Три встречи с Серегой Клюкиным
Три встречи с Серегой Клюкиным
Встреча первая
Ребята из Лесного приехали в Таватуй в пятницу вечером. Ирина и Андрей посчитали, что их неожиданный приезд — чистый сюрприз для хозяев, и явились раньше всех. Даже раньше самих хозяев. Таватуйский дом встретил их запертыми воротами. Огромные, резные, потемневшие от времени и гладкие от сотен прикосновений, они делали дом абсолютно неприступным. Ирина вспомнила, что ей много раз говорили, где обычно прячется ключ от дома, если вдруг они приедут одни и захотят отдохнуть осенью-зимой-весной, пока хозяева в Москве. Но за ненадобностью она как-то никогда не слышала наставлений. А сейчас неплохо было бы устроиться на ночлег, оказаться на улице не очень хотелось. Скоро станет стремительно темнеть. Август! Подгадали к 26, ко дню памяти Левиана Ивановича, Машиного отца.
Андрюха ехал первый раз на новенькой папиной «пятерке», любовно названной им за темно-зеленый цвет «Гриней». Он и разговаривал с машиной как с лучшим другом, любовно поглаживая глянцевые бока: «Гринечка, Гриня, хороший мальчик…» У самого-то был купленный с рук старый «ушастый» «Запорожец».
Загнав машину на крутую горку, поставил ее почти вплотную к самым воротам. Ребята сели на лавку у стены и начали обсуждать ночевку. Решено было спать в машине. С собой были и подушка, и одеяло, и дедушкин овчинный тулуп, так что не замерзнут.
Спустились к озеру поздороваться. Закаты на Таватуе — особая песня: мощная, древняя, русская, яркая. Ни один закат за много лет ни разу не повторился ни в красках, ни в рисунке. Именно в такие минуты понимаешь, что в природе есть все краски и оттенки. А художники делают лишь попытки подобрать эти цвета, смешать краски, чтоб хоть немного приблизиться к этому великолепию.
Ужинали на берегу. Присев в соседскую лодочку, разломили хлеб. Жевали молча, глядя на закат и слушая, как о борт шуршит волна. Она словно облизывала дерево.
Вечер казался странно долгим. Решили отработать неожиданный приезд, хотели как-то оправдаться. Андрей достал из багажника колун и начал колоть необъятные бревна. Дрова здесь всегда нужны, вечера стали прохладнее. Люди в Таватуй едут отдохнуть, пообщаться, увидеть новых людей, пожить и даже помолчать… Работать хочется не всем. А Андрей без дела отдыхать не привык. Приехал — сделай что-то полезное, нужное! Ирина с завалинки лениво давала рекомендации и советы, как ему лучше колоть, с какой стороны нужно подойти к бревну, вот, мол, и сучок не заметил, «Буратине» нос отломил… Потом устала указывать и молча любовалась работой мужа. Надо же, худющий, а какой жилистый, сколько силы! Работал Андрей всегда красиво, технично, за что бы ни брался, что бы ни делал, все делал обдуманно; без толку и впустую — ни одного движения. Так что и тактик, и практик в их семье, конечно, он. А Ирина все больше по теоретической части. Тупо глаз порадовать…
Заснули сразу. Трехчасовая поездка в Таватуй — всегда очень эмоциональное событие.
Утром все же пошли поискать ключ. Нашли сразу — в тяжелом старинном утюге, как бы между прочим стоявшем на самом видном месте, прямо у ворот. То есть его вообще никто и не собирался прятать. Наоборот, он специально оставлен на виду для случайно заехавших гостей. Это только отдельные личности постеснялись прошарить окрестность. Долго смеялись, вспоминая, что именно про старый утюг и говорили Маша с Натальей Николаевной. Слушать же надо было лучше! Сами в дом заходить не захотели, лучше дождаться хозяев, которые, казалось, вот-вот должны приехать. Слушали рев каждой проезжавшей машины: не притормозит ли? Часов в двенадцать у переулка им. Л.И. Чумичева притормозили светлые «Жигули», вышли Маша, ее мама Наталья Николаевна, муж Андрей и сынок Коська. Аборигены размахивали руками, счастливо крича: «Сюрприиииз!!! А мы вас заждалиииись!!!»
По сладко-приветливым лицам Чумичевых-Железняковых было понятно, что хотя б до вечера-то они надеялись побыть одни. Машин Андрей получил, как и многие коренные таватуйцы, прозвище «Андрей московский». Он уже несколько лет учился во ВГИКе и снимал там документальное кино. В Екатеринбурге к семье был наездами. В Таватуй Маша вывозила его на реабилитацию. Москва встретила его традиционно: недружелюбно, перемалывая кости и душу, круша сознание…
Разочарование быстро сменилось искренней радостью. Поцеловались, посмеялись над «находчивостью», поукоряли за забывчивость. День провели за ленивой чисткой мелкой молодой картошки, валянием на полянке возле дома, парами вокруг машины. Целовались и говорили, говорили обо всем, что произошло за год. После окончания университета встречи Иры и Маши становились все реже, реже и сократились до интервала раз-два в год. Чаще летом. В Таватуе. Встречи стали редкими и оттого особо ценными для души и, может, носили психотерапевтический характер. Каждая как бы подводила итоги за год, проговаривая особенно важные события и давая им оценку.
К вечеру потянулись люди. Первый зашел Коля-собачник, милый, добрый, деликатный, пьяненький. Рассказал таватуйские новости: кто приехал, кто умер, кто женился, кто заболел, у кого коза-зараза поела на нижнем огороде капусту. Посидел недолго, обсудил с Натальей Николаевной фронт работ на ближайшее время, взял на пиво и вежливо попрощался. Он много помогал по хозяйству, но никогда не брал больше, чем на одну бутылку пива.
Потом Андрей Железняков показал вызов на турецкий кинофестиваль, лежащий на серванте. Посмеялся, что фамилию его иностранцы никак не могут воспроизвести правильно, появляются варианты: Shelezniakov, Shelezniakof, Zhelezniakov, Zhelezniakof, Zheleznikoff и так далее, до восьми вариантов.
На затянувшийся ужин пришел оператор Юра (Ефимов), он что-то снимал на Таватуе. Новости в деревне бегают быстро. Узнав, что приехал «московский» Андрей, Юра заглянул поздороваться. Всем хочется узнать, что Андрей снимает, чем дышит московское кино, как живет Никита Михалков… Бурно отмечать встречу начали еще при Юре.
Последним пришел лесник Серега Клюкин, представитель коренных таватуйцев. Их фамилия — одна из трех самых известных, составляет часть истории кержацкой деревни. Серега — крупный, широкоплечий богатырь, тогда еще со светлыми волосами без намека на проплешину, с ясными голубыми глазами. Пухлые губы постоянно растянуты в широкую добрую улыбку. С детства Маша с братом Иваном, Сережей и его братьями Володей и Женькой играли в войну, купались, водили секреты. Серега уже был неслабо подшофе, но свои люди в Таватуе в гости без бутылки не ходят. Да и у нас «с собой было». Короче, пир продолжался.
Наталья Николаевна, Маша, Ира потягивали красное полусладкое, рассказывали друг другу про детей, которых у Костиных было тогда еще трое, про Машиного Костю, иногда как бы между прочим вступали в мужской разговор. Андрюхи, Серега с Юрой часто и резко крякали гранеными разнокалиберными стаканами, деловито и серьезно опрокидывали водочку. Юра оглянулся, взял гитару с дивана, начал что-то тихонько наигрывать. Как-то сами собой возникли песни 70-80-х годов. Каждая новая мелодия, взятая Юрой или напеваемая женщинами, радостно подхватывалась остальными. В такие минуты люди понимают, что любят одно и то же, что они из одного времени, они одной крови, с одной планеты.
Костин слушал, улыбаясь, поглядывал на жену, которую в любом состоянии держит под прицелом, глазки его от выпитого и от счастья общения с другом из не очень широких стали ооочень узкими.
Железняков спросил:
— Андрюха, а ты еще погружаешься с аквалангом?
— Конечно, скажу больше: я привез и акваланг, и костюм. Вода еще теплая, завтра испытаем.
— А нам с Машей дашь попробовать? Я ни разу не плавал.
Юра тоже оказался любителем дайвинга и захотел поприсутствовать и поучаствовать. Договорились с утра встретиться у озера.
Серега, обнимая стол обеими руками, осоловело посматривал то на левую — «женскую» сторону стола, то на правую — «мужскую». Говорить он уже не мог, только вытягивал дудочкой вперед губы, разминал их, готовясь к общению. Изредка он вставлял фразы, которые забавляли всех. Взрывы хохота вспыхивали над столом после каждой реплики, которая вкупе с речью мужчин составляла своеобразный каламбур.
— Может, чайку? — предложила Наталья Николаевна.
Это был осторожный намек на то, что мужикам пора прекращать пить. Женщины активно согласились, начали обсуждать пользу и своевременность чая на данный момент. Правая сторона стола оставила намек незамеченным и браво подняла рюмки за очередной тост. Затем Юра, все же услышавший про чай, принял как намек, попрощался до завтра.
Ирина сняла с печи чайник, заварила чай, соображая букет из черного чая, мелиссы, листов смородины и малины. Дождавшись, когда микс настоится, стала разливать его по разноцветным чашкам. Чай побежал ароматной струйкой, становясь все тоньше и тоньше, потом, фыркнув, поток прекратился совсем. Ира заглянула внутрь чайника, в сам носик и решила продуть его от закупоривших листьев. Она набрала побольше воздуха и со всей дури дунула в носик. Тут же волна кипятка с клекотом вздыбилась в чайнике и обожгла правую щеку. Маша с Натальей Николаевной заохали, срочно нашли, чем помазать щеку. Ирку и ругали, и жалели, и смеялись над такой нелепостью — в тридцать лет пора не совершать дурацких детских поступков!
К выстраданному чаю мужчины и не притронулись. Три девицы, прихлебывая ароматный напиток, смотрели в окно на единственную улицу — как везде и водится — Ленина, где гуляли освещенные фонарем парни и девушки, снующие из конца в конец, коренные и приезжие, вперемежку.
Серега Клюкин, как истинно деревенский, обладает врожденным чувством такта, хорошо чувствует, когда надо сниматься с места. Он встал, раскланиваясь с хозяевами и гостями, прицелился к двери. Андрюхи посмотрели на то, как Серега руками пытается проложить себе путь к дверям в пустом пространстве, как ощупывает вдруг возникший косяк, как сосредоточенно задирает ногу и старательно переступает порог, переглянулись и пошли проводить Серегу с горы, чтоб тот не убился где дорогой. Следом вышла Наталья Николаевна. Маша с Ирой остались допивать чай, радуясь тому, что можно поговорить в тишине, ну хоть даже о любви.
Когда взревел мощный мотор, чашки в их руках замерли, лица вытянулись. Ведь Клюкин еле выгребся из дома… Хохотать они начали скорее от неожиданного осознания: «А Серега-то еще и на машине!!» Их смех оборвали вопли Андреев:
— Куда, твою мать?! Давай вниз! Правее! …! Левее! …!
Женщины выскочили на горушку. Серега сидел за рулем красной пожарной машины, почти доверху заполненной водой. Многотонная махина двигалась на блестящую под фонарем «пятерку». Костин, растопырив руки аки крылья, поставив ноги шире плеч, в форме звездочки пытался загородить собой папину машину. Железняков метался между водовозом и погибающим на Горе Славы другом, махал руками на Клюкина и старался оторвать Андрея от «Грини» со словами: «Куда??? Ведь придавит, дурак!» У Иры подкосились ноги: еще мгновение — и по мужу, и по отцовской машине танком пройдет то, что обычно спасает при пожаре. Просто пригладит к горушке! Через лобовое стекло было видно, как Серега исподлобья пытается сосредоточиться на объекте. Ира с Машей упали на траву, их душил хохот: от ужаса, от абсурдности ситуации, от того, что ничего не могут сделать. Смех перерастал в истерику, обе катались по земле.
Клюкин наконец сдвинул водовоз. В узком проулке машина, дрыгаясь, начала сдавать назад. Несмотря на состояние Сереги, чувствовалась опытная нога водителя, привыкшая к деревенским колдобинам. Андреи выдохнули. Девчонки встали и, не отряхиваясь от налипшей трухи, молча зашли в дом. Хотелось пить. Или уже выпить.
Третья волна хохота накрыла под оглушительным треском — под массивным задом водовоза падал забор бабы Мани. Лесникова машина таки не вписалась в проулок Чумичева! Девушки смеялись, согнувшись пополам. Итак, их было три волны. Бог любит Троицу, но успех надо закреплять. Четвертая волна созрела за мужским смехом. Маша с Ирой подбежали к водовозу, наполовину стоявшему на чужом огороде. Из-под брюха и крупа машины, как хвост, ежиком торчали обломанные доски. Два Андрея, держась за дверцу водителя, корчились от дикого смеха: Клюкин, измученный водкой и укатанный крутенькой горкой, уронив голову на руль, спал…
Еле растолкав собутыльника, Андреи выдворили его из переулка, помахали вслед подгулявшему красному водовозу, ковылявшему по ухабам и изо всех сил старавшемуся казаться трезвым.
Чай остыл. Все пятеро долго и молча пили водку. Где-то гулял Таватуй. Трещали петарды, играла музыка, визжали девчонки. Утомленные, Чумичевы-Железняковы и Костины начали укладываться по углам. Наталья Николаевна с Костей легли на кровать за печкой, Ирина упала на диван у двери, Маша с Андреем пошли на чердак, где был импровизированный сеновал, Костин по привычке занял оборону в машине.
Постепенно голоса удалились, гомон, треск, гам куда-то откатили. Стояла абсолютно немая тишина. И было ощущение, что не темное небо укрывает своим звездным куполом землю и озеро, а Таватуй-батюшка поглощает все в своих теплых, мудрых, могучих водах.
А с утра всех разбудило мерное постукивание молотка. Еще с рассветом Серега Клюкин пришел повиниться перед бабой Маней за снесенный забор и тут же поставил новый, «лучше прежнего». И Ирка с Машей выдвинулись на озеро умываться, с левой бабманиной стороны им улыбался чистыми досками добротный и радостный «клюкинский» забор. Деревенские в долгу не остаются.
А как иначе-то?
