Человек, который не верил в бабочек
Человек, который не верил в бабочек
– Света, ну что вы там? – Влад уже подогнал машину к подъезду и надеялся, что жена с дочкой стоят собранные у дверей.
– Идём, идём! – прокричала Света из спальни и добавила шёпотом, нагнувшись к дочурке: «Беги, покажи папе новые сандалии».
– Папа, папа, смотли! – Соня выбежала к отцу и подняла ногу, чтобы ему было удобнее рассматривать её новые розовые сандалики.
– Ой, какие красиивые! – протянул Влад. – А мама уже собралась?
– Нет.
– Неет? – в том же тоне продолжил папа. – А чем же она занималась всё это время?
– Влад, перестань! – крикнула жена из спальни.
– Она класилась, – ответила Соня.
– Ясно.
Влад снял обувь и пошёл на кухню выпить воды. Через пять минут всё семейство собралось в прихожей: Света проверяла в зеркале макияж, будто это зеркало отличалось от того, что в спальне, а Соня, сунув руку под бретельку красно-белого сарафана, что-то напевала себе под нос.
– Всё, девочки, поехали к деду.
– Да! – вскрикнула Соня и указала пальцем на дверь, будто приказав: «В атаку!»
Влад поймал себя на мысли, что сегодня определённо «хороший день». Бывают дни «так себе», бывают совсем «не очень», но этот был явно хорош. В такие дни ты просыпаешься бодрым, и не важно, сколько ты спал до этого; в окно, по обычаю без спросу, входят яркие солнечные лучи, зимние или летние – это тоже не важно. Они ласкают тебя, заставляют улыбаться и жмуриться. И вот ты уже откидываешь одеяло, тебя резко обдаёт свежестью комнаты, свежестью нового дня. Ты потягиваешься и понимаешь, что тело твоё переполняет энергия, нужно срочно с кем-то поделиться чтобы она не улетучилась, не пропала даром, поэтому ты начинаешь целовать ещё спящую жену или планировать грандиозные планы, с которыми уж сегодня ты точно справишься. А там за тихой дверью спит маленькая дочь: волосы укрывают её милое лицо, бегут волнами по подушке и останавливают свой бег там, где плюшевая панда видит плюшевые сны. На кухне, изнывая от нетерпения, стоит чайник, он проснулся раньше всех, и так как чайники обычно очень ворчливы, стал протяжно вздыхать и повторять: «Ну где же они, сколько можно спать, ну где же они, почему в выходной обязательно нужно спать дольше чем обычно?» Разноцветные чашки хором бросали ему: «Тихо ты!» И даже чрезмерно воспитанная сахарница, не выдержав, стала слегка приподнимать ложечку, высказывая тем самым своё неодобрение. И вот из таких мелких, но прочных нитей свивается «хороший день», а иногда – счастье.
Поездка к дедушке не заняла много времени: пятнадцать лёгких минут – и вот они уже на месте. Подъезжая к дому своего отца, Влад, не поворачиваясь к жене, задал вопрос, на который знал ответ:
– Зайдёшь? – Света ничего не ответила. – Хорошо.
Влад въехал во двор, вышел из машины и помог выбраться дочке с заднего сидения. Соня поскакала вприпрыжку к подъезду, ей не терпелось увидеть деда. Борис Фёдорович никогда не баловал своих детей, не баловал он и единственную внучку, но Соня всё равно любила его, такого большого, грубого и неуклюжего. Видимо, есть какая-то магия в этом слове – «дедушка».
Сегодня она приехала погостить у деда, потому что мама с папой уезжают к друзьям на День рождения, а у этих друзей есть большая собака, а собаки бывают страшными, особенно большие, и могут кусаться. Соня точно знает, что могут, потому что она сама видела, как собака укусила мальчика на улице, он тогда очень громко плакал, а взрослые стали беспокоиться и бегать. Но та собака была совсем маленькой, а уж чего ожидать от огромного пса – страшно и подумать. Соня не любила, когда страшно, поэтому думать не стала.
Когда отец с дочкой вошли в подъезд, они увидели, что дед уже стоит в открытых дверях своей квартиры. «В окно смотрел», – ответил Борис Фёдорович на удивлённый взгляд сына.
– Привет, пап! – Влад обнял отца, войдя за порог.
– Привет, привет! А кто тут у нас?
– Поздоровайся с дедушкой.
– Дласти!
– Что, так и не выговаривает? – спросил дед.
– Нет, – ответил Влад, – и что интересно: мы со Светой в детстве не картавили. Непонятно, откуда это у неё.
Дед пожал плечами: «Ничего, перерастёт».
– И я так думаю. Ну что, останешься у деда? – спросил папа, нагибаясь к дочурке.
– Да! – с радостью вскрикнула дочь.
– Ну и хорошо. Мы не долго, пап.
– Гуляйте, мне не тяжело.
Как только Борис Фёдорович закрыл дверь за сыном, Соня повернулась к деду и сказала: «Я тоже хочу гулять».
– На улочке?
– Да.
– Ну, подожди тогда, сейчас дед оденется и пойдём, да?
– Да.
Борис Фёдорович ушел в свою спальню, Соня же забралась на высокий деревянный стул и стала дожидаться дедушку. Покалывание в пятке напомнило ей о камешке, застрявшем в сандалии: девочка подтянула правую ногу поближе к себе и стала пытаться просунуть руку между ногой и подошвой, при этом не сводя взгляда с потолка, будто что-то там разглядывая. А кроме потолка разглядывать в прихожей было по сути и нечего: старые жёлтые обои, шкаф для одежды с покосившимися дверцами и этот ветхий, поскрипывающий стул.
Борис Фёдорович был во всем неприхотлив, как и большинство выходцев из «тех времён, где всякое бывало». В шкафу у него имелось двое брюк на все случаи жизни и несколько рубашек. Сегодня он выбрал белую: в светлую, едва различимую полоску. Он стоял у зеркала и смотрел в своё отражение. Глаза в глаза. Казалось, разум покинул его: ни мыслей, ни чувств, ни желаний. Он будто упал в бездну своих глаз, заблудился в лабиринте собственного сознания, пытаясь найти там что-то знакомое, близкое, то, что когда-то ему принадлежало. Но ни здесь, ни во время бритья, ни в отражении оконного стекла – ему этого не удавалось. А между тем шёл семьдесят второй год его жизни.
Борис Фёдорович всегда боялся женщин и детей, они казались ему слишком хрупкими существами. Он не знал, как вести себя с ними: что говорить и даже как двигаться. Это раздражало и злило его, и порой в таком раздражительном состоянии он говорил слова и совершал поступки, о которых потом жалел. Такие ситуации он переживал очень болезненно; при разговоре с незнакомой женщиной он всегда опускал глаза. «Как он вообще женился?» – смеялись за спиной соседки.
Вот и сейчас: его ждало в прихожей маленькое чудо, которое он любил, и тупая тяжесть подступала к его груди. Что говорить, как себя вести? Точнее, он знал, как ведут себя «нормальные» люди, он пытался отвлечься от своего состояния и вести себя естественно, но в итоге всё выглядело как обычно: странно и неуклюже.
– Хватит, – выдохнул он. Иногда Борис Фёдорович говорил с собой вслух, особенно во время принятия решений.
На улице стояла прекрасная погода: вчера прошёл дождь, и на асфальте кое-где ещё оставались мелкие лужи; небо было ясное, а лёгкий ветерок разносил мягкий запах цветов, в изобилии растущих вокруг дома. Уютный старый дворик.
Дедушка присел на ствол поваленного дерева, которое уже много лет служило лавочкой в этом дворе, а маленькая девочка кружила вокруг него: то начинала прыгать через лужи, то приседала и разглядывала цветы на клумбах. «Смотри осторожно!» – покрикивал дедушка. «Хаашо!» – отвечала внучка.
Иногда к Борису Фёдоровичу подходили соседи, приветствовали его и справлялись о его здоровье. Он отвечал, что всё хорошо, что у сына тоже всё отлично и соглашался с тем, что внучка совсем уж подросла. «Самый интересный возраст, – говорили соседки. – От женихов отбою не будет».
А маленькая Соня, не думая о будущем: о стройных женихах, заносчивых подругах, духах и удачных фото, – порхала вокруг деда в поисках развлечений. Вот она подобрала причудливого вида ветку и стала водить ею по асфальту. Ветка скрипела, но терпела. Затем, потеряв к ней всякий интерес, Соня выбросила незатейливую игрушку в ближайшие кусты. Внезапно она присела на корточки и стала что-то разглядывать, то оборачиваясь к деду, то снова наблюдая за предметом своего интереса. Видя, что дед пригрелся на солнышке и не проявляет должного внимания, она крикнула:
– Ой, деда, смотли – бабочка!
– Соня, не трожь! – дед вскочил и тут же подбежал к внучке.
На асфальте сидело зелёное мохнатое чудовище.
– Это не бабочка, это гусеница. – На лице Бориса Фёдоровича появилась гримаса отвращения.
– Нет, это бабочка, посто у неё ещё не выосли клылья. Мне мама говоила.
– Мама говорила… – Дед скривился ещё больше. – Ты что, не видишь, какая она? Такую уродину даже крылья не спасут!
– Спасут! – Соня встала, топнула ногой и сжала кулаки в ладонях, её глаза стали влажными. – Она будет касивая и будет летать!
– Да хоть летать, хоть ползать – какая разница? И что с ней потом будет, если ей оторвать крылья? От неё останется только мерзкая, толстая гусеница, как эта! – Старик резко махнул рукой, указывая пальцем на зелёное волосатое создание.
От неожиданности Соня вскрикнула:
– Дедушка, ты что, дуак? – и, сообразив, что она только что сказала, в испуге закрыла рот руками.
– Это тебя мама научила?! – Борис Фёдорович не скрывал своего гнева. Мимо проходили две незнакомые девушки, которые с удивлением и интересом обернулись на этот выкрик.
– Нет, не мама! – девочка разрыдалась. – Мама хоошая, а ты плохой, плохой!
Соня резко повернулась и побежала прочь. Борис Фёдорович не мог сдвинуться с места и лишь крикнул ей вдогонку: «Стой!»
К счастью, девочка остановилась, подобрала на асфальте маленькую веточку, упавшую с дерева, и прибежала обратно. Соня была вся в слезах. Она присела, поддела веткой гусеницу и аккуратно понесла её к клумбе. Остановившись возле больших жёлтых цветов, она опустила гусеницу на землю.
– Ползи, гусеничка, в ноуку и скоее становись бабочкой. Ты будешь летать, и никто тебя не обидит.
О том, что гусеницы не живут в норах, Борис Фёдорович говорить не стал. Сейчас он сам готов был провалиться под землю, в ту самую нору-убежище злосчастной гусеницы.
– Сонечка, солнышко моё, прости, пожалуйста, дедушку. Я не хотел… – Старик подскочил к внучке, протянул руку, но, не посмев притронуться к ней, так и застыл в неестественной жалкой позе, уповая на чудо. И чудо произошло.
– Хоошо, – неожиданно для дедушки ответила Соня. – Я хочу домой.
– Куда домой? – Борис Фёдорович стоял ошарашенный, с широко открытыми глазами.
– Туда, – внучка указала на двери подъезда.
«Слава богу», – подумал старик.
По возвращении домой Соня вытерла остатки слёз руками, послушно дала снять с себя обувь и пошла в комнату за пакетом со своими игрушками, который родители предусмотрительно передали дедушке. Из всей предложенной еды она согласилась съесть только «мандаинку», и Борис Фёдорович не стал уговаривать. Он присел на краешек дивана, сложив руки на коленях, и с удивлением наблюдал за тем, с каким спокойствием и умиротворением Соня раскладывала на полу свои игрушки, будто ничего не произошло. Он же, напротив, казалось, страдал безмерно: то потирал лоб, то вдруг выбрасывал руку немного вперёд, пытаясь заговорить с внучкой и оправдаться, но даже если бы он знал, что сказать, а это было не так, он бы не смог этого сделать. Ему казалось, что он вовсе онемел.
«Что теперь будет, что теперь будет?» – эта мысль металась в его голове из стороны в сторону, как загнанный зверь. Каким она его теперь запомнит? Грубым, злым человеком, который ничего не чувствует, не видит и не понимает ничего красивого, человеком, который вот так, на ровном месте может обидеть существо, которое любит больше всего на свете?
«Но ведь я не такой, – говорил он себе. – Я точно помню, что я таким не был».
Он уже откинулся на спинку дивана, решив, что не сможет ничем оправдаться и если попытается, то сделает только хуже. В нём укрепилась устойчивая уверенность в том, что всё, к чему он притрагивается, становится хуже, а значит, пусть будет как будет, пускай остаётся само по себе. В груди его застыл плотный сгусток ненависти и отвращения к самому себе.
Он направил невидящий взгляд, подёрнувшийся от стоящих в глазах слёз, куда-то сквозь внучку, сквозь комнату, сквозь время. В памяти Бориса всплыл один из давно минувших дней. В тот день он со своей невестой Валей поехал в село, знакомиться с её родителями и получить у них одобрение на брак. Оказалось, что живут родители довольно неплохо: у них был добротный дом из кирпича, две кухни (зимняя и летняя) и несколько сараев, в которых держали скот и птицу. Вечером, неожиданно для Бориса, собралось много народу, всех пригласили за стол, соседи стали выпивать, смеяться и расспрашивать, кто он таков есть, чем живёт и, главное, как собирается жить дальше. Каждый его ответ на такой вопрос сопровождался одобряющими кивками сидящих за столом людей, затем кто-то вспоминал подходящую историю из жизни и всё повторялось снова, по кругу. Так они просидели до глубокой ночи, и после долгих искренних объятий все разошлись по домам.
Следующим утром им пора было возвращаться к себе в город. После завтрака глава семейства встал из-за стола, подошёл к Борису, который тоже поспешил подняться, обнял его своей единственной левой рукой (правую он оставил лежать на одном из тротуаров Киева в сорок третьем году) и прошептал ему на ухо: «Добрый в нас будэ сын». Мать Валентины, Глафира Степановна, не могла сдержать слёз.
Путь домой предстоял неблизкий – от села до железной дороги было два часа ходу, но влюблённые, казалось, были готовы шагать вечно, лишь бы вместе. Крутые волны ветров зарождались в полях и обрушивались на стены деревьев, посаженных по обеим сторонам дороги, хоть и с трудом, но просачивались сквозь шумящие барьеры, подхватывали полы Валиного платья и взъерошивали её чёрные волосы. На мгновение всё стихало и начиналось снова, будто всё вокруг плясало в ритме вальса. Неожиданно Борис схватил свою суженую на руки и стал кружиться, опьянённый счастьем. Они кружились и смеялись, кружились и смеялись, постепенно уходя с дороги в сторону деревьев. Борис аккуратно положил Валю в свежую траву и упал рядом, взяв её за руку. Так они пролежали несколько минут в полном молчании. Оба тяжело дышали.
– Знаешь, о чём я думаю, глядя в небо? – Боря первым нарушил тишину и, не дождавшись ответа, продолжил: – Я всё думаю: «Интересно, на что я сейчас смотрю?»
– На небо ведь смотришь, сам сказал! – Валя рассмеялась.
– Но ведь небо – это только слово такое, его ведь нет на самом деле. А там, за небом, что? Я же смотрю сейчас на что-то конкретное: на звезду, там, какую-нибудь или планету. Знаешь, Валя, так хочется верить, что я смотрю сейчас на каких-то живых человечков: я вижу, как они играют под светом своей звезды, возделывают землю, а когда подымают голову к своему небу, то, заметив, что я на них гляжу, машут мне рукой. Но я не отвечаю им, потому что я их не вижу.
– Они, должно быть, очень обижены на тебя за такое поведение, – Валя говорила очень серьёзным тоном. – Здравствуйте, братья по разуму! – закричала она вдруг и принялась махать руками в небо.
– Да ну тебя, – Борис скривился.
– Я что шучу, по-твоему? Если ты сейчас же не помашешь и не поздороваешься с нашими друзьями, я на тебя обижусь. Я серьёзно тебе говорю.
– Да ладно, – Боря покосился на свою невесту. Её лицо было полно решимости обидеться. Она не смеялась над ним, он был в этом уверен.
– Как же я тебя люблю. – Борис вскочил на ноги и принялся неистово махать и подпрыгивать на месте крича: – Здравствуйте, товарищи! Меня зовут Борис, а это моя жена, Валя! Ой! – Он оговорился, он назвал её своей женой. Боря наклонил голову и слегка повернулся к невесте, пытаясь увидеть её реакцию.
Валентина подняла руку, подавая тем самым знак, чтобы он помог ей встать, и отряхнула платье, после чего приблизилась к своему жениху вплотную и, прошептав: «Я люблю тебя», – поцеловала его в губы. В этот поцелуй Валя вложила всю доступную ей нежность, собранную из самых потаённых уголков её души. Призрачные пальцы потянулись к сердцу Бориса, чтобы обнять его, и он отдался этим объятиям всецело, они укрыли его от всего окружающего – такого ненужного, такого лишнего сейчас. Близость опьяняла, их головы закружились, да так, что они еле устояли на ногах. Боря поднял Валину ладонь к своим губам, поцеловал её и они пошли дальше, держась за руки, не говоря ни слова до самой железнодорожной станции.
Ветер поутих и принялся напевать в кронах деревьев едва различимую мелодию. Он пел о том, что жизнь меняется к лучшему и сердце человеческое должно быть открыто для радости, ведь путь его опасен и оттого не всегда долог.
Дзыынь!!!
В двери кто-то звонил, Борис Фёдорович стряхнул наваждение, протёр глаза и пошёл открывать. На пороге стоял сын.
– Быстро вы.
– Я же говорил, что мы мигом. Поздравили, посидели чуть для приличия и откланялись. – Влад был явно весел. «Надеюсь, он не пил», – промелькнула мысль у старика, но спрашивать не стал – сын никогда не позволял себе выпивать, перед тем как сесть за руль.
– Снимай обувь, чего стоишь?
– Да я по-быстрому. Сейчас Соньку соберу и будем бежать, у Светы там дела ещё какие-то. – Влад все же разулся, потому что доверять Соне самой собирать игрушки было ещё рано. «Забудет какую-нибудь и будет потом дома истерить», – мелькнуло у него в голове. Он вошёл в комнату и остановился у дверного проёма. Соня, разложив все свои игрушки, была полностью поглощена жизнью в стране своего воображения: страну эту не тревожили ни внутренние, ни внешние конфликты, все жили в мире и гармонии, несмотря на то что среди принцесс, слонов, овечек и котов разгуливали самые настоящие динозавры. Влад улыбнулся и подошёл ближе.
Через десять минут всё было собран, и отец с дочерью стояли обутые у дверей.
– Ну давай, пап, я позвоню завтра. – Влад протянул руку, чтобы попрощаться со стариком, но тот был явно чем-то озадачен и не спешил отвечать рукопожатием.
– Я выйду проводить вас, – Борис Фёдорович будто что-то решил, и Влад, удивившись, опустил свою руку, без дела висевшую в воздухе. – Ты же не против?
– Нет, конечно, что ты?
«Что он задумал?» – Влад смотрел, как его отец с трудом натягивал ботинки, и в растерянности покусывал нижнюю губу.
Света сидела в машине и листала журнал, краем глаза следя за дверями подъезда через зеркало заднего вида. Вот двери открылись, и оттуда выпорхнула Соня в своём красно-белом сарафане.
– Как мотылёк! – Лицо матери расплылось в широкой улыбке.
Следом за дочерью вышел и муж, но он не пошёл к машине, а остался придерживать двери для кого-то. Светлана насторожилась. Наконец из дверей вышел третий, и это был Борис Фёдорович! Не было времени удивляться, Света вышла из машины и, пытаясь выглядеть дружелюбно, поздоровалась первой:
– Здравствуйте, папа. – Последнее слово было сказано по привычке и вышло из неё совсем тихим, почти проглоченным. Она посмотрела на мужа, который шёл первым, и тот скривил гримасу: «Сам не знаю, я тут ни при чём».
– Здравствуй, Света. Как поживаешь?
– Хорошо, спасибо, а вы как? Как здоровье?
– Хорошо, хорошо, – Борис Фёдорович опустил голову и призадумался. Пауза казалась неестественно долгой, и Светлана, глядя на мужа, начала улыбаться, сдерживая смех. Тот подал ей знак: «Будь серьёзна!»
– Ах да! – старик будто вспомнил. – У меня же День рождения в следующую субботу, вы будете? Хочу отметить, давно я что-то… – Борис Фёдорович замялся и стал чесать затылок. – И Соню, конечно, берите.
Влад на секунду взглянул на жену и, спустя мгновение, выпалил:
– Конечно пап! Я приеду обязательно. У Светы – только как с работой получится.
– Я отпрошусь, – перебила Светлана. – Мы обязательно будем. – Её лицо было очень серьёзным, она без стеснения разглядывала старика, не отрывая глаз.
– Ну что ж. Значит до свидания. – Борис Фёдорович крепко пожал сыну руку. – До свидания, Светочка.
– До свидания, пап.
– Пока, деда!
– Пока, моя радость, – дедушка нагнулся и от всей души обнял внучку, при этом кривляясь: «Задушу, задушу!» Соня смеялась.
Когда всё семейство село в машину, старик, не дожидаясь отъезда, помахал рукой и пошёл к себе домой. Светлана пристегнулась и взяла в руки журнал. Влад сидел и косился на жену, ожидая, что та что-нибудь скажет по поводу случившегося и, главное, – по поводу её согласия приехать на папин День рождения, но она молча листала журнал, причём листала она его неестественно быстро.
– А вы знаете, – нарушила молчание Соня, – что дедушка не вейит в бабочек?
– Пфф, кто бы сомневался? – вырвалось у матери. Она положила журнал на колени и отвернулась к окну. Увидев в стекле отражение негодующего взгляда с соседнего сидения, Света опустила глаза.
– Как это, доченька? – Влад, стараясь улыбаться, обернулся к дочурке. В ответ она лишь пожала плечами и удручённо замотала головой, как делают взрослые дяди в фильмах, говоря: «Эх, если бы я знал!»
– Что это с ним? – Света повернулась к мужу, глаза её блестели.
– Ничего, – Влад тоже пожал плечами. – Не такой уж он и монстр, как некоторым того хочется. Он всегда нормальным был, просто ты же знаешь, когда мама умерла… И тут ты под горячую руку. Все мы ошибаемся, а у него ведь тоже жизнь не сахар была, нам с тобой такого никогда не повидать.
Светлана снова отвернулась к окну, чтобы вытереть накатившиеся слёзы. Очень непросто было прощать ту обиду, которая прочно укоренилась в её душе. Сердце всё еще кровоточило и требовало возмещения причинённого ущерба! Оно никак не желало размениваться всепрощением на скупое «прости», которого и сказано не было! Тяжело, очень тяжело. Но именно в тот момент она почему-то подумала о том, как же сильно этот скупой на тепло старик любил свою жену, Влада маму, что смог удержать её рядом все эти годы! И, более того, она любила его, любила всем сердцем, это было видно невооружённым глазом. Значит, было за что? Значит, она знала его другим? И когда её не стало, каких размеров дыра образовалась там, где ещё вчера трепетало любящее сердце? Сейчас она обвиняет его в свой обиде и ей от этого легче, у её боли есть подсудимый! Но кого было обвинять ему? Некого! А раз некого обвинить, то и простить некого. Сердце, поражённое отчаянием, сгнивает, подобно червивому яблоку.
Светлана уже вовсю рыдала, как тогда, когда брань и ругань сорвались с губ её свекра. Влад потянулся к жене и, обняв одной рукой, проговорил:
– Ну, ну, не плачь. Никто тебя не заставляет ехать.
– Я поеду! – вырвалось у неё из груди вперемешку с рыданиями. Влад отпрянул в удивлении.
– Всё нормально, я поеду, извини. – Света улыбнулась, отстегнула ремень безопасности и потянулась к сумочке, лежащей на заднем сидении, чтобы достать салфетки. Соня, которая сидела там же, казалось, совершенно не обращала внимания на мамину истерику. Глядя на неё, можно было подумать, что она знает и понимает куда больше, чем оба этих взрослых.
Влад завёл машину и повёз семью домой. Всю дорогу он думал про отца и был очень рад тому, что сегодня случилось. «Всё забудется, – думал он. – Просто у отца был сложный период, да и старость… Навалилось всё сразу». Влад не считал своего папу плохим человеком и любил его, как и свою мать. Несмотря на всю раздражительность старика в последнее время, он всегда помнил о том, каким был его отец в далёкие радостные времена, он был свидетелем того, как на его крепкие плечи навалилось слишком тяжёлое горе: чёрное, кромешное, через которое очень тяжело пробиться светлым чувствам. В таком состоянии малейший толчок извне может привести к неожиданным последствиям, ведь всегда есть та последняя снежинка, по вине которой сходит лавина.
Вернувшись в свою квартиру, старик снял обувь и медленно побрёл к большому окну, расположенному в гостиной, но перед тем как выглянуть в него, обернулся к самодельной полке, на которой стояла фотография, опоясанная чёрной лентой. Из-за толстых стёкол очков, которые его жена носила в старости, глаза её теперь казались больше, добрее, живее…
– Прости… Я всё исправлю, – прошептал он.
Квартира находилась в старом пятиэтажном здании на первом этаже. Окна были посажены очень низко, поэтому всех проходивших возле дома было видно от плеч и выше, а прохожих всегда было в достатке – недалеко от дома находился рынок, и самый прямой и короткий путь проходил как раз мимо этих окон.
Но не суета прохожих отражалась теперь в его серых глазах. Всего в пятидесяти метрах от дома был разбит маленький сквер для отдыха, в центре которого извергал струи в небо небольшой фонтан. Возле него, вокруг деревьев, бегали дети, прячась друг от друга за крепкими стволами, они смеялись – дети умеют смеяться по-настоящему, не притворяясь и не стесняясь, и, кажется, что бы ни происходило на Земле, они никогда не разучатся это делать, ведь когда ни один ребёнок на свете не найдёт повода улыбнуться, для нас всё закончится. Даже тогда, в то страшное время…
– Малыш, подай мяч! – кричали ему соседские ребята. Маленький пятилетний мальчик, завертел головой, ища повсюду круглого.
– Ну вон же! Вон, возле тебя! Нашёл! – обрадовались мальчишки.
Он разогнался, чтобы пнуть чёрный как смоль мяч, но тот оказался очень тяжёлым (наверное, был набит песком). От удара он сам стал пятиться назад быстрее, чем покатился мячик, и скорее всего упал бы и разодрал трусы – единственное, что на нём было надето – если бы его вовремя не подхватили чьи-то крепкие руки.
– Ты куда это? Держите! – держа на руках малыша, солдат крепко приложился к мячу, и тот прилетел прямо в руки вратарю одной из команд.
– Спасибо! – хором крикнули ребята.
– Ты кто у нас такой будешь? Как звать? – служивый вертел оборванца на вытянутых руках.
– Боя, – отозвалось картавое чудо.
На дворе стоял июнь сорок пятого, солдаты возвращались с войны, и в этот день, в один из самых счастливых дней в жизни Бориса, вернулся с фронта его отец. Мать в сорок третьем году ушла достать еды и не вернулась. Спустя несколько дней их квартиру на втором этаже грязного двухэтажного дома заняли цыгане, которые не выгоняли мальчишку на улицу и даже кормили его по мере возможности. Придя домой, отец выгнал цыган и долгое время пытался найти жену, любовь к которой вела его тысячу четыреста долгих дней по снегам и болотам, пропитанным потом и кровью, но безрезультатно. Из Фёдора Емельяновича вышел хороший отец, хоть и с запозданием. Но кто его осудит? Сын всё понимал и неистово им гордился. Жениться второй раз отец не стал и домой никого не приводил.
В конце февраля сорок четвёртого Фёдор был ранен в голову и, возможно, поэтому спустя 10 лет оглох и ещё через год скончался. На то время Боре было пятнадцать лет, он уже работал в шахте электриком. Жизнь всё же потихоньку отбирала у войны своё – старый дом снесли, а на его месте возвели новый, уже пятиэтажный, из красного кирпича. Пока дом строили, Борис жил в шахтёрском общежитии, а когда строительство закончилось – получил квартиру на первом этаже. Там, в общежитии, он познакомился со своей будущей женой, любовью всей его жизни.
Дальше всё плыло своим чередом – жизнь то ли шла вперёд, то ли убегала, менялись декорации, но всегда были дети, готовые пробежаться меж этих деревьев и разразиться звонким смехом, таким не похожим ни на что на свете, заставляя весь мир расплыться в широкой улыбке.
Теперь же всё это там, а здесь, по эту сторону окна, стоит он, в абсолютной тишине, как сувенирный солдатик за стеклами буфета, поставленный туда не ради дела и даже не для красоты, а просто так.
– Просто так… – прошептал старик.
Спустя многие годы, проведённые в этой квартире, сегодня она казалась ему тесной, как никогда. Будто кокон.
«И что дальше? В бабочку мне уже не превратиться, бабочкой я уже был, – подумал он. – Значит, так и останусь…?»
Старик повернулся и прошёлся взглядом по комнате. Рядом с ним стоял телевизор, у противоположной стены, укрытый покрывалом золотистого цвета, расположился диван; слева был буфет с книгами и разными безделушками, а справа от него доживали свой век два стареньких кресла с деревянными подлокотниками, на стенах висели выцветшие обои. В квартире было неестественно тихо: казалось, ещё минута – и он сольётся с этими ветхими обоями, засохнет на них и, осыпавшись прахом, уляжется, как пыль под диваном.
– И всё-таки гусеницы живут в норах, – Борис Фёдорович ухмыльнулся, протёр глаза, одёрнул тюль и медленно побрёл на кухню за банкой с отстоявшейся водой. В последнее время он чаще обычного забывал полить цветы.
Об авторе:
Артём Владимирович Ельцов – украинский поэт, прозаик. Родился 1 октября 1986 года в Кривом Роге, Днепропетровской области.
Артём Владимирович находится лишь в начале своего становления как писатель, но то, что он уже успел «сказать», получило положительные оценки от экспертов: номинации на премии «Поэт года – 2018» и «Дебют – 2018», по итогам которых решением Большого жюри был награждён «Медалью Маяковского», попадание в лонг-лист Московской литературной премии.
