Желтые розы
Повесть
Желтые розы, желтые розы –
Первой любви рассвет.
Желтые розы, желтые розы –
Разлуки горькой свет.
Кун Мичээрэ
Первая часть
На горе Мангырыр
Григорий, как все здешние якуты, ходит на охоту за пернатой дичью весной и осенью. В тайге он живет в разгар охотничьего сезона и даже зимует в избушке возле горы Мангырыр, которая находится в сорока километрах от села. Зимой промышляет белок, рыбачит, не отходя далеко от зимовья. Односельчане боятся угрюмого вида Григория, которого за глаза зовут Медведем. Он немного толстоват, ступает мягко косолапыми и вследствие этого кривоватыми ногами. Живет на пенсию, хотя на вид кажется моложе своих семидесяти двух лет.
До пенсии проработал шофером у директора совхоза. Когда разваливались совхозы, ему удалось выйти на пенсию вовремя. Так что у него не было проблем с оформлением документов. Даже удалось заполучить старенький совхозный газик. Этим был очень доволен. Под умелыми руками старенькая машина и сейчас бегает по ухабистым сельским дорогам.
Григорий приехал на своем газике, как всегда, один. Стояла ранняя осень. Посмотрел на дверь. Дверь была подперта лопатой. По каким-то приметам понял, что кто-то заходил в избушку. Занес рюкзак, осмотрелся. Были, видимо, недавно. Сохранилось тепло. Пол был подметен, стол убран. На печке лежала новая коробка спичек. На полке был добавлен кое-какой провиант: доширак, пачка вермишели, полбуханки хлеба, завернутой в целлофан. Под нарами около двери были дрова и береста. «Наши, деревенские, Николай с сыном», – догадался бывалый таежник.
«Так и есть, они», – удовлетворенно подумал, прочитав последнюю запись из толстой тетрадки, которая висела на стене вместе с привязанным к ней простым карандашом. Там он и другие записывали все, что происходило каждый день, когда они бывали там. Это была дань здешней традиции. Во всех избушках с советских совхозных времен табунщики и охотники записывали. И каждый знал, кто ночевал, что произошло, читал новости с деревни. На маленькой полке лежали еще две потрепанные общие тетради.
Эту избушку он построил давно. Ему помогал отец Николая старик Мэхэс. «Старик», – усмехнулся Григорий. Тогда Мэхэсу, Михаилу, было всего где-то пятьдесят. Сравнив со своим нынешним возрастом, Григорий подумал, что сейчас все считают его глубоким стариком. Возраст все-таки брал за свое: он устал, сидя за рулем два часа. Затопил печку. Чайник был полон воды. На нарах стояли ведра и бидон, наполненные водой. Мысленно поблагодарив Николая с сыном, он развязал рюкзак, вытащил оттуда всю провизию, разложил по полочкам, кое-что и на стол. Сходил за ружьем и патронами. Семь уток, которые он подстрелил по дороге, положил в подпол. Включил радиоприемник, там только шипело, и он заменил батарейки. Полежал на кровати, стоящей в углу. Задремал было под мелодию знакомой песни, как где-то вдалеке услышал выстрелы.
Он поднялся и кинул щепотку чая в чайник. За стеной дома заворчала собака. Григорий смазал хлеб маслом и вышел из избушки. Рыжий, как лиса, пес со стоячими ушами подошел к хозяину, взял хлеб и улегся возле машины. Григорий смотрел, как ест Бадай. Пес сначала облизал масло, затем начал есть хлеб, все время оглядываясь краем глаза на хозяина, как будто он мог украсть его долю.
Постояв немного, Григорий подошел к яме, где лежали старые консервные банки и бутылки. Он заметил две новые бутылки. Подошел, понюхал. Видимо, кто-то был еще месяц назад, запах еще не улетучился. Посмотрев на немного поблекшую этикетку, он задумался.
Здесь были явно чужие. Он вспомнил, как дней двадцать назад видел Сумасшедшего Стаса с какими-то молодыми мужчинами, приехавшими откуда-то издалека. Стас был его ровесником, но как-то рано состарился, и все звали его стариком уже с пятидесяти лет. Расшатавшаяся в молодости психика каким-то образом повлияла на него, и хотя и сейчас обладал некоторыми странностями, все-таки был в некотором роде обычным во всех смыслах человеком. Он был женат, имел детей, работал то бухгалтером, то экономистом, то охранником, то уборщиком. Отец его был директором школы, имел крепкие связи с власть державшими и постоянно вытаскивал своего единственного отпрыска из всяких передряг.
Григорий после сытного обеда вздремнул и после полдника пошел по протоптанной тропинке к горе Мангырыр. Горой ее по кавказским меркам называть нельзя, но она была самым высоким в этой местности пригорком. От нее можно видеть текущую внизу речку Муруку и тайгу, лежащую в долине этой речки. Вдалеке были видны такие же синеющие горы.
Все старожилы помнили легенду о горе Мангырыр. Старик Мэхэс один раз спел тойук:
Жил один холостой
Парень молодой,
Пошел он в гости к родне –
К замужней сестре.
Перешел он речку,
С трудом взобрался на горку.
Добрался до родни,
Поел там караси.
Принес им полный
Туесок рыбы речной.
Радость была большой,
Налили ему сметаны густой.
Пошел обратно парень молодой,
Спустил с горы туесок,
Туесок по склону прыг-скок,
Упал целехонек
На влажный песок.
«Спущусь-ка я как этот туесок.
Быстрее доберусь домой»,
И не подумав головой,
Совершил с обрыва прыжок…
Окрасились камни
В багровый цвет,
Как гроздья рябины,
Горят в рассвет.
Ухнула тяжело речка,
Будто коровушка…
Услышали это люди, этот стон,
И прозвали гору Мангырыр (мычащая – по-якутски)…
Он стоял возле толстой лиственницы и смотрел вокруг. Он вспомнил, как впервые в восьмом классе пришли сюда всем классом, пришли с ними и интернатские, которые должны были учиться с ними на следующий год. Ему было 17 лет, в те времена учителя любили оставлять на второй год крепких мальчиков, чтобы была помощь с заготовкой дров школе. Не было этих пил «Дружба», пилили дрова вручную прямо во дворе школы, ставили на козлы, кололи полена. Складывали длинные поленницы. Заносили их вместе с девчонками. Во всех классах стояли кирпичные печки. На некоторых были плитки, и на них ставили восьмилитровые чайники, чтобы обедали школьники. Вместе с Гришей учились еще несколько второгодников, и он ничем особо не выделялся среди своих одноклассников.
Маргарите было всего пятнадцать. Все звали ее за глаза Марго. Прибавляли еще Королева. Она была очень симпатичной девочкой. Почти все мальчики были влюблены в нее тайно. Было счастьем стоять и разговаривать с ней. В тот день таким счастливчиком был Гриша. Он нечаянно схватил ее за руки, когда она чуть не поскользнулась. А Марго – Ритка не отдернула пальцы, и они стояли так на этой горе, взявшись за руки, плечом к плечу. Она была маленького росточка, а Григорий был таким рослым парнем. Одноклассники ринулись вниз к речке. А они стояли и смотрели друг на друга счастливыми сияющими глазами.
– Смотри, Гриша, там, где елки стоят.
– Да, вижу. Они образуют сердце.
– Очень красиво, да, Гриша?
Он робко сжал ее пальцы, она засмеялась своим переливчатым смехом, как будто звенели колокольчики, так смеялась только Ритка-Маргаритка.
– Я бы стоял с тобой так всегда, – выпалил он в порыве отчаяния.
– Да ну, а я нет, – весело сверкнув глазами, Рита вырвала руку и с веселым смехом устремилась вниз за другими. Григорий поспешил за ней…
Выстрелов больше не было слышно, и охотник задумчиво повернул назад. Пройдя несколько метров, он остановился как вкопанный: на лиственнице, на коре которой были видны зарубки когтями медведя, была сделана человеческой рукой отметина, чуть повыше – опять медвежья, потом опять человечья… Зарубки сделаны недавно, но где-то три-четыре недели назад, когда здесь были чужаки. Что-то не давало покоя, он огляделся по сторонам, но Бадай не рычал, был спокоен, что-то обнюхивал. Там валялась бутылка. Григорий засунул бутылку в рюкзак, он не любил, когда разбрасывали бутылки. От них случались пожары. На всякий случай Григорий подзарядил ружье.
Он с собакой пришел к избушке. Осенние дни коротки, и солнце заходило. После захода быстро наступает темнота. Уже нет белых ночей. Развел во дворе костер, поставил ведро с водой. И пошел ставить сети на речку Багда. Когда пришел, уже вскипела вода, кинул горстку чая и зашел с водой в избу. Он уловил чужой запах. Краем глаза увидел старика Стаса, сидящего на корточках возле подпола. Он разглядывал подполье, включив фонарик.
– Стас, что ты там потерял? – спросил Григорий, ставя на печку ведро.
– Ищу Витьку, – пробормотал Стас.
– Это ты стрелял на Маре?
– Да, – ответил Стас, закрывая крышку подполья.
– Ну и?
– Одна утка, – кивнул на свой рюкзак старик.
– Николая с сыном не видел?
– Нет. Наверно, пошли по тракторной дороге.
Это было странно. Они явно спешили домой. Вдвоем молча покушали. Стас поставил водку со знакомой этикеткой. Выпили, закусили. Григорий заметил, что старик почему-то старается напоить его, а сам поменьше пить.
«Ээ, так не пойдет», – подумал он, когда заметил, что Стас украдкой выливает водку со стакана. И он тоже незаметно вылил в кружку с чаем и прикинулся захмелевшим от выпитого.
Стас улегся и захрапел, может, притворился спящим. Григорий достал тетрадку и начал записывать. Вдруг он с удивлением заметил, что некоторые слова подчеркнуты Николаем. Сложив их, он прочитал: «Будь осторожен – медведь-людоед». А он, когда читал, думал, что он подшучивает над ним перед другими. А кого съел? Вроде бы никто не пропадал. Вспомнил зарубки… Если Николай пошел по дороге, он дойдет до села через пять-шесть часов. Пока там они соберутся, пройдет еще два часа. Ну, там еще в полицию обратятся, пока те приедут из райцентра… А придут ли еще… Ну ладно, завтра уеду домой, заберу Стаса…
Этого бурого матерого медведя он знал давно. Часто встречал следы его лап на берегу речки Муруку. На правой лапе был поврежден один коготь. И задние лапы оставляли характерный рисунок, похожий на букву «В». Григорий не был медвежатником. Зная обычаи предков, не убивал и не охотился на хозяина тайги. Избегал их, и они не стояли на его дороге. Знал эти зарубки медвежьи – это на языке зверей гласило: «Я здесь хозяин». Нельзя было ставить метку после его лап. Это означало, что ты готов помериться с ним силой за право быть хозяином здесь. Обычно такую метку ставил другой, более матерый медведь, а люди придерживались неписаных законов тайги, чтобы избежать мести «дедушки».
Григорий на всякий случай запер дверь на крючок, еще пришвартовал к ручке швабру веревкой. Лег на кровать, поняв, что Стас действительно спит, уснул. Проснулся от внезапного лая собаки, которая скреблась в дверь, и увидел перед собой дуло ружья, направленного на него. Он быстро двинул своими ногами на грудь Стаса. Тот грохнулся вместе с выстрелом. Григорий быстро отобрал ружье у старика. В это время Бадай громко залаял и зарычал, отбегая от дома в сторону дороги. Григорий услышал близкий шум машины. Он зажег фонарь, посмотрел на лежачего и охающего от боли Стаса на полу, взял и свое ружье, отворил дверь и вышел во двор. Бадай с радостным визгом ринулся к нему. Сквозь лес стали видны фары машины.
Приехали Николай с сыном, полицейские, глава наслега Радий Петрович Соломонов, человек с большим пузом, мохнатыми бровями и черными раскосыми глазами.
– Кто стрелял? – грозно выкрикнул знакомый полицейский с большим родимым пятном около бровей. За это знаменитое пятно его прозвали Барбосом, исходя из общего народного названия полицейских на якутском охотничьем языке «бех» – собака.
– Старик Стас, – Григорий кивнул в сторону избушки и подал ружье Стаса. Там еще слышались стоны и неясное чертыхание. Полицейские понюхали оба ружья.
– Осторожно! У меня заряжено.
– Почему у тебя заряжено?
– Да вот, не успел разрядить после их предупреждения.
– Мы написали ему, что возле горы медведь-людоед.
Радий Петрович прыснул в кулак, он знал прозвище Григория – Медведь. Полицейские переглянулись. Молодой худощавый полицейский вытащил из избушки старика.
– Это ты стрелял?
– Да.
– Почему?
– Я… Он убил моего единственного внука… Я решил отомстить…
– Какого внука?
– Витьку… Он приехал в гости и пропал вместе с другом.
– Да они-то приезжали где-то месяц назад, – сказал Радий Петрович.
– Да… Его сапоги там, в подполье… Вот Медведь его… и убил. Сапоги туда положил.
– Это мы там положили, – сказал, закашлявшись, Николай.
Второй полицейский полез обратно в дом с фонариком. Вынес сапоги. Новенькие, зелененькие.
– Эти?
– Да. Эти сапоги носил мой внук, Витька.
– Да, вроде они в таких сапогах были, – подтвердил глава, ему понравились тогда эти литые сапоги с внутренними теплыми обшивками.
– Где вы их нашли?
– Возле речки Багда, там, где только что останавливались.
– А остальное?
– Там же.
Полицейские переглянулись. Было еще темно.
– Ладно, здесь все переночуем. А утром обратно пойдем.
– У старика ушиб головы и руки.
– Это я его пнул, когда он стоял с ружьем и прицеливался, – пробормотал Григорий.
– Хорошо, что не убил тебя, Киргеляй, – сказал сын Николая.
– Ну ладно, пойдем, посмотрим, – покосился первый полицейский. – Всем оставаться на своих местах.
Барбос вошел в домик, посвятил там и сям фонариком, что-то долго записывал полчаса. Затем все вошли в дом, продрогшие от осенней холодной ночи. Сын Николая быстро затопил печку. Полицейские начали черпать кружками из ведра и пить чай. Видимо, торопились, не успели выпить чаю. Затем все уселись за стол. Зажгли свечу. Появились консервы, хлеб, масло. Только Стас сидел в углу и плакал, никто не обращал на него внимания. Когда покушали, Николай с сыном и молодым полицейским убрали со стола. Молодой полицейский вышел во двор и принес с машины одеяла.
– Буду спать здесь.
– Ладно, Петров, – согласился старший по чину. – Занеси ружья.
– На, Стас, выпей чай, – Григорий похлопал старика по плечу. – Не обижайся.
Стас выпил чай, потом как-то притих. Григорий уложил его, прикрыл одеялом. По щекам старика текли слезы. Все легли. Свеча осталась гореть на столе.
Хозяин не мог уснуть. Достал с полки одну из старых тетрадок, полистал. Он не был всегда таким угрюмым…
Немногие помнили его жизнерадостным, словоохотливым парнем, балагуром. Григорий, тогда звали его все Гришкой, Кириском, был хорошим волейболистом, как вся сельская молодежь, которая коротала белые северные ночи игрой на волейбольных площадках. Вился дымокур возле улиц. Воздух пах дымом и нежным запахом хвои и трав. По реке плыли пароходы. Горели костры рыбаков. Каждый вечер с площадки доносились крики вместе с хлопками по мячу: «Аут», «Мимо», «Очко», «Ура!», призывая молодежь, даже стариков и старух, которые сидели и курили на скамейках, смотря и болея за свою команду. Потом они с оравой малых детишек шли домой. После тяжелой работы на сенокосе молодежь села купалась в реке, затем гурьбой, даже забыв про еду, шла на площадку. Там и встречались робкие взгляды, шли на первые свидания. Еще бегали смотреть индийское кино поздним вечером. Были живы мать и отец, росли братья и сестры. Летом до ысыахов, летних якутских национальных праздников, по реке плыли баржи с различным грузом. И Гришка шел со своими друзьями
на разгрузку. Он был сильным, и два мешка муки для него не были в тягость. И немного подработав на разгрузке, покупал гостинцы для родителей, сестрам и братьям конфеты, печенья. Когда один раз он купил хорошую шапку-ушанку для отца, умаслив знакомую продавщицу, отец расплакался и сказал, что всю войну носил чужие шапки, возможно, с убитых. После того памятного дня отец прилег, и через неделю-другую его не стало. Сердце не выдержало радости, гордости за старшего сына, а прошагал он почти всю войну… Эх, мужики, мужики, северяне, суровые на вид якуты… как нежны были ваши сердца!..
Перелистывая тетрадь, остановил взгляд на дате: 5 сентября 1987 года. Он был здесь с классом Кыданы, Кыданы Ивановны. Имя Кыдана с ударением на втором слоге означало «снежный холодный ветер». Ее холодная красота одновременно отталкивала и привлекала. Это ее почерк, такой правильный и красивый в сравнении с другими записями. Григория одолевали противоречивые чувства при взгляде на эти строчки, он любовался стройными рядами букв и хотел разорвать эти записи. Кыдана была его женой. Женой и матерью его единственного сына Мишутки. Кыдана и Мишутка погибли в автомобильной аварии. Женился Григорий поздно, и семейного счастья хватило всего на пять лет…
Однажды Григорий тренировался в школьном спортзале, высокий и веселый мужчина привлекал внимание многих девушек и женщин. Все гадали, почему он не женится до сих пор. А он любил Марго… Он был одним из тех редких мужчин, которые ждали всю жизнь ту редкую и недостижимую порой любимую женщину, которая была бы той единственной и желанной подругой и женой на всю жизнь. А Марго умерла. С тех пор умерли для него все женщины, девушки. Разгоряченный после игры, Григорий вышел из школьного спортивного зала на свежий воздух. Падал снег, искрился при свете уличных ламп, и он, проходя мимо общежития, услышал стук топора и увидел сгорбившуюся женскую фигуру, которая колола дрова. Он остановился, потом быстро зашагал в сторону своего дома. Нашел свой топор и пошел обратно. Женщины не было. Григорий начал быстро колоть дрова с каким-то остервенением. Он вспоминал каждый раз мать, которая умерла семь лет назад. Она умело колола дрова, пока отца не было дома, и тяжко вздыхала. Потом он подрос и сам колол дрова с десяти лет. Но в тот злополучный день смерти матери он не успел наколоть дрова перед соревнованиями – все было некогда – и уехал в райцентр. Мать он нашел уже окоченевшую возле поленницы, около нее лежали топор и расколотое полено… Чувство вины не проходило с годами, и он не мог пройти спокойно мимо женщины, которая колола дрова. В селе все знали его странную особенность, большинство относилось с пониманием, и все мужчины старались не занимать этим неженским делом своих жен, дочерей. А это была женщина в летах, которая приехала этой осенью учительствовать в местную среднюю школу вместо уехавшей в город молодой учительницы математики.
Об авторе:
Родилась 23 июня 1957 года в селе Шея Сунтарского района Якутской АССР. В 1987 году окончила Якутский государственный университет по специальности «филолог-преподаватель якутского языка и литературы». Стаж работы по данной специальности больше тридцати лет. Сейчас на пенсии, живет в селе Тюбяй. Пишет сказки, стихи, олонхо для детей, пьесы, рассказы. Получила поощрительный приз на конкурсе драматических произведений Республики Саха, посвященный 100-летию А. И. Софронова – Алампа. 1-е место в республиканском конкурсе рассказов для детей на русском языке в 2018 году. 3-е место в республиканском конкурсе стихов в городе Якутске в 2018 г. Лауреат конкурса имени Бориса Богаткова в 2018 г. В 2021 году – 1-е место в республиканском конкурсе рассказов «Айыы арчыта».
