Медвежий угол
И тогда, в достославные времена, называли эти места медвежьим углом. Ныне взорвали скалы, засыпали болота, возвели мосты над бурными речушками, прикатали асфальт. И возникли дороги, коих и не было здесь никогда: с фонарями, тротуарами, туалетами-скворечниками – благолепия такого нет и на знаменитом, отмеченном в песнях и легендах тракте, что вьётся по противоположному, правому берегу не менее воспетой реки. Все живописные места вблизи сёл застроили, вырыли котлованы, напустили воды, поставили на вечные стоянки фрегаты с яркими парусами, медными пушками, торчащими жерлами из бортов. Подались и выше по реке, в труднодоступные места: в горы, тайгу, терема – влезли на скалы, заселили острова…
И подвели газ, ЛЭП-35. И назвали злачные заведения экзотическими, невиданными-неслыханными доселе именами. И возвели высотные отели, и поставили казино. И образовалась Зона… Игровая зона.
По шоссе неслись два внедорожника, блестя чёрными полированными боками. С вершины горы машины виделись шустро бегущими большими тараканами.
Таня заметила автомобили почему-то издалека, машины выскочили на простор поляны, притормозили пред поворотом к их усадьбе, и стало ясно – к ним. У помпезно-аляповатого парадного подъезда разноцветного двухэтажного дома, обставленного декоративными заборами-плетнями, медведями в дереве, камне, металле, гипсе повсюду, из машин вышли люди, несколько человек. Их уже ждали девчонки в форменной амуниции, с белыми фартучками.
«Как послушные школьницы», – Таня легко усмехнулась. Среди толкотни прибывших выделялся большой человек в чёрной просторной одежде – халате. Большой человек пошевелился, обернулся, мелькнула белая борода, и что-то просияло ниже, на животе. «Так это поп! Батюшка! – Таня улыбнулась. – Занятно, ещё их не было».
Таня смотрела на горную долину с рекой, противоположную, за рекой, покрытую густым лесом гору Синюху… В детстве они всегда ходили на весенних каникулах на гору. Гора тогда была почти голая, сейчас же она поросла лесом. Долго, трудно ползли на вершину, потом жгли костры, пекли картошку, палили на южном склоне траву. Катались на спине по твёрдому насту в логах, бесились… И всегда сильно хотелось пить.
– Ну-ка, Танюшка, сбегай на родник за водой, – это двоюродный брат Бориска.
Жара, припекает. Родник далеко под горой. И Таня бежит, приносит. Старшие братья пьют. И когда уже ничего не остаётся, родной братик замечает, что Таня не спускает глаз с бутылки:
– А ты сама-то пила?
– Нет.
Таня вздохнула, поднесла к лицу букет с большими красно-бордовыми яркими цветами, объёмно вдохнула: сочный терпкий запах ударил в ноздри, голову. Таня слегка пошатнулась, шагнула с горы, и её понесло вниз…
– Где ты шатаешься?! – Хозяин, раздражённо пыхтя, взглянул на цветы, дёрнул руками.
– Так обеденный перерыв, Виктор Палыч.
– Меньше разговаривай, иди помоги девчонкам, там приехали гости. Да, цветы…марьи- коренья? Ещё остались… Отнеси в гостиную.
И хозяин, прихрамывая, переваливаясь с боку на бок и откинув голову назад, бодро поковылял к выходу, на простор усадьбы.
Как-то однажды Виктор Павлович с добрыми намерениями подступил к Тане, но получил отказ, прямо-таки отпор. Выгнать Таню он не мог, обязан был матери Тани: Любовь Васильевна спасла его, можно сказать, от верной смерти: вовремя оказала первую медицинскую помощь – Виктор Павлович попал в жестокую аварию.
Поместье сие создавалось долго, мучительно долго, многими усилиями: и партнёрство, и бюджетные деньги, и займы, и кредиты, и ещё чёрт знает что… Но! Вот стоит оно, раскинулось привольно в прозрачном сосновом бору на высоком скалистом берегу чистой, стремительно-холодной реки в лучшем месте земли, по качеству и толщине гумуса имеющей соответствие только в Канаде! Да что там! На родине! На своей родине!
Случилась и здесь оказия-неприятность: навернулся с утёса неадекватный товарищ, ночью. Когда летел, успел крикнуть «э-э-й» – и канул с концами. Верно, потащился любоваться восходящей над горой луной… Поставили на краю обрыва крепкую загородку, теперь люди отдыхающие любуются природой, опершись на перила. И смотрят в пропасть с бурно шумящей рекой.
На кухне уже готовились кушанья.
– Тебе велено барином, красна девица, подать гостям скоромное, – ехидно объявила Надька-тараторка. Надька стояла у окна с сигаретою в тонких прозрачных пальцах, дула в форточку.
– Хватит курить-то! – строго сказала Таня.
– Мне только это удовольствие и осталось, – прищурила по привычке серый глаз Надька, уклонив голову от тонкой змейки дыма, косясь на статную фигуру Тани. – Это ты вон у нас…всегда востребована.
– Что ещё? Может, ты скажешь?
– Это потом…
Таня взглянула на женщин, они хмуро занимались своими делами.
– …А поп-то важный, – болтала дальше Надька, – знатный, с шестёрками, видно, какой-то иерарх. С крестом во всю пузу. Идё-о-от. – Надька выскочила на кафельную сцену, выпятила тощий живот, изобразила походку – нараскоряку – попа.
– Побойся Бога, Надежда.
– А что, я Бога, тётя Маша, не трогаю. Этот поп, он же посредник.
– Никакой он не средний, а главный какой-то батюшка. Вот услышут, как ты тут изгаляисся, тогда узнашь.
– Может, епископ. Откуда они приехали? – задумчиво, печально произнесла в пространство Надька и стихла.
Челяди было объявлено, что обращаться к служителям церкви, если возникнет необходимость, – батюшка, или отец, а к большому попу помимо того и ещё – отец Никодим. Однако всё видящие бабы услышали, что один из свиты назвал большого попа владыкою.
***
Таня, чистенькая, румяная, вошла в комнату с подносом, полным всевозможных яств. Следом прошествовала и Надежда, она была привлечена для услужения в последний момент, кое-как успела наложить румяна и ресницы, по протоколу, как учили.
Какое разнообразие блюд, чего только там не было! Там было всё, чтобы хорошо выпить, закусить и поесть. Владыка восседал на почётном месте, в кресле во главе стола. По правую руку его – хозяин, Виктор Павлович; по левую – помощник, некто Петрович, и ещё кто-то, много – все остальные.
Владыка долго отговаривался кушать в Троицыну неделю неугодную Господу пищу (владыка сидел на диете), но его уговорили выпить наливки местного замесу. Виктору Павловичу и не пришлось выступать в роли очень радушного хозяина. А потом уж владыка напоролся, т.е. нажрался… Чего он только не вкушал! И гуся жареного, и цыплёнка пареного, и балычок, и хариуса в сметане, и нельму в ухе, и вяленого тайменя, и селёдку с зелёным лучком, и местные сыры (на что просили обратить особое внимание), и всевозможные салаты, и фрукты, и даже черпанул ложкой хренодёр, и ещё чего-то… Впрочем, на наливку не налегал. Утирал и поглаживал свою бороду и поправлял крест, всё время сползавший на сторону.
Вызвали и музыкантов. Мужики-балалаечники, гармонисты-баянисты с лентами-тесёмками на голове: все в плисовых ярко-цветных блескучих рубахах с измочаленными поясками, таких же скользких штанах и хромовых с виду сапожишках. Заливались трелью струнные, ухали и дули мехами клавишные. Кто-то вроде даже и выл, девица выла. «…Если вой этот песней зовётся…» Её быстро выпроводили… И длился этот концерт долго, и музыкантов уже никто не слушал.
Застолье незаметно перетекло в поздний ужин, и закончилось всё затемно. Да, ещё во время трапезы владыка плавным жестом наклонил голову с ухом Петровича и что-то вдул в неё. При словах этих Петрович как-то странно встрепенулся, мельком взглянул на Виктора Павловича, кивнул и уставился всё так же подобострастно – прямо вперёд.
***
– Татьяна, стой, там отец Никодим в десятом ждёт тебя… для беседы. – Хозяин поднял голову. – Иди! – И резко мотнул ею в сторону и вверх. Таня опустила руки в оторопи.
– Что встала-то, первый раз замужем, что ли?!
– Да он же…
– Татьяна, смотри, ты меня знаешь!
Таня, бледнея, постучала в гулкую дверь и сразу вошла. Владыка, с головою, свободной от своей высокой шапки, простоволосый, тяжело поднялся с кресла:
– Проходи, дочь моя, присаживайся.
Таня взяла стул.
– Откуда ты? – Владыка опустился, вперил внимательный взгляд в лицо Тани. «Да этот жеребец ещё и не совсем рухлядь».
– Местная, работаю здесь три года.
– Замужем?
– Нет, разведена.
– Где муж бывший?
– Здесь, в деревне, спился. Сидит, паразит, на камне на Росстани весь день, – затараторила вдруг Таня.
Владыка слушал:
– Отроки есть?
– Что?
– Дети есть?
– Есть. Дочка, семь лет. Так это, батюшка… отец Никодим, раздеваться или как?
– Погоди, дочь моя… Образование, какое имеешь? Хотя… Ладно, раздевайся. – Таня потянула с себя платье. – Сначала выключи свет, – попросил владыка мягко.
Таня поспешно сняла с себя одежду и теперь стояла пред владыкою безоружная, скрестив руки на груди. И снова промелькнуло в сознании… Стоит она, бесстыдная, пред судом людей. За окном, сквозь листву берёз, пробивался свет фонаря. Светлые кругляшки пятен печально метались по матово-белому телу Тани.
– Опусти руки-то, милая, – вновь попросил владыка. – Ложись, дочь моя, в позу роженицы, как подобает… – «истинной христианке», – отстучало в голове Тани. – Да прими меня не похоти ради, а во благо.
Владыка выждал несколько, встал, подошёл к Тане, мелко перекрестился, что-то быстро, скороговоркой непродолжительно пошептал, укрепился и приподнял подол рясы. Таня закрыла глаза… И как он тащил к пупу оба своих подола, она уже не видела.
… Владыка, мотнув хвостиком волос, давнул на исходе, со стоном животом своим, круглое лицо его подалось вниз вместе с метлою бороды, вмиг удлинившись, одномоментно приняв лик какого-то святого: Николая-Угодника, Луки ли – побагровело, перекосилось, он дёрнулся, согнулся, насколько это было возможно… и низверг из уст своих всю эту непотребную… на лицо, грудь Тани и свою сутану[1].
«Не помог Бог. Бог, он всё видит». Таня, перемогая себя, отвернулась, поднялась боком, попутно сгребая с себя всё то, что принесла не так давно руками своими. Смыла под душем всю эту мерзость, оделась, прибрала в номере, замыла батюшкину одёжку. Остановилась у выхода из комнаты. Батюшка белел на стуле, свесив живот промеж расшеперенных ног. Задумчиво смотрел в окно. Креста на нём всё так же не было.
– Матушка, вон там, в тумбочке… Возьми сколько Богу угодно.
Таня прошла в угол комнаты, присела, открыла дверцу, на полочке темнела кучка. Подтолкнула пальцами деньги в стопку, крепко взяла, извернувшись, сунула в карман. Встала и, не поднимая головы и не глядя по сторонам, вышла.
2014 г.
[1] Сутана – в саркастическом смысле. Это не говорит о том, что мы не различаем православную и католическую одежды священников.
Об авторе:
Василий Поликарпов, «Родился в Горном Алтае в 1954 г., так весело и живу на родине по сию пору. Учился и работал, где Бог дал. Путешествовал, много. Сейчас пенсионер. Писал с детства. И сейчас тоже. С эмо-культурой не знаком и не интересуюсь. В пристрастиях неоригинален, нравится читать: В.В. Розанова, Э.М. Хемингуэя, В.М. Шукшина, А.П. Платонова и многих других авторов».
