Дортуар страха
Дортуар страха
Выходной. Поэтому я не пошел сегодня в школу. А так бы скрылся подальше от шепота, криков и визгов, которые сопровождали меня в свободные часы (время, когда я не делал уроки).
Обычное мартовское утро. Моя тетя Люда работала круглосуточно и бегала то в одну, то в другую сторону (она была врачом и, как всегда встревоженная новым днем, носилась по дому, как лисица). Дядя Игорь подобно голодному удаву полз по дивану с каким-то рычанием и дикими криками. Его глаза разбегались; сейчас он напоминал мне змею из мультфильма «Три друга и один хищник», тело его было спрятано под одеялом, руки дергались под ним то вправо, то влево. Выглядывала только голова. Точнее не голова, а череп. Жуткое зрелище. Зачастую при входе в комнату мне казалось, что на меня смотрит лицо не человека, а сломанной куклы с разодранными волосами.
Светлов Никита Сергеевич, второй тетин брат, сидел в стороне на стуле и покуривал сигарету с отсутствующим взглядом, словно хотел показать всем свою фамильярность. Ничто не волновало его: он сидел в комнате, делая вид, что не в состоянии подняться, напоминая мне вдоволь накормленного толстого кота, который вот-вот развалится на ковре из-за своей лености что-то принести полезное. «Светлов, Светлов» — так называли его друзья, коллеги по работе или просто соседи, желавшие выпить с ним по вечерам. Только для меня он оставался просто «жирным котом» — действительно, слишком полный, теснит всех, хоть руку подавай, чтобы поднять его со стула…
— Воды, воды… — произнес дядя Игорь и облокотился о ручку стоявшего рядом кресла.
Тети в комнате не было. Очевидно, собирала какие-то безделушки. «Жирный кот» не двинулся с места, все еще продолжал покуривать сигарету, очевидно, углубился в свои мысли. Лицо его было каменным, как лазурит, не прочитать… Дым, сходный с черным облаком, плавно и ровно выходил из трубочки и заполнял комнату зловонным запахом.
Я хотел было сказать, чтобы Жирный Кот перестал выделываться, а помог мне вывести дядю на улицу, но он все еще сидел и смотрел на стену, как орел, стремившийся напасть на добычу. И, да, сейчас Светлов именно что выделывался, так как ничто не мешало ему дотянуться левой рукой до стакана, стоявшего на деревянном столе возле шкафа с набросанными на него сверху коврами. Наверное, это длилось бы вечно, если бы я не кинулся в сторону Жирного Кота и не схватил стакан. Мы с дядей были как два жонглера в цирке! Прошло секунды две с того момента, как я быстрым движением взял стакан и, слегка подбросив его, отдал его в руки больному. Тот выпил свою желаемую долю и откинулся на подушку со словами:
— Все это зря, Саша, зря… Ты ведь знаешь… Я ведь все равно скоро в гробу буду лежать…
Я кивнул в ответ, так как знал, что сказанное им — неизбежно, и направился к двери. Было неприятно находиться здесь, и я пожелал поскорее выйти из комнаты, и как раз когда это произошло, дядя Никита вышел из своего мирка и, О, ЧЕРТ! ПОТЯНУЛСЯ ЗА… ЗА СТАКАНОМ С АПЕЛЬСИНОВЫМ СОКОМ!!! Но так и не получив свою орлиную порцию, Жирный Кот лишь вскрикнул от раздражения и снова ушел в свои мысли — с ним часто это происходило.
Царила тишина. Дядя Игорь не шевельнулся и даже ни разу не окинул нас взглядом: сейчас он просто спал и был не в состоянии наблюдать за «той самой настоящей жизнью», которая была в наших руках, ведь я ходил в школу, пел песни, играл на гитаре. Тетя работала, Жирный Кот выпивал с друзьями по вечерам. Болел дядя Игорь уже больше трех месяцев, если не больше.
15 января он просто почувствовал боль. Нет, скорее, жжение где-то в боку. И на вопрос соседей: «Может, тебе проверить органы?» отвечал: «Похожу еще, похожу еще…» Мол, пройдет, сладится…
Прошло еще две недели, и симптомы уже сами говорили о чем-то нехорошем. Затем и пришло чувство страха. Помню, дядя Игорь сказал мне, что в последнее время (а это был конец января) он чувствует себя совсем неважно, добавлял: «Я сошел с ума, совсем с ума сошел…» и на мой вопрос: «Почему же?» отвечал: «Я разговариваю сам с собой, мне снятся сны, что мне оперируют органы брюшной полости»… Затем следовали рассказы о том, что он не может сосредоточиться на своей инженерной работе, постоянно отвлекается от заказов или просто смотрит часами на стоявший в кабинете стул.
Я серьезно поговорил с ним, и дядя лег в диспансер. Помню, еще сидевший рядом с ним доктор покачивал головой, а глаза грустные-грустные… Не нравилось ему такие вещи сообщать: «Три месяца, три месяца вам осталось», — говорил он. Дядя Игорь не находил ответа, а просто… жил. Пил таблетки, пока совсем не почувствовал себя слабым. Сейчас он часто просил о помощи, хотя мог двигать руками и ногами, но: «Эта слабость достала меня! — говорил дядя. — Вроде не чувствую боли, но охота только лежать, лежать, лежать…»
***
Часы показывали пол-одиннадцатого утра; дядя Игорь крепко спал после выпитого стакана апельсинового сока. Я стоял возле патинированного шкафа и наблюдал за Жирным Котом, который сидел неподвижно, как скульптура Микеланджело. Он словно застрял между двумя мирами, а лицо его было в тот момент как отбитое молотком мясо: злая недовольная гримаса. Я молчал и со страхом ждал, что будет дальше.
Наконец Жирный Кот проснулся, и из его рта вырвались грубые слова:
— Что за черт! Кто забрал мой стакан с соком?! Может, ты скажешь? — он обратился ко мне.
Просьба оказалась нетрудной. Я поспешно отошел на два-три метра от двери и направился в сторону лежащего дяди, где ожидал найти выпитый им стакан сока. Тот по-прежнему не двигался, крепко спал.
«Не умер ли?» — подумал я, но потом, убедившись в его живости, опустился на колени в поисках орлиной порции.
— Быстрее! — поторопил Жирный Кот, он все еще сидел на стуле. Лености его не было предела.
Стакан лежал на полу, его половина выглядывала из-под дивана. Вероятно, он закатился, когда дядя случайно уронил его. Паркет был мокрым от пролитой жидкости, и я подумал, что это, возможно… Нет, не кровь… Просто дядя пролил сок.
— Быстрее уже! Где мой сок? — Жирный Кот окончательно лишился терпенья, встал со стула и подошел ко мне. Он так интересно произнес это предложение, сделав удар на словах: «Мой сок!»
Этот запах! Он исходил от куртки, от брюк и даже от пуговиц! От Жирного Кота пахло сигаретами и алкоголем. Плюс еще какой-то звук издавали его пуговицы: «Шик-шик-шик».
Я не выдержал и засмеялся.
Жирный Кот схватил меня за воротник:
— Чего смеешься? Где мой сок?
Я ответил, что отдал стакан дяде.
— Ах ты сволочь! Отдал он сок… Ты хоть знаешь, сколько ему осталось? Если ты не принесешь мне коробку с апельсиновым соком, то я тебя разорву! Марш за апельсиновым соком! А я уж сам понаблюдаю за этим куском… — он не договорил. Этакая тактичность. А на лице злость одна, он кричит, ругается, неистовствует!
Я второпях встал на ноги и отправился за соком. Я редко посещал кухню. На полках в ней хранились лекарства, в основном, для дяди Игоря. Семья боялась, что я могу стащить и выпить их из-за вспыхнувшего чувства любопытства. Мне к таблеткам прикасаться было запрещено.
«Попробуешь — отравишься», — осведомляла меня тетя.
Кухня была маленькой каморкой: повсюду разбросанные вещи, три стула, один огромный стол, четыре пыльных доски на полу и, конечно же, ковры, которые были не менее грязными, чем сами деревяшки.
— Где ты там бродишь? — услышал я и вернулся обратно в комнату. С яблочным соком. Другого на кухне не было. Кот по-прежнему, подражая гусару, сидел на стуле. Ему было 37 лет, и, несмотря на жуткую атмосферу в доме, крики и вопли, он все равно оставался молодым. Возможно, из-за лишнего жира или же ярких дней, проведенных с друзьями, так называемой «пьяной пятеркой». Жирный Кот никогда практически не бывал дома по вечерам. Игра в карты, бильярд, поедание сыра и повсюду разбросанные бутылки водки или пива в доме. Также Кот посещал бар или баню; зачастую туда приходили и молодые девушки. «Наверное, за денежным вознаграждением», — догадывался я.
— Ну, что принес? — спросил Жирный Кот. Он пристально глядел на меня.
Я повиновался и протянул ему коробку с соком.
Дядя Игорь начал пробуждаться, его руки двигались то в одну, то в другую сторону. Он был лохматым и бледнолицым, с ввалившимися глазами. Ну, вылитый удав!
— Саша, — произнес он. Его зубы скрипели. — Саша…
— Ой, да замолчи уже! — прорычал Жирный Кот и бросил коробку с соком на пол. Сейчас он обратился ко мне. — Это яблочный сок. А я хочу апельсиновый! Марш в магазин, гаденыш морщинистый!
***
Через пять минут я принес Жирному Коту апельсиновый сок. Он нервничал, курил и сплевывал прямо на пол, приговаривая: «Ладно уж, пойдет, иди гуляй, нормальный сок… Ты свободен, морщинистый!»
Меня все называли морщинистым. Я действительно был стар. С красным лицом, с обвисшей помятой кожей.
«Стал ты какой-то морщинистый! — говорили соседские ребята во дворе и добавляли: — Переживаешь из-за зэка!»
«Слишком многого ты натерпелся, — сказала мне тетя однажды и заговорила о своем брате. — Он и так умрет, сам виноват, вляпался. Насекомое есть насекомое… И так сдохнет!»
Тетя ненавидела зэков. Так же сильно она не выносила своего брата: то тревожил он ее по ночам, то, видите ли, не нравилось ей, как он смотрит на нее, как разговаривает, как ест… Поэтому покупка продуктов, как обязанность, лежала на мне. Памперсы дяде менял тоже я.
— Не буду я за зэком ухаживать, — говорила тетя.
Семья недавно узнала о судимости дяди.
Как-то дядя Игорь попросил меня поговорить с ним.
Его комната переходила в мою спальню узенькой полосой. Моя детская была одинокой пещеркой. В ней никто никогда не ночевал, ну, разве что только мыши. Там было всегда темно из-за плотно закрытых окон. Иногда мне казалось, что Жирный Кот и тетя скорее согласятся ночевать здесь, нежели в моей спальне. «Дортуар страха», — так они называли мою спальню.
Я присел рядом с дядей, сжимая в правой руке свечу. Он просто обожал огонь, и сейчас его черные глаза были широко раскрыты и блестели за стеклами пенсне, руки дрожали, и поэтому он спрятал их под шерстяное одеяло. Капли дождя на улице, падающие на стекла окон, напоминали мне опускающиеся языки пламени, слетающие с факелов.
Мы молчали, а потом дядя Игорь изъявил желание закурить. Я охотно выполнил его просьбу, потянувшись за пачкой сигарет, лежавшей на верхней полке. Шкаф был покрыт серой краской, высокий, широкий, достать бы эти папироски… Я взял стул, стоявший рядом, и вытащил двумя пальцами пару трубочек для дяди с надеждой на то, что Жирный Кот не заметит пропажу. Я это делал уже не раз, поэтому чувство страха сменилось просто небольшим волнением.
— Спасибо, — бросил дядя и сделал кивок. Его голова сильно дернулась, пошатнулась, вверх, вниз! — как будто была пришита ниточками к подушке. Кусочек трубки не помялся, когда он сжал его пальцами, а это значило, что дядя совсем лишился сил. — Мой паек, — докончил он. Я не засмеялся. Дядя обладал чувством юмора, но эта шутка сейчас была совсем неуместна.
— Почему ты скрывал свою судимость? — решился спросить я и, немного подумав, произнес отчетливее: — Я бы хотел знать всю историю.
Дядя Игорь прокашлялся.
— Об этом никто не должен был знать, кроме меня и моих друзей. Но, к несчастью, это выяснилось. Твоя приемная мать узнала… — он помолчал. — А я, естественно, не хотел, чтобы она знала о моей судимости, видишь, как получилось теперь…
Я согласился. После того, как моя тетя узнала о судимости дяди, он исчез из ее жизни. «Был дядя Игорь, а теперь его нет, — говорила она. — А этот болеющий преступник мне не нужен. Сам и ухаживай. Большой мальчик уже».
Соседи ничего не говорили, а даже иногда заступались за мать. И за Жирного Кота.
«Не обязаны они с этим бледнолицым сидеть, — комментировали они. — Пусть этот ворюга сам о себе заботится. Мошенник он!»
Только об этом мне и было известно. Сейчас же дядя рассказывал мне о своей молодости, о том, как надо мне в будущем будет общаться с девушками, о лесах, которые ему удавалось посетить за последние пять лет.
— Взял бы тебя туда сейчас, но болезнь… Болезнь не дает покоя, — дядя Игорь рассказывал красиво, медленно, как будто его монолог был настоящим искусством, он вкладывал в него все свои чувства, делал каждое слово значимым, словно долго и кропотливо работал над полотном, аккуратно зашивая щели нитками. — А посадили меня за ограбление, — продолжал он. — Были мы молоды, дураки… Эх, дураки… И на гитаре играли, но я ее потерял. Один раз я даже терял паспорт, представляешь, Саша? — он снова прокашлялся. — Но нужны были средства, и мы с парнями разбили стекло в магазине и взяли оттуда все, что нам было нужно. Просто запаслись ножами и всякими битами. Никого не убили, просто совершили кражу.
Не помню, сколько мне дали, но я очень долго сожалел о случившемся. Когда оказался на свободе, у меня выявили туберкулез. Но я быстро вылечился. А еще через пятнадцать лет, в 44 года, начался этот рак… — дядя Игорь снова кашлянул и попросил у меня платок. Он покраснел, так как назвал случайно свой возраст. Неожиданно он уткнулся носом в подушку, словно только что проснулся от жгучей боли. Я знал, как ему было тяжело сдерживать досаду, он все еще пытался бороться за жизнь, словно мог выловить ее удочкой. Не хотелось ему уходить так сразу… так быстро угасать.
Он долго молчал, а потом продолжил:
— Если 28 марта меня не станет, садись за руль и уезжай отсюда. Лучше всего живется во Франции. Или в Японии. Да, да, в Японии… туда и улетай. Но, главное, никогда не разговаривай с соседями. Они глупы, идиоты, глупы…
Я помолчал, а потом принес памперсы. Соседи постоянно хвалили Жирного кота. Дескать, только он за этим зэком и ухаживает, унижается, говорили они, так что простительно, что он пьет по вечерам.
Жирный Кот иногда бывал дома и создавал видимость, что делает полезное, однако в это время обычно смотрел телепередачи или созванивался с друзьями. Поэтому от него всегда пахло либо уличной едой, либо углем, на котором готовилась пища для «пятерки». А еще иногда и пивом. Жирный Кот никогда не заботился о дяде.
Я возвращался из школы всегда по дороге-полосе, напоминавшей мне ленту. Тропинка была бугристая, с извилинами, как горные вершины. Она легко может унести чью-то жизнь, говорили жители, если совершать пробежку, не имея опыта. Помнится, я дважды падал, даже когда просто шел медленным шагом. И все это было неспроста, так как именно эта дорога вела людей в таинственный, никем не изведанный мир.
Часто ребята, возвращавшиеся после школы, направлялись посмотреть на рощу; она находилась за несколько километров от города, а сама гимназия — была в селе.
В этом маленьком лесу не было ни рекламных стендов, ни кричащих людей, поднимающих митинги, ни пьяниц, способных нарушить это царящее затишье, придающее гармонию здешней жизни.
«Вот, видишь? Это пещера, она совсем небольшая, но такая темная и глубокая, — говорил мне дядя Игорь, когда еще был здоров. — Есть легенда, что давно еще тут жили племена. Пещера была их укрытием, покидали они ее только в том случае, когда надо было охотиться».
Неподалеку от дороги-полосы и находился этот самый загадочный шалаш. Пещера Барабан. Так ее называли. Я не раз слышал разговоры о том, что при входе в пещеру люди слышали какие-то стуки, потрескивания, даже звук ручья.
— Да там, может, водопад! — предполагали жители, но входить в пещеру не решались, мол, духи там, заберут они тебя, и не вернешься в этот мир.
Пещера внушала страх. Темная, сплющенная, как морщинистое лицо, с обтесанными краями. Куски камней всегда валялись на земле рядом, напоминавшие мне тяжелые тела покойников, которые уже давно окоченели. Без дяди раньше я никогда не приближался к пещере. Тетя же всегда была занята работой, однако я гулял в этих краях без сопровождения взрослых.
***
Когда я вернулся из школы, дома слышались голоса. Такие глухие, будто бы их произносили призраки, живущие в пещерах, или просто больные люди. Потом некоторое время царила тишина, и я начал было думать, что, возможно, мне просто показалось все это?
Но нет. Это было просто молчание. Потом снова: тихие голоса, совсем, как у привидений, что-то шепчущие:
— Думаю, ему недолго осталось, зэку этому… Да за что нам такое? Был бы он нормальным человеком, я бы, может, еще согласилась с ним разговаривать, — услышал я речь тети.
А потом другой, более жесткий ответ:
— Он просто достал всех! А когда ты узнала о его судимости, Люда?
Тетя помолчала.
— Вот совсем недавно. Может, месяца два назад. Теперь ко мне соседи пристают, говорят, что он из тюрьмы все эти болезни принес, — я услышал плач тети. — И какой позор нашей семье, Никита. Как я могу жить спокойно, когда приходят эти бабки и ворчат на меня. Они думают, что я тоже преступница, а это ведь не так. Согласись?
Я увидел, как Жирный Кот обнял ее и кивнул. Тетя в свою очередь поцеловала брата, двумя руками нажимая на его плечи, тихо что-то произнесла, будто пела песню. «Я люблю тебя, Никита», — произнесла она.
Когда-то тетя сказала это и дяде Игорю.
— Ну, мы же не можем бросить его. К тому же Сашка часто сидит с ним, — сказал Жирный Кот.
Тетя не отвечала, а только плакала. Я смотрел на них, прижавшись к стенке, выглядывая из-за угла (они общались шепотом на кухне, я же был в коридоре в таком положении, при котором бы меня не заметили, даже если бы стояли у входа).
Когда тетя перестала плакать, в дверь постучали. Наверное, опять соседи, желавшие забрать банку из-под варенья или просто пришедшие навестить дядю Игоря.
На пороге стоял высокорослый мужчина, лысый, с большими черными глазами, в старой потрепанной куртке, рваных штанах, но с кожаной сумкой на плече.
«Преступник он, зэк, — хладнокровно рассказывала мне тетя. — Тоже сидел, как и твой дядя Игорь, — она бросала это с пренебрежением. — Не общайся с ним. В нашем доме и так хватает позора».
— Я пришел за Игорем, — ответил мужчина, когда тетя спросила причину его визита. — Я бы хотел забрать его к себе. Ему необходим хороший уход. Ему плохо живется здесь. А Саша не справляется.
— Зачем?! Зачем вам он? — тетя теперь никогда не называла дядю Игоря «братом». — Убирайтесь отсюда! Убирайтесь! Еще вас тут не хватало!
Сосед стоял неподвижно, казалось, его стопы приросли к полу, как две паутинные ножки. Он не хотел уходить. Не хотел уходить, так как знал, что здесь происходит что-то нехорошее.
Интересно, а о шепотах, которые здесь каждый день, он знает? Знает ли о том, что тетя с Жирным Котом не находят выхода, лишь бы избавиться от дяди, как от дохлой кошки?
Было тихо. Ни одного слова, ни одного шуршания. Даже не слышно было дыхания. Словно комнату накрыло куполом, уносившим все звуки куда-то далеко.
Я знал, о чем думала тетя. Она часто рассказывала, что ей снятся грабители, убийцы, а также соседи, которые приходят к ней каждый день и накрывают позором ее семью.
Наверное, сейчас перед ней возникла новая картина, та, которую она хотела видеть перед собой: не просто стоящий у порога сосед, а арестованный преступник. А также двое высоких полицейских рядом с ним, одетые в форму, застегивающие ему наручники и приговаривающие: «Все хорошо, мы его уведем. Возьмем у этого уголовника показания. Он больше не придет к вам».
Лицо тети было желтым, черные волосы упали прямо на глаза, не было ни приветливости, ни вежливости с ее стороны. Она не выносила судимых в своем доме. Ей было ненавистно присутствие здесь бывших заключенных. ОНА БОЯЛАСЬ ПОЗОРА.
Прошло несколько минут, и сосед сам молча удалился, потеряв надежду на то, что он заберет своего товарища.
Дядя Игорь лежал в своей комнате и ничего не говорил. Ему было совсем плохо. Лишь какие-то тихие слова иногда можно было от него услышать.
Его бы никто не заставил самостоятельно подняться с постели. Даже если бы я принес ему сейчас его гитару, которую он еще потерял в юности, он все равно не нашел бы сил на ней сыграть. Сыграть красиво, тонко, изящно.
***
Сосед больше не приходил. И каждый раз, когда я выходил на улицу, я встречал его молчаливым, грустным и неприветливым. Гримаса его была похожа на искусственное лицо манекена, покрытое медью.
— Если они захотят избавиться от Игоря, — сказал он мне, — сообщи мне.
20 марта дядю Игоря перенесли в «Дортуар страха», в ту самую комнату, которой все боялись. Тетя просто сидела и наблюдала с равнодушием за происходящим, читая книгу; Жирный Кот постоянно потел и «выходил из себя», ведь это было его задачей — перетащить больного в другую спальню.
— Достал он меня! — бросил он дяде и подытожил: — Достало меня это существо!
В комнате было темно и тускло. Свет сюда не пробивался из-за примыкающих к стеклу окон деревяшек. Сейчас дядя совсем потерял силы и мог только попросить о чем-то. Стало как-то грустно, ведь больше мы не могли с ним путешествовать по неизведанным местам или продолжать познавать тайны Пещеры Барабан.
Я укрыл дядю одеялом, а затем направился к выходу. Мне нужно было купить кое-что для него. Лекарства мне не продавали, да и тетя запрещала о них думать: она все еще тревожилась, что я буду их пробовать.
Через пять минут я вернулся с пачкой «Pampers» и присел возле дяди. Лицо его теперь не дергалось вниз или вверх. Глаза были плотно закрыты. Веки опухли, невозможно было не обратить внимание на впалые щеки. Голова его была лысой, даже издалека можно было заметить это «крупное желтое яйцо» (так выглядел его череп).
Я зажег свечу в надежде разбудить дядю, но он не проснулся, и я принялся убирать за ним постель. Одеяла были шерстяными и поэтому быстро пачкались. Будто бы их срок уже истек, как и срок жизни моего дяди.
— Мам, у нас больше нет одеял? — спросил я тетю. Она все еще продолжала читать, но, наконец, оторвала глаза от страниц и подошла ко мне.
— Возможно, у соседей есть, — ответила она и поправила свой пиджак. — Мне пора на работу. У меня всегда много пациентов. Ты ведь справишься сам, Саша?
Я ответил, что да, хоть мне и страшно всегда было оставаться одному.
— Ну и отлично. Ты ведь уже большой мальчик, — усмехнулась тетя вышла из «Дортуара страха». Она по-прежнему боялась этой комнаты, ровно так же, как я ненавидел в ней слова предательства, слова ненависти по отношению к моему дяде.
Было 14.00, и тетя медленно, подобно плавающему бумажному кораблику, вышла из комнаты. Она еще никогда так красиво не уходила. Так плавно. Грациозно. Как цветок.
***
Я проснулся совсем вечером из-за хохота и громкого голоса дяди. Надо же! Дядя кричит!
Чтобы убедиться, что все хорошо, я выскочил из комнаты, направляясь в Дортуар, так и не заправив за собой одеяло.
Дядя Игорь крепко спал.
«Веселая пятерка» хихикала, восемь мужчин подбрасывали карты; тарелка с неаккуратно нарезанным сыром упала на пол и разбилась. Рядом, на еще не попорченном никем столе, красовалась недопитая бутылка водки. В комнате был беспорядок: коробка из-под шахмат закатилась под диван и осталась там. Ладья, конь и слоны высыпались на ковер и заполнили комнату подобно муравьям.
— Что происходит? Что с дядей? — спросил я и кинулся к тете.
Та не слышала меня, а что-то мямлила в ответ непонятное:
— Водка, водка…
— Дядя Игорь! — я подошел к дяде, пытаясь разбудить его. — Дядя Игорь, проснись!
Он не отвечал.
Был бледный.
С закрытыми опухшими глазами.
С пролитой рюмкой водки лежал у себя в постели.
Я кричал и дергал его за воротник, но он не просыпался. Он стал очень тяжелым, как бревно, будто бы ТЕЛО НАБРАЛО ТОННЫ. Словно был мешком, в который запихали тщательно нарубленные дрова.
***
Тело Дяди Игоря отвезли в морг. Эксперты сказали, что он умер от большого количества спирта, которым его напоили Жирный Кот и «дружная пятерка».
«Видимо, он сам захотел веселой смерти», — сказал один из экспертов.
Тетю никто не судил.
«Женщина же, наверняка напоили ее шестеро, а сами в гроб затащили мужичка», — посмеивались следователи, покачивая головами.
— То есть ты все это время спал, малой, а потом услышал крик дяди? Так было? — спрашивал меня Никифор Иванович, старший лейтенант.
Я кивал.
— Да.
— Сколько же тебе лет? Такой взрослый, — следователь потрепал меня по волосам и как все взрослые произнес сожалением: — Такой морщинистый ты, красный.
Я ответил, что мне 13 лет, что я уже давно не маленький, и добавил, что не люблю, когда до моих волос дотрагиваются.
Следователь нахмурился и еще немного побеседовал со мной, а потом сказал, что на суде я не смогу сам давать показания.
— Малолетним предоставляется слово только с сопровождением взрослого или педагога, — произнес он, подчеркивая значимость своих слов, и удалился, оставив тете какие-то подписанные бумаги.
***
Жирный Кот просидел в СИЗО четыре месяца. Потом его отпустили досрочно, сказав, что «бесполезно этого урода» держать в тюрьме, все равно болен.
Пару раз я даже видел, как его вывозили из больницы. Внешность Жирного Кота была не такой, как раньше. Выглядел он как истоптанный игрушечный солдатик. Лицо его было худым, серым, напоминало мне разгневанное море, которое кто-то разозлил. Кожа да кости. Как часто его кормили?
— Я, кажется, начал сходить с ума, — сказал он. — Наверное, я никому не нужен. Но ведь я не хотел, Сашка, дядю убивать, — он обратился ко мне, размахивая руками и утирая слезы рукавом. — Не хотел и помог бы, если бы сильно было нужно. Но я, эх… Лентяй, лентяй, лентяй. И не волновало меня то, что о нем думали. Об Игоре-то. Мне все равно на соседей и на общество. Не предал бы я его. Я не такой, как Люда.
Я покачал головой в ответ. Как ни странно, я верил ему. Передо мной был не предатель. Нет. Просто ленивый, тощий, безответственный мужчина средних лет.
Я долго бегал и узнавал, можно ли забрать мне дядю (теперь Жирный Кот был просто дядей), так как знал, что для тети это будет затруднительно. Но везде и всюду отказывали.
«Не даем малолетним уход за взрослым, — сообщили мне люди из социальной службы. — Маленький ты еще. Пусть мама твоя и забирает. Она же заботилась о дяде Игоре, и о Никите позаботится».
— Она мне не мама, — отвечал я, — а тетя. Моя настоящая мама умерла еще давно.
30 июня мы с соседом решились перевезти дядю Никиту к нему. Дом соседа был отремонтирован. Пол представлял собой аккуратно сделанный паркет. Разве что только обои были старыми.
— Тут так уютно, — говорил дядя Никита. — А Люда не придет ко мне, нет, Сашка?
Я молчал, не зная, что ответить.
— Не пойду я к зэку, — ответила мне тетя. — И домой его не заберу к себе. Хватит мне позора уже.
***
Вечер. 1 июля. Это был самый обычный день. Но и в этот раз я встретил свой новый сон.
Сегодня я не видел ни леса, ни пещеры, ни школьных друзей, как это было обычно.
Мне снилась моя семья. Дядя Игорь лежал и крепко спал в «Дортуаре», а я в это время бегал из стороны в сторону и приносил ему ужин, «веселая пятерка» с хохотом разбрасывала карты и допивала последнюю бутылку водки, ничего не соображая.
Тетя спряталась от всех, и единственная трезвая, равнодушная ко всему, читала книгу. А дядя Никита…
Дядя Никита лежал в постели, не в состоянии подняться, и тянулся за стаканом апельсинового сока.
Об авторе:
Мария Пиронко. Родилась 12 ноября 1994 года. Училась и росла в г. Новочеркасске. Поступила в Южный федеральный университет в 2013 году. Номинант на премию «Писатель года 2014», имеет диплом. Публиковалась в альманахах «Писатель года. Дебют-2014» и «Георгиевская лента».
