В Находке
Слова любви
Давно забытые стихи —
Они как песни, что забыты,
Лежат спокойны и тихи,
Но час придет и к их открытью.
И запоет опять строка,
Как мамин сад, не умолкая,
Как вдаль плывущая река,
Волною солнечной сверкая.
Стихи не надо хоронить,
Ведь это — клад любви и муки.
Они способны сохранить
И пыл страстей, и боль разлуки.
В них — жизни каждой радость, боль.
И журавлиной вольной стаей
Пусть пролетят они Косколь,
Каркаралинск и степь Алтая.
До самой каменной Москвы
Пусть долетят, к любви взывая
Всех тех, кто помнит тишь травы
И детства грусть не забывает…
Айсберги
Что толку в бессловесной красоте?
Увидев айсберги в холодном море
На заполярной широте,
Я вдруг почувствовал их горе.
Причина этого одна —
Молчанье льдин, что вечно длится.
Простая родниковая вода
Звонка и песенна, как птица.
Она приносит силу жить.
И вам бы, айсберги, в тумане
Вдруг родником заговорить,
Чтоб стало легче в океане.
Но нет, молчите, будто ночь.
В безмолвье так проходят годы…
И улетают чайки прочь.
И курс меняют пароходы.
Журавли
На полустанке, на краю земли,
Где цвет тайги от моря синий,
Увидел я, как журавли
Летят печально над Россией.
Оно понятно — тут черта
Разлук и долгих расставаний.
За ней — чужие города
И беспросветные скитанья.
За ней щемящая тоска
По русским пашням и зарницам…
Не поднимается рука,
Чтоб помахать прощально птицам.
Роба грузчика
Роба грузчика пахнет солью,
Пахнет углем, металлом, смолой…
Ну, а грузчик бредит Ассолью,
Или просто — дальней землей.
Средь устало скрипучих кранов,
Напряженно гудящих строп
Бредит парусом алотканным,
Или просто таежным костром.
Или птицами, тишиною.
Это юности не в укор.
Только с каждой новой весною
Все дороже становится порт.
Пароходов стальные шумы,
Трапов временных зыбкая дрожь,
И раскрытые настежь трюмы,
И призыв бригадира: «Даешь!»
Горький привкус холодного пота
И последний шлепок мешков…
И, глядишь, не может без порта:
Телу тяжко — душе легко!
С Владивостока начинается Россия…
С Владивостока начинается Россия.
В душе печаль кончается моя,
Когда вдали увижу синий
На сопке поднятый маяк.
Когда мелькнет залив Амурский
Огнями сотен кораблей,
И порт, пропахший лесом русским,
Приветит шумом якорей.
О город славный, воплощенье
Мечтаний юности моей,
Стоишь открытым на скрещенье
Семи ветров, семи морей.
Стоишь отважным пароходом,
Куда взойти разрешено
Лишь тем, кому прожить все годы
С душою пламенной дано.
Мне близок твой вокзал гудящий —
Сынов романтики приют.
И парус дальний, приносящий
В Россию первую зарю.
В Находке
На причалах, где торгуют
Свежей сайрой и кетой,
С океана ветры дуют,
Пляшет месяц молодой.
Вдоль залива ходят пары.
И акаций белых снег
Заметает порт, бульвары,
Сейнер, спящий на волне.
Явь моя — огни над молом,
Рыбаков артельных сеть,
Я пришел сюда, чтоб снова
Заревую даль воспеть,
Этот город, что настоян
На смоле, как старый бор,
Этот берег, что спокоен
И приветлив даже в шторм.
Из японской тетради. Каштаны
За углом, у пивнушки,
Где струятся фонтаны,
Примостилась старушка —
Покупайте каштаны!
Пять каштанов для нормы
В раскаленном песке.
Уголь красный в жаровне
И кулечки в руке.
Притягательно слушать
Зов японки седой.
И не хочется кушать —
Обжигаюсь едой.
Как дымятся каштаны,
Как вкусны без приправ!
Только вспомнилась мама,
И костер среди трав,
Запах нашей картошки,
Обгорелой в земле…
И упали с ладошки
Те каштаны в золе.
Как тучи низкие угрюмы…
Как тучи низкие угрюмы!
А шторм всё яростней, сильней.
Во тьме вздыхают тяжко трюмы.
Давно не видно мачт, огней.
И въелась в руки соль морская.
На баке — встречных ветров бой.
Корабль качает, завывая,
Волна, грозящая бедой.
Но страха нет в душе пред бурей.
Мне, не привыкшему к теплу,
Милей покоя и лазури
Рабочий шквал, как кораблю.
Журавли летят на Магадан…
Журавли летят на Магадан,
Мне видны их розовые крылья.
А вокруг бушует океан,
Омывая пирс волной бессильно.
Эй, друзья поэтов — журавли,
Вы скажите Козину Вадиму,
Что в его мы песни влюблены,
Хоть живет на Колыме незримо.
Не замолк за тридевять земель
Его голос дивно серебристый,
В наших душах снова он запел,
Как родник, заманчиво и чисто.
Донесите, птицы, всю любовь
Слов людских опальному Орфею.
Скоро он предстанет без оков
Перед нами прежним корифеем.
И не сможет Берии чекист
Крикнуть Козину: «Вадим, замолкни!»
Запоет народный наш артист
От Москвы до самой до Чукотки.
Так летите, птицы, в Магадан
И несите Козину свободу,
Пусть его божественный талант
Зазвучит, как прежде, для народа.
Капитан вдруг спросил…
Капитан вдруг спросил:
«Ты зачем приезжал?
Рыбы, крабов не взял ты с собою…»
«Впечатлений набраться, —
ему отвечал, —
Чтобы всем рассказать о прибое,
О путине большой и о дружбе морской,
И о неводе белом, как пена.
Я — скиталец морей, но пора мне домой,
Зазвучала в душе моей песня!»
«Эй, чудак городской! Ты зачем приезжал? —
Вдруг спросили в тайге удэгейцы. —
Ты ни грамма женьшеня, пушнины не взял,
Как то делают все европейцы».
«Я — поэт, мой товар — это наши слова.
Это солнечный луч на олене.
Это шепот реки, это гор синева,
Это утра Уссури рожденье.
Потому мой женьшень — это правды строка.
Лучший мех — это сказки, сонеты.
Пусть дорога моя, как и жизнь, нелегка.
Но живу я для счастья планеты.
Покровительство мне Провиденье дает.
Порт открыт даже в шторм и потемки.
Пусть стихи, что любил, повторяют взахлеб
Необузданные потомки».
Матери
Когда в тайге блуждал один
И, обессилев, начал слепнуть,
Я знал: ни хлеб, ни карабин
Не помогли бы мне воскреснуть.
Спасенье — лишь твое окно,
Что светит мне вдали у вербы.
Вокруг — на сотни миль темно,
А все ж оно горит сквозь дебри.
А все ж окно огнем пробьет
Густую темень Берендея,
В реке глухой укажет брод
И к людям выведет на берег…
Не смог бы я всю тяжесть бед
Перенести в краю далеком,
Когда б не лучезарный свет
Твоих, родная мама, окон.
Какое тихое волненье…
Какое тихое волненье
Нисходит всякий раз ко мне,
Когда стоит в изнеможенье
Мой старый сейнер на волне.
Привет, дружище! Этим летом
Тебя трепал жестокий шторм.
На скалах, в желтый цвет одеты,
Поют березы, словно хор.
Взгляни на них — в твое отплытье
Они так были зелены!
Отплытье — новое открытье…
Что видел ты в морях Земли?
«Так трудно было, — стонет мачта, —
Обледененье, словно смерть.
Причуды рифов, посвист, качка…
Сломаться б мне, да разве сметь?
Да, разве сметь, когда матросы,
Презрев опасности и жуть,
Всем бурям, словно альбатросы,
Отважно подставляли грудь?»
О час побед в морском сраженье!
Пусть весь разбит, пора на лом,
Стоит в порту мой старый сейнер
Не покорен! Не покорен!
Не кричите чайки, не кричите…
Не кричите чайки, не кричите:
Дайте Кольке после вахты спать.
Помолчите, чайки, помолчите:
Мне на землю завтра улетать.
Материк лежит, как верх желанья,
Весь в садах и трепете зари.
Только грустным будет расставанье —
Больно сердцу, что ни говори.
Я-то знал, что рано или поздно
Мне придется навсегда сменить
Малый сейнер на поля и воздух,
Чтобы дальше думать и любить.
Только где мне взять другого Кольку,
Чтобы сквозь огни смелей лететь,
Из салона лайнера, нисколько
Не жалея прошлого, смотреть,
Как в небытие уходит море,
Как бежит стремглав аэропорт,
Как, согнувшись от большого горя,
Друг мой Колька к сейнеру идет?
Не кричите, чайки, не кричите.
Дайте другу после вахты спать.
Помолчите, чайки, помолчите —
Не смогу я завтра улететь.
Я тебя не найду, не увижу…
Я тебя не найду, не увижу…
Мне у пирса морского не петь.
Если б ты проживала поближе,
Смог бы вновь я к тебе прилететь.
Рассказать тебе трепетно нежно,
Как любил я тебя в те года.
Хоть на море штормило мятежно
И ломало в пучине суда.
Жить нам вместе не выпала доля.
И ни в чем я тебя не виню.
Хоть бы в мыслях пройтись нам по полю,
Под каштанами встретить весну.
Что за бредни?
Давно уже в прошлом
Наши встречи под бледной луной…
Снег дороги твои запорошил,
Окропил их водой ледяной.
И осталась одна лишь отрада, —
Что живешь ты спокойно с другим.
Над моим же задумчивым садом
Листьев грустных все стелется дым.
Он плывет на восток к тебе в гости, —
Очень горький, как наша судьба.
Видно, встретиться нам на погосте,
Не увидеть мне больше тебя!
Нежно пахнет сирень…
Нежно пахнет сирень.
И опять вспоминаю,
Как я Вас обнимаю
В дальний солнечный день.
Помню все, хоть седин
Переливы на кудрях…
Год прошел не один,
Стал я строгим и мудрым, —
Все равно помню вальс
Я у сопок Уссури
И на палубе Вас
В платье цвета лазури.
Теплохода гудки
У морского причала.
И как чайка надрывно
С утеса кричала
Сквозь шумы и прибой,
Что вся жизнь лишь с тобой.
Но ушло, будто дым,
Ожиданье Вас встретить.
Я остался один
На большом белом свете.
И так пахнет сирень
По весне ароматно.
И так горек тот день,
Что ушел безвозвратно.
Побратимам
Как олени быстро мчатся,
Поднимая в сопках снег!
Я хотел бы оказаться
Снова в дальней стороне.
Возвратиться к побратимам.
Там, в палатке кочевой,
Наглотавшись вдоволь дыма,
Печь разжечь под волчий вой.
Подсушить табак промокший,
Чай покруче заварить.
И товарищей продрогших
Отогреть и накормить.
Сколько было: клял метели,
Ветры стылые морей,
А уехал — и запели
Все они в душе моей.
Их мелодии печальны…
Вспоминать невмоготу
Бег оленей в час прощальный
И взгрустнувшую братву.
Встреча с дедом
По песку слежалому, мокрому
Шлепнули сапоги…
У меня стали руки робкими,
Удержать рюкзак не смогли.
А старик, будто крепким неводом,
Обхватил меня, приласкал.
И пахнуло от куртки дедовой
Свежей рыбой и пылью скал.
Он ухи наварил тайменевой,
Что вкуснее любых борщей!
Подарил мне коралл сиреневый,
Голубые клыки моржей.
Сейнер свой с высокого берега
Дед, сияя, показывал мне.
…Я заснул на охапках вереска,
Повернувшись лицом к волне.
Маяк остался за бортом…
Маяк остался за бортом…
О, море, здравствуй! В шуме волн
Я говорю тебе о том,
Что с детства далями пленен.
О море, здравствуй! Гул турбин
И склянок звон, сплошной туман…
Да, жив во мне мечтатель Грин,
И вновь маршрут мой осиян.
Пусть чудаком зовут меня.
Ну что ж, судьбы не изменить.
Хоть выпал путь мне в океан,
По степям буду я грустить.
Они роднее мне, чем шторм,
В них до небес стоят хлеба,
И рядом — речка, мамин дом
И пирамидами стога.
Родное поле, близкий быт,
Луна, горящая, как серп…
Нет, мною, мама, не забыт
Душистый хлеб, что дарит степь.
Цветы опять благоухают…
Цветы опять благоухают.
И луч приветствует друзей.
Я буду долго жить, я знаю,
Ведь я влюблен в простор степей.
Влюблен в высокие зарницы.
Подругой мне всегда река.
И по ночам мне часто снится
Родная мамина рука.
Она шершава, будто колос,
Любовью, негой налита.
Я помню мамин тихий голос,
Его соткала доброта.
Порой мне шепчут травы края
О нищете прошедших дней.
Хотела мать, чтоб в чудо рая
Вдруг превратилась ширь степей,
Чтоб ярко яблоки краснели,
Зерно звенело на токах.
На крышах аисты чтоб сели,
Благословляя Казахстан.
Как неожиданно явленье…
Как неожиданно явленье
Холодной осени, когда
Одно короткое мгновенье —
И побелели провода!
И у реки сирень завяла —
Лишь пахнет горькая полынь.
И все же стужа не забрала
В душе обычную теплынь.
И пусть мерцают зябко звезды
Осенней стылою порой,
Я слышу, как гудят березы
От вешних соков под корой.
И в тусклых красках угасанья,
В унылом шорохе ночей
Я чую трав благоуханье
И разговор степных ключей.
И мне легко на удивленье,
И слякоть серая, и стынь,
И речки тяжкое движенье —
Все нипочем…
В душе — теплынь!
Останься в нашей стороне…
Останься в нашей стороне.
Зачем нам жизнь дорогой мерять?
Скучаешь снова по весне?
Но степь мила в любое время!
Ненастье скоро отойдет.
Но что ненастье? В нем ведь тоже
Душа захочет, так найдет
Неповторимую пригожесть.
Меня давно, друг, не гнетет
Унылый цвет полей и речки…
Люблю свинцовость зимних вод
И плеск огня из старой печки.
И запах сена у ворот.
Тепло избы и полушубков.
И холод, что лицо сечет,
И мудрость хлеборобской шутки.
Не жалею, друг, что было…
Не жалею, друг, что было.
Всё, что было, неспроста.
Жажда странствий уносила
За моря и города.
Не жалею, друг, что встретил.
Встретил тоже неспроста.
Как бы я на белом свете
Смог дышать и смог писать?
Но, оглохший от работы,
От летящих к далям шпал,
Ждал я новые заботы
И зари не просыпал.
Об одном моя тревога —
Что, потратив много сил,
В жертву строчкам и дорогам
Встречи с мамой приносил.
На вершинах Улытау…
На вершинах Улытау —
Рощи малые берез.
Кто сюда, в степные травы,
Из России их привез?
Невесомы, в светлых платьях
Всех оттенков, всех тонов
Машут путникам, как братьям,
Из-под самых облаков.
Этот мир задуман мудро,
Если в нем переплелось
Степью пахнущее утро
С шумом пушкинских берез.
Как передать мне запахи степи…
Как передать мне запахи степи,
Что ворвались весной в вагоны?
Мелькают станции, перроны.
Давным-давно никто не спит.
Срываясь с сопок, прямо в окна
Стучат апрельские дожди.
И жаль смотреть, как быстро мокнут
Внизу прозрачные цветы.
И размывается дорога
В долине дальней голубой,
С которой связано так много,
Моя красавица, с тобой.
Вот здесь букет из листьев клена
Дарил тебе далеким днем.
Вот здесь под тенью террикона
Я на свиданье шел, влюблен.
Но все не так, как думал, вышло…
Мне льется свет с иных орбит.
Мелькнет над старым домом вишня,
И, плача, чибис прокричит.
У речки Сарысу
Шумлива, будто улей,
Река до Сырдарьи.
Вот здесь Сакен Сейфуллин
Попил живой воды.
И, сдерживая ярость
К властям, кому не мил,
Он грудь свою, как парус,
Батырски распрямил.
И после тюрем ада,
Голодный, нищ, без сил,
Не бедным, а богатым
Себя он ощутил.
Пред ним — степи начало,
Где ветер детства дул.
И все напоминало
Кумыс, очаг, аул.
И пальцы прикоснулись
К больным еще ногам…
Смелей, акын, в аулы,
К казахским беднякам!
К полуденной молитве
Он к юртам подошел,
В душе взывая к битве
Всех тех, кто горд и гол.
…Прошли десятилетья —
Теперь тут край иной.
В реке смеются дети,
Омытые волной.
Тюльпаны ало светят.
И в юртах так тепло.
И зори на рассвете.
И мне дышать легко.
И все же на свиданье
С Сакеном не придешь…
Зову воспоминанья,
Как хлеборобы дождь,
И чувствую немую
Печаль, что выдает
Любовь к нему большую, —
Так значит, он живет.
Екатерине
Целый год отшумел за спиной.
Блещут медью далекие горы.
Как я рад: ты осталась со мной.
А с тобой не осталось горя.
Наши дети как два маяка
В этом сумраке мирозданья.
Жизнь безжалостна, нелегка,
Но любовью она осияна.
Видишь, в небе горят Близнецы?
Их привязанность длится столетья.
Наши деды и наши отцы
Поклонялись лучам созвездья.
Мы подобные две звезды.
Наша близость любовью крепнет.
Блекнет лето, идут дожди…
Только свет Близнецов не меркнет.
Джезказганцам
Люблю я вас, и в поздний час,
Когда горит закат багрово,
Я говорю прохожим снова:
Огонь любви к вам не погас!
Хоть трудно жил — не разлюбил
Всю прелесть ласкового слова
И радость встреч в краю суровом,
Где горечь прошлого забыл.
Пожатья рук снимали, друг,
И боль утрат, и скорбь страданья.
И ваших глаз очарованье
Так возвышало после мук.
Не помню зла, и мысль жива.
И, восхищаясь Джезказганом,
Я повторяю неустанно
Слова любви, любви слова.
Каркаралинские узоры
Каркаралинские узоры
На вазах, кубках, пиалах —
Они представят вам и горы,
И степь, и росы на полях.
Они чисты и живописны.
В них жизнь прекрасна и ярка,
Где мчатся кони, зреют вишни
И льются воды родника.
А то приветит дом Абая,
Его уютный тихий двор…
Акын с домброй, стихи слагая,
Вновь позовет в степной простор.
Каркаралинские узоры
На вазах, кубках, пиалах, —
Как свет страны, где плещут зори
И сосны кружат в облаках.
Нет краше, видно, сувенира,
Что дарят мне в Каркаралах.
Весь цвет степи, все краски мира
В себя вместила пиала.
Она как луч напоминаний
О крае чудо-мастеров.
И мысли нет о расставанье
С землей художников, певцов.
Я вновь вернусь сюда с рассветом.
Зажгу костер у большака.
Здесь вдохновенье для поэта,
Здесь центр земли — Сарыарка.
На бульваре Мира листопад…
На бульваре Мира листопад.
Листья ловят и смеются дети.
Лишь березы белые стоят
В зелень, как весной, одеты.
Солнце льет жарищу с высоты.
Люди ходят в пиджаках, беретах.
Только я о лете загрустил, —
Дунет ветер, и прощайтесь с летом!
Что нас ждет, известно лишь зиме.
Были б люди с кипятком и хлебом.
Грусть приходит по ночам ко мне
В виде листьев, падающих с неба!
Вы письмо написали…
Вы письмо написали.
И признались в любви.
Был я полон печали,
И все чувства мертвы.
Но засело в сознанье
Ваше слово: «люблю».
И пришло вдруг дыханье,
Будто трель к соловью.
Отчего ж с опозданьем
Ваше слово пришло?
Вы полны обаянья, —
Мое время ушло.
Может, встретимся снова.
И скажу — не солгу:
«Пусть живет ваше слово,
Я ведь тоже люблю.
К сожаленью, иную,
Что женою зову.
Можно Вас поцелую
И сестрой назову?»
А.И. Солженицыну
Будет беречь нас Бог, беречь.
Помните только русскую речь.
Мамина память, прадедов степь
Ей не дадут умереть.
Подвиги, славу, большие дела
Русская речь, как могла, сберегла.
С нею спаять навсегда нам дано
Битву Полтавскую, Бородино.
Крестное имя Москва, Сталинград —
Проповедь высшая, рай через ад.
Плавная, бойкая, гордая речь
Будет врага неразумного сечь.
Жизнь ее вечная, вся — впереди,
Всех она сдружит, словом сроднит.
Книги российские, Пушкина речь
Даже кострам инквизиций не сжечь.
Помыслы чистые, будто родник,
Людям несет наш великий язык!
В домике-музее А.П. Чехова в Ялте
Экскурсоводу Наталье Гончаровой
Ей сегодня быть дежурной
По музею… В тишине
Лампу с древним абажуром
Вам покажет на окне.
И зажжет ее, и синим
Озарит для вас огнем
Стол его перед камином,
Левитана полотно.
Скажет: «Тленно, что ничтожно.
А прекрасное живет!
Даже стенам невозможно
Позабыть лицо Его.
Был он добрым, как Россия.
И любил из темноты
Он смотреть, как бортовые
Тают в море огоньки.
Как сгущаются над садом
То туманы, то дожди,
Как опять за балюстрадой
Тихо падают цветы.
Грусть, тоска Его гасили.
Но забытый, одинок,
Продолжал он жить Россией —
В каждой строчке, между строк!»
…Да, уходит, что ничтожно,
А прекрасное живет!
И валит в пыли дорожной
В домик Чехова народ.
И она ведет всех снова
К древним чеховским столам…
Дорогая Гончарова,
Как завидую я вам!
Помогай мне идти, костыль…
Помогай мне идти, костыль,
Сквозь туман, непогоду, стынь.
Что мне делать, коль болен весь?
Не умру я сегодня здесь.
С костылем я всю степь пройду.
И в снега я, в снега уйду.
Будет холоден этот день.
Встанет рядом прошлого тень
В виде тополя, что шумит,
Весь листвою седой покрыт.
Я скажу ему: честно жил
И любовь свою я хранил
К этой грешной родной земле,
Что живет, вся черна, в золе,
Вся в пожарах, дыму, огне,
Вся в тоске по большой стерне.
Я марта ждал. Весной запахло…
Я марта ждал. Весной запахло.
Но тут обрушилась метель.
До крыш сугробы… И зачахла
Моя надежда на капель.
Исчезло солнце. Небо серо.
Кусты в снегу. Белеса ель.
Но сквозь пургу, теряя перья,
Уж клин журавушек летел.
Они несли тепло на крыльях.
И, проклиная снегопад,
Вожак с небес вовсю курлыкал,
Что стаям нет пути назад,
Что предусмотрено природой
Чередованье дней, времен,
Что, как ни злилась бы погода,
Морозец будет покорен.
И как бы зову отвечая,
Средь туч, пурги и черной мглы
Гроза, как в мае, прозвучала.
И свет упал на твердь земли.
И солнце ярко засияло.
И растопило льды и снег.
Подснежник белый ввысь подняло.
И улыбнулся человек.
Весна, весна! Сквозь стужи стены
Она пробьется, чтоб сиять.
Нам надо верить в перемены
И этот мир благословлять!
Я за тебя молюсь, мой друг…
Я за тебя молюсь, мой друг,
Чтоб не болела ты в пути,
Чтоб в годы темные разлук
Смогла в душе покой спасти.
Законы жизни так страшны!
Но не забыть нам никогда
Ковыль степей и блеск луны,
И как звенит в реке вода…
Нас исцеляет в дни разлук,
Болезней, бед любовь к земле.
С подругой выйду я на луг,
Чтоб вместе кланяться заре.
Пусть в душах наших оживет
России дальней сторона.
Пусть колокольчик пропоет,
Что станет ближе всем она.
Две любви
Мне любы земли Казахстана,
Простор его больших степей.
Я возвращаюсь постоянно
Сюда в объятья ковылей.
Но и Россия — край любимый.
Она во мне, в моей крови.
Живут в душе неразделимо
Две ветки счастья — две любви.
Как позабыть мне город Львов…
Как позабыть мне город Львов,
Его каштаны и аллеи,
Моих друзей, мою любовь,
Которой не было милее?
Я тут играл весной в футбол,
Сидел зимой в библиотеке.
Я тут писателей нашел, —
Таких не сыщешь на планете.
Я встретил Музу, полюбил.
И говорю сегодня с грустью,
Что Львов, любовь свою, забыл.
Тому виной была не трусость.
А жажда видеть мир сполна.
И унесла меня на море
Владивостокская волна,
Где я хлебнул изрядно горя.
И пережил я холода,
Снега, ветра, что били с силой.
Я тосковал и голодал
Один, без матери и милой.
Лежал я в кубрике без сил.
Питался хлебом и селедкой.
А как болел, как грипп косил!
Меня отхаживали водкой.
Матрос — печальный бородач —
Все говорил мне басовито:
«Здесь не видать тебе удач,
Твоя судьба, как карта, бита».
Семь лет на море и в тайге.
Семь лет среди ненастья, стужи.
И язвы были на ноге,
И штормом смят, прибит, контужен!
Но с болью в сердце вспоминая
Той качки каждый тяжкий год,
Я как бы снова начинаю
В свою романтику полет.
Ведь были звезды и туманы,
Горел за бухтой друг — Маяк,
Любви прощальные романы.
И у колодца бивуак.
Перо поэта мне спасеньем
Служило в той глухой стране.
И вдохновенья озаренье —
Пришло бы ты сейчас ко мне?
От Львова до Владивостока,
Через Ростов в Караганду —
Везде поэзии потоком
Гасил несчастья и беду.
И, видно, будет так до гроба, —
Строка к строке, строка к строке…
Одно прошу сейчас у Бога —
Перо не стынет пусть в руке!
Об авторе:
Валерий Могильницкий. Родился 24 мая 1940 года в селе Каскелен Алма-Атинской области. В 1945 году семья переехала во Львов по месту службы отца. Там окончил среднюю школу №16 с серебряной медалью, поступил во Львовский государственный университет на факультет журналистики.
С тех пор более 50 лет трудится В.М. Могильницкий в журналистике и литературе. Начинал свою журналистскую деятельность в редакции областной газеты «Львовская правда» (Украина) после окончания Львовского государственного университета, избирался делегатом I съезда рабочих и сельских корреспондентов республики в Киеве. Затем трудился в газетах «Красное знамя» (Владивосток), «Молот» (Ростов-на-Дону). Около 20 лет работал собственным корреспондентом республиканской газеты «Казахстанская правда» по Джезказганской и Карагандинской областям, пресс-секретарем акима области.
За это время Валерий Михайлович Могильницкий издал более 30 книг, около трех тысяч статей и очерков. Он — лауреат премий журнала «Крестьянка», имени Николая Погодина, республиканской газеты «Казахстанская правда», воина-публициста Баубека Булкишева. Член Союза журналистов СССР и РК с 1965 года. В 1991 году В.М. Могильницкого избрали председателем общественного объединения «Союз писателей Карагандинской области». В 2000 году ему присвоено звание «Почетный гражданин города Жезказгана». В 2002 году он избран членом-корреспондентом Международной академии информатизации (МАИН), в 2006 году — академиком МАИН. Указом Президента Н.А. Назарбаева в 2011 году награжден медалью «Ерен енбегі yшiн» («За трудовое отличие»).
Книги В.М. Могильницкого широко известны не только в республике, но и за рубежом. Они выходили в Казахстане, России, в Украине. Их общий тираж достиг 200 тысяч экземпляров. Наиболее известные из них — «Черные розы маршала», «Великие узники Карлага», «В долине слез», «Выстрел Александра Фадеева», а также «Наш Назарбаев», «Академик Абылкас Сагинов», «Люди Победы», «Не склонив головы», «Верность призванию» и другие. Стихи, очерки, статьи В.М. Могильницкого публиковались в журналах «Москва», «Жовтень» («Октябрь»), «Уральский следопыт», «Крестьянка», «Советский воин», «Юный натуралист», «Дон», «Дальний Восток», «Простор», «Нива», «Жулдыз», газетах «Правда», «Труд», «Известия», «Комсомольская правда», «Казахстанская правда», «Караван» и других.
Его произведения переводились на английский, немецкий, украинский, казахский и корейский языки, а на многие стихи композиторы писали песни и романсы. По версии «Mail.ru» В.М. Могильницкий признан одним из лучших поэтов XXI века.
В 2013 году за личный вклад в развитие духовности, науки и культуры Валерию Могильницкому присвоено высокое звание лауреата престижной награды «Святая София». Эта награда учреждена Международной корпорацией социального партнерства и Президиумом Международной имиджевой программы «Лидеры XXI столетия». В 2014 году он был удостоен высшей награды Международной корпорации социального партнерства «Интеллект нации» с вручением ему статуэтки, диплома и ордена за интеллектуальное развитие общества, высокие профессиональные достижения.
— Надеюсь, что я еще многого добьюсь, — говорит Валерий Могильницкий, — ибо всегда стремлюсь «не тлеть, а гореть», как учила меня мама — Софья Павловна Колчина. Ей я благодарен за свое воспитание, за привитую мне любовь к литературе, журналистике, искусству. Мою маму бабушка назвала как раз в честь мудрой святой Софии. И я рад, что мне присвоена награда этого чистого имени, которое носила и моя мать. Ей я посвятил свою поэму «Благодарность», которая в 2013-м вышла в свет в моей книге поэзии «Говорите нежные слова».
