Птица в клетке
В клетке билась птица.
Он смотрел на падающие перья, на обезумевшие глаза.
Он вслушивался в глухие удары тела о металлические прутья, и взгляд алчно поглощал эту картину до самой крохотной капельки, чтобы напитать ненасытное чудовище, прячущееся в самой глубине подсознания.
Он боялся его, этого чудовища и кормил низкими зрелищами насилия и притеснения.
Это была его тайна.
Тайна, которую раскрыть не сможет никому и никогда и унесет с собой в могилу, иначе, все узнают, насколько он слаб.
— Костя! — Послышался из кухни голос матери.
Костя открыл учебник и уставился в ровненькие ряды цифр, составляющих формулы.
Все гладко, логично и безупречно правильно просчитано наперед, а в конце учебника можно найти правильный ответ. Как все просто!
Костя с трудом сдерживал слезы досады, вспоминая утреннее происшествие в школе. У него пошла из носа кровь, и он не знал, что с этим делать.
Он расплакался в свои двенадцать лет, как маленький.
И кто бы?! А то эта девчонка, которая таблицу умножения до сих пор не выучила, в своих стоптанных туфлях спокойно подошла, заткнула нос ватным тампоном и принесла холодной воды.
Почему он со своей правильностью и грамотностью в тетрадках и пятерках в дневнике так беспомощен в простых житейских ситуациях, где нужно сделать что-то, действительно стоящее?
— Костя! Иди кушать!
У Кости свело скулы.
— Я что сказала? — Взвизгнула мама из кухни, — сейчас же иди ко мне!
Костя вышел из комнаты. В коридоре он ударил кулаком по стене, вложив в этот удар горькую обиду за то, что чего-то самого главного не дают ему, мало того, прячут от него за все эти примеры, уравнения, правила правописания и примерное поведение.
— Это что такое было? — Выглянула мама из кухни, — силу девать некуда? Иди мусор вынеси!
Костя молчал. Он вошел в кухню, шагнув в сторону мусорного ведра, на которое указывала рукой мать.
Костя взял ведро.
— А-то, расстучался тут…— прокричала мать вслед выходящему из кухни сыну.
Костя спустился во двор и направился к помойке. Мусор он высыпал так, что половина бумаг разлетелась по асфальту. Грохнув ведром по металлическому бачку, Костя развернулся и пошел к дому.
Войдя в парадную, он хлопнул дверью и стал, не спеша подниматься по лестнице. Возле своей квартиры позвонил.
Пока мама шла к двери по коридору, Костя ритмично бил ведром о перила лестницы.
Из соседней квартиры выглянула соседка и завопила на весь подъезд:
— Это, что ж за бандит такой растет? Чего гремишь пустым ведром? По голове своей пустой постучи, может, дырку пробьешь, да ум через нее попадет…
Мама открыла дверь и, заискивающе улыбаясь, сказала:
— Прости, пожалуйста, Валечка.
Костя вошел в квартиру и направился в кухню, чтобы поставить ведро.
— Ты в тапках на помойку ходил? Куда теперь в них собрался? Иди тапки отмывай, я только что полы намыла. И за что мне такое наказание?
Мама тяжело села на табуретку и разрыдалась:
— Ведь все для тебя! Для себя не живу. Все тебе отдала!
Костя долго отмывал тапки, оттягивая момент встречи с мамой возле помойного ведра.
— Измываешься надо мной? — Крикнула мама, — чего молчишь?
Костя вышел из ванной и обул тапки.
— Куда мокрые обуваешь? Совсем не соображаешь ничего? На батарею поставь!
Костя снял тапки и понес их к батарее в кухню.
— Я что тебе сказала?
Костя остановился. Ему хотелось ругаться, но он знал, чем это грозит, а грозит это мамиными слезами, и Костя, будет потом долго мучиться угрызениями совести.
Чтобы уйти от этих мучений, Костя сжимал скулы, загоняя все чувства и эмоции внутрь, туда, где всем этим, словно игрушками, развлекался монстр, то самое чудовище, которое, устав, снова затребует пищи…
— Издеваешься?
Костя стоял с тапками в коридоре, не понимая, чего от него хотят.
— Ты совсем глупый?
Мама выхватила у Кости из рук тапки и сунула их за батарею в ванной.
После этого мама сходила в комнату и принесла оттуда носки. Швырнув их в Костю, она сказала:
— Одевай!
Костя сел на край ванны и поднял ногу, чтобы одеть носок.
— А стульев нет, что ли?
Костя прошел в кухню и сел на табуретку. Хотелось плакать, но плакать мужчине неприлично. Об этом он узнал в детском саду, когда какая-то девочка ударила его кружкой по голове.
Мама хлопотала возле плиты, приговаривая:
— Варишь, жаришь, моешь, убираешь…
Эти обвинения, словно железные прутья, запирали Константина в клетку чувства долга.
Эта материнская забота, словно липкая паутина, связывала, и Константин вязнул в ней, чувствуя ложь, ненавидя эту ложь, но, не имея достаточно ума, чтобы дать всему происходящему настоящее название, сдавался, молча, принимая эту ложь за любовь, понимая, что мать решает свои проблемы за счет него и комфортно чувствует себя, готовя для него, убирая для него, требуя с него. Да, у нее все правильно…
Мать бормотала:
— Благодарности и помощи никакой! Я когда-нибудь махну на тебя рукой и живи, как хочешь, кому, только нужен будешь? Так как мать, никто любить не будет! Запомни!
Раздался звонок в дверь.
— Кто это? — Спросила мать и пошла открывать, на ходу сказав:
— Ну-ка ведро поставь на место.
Щелкнул замок в двери.
— Галина Павловна! Здравствуйте! Костя! Учительница твоя пришла!
— Здравствуйте, Мария Петровна, — послышался голос учительницы, — я пришла поговорить о Косте.
— Проходите, пожалуйста, в комнату, извините, у меня не прибрано, знаете, с мальчиком трудно навести порядок.
Костя вышел из кухни в коридор, опустив голову.
Мать сказала:
— Посуду он мыл. Мне помогает.
Учительница улыбнулась:
— Видите, даже не здоровается.
Мама покраснела.
— Здравствуйте, — сказал Костя и вернулся в кухню.
Галина Павловна прошла в комнату, села удобно на диван и начала:
— Дело в том, что сын Ваш Константин не всегда выполняет домашнее задание, не слушает учителей на уроках. Он скатывается, а неглупый, ведь, мальчик. Обидно ставить четверки, когда могли бы быть пятерки. Вы видели его отметки за эту неделю?
— Да, конечно, я проверяю регулярно дневник и тетради.
— Почему же меры не принимаете никакие? Вы знаете, он на уроках только в окно смотрит. Ворон там считает, или еще что, только учеба мало его интересует.
— Я делаю все, что могу и в строгости держу всегда, даже не понимаю, откуда все это…
Почему-то, Константин вспоминал это именно сейчас, идя к дому и еле передвигая ногами.
Из кармана штанов торчало горлышко бутылки. Ее наличие вселяло надежду на скорое получение порции удовольствия и радости, а, значит, еще жив, еще не помер.
– Врагу не сдается наш гордый Варяг! Пощады никто не желает, – громко запел Константин на весь двор.
Константин подходил к дому.
Там его ждала жена. Женщина. Женщины приносят страдания и муки. Они уничтожают все мужское и самих мужчин с первых часов их появления на свет. Этот урок Константин усвоил хорошо.
– Эти врачихи, заглядывающие в самые интимные места, эти воспитали, орущие на всю группу, эти училки, унижающие при девчонках, мать, включающая свет среди ночи, чтобы увидеть, чем он занят… бабы они и есть бабы!
Константин ненавидел женщин и еще больше он ненавидел себя за то, что его к женщинам влекло.
Константин хохотал на работе над грязными анекдотами, он присвистывал вслед коротким юбкам и обтянутым джинсами бедрам, доказывая себе и всем, что ничего другого в женщине искать не приходится, и ни на что другое этот пол не годен.
— Курица не птица, и баба не человек, — бубнил Константин.
— Нельзя ли не выражаться? — Услышал он женский голос.
Константин поднял голову и увидел женщину с ребенком на руках.
— А-а… еще одна правильная! У вас все чистенько, все по полочкам… тьфу!
— Хам!
— Баба! Ты, малыш, не бойся ее, мы еще покажем, кто тут главный! — Обратился Константин к ребенку.
Мальчик на руках у женщины заплакал и женщина, прижав его к груди, поспешила уйти.
Константин облокотился на выступ подворотни. Он хотел домой, что-то удерживало. Нужно было оттянуть время.
2
А в клетке билась птица.
— Отпусти ее, пусть летит, открой дверцу, — плакал Пашка сосед Кости по лестничной площадке.
Костя открыл дверцу и просунул руку в клетку. Птица трепыхалась, и Косте пришлось сильно сжать ее.
Птица замерла от боли. Костя подошел к раскрытому окну и разжал ладонь.
Птица взмахнула крыльями и тяжело, неровно полетела, с трудом удерживая равновесие.
Когда, однажды, Костя встретил ее, свою единственную, он разрывался на ненависть к ней за то, что она женщина и на пылкую, необузданную страсть, которую не мог назвать любовью. Он вообще, не очень понимал, что такое любовь. Его этому не учили.
Эта встреча стала приговором к пожизненному заточению в железные прутья досады, обиды и слабости.
Душа билась об эти прутья, разбиваясь в кровь.
Константин шел домой. Он раздавит ее, но докажет, что сильнее ее, что он мужик и, что он достоин ее уважения…
— Пусть чувствует, что мужчина в доме есть!
Почему он не мог уйти? Мог, только, вдруг, ей станет без него лучше? Тогда она поймет, что он сделал ее жизнь несчастной.
Он бы ушел, если б только знал, что без него она почувствует себя несчастной.
Константин всегда хотел отомстить матери, но боялся. Все, что должна была получить мать, получала от него жена.
Из этого круга невозможно было вырваться, и невозможно было выпустить из него невинную жертву, втянутую в интригу его жизни.
Почему обо всем этом он думал именно сейчас?
Константин поднялся на свой этаж и позвонил в дверь:
— Открывай, женщина! Муж пришел.
Катерина встала с колен, закрыла Библию, убрала ее в ящик комода и только после этого пошла открывать, по дороге успевая обдумать прочитанные слова:
«когда ваше послушание исполнится…»
Катя открыла дверь. Константин вошел в квартиру.
— Есть давай!
В грязных ботинках Константин прошел в кухню и поставил бутылку на стол. После этого он отправился в ванну.
Катя собрала на стол ужин. Константин вышел в трусах из ванной и сел за стол. Он взял бутылку и приготовился пить из горлышка и, вдруг, увидел на столе две стопки.
— Что это? — Спросил он.
— Устала я, налей чуть-чуть.
Костя налил водку в обе стопки и одну стопку поднял для тоста:
— За здоровье наше!
Выпив, и закусив огурчиком, Костя и Катя посмотрели друг на друга.
Катя вздохнула:
— Дети выросли, разъехались, так хочется чего-нибудь для себя.
Костя молчал.
Катя продолжила:
— Я витамины тебе купила, хочу, чтобы ты их пил.
— Я не ребенок.
— А это не для детей. Это для взрослых, чтоб жили дольше. Мне сегодня всякие мысли в голову лезли… Сердце-то у тебя уже слабое.
— Другого мужика себе найдешь и всего делов-то. Ты ж как все, как все бабы.
Катя засмеялась:
— Это верно.
— Ты глупая какая-то, — сказал Костя.
— Так, мне ж можно, я ж не мужик, чтобы умной быть.
— Ты пьяная?
— Я счастливая. Пойдем спать, поздно уже.
— Ты ж посудой греметь начнешь.
— Не начну, спать хочу лечь пораньше. Сын звонил. Знаешь, что говорил?
— Ну?
— У его девушки отец ушел из семьи, когда она маленькая была.
— Этого я не понимаю. Семья – это святое. Кать, денег у меня не осталось…
— А не надо, у меня есть еще немного. Пойдем спать.
Константин заснул быстро, но через два часа проснулся. Жена спала. Ее грудь поднималась при каждом вздохе и это движение почему-то, успокаивало.
Константин слушал, как бьется его собственное сердце. Для кого оно бьется? Для чего?
Чем больше прибавлялось лет, тем меньше оставалось надежды на то, что был смысл когда-то начинать этому сердцу биться. Столько рухнуло, столько не сбылось мечтаний и порывов, столько не сошлось формул и уравнений…
Почему он думал об этом? И когда он вообще последний раз о чем-то задумывался?
Константин старался не думать, опасаясь встретиться в глубинах своего сознания с чудовищем, вскормленным когда-то мерзкими зрелищами.
Константин заснул. Проснулся он от шелеста страниц. Катя сидела на краю кровати и читала Библию.
— Ну, и о чем там? — Спросил Константин.
— Отпустить замученных на свободу… — тихо ответила Катя.
— Это тебя, что ли?
— Меня. И тебя.
— Я свободен… На свободу?
Константин отвернулся к стене. Слезы крупными горошинами скатывались на подушку.
«Отпусти птицу, пусть летит», — плакал Пашка, сосед по площадке…
Свет проник в самую глубину Костиного сознания, там не было чудовища! Оттуда выглядывал запуганный мальчик.
Костя протянул руки и обнял Катю.
«И станут двое одной плотью», «Произойдет неслыханное: жена спасет мужа»…
Об авторе:
Елена Соколова, родилась и выросла в Ленинграде. Не только. Еще мой город Торопец. Там проживала почти каждое лето. Там мои бабушки и дедушки со стороны моей мамы. Папа Ленинградец до мозга костей. Блокадник. Интеллигентный тонкий человек, не умеющий произносить грубые слова.
Со стороны папы я потомок советника Ивана Кольцова, он был адъютантом князя Галицина. Сам Иван Кольцов спасся в Европе, а жену свою беременную уговорить ни за что не смог.
В моей подложке, так скажем, в корнях моих и светский характер и православный и протестантский. Один из дедушек был лидером протестантского вероисповедания Христа, а другой содержал приход и в дни революции прятал в нем репрессированных, ну а о светской нотке в крови уже говорила.
Дедушек и бабушек со стороны моей мамы раскулачили жестоко. Они имели свои леса и деревню Бучино. В семье восемь сыновей, которые женились на трудящихся девках. Род был крепкий трудовой. Все разрушили. Не понимаю этой глупости разбивать устоявшиеся деревенские трудовые устои, вместо того, чтобы усиливать их и тем самым усиливать само государство, но это уже политика, а ее я не касаюсь.
В город обобранные крестьяне вынуждены были двигаться, оставшись совершенно нищими. Городом этим для моих дедов был Торопец.
Отец мой в блокаду был восьмилетним ребенком и помнит все очень хорошо. Он помнит и то, как их по дороге жизни вывезли из голодного города на грузовике, как перед ними другой грузовик с людьми ушел под лед. На берегу отца моего сочли мертвым и положили в гору трупов. Кто-то заметил признаки жизни и поднял его.
После войны в квартиру заселились другие люди, и мать работала денно и нощно, чтобы приобрести комнатку над прачечной, на улице Тележная. Тут и прошло мое детство.
Невская лавра с запахом свежеструганного дерева, которое сплавляли тогда по обводному каналу, горка высокая «Ракета», клумбы, пенье из семинарии, а самое главное – моя няня т. Галя.
Она огромное влияние оказала на мое развитие и неимоверное количество счастья принесла в мою жизнь. Моя т. Галя.
Я, уже быв бабушкой, приезжала к ней на улицу Галерная, где она жила и она счастливо приговаривала:
– Леночка моя! Ты сиди. Я просто смотреть на тебя буду.
Училась я в школе 178 на 9 советской. Первые три класса. Моя первая учительница была чудовищем, и я по ночам в холодном поту просыпалась каждую ночь с ужасом вспоминая о том, что завтра снова в школу. Заслуженная учительница Советского Союза. Мне казалось, что она ненавидела только меня, но на самом деле она ненавидела всех, просто мой склад ума умел видеть только себя.
Все кругом были хорошие и правильные, но я просто неудавшийся эксперимент и приходится человечеству мириться с присутствием меня в их прекрасном мире.
Спасала няня. Хотя бы для нее я была лучше всех. Это меня держало на уровне человека,
Мама была очень красивой женщиной, но со сложным характером. Я понимаю папу, почему он полюбил ее, но и понимаю почему они не смогли прожить вместе больше восьми лет. Да. Развод родителей не как таковой грянул по мне страшнее войны и блокады, а уход отца после развода родителей. Он был моей жизнью, и жизнь эта покинула меня.
В четвертый класс я пошла в другую школу. Мы получили квартиру в новостройках. Там были другие учителя, и я удивилась тому, что в школу ходить даже и не страшно.
В школе встретила и своего мужа, от которого в дальнейшем родила шестерых сыновей. Я их очень люблю. Они уже женаты, кроме младшего. Я уже десять раз бабушка и бесконечно благодарна Богу за то, что Он окружил меня любящими людьми.
После школы я окончила техникум связи им. Кренкеля на Васильевском острове и эта студенческая жизнь отдельная глава моей жизни.
По приглашению работать пошла после окончания учебы в институт Радио на Б. Смоленском. Там тоже отдельная и прекрасная история моей жизни.
Декреты, воспитание детей. 22 года я занималась только домом, а когда вышла в мир, увидела, что он очень и очень изменился.
Девяностые годы стали битвой добра и зла. Линия фронта – наша квартира. Это тоже кипучая глава моей жизни. Не только моей и моих детей. Много кто смог укрыться под нашей крышей.
Работала в детском саду три года, постигая, что именно с этого рубежа уничтожается личность в ребенке. Из своего малышовства помню мало очень чего и во время работы в детском саду, стало проясняться, откуда во мне то или другое. Бороться с системой было невозможно, и я просто по своему работала с малышами, чем очень сильно злила заведующую, которая стала заведующей детским садом, на мой взгляд, именно потому, что ненавидела детей.
Ушла работать в семьи и много лет у них и работаю. Няней.
Что заставляет меня заниматься писательством? Наверное, удивление жизнью. Я пытаюсь схватить мимолетные явления, соприкосновения, ощущения, словно бабочек сачком, чтобы потом подолгу рассматривать, перечитывая то или иное. Таким образом, жизнь не пролетает ракетой, а проживается осознанно.
Мало того, я вскрываю многие больные точки нашего мировоззрения, закрытые пластырем, залепленные грязным пластырем воплей теток и дядек: «Не ной!». Я как тот лекарь всматриваюсь в раны душ человеческих именно в нашем государстве, потому как они понятны мне и накладываю лекарство из своих текстов, слов, после которых пластырь не понадобится.
А может быть, как кутюрье, который знает, во что надеть душу, чтобы человек жил комфортно сам в себе с самим собой.
Ах да! С папой моим тесные отношения вернула, когда мне было уже сорок лет. Я вернула все, что смогла из всего, что у меня отняли.
