ОНА и ОН. Давняя история
ОНА приехала из Средней Азии и сдавала вступительные в Архитектурный. Ей не хватило пары баллов, и она с горя бродила по Москве, пока у входа в Парк отдыха не наткнулась на афишу о премьере фильма со странным названием «ДОЖИВЁМ ДО ПОНЕДЕЛЬНИКА». Афиша обещала присутствие артистов, которые снялись в той картине. Она увидела «В. Тихонов» и другие, менее знакомые ей фамилии актёров и актрис и купила билет, чтобы подсластить безотрадные и одинокие дни небывалыми впечатлениями: вживую увидеть кинозвёзд, а потом в письме маме, сестричке и папе всё подробно описать. Пока брела по аллеям по стрелкам, показывающим дорогу к «Зелёному театру», вспомнила, что с утра ничего не ела, и купила себе мороженое в хрустящем стаканчике.
ОН в третий раз штурмовал Ленинские горы, в смысле – Университет. Его факультет был напротив Кремля, через Манеж. Во дворике старого здания университета стояли по углам два невзрачных памятника печальным людям, давним выпускникам Университета. В Москве эту улицу звали Моховой, но он, приехав когда-то сюда в первый раз и выйдя на Ярославском, искал в центре «проспект Маркса», как было написано в «Справочнике вузов СССР». Теперь экзамены были позади, на два балла он превысил проходной и мог запросто отдать, если кому надо. Он не уехал в родной город на Енисее, а стал ждать зачисления на высоком этаже «зоны В», куда его поселили для сдачи экзаменов. В день премьеры нового фильма он ходил по центру, предвкушая пять лет в этом городе, который сразил его с первой встречи.
ОНА родилась после войны на золотодобывающем прииске за Ангарой. Её отца туркмена Бердыкурбана освободили из лагеря заключённых, но дали «поселение» – без права уехать – пусть перевоспитывается! – на родину, которая у него была на границе с Афганистаном, и где после ареста в 1937 году он оставил молодую жену с двумя дочками. На таёжном прииске его взяла на постой русская семья, в которой было три взрослых дочери и вполне взрослый сын. Глава семьи, потомок ссыльных из Польши Марк Яковлевич, был призван в первые дни войны, и совсем скоро его жена получила извещение о том, что он «пропал без вести». Ей надо было думать, как девчонок поднять. А этот ссыльный Бердыкурбан, а по-простому Борис, хоть и нерусский, был непьющий, работящий, даже чистоплюй, если сравнить с другими вчерашними заключёнными – уж жена погибшего насмотрелась на всяких! По хозяйству поможет, за квартиру будет платить, подумала она. Но никак не могла представить себе, что через три года станет ссыльному туркмену тёщей. Он всё смешил младшую, необычно выговаривая русские слова и рассказывая о небывалых фруктах, которые растут в его краях, и о непонятных для русских обычаях – у мужчины, например, могло быть две и больше жён. Потом, когда она забеременела, сказал, что она будет ему жена. Деваться было некуда – иначе стыд-то какой на всю округу, говорила её мать, если без женитьбы рожать от вчерашнего заключённого! Так и появилась на свет будущая абитуриентка Архитектурного. Отчество ей на прииске записали «Борисовна», имея в виду Бердыкурбана, а в строчке «отец» поставили прочерк.
ОН родился в 1947 году прямо в родном доме – речка, впадавшая в Ангару, по весне снесла мост, за которым был роддом в его селе. Через положенный для этого срок после возвращения его отца с войны против японцев. Отец прослужил в Армии с 1940 года, а взяли его в Армию, когда жена была беременна, и первенца она родила спустя три месяца после его призыва, в мае 1940-го. Ей досталось хлебнуть лиха – на руках не только малолетний сын и старенькая, больная свекровь, но и хозяйство – дом с коровой, курами, и работа в колхозе «без никаких» – время-то военное! А зимой, когда не было работы на полях – так с лопатой – на подтоварнике или с пилой и топором – на лесозаготовках. Мать, так ждавшая ЕГО рождения, решила назвать второго сына Толя – по созвучию с именами мужа и первенца – Коля. Но жившая по соседству сосланная интеллигентная латышка разъяснила ей, что всех русских, кто родился в начале мая, правильнее (по святцам то есть) называть Георгиями или Юриями. Относившаяся с громадным пиететом к образованным людям, его мать назвала второго сына Гошей, а в метрике, как полагается, записали: «Георгий». Главное – в уголке этой метрики было дано распоряжение в промтоварную лавку: «Выдать 15 м. мануфактуры». На пелёнки и распашонки, как и полагалось.
ОНА сидела на своём месте Зелёного театра на сиденье из деревянных брусков в короткой своей чёрной юбочке, безрукавной кофточке в горошек и удивлялась, почему в таком хорошем и важном для всех городе, как Москва, погода бывает такая неуютная, прохладная, а не тёплая и комфортная для живущих в ней и приезжающих. Это же СТО-ЛИ-ЦА! всей нашей страны. Она глянула на часики. До начала киновечера было ещё полчаса. Почти никого в этом огромном театре – только на некоторых местах были первые зрители. Настроение у неё немного улучшилось по сравнению с тем, какое было во время бесцельного плутания по Москве. Хотя ОНА ещё была удручена неудачей (что написать своим родным, которые отправляли её в Москву так, словно её поездка – это последняя надежда на хорошую жизнь в будущем?), но уже грелась тем событием, на которое ей сегодня посчастливилось попасть.
ОН, в очередной раз чертыхнувшись на остановившиеся свои часы, решил не рисковать, и хотя на нередких в парке громадных циферблатах стрелки показывали достаточно времени до начала, по указателям побрёл в сторону Зелёного театра. И получил подтверждение, что костюм надел не зря – от реки уже потянуло прохладой. В его родном Красноярске вечера всегда были прохладными, пригодился пиджак и здесь. Высматривая своё место, когда поднимался по ступеням, он ещё не знал, что сегодня его темно-зелёный пиджак, купленный почти три года назад на первую его зарплату на стройке, сыграет главную роль в этот Вечер кино.
ОНА увидела, что по проходу идёт худоватый, да ещё в очках, парень в костюме темно-зелёного цвета. Точно такого, какой был у брюк большинства её сверстников – коренных жителей в родном городке, а потому сразу у неё возникла к идущему неприязнь. Тоже мусульманин, что ли?
Как те наглые и бесцеремонные узбеки, которые на улицах норовили при удобном случае схватить своими грязными лапищами за грудь девчонок – но только не своей национальности: трогать можно было других, русских. В школу и из школы ей с подругами приходилось идти с портфелями, крепко прижатыми к груди. Такие гады!
Её раздражение, конечно же, не относилось к Назы-му. От воспоминаний её накрыла тёплая волна. Он был с ней нежен, ласков, одевался чисто, всегда был наглажен и вёл себя аккуратно – правильно, у него же мать была русская.
Кто же этот? Волосы почти чёрные, прямые, чёлка почти такая же, но на узбека или туркмена не похож. Больше на татарчонка, подумалось ей,– такие в Узбекистане тоже есть… В пиджаке, а без галстука – на Праздник кино пришёл! А очки… очки-то у него изолентой голубой перемотаны у стёкол! Мог бы и новые купить, между прочим.
ОН поднимался по проходу и продолжал смаковать своё состояние покорителя Ленгор, мысленно переносился в родной город, представлял своих родных и знакомых. Главное – свою маманьку, которая, он знал, переживала за него больше, чем он сам.
Зато после каждого экзамена с Главтелеграфа он отправлял на её имя телеграмму об успешном преодолении очередного барьера. А после четвёртого отважился после слова «Четвёрка ВСКЛ» добавить: «Я тире студент Московского университета ВСКЛ ВСКЛ ВСКЛ». Эти три «ВСКЛ» были оправданием трёх его попыток поступления в МГУ.
Его ряд оказался там, где сидела какая-то девушка, по-восточному красивая, скромная, в кофточке в горошек и длинными чёрными волосами, плавно струившимися по её плечам. Прохладно, а она без тёплой кофточки, какие по вечерам всегда носила его мама в Сибири. Наверно, предположил он, она спортсменка, закалённая, и ей не холодно.
ОНА удивилась, что пришелец от прохода свернул на тот ряд, где было её место. Она поджала ноги, чтобы он, чего доброго, не наступил на её беленькие лодочки, купленные мамой втридорога для выпускного вечера, где ей вручили золотую медаль. В её городке, на полпути от узбекского Термеза до таджикского Душанбе, они жили с того года, когда её отцу разрешили уехать из Сибири.
Туда Курбанберды попал за то, что в тридцатых ходил в Афган. Хоть это делалось по заданию НКВД, его в 1937-м арестовали – как английского шпиона. Не приняли в расчёт и то, что он был активным комсомольцем и очень любил новую власть. А когда, благодаря Хрущу, Курбанберды объявился в родных местах с русской женой и двумя дочерьми, его осудили все родственники – вместо того, чтобы обрадоваться и удивиться, как он там выжил, в Сибири-то? Осудили и перестали с ним знаться, потому что двух его дочерей от первой жены пришлось растить тёткам (жена не пережила его ареста и рано умерла), а он привёз не просто вторую жену, а иноверную!
Зелёный костюм проплыл перед её глазами, но его владелец осторожно, стараясь не коснуться её колен своими, не пошёл вдоль по ряду, а – опустился на сиденье рядом с ней! Она была готова увидеть в соседях кого угодно, только не этого в зелёном пиджаке! А когда она боковым зрением увидела на лацкане значок с изображением незнакомого ей города, она совсем расстроилась: тоже издалека! Не москвич…
ОН осмотрелся. На рядах Зелёного театра пришедших было немного. Большинство сидели по одному, как хотелось и ему. А тут – вот те раз, соседка. Юбочка, правда, отглаженная, коленки держит аккуратно, ладонями потирает зябнущие, наверно, руки – от плеч до локтей.
Он ещё раз похвалил себя, что не поверил обещанным по радио градусам, а пошёл по Москве в пиджаке, сообразуясь с погодой, которую он почувствовал, распахнув утром окно на 21-м этаже «высотки».
Так, до начала вечера ещё много времени. А сколько? Он повернулся к соседке, извинился и, ткнув на свои вышедшие из строя часы, спросил, который час. Когда она ответила, он неловко предложил ей накинуть на её плечи свой пиджак.
ОНА ответила надутыми губками, и он по их надутости и интонации голоса понял, что она недовольна соседством с ним. Потому что даже не взглянула на него. Русский у неё был хороший, и это удивило его: кругленькая щёчка и восточный глаз, которые он увидел на её профиле, обещали акцент, а его у соседки не было. В Москве он привыкал всё меньше удивляться тому, что в его Сибири было бы поразительным. Наверно, у неё мать нерусская, а отец – русский, и выросла она где-нибудь здесь, в России, решил он, и потому так хорошо говорит на нашем языке.
ОН сразу не пошёл за ней, когда она решилась уйти задолго до окончания этого киношного вечера. Просто она на половине фильма, который был тоже не очень весёлый, совсем запечалилась, ей было одиноко, неуютно, нетепло в этой Москве с её, Москвы, несправедливым к ней отношением: она же золотая медалистка! Жалко было расставаться только с пиджаком. Она спускалась по проходу и думала: мог бы и проводить! Правда, она больше думала не о нём, а о тёплой накидке – пиджаке. Она вспомнила, как он, промявлив что-то, предложил ей свой пиджак и после её согласия осторожно опустил ей на плечи, прижав волосы. Он был в рубашке с рукавами, застёгнутыми на пуговки, и ему было не так уж холодно. А когда соседка вздумала уйти и выскользнула из пиджака, он не поспешил за ней следом, а остался глазеть на огромный черно-белый экран, где дальше и дальше разворачивалась история отношений двух учителей. Главного героя играл артист Тихонов.
ОНА тоже успевала взглядывать на экран, осторожно ступая вниз. В Тихонова запросто было влюбиться, как и сделала молоденькая учительница. Вот это мужчина! Не то этот её недавний сосед, который остался, как прилипший, на своём месте. И даже не пошёл проводить. Вот если бы здесь был её Назым…
Она вспомнила его поцелуи, их прощание, когда его призвали служить танкистом, его скупые строчки в письмах без марок, которые она изредка получала на К-31, напротив Архитектурного, и едва не заплакала.
Чем ниже она спускалась по проходу к сцене, тем прохладнее становилось – река-то была рядом, за экраном. А там показывали учительскую, все много и раздражённо говорили. Она чуть обернулась назад и вдруг заметила, что недавний её сосед, поблескивая стёклами очков, пробирается по проходу. За ней?
ОН пошёл за ней, потому что посчитал себя ответственным за неё, хотя никаких обязательств на него никто не возлагал. Между ними за полтора часа сидения рядом на таком большом столичном событии возникло нечто общее, что не выражалось словами, но было закреплено тем, что она без куража приняла предложенный им пиджак и мило поблагодарила. А потом надолго замерла, согреваясь под нехитрой одёжкой, и с недоумением призналась себе, что она благодарна этому странному соседу с очками, дужки которых замотаны изолентой.
ОНА, снова облачённая в пиджак неприятного цвета, захотела отблагодарить его, и сказала, что сегодня они попали на премьеру очень хорошего фильма, правда же, спросила она его, и добавила, что совсем не жалеет, что купила билет сюда. Она ещё спросила, где он покупал этот билет, и очень удивилась, что совсем в другом месте, а они оказались рядом. Они прошли мимо старинной беседки на набережной парка и полюбовались на обилие отражённых в воде огней. Такой красивой Москву они ещё не видели, признались они друг другу.
ОН узнал её невесёлую историю и, чтобы не хвастаться своим поступлением, сказал, что ждёт зачисления, но не уверен, что его примут. Он уже знал, что она приехала из Средней Азии, и очень удивился, когда она назвала место своего рождения. Мысленно прикинул по карте своего края и понял, что они родились в километрах двухстах друг от друга с разностью в три с половиной года. Он рассказал о первом своём приезде в Москву и вспомнил свой последний день в том году.
В универмаге «Добрынинский» в отделе продаж телевизоров он посмотрел финал мирового первенства по футболу между Англией и Федеративной Германией. Немцы тогда проиграли 2:4, и с этими впечатлениями он возвращался в Красноярск.
ОНА вспоминала свою школу, рассказывала о семье, но не решилась рассказать о Назыме. Сказала, как любит песни Пахмутовой и очень обрадовалась, когда он прочёл ей несколько стихов Роберта Рождественского, а потом целую поэму Василия Фёдорова про композитора Бетховена. Про себя она решила, что согласна, чтобы он проводил её до автобуса, но больше встречаться они не будут. Не могла же она общаться с юношами, ведь это было бы равносильно измене своему любимому, который нёс сейчас военную службу, а она тут проводит время в развлечениях.
Она ещё не знала, что Назым уже не один вечер проводил с дочерью заместителя командира части, где служил, и не менее успешно осваивал с новой знакомой виртуозные поцелуи, которым он год назад обучал под южными звёздами будущую школьную золотую медалистку.
ОН в Москве ориентировался тоже не очень, но решил твёрдо проводить свою нежданную землячку до дома, где она остановилась – у совсем дальних знакомых. Это были дети тамошних, по Сибири, знакомых её матери, которых в войну эвакуировали за Ангару, потом они вернулись в Москву.
В благодарность за доброе к ним отношение в сибирских краях они написали из столицы несколько писем на далёкий прииск, потом, после переезда её родителей в Среднюю Азию, обмен письмами и поздравлениями к праздникам продолжался. И не прекратился со смертью родителей, а продолжился – уже с их детьми. Тем более, что дети тоже были в эвакуации с родителями, только в малом возрасте, и внезапно рвать отношения с бывшими земляками они не стали.
Вот у них она и жила в эти августовские дни, а автобус до их дома ходил от метро «Белорусская».
ОНА на эскалаторе сказала ему фразу, которая, будь он раздражённым, а не благодушно настроенным, воспринял бы очень резко. Она сказала ему, что вот сейчас они поднимутся наверх, попрощаются и больше встречаться не будут. Ему было непонятно, почему они должны расстаться. Он же не претендовал на отношения, большие, чем доброе знакомство – тем более они земляки по рождению! Он старался её не обидеть ни словом, ни жестом, даже не прикоснулся к ней, и позавидовал пиджаку, который обнимал её плечи. Себе он не позволил даже представить, насколько сладки её красивые губы, как гибка её талия, теплы или прохладны её колени, чем пахнут её тёмно-каштановые (оказалось, не чёрные!) волосы. Она же продолжение своего знакомства считала предательством по отношению к Назыму. Она ещё раз твёрдо сказала себе, что она не такая, чтобы встречаться с молодым человеком, когда любимый так далеко и ему так трудно. Она должна ждать его, как невыносимо это бы ни было.
ОН, чтобы увести её от категоричности, спросил, не согласится ли она посмотреть завтра списки зачисленных. Сил на это уже не осталось, вполне серьёзно сказал он.
ОНА согласилась, потому что посмотреть списки не было изменой Назыму. Главное – потом больше не встречаться. Захочет, чего доброго, целоваться. А у неё от поцелуев… Нет, ни за что она не станет поддерживать отношения с этим соседом по кино, оправа очков у которого неисправна! Она будет ждать из Армии Назыма.
ОН безропотно сопровождал её, когда во время прогулок по Москве – уже в сентябре! ей надо было зайти на К-31 и «до востребования» получить письмо с обратным адресом: «В/ч». А писем не было, потому что советские танкисты из ГДР в августе того года поехали в Прагу, и она выходила с почты со словами «противный мальчишка, мог бы и написать», которые она произносила своими надутыми губками. Слова адресовались Назыму, но плохо было её сопровождающему, словно это он не написал вовремя письма. Может, именно из-за неполучаемых писем она больше не гнала нового знакомого прочь от себя, и погода в тот тёплый сентябрь согревала их в бесконечных воскресных прогулках.
ОНА решила остаться в Москве – мама в письмах настояла – и поступила в строительное профтехучилище, мечтая заниматься на подготовительных в Архитектурный и «подтянуть» рисунок, на экзамене по которому недобрала баллы. От знакомых она съехала в общежитие на Ангарской улице – тогда почти окраина Москвы. Там же удавалось перекусить, оттуда она по воскресеньям ехала, как на важное дело, на метро «Парк культуры», где её всегда ждал с цветами её новый знакомый, с которым, кроме разговоров, у неё ничего не было: он был совсем стеснительный.
ОН погрузился в студенческую жизнь и всё реже вспоминал ту, которая объявила его зачисленным в университет. Но в многомиллионной Москве они внезапно встречались. Случайно. То на той же станции метро «Парк культуры» он, возвращаясь из аудиторий на Моховой, вдруг у распахнувшейся двери увидел её на платформе и шагнул к ней, оставив в полном недоумении своих однокурсников, с которыми ехал до станции «Университет». То на выпускном курсе он, сойдя с попутчицами из 111-го автобуса на остановке среди берёз, перед «высоткой», оставил их на тропке и, швырнув на весенний снег портфель, помчался вперёд, вдруг признав в одинокой фигуре свою землячку и знакомую, которая в редкие свободные часы любила приезжать на Ленинские горы погулять.
ОНА уже училась в пединституте, командовала ордой комсомольцев в том училище, которое закончила, когда встретила и проводила в родной город своего Назыма, который заморозил её на всю оставшуюся жизнь фразой о том, что она – хорошая девушка, но вместе им не быть – так жизнь распорядилась. А тут из дому пришло письмо о том, что мама серьёзно заболела, хочет быть рядом со старшей дочкой, потому что на младшую надежды нет. И она решила биться за квартиру, чтобы забрать из Средней Азии мать, – конечно, с отцом и младшей сестрой. А своя жизнь – уж как получится.
ОН по окончании университета был сослан «на передовую» – поднимать районную печать родного края. Иначе, сказали ему, придётся поплатиться бордовой книжицей с буквами «КПСС». Провожать его на Ярославский вокзал не пришла ни одна из его знакомых, которых в столице было несколько. Каждая знала, что он уезжает, но ни одна не спросила, когда. Может, и к лучшему. Его знакомые молодые москвички жили с мамами и бабушками без мужчины в доме, и это было опасно: его запросто могли бы извести упрёками и подозрением, что он остаётся в столице корысти ради и тем самым вытолкали бы его из своего женского мирка.
ОНА, в отличие от многих его знакомых с факультета, очень и почти близких московских подруг, писала ему письма в Сибирь, подробно излагала состояние здоровья своей мамы и между строк умудрялась рассказывать новости с фронта «битвы за комнату». Она зазвала его в гости, когда он оказался в Москве в отпуске проездом, точнее, пролётом из Сибири на Кубу по путёвке «Спутника».
ОН, после того, как она показала его маме и, видимо, получила одобрение своего восьмилетнего знакомства с земляком, в шутку, под синим светом московских фонарей, предложил ей пожениться. Она ждала этих слов – особенно в последние годы. И не только от него, а произнёс он. Они расписались в «Грибоедовском» через три месяца – их не остановило даже то, что назначенный им день выпал на время Великого поста. И были «наказаны»: вскоре его «выцепил» военкомат, когда надо было подобрать кадры для политработы в новых частях железнодорожных войск, сформированных для строительства Восточного участка БАМа.
ОНА… В общем, она воспитывала сына. Нашего сына. Потому что она – моя жена. Потом, через 12 лет, у нас родилась и дочь. А скоро наша внучка – от старшего – уже в школу пойдёт…
Юрьевка. Февраль 2007-2010
Послесловие
Нашей внучке скоро 10 лет. Её бабушка (моя жена и героиня этого повествования) уж не увидит первого юбилея внучки… Сегодня мы отмечаем печальные 9 ДНЕЙ…
