.
Очарованье каждого – своё.
Поездка за поездкой – удивленье,
И едешь, зная: что-то тебя ждёт.
Но что со мной? Желаю возвращаться!
Моих стремлений изменился ход.
Мне с Жёрновкой не хочется прощаться,
И возвращусь на следующий год.
И этот фокус всюду притаился:
Деревни не хотят нас отпускать!
И значит, сёл чарующих страницы
Мы все-таки сумеем не отдать.
Без рюкзака и без лукошка
Мы долго мчимся средь невзрачных,
Давно отверженных полей.
День теплый, солнце, только мрачно
Без лошадей и без людей…
В окно мы смотрим вправо, влево –
Взор утомляет чепуха.
Где злато нив и где селенья?
Лишь борщевик, бурьян, ольха…
Как будто спряталась Отчизна,
Как будто в неба синь ушла
И стала жить другою жизнью,
Скорбя, как встарь, в колокола.
И вдруг – девица у дороги,
Среди пустыни голубой.
Куда идет? К какому богу?
Богов так много под луной.
Без рюкзака и без лукошка,
Светловолоса и стройна,
И блузка синяя в горошек.
Куда ж, куда идет она?..
Пароль
Анатолию Васильевичу Коновалову, д. Терехово
Зачем ты такая большая, земля?
Зачем ты такая пустая, земля?
Как долго мы едем, всё едем и едем –
И только пустые, сухие поля…
А мы по грунтовке невысохшей едем:
Откосы, ухабы, и мы как медведи.
Куда нас несет? Заблудились мы, что ли?
А вдруг дождь польет? Ка-ак прилепимся к полю!
Но вот и деревня – табличка висит.
Ворота солидны, хозяин стоит.
«Привет от дядь Миши! – пароль говорим. –
Направил нас к елям сюда голубым».
Вот дом деревянный, вот каменный дом
С двумя этажами, просторным крыльцом.
Там пчельня, и ели стоят голубые,
И леченый тополь с изящною гривой.
И тополь другой, в три обхвата, стоит,
И, трогая душу, скворечник висит.
Лужайки подстрижены – нет им конца,
И туи растут от крыльца до крыльца.
Уж очень хозяин по сердцу пришелся!
Он – бывший механик. Земля – его солнце.
«Дядь Миша? Да мимо него проезжаю
И больше о нем ничего я не знаю».
Вот так же и к нам, проезжающим мимо,
Привет полетит по земле нашей милой.
Земля не пустая – здесь столько людей!
Ты только приветы для них не жалей!
Страшно-красиво
Багрово-черный фейерверк –
Забава жуткая природы!
Огонь течет с горы на брег,
Летят из недр куски породы.
И люди в панике бегут…
Но кто из них спастись успеет?
Им любоваться недосуг
Игрою молний над Помпеей.
Страшно-красиво… Вот оно
Откуда этих слов слиянье!
И так алмазу суждено
Произойти от содроганья…
***
Всё превращается в историю:
И с круглым диском телефон,
И то, о чем когда-то спорили,
И наше детство, и наш дом…
Грядущее в верхах мерцает,
И суть его не видим мы,
Но иногда, глаза смыкая,
Почудится сквозь толщу тьмы:
Как в наши дни, так и потом,
Река спокойная струится.
Леса. Закат. Опять восход…
И ничего не повторится…
Об авторе:
Каранова Маргарита Васильевна, родилась в г. Грозном. В 1968 г. окончила биолого-почвенный факультет МГУ им. М.В. Ломоносова по специальности «биолог-биохимик». Кандидат биологических наук, старший научный сотрудник, создатель нового научного направления «Эволюция биохимической адаптации к экстремальным состояниям».
Член Союза писателей России, поэт, публицист, автор-составитель книги воспоминаний о городе Грозном «День абсолютного счастья» (М., «Российский писатель», 450 с., тираж 5000 экз.), автор книг стихов «Избранное» (2013 г., М., «Российский писатель», 330 с.) и мн.др.
