Миллерунчики

Лихие девяностые и групповушка

Пригласили меня как-то на телевидение. И не то чтобы давно не приглашали, бывало иногда и сейчас, в период уже скромной должности, но редко, раньше-то почаще светился, должности обязывали. Ну пригласили и пригласили. Типа, будет диспут, дискуссия даже под названием «Лихие девяностые». «Вы же директором филармонии служили, вот и расскажете, как выживала она в те годы, лихие девяностые». Я человек простой, никогда журналистам не отказываю, уважаю их труд, всегда на интервью готов, а тут – дискуссия, народу много будет, не я один. А в любой групповухе, как вы знаете, всегда хильнуть можно будет, если что не по мне пойдёт. К тому же место обозначили совсем не привычное для индивидуальных бесед – зрительный зал одного из драматических театров. Обговорили детали: во сколько, куда, кто примерно будет. Впереди ещё недели полторы. Даже сочинять начал в уме, чего я там наговорю про радости и огорчения филармонические. И как с большим мешком за зарплатой в очереди в банке стояли. Как долго купюры мелкие нам пересчитывали, как задерживали зарплату. Каца приходилось с собой в банк брать к главному, кто бабки свежеполученные распределял: для авторитета вдвоём ходили. Как восемь месяцев зарплату не платили, и мы из выручки хоть частично, но выдавали всем сотрудникам понемногу. Про гранату напомню, что Бичевская у меня оставила, а я её на стол поставил в кабинете – типа, будете приставать, почему выручку целиком на зарплату выдаю, а статью вторую не выплачиваю, так взорву поверяльщиков к чёртовой матери. И про то расскажу, как в это же время в филармонии как грибы новые коллективы появлялись. Как деньги у спонсоров искали, гастролёров встречали на арендованных машинах – свои-то, как говорится, не фонтан. А сколько жуликов пережили, как деньги за предстоящие концерты в Москву приходилось заранее привозить, чтобы гарантия была! Да мало ли что. Всё и не расскажешь, тем паче дискуссия не предполагает долгих воспоминаний. Словом, готовился, фантазировал, моменты всякие интересные и смешные даже вспоминал. Аж самому интересно стало. Ё-моё, сколько пережито, сколько прожито!.. Подспудно в уме мыслишка ворочается: расскажу, как жили-выживали, глядишь, и уважения к филармонии прибавится, да и меня, грешного, добрым словом кто вспомнит. Мы, конечно, консерваториев не кончали, но тоже можем кое-чего наговорить интересного. Размечтался, стало быть. А что, мечтать не вредно.

Приезжаю, значит, в оговорённое время – народу и впрямь много, половина знакомые, даже несколько близких приятелей. Были и совсем чужие, кто, очевидно, разные другие сферы представляет, в те лихие годы выжившие. А для затравки предложили посмотреть один из документальных фильмов моего соседа и приятеля Юры Шиллера. Мы с ним однофамильцы практически, я нас так и представлял, когда вместе оказывались, типа «Ширли-Мырли», Шиллер-Миллер  стало быть. Фильм снят как раз в обозначенный период, давайте, мол, немного окунёмся.

Рассадили всех группами: где люди из бизнеса, где из науки, культур-мультур тоже в отдельном месте, по ранжиру значит. Полагаю, для удобства ведущих, чтобы кучку на кучку стравливать, дискуссию же обещали. Народ, конечно, разный, даже и по возрасту разный, к моему большому удивлению, и молодёжь была. Не только те, кто от телевидения нас встречал и рассаживал, но и вполне реально приглашённые. Они-то как здесь? Может, чтобы послушали, как мы выживали, на ус мотали, мало ли что аналогичное в их жизни случиться может. Капитализм же строим, пусть даже и с человеческим уже лицом, не тот, что в лихие девяностые. На всякий случай пусть учатся, глядишь, наш опыт и пригодится. Ну вот, рассадили нас, ведущие обозначились, поприветствовали, некую задачу-цель прояснили, для чего нас собрали. Я, если честно, так и не понял ни цели, ни задачи: о чём будем дискутировать, что кому доказывать? То ли надо выполнить чьё-то указание, из Москвы наверное (откуда же ещё указания нам шлют, телевидение-то московское), то ли ещё какую смурдягу пропагандировать, однако приготовился.

Фильм нам показали моего друга Шиллера и впрямь сердечный, того времени фильм, абсолютно правдивый, как всё у Шиллера. Съёмки, так сказать, с натуры. Люди что думают, то и говорят, им, людям, плевать, что на дворе делается, жить-то всё равно надо. Вот и беседуют по-честному, не придуриваясь и не фальшивя. Мне даже несколько моментов сильно понравилось. Там, в кино, один самодеятельный художник показан, очень колоритная фигура. Вот он и говорит автору фильма про свою живопись, типа, больше всего портреты пишу, и особенно женские. Не знаю, говорит, почему женских больше, скорее всего, я к женщинам очень хорошо отношусь. А я смотрю и думаю: вот ведь какой человечище, смотри-ка, на дворе лихие девяностые, а он всё-таки о своём постоянном и главном – о женщинах. Вижу я эти кадры и горжусь художником: прям как я, я ведь тоже женский пол особенно высоко ставлю, даже сейчас, когда возраст несколько понизил мою человеческую активность, а поглядываю на них с прежним удовольствием. Стоп, чего это я? Даже с большим удовольствием, увы, теперь этот уже недоступный местами плод особенно привлекателен и сладок. Короче, фильм приняли хорошо, на аплодисментах, а вот дальше как-то всё неуверенно пошло. Ведущие свою линию гнут, про лихие девяностые им надо директиву выполнить, публика неискушённая обсудить фильм сильно хочет. Короче, тут дискуссия в некотором роде и случилась, между публикой и ведущими. Победила, мне показалось, публика, нарушив сценарий, а дальше пошло совсем уж непонятное. Как я и говорил, заготовленные заранее люди из того лихого времени начали нести невесть что. Кто-то хвалиться стал, как кооперативное дело поднимал, учёный муж про науку загибал совсем непонятное, это всё на постоянных репликах – давайте, мол, фильм обсуждать. Один известный многим из нас по своим экстремальным выходкам – тот совсем такое загнул, что даже я сильно удивился: чего городит? Он, представьте, в финале своей пылкой речи заявил, что в истории России не было более плохого и постыдного времени, чем девяностые годы. Во, блин, даёт! Плохо же ты знаешь историю своей страны, если такое лепишь: а Смутное время, а петровские реформы, войны и революции, Гражданская война, наконец, когда брат на брата, сын против отца, тридцать седьмой кошмарный, Отечественная война и разруха послевоенная? Да мало ли что было, может, ещё что другое будет потяжелее, чума какая нагрянет – вон чего фантасты пишут, не позавидуешь потомкам нашим. Взволновался я практически, однако сижу слушаю дальше. Дискуссии давно и не наблюдается, кроме попыток к Шиллеру вернуться, всяк своё городит, и непонятно даже, ругаем ли мы то время или своими подвигами хвалимся, как выживали и вырастали в олигархов, в смысле в новых русских… До меня очередь никак и не доходит, хотя я уже и придумал, чего другого вынести на свет божий из моего того времени. Однако в сумятице, не сильно управляемой ведущими ситуации, про меня и не вспоминают. Вот тебе и групповушка: кто-то делом занимается, кто-то в силу обстоятельств со  стороны наблюдает!

Молодёжь потихоньку исчезает из зала, им, бедным, совсем непонятно стало, о чём это мы. Думаю, пора и мне линять, уже больше двух часов дискутируем непонятно о чём, унесу-ка я светлый образ киношного художника с собой, пока какой-нибудь оратор и его не попытался пристыдить в моих глазах… Мои приятели из родной культурной сферы тоже понемногу смылись. Подождал я ещё честно полчасика – так и не предложили мне поделиться с народом мыслями о лихих годах. Тут я и покинул залу, горько сожалея о потерянном времени, но и радуясь, что фильм, прежде не виденный мной, удалось посмотреть. Пойти, что ли, накатить с соседом Шиллером, руку его мужественную пожать? Ей-богу, выпить после такого абсурда хотелось.

Скажу честно, ещё долго обозначенная тема занимала мысли мои, которыми так и не удалось на той встрече поделиться. А с вами поделюсь. Знаете, что больше всего мне лично запомнилось из того периода жизни, почти двадцать пять лет назад? Надеюсь, зная меня, вы угадаете или по крайней мере согласитесь с моей версией: моложе мы были на целых двадцать пять лет! А какие вокруг нас леди молодые и красивые тогда были, а сколько мы с ними могли… Ну, вы понимаете. Вот и вся правда жизни, как у того художника, который почему-то женские тела больше рисовать любит. А что трудно было так… А когда легко-то?! Сейчас ещё труднее, вон и спина болеть начала сильно, и глаз прооперировали. Глаз-то понятно – это чтобы, опять же, на леди симпатичных поглядывать, а вот со спиной и прочим проблемы вовсе ни к чему…

 

Свидетель эпохи

Есть у меня один приятель (назовём его А.), так он говорит, что по моим книжкам эпоху изучать можно, для молодёжи, мол, абсолютно достоверная картина прожитого автором времени нарисована. А что, и в самом деле, пусть автор и не долгожитель пока, но многое испытал и повидал, и не в смысле путешествий и туризма, а про всяческие перемены и катаклизмы в стране своей человеческим языком рассказывает. Так сказать, мнение очевидца! Я с ним, с приятелем моим, полностью солидарен. Вряд ли автор проживёт долго в ранге долгожителя, увы, не ту воду ключевую потребляет, но за написанное ответит, за базар значит, как сказал бы мой друг Солодкин! Тот ещё больше повидал, поскольку постарше автора, ему ещё, бедолаге, «особые профилактории» довелось прочувствовать на собственном горбу, что автор, к счастью, не изведал, да и вам не советует. А время так быстро летит, что заметно пустеют ряды ветеранов… Глядишь, за «вредность» сталинского времени, а я целых пять лет прожил под его отеческой рукой, какую-никакую пользу можно будет поиметь… Молока бесплатно к завтраку, зубы вставят на халяву, а может, и надбавку к пенсии. Как думаете, друзья-товарищи? Я, по-честному, льщу себя такой надеждой призрачной. Это сегодня с высоты моих уже довольно внушительных, пусть и не очень непреклонных лет, думаю. Правда, когда дойдёт до меня очередь как до свидетеля сталинского времени, надо ли уже мне зубы будет вставлять, даже и не представляю. Хорошо, что я уже сейчас побеспокоился и ячейку себе в крематории прикупил, глядишь, и затрат меньше на неприятные эти процедуры. Так и без пенсионной надбавки обойдусь, пусть дети-внуки на поминках сэкономят.

Мне, ей-богу, как будто что-то помнится из сталинской эпохи. В пятьдесят третьем, когда вождь умер, мне было пять лет (без двух месяцев), вряд ли, конечно, память детская отчётливо хранит какие-то тонкости события, но мне кажется, я хорошо помню портрет усатого вождя в газете «Правда», и особенно гроб весь в венках и толпу приближённых вокруг. Газета лежит на круглом, парадном столе в комнате родителей, бабушка моя со стороны папы, Рахиль которая, плачет, плачу и я, глядя на неё, за компанию стало быть, а не от огорчения – откуда у пятилетнего хлопца может быть представление о конце света, вызванное таким ужасным событием? Конечно, я ничего не понимал, но вот атмосфера трагичности, неуверенности в завтрашнем дне мне как-то передалась. Были, наверное, неподалёку люди, которые не плакали и не переживали, поскольку понимали в жизни больше, чем бабушка моя и я в тот момент.

Реакция родителей моих не запомнилась, скорее всего, она была аналогичной общей атмосфере горя и отчаяния, но с уверенностью сказать не могу, мал был. Этот день, газета «Правда» и фото в венках, пожалуй, впервые столкнули меня со сталинской эпохой вполне неосознанно, естественно. Однако ещё целых три года я жил до того знаменитого двадцатого съезда под лучами мудрости и гениальности великого человека. Если честно, мы, дети, мало обращали внимания на сталинский оттенок нашей жизни. Что мы тогда понимали? Дети ведь живут своей жизнью, им своего, детского хватает, тоже бывают и горе, и страдания, и радость порой привалит, это во все времена было. И сейчас на внуков поглядываю – у них свои аналогичные переживания, только на другом, более развитом жизненном уровне.

Из реальных воспоминаний, связанных с темой отца народов, отчётливо помню совсем неподалёку от моего дома, а жили мы на окраине города, лагерь с колючей проволокой и охраной – для «спецпереселенцев». Это определение я слышал регулярно, хотя, конечно, и невдомёк было, кто они, откуда и зачем «специально» переселились в наши края. Хорошо помню, что люди, жившие там, выезжали из лагерных ворот на работу в шахты и рудники нашего городка только в закрытых машинах и, естественно, под охраной. Напомню вам, что городок мой Балей известен тем, что добывали в нём золото. Золото было хорошего качества, добывали его в шахтах, открытым способом – драгами. Драги оставляли за собой небольшие водоёмы, которые назывались разрезами, где мы, мальчишки, купались в летнее время.

Однажды я чуть было не утонул в одном из разрезов, я тогда только учился плавать, вот и чуть-чуть… перепугался больше, разумеется, чем реально мог утонуть, но испытал непривычное чувство расставания с жизнью, как мне показалось.

Где и как работали люди из-за колючей проволоки, толком мы не знали. Скорее всего, в шахтах руду добывали, оттуда и не убежишь. Впрочем, мне тогда и в голову не приходило задумываться об их судьбе, опять же по малости возраста, а больше всего по детскому восприятию мира вокруг. Есть лагерь с колючей проволокой, значит, так надо, есть люди в закрытых автомобилях и под охраной – это всего-то картины реального мира, в котором существует мой растущий организм. Мне почему-то кажется реальным, что мы ещё при жизни усатого заводили знакомства с ребятишками из зоны, как будто проникали они наружу, в наш мир, через щели или подкопы в заборе. Скорее всего, это моё пылкое воображение рисует такие картины. Подобное могло произойти уже после марта пятьдесят третьего, когда постепенно ослаб режим охраны и мы могли общаться с ровесниками из лагеря. А может, это произошло, когда лагерь стал свободной территорией, но забор ещё первое время стоял без проволоки колючей и охраны, а мы уже проникали внутрь и общались с детьми. Вскоре это место стало совсем обыденным: забор снесли, бараки неказистые тоже, в нашем городке его стали называть рабочим посёлком, поскольку после открытия лагерных ворот многие зэки так здесь и остались. А мы все, кто жил поблизости, ходили в кино в тот самый клуб на территории зоны. Что там, в этом клубе, было при строгом режиме – не представляю даже, возможно, место дислокации администрации и охраны зоны, а может, и клуб для охраны, вряд ли для спецпереселенцев! Такими мыслями мы тогда не забивали себе головы. Опять же, принимали реальности жизни таковыми, каковы они были в данный момент. Легко рассуждать вам, живущим сегодня, типа, как же вы не замечали несуразностей жизни того периода. Ей-богу, так и было, не замечали, маленькие были, не коснулось нас страшной стороной то время. Но вот вспомнил: у соседей моих, Пашки и Витьки, мать арестовали ещё в сталинские времена, то ли растрату какую пришили, то ли за опоздание на работу – в детском умишке нашем не уложилась точная причина. Однако на десять лет – как мне кажется – упекли мать моих друзей-приятелей. Я помню горе моих подельников по детским играм (они, кстати, были немного младше меня), переживания их отца, оставшегося с тремя детьми – была у них ещё сестра Нинка. Правда, вскоре мать вернулась. Как долго отсутствовала, сказать точно не могу, вернулась она после смерти вождя, могу в чём-то ошибаться и путать детали, но сложилось у меня такое впечатление. При жизни вождя – арестовали, после смерти – выпустили. Если кто-то вдруг спросит, неужели, мол, за опоздание на работу так строго наказывали – да, наказывали, так или по-другому, всякое бывало. Недаром некие сталинисты и сейчас говорят: типа, Сталина на вас нет, вот при нём дисциплина была!

Должен рассказать вам, как я оказался в этих отдалённых от центра местах, на окраине города. Да ещё и лагерь рядом. Дело в том, что речушка, протекающая в нашем городке, имела странную тенденцию разливаться каждые десять лет до приличного наводнения. Очевидно, какой-то природный цикл соответствовал этому периоду: горные речки приносили больше воды, река наша Унда разливалась и топила всё, что ей мешало или находилось на берегу, ломая всякий раз хлипкий мост, соединяющий два берега. В обычное время нашу речушку взрослый человек мог перейти, особо не замочившись – по колено или чуть выше. Но в наводнение были даже человеческие жертвы и коллизии с отключением электричества и многое другое. Мне было уже девятнадцать дней, когда в сорок восьмом году наводнение снесло наш домик на берегу реки и утащило со всем скарбом всё, что не сумели вынести. Меня в люльке сумели, вот и стучу одним пальчиком по клавишам компьютера, описывая случившееся. Первое время после наводнения жили мы у маминой сестры Паны, у которой было своих три дочки, их домик тоже был недалеко от берега, но всё же дальше, потому и сохранился. Потом каким-то образом отец умудрился построить дом как раз на окраине городка. Постепенно за нами строились и строились, и наш домик стал далеко не самый крайний к лесу. Так мы и приблизились к лагерю спецпереселенцев.

Когда я немного подрос, отец пристроил ещё одну комнату. Мы все – местные, пацаны – помогали взрослым строителям чем могли, помнится, поднимали стружку для утепления крыши и даже заработали по рублю. По «старому» рублю. Надеюсь, вы помните, что в шестьдесят первом рубль резко похудел, аж в десять раз похудел… Но в тот период нашего детского калыма рубль был ещё приличным вознаграждением для моих друзей-товарищей по детским нашим играм. В перестроенном доме жить стало легче, появилась отдельная комната – спальня родителей, она же гостиная, где собирались гости на праздниках и все вместе выпивали: и родственники, и друзья, и соседи. Мне кажется, в то время жили труднее, но дружнее, как говорится, улицей гуляли. Потом у нас появилась бабушка, стало быть, возникло место, где можно было её разместить.

Вот представьте наш домик, вполне типичный по тем временам. Сени, входная зона холодная. Дверь в жилое помещение, попадаешь сразу в кухню-столовую, как сейчас модно в современных квартирах. Здесь мы и готовили на печи зимой и на электроплитке летом, и кушали. Налево – наша с братом маленькая комнатка, спали мы с ним на одной кровати вдвоём. Здесь же бабушкина железная кровать, стол, где мы могли готовиться к урокам по очереди – вдвоём не разместиться. Ещё одна комната, которую пристроили позднее, где спали родители и проходили праздничные мероприятия. Как видите, типичный и, нам казалось, вполне большой по размерам дом. Во дворе имелась летняя кухня с печкой, где можно было готовить основную еду летом. Ещё к сеням примыкала подсобка для живности. Мы её называли стайка, здесь у нас по молодости родителей были то корова, то телёнок, обычно поросёнок. Иногда мы держали кур и уток, словом, ничем не выделялись, как у всех. Огородик соток пять-шесть, как сегодня на даче-огороде: помидоры, огурцы, зелень-мелень, картофель, ягоды – смородина, малина. В доме был подпол, куда в отсеки ссыпалась картошка свежего урожая и где хранились банки с соленьями-вареньями и прочее. Холодильников ни у кого в то золотое наше времечко не было, приходилось всё скоропортящееся хранить в подполе. Каждый раз заставляли нас с братом лазать туда за сметаной, маслом, молоком и прочим перед едой и обратно уносить после еды. Однажды в этот подпол, оступившись, свалился наш отец – хорошо, что более-менее удачно, ничего себе не переломал. Люк от подпола находился в нашей комнате, мы и отвечали за доставку нужного продукта. Хорошо помню кольцо на крышке этого люка, взявшись за которое нужно было поднимать крышку. В подпол я иногда забирался, когда родители заставляли меня выпить ложку рыбьего жира – уф, даже сейчас всего выворачивает от возникшего ощущения этой гадости, пардон, друзья мои. Я капризничал и сопротивлялся как мог, однако, когда в дело вступала тяжёлая артиллерия – отец, тут мне уж приходилось сдаваться и выходить из подполья.

Чтобы завершить тему наводнения, добавлю, что речушка наша в очередной раз проявила свой строгий нрав в пятьдесят восьмом году. Я хорошо помню, что из-за наводнения не стало электричества, начались перебои с хлебом: то ли не могли печь, то ли муки в город доставить… Наш городок расположен в шестидесяти километрах от железной дороги, откуда прибывали грузы. Может, размывало дорогу, и грузы застревали – электричество пропадало опять же. Мы с братом в компании друзей ходили (причём даже в соседний Новтроицк) и искали хлеб, добывали как-то, исходив полгорода. Сейчас это кажется странным – подумаешь, перебои с хлебом. А вот и не подумаешь! В день на нашу семью из четырёх-пяти человек надо было минимум две-три булки хлеба, с учётом живности и того больше, обычно мы ежедневно покупали четыре буханки. В магазине давали только по две на руки, приходилось стоять вторую очередь или вдвоём с братом, если мы были вместе. Я уже говорил вам про живность в нашем доме – кормов тоже было не особо, вот и приходилось добавлять хлеб и им, да и мы ничего без хлеба никогда и не ели. Я на всю жизнь запомнил один забавный эпизод из того трудного «хлебного» времени. В своих «мемуарных писаниях» уже вам докладывал про этот эпизод, не грех повторить. Стоим с бабушкой в длиннющей очереди у киоска, куда только что привезли хлеб; дают, как обычно, по две буханки, вот и мучаюсь в очереди, чтобы ежедневную норму приобрести. Всё строго по очереди, народ сам следит за порядком, никто и не пытается пролезть вперёд. Без очереди разрешалось покупать только алкоголь. Вот тут один молодой человек и сообразил, попросил пропустить: якобы ему выпить купить надо, дома компания заждалась. Народ у нас сердобольный, с пониманием: хлеб всем нужен, а алкоголь – это сверхважная категория продуктов, уважительно к этой теме народ относился. Пропустили парня, он в окошке ангелу-продавщице деньги протягивает и говорит: «Дайте мне бутылку водки и две булки хлеба». И выдали ему требуемое, и никто не пикнул даже, а я, хоть и маленький, а запомнил этот ловкий способ приобретения хлеба. Вот и делюсь с вами ноу-хау того времени.

Речка, как мне говорили – а я уехал из города детства поступать в институт в Новосибирск в шестьдесят пятом – в очередной раз разлилась в шестьдесят восьмом. Как видите, десятилетний период строго выдержан. Про дальнейшее я не уточнял, надеюсь, научились предотвращать традиционные стихийные бедствия. Про Сталина могу добавить только, что хорошо помню, как в нашем городском клубе в одночасье не стало его портрета на правой стене у сцены: вчера были «оба два» великих (слева Ленин, справа Сталин), а сегодня, гляди-ка, два Ленина. Взрослые, наверное, хорошо помнили этот момент – осуждение культа личности, мы, дети, по себе сужу, только и заметили, что портретов не стало практически везде, в клубе в частности. Почему-то про клуб очень уж врезалось в память. Может, в этом и отразилось моё будущее директора Дворца культуры, директора филармонии…

Домик моего детства до сих пор жив-здоров, были мы там лет через сорок после отъезда. Походили, посмотрели, повспоминали – как будто всё то же и совсем чужое. Друзей детства, о которых я уже рассказывал вам, практически и не осталось. Характерные причины, по которым не встретились мои школьные друзья, для нашего городка того далёкого времени: кто-то умер, кто-то в тюрьмах канает, у того инфаркт, того убили в пьяной драке, а эти спились. Время такое было для жителей моего города и друзей детства. В первый класс я пошёл учиться в школу номер пятнадцать, начальную, и пробыл там целых полгода, потом нас перевели в новую семилетку, которая ещё пахла свежей краской и новой мебелью. Не буду повторяться, я уже много описал в своих нетленках, но не могу не поделиться самым неожиданным и ярким. На рубль, выдаваемый мне на школьное питание, мы получали небольшую котлетку, стакан чая с булочкой. Особенно вкусной была булочка, обсыпанная сверху сладкими крошками. Самое приятное было в том, что питались мы организованно: приходили в буфет-столовую, а там нас уже ожидали накрытые столы с выделенным «пайком». Я никогда не ходил в детский садик, бабушка контролировала меня, пока был маленький, потому мне, очевидно, и нравились накрытые заранее столы, пусть и с немного прохладными уже чаем и котлеткой. Со мной в классе учились мои друзья с нашей улицы, с соседней, то есть все наши абсолютно знакомые и близкие мальчишки и девчонки. Время было совсем непростое, многие жили очень трудно, особенно те, у кого было много ребятишек. Я хорошо помню своих друзей-одноклассников: у одного ещё пять братьев и сестёр, а у другого ещё семь. В этой большой семье ребятишки ходили в школу с холщовыми сумками через плечо, которые им сшила мать, точь-в-точь как у знаменитого Филипка из рассказа Льва Толстого. Про Филипка мы прочитали в «Родной речи», там ещё была иллюстрация: мальчик, одетый по-деревенски, по тому далёкому времени, и с холщовой сумкой через плечо. Жила у нас в околотке одна женщина, которая много побиралась, милостыню просила, по крайней мере, так мне запомнилось, так говорила моя бабушка, которая её всегда привечала, кормила и давала ей какие-нибудь вещи из одежды. Вообще, сколько помню, в нашей семье было в порядке вещей кого-то принять, покормить, независимо от общественного положения. Мои друзья частенько со мной обедали, когда кто-нибудь заходил после школы. Помню, что бабушка наша всегда кормила дядю Васю – так, мне кажется, звали человека, который приезжал к нам иногда чистить наш деревянный туалет. Он ездил на лошади со специальным железным ящиком, куда перегружал отходы наших организмов. В народе этот комплект с лошадью и ящиком называли говночисткой, и дядя Вася наш тоже носил соответствующее прозвище. Сделав своё непростое дело, дядя Вася заходил в наш дом, оставлял верхнюю, пропахшую соответственно брезентовую тяжёлую одежду в сенях, долго мыл руки у рукомойника и степенно присаживался на кухне за стол. Бабушка наливала ему полную тарелку борща, и он ел и вёл с ней одним им понятную беседу. Потом, после обеда, надевал свой «верхний слой», усаживался в седло и уезжал с гордо поднятой головой человека, честно делающего своё дело.

В то давнее моё время в школе по какой-то очереди выделялись тёплые вещи – валенки, точно помню, детям из больших или малообеспеченных семей, что само по себе понималось одинаково. Обеспеченные семьи, как правило, были немногочисленными, а большие семьи всегда мало обеспечены. Да и термин «обеспеченные семьи» тоже не столь очевиден, тогда большинство жили как все, небогато.

До восьмого класса я был одним из самых дисциплинированных и скромных учеников. Что влияло так на меня? Может быть, грозный наш директор Василий Ефимович Решетнёв, огромного роста и размеров, с двойным подбородком, который аж подпрыгивал, когда тот сердился на нерадивых или нашкодивших учеников. Кроме обычного – трясущихся поджилок от страха при его появлении – Василий Ефимович запомнился тем, что поставил мне незаслуженную пятёрку на уроке физики. Это когда я тянул руку с последней парты и в отчаянии, что меня не попросят помочь, уже и махнул рукой от огорченья. Учитель-директор поставил мне пятёрку якобы за то, что я с последней парты вижу несуразность ответа ученика у школьной доски, который несёт чушь всякую. Мне до сих пор стыдно и смешно за единственно незаслуженную оценку, хотя учёба мне давалась легко и просто. Мне чуточку не повезло, и из-за одной лишней четвёрки за шестой или седьмой класс я не поехал в «Артек», куда попал мой школьный друг с восьмого класса Славка. Тогда меж нами и случилась конкуренция, он победил, я проиграл – такова жизнь, кто-то всегда выигрывает. С ним мы и по сей день дружны и видимся раз в два-три года, он живёт в Иркутске, я – в Новосибирске. Совсем недавно я побывал у него на юбилее, приехав инкогнито и совершенно для него неожиданно. В Иркутске живёт мой старший брат, вот мы и сговорились, что прилетим на юбилей, но юбиляру – ни слова. Так и случилось, поздравил я своего друга днём по телефону, запудрил мозги, а вечером приехал с братом и дамами в кафе, где праздновался юбилей. Брат со своей супругой вошли первыми, мы остались на улице, даже спрятались за угол дома, дабы юбиляр, ненароком выйдя встречать гостей, нас не застукал. Брат, войдя в кафе, поздравил юбиляра и громко объявил, что приготовил ему сюрприз в виде «живого» подарка, чем вызвал некую оживлённость и интерес у гостей. Потом он вышел на улицу и подал нам сигнал входить. Мы, конечно же, вызвали переполох в зале. Мы с другом растрогались настолько, можете мне поверить, что даже прослезились. Не вру, ей-богу. Через полгода аналогичный юбилей был у меня, мой друг, естественно, был на юбилее, однако вполне цивильно: у него же нет родственников в Новосибирске, которые могли помочь в маскировке.

В нашей школе номер три, куда я перешёл после своей семилетки и где оказался за одной партой со Славкой, математику преподавал уникальный педагог, учитель от бога. Он и привил многим любовь к математике, отчего я до сих пор вполне разбираюсь в предметах средней школы и часто помогал своему внуку Сёме постигать несуразности, с его точки зрения, математических наук. С ним, нашим учителем, связано многое в нашей жизни, никакого другого педагога мы не любили так, как его. Даже имя его было для нас чем-то необычным и притягательным, судите сами – Ратмир Христофорович Колбасин. Думается мне, такие сочетания можно только у писателей в книгах занимательных сыскать, однако и в жизни они случаются. Ратмир, или Ротя, как за глаза звали мы нашего кумира, учил нас не только на уроках, мы с ним занимались дополнительно, сверх школьных программ, ездили на областные математические олимпиады и даже получали там призы. В первый раз я получил специальный приз за применение оригинального решения одной из задач на олимпиаде. Призы тогда были в основном в виде книг. Книг в то время в магазинах было много, почти как сейчас, очевидно, у населения было не так много денег и на книгах часто экономили. У нас дома, благодаря разным нашим победам с братом в спорте, в самодеятельности, в математических олимпиадах, скопилась приличная по тем временам библиотека, что подталкивало нас к чтению, да и семья наша представлялась в околотке как семья с личной библиотекой. Кажется, надо немного остановиться на теме книг в моей жизни.

В далёкой моей юности я очень много читал. Любил читать, так будет правильнее. Я был очень активным посетителем нашей городской библиотеки в Доме пионеров, который располагался на довольно приличном расстоянии от моего дома. Однако тяга к чтению заставляла меня раз в десять дней, а то и раз в неделю ходить менять книги. Хорошо помню, как сначала недоверчиво, а потом уже с полной доброжелательностью библиотекари помогали мне советами в выборе литературы. Сначала они опасались давать мне две-три книги, как я просил, потом привыкли. Читал я довольно быстро, видимо, сообразно просыпающимся интересам возраста. Осилил всего Жюля Верна, Герберта Уэллса, Майн Рида, Джека Лондона и пр.

Хорошо помню один забавный случай, учился тогда в четвёртом или пятом классе. В «Родной речи» ли (это, по-моему, четвёртый класс) или в учебнике по литературе пятого класса прочёл я отрывок из «Войны и мира» – эпизод смерти Пети Ростова. Мне понравилось, про войну же. Пришёл в библиотеку и попросил «Войну и мир». Помню очень удивлённые глаза женщины, выдающей книги. С большим сомнением в голосе спросила она меня, а в каком классе я учусь и не рано ли мне такую книгу читать. Очень удивившись её вопросу, я ответил всё как есть и в свою очередь спросил, почему рано-то, про войну ведь. Мудрая книговыдавательница терпеливо и обстоятельно объяснила мне что почём, убедила меня немного совсем подрасти, а потом… Потом, когда в школе добрался до этой книги книг, я вспомнил и оценил её мудрый совет.

В этом Доме пионеров я пытался постигать не только литературу, но и некоторые другие темы: ходил в изокружок, потом занялся лепкой, даже учился барабанить – и там, и тут талант не проявился, так надо было нашей школьной пионерской организации. Я тогда ещё не понимал, как не очень хорошо у меня с музыкальным слухом, помню только кривые ухмылки нашего руководителя, но хулиганские песенки, под которые мы учились выбивать ритмы, помню хорошо и сейчас. Мой музыкальный слух, как выяснилось, не только был и есть не очень хорош – совсем плох оказался, как говорится, или бог не дал, или медведь сибирский вмешался. Только выперли меня однажды с треском из нашего школьного хора, где я пел до прихода приличного руководителя целых два года. Я на всю жизнь остался благодарен этому приличному педагогу, который освободил меня от хоровой повинности – так не нравилось мне отбывать эту каторгу с «Амурскими волнами» и прочей белибердой после занятий в школе. А нас загоняли в хоровой класс, именно загоняли, старшеклассники, хочешь не хочешь – пой, брат. Вы бы видели, с какой завистью смотрели на меня мои друзья по хоровому несчастью, явно завидуя освобождённому от мучений хоровой музыкой. Но свою лепту в школьную самодеятельность я внёс: оказалось, у меня талант чтеца, я занимал всегда призовые места на смотрах, был практически лучшим из лучших в этом жанре. Читал я всегда какие-нибудь жалостные произведения, где брал не искусством чтения, а, скорее, эмоциональным настроением. Иногда выжимал слезу не только у себя на сцене, но и у таких же эмоционально настроенных леди в зале. Ума не приложу, как мне это удавалось, однако четыре-пять лет слыл я в моём городишке за приличного артиста этого речевого жанра. Мне приходилось и на всех торжественных мероприятиях читать всяческие лозунговые рифмы на темы дня, ведущим быть на смотрах и концертах. Словом, шпарил как мог, пока тот же педагог с настоящим слухом не срезал меня на смотре, когда я был уже в выпускном классе. Он, паразит этакий, убедил своим авторитетом всё жюри, что читаю я не очень правильно, одной эмоциональности маловато. Короче, обидел начинающего артиста, так обидел, что я почти разочаровался в этом жанре и чуть было не погубил свою «артистическую карьеру». Слава богу, года через два опять начал зажигать сначала в институте, потом на заводе. Думаю, мои трудовые гены артиста передались моим детям, которые с успехом действуют на сценах, пусть разного уровня, и продолжают наши семейные традиции. Телевизоров тогда, в школьные мои годы, в городе ещё не было, не говоря уж о современных электронных «игрушках», вот и гоняли всё свободное время на улице со сверстниками или в школе в спортивных секциях и самодеятельности.

Я даже пару лет играл в школьном драматическом театре. Вот вам один забавный эпизод, всплывший из памяти перегруженной моей. Идёт спектакль. Если не ошибаюсь, я играю Виктора Розова, по-моему, адвоката, то есть взрослого человека. И в каком-то эпизоде, сидя за столом, должен закурить, используя зажигалку. На всякий случай имею к зажигалке спички: а вдруг откажет в ответственный момент. Так и было: чиркаю, чиркаю колёсиком – только искры летят, а огонька нет. Тогда зажигаю спичками фитиль зажигалки незаметно за скатертью стола, а уж потом элегантно – как мне казалось – прикуриваю.

И даже танцевал в команде школьного хореографического направления. Не танцевал, конечно, если честно, а передвигался в соответствии с хореографической сюитой – смотри-ка, слово-то какое вспомнил. А мы, надев на себя соответствующее снаряжение, то рабов изображали, то римлян благородных, то ещё какую мульку двигали. Тема была благородная – от древности до наших дней. Сюита, одним словом. У нас была очень-очень приличная учительница – Анна Филипповна, она же старшая пионервожатая в школе и литературу нам преподавала. Честно признаюсь, очень ей благодарен, не отбила у меня желания читать и любить литературу. Она и ставила гениальные, по нашим меркам, представления с глубоким смыслом, таким глубоким, что жюри вечно нас обижало, отдавая предпочтение конкурентам, которые танцевали простые народные танцы. Руководил всем танцевальным движением в нашем городке один маленького роста мужичок, когда-то, очевидно, поработавший в танцевальном ансамбле, и кроме как танцевать простые танцы, он ничего и не умел. А где было взять педагогов приличных? Увы, их и сейчас не так много в районах области, я-то знаю, а тогда!.. Однажды я даже попал в неловкое положение с этим «танцором». Вот как это было. Только что закончился смотр школьной самодеятельности, где нас «зарезали» за наши сверхгениальные сюиты. Мы ещё все в переживаниях, даже я, недавно признанный гений, блеснувший, как обычно, мучительными интонациями из Горького (рассказ «Дед Архип и Лёнька»). Я опять заставил публику сопереживать обиженному Лёнькой деду и, тоже обиженный жюри, стою в фойе районного ДК с группой ребят и девчонок, как обычно перемываем косточки. Вот тут я и наехал на карлика танцора, типа, куда ему с его ростом, заморышу – стоп, тогда я, наверное, таких слов-то и не знал, но что-то подобное выдал – жюрить нас, поставивших такую хореографическую сюиту, какой свет не видывал! И рукой показываю его росточек, мол, и до пояса моего едва достаёт, а туда же… Сам я ростом под сто девяносто, есть разница. По сгустившейся вокруг меня неловкой тишине чувствую что-то неладное, оборачиваюсь – опаньки, наш пузырёк, которого высмеиваю, стоит рядом за моей спиной и с укоризной внимает мне, пытающемуся, как обычно, произвести впечатление на окружающий слабый пол. А вы думали, для чего в десятом классе жизнь складывается? Естественно, в соответствии с законами природы, для завоевания девушек. Однако смутился я сильно: юн ещё с матёрыми танцорами полемику вести. Ей-богу, всё так и отмерло у меня внутри, сквозь землю готов был провалиться, зелен ещё, не умел маскироваться и мгновенно реагировать. Уж и не припоминаю, как дело дальше пошло, но стыда нахватался…

Околоток, где мы жили, назывался почему-то «золотая горка», не знаю, почему так, золота здесь не рыли, но мы так и представлялись, знакомясь: типа, живу на «золотой горке». Вокруг нас такие же простые семьи, ребятишек хватало, в семье тогда было много детей, два ребёнка – это считалось мало. Нехитрые игры, в которые тянула нас улица, были тоже обычные для того времени. По нашей и особенно соседней улице Красноармейской машины практически не ездили – вот где было раздолье! Большинство игр было с целевым спортивным уклоном, так и вырастали среди нас будущие спортсмены, если только не сворачивали на нехорошие дорожки, коих было немало в наше время. Эта игровая закалка приводила нас в школьные спортивные секции. Мы с братом научились многому: и бегали, и прыгали в разные стороны (в смысле в высоту и длину), и даже тройным могли, и лыжи, и коньки, и баскетбол любимый… Мой брат был чемпионом области по конькам, в составе областной сборной участвовал в соревнованиях на российском уровне. Вы понимаете, я говорю про школьные годы! Есть фото, где брат мой Виктор сидит в компании конькобежцев области рядышком с будущей олимпийской чемпионкой Людмилой Титовой. Я тоже был чемпионом области по баскетболу и прыжкам в высоту. Причём в высоту я прыгал вполне дедовским способом – «козликом», или перешагиванием. Прыгнул тогда на первенстве области аж на сто семьдесят сантиметров, хотя личный результат сто семьдесят пять имел, занял третье место – вот, думаю, герой своего времени, «козликом» до бронзы доскакал! Каково же было моё удивление, когда объявили меня чемпионом: оказалось, двое, которые выше меня перемахнули, выступали в личном зачёте. Включили меня в сборную области, и должен я был ехать в Воронеж на российские школьные соревнования. Хорошо, мама не отпустила: было это в выпускном классе, очень ей хотелось на выпускном вечере побывать. Да я и сам понимал, что с «козликом» моим далеко не запрыгну, есть ли смысл ехать в Воронеж? Для очистки совести попробовал освоить современный способ, «перекидной», с которым Брумель стал олимпийским чемпионом. Но за столь короткое время продвинулся не сильно, вот и отказался благородно.

Наверное, правильно сделал: выпускной ни мне, ни маме пропускать не хотелось. Я на выпускном познакомился в парке с одной сероглазкой, ё-моё. Это потом именно с ней мама застукала меня в самый неподходящий момент, и уже наутро я получил предписание немедленно сматываться в Новосибирск для поступления в вуз от греха подальше – так, наверное, мама решила.

Тут уже, слава богу, жизнь настоящая началась. В смысле самостоятельная, свобода, брат: нет маминого жёсткого контроля. Не скажу, конечно, что в разгул пустились мы со Славкой, какое там, однако жизненные университеты постигали без родительских нравоучений. Надо, думаю, более подробно остановиться на самом лучшем периоде жизни моей.

Общежитие, комната на шесть человек в первые годы, на старших курсах комнатёнка на троих, учёба, спорт и, конечно, прекрасные девушки, преподававшие нам жизнь как она есть. Ох уж это время золотое! В каждом времени, говорят, есть свои радости и открытия. Не могу не согласиться, однако студенческие годы – это всё же мой лучший период. И не спорьте даже, друзья мои. В этой распрекрасной жизни всё бывает и хорошо, и отлично даже, одно невозможно: вернуться в молодость, в те годы, когда… Ну, вы понимаете. Льщу себя надеждой, что смогут учёные машину времени всё-таки изобрести, так уж хочется попутешествовать. А пока только и остаётся мечтать и вспоминать, вытирая скупую мужскую слезу. Думая о том времени, даже не припомню какой-то политизации вокруг, было, конечно, многое и проходило мимо, внимания на такие «мелочи» мы не обращали, не до того – свобода, брат, свобода!

На первом или втором курсе собралась у нас небольшая группа студентов вокруг одного нашего приятеля, бросившего к тому времени наш институт, а может, и выперли его за какие грехи, не помню уж, он тогда рисовал значительно лучше, чем учился. Всё какие-то лики красил, с такими глубокими глазами, что невольно к этим ликам уважение начинаешь испытывать. Вот и собрались мы в кружок, философию изучать захотелось. Причём не так, как преподавали нам в институте, и не ту, разумеется. Поизучали как могли, попридуривались в роли каких умников, да и разбежались. Где-то я потом узнал, что к нашей группе и приглядываться кое-кто уже начал, особенно к нашему лидеру, художнику.

Так и случилось, что мы с моим приятелем Славкой себя больше не в учёбе проявили, а в разных сопутствующих обстоятельствах: самодеятельность, спорт (я даже был капитаном институтской баскетбольной команды), общественные всякие нагрузки. И конечно, нормальная весёлая, увлекательная студенческая жизнь. Понемногу я свои «стихи» стал пописывать, смешно их сейчас читать, но внимание леди юных привлёк именно стихами – а много ли им надо, про чувства некоторые, да с моим искусством местами интимного чтения… Даже на смотре межвузовском чего-то из своего читал, за это лишние баллы командные давали. Вот я и старался. Один раз даже сочинил антиправительственные рифмы, по нынешним меркам смешно и стыдно про это вспоминать. А тогда один мудрый человек, Славкин папа кстати, посоветовал мне отдать ему эти «стихи», черновики все выкинуть и забыть, что сочинил. Послушался я мудрого папу, теперь и предъявить свидетельство, что и мы пахали мало-мальски против режима, нечем даже. Да и некому предъявлять сатиру мою. Забавно вспоминать только. Репутацию нам со Славкой свою удалось поддерживать на приличном уровне, и не только на своём факультете, но в целом в институте. Даже когда однажды поздним вечером мы расшевелили всё общежитие и устроили в «долбёжке» литературно-поэтический митинг, нас никто не пожурил особо, типа, эти пацаны проверенные, плохо не поступят. Мы тогда собрали народ стихи про Ленина читать, 22 апреля это было, день рождения вождя. Мы, старшекурсники, приняли по случаю воскресенья и вдруг вспомнили про день-то такой. Ректору местные стукачонки мигом накапали, а он, узнав, кто организаторы, махнул рукой, типа, большого вреда не будет, пускай резвятся, кровь играет. И был прав! Играла, ещё как играла, дивиденды у юных дам зарабатывали. Чёрт возьми, опять про трогательное вспомнил! А вы о чём подумали?

Первые полгода нашей студенческой жизни снимали мы квартиру со Славкой. Не квартиру – комнату, ясное дело. В полуподвале. Там же была кухня хозяев, где они питались и мы могли использовать кухонные принадлежности для своего питания. Наверх, в комнаты для проживания, вела небольшая лестница, по которой хозяева уползали отдыхать и спать. У них там был телевизор с маленьким экраном, даже не припомню марку телека того времени. Мы иногда приподнимались по этой лестнице, высовывали наши буйные головы и любопытные глазищи свои и имели счастье наблюдать чудо техники того времени. Не скажу, что я видел что-то понятное, из-за малости экрана, но чудо видел! С нами в ещё одной комнатёнке жил студент строительного института. Он был старшекурсник, учил нас уму-разуму, выпивать в том числе, делал с наших жизнерадостных лиц рисунки для своих курсовых работ. Где он сейчас? Помнит ли лопоухих познавателей жизни? Однажды к нам со Славкой пришёл в гости приятель, мы все вместе осваивали баскетбол в институте. На троих было три бутылки: портвейн, вермут и настойка типа яблочной. Всё по ноль пять. Выпили мы настойку сладкую, портвейн прикончили – чего там, годы и организмы молодые. Тут вдруг ещё один гость случился – наш земляк из Балея, года на три старше нас, вечный студент, так сказать, уже три-четыре вуза сменил. Большой специалист по алкогольной продукции, из-за чего периодически и выгонялся из институтов. Неожиданно пришёл, случайно ли заглянул проездом, прознал про нас и выпить с нами захотел, только произнёс он тогда одну ключевую фразу, для моего понимания совсем неожиданную. Держит он стакан с вермутом чёрного цвета и говорит с сожалением некоторым, типа, сами-то вон, гляди, наливочку приличную прикончили, а меня вермутом паршивым потчуете… Так примерно и сказал. А я, вы не поверите, чуть ли не впервые озадачился: оказывается, есть и более приличные напитки, и попроще. Для меня-то по понятиям детства только и существовало два вида: белое – водка, красное – всё остальное, без внимания на этикетку. Кстати, вспомнил вдруг: в городке моего детства в старшие мои школьные годы популярным напитком была мадера, которая шла практически с любым «красным» тогда на равных! Когда я прознал позднее и более подробно про Григория Распутина, я был ещё не совсем алкогольно продвинутым, поэтому удивлялся, как он мог любить мадеру, ведь это совсем обычное вино советского периода, которое и вином-то назвать можно было с большой натяжкой. Пойло и пойло, которым страна травила своих граждан, простой народ, так сказать. Мне и в голову в тот период не приходило, что есть мадера и «Мадера», портвейн и «Портвейн». И даже вермуты бывают настоящие и наши местные. Хорошо помню, как огорчился за Распутина, типа, при его возможностях мог бы что поприличней из вин любить. Хотя почему бы и нет, никакие царские напитки не могли, поди, пересилить традиции, заложенные в человеке из народа. Потом, спустя какое-то время, дошло до меня, простого, что не мадеру пробовал я в своём городе-герое в детстве, мадера распутинского периода, думаю, сильно отличалась от мадеры «мэйд ин СССР».

Так и проходили мы свои университеты, и не только по алкогольной продукции. Буквально во всём. Только на личном опыте, никакие рекомендации старших и опытных товарищей не являлись догмой, только личный опыт. Стоп, по тем временам единственной догмой было учение Маркса. Хотя внимательно его никто и не изучал, это я про студентов, моих коллег, говорю. Конспекты писали, зачёты и экзамены сдавали, а что почём, толком и не поняли. Потому как был очень толковый лозунг того времени: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Как говорится, гениальнее и не скажешь! Ну да бог с ним, с Марксом и его учением. Вернёмся на грешную землю.

Когда мы приехали поступать в институт, который просто случайно выбрали по справочнику (может, тут роль сыграло наше желание уехать подальше от дома), нас было трое: я, Славка и Генка, тоже из нашего города, на год старше нас. У него в Новосибирске были родственники, мы даже первое время жили в комнате у одной из сестёр в коммуналке. Помню, как с трепетом осваивал я не сильно знакомый мне прежде ватерклозет, как мыли пол в коридоре в своё дежурство и кипятили белые рубашки в кастрюле на плитке перед стиркой. Огромный город казался прекрасным, мы особо-то нигде до того и не бывали, вот и постигали трамваи и троллейбусы, кинотеатр «Победа», со страхом и уважением поглядывали на здание оперного театра. Консультации перед вступительными экзаменами, игры в баскетбол на площадке СК «Кировец» – мы ведь со Славкой крутые баскетболисты, перворазрядники. Экзамены перворазрядники сдали хорошо, поступили. Генка залетел на шпорах и уехал в другой город поступать в военное училище. И началась наша студенческая жизнь. Особенно хорошо стало со второго семестра, когда попали в общежитие. Помнится мне, что общежитие получили мы при поддержке баскетбольного нашего тренера: мы тогда начали и тренироваться, и играть во второй команде вуза, меня позднее перевели в первую и даже выбрали капитаном команды, на вырост, как сказал один из её ветеранов. Капитанскую майку с номером девять передал мне мой и по сей день большой друг Александр Солодкин. Именно в этой майке и попёрся я однажды на очень важное интимное свидание с одной леди. Дело было летом. По совету старших товарищей нацепил я эту майку для того, чтобы, как объяснил мне, салаге, третьекурсник Вадик, в ответственный момент пот впитывался в майку и я не соскальзывал с разгорячённой моей леди. Вот был я пенёк! Помню только сердитую фразу удивлённой моей визави, типа, да сними ты эту чёртову майку! Что делать, братцы, учились мы тогда всему и жадно слушали рассказы старших пацанов об этом самом. Группа наша, как показало время, оказалась достаточно сплочённой и дружной. Человек двадцать пацанов и шесть девчонок. Благодаря нашим девчонкам мы собираемся группой каждые пять лет. Обычно в Новосибирске, однажды даже выезжали в Иркутск к Славке, плыли на небольшом караблике на Байкал. Тогда нас собралось особенно много, семьями, некоторые с детьми, мы с мадам точно, поскольку родители жили в Ангарске. Девчонки в нашей группе все были местными, пацаны преимущественно приезжие, общежитские значит.

О, общежитие нашего времени, со своими законами и правилами, с общими «нашими галстуками» и другими элементами одежды, с взаимовыручкой и сплочённостью во всём! Я, пожалуй, мог бы посоветовать сегодняшней молодёжи обязательно пройти общежитскую жизнь, раньше я в этом был абсолютно уверен, сейчас немного сомневаюсь, время другое, отстал я, а вдруг чего присоветую не совсем то… Но поверьте, друзья, для меня это точно праздник – находиться внутри и в непосредственной гуще студенческой жизни, это много давало в становлении характера. Какие люди были рядом – гиганты, как удавалось им, практически не посещая лекции, сдавать экзамены на пятёрки! А сколько им удавалось выпить, чем точно поражали нас, желторотых… В одной комнате с нами проживал удивительный человек, в обычное время тихий и старательный, стихи патриотические писал, учился неплохо – Виктор Пак, кореец. Занимал и у меня, и у других деньги до стипендии, любил играть в карты, в трынку особенно, немного картавил, поэтому так забавно выговаривал некоторые слова. Но стоило ему принять выше его определённой нормы, становился агрессивным и неуправляемым. Доходило до скандалов, причём пару раз он носился по общаге с ножом, всё норовил кого-то прирезать. Успокоить его могли только два-три человека, ваш писака трудолюбивый в том числе. Сейчас и не помню, где и когда он исчез из нашей жизни.

Несколько ребят из нашей группы изначально проживали в общежитии, им повезло: они сразу с первого курса жили в одной комнате, летом даже вместе ездили на калым, стройки, ЛЭП и пр. Их комната в самом конце коридора всегда служила примером правильной организации студенческой жизни. Всегда у них можно было стрельнуть чего перекусить, как минимум кусок хлеба. Кстати, в то время мы использовали вместо масла маргарин: намазывали на хлеб, посыпали сахаром и ели с удовольствием. Может быть, в наше время маргарин был другой, но был он, как мне казалось, вкуснее масла, да и намного дешевле. В школьные годы я был немного избалован в еде, некоторые продукты просто не любил и не ел. Например, я любил жаренную на сковородке картошку, но капризничал, если она была пожарена на сале. Не мог я сало жареное есть. Эх, братцы, видели бы вы меня, какие шкварки я вылизывал со сковороды, пройдя курс молодого бойца в студенческом общежитии! Потому и советую, многое может измениться в вашем понимании жизни, если поживёте там. Одногруппники-новосибирцы немного завидовали нам, проживающим в общежитии: есть в этой жизни свои прелести, им недоступные. Мы, в свою очередь, иногда в трудную минуту тосковали по домашнему уюту, домашней еде – словом, недоступный плод всегда сладок. Я, например, с удовольствием бывал у однокурсника Саши С., его мама угощала нас вкуснейшим борщом, такого ни в какой студенческой столовке не найдёшь! Хотя, с другой стороны, именно студенческая столовка научила меня достаточно ровно относиться к еде, не выёживаться, есть то, что дают. Я и по сей день нисколько не привередничаю, достаточно индифферентно отношусь к еде, важно, чтобы она была. «Врёт, писака неуёмный», – скажет кто. Ей-богу не вру, есть, конечно, блюда любимые и не очень, но не привередничаю, зуб даю.

Любимым занятием в субботу у нас были танцы, это потом они стали называться дискотекой, а в наше время просто танцы. В нашу общагу приходили девчонки из торгового института и из других общежитий, как и мы иногда ходили к ним в торговый или в другую общагу, если у нас танцев не было. В нашей молодости это было так интересно! Помню, что иногда мы устраивали бунт в общаге, если вдруг танцы отменялись. Проходило это замечательное куртуазное событие в «долбёжке» – так называли мы большую залу (ишь, какое название придумал – залу), где в обычные дни студенты долбили свои науки. Музыка транслировалась из радиорубки, которой заведовал один из старшекурсников, танцы проходили в нужном нам всем полумраке – в наше время многое мы ещё себе не позволяли, просто были неподготовленные, но первые уроки полезные получали. Любимыми мелодиями были медляки, когда можно было поприжиматься и ощутить доселе неведомое, но давно проснувшееся смутное ещё желание… Ну, вы понимаете. Со временем мы, естественно, стали кое в чём разбираться значительно лучше, пара одногруппников даже нашла себе постоянных спутников жизни. Я у одного на свадьбе был ведущим. Придуривались как могли, подарили им даже шестнадцать пачек соли, типа, пуд соли вам съесть вместе. Увы, не сработало, не сложилась жизнь, не всю соль съели, видимо. Мой опыт ведущим на той свадьбе был первым, но не последним, ещё много раз приходилось мне и в дальнейшей моей жизни быть тамадой, ведущим. Дочь наша Наташка с успехом давно сменила меня на этом поприще, гены, стало быть, действуют, я только иногда помогаю по мере сил идеями и мыслями.

Ещё в нашей группе были, и не раз, коллективные мероприятия, дни рождения, праздники вместе отмечали. Среди нас была пара пацанов, по-честному умных, которые и учились легко, без напряга. В основном все мы, остальные, были обычными студентами, от сессии до сессии добывали или переписывали конспекты пропущенных занятий, не стеснялись использовать шпаргалки. Тут существовали настолько хитроумные технологичные операции, что иногда и пятёрку можно было получить с помощью шпоры, которая передавалась друг другу. Однажды мы со Славкой приготовили шпоры, разделили пополам и попёрлись на экзамен. Славка пошёл первым, получил билет (вопрос соответствует его половине подготовленных шпаргалок), присел за приборами – а сдавали мы в лаборатории – и начал сдувать самозабвенно. Я захожу следом, тяну билет – блин, нужная шпора с ответом у Славки. Что делать? Рядом с ним места нет, стол заставлен аппаратурой, хотя мест свободных навалом. Переношу мешающую мне аппаратуру на другое место, усаживаюсь рядом, критикую его за неудачное место, получаю от друга нужную шпору и зарабатываю пятёрку. И ещё конфету-леденец в придачу от довольного мной преподавателя с замечательной фамилией Ангельский. Ангел ты наш дорогой, знал бы ты… В этот день ещё несколько студентов нашей группы получили конфеты, кто по-честному, а кто как мы со Славкой. Ещё был один довольно забавный преподаватель – Ганжа. У него невозможно было сдать без шпаргалки, его предмет, если память не подводит, – основы математической логики, – был довольно сложен, и без бутылки в нём разбирались только единицы. Очевидно, понимая всю сложность экзамена, наш уже сильно взрослый экзаменатор периодически выходил из комнаты, давая нам свободу действий. Чем мы и пользовались. Конечно, много стирается из памяти, но ловкость использования шпаргалок навсегда остаётся, в этом жанре некоторые из нас, особенно девчонки, достигали совершенства. Вы не подумайте, что только со шпорами мы сдавали экзамены, всякое было, но, поверьте, подготовка тобой лично шпаргалок – это тоже подготовка к экзамену. К старшим курсам стало совсем легче, опыт и мастерство позволяли многое: и экзамены вовремя сдавать, и не сильно напрягаться в течение семестра, главное было прожить три первых курса. Эх, пишу, и слёзы наворачиваются на глаза – какое время было золотое! Какие разные мы были: и весёлые, и обстоятельные, считали себя взрослыми, пеньки молодые. Я вообще был в группе самый младший, а если учесть, что учились у нас и ребята, пришедшие уже из армии, понятна по тем временам и разность интересов, и снисходительное иногда отношение к салагам вроде меня. В памяти отчётливо сохранился образ Владимира К., который обращался к собеседнику «э, батенька», у него и прозвище такое было, соответственно – Батенька. Он любил, начав с этой фразы, порассуждать о жизни, снисходительно поглядывая на собеседника. А Толик Л., умнейший в группе, легко учился и мог всегда растолковать любую непонятку каждому из нас. Бегающие зрачки его близоруких глаз – от большого ума, не иначе. Зрачки эти становились неподвижными разве что от принятия чрезмерной дозы алкоголя. Ещё один умник в хорошем смысле – Гена С. по кличке Гога. Откуда эта кликуха выросла? Может, после фильма «Щит и меч», был там персонаж – курсант Гога. Кстати, и у меня после этого фильма появилось своё имечко – Йоган, это в баскетбольном мире моём, в соответствии с именем и фамилией главного персонажа Йогана Вайса. Саша С., вечно озабоченный разными проектами, постоянно с кейсом в руках, а в нём какие-то интересные, с его точки зрения, предметы, которые он нам постоянно показывал! Всплывают вдруг в памяти какие-то особенности, присущие моим одногруппникам, прозвища, забавные поступки. Паша М., перед тем как выпить первый стакан алкоголя, всегда говорил, чокаясь: «Ну что, боднём!» – и мы чокались и выпивали, и даже когда его с нами не было, мы частенько начинали выпивать с этой фразы. Саша Ч. был у нас большим человеком, если не подводит память, – председателем студсовета факультета, он первым из нашей группы освоил, я бы так выразился, проживание на постоянной основе дамы сердца с ним в их мужской комнате, вернее, только ночное проживание. Римма – наш постоянный профсоюзный лидер, Валерка К. – комсорг, второй староста, Валерка Б. – первый староста группы, к сожалению, один из первых ушедших от нас в мир иной. Генка С., тот, кого мы женили и у кого я был тамадой, играл в студенческом оркестре на трубе, давно затерялись его следы в этой жизни. Сегодня многих уже нет. Пятьдесят лет прошло с нашего выпуска, в Новосибирске нас осталось семь человек. Собирают наши девчонки нас по-прежнему каждые пять лет, а в промежутках пятилетий встречаемся только по печальному поводу. Вот и последняя наша встреча была год назад, когда ушёл наш со Славкой близкий друг Саша Б., мы втроём проживали в комнате на последних курсах. Он был из Ташкента и получил кликуху Берадор Абдураимов – так звали ведущего футболиста Узбекистана. Славка – тот вообще косил под грузина и кликуху имел соответствующую: Гоча. Коротка жизнь, как оказалось, в то весёлое студенческое время об этом даже и не думалось, впереди виделась нам безграничная равнина жизни. Увы…

Что-то я расчувствовался даже, давайте-ка вернёмся немного назад, в детские годы, там ведь тоже много было забавного. Расскажу вам про то, как мы досуг в детстве проводили. Ничего особенного, скорее всего, как и другие дети нашей страны, опоясанной колючей проволокой, проживающие в аналогичных населённых пунктах. В больших городах, поди, таких игр, как у нас, и не было из-за специфических условий. У нас же на окраине городка, где мы жили в тот беззаботный период жизни, и автомобили на улицах были редкостью. Был у нас через пять-шесть домов сосед, который работал шофёром на полуторке, иногда сажал нас, пацанов, в кабину и катал, что вызывало у нас неописуемую гордость и торжество. А сосед наш, дядя Ваня Исаков, был возчиком и катал нас на телеге, в которую запряжена была скромная и послушная лошадь, и мы могли даже «порулить» немного, управляя вожжами нашей скромнягой. И это тоже возвышало нас в собственных глазах, хотя случалось и не так часто. Чаще всего, сделав быстро уроки, что давалось мне легко, мы с братом мчались на улицу, каждый к своей возрастной компании, и предавались нехитрым детским играм. Присутствовали в наших играх и малость азартные, не карты, в которые сражались совсем уж и взрослые подростки, но тоже на интерес, на деньги. Потом я узнал, что игры эти немного отличались по названию в разных регионах нашей необъятной страны, но суть была одинаковой или очень похожей. Например, игра в «чику». Иногда это называлось в «пристенок», когда пятачком чикаешь (бьёшь особым образом) о стенку забора, чтобы твой пятачок долетал до монеты соперника на расстояние меньшее, чем между большим и средним пальцем твоей руки. Надо было дотянуться до чужой монеты, чтобы забрать её в качестве трофея или записать с противника тарифную ставку. Какие слова-то говорю, «тариф», в то время мы и не говорили, просто договаривались, по сколько играем. Тут были мастера, о, какие мастера, прицеливались и попадали прямо в монету соперника своей монетой, что означало двойной тариф. А «банчок», «банк» стало быть – тем же способом надо было попасть своей монеткой в нарисованный на земле квадрат, банк значит. От точности попадания опять же зависел твой выигрыш. Самая притягательная игра на деньги называлась «подкат». Сначала игроки, поставив на кон какое-то количество мелочи, причём строго на орла или решку, кидали металлический кругляк, или круглый плоский камень, с определённого места. И кто добрасывал ближе всех до кучки мелочи, мог первым бить этим кругляком по обозначенному столбику монет. Если монеты от удара переворачивались – твой выигрыш. Первый и последующие били до момента, пока переворачивались монеты, бывали случаи, когда от первого удара, казалось бы, от вожделенного большого выигрыша, не переворачивалась ни одна монета. Все вокруг радостно орали, издеваясь над неуклюжим игроком и предвкушая надежду сорвать куш в свою очередь. Монеты, ходившие по рукам игроков, были измяты и искорёжены ударами битков, но не теряли своей ценности. Мы порой очень завидовали умельцам, которые и биток бросали удачно, и переворачивали своим битком почти всю стопку монет, в карманах у них всегда звенели целые горсти монет, пусть мятых и искорёженных, но – Капитал! Однажды, когда мы увлеклись в глубине городского сада этой игрой и мой приятель Славка прицеливался бить первым по довольно высокой горке мелочи, родитель Славки перелез через высокий забор сада и застукал нас за аморальным проступком. «Атас!» – кто-то вовремя заметил опасность. Как ветром сдуло игроков, мой друг стартанул со скоростью куда круче Борзова на Олимпиаде, при этом, заметьте, прихватив горку мелочи! Честно признаюсь, я тоже, как и все, понемногу шалил в эти игры, понемногу, потому как не выигрывал особо и не был азартен. В других играх, где надо было проявлять ловкость и особенно скорость бега, я был вполне на приличном уровне. Эти и другие уличные забавы и дали нам первую ступеньку выхода к спорту, которым мы занимались с большой охотой в школе. А что ещё было делать, кроме как осваивать улицу и школьные стадионы! Ни мобильников, ни планшетов не было. Улица заменяла всё.

Ещё одна игра в памяти. К овчинной шкурке приделан кусочек свинца, и этим нехитрым предметом, который носил в наших краях гордое название «зоска», надо было внутренней частью голеностопа выбить максимум, не роняя «зоску» на землю. Ухитрялись выбивать до тысячи раз и больше, были рекордсмены жанра, обувь соответствующую надевали специально на момент состязаний. Мне тоже удавалось достигать приличных цифр, каждый имел свою «зоску», а то и несколько. Кроме улицы соревнования проходили и на школьных переменах. Кстати, о школе, тут тоже были свои игры и шалости. В «пёрышко», например. Ух, уж какая азартная и на интерес была игра! Своим игровым пером надо было особым способом перевернуть перо противника, чтобы забрать трофей. Этими перьями мы писали в те времена, макая их в чернильницы-непроливашки, перьев у каждого было по нескольку, вот и резвились на переменах. Даже пёрышки особо готовили, приспосабливая к тому, чтобы легче и удобнее было переворачивать чужое. Соответственно, и перья были разной категории: боевые, которыми орудовали наши ловкие пальчики, и обменные, которые отдавались в случае проигрыша. Игра эта, увлекательная в пору чернильниц-непроливашек, постепенно сошла на нет, как только в обиход вошли авторучки и потребность в перьях, естественно, упала, да и мы выросли из детских забав, пора наступила и на юных леди наших поглядывать… А леди заметно быстрее подрастали и даже больше нашего брата о чём-то догадываться начали значительно раньше нас, лопоухих. Ещё совсем недавно вместе играли в чехарду-езду… Знаете ли вы, что это такое? О, это интересно: одна команда стоит в наклон цепочкой, тесно прижимаясь друг к другу, этакий живой мост. Другая команда по очереди прыгает на этот мост и держится, пока все не запрыгнут. Учтите, что не все такие ловкие и прыгучие, бывало, что и прыгать некуда уже и висеть не на чем. Нижняя команда должна под грузом противника пройти некоторое расстояние, верхняя не должна свалиться раньше времени. Как только кто из верхних касался земли или этот живой мост проходил отмеренное расстояние, команды менялись ролями. В этой замечательной игре можно было хватать и держаться, чтобы не свалиться сверху, за что угодно, что, конечно же, способствовало определённым обстоятельствам. Мы начинали понимать, что у игроков противоположного пола есть кое-что, за что, казалось бы, нельзя хвататься, а им это, как и тебе, вроде бы и интересно, любопытно и приятно. Помню, однажды свалились с кучи. Одна из соперниц наших, проходя мимо меня, как-то как бы нечаянно махнула ручонкой своей шаловливой и проверила моё ещё только зарождающееся хозяйство. Да и ещё как-то по-особому на меня посмотрела, с намёком… Я тогда и не сразу понял, чего это она размахалась. Может, нечаянно задела? Эх, темнота казанская, конечно не нечаянно, об этом я значительно позже дотумкал своими только-только просыпающимися инстинктами. Постепенно взрослея, я постигал определённые премудрости, о которых хвастливо рассказывали старшие пацаны, где наполовину придумано, что ещё больше разжигало интерес. Да вот беда, был я страшный скромняга, зажатый и робкий. Явно недорабатывал в этом интересном жанре. Теперь вот, по прошествии стольких лет, догоняю… Да только, к сожалению, чувства и ощущения уже не те, не как в юности, к тому же отягощённые, я бы сказал даже, испорченные полученной от жизни информацией.

В пятом классе появилась у нас классная руководительница – молодая училка математики, недавняя выпускница. К тому же дочка известного всему городу дяди Саши, как звали мы парикмахера-китайца, который ловко орудовал своими инструментами и кромсал чубы, превращая нашу мальчишескую поросль в «бокс» и «полубокс» – так назывались тогда наши причёски. Уж и не припоминаю, чем они отличались. Звали нашу училку Нина Александровна – ЛИ ИН ТИН. Каково? Ореол загадочности от необычной фамилии и немного нерусской внешности окружал нашу классную леди. И она, молодая и незамужняя, так много времени отдавала классу, что мы все её полюбили. После вечерних классных мероприятий, а их было очень и очень много, мы, группой пацанов-пятиклашек, провожали её до дома, «охраняли от хулиганов». Она возилась с нами, как нам казалось, с удовольствием, помогая познавать раскрывающийся перед нами мир своими, скажем так, внешкольными методами. И это было здорово. Благодаря ей мы даже как-то по-человечески сблизились с нашими девчонками. Однако вскоре она вышла замуж, родила, и наша идиллия окончилась. Наша вчера самая любимая училка вдруг изменилась, стала, естественно, больше заниматься семейными своими делами, с нами уже была строже и суше. Как говорил поэт, «любовная лодка разбилась о быт», но сейчас я вспоминаю её с тёплым чувством уважения и признательности, как и первую свою учительницу Галину Михайловну Суханову. Смотри-ка, фамилии их не утонули на дне колодца моей памяти, значит, было что-то, что сохраняет эту память.

Галину Михайловну помню на уроке рукоделия. Мы, пацаны, тогда тоже крестиком чего-то вышивали, и я чуть не ткнул ей в глаз иголкой, когда она объясняла мне, как надо вышивать. Ещё помню, как отвозил на велике к ней домой котёнка нашей кошки Мурки. Котёнок махонький в сумке холщовой на багажнике каким-то образом попал между вилкой колеса и спицами. Когда я это обнаружил, думал, пропал котяра. Но, слава богу, он остался цел и невредим, и учительница наша получила от меня живой подарок.

Вскоре, когда я учился уже в восьмом классе, наша семья переехала ближе к центру и поселилась на втором этаже кирпичного дома. Квартира наша была коммуналкой, там жила ещё одна семья: мать со взрослой дочерью. Туалет был на улице, общий на весь наш дом и пару других таких же. Но зато в доме был водопровод, и впервые в нашей жизни не надо было ходить на ключ за питьевой водой или ждать водовозку. Это уже был огромный шаг в цивилизацию, и первое время нам очень нравилось здесь жить, тем более что школа рядом, Дом культуры, где спортзал был приличный, и мы осваивали здесь премудрости баскетбола. Однако коммуналка с общим туалетом на улице – это всё же… Словом, мы опять переехали, и опять в частный дом, тоже в центре. Это был ведомственный дом и достался нам, потому что предыдущие хозяева с папиной работы уехали. Условия были привычные, без крана с холодной водой, но с наследством в виде собаки и некоторого количества кроликов, которые вскоре сильно расплодились. Никому не советую держать кроликов, в то время никто про бизнес и не думал, их просто девать некуда было, а кормить и убирать надо. Здесь и прошли мои последние школьные годы, да и вообще последние годы в городе детства. Отсюда я и уехал поступать в институт в Новосибирске. И практически уже и не возвращался, не считая одного-двух раз за все последующие годы. В этом скромном домике на двух хозяев в двухкомнатном небольшом отсеке я дорос, как мне казалось, до взрослого состояния и уже совсем по-взрослому приглядывался к особам противоположного пола. Однажды даже чуть было не погрузился в то самое неведомое, о котором так много прочёл и к чему стремился, да, блин, мама застукала в самый ответственный момент, враз пресекла мои любознательные действия с одной сероглазкой и через день я уже был сослан в Новосибирск. О, город детства! Наверное, все люди по истечении времени испытывают аналогичные чувства преувеличенной нежности и ностальгии по этому удивительному городу и сказке, называемой детством, особенно когда ты давным-давно живёшь в другом городе. И только радужные сны вновь возвращают тебя в этот город, к друзьям и подружкам того удивительного времени. О, как смешны и нелепы мы были, с каждым годом считая себя ещё более взрослыми и умудрёнными жизненным опытом! И как наивны и чисты помыслами и поступками…

Совсем недавно прочёл очередной роман Алексея Иванова «Пищеблок» – про детство, пионерский лагерь, про пятиклассников. Навеяло сразу так, что отчётливо проявилось всё-всё, что связано с пионерлагерем. Мы с братом ездили туда практически ежегодно – а что ещё было делать в нашем маленьком городе, не торчать же всё время на улице! Пионерский лагерь давал много ярких впечатлений и с каждым годом приближал нас к юношеским переживаниям и особым чувствам. В то далёкое время были ещё живы участники партизанского движения периода Гражданской войны, мы даже в походах видели землянки, в которых борцы за наше светлое будущее скрывались от «белых». Особенно помнится мне время, когда я был уже в старших отрядах, когда мы только и думали, как бы девчонкам чего сделать весёлого и интересного, типа пастой измазать, окунуть в воду во время купания… Да и на вожаток заглядывались, особенно если в отряде был какой переросток постарше, который и подначивал нас, салабонов. Однажды мы даже попытались включить свет, чтобы увидеть ЭТО, когда ночующая с нами вожатая начала раздеваться, готовясь ко сну. Протянули нитку к выключателю, назначили ответственного, располагавшегося на соседней кровати рядом с нашей Афродитой. Он должен был условный знак подать, да что-то не сработало: и знак был условный, и свет включился, да только раньше времени, вот досада. И в футбол играли, как Иванов пишет, и песни пионерские пели, и родительский день ждали с нетерпением. Перед поездкой в лагерь родители где-то раздобыли для меня новые футбольные гетры, в которых мечтал бы побегать любой пацан из нашего отряда. Я даже не надевал их, а давал играть лучшему нашему игроку Герке Неживцу, который хорошо играть умел, не то что я. Не удалось мне в них покрасоваться: украли мои гетры в конце сезона, я даже предполагаю, кто совершил сей непионерский поступок, до сих пор жалко.

В девятом классе, когда по возрасту мы не имели возможности бывать в пионерлагере, удалось мне ещё раз там оказаться, на этот раз в качестве помощника физрука, который был нашим школьным учителем, – он и пристроил пытливых пацанов. Позвали нас поработать за еду: помогать проводить зарядку утром, соревнования разные. Вот уж здорово было, вот уж оторвались, подтянулись в мир вожаток как смогли. На пионерок уже и внимания почти не обращали, рядом были старше и опытнее и уже более подготовленные. Вот и мы пытались с ними освоить некоторые жизненные университеты. Вы не подумайте только, что много чего сумели, малы были, да и облико морале в то время не то что сейчас, но первые уроки получили… Читаю книжку, где Иванов пишет про пионерское житьё-бытьё, – как наяву мои переживания того далёкого времени.

Чтобы вам была яснее картина моего родного города, расскажу, как однажды буквально «загордился» на всю страну за свою малую родину. Было это в мои студенческие годы, на старших курсах, четвёртом-пятом. В нашей комнате в общежитии висело типичное для того времени радио с одной программой, по которой мы все новости и агитки обычно и выслушивали. И вот однажды слышу я по всесоюзному – заметьте, на всю страну! – какой-то разговор, где мой городок Балей упоминают беседующие в радиосети. Прислушался, приник – ё-моё, беседует некто из радио с главным инженером вредного производства, которое в моём городе детства расположено. И убеждает тот главный инженер, что теперь, мол, после реконструкции предприятия этого вредного, работать на нашей зоне стало много безопаснее, не то что раньше, практически безвредное производство. А до сего момента территория на самом предприятии и вокруг, то есть целиком в городе Балее, считалась зоной экологического бедствия. Вот это слава – про мой город говорят, да на весь Союз, и неважно, по какому поводу, загордился я сильно. Потом призадумался: знавал я это предприятие, пригород Балея – Новотроицк, не так уж и далеко от моего дома, где прожил я немалое количество лет. Что это, значит ли, что и мне досталось, как и всем жителям города? Опаньки, сколько же я черпанул этой вредной экологии, не раз и не два находясь в непосредственной близости от засекреченного и вредного объекта! Призадумался ваш неистовый писака о судьбе своей злодейке, да и решил: а может, и к лучшему случилось. Схватил нужную для пробуждения талантов дозу, да и вовремя уехал в Новосибирск, а сколько моих друзей и знакомых осталось… Даже на этой высокой ноте я определился со своим нынешним статусом: мутанты мы с моим другом Славкой, смотри-ка, сколько талантов и в самом деле пробудил в нас этот «вредный период» жизни! В математике рубим, в институте передовые, самодеятельность, спорт, да и с девушками самая правильная ориентировка, значит, и в самом деле доза была оптимальная для юных организмов. Друзья мои, это я потом выяснил, что те, кто остался в Балее, в самом деле более пострадали. Кто умер уже, кто на нарах чалится, кого в драке пьяной прибрали, а кто и просто спился от жизни непростой. Вот как вредное производство по-разному разные таланты открывает и к чему приводит разные человеческие организмы… В какую сторону мутируют эти организмы в зависимости от дозы, времени пребывания и если вовремя слинял. Мы со Славкой, слава богу, мутанты крепкие, саморазвивающиеся, главное – вовремя слиняли. Так-то, друзья мои! Как говорится, хватит о грустном.

Следующий этап моей жизни, о котором я уже много вам рассказал, студенческий, пролетел так же быстро, как и детство, с той лишь разницей, что «не мешали» родители познавать жизнь, её приятные и разнообразные моменты. И сами мы шишки на лбу набивали, и сами их лечили, и жадно впитывали всё вокруг. Я уже говорил, что первые полгода жили мы со Славкой на съёмной квартире и только после первой сессии переехали в общежитие. Помню, что мама пугала меня этим словом – общежитие, где, по её словам, такое творится!.. Она меня даже не пустила на день рождения к одной девушке, проживающей в общежитии нашего города, – так опасалась за мою репутацию. Эх, мама-мама, как же ты ошибалась! Не было, пожалуй, в моей жизни более счастливого периода, чем период жизни в общежитии. Конечно, я немного лукавлю, не в общежитии же дело, а в возрасте, студенчестве, свободе и самостоятельности в большом городе – сколько нового, удивительного вокруг. Как часто наши однокурсники-новосибирцы завидовали нам, свободно существующим, как хотелось им пожить день-два с нами, не только же в учёбе заключалась наша студенческая жизнь. Да и что бы ни вдалбливали в наши юные головы преподаватели на лекциях и семинарах, вся эта мудрость оставалась в аудиториях, стоило нам покинуть здание института и мчаться и мчаться по жизни увлекательной и поучающей! Тут, братцы мои, всего и не расскажешь, романистом быть надобно, а у нас другая цель – вспомнить чувства, переполнявшие нас тогда, да и поплакать, что не вернуть их никогда больше. Но как хотелось бы! А сколько людей прошли по той нашей жизни, сколько хорошего и доброго внесли в наши органы чувств…

Когда мы поступили, перед учёбой большинство первокурсников отправили в колхоз урожай собирать, а нас со Славкой оставили в городе. И мы разбирали забор вокруг нового корпуса, который строили зэки, и нам надо было «замести следы» их здешнего пребывания. Мы и заметали. В зэковских стройках не было ничего особенно необычного, в наше социалистическое время существовали, оказывается, те, кто «неправильно» социализм строил. Вот и подпускали их исправлять свои ошибки на реальных стройках. А поскольку их было многовато, то с рабсилой проблем не возникало. А вот разбирать заборы с колючей проволокой, ломать будки вооружённой охраны приходилось студентам желторотым, что мы и делали. Надзирали над нами… в смысле, руководили наши факультетские педагоги, один из них – Лев Степанович Дроздов, человек, который подбирал перед вступительными экзаменами из абитуры будущих спортсменов для своего факультета, поддерживая их морально и отслеживая сдачу экзаменов. Именно он встретил нас со Славкой на первой же консультации во дворе института и мгновенно рассмотрел на груди у нас значки перворазрядников по баскетболу. С улыбкой вспоминаю, как в этот жаркий летний день, а были мы в рубашках с коротким рукавами, но со значками на груди, наехала на нас некая леди взрослого возраста, типа, и не стыдно же нам значки надевать на рубашки, знать, по блату норовим в институт проникнуть… Лев Степанович со своим тонким, совсем не мужским голосом патронировал нас на экзаменах и поддерживал, что так надо было молодым провинциалам в этом новом мире большого города. Из реальной поддержки, которую он пытался оказать, были темы сочинений, сообщённые им за полчаса до экзамена, но и то он что-то перепутал: в группе, в которой мы писали сочинения, были другие. С ним и связан один чуть не окончившийся трагически для меня эпизод. Разбирали мы будку охранников на углу забора, сам забор уже частично убран, кто-то ломает его и дальше, а мы со Славкой залезли в будку и там орудуем. Вдруг чувствую, что ненадёжное наше убежище начинает крениться и падать внутрь охранной территории. Славка стоял в этот момент лицом к окну, сообразил выпрыгнуть и повис на столбе, который оказался снаружи рядом с будкой. Я же находился лицом внутрь двора и ничего не успел придумать, только опустился на пол падающего сооружения. И это меня спасло: при падении будки прямо перед моим лицом в каких-то нескольких сантиметрах оказался деревянный столбик, на который, очевидно, опиралась охранная камора, и чуть не врезался я лицом в этот столбик. А если бы стоял или только пригнулся, неизвестно, каким местом напоролся бы пусть не на острый, но и не сильно широкий срез этого деревянного столба. Понятное дело, не разобранные ещё в полной мере стены и крыша будки завалили меня сверху, что потребовало дополнительных усилий, чтобы выкарабкаться из этого завала. Первым, кого я увидел, был наш Лев Степанович, бледный, с помертвевшими от ужаса глазами. Как он приходил в себя, убедившись, что я жив-здоров, как ощупывал и проверял мои худые кости – цело ли бренное первокурсниково тело? И как счастливо вздохнул, убедившись, что тело цело. Я не успел толком испугаться, но этот медленно надвигающийся откуда-то снизу на моё молодое и тогда ещё, как я думал, красивое лицо столб помню как сейчас, по истечении уже стольких лет! Так мы со Львом Степановичем и познакомились близко и подружились. И все пять лет учёбы были тесно дружны, тем более что активно тянули факультетский спорт ещё и в качестве организаторов. Вроде бы совсем недавно это было, увы, время мчится. Совсем уж недавно, казалось бы, собрались и отметили пятьдесят лет поступления в вуз и сорок пять лет выпуска… А нынче на дворе уже пятьдесят лет выпуска – соберёмся ли, не помешает ли нагрянувший коронавирус? Тают, к сожалению, наши ряды, жизнь так устроена, отмерено каждому по-разному.

Вспоминаю чуть ли не первую поездку всей нашей компании к одной девочке на квартиру, праздник какой-то был, не иначе. Едем в трамвае номер шесть – такой, по тем временам, показательный трамвай, потому что был в нём удивительный водила. Мало того что он содержал в идеальном состоянии своего железного друга и всегда объявлял остановки, так он что-то ещё дополнительно сообщал пассажирам: то по истории города и мест, мимо которых проезжает его транспорт, то ещё по теме поведения в транспортном средстве, причём весьма культурно и задушевно даже. Мы этим маршрутом нечасто ездили, но иногда удавалось, и всегда с удовольствием прислушивались к полезной информации. Водитель был армянином, все звали его Миша, был он обаятелен и отчаянно вежлив. По-моему, он пытался привить пассажирам некие понятия по культуре поведения и общения в его трамвае. Вот мы едем в гости к нашей однокурснице, весело общаемся на задней площадке, все молодые и жизнерадостные, вся жизнь загадочная впереди. Миша наш, как обычно, вещает что-то полезное, но мало кто из нас прислушивается к его премудростям, у нас впереди первая совместная с девочками нашими гулянка, мы и нарядились соответственно, в предвкушении. Стоп. Наша остановка. Часть наших пацанов выходит из задней двери – и что вы думаете? Подходит к нам (я тоже был в этой группе), обиженный водитель и с расстроенным видом объясняет, типа, как же так, молодые люди, по правилам надо выходить в передние двери, в задние только вход. Я вас прошу, в следующий раз будьте культурнее, только в передние двери! Представляете? А он добавляет: вы вот с виду воспитанные и приятные молодые люди, в шляпах даже ходите, а правила нарушаете, нехорошо, знаете ли. И так как-то по-отечески, с горечью про нас, бестолковых, на вид воспитанных и культурных, в шляпах. Заметьте, не спросил даже, есть ли у нас билеты проездные! А у нас их, скорее всего, и не было. Ему гораздо важнее было научить нас цивилизованным правилам игры, в смысле поведения в общественном транспорте. Где теперь наш воспитатель Миша-армянин? Жив ли, радуется, что не все его труды пропали даром? Есть ли в наше время культурно и по правилам входящие и выходящие из трамваев люди? Конечно, если сравнить наше время с временем нашей молодости, и невооружённым глазом можно заметить большую разницу. Помню такие непростые времена, когда приходилось штурмовать общественный транспорт, которого было мало, и не всегда даже перегруженный автобус или троллейбус останавливался на остановке, а то и проезжал мимо и останавливался в неположенном месте, дабы исторгнуть из недр своих помятых и сердитых пассажиров и мчаться дальше, не принимая других, догоняющих его и матерящихся на чём свет стоит обозлённых граждан, которым не до правил Мишиных – лишь бы влезть! И мы бегали, и мы материли проезжающий транспорт, и мы штурмовали и пытались запихнуть орущих детей – чего только не было в нашей жизни! Сейчас, как мне кажется, немного проще. Во-первых, личный транспорт есть у многих, во-вторых, частный транспорт разгрузил салоны: что-то я давно не видел, как бегут люди за проезжающим мимо автобусом. Лично я теперь предпочитаю передвигаться пешком, благо место моей службы близко от места проживания. Иногда использую общественный транспорт, особенно метро, у которого нет пробок. На вечерние мероприятия – только пешком или на такси (слава богу, такси сейчас недорогое, к тому же позволяет расслабиться и накатить на любом мероприятии, не опасаясь грозной ГАИ и потери водительских документов). Автомобиль мне нужен только летом, чтобы добираться до дачи. Всю свою автомобильную жизнь (а начал я работать «жигулистом» аж с 1980 года) в октябре загонял авто в гараж и забывал про него до весны, когда надо было опять открывать новый дачный сезон. Сегодня ещё проще: мадам моя имеет и сама водит автомобильчик и в отличие от меня любит это делать, поэтому мне значительно легче с перевозкой своего бренного тела с ранней весны до середины осени. Есть кому в нашей семье плечо подставить: уже и внучок Сёма готов и рулит частенько. Как говорил великий комбинатор Остап Ибрагимович, автомобиль не роскошь, а средство передвижения. Было время, когда машин было мало, ездить по городу было легко и приятно, а вот купить её было трудновато, если не сказать практически невозможно. Наша семья, в которую я вошёл в качестве примака (кто не знает, я объясню: примак – это человек, который, женившись, живёт у тёщи в доме), решила купить дачу. Разумеется, решали главным образом тёща с тестем, мы с мадам юной больше о житейских радостях думали, но тоже участвовали в семейном совете и согласились с этим предложением. Скинулись, мы с мадам выделили из своего скромного бюджета рублей двести, остальное собрали и заняли её родители. Купили старенькую дачку, стали жить-поживать, дочь-карапузка летом на свежем воздухе, ягоды, зелень-мелень выращиваем, хорошо. Однако через год-два опять семейный совет состоялся на тему приобретения автомобиля. Всё-таки трудновато с урожаем по автобусам шастать, тесно и неудобно. Мы с мадам опять двести – двести пятьдесят выделили, тёща с тестем напряг­лись, тётку родную опять потрясли – собрали бабки. Тесть мой в партшколе молодым коммунистам мозги парил на тему партийного строительства, особа приближённая так сказать, вот и сподобились мы на жигулёнок зелёного цвета – стало совсем хорошо. Только мне трудновато: я главный водитель – значит, каждую субботу-воскресенье будь любезен за руль, тесть в связи с партшкольными мозгами всё же вспомогательные функции выполнял, не сильно тёща ему доверяла нас, людей значит, перевозить. Отсюда и воспиталась во мне совсем неяркая любовь к автомобилю, как говорится, за хлебом в булочную не ездил. Я и сейчас не горю желанием рассекать по улицам городским, тем паче что улицы уже так забиты, что езда по ним, особенно в часы пик, надолго отбивает всякую охоту передвигаться. Тем и довольствуюсь, что летом до дачи. Иногда меня дочь на нашей машине везёт – это когда мне обязательно днём накатить надо, чтобы гость, меня посетивший, не обиделся. Машина как раз на дочь и оформлена, с расчётом стало быть. Ну, вы понимаете! А теперь, когда мне какую-то ерунду подарили, браслетик такой, который и шаги меряет, надо в течение дня тысяч десять нашагать, вот и стараюсь пешком передвигаться. Здоровье, стало быть, с каждым шагом так и прёт, так и прёт!

На днях опять собрались с выпускниками институтскими, с теми, кто в Н-ске остался, совсем мало нас здесь. Мы всегда собираемся, когда кто из наших уходит. Вот и в этот раз встретились по такому же поводу: наш однокурсник Саша, который со мной и Славкой в комнате проживал, покинул нас. Повспоминали, погрустили, позвонили кому надо, потом опять за былое, вспомнили многое: и смешное, и грустное. Допоздна досидели, хорошо и печально было. В комнате нашей в общежитии на троих пацанов мы по очереди дежурили, уборкой, стало быть, занимались. Мы с Александром никогда не ленились: чуть только очередь подойдёт – сразу же тряпку в руки и пол мыли. Как уж мыли, вопрос второй, однако порядок соблюдали. Славка же дежурил по неделе, лень пол мыть было, так, мусор выкинет – вот и вся уборка. Но у нас строго: пока пол не помоешь – незачёт. Вот и мурыжили его, пока не выполнял главную задачу. Ещё он доставал тем, что вставал раньше нас, с шумом и причитаниями отыскивал свою спортивную одежду и уходил бегать на стадион. Едва-едва успевали мы вновь смежить веки, как спортсмен наш возвращался, опять шумел, кряхтел, переодевался, опять, естественно, будил нас. Мы вставали, собирались и уходили на занятия, а он опять укладывался поспать часок-другой. Никакие уговоры и просьбы не действовали, так и не давал нам досматривать сладкие утренние сны. Характер такой, я знаю, до сих пор рано встаёт, где бы ни был – дома у себя в Иркутске, у меня в гостях, на рыбалке с моим братом на Байкале. Весь в отца, которого я тоже хорошо знал. Тоже рано вставал и тоже байки разные рассказывал! Славка и Сашка, мои соседи по общежитию, после вуза в армию загремели, у меня белый билет оказался: в своё время получил осложнение на сердце, вот и забраковали, хотя в спортивном отношении докатился до сборной области по баскетболу.

В тот период созрела идея создать профессиональную баскетбольную команду в Новосибирске, и хотели это сделать на базе завода им. Чкалова, куда меня и распределили с определённым расчётом. Правда, мне сам ГП, наш ректор, как-то намекнул неожиданно, типа, не хочу ли остаться в НЭТИ, но я к тому времени уже подписался на завод Чкалова, и неудобно было менять решение. К тому же явно не ощущал себя будущим преподавателем. К сожалению или к счастью для меня, затея с баскетболом на базе завода не оправдалась, а на заводе я прикипел на целых пятнадцать лет. Я присутствовал при выкате из сборочного цеха новой тогда модели Су-24, которых мы много в дальнейшем наклепали и начинили их разным приличным оборудованием, которым я в меру сил своих и занимался! Частенько и в нынешней жизни встречаю людей, которые имеют то или иное отношение к этим машинам, и никогда ещё не было случая, чтобы мы не накатили при таких встречах по поводу сушек знаменитых или за родной завод, где они рождались! Я уже много настрогал в нетленных своих «Миллерунчиках» из моего чкаловского периода жизни. Главное, что начались тогда настоящие жизненные университеты, более серьёзные и ответственные. Как всегда, было много рядом более опытных людей, учивших уму-разуму. Всем я им очень благодарен за знания и поддержку в то время. Даже какие-никакие шутки надо мной с их стороны – всё учеба, всё опыт и «наставничество». Будучи беспартийным, хотя и активным общественником, высоко по должностной лестнице вскарабкаться я не мог: дорос до уровня начальника лаборатории в своём цехе, откуда однажды с треском выперли меня за некие «шалости» моих коллег – не будем уточнять подробности, тем паче что прописано всё давным-давно. Перешёл я из своего любимого цеха в конструкторы, и тут мне свезло. Провинился в тот период действующий директор Дворца культуры имени Чкалова, выкинули его из директорского кресла, да и предложили мне его заменить. Я уж к тому времени много всякого успел наворотить не только по производственной тематике: и общество книголюбов возглавлял, и баскетбол развивал на заводе, и в самодеятельности проявился. А какие литературные вечера мы устраивали, ё-моё, да и дворец мне был почти родной, частенько я там чего-нибудь организовывал и в разных мероприятиях участвовал! Вот я и решил: типа, инженеров много, директоров ДК гораздо меньше, а чего не попробовать-то? А вдруг культур-мультурная деятельность чего интересного и, главное, нового в жизнь мою принесёт?

Согласился с некоторой долей опасения, вступил, естественно, в ряды передовых строителей сами знаете чего, ясный полдень, без очереди в ряды пробился, иначе бы не взяли руководить в идеологическом направлении. И началась моя новая жизнь, да такая, блин, интересная! Всего-то два года – и пообживался в новом для меня деле. Успел мало-мало наследить. Даже пришлось в общество борьбы за трезвость вступить, да не просто вступить, но и взносы заплатить. Увидев у меня в руках документ – членскую книжку трезвого общества, – одна дама, вахтёрша на взлётном поле Толмачёво, с удивлением отметила: типа, ничего себе, не пить да ещё и взносы за это платить! Вам доплачивать надо, а с вас ещё и взносы берут! Так и хочется воскликнуть вслед за Цицероном – о времена, о нравы! Поскольку по молодости, да плюс партбилет в кармане, не мог лицемерить, я честно два года служил в рядах общества трезвости, что себе нынче простить не могу и понемногу догоняю, пытаясь усреднить количество принятого алкоголя с учётом выкинутых из нормальной жизни этих пресловутых трезвых годов. В нашем замечательном Дворце культуры и техники мы тогда и техническую мысль пропагандировали как могли, вот ведь чудаки были: в Доме культуры обязаны были на пальцах, так сказать, и про технику народу мозги парить! Сегодня как вспомнишь, так и обхохочешься, ей-богу. Вот и собрались под нашей культурной и технической крышей разные вполне приличные люди, которых выгоняли отовсюду, чтобы они своими действиями не портили идеологию современного на тогдашний момент жизненного пространства. Это я про всяческие общества и творческие союзы говорю. Кого только у нас не прописали: клуб филофонистов, общество книголюбов, два театра самодеятельных, музыканты разные – джаз, рок, бальные танцы и прочее, прочее!.. Эти самые книголюбы, которых я лично опекал, устроили цивилизованный книгообмен в ДК: сначала в Малом зале лекцию на темы книг, а потом в фойе большого зала – официальный книгообмен. Что греха таить, и перепродавали книжки, тайно в туалете деньги передавались. Я за эту тайную торговлю по шее получил от партийного начальства, из самого горкома партии на меня наехали. Время спасло, уже перестройка и прочее, не съели молодого директора, попугали только. Вскоре после моего ухода из ДК на базе клуба книгообмена и возникла до сего дня работающая книжная ярмарка. Были у нас в ДК предприимчивые ребята, они и создали ярмарку. Потом и не только книги – другое важное для любителей-коллекционеров стало возможным найти у стен моего родного Дворца культуры.

А ушёл я из ДК тоже в некой степени везения. «Провинился» на тот момент действующий директор филармонии – увёз себе на дачу с реконструируемого будущего здания камерного зала филармонии машину дров, не оформив необходимого разрешения, вот и погорел. Взяли с поличным, уволили, даже в газету «Правда» написали – самую честную газету, где только «правда» и печаталась. Опять вакантное место обнаружилось. Мне и предложили, заметили мою непомерную активность культур-мультурную, я и согласился. Решил опять про себя: директоров ДК много, а филармония одна… и не ошибся, опять интересная полоса в моей жизни случилась. Конечно, молодым быть важнее, студенческие годы веселее, но здесь я встретил столько необычных, уникальных людей! Только не думайте, что культурная стезя идеальна, нет, и здесь разного хватает: и люди разные, и проблемы жизненные, всякого много. Но страшно интересно! Целых тринадцать лет прослужил я в филармонии, думается мне, что не зря, хвалиться не будем, история – мать справедливости, дай бог заметит и мой скромный вклад. Да и мне повезло: много для себя открыл, прежде всего людей талантливых и интересных, многие моими друзьями стали, а сколько музыки, чувств, эмоций, стран и континентов… Не буду перечислять, поверьте на слово, много интересного и запомнившегося на всю жизнь. И работали, и шутили, даже мало-мало придуривались.

Как-то Розенбаум выступал у нас, а совсем недавно Жирик на него наехал, да так сильно, что определил ему место на зоне соответствующей. Вот я и вышел на сцену после концерта, поблагодарил за выступление и вручил, как в старые времена, шубу царскую, в наше время – с плеч собственных телогреечку, тоже соответствующую. Телогреечка на мне была, поворачиваюсь к зрителям спиной, а на ней надпись, как на зоне – Розенбаум. Я, конечно, что-то умное пожелал Александру Яковлевичу, передавая

зэковскую спецодежду, публика визжала – вы бы видели! В филармонии мы даже особый статус придумали для гастролёров – почётный артист Новосибирской филармонии. Первыми почётными стали Елена Камбурова с её музыкантами и ещё двое – Розенбаум и Жванецкий. А в год юбилея маэстро тоже официально ввели для него звание – «Рыцарь музыки», с соответствующими пожизненными дивидендами. Чего только не приходилось делать и придумывать, уж и молчу о регулярных вечерних посиделках после концертов с нашими гостями! Про трудности чего говорить, их тоже хватало, куда без них. Было и такое, когда вся бюджетная сфера восемь месяцев не получала зарплату, и мы не получали, делили с артистами, что зарабатывали, в банк не сдавали. Я даже гранату-лимонку раздобыл и на стол поставил в кабинете: типа, кто придёт и наезжать начнёт, что деньги не сдаём и отчисления социальные не платим, взорву к чёртовой матери… Так и жили вместе со всей страной: и часть зарплаты через продукты оформляли, и шампанским к Новому году – словом, было всякое. Кажется мне, что как-то дружнее жили, трудности и радости объединяли нас. Я даже придумал лозунг, характерный для советского периода жизни: «Чем хуже, тем лучше». Сразу и не поймут, кто наше время на себя не примерил. Я вот считаю, чем труднее нам было, тем больше сплачивались в общем деле, тем здоровее и чище был климат в коллективе. Так и сплачивались в филармонии, боролись за светлое будущее, ей-богу боролись, есть и в нашей той борьбе большая доля вклада в сегодняшний облик любимой организации. Тринадцать лет как один замечательный день!

Пришёл двухтысячный год, новый губернатор пришёл, команду собирать начал. Совета даже попросил у руководителей творческих коллективов, типа, а не порекомендуете ли вы кого в начальники над всеми вами, предыдущие-то гвардейцы разбежались, попрятались, да и не потянут в нынешних условиях. Стали мы с моими коллегами думать и варианты предлагать для обсуждения. Много кандидатов перебрали, никого не выбрали, то не то, это не так, не тянут кандидаты в приличного лидера, а неприличных и предлагать не хочется. Короче, каким-то образом, карты ли так легли, звёзды ли нагадали, указала стрелка судьбы моей, подкрученная моими коллегами, на вашего покорного слугу. Типа, давай, Григорьич, иди, кому-то надо, ты вроде много чего знаешь и умеешь, потянешь, да и мы поможем. Думал я, думал и согласился. Вроде как в филармонии родной не то чтобы скучновато стало, нет, конечно, но вот новизны какой ощутить точно захотелось. И пошло-поехало. Много, ох много нового узнал, да и придумал тоже немало нового и полезного. А люди какие кругом в нашей многострадальной сфере! И не знаменитые, не гордые, и простые, и честные. Такое творят от души и сердца! Столько много новых коллег и друзей-приятелей обрёл! И это в сложнейший период не только для культуры, но в целом для всей страны! Родную филармонию не забывал, помогал чем мог. История опять же рассудит и расставит всё по местам, не будем считаться заслугами, не для того живём и работаем.

Тем временем понемногу жизнь выправляться начала. Время летит страшно быстро, взрослеем и мудреем тоже быстро, тут и пенсия в ворота стучится, поди ж ты, вроде вчера вуз окончил, а тебя уже из чиновников гонят, типа, возраст не позволяет… Да ещё очередной губернатор наследство и людей от губернатора предыдущего искоренять начал, тут меня на обочину и выбросили. Типа, идите и отдыхайте, и без вас справимся. Ясный полдень, готов и отдохнуть, да на нашу пенсию особо не отдохнёшь, дай бог концы с концами свести. Так я снова в родных пенатах оказался, в скромной должности, но при отдельном кабинетике, увешанном «музыкальными» галстуками моей знаменитой и уникальной коллекции. Вначале сложновато было, молодёжь кругом незнакомая, пока притёрлись, пригляделись, поняли, что помогать пришёл конторе родной, а не жизнь проедать-пропивать… и вот уже восемь лет среди моих бывших и новых, но тоже родных филармонических людей живу и радуюсь! Силы есть ещё – и накатить могу, и лапшу кому про родную контору навешать, чтобы пригляделись и помогли по возможности. И приглядываются, и помогают. Хотя, если честно, помогают те, кто внутренне расположен и к музыке, и ко всему тому, что филармония делает. Есть такие, кого ничем не взять, хоть елей ему на уши поливай из бокала вместо смеси номер три любимой. Но это детали, а радость жизни в том, что вновь я в той самой музыке, которая когда-то согрела мою жизнь и не отпускает. Могло ведь и так случиться, что прошёл бы мимо или немного рядом, как у многих бывает. Нет, братцы, повезло так повезло. Каждому, я думаю, в жизни в чём-то везёт: кто в лотерейке чего отхватит, кому здоровье немерено намеряют, у кого и жена, и любовница – да мало ли каких радостей по жизни сваливается на наши души грешные! Мне вот с работой повезло, с музыкой, с людьми интересными, чего и вам желаю. Эх, подольше бы!..

 

Об авторе:

Заслуженный работник культуры Российской Федерации. Окончил НГТУ (Новосибирский государственный технический университет). Пятнадцать лет работал на авиационном заводе им. В. П. Чкалова инженером и руководителем, затем – директором Дома культуры и творчества им. В. П. Чкалова. В 1987 году Владимир Григорьевич стал директором Новосибирской филармонии, а в 2000-м перешёл в правительство Новосибирской области. Работал начальником управления культуры, заместителем министра культуры.

 

 

Опубликовано в журнале «Российский колокол» № 5-6 2022.
Размещено на сайте 28.12.2022 в 18:53.