Дым в твоей голове
Дым в твоей голове
В день рождения всегда хочется праздника. Но Олег знал, что этого не будет. Отец и раньше не особо баловал его праздниками, но на сладости деньги давал. Можно было поесть мороженого с пацанами или съездить в город покататься в парке на карусели. Два года назад отец умер, и жизнь Олега превратилась в однообразные будни. В доме появился отчим Анатолий, ласковый щуплый мужичонка, у которого понятие об отдыхе и о празднике вообще ограничивалось употреблением огромного количества спиртных напитков. Сначала он пил по выходным сам, но потом к такому виду отдыха приобщилась и мама. На Олега перестали обращать внимание, и он жил сам по себе. От отца остались удочки, поэтому лучшим отдыхом для Олега стала рыбалка. Анатолий называл его кормильцем, потому что иногда кроме рыбы и есть было нечего.
Анатолий еще в пятницу вечером приготовился «отдыхать». Принес несколько бутылок самогона, две бутылки плодово-ягодного и каких-то объедков из рабочей столовой. Начали они с матерью с «лёгенького», потом улеглись на диван и до полуночи пели песни.
Рано утром в субботу Олег собрался на рыбалку. Вид объедков на столе вызвал у него тошноту. «Хороший праздничный стол», — подумал он, вытащил две сигареты из кармана брюк у Анатолия и пошел к реке. Идти нужно было около часа. По дороге он насобирал яблок и дотянулся за парочкой зрелых помидоров через соседский забор. Помидоры съел сразу, а яблоки решил пожевать, сидя за удочкой. Олег поднялся на пригорок, вдохнул речную прохладу и разозлился, увидев внизу палатку и остатки костра. У каждого в селе было свое рыбное место, и этот негласный закон соблюдали все. «Кто бы ни был, надеру уши», — решил он и начал спускаться.
Небольшой металлический чайник стоял на остывших углях. Олег внимательно рассмотрел одноместную палатку и понял, что это кто-то не местный. Уже наклонился к костру, чтобы стащить чайник, как из палатки выглянула женщина.
— Доброе утро, рыцарь! Извините, что без разрешения вторглась в ваши земельные угодья и рыбные места, — она вылезла из палатки и подошла к нему. — Но я немного сбилась с маршрута. Вчера было уже поздно что-либо корректировать, и я решила переночевать здесь. Вы позволите мне немного отдохнуть, чтобы я смогла продолжить свое путешествие?
Она была одета в пестрый шерстяной свитер крупной вязки и такие же штаны с носками. Олег обалдело уставился на нее. Его злость исчезла, желание надрать уши и подавно. Он закивал головой и что-то одобрительное промычал.
— Я сейчас вас чаем угощу! — сказала она.
Олег не знал, как себя вести. На всякий случай он поклонился, пытаясь выразить благодарность, — очень хотелось чаю, — и достал из сумки яблоки.
— Вот, держите к чаю!
— Замечательно! — улыбнулась она. Достала из палатки шерстяные перчатки и начала разжигать костер.
Олег пошел ставить удочки, но потом подумал, что надо бы ей помочь. Оставил снасти на берегу и вернулся к костру.
Женщина уже переоделась в футболку и шорты и ловко орудовала у костра. Когда угли разгорелись, она вынесла из палатки две пластмассовые кружки, пакет с сухими травами, положила в чайник душистую смесь и поставила его на огонь. Сразу запахло малиной, мятой и еще чем-то ароматным. Угли весело затрещали, и легкий дымок потянулся к реке.
Женщина улыбнулась и неторопливо, плавно поднимая руки, продекламировала:
Ворох листьев сухих все сильней, веселей разгорается,
И трещит, и пылает костер.
Пышет пламя в лицо; теплый дым на ветру развевается,
Затянул весь лесной косогор.
Лес гудит на горе, низко гнутся березы ветвистые,
Меж стволами качается тень…
Блеском, шумом листвы наполняет леса золотистые
Этот солнечный ветреный день.
А в долине — затишье, светло от орешника яркого,
И по светлой долине лесной
Тянет гарью сухой от костра распаленного, жаркого,
Развевается дым голубой.
Олег никогда не слышал, чтобы так читали стихи. Он стоял немного потрясенный.
— Это Иван Бунин. Правда, красиво? И точнее не скажешь! — улыбнулась она.
Олег кивнул.
— А вы кто?
— Дымова.
— Это фамилия? А зовут вас как?
— Меня все называют Дымова. А как мне вас называть?
— Можете называть меня Олег! — он слегка поклонился, но, если бы у него была шляпа, он, наверное, ее бы снял. — И можно на «ты».
— У тебя, Олег, благородные манеры, как у рыцаря! Я такого давно не видела. — Дымова улыбнулась.
— Как у рыцаря?! — усмехнулся Олег. — Ну что вы? Рыцари — это ведь такие амбалы в железе! Какие у них могут быть манеры!
— Рыцарь — это профессиональный воин, всадник. Он замыкал собой иерархическую лестницу феодального высшего общества. На вершине был только король, а за ним следовали его вассалы: герцоги, графы, епископы, бароны и рыцари. — Дымова говорила и руками плавно показывала ступеньки лестницы и вершину. — Рыцарям за их службу выдавались земельные наделы. Благородство у рыцарей в крови.
— Вы меня удивили!
— Ко мне тоже можешь обращаться на «ты».
— А как ты здесь оказалась?
— Отстала от своей группы, — она пошла в палатку и вернулась с картой. — Вот собирались встречаться здесь в Семёновке. А конец маршрута вот тут, в Желтых Водах.
— Это что? Ты все это расстояние хочешь пройти пешком?! — Олег удивленно уставился на карту.
— Ничего удивительного. Обычный туристический пеший маршрут. Десять-двенадцать дней пути. В Желтых Водах база отдыха, неделю отдыхаем. Потом на Александровку, и по домам.
— А группа твоя где?
— Не знаю. У меня телефон разрядился, не могу с ними связаться. Предполагаю, что они пошли вот так, — она провела рукой по карте, — и я смогу догнать их вот здесь, под Онуфриевкой. Наверняка они дня на два остановятся в кемпинге.
Олег с восхищением смотрел на нее. Он бы, наверное, никогда бы не решился отправиться в такой поход.
— Чай готов. — Дымова надела перчатку, сняла чайник с огня и разлила чай по кружкам. — У меня остались бутерброды. Давай позавтракаем!
Олег съел бутерброд с колбасой и стал с удовольствием пить сладкий ароматный чай. Дымова тоже неторопливо пила чай и задумчиво смотрела на реку. Олег смотрел на нее и прикидывал, сколько же ей лет. Она была худой, но не казалась хрупкой, немного сутулилась, но двигалась очень легко. «Интересная тётенька», — подумал он и стал грызть яблоко.
Солнце поднялось высоко, ловить рыбу уже не было смысла, и Олег решил идти домой.
— Спасибо за завтрак! Пойду в село схожу. Тебе что-нибудь принести?
— Телефон можешь зарядить? — попросила она.
Олег кивнул.
— И еще. Купи мне хлеба, пожалуйста. — Дымова достала небольшой кошелек из рюкзака и стала отсчитывать деньги.
Олег заглянул в кошелек и разочаровался — денег там было мало. Положил деньги в карман, и, поднимаясь на пригорок, подумал, что фиг он вернется. Она не знает, где его искать, а на берегу в палатке долго не проживешь.
Олег вынул из кармана телефон и стал его рассматривать. Прикинул, за сколько можно было бы его продать, ведь телефон был почти новый, да еще и с зарядным устройством. «Себе оставлю», — решил он и пошел домой.
Зашел в дом и скривился. Отчим в рваной тельняшке обнюхивал пустые бутылки на столе.
— Поймал чего-нибудь?
— Не. Клёва не было!
— Плохо! — отчим трясущимися руками пытался прикурить. — А то жрать охота! Ты же у нас один кормилец!
— Сам чего не наловишь?
— А когда мне?! — Анатолий наконец прикурил. — У меня два выходных. Я сегодня пьяный и завтра буду пьяный!
Олег вздохнул. Из спальни в мятом халате вышла мать. Ступая босыми ногами по полу, она тоже первым делом начала обнюхивать бутылки:
— Толик, ты что, все выпил?
— Викуся, я делился с тобой! Просто кончилось все! И закуски нет! У Олежки клёва сегодня не было!
— Олежка! Это ты все выпил и нам не оставил? — шатаясь, спросила мать. — Нехорошо, сынок!
У Олега брызнули слезы. Он выбежал из дома.
— Сходи в магазин! — услышал он вслед.
Олег добежал до конца улицы и устроился на лавочке во дворе пустого дома. Порылся в сумке и со дна достал помятую сигарету. Размазывая по лицу слезы, он курил, проглатывая дым, не давая возможности белым змейкам улетать. Вскоре от дыма на него нашло легкое отупение. Олег любил это состояние, так можно было успокоиться. «Ты же рыцарь, — вертелось в голове, — профессиональный воин и благородный господин». Минут через сорок он пришел в себя и решительно направился в магазин.
— Здрасти, тетя Соня!
Улыбчивая продавщица тетя Соня в хрустящем белом фартуке вынырнула из-под прилавка:
— Здравствуй, Олежек! Только что Анатолий приходил за поллитрой в долг. Я ему не дала, так он тебя прислал?
— Не… Я за хлебом. Пойду на рыбалку. Ну их!.. — вздохнул Олег.
— Вот держи. — Тетя Соня достала из-под прилавка мягкий кирпичик. — Два осталось.
Олег пересчитал деньги.
— Давайте два. — Оставалось еще немного. — А картошка у вас есть? Дайте мне на сдачу картошки!
Тетя Соня улыбнулась и пошла в подсобку. Вскоре вышла с небольшой тряпичной сумкой:
— Держи, рыбак! Тут тебе дня на три! Потом зайдешь, я тебе еще помидорчиков соберу!
Уходя, Олег тоже улыбнулся ей и благодарно кивнул.
Легкий дымок Олег увидел еще издалека. Поднявшись на пригорок, он увидел Дымову возле костра. Она сидела по-турецки и читала книгу. Сверху казалось, что дым идет у нее из головы.
Олег полюбовался немного этим зрелищем и свистнул. Она повернулась и помахала ему рукой.
— Думала, я не приду? — крикнул Олег, спускаясь к ней.
— Ты же рыцарь! Как ты мог не прийти!
— Какой я рыцарь без коня и без земельного надела! — Олег поставил сумку возле костра. — Кто на меня посмотрит?
— Ты по сути рыцарь! — сказала Дымова. — Таких и без коня видно! У Валентина Берестова есть стихи:
Забыты камни и рогатки.
Сверкают сабли в честной схватке.
С тех пор, как сел я на коня,
Честь — вот что важно для меня.
Я перерос возню и драку.
Я — рыцарь. Я скачу в атаку!
— Опять стихи! — улыбнулся Олег. — Ты, наверное, на все вопросы знаешь ответ в стихах!
— А ты что, не любишь стихи?
— Ну… я их как-то не очень читал. В школе только, когда задавали учить!
— Зря! — сказала Дымова. — Девушки очень любят, когда юноши читают стихи!
— Вот, возьми, — Олег вынул из кармана телефон и зарядное устройство. — Не получилось зарядить… Света дома не было…
— Ну и ладно, — Дымова встала и отнесла вещи в палатку, — потом как-нибудь!
— Я принес хлеб и картошку!
— Замечательно! — крикнула из палатки Дымова. — А я рыбы наловила!
— Как наловила? Чем?
— Руками! — Дымова высунулась из палатки. — Рыба — она ведь глупая! Вон в пакете посмотри!
Наполненный водой полиэтиленовый пакет лежал возле берега, придавленный камнями. Олег заглянул туда и увидел четыре небольших карпа.
— Вот это да! Как тебе это удалось?
Дымова подошла к нему с небольшим топориком:
— На стрекозу! А потом рубашкой, как сачком! Можно будет с картошкой запечь. Пойду дровишек поищу.
Олег взял у нее топорик.
— Тут вверх по реке есть сухая береза. Я пойду, а ты пока хворосту собери побольше.
Топорик был хорошо сбалансирован и удобно лежал в руке. Опять появилось желание прикарманить, но уже не такое острое, как вначале с телефоном. Олег быстро подавил его.
— Ты когда собираешься уходить?
— А что? — спросила она. — Я мешаю тебе ловить рыбу?
— Не! — улыбнулся Олег. — Просто на сколько дней дров нарубить?
Дымова задумалась.
— Сегодня у нас суббота. Завтра отдохну, в понедельник обдумаю маршрут. Ну… я думаю, во вторник утром. Или в среду. Там видно будет.
— Значит, пока дня на три, а потом разберемся! Я пошел.
— А ты чего домой не идешь!
— Не хочу! Там мама с отчимом бухают… У них как выходные, так и… Со вчерашнего вечера как начали, так теперь до утра понедельника будут…
У Олега снова навернулись слезы. И он неожиданно стал рассказывать о том, как изменилась мама после смерти отца, как непонятно откуда появился этот Анатолий, вроде и работящий мужик, но то пьяный, то с похмелья. Анатолий мог отремонтировать любой механизм, начиная от трактора и заканчивая часами, поэтому его на работе и держали. Но маму из доярок перевели в уборщицы, потому что коровы начали от нее шарахаться и плохо доиться.
— У меня сегодня день рождения, а она даже не вспомнила! Ты чего, — говорит, — наше бухло выпил! А я ведь не пью совсем! Как-то год назад хлебнул с пацанами самогонки, так три дня рыгал. Даже в больнице лежал. Врачи говорят, у тебя аллергия на спирт.
— День рождения! — заулыбалась Дымова — Это здорово! С меня праздничный ужин! Неси дрова!
У Олега на душе вдруг стало светло и радостно. Он кивнул и чуть ли не вприпрыжку побежал вдоль берега. Сухая береза была достаточно далеко. Олег вспотел, пока добрался до нее. На берегу никого не было, и он решил искупаться. Аккуратно сложил на берегу вещи, голышом нырнул в воду и минут десять плавал и нырял. Потом изрубил сухой березовый сук на поленья одинаковой длины и сделал две больших вязанки — очень кстати пришлась проволока, забытая кем-то тут же возле дерева. Одну вязанку он решил оставить до завтра, а другую взвалил на плечи и не спеша пошел обратно.
Дымова чистила рыбу. Рядом лежали огромные листья лопуха и несколько вымытых картошин. Место для костра было уже готово.
— А лопухи зачем? — спросил Олег, развязывая поленья.
— Рыбу заверну, чтобы не сгорела!
Они вместе разожгли костер. Ее ловкость очень удивила Олега. Она сказала, что в туристические походы ходит с детства, поэтому все умеет.
— А сколько тебе лет?
— Много.
— Ты красивая!
— Да ладно!
— Не, я таких красивых не видел!
— Ты просто не смотрел! Как часто красота — уродство, и есть в уродстве красота!
— Опять стихи?
— Стихи.
Пока Олег готовил угли, Дымова пошла купаться. Он смотрел, как она плавает, и думал: сколько же ей все-таки лет? Самостоятельно отправиться в дальний поход молодая девушка вряд ли бы рискнула. На первый взгляд она казалась молодой, но в коротких светлых волосах было много седины. Она не была похожа ни на сельских женщин, ни на тех городских, которых ему приходилось встречать. И главное, ему с ней было так спокойно, и он действительно почувствовал себя рыцарем.
Олег лег на спину головой к костру и стал изучать проплывающие облака. Ему казалось, что дым от костра поднимается из его головы и на небе образовывает разные фигуры. Эти фигуры постоянно двигались и меняли очертания: то это был слон, который постепенно превращался в утку; то это была бабочка, которая развеялась, словно паутина на ветру.
Дымова переоделась в спортивный костюм и начала готовить рыбу. Из рюкзака достала соль в пластмассовой баночке и со дна выудила небольшой лимон. Олег помог тонкими ломтиками нафаршировать каждого карпа и завернуть в лист лопуха. Потом он принес березовый пенек — получился неплохой столик. Дымова сказала, что это не хуже, чем в этно-ресторане.
— Это ресторан, который в лесу? — спросил Олег.
— В точку! — улыбнулась Дымова. — Не хватает только прогулочного катера.
Начало смеркаться, и с реки потянуло прохладой. Но возле костра было уютно и тепло. Пока готовилась картошка с рыбой, они сидели и разговаривали. Олег снова вспомнил о непростых отношениях в семье.
— Дыма, а скажи, почему мама не может выгнать этого Толика?
— Он ее обижает?
— Не. Он ласковый такой. Викуся-Викуся, Олежек-Олежек! Водочка-самогоночка, вкусненько-сладенько!
— А отец ее обижал?
— Ну, не то чтобы… Батя строгий был… Чтоб жрать было, чтоб чистая рубаха была… Мне уши драл, когда двойки получал. Вообще любил, когда тихо.
— А умер отчего?
— Летом на тракторе во время уборочной перегрелся. Тепловой удар, — сказали, — и от него кровоизлияние. Через полгода Анатолий стал у нас жить… Все по-другому стало.
— Ну, а ты?
— Я смирился.
— Анна Ахматова как-то сказала:
Смирение! — не ошибись дверьми,
Войди сюда и будь всегда со мною.
Мы долго жили с разными людьми
И разною дышали тишиною.
— Стихи! — улыбнулся Олег.
Дымова помолчала. Пошевелила угли и проверила готовность рыбы.
— Вот тебе и ответ на вопрос. Матери хотелось внимания, слов ласковых. Она от Анатолия их и получила. Она счастлива с ним, и если ты мешаешь ее счастью, ты сразу становишься виноватым.
Олег сидел, обняв руками колени. Он вдруг осознал, что Дымова права и ему действительно ничего не изменить.
— Почитай мне еще стихи! — попросил он.
— С удовольствием.
Сегодня, — я вижу, — особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай — далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав?
Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
— Классно! — вздохнул Олег. — Ты прям как знаешь, какие стихи читать!
— Это Николай Гумилёв. Кстати, муж Анны Ахматовой.
— А они одной тишиной дышали?
— Ну, не то чтобы… Короче, они разошлись.
— Вот… такие люди… и тоже оказались разными!
— В точку!
Несколько минут они молчали. Олег слушал, как трещат поленья в костре, и ему казалось, что они поют.
— Тебе сегодня шестнадцать?
Олег хотел соврать, но рыцарь, который уже прочно в нем поселился, не позволил этого сделать.
— Да.
— Замечательный возраст! Столько впереди! Ты уже определился, где будешь учиться?
— Не, не думал об этом.
— Надо задуматься, если не хочешь навсегда остаться в тишине с разными людьми! Ну, рыба готова, картошка тоже. Прошу откушать!
Дымова произнесла пафосный тост и предложила «чокнуться» картошкой. Было очень вкусно, Олег даже жевал печеный лист лопуха и грыз рыбные кости. Они дружно хохотали и вместе пели песенку крокодила Гены.
Потом Дымова поставила свой маленький чайник на угли и из палатки принесла небольшую алюминиевую кружку, два пакетика сахара и пакетик кофе:
— Сейчас сделаю тебе праздничный напиток!
Олег с любопытством наблюдал за ее действиями и чувствовал, как его наполняет радость — у него никогда не было такого дня рождения!
Она высыпала в кружку кофе, один пакетик сахара, добавила капельку воды и взбила эту смесь до густой пены. Вода в чайнике начала закипать. Дымова налила в кружку кипяток и высыпала второй пакетик сахара в светлую пушистую пену. Затем поставила кружку на угли, подожгла тонкий прутик и начала запаивать образовавшуюся шапку. Пена постепенно густела и приобретала коричневый цвет.
Дымова перчаткой аккуратно сняла кружку с углей и дала Олегу ложку:
— Держи! Только смотри, кружка еще горячая! Ложкой сделай дырочку в карамельной шапке, и можешь пить!
— Вкуснятина! Я никогда такого не пил! — Олег смаковал хрустящую корочку, которая таяла на языке. — И не ел! Настоящий праздник у меня сегодня!
Было уже заполночь, когда он начал дремать, сидя у костра. Дымова вынесла из палатки клетчатый плед и укрыла его. Олег уснул, положив под голову сумку. Ему снился костер, который вдруг стал живым и предлагал Олегу послушать, как поют горящие поленья. А Олег ему ответил, мол, с тобой, костер, ночью не страшно, и что ты, костер, делаешь людей родными.
Олег проснулся на рассвете от того, что луч восходящего солнца сквозь листья посветил ему в глаза. «Самый лучший день был у меня вчера», — подумал он и вдруг почувствовал, что это ощущение счастья начало развеиваться, как дым. Придется возвращаться домой, где его ожидают однообразные будни.
Он встал и решил сделать чай, увидев пакет с травами, лежащий рядом с чайником. Сначала пошел вымыл чайник, набрал воды и, разжигая костер, нашел в золе две печеные картошины. «Вот и завтрак», — обрадовался он, надел перчатки и поставил чайник на огонь. Из палатки выглянула Дымова в своем пестром костюме.
— Доброе утро, рыцарь Олег!
— Доброе утро! — поклонился он. — Сейчас будет завтрак!
— Замечательно! И очень по-рыцарски!
Чай получился. Олег был горд собой. Он подумал, что можно будет как-нибудь с пацанами вот так запечь рыбу и картошку, сделать ароматный чай и до утра посидеть у костра. Или вытащить Анатолия с мамой и отдохнуть вот так у реки. Хотя вряд ли они поменяют свой вид отдыха…
Олег вздохнул. Дыма права, надо уйти от них. Вот его друзья, братья-близнецы Тимоха и Пашка, уже год учатся в училище в городе, живут в общежитии и к бабушке приезжают на каникулы.
— Пойду рыбы наловлю… этим, — сказал Олег, когда они позавтракали. — А то с голоду помрут.
Дымова села с книгой возле палатки, а Олег пошел вниз по реке за лодкой. Сосед дядя Петя разрешал брать ему лодку, когда сам не рыбачил. Олег нашел ее в обычном месте и к полудню наловил десятка два карпов размером с ладонь.
— Дыма! — крикнул он, подплывая к берегу. — Как тебе прогулочный катер?
— Предлагаешь подняться на борт? — Дымова отложила книгу и подошла к нему.
— Прошу! — Олег подал ей руку.
— Благодарю вас, рыцарь!
Прогулка получилась очень хорошей. Олег сначала стал грести вверх по течению, а потом метров через двести поплыл обратно. Дымова была в восторге от местности и сказала, что Олег — хороший экскурсовод.
— А вот тут может быть щука! — Олег подплыл к камышам. — Вдруг повезет!
Повезло. Через полчаса на спиннинг поймался щуренок где-то сантиметров двадцать. Дымова захлопала в ладоши и предложила сварить уху. Они сложили улов на берегу в небольшой ямке, и Олег поплыл ставить лодку на место. Когда вернулся, Дымова уже приготовила чай. Они попили чай с хлебом, подсушенным на огне, и начали готовить уху.
Из палатки Дымова принесла небольшой походный котелок и складную металлическую конструкцию, повесила котелок на крючок и начала готовить место для костра. Олег удивился, когда узнал, что бывают разные виды костров.
— Сейчас мы будем разводить костер типа «шалаш», — Дымова сложила поленья, — а вчера мы готовили на костре типа «колодец».
— А чем они отличаются?
— Костер «колодец» — самый простой вид костра. Он дает низкое и широкое пламя. Дрова укладывают наподобие сруба избы. В «колодце» дрова сгорают медленнее, чем в «шалаше», образуется много углей, которые и создают высокую температуру. На «колодце» быстро готовится пища. Ты сам в этом убедился.
— А «шалаш»?
— «Шалаш» тоже простой и распространенный тип костра. На растопку наклонно кладут толстые поленья и палки и со стороны ветра оставляют между ними отверстие. Получается что-то похожее на шалаш. Этот костер очень прожорлив и требует постоянного подкармливания порциями дров, но горит жарко. Нам для ухи нужен вот такой маленький «шалашик».
— А какие еще бывают костры?
— Еще бывает «пирамида», «звездочка», «полинезийский». Бывает просто ночной костер.
Олег слушал и запоминал. Он уже не удивлялся тому, что в его сне костер оказался живым.
Дымова из палатки принесла пакетик пшена.
— У тебя что там, магазин? — засмеялся Олег.
— В поход нельзя ходить без запасов! — Дымова улыбнулась. — Не всегда же встречаешь рыцаря!
На приготовление ухи ушел весь запас дров. Олег успокоил Дымову и сказал, что сходит к березе и принесет еще одну вязанку. Он с интересом рассматривал конструкцию, на которой висел котелок. «Себе такую сделать можно», — подумал он, надел перчатки и снял котелок с крючка.
— Пойду искупаюсь, пока уха настоится, — сказала Дымова.
— А я дрова принесу.
Дрова были там же, где Олег их и оставил. Он тоже с удовольствием искупался и поспешил обратно. Дымова сказала, что уху надо пить, а не есть ложкой, но так как из посуды есть только кружки для чая, то придется пить из них. Они черпали кружками уху из котелка, произносили тосты, смеялись, и к Олегу снова вернулось чувство праздника. Он помог помыть котелок, собрал в чехол металлические трубки, потом прилег возле костра и, глядя на облака, неожиданно уснул.
Ему снился питон Каа из мультфильма про Маугли. Он был этим питоном, а у Маугли угадывались черты Дымовой. «Смотри, у меня лопнула кожа!» — говорил он. «Конечно, лопнула! Она же маленькая стала! Вылезай из нее!» — говорил Маугли. И он начал вылезать. Было тяжело, он кряхтел, напрягал мускулы, но выползал. Он ощутил такую легкость, освободившись от старой кожи, посмотрел на себя вчерашнего и… проснулся.
Солнце уже двигалось к закату. Полнеба было розовым, и розовой была вода в реке.
— Проснулся? — спросила Дымова. — Ты проспал три часа!
— Ага! — потянулся Олег. Ему было легко и спокойно.
— Рыбу отнесешь своим?
Олег задумался.
— Не. Завтра. Может, сейчас еще чего-нибудь наловлю.
Дымова ничего не сказала и пошла к реке. Олег взял удочки и тоже пошел к реке. Они просидели на берегу до темноты, рассказывая друг другу байки: Олег — рыбацкие, Дымова — туристические. Олег наловил с десяток судачков, добавил их к утренним карпам и закрепил сетку на берегу у воды.
— Какой костер делаем сегодня? — спросил Олег.
— Костры разводят, — ответила Дымова, складывая поленья. — Сегодня разведем просто ночной костер.
Олег сел возле костра и снова обнял руками колени. Он смотрел на огонь и с грустью думал, что праздник закончился, и теперь во вчера останется и этот день, а как ему жить завтра, он никак не мог понять.
— О чем задумался? — спросила Дымова, протягивая ему чай.
— Да так… Все хорошее осталось во вчера…
— Недавно стихи прочитала в журнале:
Ты бежишь за вчерашним днем,
А его уже больше нет.
Он сгорел голубым огнем,
И от дыма растаял след.
Обаянье вчерашних рук
Не согрело усталых плеч,
Белый снег на зеленый луг,
Как забвение, должен лечь.
Легким выдохом растопи
На стекле ледяной обман.
Не твои ли следы в степи
Заметает седой буран?
Ах, как сладко тает в груди,
Затухает последний зной
Над сверкающей впереди
Беспощадною белизной.
— Хорошие стихи, — задумчиво сказал Олег. — Но… какие-то они незаконченные…
— Ты разве умеешь писать стихи?
— Не, никогда не писал!
— Так чего ты решил, что они не закончены?
Олег помолчал. Потом пошевелил угли, и они вспыхнули ярче.
— За беспощадною белизной должно быть что-то еще!
— В смысле?
— Ну… за ней должно быть видно что-то… как за стеклом. Или как в зеркале. До него нельзя дойти, но его должно быть видно!
— Ого! Как глубоко ты заглянул! — Дымова посмотрела на него с интересом. — У тебя получится писать стихи. Попробуй!
Они еще немного посидели.
— Я пошла спать, — сказала Дымова и вынесла ему плед из палатки. — Спокойной ночи!
— Спокойной ночи!
«С ней пойду, — решил он. — Отнесу рыбу домой завтра, соберу вещи и вернусь!» И с этой мыслью он быстро заснул.
Проснулся, едва только забрезжил рассвет. Взвалил на плечо сетку с рыбой и пошел в село. В доме пахло чем-то кислым. Он налил в ведро воды, опустил туда рыбу и поставил его на стол так, чтобы было видно. Мать спала на диване, обняв пустую бутылку, Анатолий храпел рядом на полу и тоже в обнимку с бутылкой. «Да, праздник удался, — подумал Олег. — Действительно, мы разные люди, и мое место не здесь».
Вещей у него особо не было. Олег сложил все, что попалось под руку, достал паспорт, документ об окончании девяти классов, спрятал удочки за шкаф и пошел обратно.
…На берегу никого не было. Возле потухших углей лежал клетчатый плед. Олег поднял его и прижал к себе. Постоял так немного и порылся в сумке в поисках сигареты. Он сидел на траве возле потухшего костра и неторопливо, по-взрослому, курил и думал, что два дня назад он бы, наверное, расплакался. Но сейчас он стал рыцарем. Он решил не возвращаться домой, а идти пешком в город и сдать документы в какое-нибудь учебное заведение, и чтобы обязательно с общежитием.
И неожиданно он подумал, что те стихи про вчерашний день можно закончить так:
И остался мне теплый плед
На вчерашней помятой траве.
И развеялся ее след,
Как и дым в твоей голове…
Старуха Иезекииль
(детективная фантазия по Л. Кудрявцеву)
Звонок комиссара Геррна застал меня в пабе, куда я зашла выпить пинту пива. Вот страшно люблю пиво! Особенно вишневое.
— Сержант Фанни, — голос был уставшим, — я понимаю, что вы уже расслабились, но я вас очень прошу ненадолго вернуться в участок.
Придется вернуться. Все равно мое любимое пиво кончилось, и бармен еще не установил новую бочку.
Я шла в участок и почему-то чувствовала легкую тревогу. Комиссар Геррн был на приеме у премьер-министра, и мало ли какие указания он получил.
— Что вы знаете об эликсире вечности? — сразу спросил комиссар, едва я села на потертый кожаный стул за Т-образным столом.
Я растерялась. Неужели до него дошли разговоры, что для опытного аналитика я слишком молода?
— Очень мало, — сказала я и, кажется, покраснела.
— Я не спрашиваю, принимали ли вы его! — устало улыбнулся комиссар. Улыбка получилась искренней. — Я имел в виду, не знакомы ли вам компоненты, которые входят в его состав?
— Нет! — сказала я слишком поспешно.
— Вот здесь дела о контрабандной вырубке вересковых пород деревьев в наших южных провинциях за последние два года. — Он указал на две огромные коробки у себя на столе.
— Мы же не занимаемся контрабандой! — удивилась я.
— Теперь занимаемся, — немного раздраженно сказал Геррн. — По личной просьбе премьер-министра. Проанализируйте их как можно быстрее. Может, придется туда съездить. Вы же бывали в тех краях, сержант Фанни?
Врать было бесполезно. Эти сведения находились в моем личном деле.
— Да. Мои родители там жили.
— Я знаю. Поговорите с местными жителями. Кстати, именно местные забили тревогу. Особенно одна пожилая женщина.
— А почему премьер-министр заинтересовался вырубкой деревьев именно в южных провинциях? — спросила я, заглядывая в одну из коробок. Там было около пятидесяти папок.
— Премьер-министр курит трубку, — ответил Геррн. — Более того, он заядлый коллекционер.
— И…?
— Вы знаете, из чего делают курительные трубки?
— Нет.
— Их делают из бриара.
Я изобразила на лице абсолютную тупость.
— Бриар, — начал объяснять он, — материал из плотного древовидного нароста между корнем и стволом кустарника вереска. Выполняет роль резервуара, в котором хранится запас воды и полезных веществ, нужных для жизнедеятельности растения. В наших южных провинциях сухие почвы, богатые кремнием. Бриар, выросший на таких почвах, даёт необходимое по качеству, жаростойкости и прочности сырьё для производства трубок. Кремниевая кислота не дает трубке гореть, а пористая структура бриара превосходно впитывает влагу, образующуюся при курении. Для развития такого бриара необходимо от 30 до 40 лет, но лучшие заготовки получаются из столетних растений.
— Понятно, — сказала я. — Нужно выяснить, куда уплывает будущая коллекция премьер-министра!
Я взяла одну коробку и понесла к себе в кабинет. Геррн взял вторую и пошел за мной.
— Коллекция коллекцией, но я не зря спросил у вас об эликсире вечности. — Геррн поставил коробку на мой стол. — У меня есть все основания считать, что бриар и есть последний компонент для синтеза эликсира. Поэтому его вырубают. Сегодня уже поздно, а завтра я вас поподробнее введу в курс дела.
— Давайте уже закончим сегодня, чтобы завтра я сразу приступила к анализу, — предложила я.
Комиссар Геррн устало посмотрел на меня. Потом надавил пальцами на глаза и несколько секунд так постоял.
— Наверное, вы правы, сержант. Давайте закончим сегодня.
Я включила кофейную машину. Геррн устроился в углу дивана для посетителей. Я подала ему кофе и уселась зеркально его позе в другом углу.
— Я расскажу вам историю, которая началась задолго до основания нашего государства, — начал Геррн. — Давным-давно в другом государстве жила очень способная студентка-химик. И вот однажды она синтезировала некое вещество, которое, как оказалось, воздействовало на генетическую память клеток. Клетки постепенно регенерировались и в дальнейшем бесконечно перестраивали организм. И вот тут она совершила всемирную глупость — опробовала его на себе и объявила о своем открытии. Естественно, нашлись те, которые захотели это вещество тоже на себе опробовать. Она снова синтезировала этот препарат и предложила его всем желающим.
— А откуда она взяла рецепт этого эликсира? — удивленно спросила я.
— У вас есть Библия? — Геррн повернул голову к книжному шкафу.
— Есть, — я встала и подала ему с верхней полки пыльную книгу в кожаном переплете.
— Не читаете? — спросил он, стряхивая пыль.
— Некогда, — ответила я и достала из ящика влажные салфетки.
Он вытер руки и открыл книгу.
— Так. Книга пророка Иезекииля, глава сорок пятая. Читайте с десятого стиха.
— Да будут у вас правильные весы и правильная ефа, и правильный бат.
Ефа и бат должны быть одинаковой меры, так чтобы бат вмещал в себе десятую часть хомера и ефа десятую часть хомера; мера их должна определяться по хомеру, — начала читать я и недоуменно посмотрела на Геррна.
— Дальше. До четырнадцатого стиха.
— В сикле двадцать гер; а двадцать сиклей, двадцать пять сиклей и пятнадцать сиклей составлять будут у вас мину. Вот дань, какую вы должны давать князю: шестую часть ефы от хомера пшеницы и шестую часть ефы от хомера ячменя; постановление об елее: от кора елея десятую часть бата; десять батов составят хомер, потому что в хомере десять батов. И где здесь рецепт?!
— Хомер — это 220 литров, бат — 22 литра, ефа — самая большая мера сыпучих тел. Дальше я не знаю. Гениальность этой студентки в том, что она все эти древние меры привела в соответствие с современными и подумала, что если по этим мерам построили вечный город, то почему нельзя попробовать «построить» вечного человека! Она собрала все меры пшеницы и ячменя и в чаше из бриара синтезировала вещество, которое назвали эликсиром вечности.
— А что это за дань, которую должны давать князю, и кто такой этот князь?
— Князь — это человек, который этот эликсир принимает. А чтобы клетки получили способность к постоянной регенерации, человеку необходимо выпить шестую часть ефы от хомера пшеницы и шестую часть ефы от хомера ячменя, ну и так далее.
— Вы думаете, что кто-то решил снова синтезировать этот эликсир? Поэтому у нас вырубают вересковые деревья, чтобы сделать чашу из бриара! — сказала я. — И коллекция премьер-министра здесь действительно ни при чем!
— Вы хороший аналитик, сержант Фанни! — сказал Геррн. — И у вас хороший кофе. Не будет большой наглостью, если я попрошу еще чашечку?
— Скажите, комиссар, — я подала ему еще кофе, — вы думаете, что у кого-то хватит ума снова синтезировать этот эликсир?
— Думаю, что нет. Дело в том, что вересковые деревья уже вырубили везде, но так и не смогли сделать правильную чашу. Эти деревья остались только у нас. Так что коллекция премьер-министра все-таки под угрозой! — улыбнулся Геррн. — А препарат, синтезированный в «неправильной чаше», влияет на мозг и через некоторое время вызывает слабоумие. Представляете этот ужас — вечный кретин! Этих придурков и иже с ними двести лет назад вроде бы всех переловили и ликвидировали, но дров наломать они все же успели. Эликсир объявлен вне закона, и его производство карается смертной казнью во всех государствах.
— А где теперь эта студентка? — спросила я.
— Не знает никто. Она где-то затаилась. За нанесенный ущерб и преступление против человечества ей грозит смертная казнь как минимум в пяти государствах и пожизненное заключение как минимум в трех. За ее поимку объявлено вознаграждение, соизмеримое с десятилетним бюджетом нашего государства. Так что желаю вам удачи!
Утром я поехала в южные провинции. Давно я там не была, и вряд ли в тех местах остались люди, которых я могла знать. К тому же аналитика из криминальной полиции явно будут не рады видеть.
Я показала свой жетон шерифу. Если он и был недоволен, то непроницаемая каменная маска на лице скрывала все чувства. Мы подошли к вересковой аллее. Несколько молодых тридцатилетних деревьев были варварски выкорчеваны, а плотные древовидные наросты между корнем и стволом аккуратно выпилены.
— Я могу поговорить с той женщиной, которая обратила внимание на вырубку аллеи?
— Я вас провожу к ее хижине! — любезно, но немного иронично сказал шериф.
Я не обиделась. Он ведь хотел, чтобы я побыстрее убралась с его участка.
Я подошла к красивой седовласой женщине и села рядом на теплый длинный камень. Пятьсот лет назад эта женщина выглядела точно так же. Она молча протянула мне раскуренную трубку. Я вдохнула дым. Хороший табак. Вишневый. Такой, как я люблю.
— Здравствуй, Иезекииль! — тихо сказала она.
— Здравствуй, мама!
Мы молча сидели и курили трубку, передавая ее друг другу. Что мы можем сказать этим несчастным? Ведь бриаровая чаша должна быть из тысячелетнего дерева, и синтез в ней можно делать всего лишь один раз. А такое дерево было одно, и эликсира в чаше хватило только на двоих.
— Ты знаешь, что за мою голову назначена большая награда? — сказала я, выпуская колечко дыма.
— И что ты им скажешь, когда тебя все-таки арестуют?
Если бы у меня был ответ…
Николаевка, 23.05.2016
С точки зрения скрипки
(Музыкальная история)
Моей учительнице и ее уникальной Скрипке посвящается
Мастерская Гаспара да Сало. Брешия, Италия. 1596 год
Она помнила себя еще несмышленой заготовкой. Пожилой итальянский Мастер достал чертежи, по которым работал свои скрипки сам хозяин мастерской, взял в руки доску из тирольской ели и внимательно ее рассмотрел. Потом, что-то напевая, он стал подбирать подходящий для нее рисунок на древесине клена.
Мастер легонько простукивал все дощечки в разных местах и прислушивался. Когда стук его сердца вошел в резонанс с древесиной, он отложил дощечки в сторону и задумался. Какая судьба будет у этой скрипки? Ему почему-то казалось, что скрипку ждут большие приключения.
Мастер начал работать.
«Как же тебя назвать?» — думал он, вычерчивая широкие прямые эфы.
— Я хочу, чтобы меня называли просто Моя скрипка! — срезонировала она ему в ответ.
— Хорошо, Моя скрипка! — напевая, сказал Мастер. — Сейчас ты моя, но слушаться ты будешь только того, кто будет называть тебя именно Моя скрипка.
Мастер стал настраивать ее деки в кварту, делая их неравномерными и убывающими по толщине от душки к краям.
— Зачем так? — легонько прогудела резонаторами скрипка.
— Это даст тебе богатый обертонами звук. Этот звук будет бархатного альтового тембра, такой, как низкое сопрано, — ответил Мастер.
Он с любовью покрыл ее темным грунтом и долго думал, какой бы лак для нее выбрать.
— Прозрачный, — попросила скрипка. — Тогда будет хорошо виден золотисто-коричневый грунт.
Когда скрипка была готова, Мастер взял ее в руки, и она запела. Волшебные звуки заполнили всю мастерскую. Особенно старался басок — он звучал мощно и патетично.
— Я уже стар, — сказал Мастер. — И ты моя последняя работа. Когда ты будешь звучать в руках музыкантов, всегда вспоминай свое происхождение: материал, из которого ты сделана, и те приемы, которые я использовал при твоем изготовлении. Ведь в тебе переплелись все тайны воздуха, воды, земли и моего сердца. В путь, Моя скрипка!
Скрипка благодарно зарезонировала верхней декой. Маленькая душка передала эти колебания нижней деке, и эта благодарность отозвалась в сердце Мастера.
Дом саксонского барона. Дрезден, Германия. 30-е годы XIХ века.
Переезд она перенесла хорошо. Скрипка чувствовала, как футляр бережно держали в руках. Ей уже давно надоела эта поза покоя, которая длилась несколько лет, ей хотелось звучать, звучать и звучать! Наконец футляр открыли, и она узнала язык той местности, под небом которой выросло дерево для ее верхней деки.
— Вильгельм! Сынок! Мы с мамой поздравляем тебя с совершеннолетием!
Юноша вынул ее из футляра и долго ею любовался. Он с восторгом прикасался ко всем ее завиткам, гладил обечайки, повторял изгиб эфов.
— Моя скрипка! — воскликнул он и взял смычок.
Она затрепетала и запела в его руках мощным полным звуком. Таким, каким создал его Мастер! Вильгельм кружился по комнате и играл, играл, играл! Она отвечала ему даже на самое слабое нажатие смычком, звучала чисто и ясно, с той сладкой пронзительностью, которая производит неизгладимое впечатление на слушателя.
— На таком инструменте не стыдно будет играть перед королем Фридрихом! — сказал Вильгельм, опуская смычок.
Играть перед королем! Верхняя дека зарезонировала. Играть перед королем!! Маленькая душка начала колебаться и пульсировать. Играть перед королем!!! Нижняя дека тоже вошла в резонанс. Эти колебания отозвались в сердце Вильгельма, и у него от переизбытка чувств на глазах появились слезы.
Вильгельм обожал ее. Он попросил маму на суконной салфетке красными буквами вышить его имя. Заботливо прикрывая этой салфеткой скрипку, Вильгельм всегда ставил футляр возле своей кровати, и первое, что он делал, проснувшись утром, говорил: «Guten Morgen, meine Violine!» Она гудела ему в ответ резонаторами и ждала, когда он возьмет ее в руки. Вместе с Вильгельмом они за 60 лет переиграли всего Вивальди и Моцарта, выступали перед эрцгерцогом Австрии с произведениями Бетховена. Бесчисленное количество раз выходили на сцену Земпер-Оперы и играли для своего короля.
К сожалению, дети и внуки Вильгельма не видели себя в музыке. Поначалу каждый из них пытался учиться играть на «скрипке Вильгельма», но вскоре ее положили сначала на полку, а потом и вообще убрали с глаз долой в темный чулан. Она снова погрузилась в позу покоя и заснула на долгие-долгие годы.
Концертный зал филармонии. Берлин, Германия. 1944 год.
Футляр снова открыли.
— Тебе повезло, Иоганн! — услышала скрипка. — Где ты нашел такой хороший инструмент?
— Купил у разорившегося саксонского барона. Он продал скрипку своего прадеда по вполне сносной цене, — сказал Иоганн. — Но что-то она не звучит. Я уже месяц пытаюсь ее разыграть, и никак!
«Ничего ты не понял, Иоганн! — подумала скрипка. — Для тебя я так и осталась «скрипкой Вильгельма».
Несколько пар рук аккуратно потрогали завиток, и несколько пар глаз внимательно рассмотрели все ее изгибы. Скрипке это было неприятно. Если бы она умела фыркать, она бы фыркнула.
— Скрипка с характером! — сказал кто-то из музыкантов и стал рассматривать салфетку. — Вильгельм. Тезка нашего маэстро.
— Барон сказал, что его прадеду эту скрипку в подарок привезли родители из Италии. Кажется, ее купили у кого-то из родственников Клаудио Монтеверди. Вильгельм был первой скрипкой в симфоническом оркестре Земпер-Оперы в Дрездене и был любимцем саксонского короля Фридриха ІІ, — сказал Иоганн.
— Маэстро идет! — услышала скрипка, и музыканты расселись по местам.
— Репетируем Концерт для оркестра Белы Бартока, — сказал маэстро Вильгельм[1].
Зашуршали ноты, задвигались пюпитры, музыканты начали подстраивать инструменты. Скрипка любила эти звуки. Она любила концерты, публику и аплодисменты. Ей понравился маэстро, который очень необычно дирижировал, но каким-то образом его палочка погружала оркестрантов в гипноз.
И она запела! Звучала неполным звуком, но все равно сильно и даже несколько сурово. Маэстро Вильгельм довольно посмотрел в сторону Иоганна.
После репетиции Иоганн удивленно рассматривал инструмент. Он ничего не мог понять — у него было такое впечатление, что скрипка играла сама по себе! «Да, скрипка с характером!» — подумал он, аккуратно положил ее в футляр и заботливо прикрыл салфеткой.
Им больше не удалось сыграть Концерт для оркестра. Следующая репетиция не состоялась. Едва Иоганн зашел в Концертный зал Берлинской филармонии, как началась бомбардировка. Все музыканты побежали в бомбоубежище. Побежал и Иоганн. Скрипке было очень страшно. От непонятных вибраций у нее содрогались резонаторы, струны то сжимались, то разжимались, колки испуганно скрипели!
— Скрипка моя! — закричал придавленный обломками Иоганн и откинул ее в сторону. — Спасайся!
Она полетела в безопасное место, направляемая силой его взгляда. Даже сквозь футляр она почувствовала, как оборвалась жизнь Иоганна. От удара душка еще долго колебалась, пытаясь успокоить беспорядочные вибрации обеих дек. Она снова забылась в темноте футляра.
Через какое-то время кто-то достал ее из-под завалов и открыл футляр. Она услышала восторженные восклицания на незнакомом языке.
Площадь перед разрушенным зданием филармонии. Берлин, Германия. 26 мая 1945 года.
Маэстро Лео иногда говорил на незнакомом языке, и она его не совсем понимала, но сейчас он открыл футляр и сказал по-немецки молодому скрипачу:
— Смотрите, Себастьян, какой прекрасный инструмент! Я нашел его в развалинах филармонии после бомбежки. Просто удивительно, что он остался цел и невредим! Возьмите его себе!
У Себастьяна никогда не было своей скрипки. Он всегда играл на чужих.
— Моя скрипка! — с восторгом сказал Себастьян и поцеловал верхнюю деку.
Для первого концерта под открытым небом в освобожденном Берлине маэстро Лео Борхард[2] выбрал Четвертую симфонию Чайковского. Скрипка недоуменно подстраивалась к другим инструментам. Неужели будут играть здесь? Она еще ни разу не играла на таком большом пространстве. Себастьян услышал ее волнение.
— Я тоже еще ни разу не играл на такой большой площади! — тихо сказал он ей. — Давай попробуем вместе!
И они вместе понесли звук далеко, остро и легко! А какие были аплодисменты! Маэстро Лео очень хвалил Себастьяна, а тот бережно прижимал к себе Свою скрипку.
Берлин, Германия. 23 августа 1945 года.
Сегодня они отыграли двадцать второй по счету концерт под открытым небом. Маэстро Лео с удовольствием дирижировал своим оркестром на всех площадях Берлина. Скрипка была очень довольна. Себастьян уже со второго концерта стал первой скрипкой оркестра, и все благодаря ей. После каждого выступления Себастьян всегда благодарил ее, и она тихонько гудела эфами ему в ответ. Они возвращались домой на машине из американского сектора оккупации. Маэстро Лео, Себастьян и еще один скрипач из оркестра весело смеялись и обсуждали репертуар для следующего концерта. Водитель не заметил запрещающий сигнал поста американских войск и проехал его. Раздались выстрелы. Маэстро Лео погиб сразу. Себастьяна на повороте выкинуло из машины, он упал на острые заграждения и умер, прижимая свою скрипку к сердцу. На маленькой душке из резонансной ели появилась капелька влаги. Скрипка плакала.
— Уберите этот мусор куда-нибудь! — вскоре услышала она.
Ее вместе с другой скрипкой затолкали в ящики и куда-то увезли. И она снова на много лет погрузилась в темноту.
Квартира полковника в отставке. Украинская ССР. Начало 60-х годов.
Она проснулась от того, что кто-то взял футляр и стал стряхивать с него пыль. Из позы покоя выходить не хотелось. Она прислушалась. Говорили на том языке, который она иногда слышала от маэстро Лео. Футляр открыли. Побитую молью суконную салфетку с вышитыми алыми буквами бесцеремонно сдернули. С салфетки посыпалась пыль и неприятно заскрипела на струнах.
Похоже, кому-то предлагали выбрать скрипку. Рядом мягко и приятно, но несколько глуховато зазвучала ее соседка по полке. «Весьма недурно!» — оценила скрипка игру юного музыканта. Она уже хотела порадоваться за свою подругу и снова задремать, как вдруг резонаторами уловила чьи-то слова:
— Тебе ведь нужна концертная скрипка! Попробуй другую!
Она не поняла смысла всей фразы, но слово «концерт» в музыкальном мире на всех языках звучит одинаково. Что? Концерт?! Снова концерт, снова публика, снова аплодисменты! Она затрепетала и легонько загудела резонаторами.
Нежные девичьи руки вынули ее из футляра. Скрипке стало немного стыдно за окаменевшую пыль от канифоли на ее верхней деке и струнах. Девочка тронула струны смычком. Душка своей вибрацией вошла в резонанс со стуком сердца девочки, и они вместе запели! Скрипка окутала девочку чистым светлым звуком! Она разложила звуки на гармоники, разделила их по высоте, по тембру, и в комнате возник эффект расширения пространства! Девочка оказалась одна в этом пространстве, а скрипка своим звуком больше никому не позволила проникнуть в него. От взмаха смычка образовались легкие прозрачные бабочки. Они разлетелись в разные стороны, чтобы исчезнуть далеко-далеко за пределами маленькой комнаты!
— Ну, какую выбираешь? — скрипка уже понимала язык.
Девочка задумалась.
— На этой играть легче,— показала она на скрипкину подругу. — А на этой тяжело… Но звук!
— Ничего! Разыграешь инструмент!
— Тогда… Моя скрипка — вот эта! — девочка решительно взяла старинный футляр.
Пыльную суконную салфетку положили отдельно, и скрипка была за это благодарна — хотелось отдохнуть от пыли. Покачиваясь в футляре в руках своей новой хозяйки, скрипка думала, что она обязательно перестроит свои резонансные точки под ее пальцы. Она знала, что при вибрации в дереве возникают пучности и узлы. В этих точках дерево прогибается и становится мягче. Инструмент тогда начинает лучше отвечать музыканту. Так что разыграемся!
Украинская ССР. Музыкальное училище имени И. Карабица. Начало 70-х годов.
Они вместе носились по длинным коридорам, вместе разучивали все новые и новые произведения. Вместе выступали на музыкальных фестивалях и вместе купались в аплодисментах. Скрипка привыкала к современной музыке, и ей нравилось всё. Нравился шум репетиционных аудиторий, и нравились новые молодые подруги-скрипки. Она чувствовала себя молодой! Свою хозяйку она на немецкий манер называла Людвигой. Людвига была очень талантливой скрипачкой и лучшей студенткой на курсе. «Я тебя люблю, моя скрипка!» — всегда говорила Людвига, вынимая ее из футляра. И скрипка ей отвечала легким эхом. Сложные пассажи они вместе играли так виртуозно, что никому другому это было не под силу!
Часто во время лекций по теории музыки скрипка и ее другие подруги отдыхали в отдельной аудитории. Как-то раз туда зашел молодой человек и начал выбирать себе скрипку для репетиции. Он собирался поступать в консерваторию, но свой собственный инструмент приобретать не торопился. Он в недоумении рассматривал ее необычный футляр. Затем достал скрипку, повертел ее в руках, потрогал места на верхней деке, на которых стерся лак после удаления старой грязи, и пошел в концертный зал.
Скрипка дала неполный звук, но молодой человек остался доволен.
«Нет у него души, — подумала скрипка, когда ее снова положили в футляр и отнесли в общую аудиторию, — одна техника!»
Молодой человек взял за правило приходить в класс и брать ее для репетиций. Хотя скрипка была не прочь лишний раз позвучать, от бесцеремонности, с которой бездушный скрипач вынимал ее из футляра, у нее возмущенно резонировала душка. Занятия прекратились внезапно.
— Мне нужна моя скрипка! — это Людвига заглянула в концертный зал. — Можно я возьму?
— Заберите своё барахло! — изображая строгость, сказал заносчивый скрипач.
Скрипка замерла от неожиданности. На душке от обиды появилась микроскопическая капелька влаги. Людвига поняла состояние своей любимицы.
— Не слушай никого! — тихо сказала она ей. — Если бы ты была плохой, он бы на тебе не играл!
В следующий раз, когда молодой человек снова бесцеремонно вытащил ее из футляра и начал репетировать, она свистела и трещала, заставляя его играть фальшиво. Он разочарованно положил ее футляр и больше не трогал. А скрипка с Людвигой начали готовиться к новому конкурсу.
Музыкальная школа в небольшом провинциальном городке.
Она лежала в открытом футляре на крышке фортепиано и ждала следующего ученика. Как же круто поменялась ее жизнь! Хотелось концертов, фестивалей и аплодисментов, но педагогическая деятельность оказалась ничуть не хуже!
Поначалу скрипка очень обиделась. От всех перенесенных переживаний маленькая душка у нее все-таки лопнула! Мастер-реставратор поставил новую из прикарпатской смереки. Мастер скрипке не понравился.
— Сомневаюсь я, что это скрипка подлинная, — сказал он тогда, рассматривая ее со всех сторон, — скорее всего, это подделка!
Скрипка даже не захотела что-либо прорезонировать ему в ответ.
«Я-то все про себя знаю, а ему совсем не обязательно!» — подумала она и сосредоточилась на своих новых резонансных точках. Ведь нужно будет снова разыгрываться!
Они с Людвигой приехали в маленький провинциальный городок ненадолго. Во всяком случае, так думала Людвига. Она собиралась немного поработать учителем музыки, а потом продолжить музыкальную карьеру в одном из оркестров. Но скрипка не возражала бы и против сольной концертной деятельности. И вот когда уже все варианты были рассмотрены и нужно было сделать выбор, вмешалась любовь. Черноволосый красавец, однажды взявший Людвигу за руку, изменил в жизни всё! И вот они уже больше 40 лет вместе с ним идут по жизни, растят внуков и очень любят свой маленький город. А Людвига и скрипка «держат в звуке» маленьких скрипачей и воспитывают культурных музыкантов-любителей.
Ручка на футляре давно отломалась. Но Людвига принципиально не хочет приобретать для нее другой — она очень гордится этим футляром.
Николаевка, май-июнь 2016.
[1] Имеется в виду Вильгельм Фуртвенглер, дирижер Берлинского филармонического оркестра.
[2] Лео Борхард, немецкий дирижер российского происхождения. Погиб 23 августа 1945 года.
Об авторе:
Елена Шапран, родилась в городе Макеевка Донецкой области (Украина). Окончила Донецкий политехнический институт (теперь это университет) в 1987 году. По образованию инженер-энергетик. В институте играла в КВН и неожиданно для себя стала автором студенческого театра эстрадных миниатюр.
После окончания института преподавала электротехнику в ПТУ, но вскоре перешла в ПАО «Донбассэнерго» инженером по эксплуатации электротехнического оборудования и работаю на этом предприятии уже 25 лет. За 25 лет я много чего написала «в стол». Все, что пишу, называю «Картины в прозе». Вот есть стихи в прозе, а у меня картины.
До 8 сентября 2014 года жила в Донецке, но была вынуждена в спешном порядке покинуть любимый город: во время проведения антитеррористической операции (АТО) был разрушен мой дом. Сейчас живу в небольшом городке Николаевка Славянского района и работаю на электростанции по специальности.
Именно здесь литература стала частью моей жизни. Теперь блокнот постоянно ношу с собой и описываю все, что вижу вокруг: пейзажи, житейские ситуации и, главное, людей. Именно люди и общение с ними помогают мне преодолевать трудности!
