Последний приход
Рассказ
Было далеко за полночь. Окуньков уже укладывался спать, когда во входную дверь настойчиво постучали, хотя был звонок. Вскочивший было пес громко тявкнул, но потом, заскулив и поджав хвост, сжался в углу.
«Кого это черт принес так поздно», – подумал Окуньков. Шлепая босыми ногами, он подошел к двери.
– Кто там? – раздраженно спросил Окуньков.
– Открывай, свои, – раздалось за дверью.
– Что значит – свои?
– Открой, узнаешь.
– Кому это не спится в такое время, – пробормотал Окуньков.
Он был не из робкого десятка, а посему открыл дверь.
На пороге стояла самая настоящая Смерть. В черном балахоне, с бледным, мучного цвета, лицом, с косой в костлявых руках.
– Ты кто? – недоуменно спросил Окуньков. – И потом, что это за бал-маскарад с переодеванием?
– Никакой это не бал. И не маскарад, – холодно произнесла Смерть. – Ты не слепой и прекрасно видишь, кто я. И зачем я здесь, тоже уже догадался. И потом, совсем некрасиво держать гостя на пороге, тем более – женщину.
Смерть легонько оттолкнула Окунькова в сторону и вошла в прихожую.
При виде ее пес еще громче заскулил, и под ним появилась большая лужа.
Теперь страх обуял и самого Окунькова.
– Что-о-о тебе от меня надо? Я ведь еще не стар и не болен, – промямлил Окуньков.
– А кто тебе сказал, что я забираю только старых и больных? – с маленькой толикой заинтересованности в голосе произнесла Смерть. – Умирают не только от возраста. Много людей распрощались с Жизнью в молодости, в расцвете лет. На кладбище масса тому примеров. К этому стоит добавить, что великое множество нестарых и физически здоровых людей сами ищут встречи со мной. Резание вен, стрельба из ружей, отравления, повешения – все то, что вы называете суицидом, – устало добавила Смерть.
– В чем же я тогда провинился, что ты так рано решила меня забрать? – жалостливо, заикаясь, спросил Окуньков.
Он стоял перед ней в белой трикотажной пижаме, чем-то похожей на исподнюю одежду монахов, с босыми ногами, весь такой жалкий, понурый.
– Я не судья. Судить тебя будут там, – она скрюченным указательным пальцем ткнула в потолок. – Мое дело лишь доставить тебя вовремя и по назначению.
Замолчав, Смерть стала долго и в упор смотреть на застывшего от ужаса Окунькова. Затем, словно выдержав паузу по системе Станиславского, Смерть с ехидцей в голосе произнесла:
– Не нужен ты в этом мире. Жизнь только прожигаешь, коптишь.
– Как прожигаю, как копчу? – давясь воздухом, спросил Окуньков.
– А очень просто, – парировала Смерть. – По пути Господнему ходишь? Нет. Заповеди его нарушаешь? Нарушаешь. Ни дерево не посадил, ни дом не построил, ни сына не родил. Обещания не держишь опять же. С домашними питомцами плохо обращаешься. Себя сильно любишь, правда, вот какой-то уж извращенной любовью, все больше похожей на эгоизм и гордыню. Бездельник большой. Трутень, одним словом. Это первая причина. Вторая причина кроется в том, что твой Ангел-хранитель просто устал. Не может и не хочет больше тебя защищать, ибо не видит здравого смысла в твоих действиях и поступках. А посему я здесь. Чтобы хоть как-то очистить воздух на этой грешной земле от такой вот копоти, понимаешь. И это мой последний приход.
– А что, были еще другие? – с недоумением на лице и дрожью в голосе спросил Окуньков.
– А то как же. Как только ты появился в утробе матери, я уже была рядом. Поверь мне, ты преодолел череду очень серьезных испытаний, прежде чем появиться на этот свет. Если не веришь, давай посчитаем. Ты прошел сквозь сито более двух тысяч одних только наследственных болезней, многие из которых, по своей сути, несут мою печать на разной стадии. – Она загнула первый палец. – Возможный выкидыш опять же, – Смерть загнула второй палец. – Громадное желание твоей матери сделать аборт, ибо тебя «нагуляли» и ты был нежеланным ребенком, дитя любви, одним словом. Это три. Возможность нормально разродиться или не разродиться. Четыре. Неосторожное обращение врачей с плодом во время принятия родов тоже, как ты знаешь, зачастую ведет к летальному исходу, в лучшем случае – к увечью. Это пять.
И, наконец, заразные болезни, которыми так изобилуют родильные дома. Ну там разные стафилококки и прочая дрянь, от соприкосновения с которой младенцы так и не видят белого света. И я всегда была рядом с тобой, готовая принять тебя в свои объятия. Как, впрочем, и других тебе подобных.
Если говорить еще более конкретно, то и в последующем встреч со мной у тебя было больше чем предостаточно, но ты этого не знаешь, ибо знать тебе этого не дано. Одно скажу: твое крещение, хотя и тайное, уж очень тебе в жизни помогло. Больно сильный у тебя появился Ангел-хранитель.
Помнишь, как ты тонул в силосной яме, крича и захлебываясь вонючей жижей? Но в последний момент на тебя кто-то набросил веревку, и ты остался жить. Это был он.
Или как ты, еще совсем кроха, подошел сзади к лошади, и как она лягнула тебя задними ногами, метясь тебе в голову, в висок. Но опять какая-то неведомая сила развернула тебя, поставив под сокрушительные копыта твою задницу. Но немного просчиталась, и удар пришелся в поясницу. Это тоже был он.
А вспомни всю ту же, но уже взбесившуюся лошадь, которая мчалась галопом по деревне. И ты, один-одинешенек, находился в телеге. Потом телега вдруг оторвалась от оглоблей и перевернулась, накрыв тебя собой. Ты был почти в моих руках, но остался жить только лишь потому, что упал в яму, и поэтому телега не раздавила тебя свой тяжестью. Помнишь, как тебя несли в дом? Как ты лежал на сундуке, под одной, уцелевшей от порубки, иконой, и плакал от боли.
А помнишь, как ты тонул на водохранилище? Ледяная вода, онемевшие ноги… Кто-то же дал тебе силу держаться на воде, а потом и плыть. И даже лодку послал на подмогу.
А это стальное лезвие ножа, отливающее особым блеском при лунном свете и стремительно приближающееся к твоему животу? Но опять же по чьей-то воле ты вовремя подставил руку, и удар пришелся в кисть.
А этот никому не нужный мордобой, который все называют боксом, и он узаконен, как один из видов спорта. Сколько раз тебе говорили, что бессмысленные драки и потасовки к добру не приведут, но ты не слушался и делал все по-своему.
Вспомни, как тебя беспощадно избивала толпа пьяных, таких же, как ты, пацанов, после выхода из здания вечерней школы рабочей молодежи, где ты очутился опять же исключительно из-за своей лени и головотяпства. Сколько времени ты провел на снегу, раздетый; с перебитыми пальцами и носом; с головой в шишках, похожей на кактус; с заплывшими от синяков и ничего не видевшими глазами, только одна маленькая щелочка; с болью в ребрах, отчего трудно было дышать; как долгие километры добирался в таком состоянии до дома, идя в ледяной мгле под пронизывающим ветром и падавшим снегом от одного столба освещения до другого. Как ты не мог развязать отмороженными пальцами рук шнурки своих ботинок…
И все из-за какой-то смазливой девчонки-шлюшки, пытавшейся с тобой пофлиртовать наперекор уличной братве, которую она обслуживала.
Или твое первое «боевое» задание на пути в армию. Вызов в «штаб», разместившийся в одном из вагонов воинского эшелона, который вез тебя далеко на Восток. Короткая беседа, суть которой заключалась в том, что завтра тебя рано поднимут и надо будет куда-то поехать, что-то сделать втайне от других. Ты все это воспринял как подарок Судьбы, как первую ступеньку в твоей воинской карьере. На самом деле вопрос был весьма прозаичным и будничным. Вы уже подъезжали к месту назначения, и ваша походная кухня сворачивалась, переходя на «сухой» паек. Вот поэтому и была длительная остановка состава в тайге, какие-то машины в ночи, груженные ящиками, которые ты принял за оружие и боеприпасы, хотя в ящиках находился обыкновенный солдатский харч.
Затем, если помнишь, последовала «генеральная» уборка товарного вагона, где располагалась походная кухня: мытье и скоблежка стен и пола под непосредственным руководством «крабов» – матросов, дослуживающих последние месяцы, в которой ты принимал участие. Вас должны были снять на одной из станций, но эшелону дали «зеленый» свет и вы, промокшие и озябшие, помчались дальше, в открытом настежь товарняке, поскольку двери его замерзли и не закрывались.
Помнишь, как ты отбивал мокрыми и заледеневшими ботинками чечетку, танцевал «цыганочку», бился плечами и корпусом об стенки вагона, чтобы не замерзнуть. А я была рядом и просто наблюдала за тобой, за тем, как ты отчаянно цепляешься за Жизнь. Но твой Ангел-хранитель поборол меня.
Помнишь глухомань, ночной полустанок, неожиданная остановка поезда, как тебя в числе других вели под руки в вагон с обмороженными руками и ногами. Но двоих я все же забрала себе для утехи.
А сколько зла тебе желали твои враги, сколько проклятий выплеснули в твой адрес твои бывшие друзья, сколько бессонных ночей провели в гаданиях и наговорах твои бывшие жены, брошенные тобой женщины, чтобы сделать тебе плохо. И от всего этого твой Ангел-хранитель защищал и оберегал тебя.
А сколько времени я потеряла в ожидании, в надежде, в спорах с ним.
Да что там, твоя необузданная молодость, личная жизнь. Вся твоя трудовая деятельность на всем ее протяжении была аморальной и безнравственной, ибо ты, делая свою работу, постоянно нарушал Закон, нормы Морали, поскольку главным критерием в твоем деле было только одно – результат любой ценой, а основополагающим документом являлся Приказ.
И самое последнее. Помнишь беременность твоей последней жены? И видение, которое ей явилось во сне и о котором она тебе рассказала. Как явился к ней белобородый старик и прямо предложил: «Выбирай – или муж, или сын». Не знаю, что уже тебе было тогда уготовлено, это только одному Богу известно, только твоя жизнь была поставлена на чашу весов. И меня об этом предупредили.
Но твой Ангел-хранитель поступил по-своему. Он просто отдал тебя в руки твоей жены. И она, несчастная, веря в безбрежную Любовь, выбрала тебя.
А вскоре попала в больницу. Плод умер в чреве, стал разлагаться. И она едва не умерла от заражения крови. К тому же навсегда осталась бесплодной. Ты должен был понять и оценить это, а вместо этого ты ее бил, оскорблял. Да и сейчас обиду на нее держишь. Теперь вот живешь жизнью своего сына. А посему молод, хорошо выглядишь. Но как живешь! Разве это не свинство с твоей стороны? – с судейскими нотками в голосе спросила Смерть.
– Не знаю, – почти шепотом произнес Окуньков. При этом голова его склонилась на грудь, плечи опустились, а сам он сильно ссутулился и как-то скукожился.
Наступила продолжительная пауза.
– Ну, Окуньков, твоя последняя просьба, – устало произнесла Смерть.
– Мне б священника, исповедаться.
– Ты что, спятил?! Где я тебе найду священника, да еще в такой час? И зачем тебе, спрашивается, священник, если ты ни в Бога не веришь, ни в церковь не ходишь?
– Так, для порядка.
– Много вас таких сейчас развелось, которые для порядка посещают церкви, мечети, синагоги. Молятся для порядка по несколько раз в день, а потом грешат, юродствуют, словно издеваясь над законами божьими, да и над самим Господом Богом тоже. Думаю, для тебя это невыполнимое желание. А исповедь твою внимательно выслушают там, наверху, – она вновь ткнула корявым пальцем в потолок.
Опять наступила продолжительная пауза.
– Ну, Окуньков, пора. Я и так у тебя засиделась, – Смерть зевнула в полный рот, вытянув руки вверх, слегка потянулась и медленно поднялась с кресла.
Подойдя к Окунькову, она мягко толкнула его в плечо.
– Идем в кровать. Так будет лучше.
Окуньков, повинуясь, направился к своей холодной, веявшей одиночеством, кровати.
– Ложись. Вытянись. Руки сложи на груди, – повелительно произнесла Смерть.
Окуньков стал делать все, что она приказывала.
Смерть подошла к кровати, наклонилась, и заботливо укрыла его одеялом.
– А теперь закрой глаза. И расслабься. – Она слегка коснулась холодными губами его лба.
Первое, что почувствовал Окуньков, – как у него стали холодеть ноги. Словно во сне, он увидел себя идущим босым по острым камням. Вокруг были горы. Дул холодный ветер. А с неба падали мелкие снежинки. Холод жег ноги, пронизывал до самых костей.
Но вот видение пропало, и появилось новое. Так же холодно. Он бежит по дороге. А вокруг люди. Много людей. Особенно девушек. И все тычут на него пальцем. Смеются. Он вдруг видит себя без штанов, без трусов. От стыда и от холода он пытается прикрыть пах концом майки или рубашки. Но все тщетно.
Сзади появляются преследователи. Они кричат, улюлюкают, бросают в него камни и палки.
Спасаясь от погони, он бежит по горной дороге, по острым камням вверх. Он уже не чувствует ни боли в ногах, ни леденящего холода в паху. Только горячая струйка пота на груди, спине, да пощипывание щек, мочек ушей от холода.
Скрываясь от преследователей, он вдруг оказался в большой мрачной комнате. Каменные стены, каменный пол и потолок. Отовсюду веяло холодом. Ему в какой-то миг показалось, что он без рук. Вернее, они были, но совершенно безжизненные и не подчинялись никаким командам. Протезы какие-то, да и только.
А потом он почувствовал, как падает во что-то мягкое. Будто в вату. Перед глазами последний раз вспыхнула окружающая его картина – комната, окна без рам, распахнутая дверь, через которые дул все тот же холодный ветер, но уже больше не холодил его. И все это стало медленно растворяться, гаснуть, словно экран выключенного телевизора. И только в груди еще что-то стучало. Тук-тук-тук. Сначала громко, потом тише, еще тише. И, наконец, последнее, едва слышимое: тук-тук. И тишина, которую неожиданно нарушил скрип открывающейся двери.
Именно в этот самый момент из квартиры Окунькова выпорхнуло нечто в длинном черном балахоне, с каким-то Г-образным блестящим предметом в руках, и стало стремительно спускаться вниз по лестнице подъезда. А потом завыла собака.
Но ничего этого Окуньков уже не слышал. Он вдруг почувствовал и, что самое главное, ясно увидел, как он сам стал отделяться от своего тела и медленно подниматься вверх, навстречу яркому лучу света.
А перед глазами Окунькова, словно на экране сказочного кино, стремительно понеслись эпизоды его собственной жизни.
Маленькое заснеженное уральское село. Его самого, годовалого, бабушка тайком от отчима, порубившего все иконы в доме, и матери, ярой атеистки, несет креститься к попу, жившему неподалеку от развалин разрушенной церкви.
Пустая, прокопченная, с запахами дыма изба; какой-то мужчина с бородой, что-то бормочущий себе под нос и постоянно боязливо поглядывающий на окна; тазик с прохладной водой, куда затем его окунули, отчего он начинает кричать и плакать; мятая бумажка, переданная бабушкой попу, которую он, воровато озираясь, сунул в свой карман; оловянный крестик с черной суровой нитью на груди, который бабушка затем снимет с него, как только они покинут поповский дом, и, завернув в тряпицу, спрячет его на дне сундука, чтобы он этого никогда не увидел.
Вот вспыхнул другой эпизод. Он, пятилетний, совершил первую в его жизни кражу. Украл игрушку – большую железную машину-самосвал. К этому готовился несколько дней, боясь, что кто-нибудь увидит. И украл, принеся машину домой в мешке.
Затем, будто страницы электронной справочной вокзала, стали появляться и исчезать другие эпизоды: лазание по огородам и садам, кража продуктов в магазине, велосипеда во дворе и одежды в школьной раздевалке. Вскрытие шкафчиков рабочих завода, находившегося неподалеку от дома, которые он вскрывал с особой ловкостью. Похищение ножей и ружей, который он просто обожал. Воровство денег, которые он очень любил и с которыми он чувствовал себя комфортно, а главное, спокойно.
Но вот перед глазами вспыхнул еще один фрагмент его прошлого. Он, все тот же пацан, но уже значительно старше, хладнокровно закидывает камнями лягушек в пруду, метко разит пташек из рогатки, до смерти мучит котенка, забивает бездомную собаку, чтобы потом ее сожрать с друзьями…
А потом яркими разноцветными маленькими искорками, напоминающими праздничный фейерверк, стали вспыхивать и угасать другие факты его «боевой» биографии: секция бокса, пьянящая его запахом крови, после чего хотелось только одного: бить и бить. До боли, до смерти. Бесконечные драки на улице. И, наконец, пальба из ружей по всему живому. Банальное живодерство, которое все почему-то называют охотой.
Но вот и эти видения пропали. И появился белый экран, на котором было очень много женских лиц. Женщины, словно со студенческой виньетки, все разом уставились на него, да так пристально, что Окуньков как-то поежился от этих взглядов и ему стало не по себе.
Женщины. Любовные увлечения. Секс. Это было, пожалуй, самым важным во всей его жизни. Первые слова, написанные им собственноручно, едва он освоил азы азбуки, были слова любовного послания, адресованного его однокласснице, – девочке, похожей на героинь русских народных сказок, которые он очень любил: с большими голубыми глазами, круглым лицом и длинной светло-русой косой. Над его «Я тэба лублу» долго смеялись тогда и мать, и отчим, нашедшие записку в его школьной тетради. А он плакал. От беспомощности и злости.
Он влюблялся во всех и всегда. В соседских девчонок, его ровесниц, девочку-старшеклассницу, собственную тетку.
Он рос, мужал. С возрастом, как грибы после дождя, росла и череда его любовных романов, неся за собой разочарование, огорчение, обиду, боль и равнодушие.
Что касается секса, то он привлекал его с самого раннего детства. Еще будучи маленьким мальчиком, он с неподдельным любопытством наблюдал, как этим делом занимаются животные, как это делали взрослые на сенокосе, как этим занимаются его родители.
Ему нравилось женское тело, длинные локоны, пухлые и хорошо очерченные губы, обнаженная женская грудь. Ради этого он лазил по баням, подглядывал в окна домов, иными словами, в пять-шесть лет ему уже смело можно было ставить диагноз: эротомания.
Наступил день, когда и он попробовал это сладострастное зелье. И пошло и поехало. Вначале он досыта всем этим насытился. Затем ему стали нравиться женщины старше его, и он по возрастной лестнице стал подниматься вверх, набираясь опыта в интимных делах; потом по этой же лестнице опустился вниз, в поисках самой юной и самой привлекательной, но до педофилии, к счастью, не дошел. Когда все это наскучило, стал коллекционировать женщин по национальному признаку. Потом секс под порнуху по видику, «Камасутра», другие виды любовных утех. И прелюбодействовал, и жену ближнего желал.
В какой-то миг он понял, что одна женщина не может дать всего того, что он хочет. Поэтому он стал сожительствовать со многими. Одна была искусной поварихой и хорошо пекла, другая – достаточно умна и с ней можно было поговорить на все интересующие его темы, третья слыла большой поклонницей театра и кино, четвертая имела шикарную внешность и с ней не стыдно было показаться в компании или на тусовке, были просто деловые женщины, через которых он решал свои повседневные житейские проблемы…
И надо заметить, что все это у него неплохо получалось, ибо Господь Бог наградил его не только крепким здоровьем, но и привлекательной внешностью, умением красиво и убедительно говорить. А женщины, как известно, больше любят ушами.
С браком ничего путного не получилось. Одна еще до свадьбы изменила, другую не отдали родители. Женился поздно. По расчету. Но как только закончился гостевой срок в доме жены и опустошились бутылки со спиртным, наступило глубокое похмелье и разочарование. Окуньков понял, что всего этого он не вынесет. И дал деру. Но влиятельные родители жены ему быстренько «прижали хвост» и возвратили в лоно вновь созданной семьи. Тем не менее семейная жизнь, несмотря на их всяческие усилия, продолжалась недолго. Пришел момент, когда он просто хлопнул дверью.
Потом еще были браки. Последняя жена Окунькова оказалась женщиной порядочной, тихой, покладистой, набожной. Но и она не смогла долго терпеть поведения Окунькова, его издевательств и рукоприкладства, а потому – просто ушла, оставив Окунькова один на один с его туманным будущим.
Вот они, его женщины, словно лебедушки в пруду, одна за другой плывут перед глазами.
Чем выше он поднимался вверх, тем больше жизненных фактов всплывало перед глазами. Они, как старые книги с антресолей, валились на него, давили свой тяжестью.
Похороны отчима. Доморощенный поп, гнусавым голосом читающий молитву. И пара старух, подвывающих ему. Все они явились на похороны по просьбе все той же бабушки. Боясь, что все это дойдет до его университетского начальства и, как следствие, до партийной и комсомольской организации факультета, где он учился и на учете которых состоял, он выгнал эту троицу из дома. Все трое долго плевали ему под ноги, проклинали, грозились геенной огненной.
– И в кого ты, дурень такой, уродился, – зло прошипела сзади бабушка. – Стыдоба какая…
А он, молодой и полный сил нигилист Окуньков, не верующий ни в бога ни в черта, стоял с гордо поднятой головой и улыбался.
А вот еще эпизод, связанный все с той же религией. Он в церкви, перед алтарем. За плечами прожитые года, прочитанная Библия. Тихо шепчет заученное «Отче наш». А потом воровато крестится. Но, выйдя из церкви, он понял, что, несмотря на усилия, душа его пуста, а посему сюда он больше не ходок. Даже для порядка.
Купол церкви тем временем растворился, исчез, словно пар на стеклянной поверхности зеркала ванной, когда туда пробивается струя свежего воздуха, и вместо него едва заметными контурами обозначилось кладбище, на фоне которого особенно ясно вырисовывалось одно надгробие.
«Бог ты мой, – так ведь это могила моих родителей», – стремительно пронеслось в голове Окунькова. Людей, которых он в вихре повседневности практически забыл. Поминок почти не справлял, только раз в год ездил к ним на могилу, неся каждый раз с собой маленький веночек из искусственных цветов.
И, как бы вторя его мыслям, чей-то молодой женский голос из ниоткуда вдруг произнес:
– И про нас ты тоже забыл, вот мы все и разбежались в разные стороны, оставив тебя одного-одинешенького.
Это был голос его дочери. В какой-то момент и она сама забрезжила в отдалении. Вокруг нее были какие-то люди: мужчины, женщины, парни, девушки, детвора. Приглядевшись, Окуньков поразился: это были всего его близкие и друзья.
Тело его тем временем поднималось все выше и выше по направлению к туннелю. Картинки прошлого замелькали все быстрее и быстрее, ибо тело Окунькова набирало скорость. А потом понеслось так стремительно, что Окуньков ничего больше уже не мог разглядеть.
Перед самым выходом из туннеля бег его тела замедлился, и он увидел толпу людей. Они были похожи на встречающих на перроне вокзала. Это были его умершие мать с младенцем на руках, чем-то походившим на него самого, и отчим, и бабушка, и дядька, и тетка, знакомые. Все они улыбались, приветливо махали руками, приветствуя его. Послышалось чье-то: «Радость-то какая!»
А потом Окуньков увидел большую долину, сплошь заполненную людьми. Все это напоминало телевизионные кадры, виденные им однажды. Тогда показывали материал о визите паломников в священную Мекку.
Вся эта громадная людская масса двигалась к широким, с высокой аркой, воротам, отливающим золотым блеском.
Разные это были люди. Белые, черные, желтые. Мужчины и женщины, толстые и худые, старики и дети, пышущая здоровьем молодежь и люди среднего возраста. Разные по национальности и социальной принадлежности, вероисповеданию, культуре, обычаям. Одеты они были тоже по-разному: кто в лохмотья, а кто в цивильный дорогой костюм. Кто в военную форму, а кто в белый саван. Были среди них священники и ученые, большие бизнесмены и известные спортсмены, государственные деятели и знаменитые артисты. Просто люди. Лица одних Окунькову были очень знакомы, ибо примелькались на страницах газет и журналов, лица других Окуньков не раз видел по телевизору.
Перед воротами все они снимали с себя одежду, драгоценности, различного рода амулеты. Одним словом, все то, что связывало их с мирской жизнью.
И дальше шли обнаженными, неся в душах тяжесть накопившихся грехов и большую надежду на их избавление.
А жизнь на Земле продолжалась своим чередом. Вставало солнце, шумели ливни, громыхали орудия, строились города, куда-то спешили люди.
Все утро в квартире Окунькова выла собака, да так жалобно, что своим воем всполошила всех соседей. Те стали стучаться в дверь, но никто не отзывался. Тогда вызвали милицию. Милиционеры взломали дверь и обнаружили окоченевший труп хозяина квартиры. Окуньков лежал в своей постели вытянувшись, со скрещенными на груди руками.
Приехавшие вслед за милицией работники «скорой помощи» констатировали остановку сердца и, как следствие, смерть.
Похороны были весьма и весьма скромными. Присутствовал всего десяток-другой человек. Ушедшая недавно от Окунькова очередная жена, моложавая и нервная особа. Перекошенная болезнями и от этого ставшая желтой, как восковая свеча, бывшая теща. Прямой, как гвоздь, ее гражданский супруг. Знакомые Окунькова, включая сослуживцев. Какая-то детвора. Несколько соседей покойника, пожелавших полюбоваться на наспех сколоченный гроб, неряшливо обтянутый черной материей, в котором покоился их еще вчера находившийся в добром здравии сосед, да зеваки во дворе. Кто-то из них крестился, кто-то проводил ладонями по лицу и дергал мочки ушей. У каждого были свои обычаи и своя религия.
Со стороны ближайших родственников Окунькова на похоронах не было никого. Только сестра прислала телеграмму, в которой она неизвестно кому сообщала, что приехать на похороны не может.
На кладбище, находившееся далеко за городом, почти никто не поехал, ибо было жарко, да и не было у кого-либо на то особого желания.
Об авторе:
Виктор Сумин, родился 17 июля 1953 года в селе Ташла Тюльганского района Оренбургской области (Россия), в многодетной семье.
В 1975 году, после окончания службы, поступил на факультет журналистики Ташкентского государственного университета, который окончил в 1980 году. После окончания учебы в течение года работал в радиогазете Производственного объединения «Средазкабель». С 1981 года – корреспондент газеты «Правда Востока» издательства ЦК Компартии Узбекистана. В период работы в газете окончил двухгодичные курсы английского языка при Ташкентском государственном педагогическом институте иностранных языков, а также проходил стажировку в газете Seattle Post-Intelligencer (США). С 1990 года по 1992 год – помощник ректора Ташкентского государственного университета. С 1992 года по 1998 год являлся генеральным директором Республиканского хозрасчетного информационно-рекламного объединения «Торговое агентство Узбекистана» Министерства внешних экономических связей Узбекистана. В 1992 году поступил, а в 1995 году, без отрыва от основной работы, окончил Ташкентский государственный экономический университет по специальности «международные экономические отношения». С 1998 года – работа в коммерческих структурах. Являлся генеральным директором дочернего предприятия компании BVS Distribake (Германия), генеральным директором Ташкентского отделения Торгового дома «Украина – Узбекистан», председателем правления фирмы «Асэдея» (Узбекистан), главой представительства компании DDB Worldwide Communication Group Inc (США). В настоящее время – президент компании Stronghold Reserves Inc (США).
Занимается наукой – соискатель кафедры психологии факультета социально-политических наук Национального Университета Узбекистана. Увлекается литературой, музыкой (игра на гитаре), восточными единоборствами и боевыми искусствами. Обладатель черного пояса по айкидо и вице-президент Федерации айкидо Узбекистана. Член союза журналистов СССР с 1982 года, а после распада Союза – член Союза журналистов Узбекистана.
