Сумерки литературы
Всем уже очевидно: литература перестала быть чем-то значимым.
Почему? Что случилось?
Очевидно, что кризис носит нелитературный характер.
То, что с ней произошло, — частный случай более общей картины.
Отсюда естественный вопрос: возможна ли вообще литература в современную эпоху? Что происходит? Мы наблюдаем естественный процесс её трансформации или присутствуем при её закате? И будет ли далее по привычке литературой называться то, что литературой по существу не является?
Старая, привычная нам литература (как жанровая, так и беллетристика, литература высоких достижений) держалась на нескольких обязательных моментах: отборе, иерархии, чувстве перспективы, социальной ответственности (а потому и социальной значимости), институциональном характере.
Вряд ли даже в советское время литература была министерством литературы, как иногда любят говорить. Но это была рационально организованная социальная сфера. Писатель пописывал, читатель почитывал, издатель публиковал, люди интересовались и покупали, критики оценивали, чиновники канонизировали. Были экономика, политика, свой пантеон, свой набор норм и ценностей.
По всем этим параметрам нынче провал. Плохо и с нормами, и с письмом, и с чтением, и с оценкой. С политикой и экономикой — тоже. Да и что там говорить, даже с канонизацией. То и дело сам спрашиваешь себя на этот счёт: кого теперь канонизировать и за что?
Литература вдруг стала делом маргинальным и совершенно ничтожным, находящимся где-то на задворках культуры — ниже театра, ниже мало кому уже интересной живописи. Она потеряла привлекательность и в плане развлечения, и в плане интеллекта, и в плане какой-то, как говорили в старину, «духовной жизни».
Конечно, можно списать всё на цифровую эпоху. Но это объяснение работает с точки зрения прояснения того, почему она утратила лидирующее положение в культуре, а не пала совсем (пала не только со стороны внешнего интереса публики, но прежде всего сущностно, как сфера профессионального мастерства).
Читать можно и с экрана (переход от рукописной к печатной книге, наверное, был не менее шокирующим). Писать можно и по-новому. Осва¬ивать новое — для литературы дело привычное. Разве все эти века она не совершенствовалась и не развивалась? Массовое производство текстов — не помеха качеству.
Причина в другом.
Литература сама утратила центральное положение в культуре, сама отвела себе такое место, став декоративно-прикладным по существу искусством, проэволюционировав от книги к сценарию, от стихотворения — к песне.
Но можно жить и на периферии. Литература по-прежнему может рассказывать истории и размышлять в образах, апеллировать к чувствам, экспериментировать с языком и формой. И всегда появятся те, кому это будет небезынтересно.
Вроде бы всё это делается и сейчас. Но отчего-то не покидает ощущение того, что всё это — не настоящее, что всё это — имитация, потёмкинские деревни, что это — путь «реформ», ведущий в никуда.
Наверное, дело в том, что литература потеряла своё лицо, но при этом не обрела своей ниши. Хотя с последним плохо у всех. Мы живём в эпоху отсутствия ниш, в эпоху хронической дисфункции социальных институтов, ставшей уже чем-то обязательным и естественным (почему литература должна быть исключением?), потери цели и назначения деятельности.
Литература столкнулась с двумя проблемами сразу: с внешними неблагоприятными социальными обстоятельствами и с внутренними проблемами, порождёнными неадекватным ответом на современное окружение.
Внутренние проблемы тем очевиднее, чем больше современных текстов читаешь.
Литература, которая ни о чём и незачем, которая никуда не ведёт, — это нонсенс, бесполезная вещь. Литература, в которой нет идеи, мысли и истории, бессмысленна. Литература, соревнующаяся с окружающим в пошлости, — что за бред? Автор, который не возвышается над читателем (ни своей способностью рассказать историю, ни мышлением, ни умением видеть и чувствовать), — для чего его читать? Автор, чьё владение словом идёт не дальше ловкого блогерства в псевдохудожественной форме, — какова его ценность? В эпоху, когда писать стали все, он тем более должен писать лучше остальных. Но этого нет, да и различие «лучше/хуже» стало неактуальным.
Художественная литература, которая заискивает перед «документальной», — ну для чего она, если сразу можно писать нон-фикшн?
Если сама литература ни к чему не стремится, зачем тогда стремиться к ней? Если от литературы нечего взять, зачем она нужна? Какой в ней практический смысл? Если писатель подражает блогеру, не лучше ли сразу читать блоги, а не книги?
Поэтому самая главная проблема нынешней литературы — нет потребителя — вполне естественна и закономерна. Нет предмета — нет повода для потребления. Литература заполнена всем тем, что уже наличествует в других, сопредельных с ней, сферах. Она просто дуб¬лирует уже имеющееся. Она подражает сценарию, пьесе, блогу. Она попугайничает. Не лучше ли сразу обратиться к фильму, игре или блогу? Зачем нужен посредник?
Все мы помним: «Книга — источник знаний».
Взамен мы имеем сейчас книги для глупых и нечитающих. Есть опыт плохого поведения, а есть опыт плохого чтения. Появился и опыт плохого письма. От большинства современных книг разит дремучестью и невежеством. Но именно это и стало манком, фишкой. Книга стала последним прибежищем невежд и негодяев. Здравомыслящий читатель сторонится современной книги.
Значит, современная литература существует для читателя нездраво-
мыслящего.
Проблема в том, что современный «читатель» привык только к такой «литературе». Он привык к буквам, а не к сути, он ждёт авторских разглагольствований и чувствований, а не осмысленного и целенаправленного рассказа. Он ищет пошлости и прописных истин, а не откровений о том, что происходит вокруг.
Дело вовсе не в рынке, как считают некоторые. Рукопись всегда будет да и должна продаваться. Дело в том, что потеряно сознание качественной специфики такой торговли. Торгуем ведь не товаром вообще, а определённым товаром. Тут нужны другие правила.
Поэтому всё не сводится к чисто техническому решению — передать литературу в Минкульт, дать ей гранты или нет.
Если литература обществу не нужна, то она и не нужна, и никакие вливания денег сверху в тексты и в авторов тут не помогут. Стимулировать надо не только производство, но и потребление. Всем очевидно: нужен не только хороший автор, но и хороший читатель, без которого в авторе нет никакого смысла. Но читатель — это не тот, кого, проходящего неосторожно мимо, схватил за руку рыночный зазывала («Господин гимназист, желаете… полнографию приобрести, редкое издание?», «Сса-мые знаменитые садисты любви, маркиз Сад!»).
Судьба литературы на текущий момент незавидна: либо остаться хранилищем, складом, музеем классики и новых мертворождённых авторов, либо стать чем-то маргинальным и кустарным.
Но для кого и для чего она была бы нужна в таком виде? Зачем хранить такое «русское слово»?
Рекорды надо ставить, а не держать. Лучший способ что-то сохранить — развивать дальше.
В противном случае перед нами не более чем производство пустых слов и перевод бумаги, времени и денег, способ потешить собственное самолюбие и извести побольше государственных денег в личных целях.
Возможно ли что-то изменить в текущих условиях?
Изменить ситуацию можно, только имея в виду более широкий контекст, чем получение грантов или переход к производству хороших текстов (кто бы, интересно, взялся определять их хорошесть?).
За литературным всегда стоит нелитературное.
Условно говоря, можно выделить три парадигмы в подходе к литературному хозяйству: индивидуалистическую, социологическую и политическую. Для первой смысл литературы — в индивидуальной самореализации, литература берётся как дело сугубо частное («Свободу попугаю!», то есть «художнику»). Для политической парадигмы литература — одна из линий обороны государства против внешних и внутренних врагов, смысл её в дрессировке граждан в правильном политическом самосознании и добропорядочном поведении (марш как квинтэссенция искусства). В социологическом понимании литература удовлетворяет социальную человеческую потребность, более того, она сама существует лишь как специфическая форма социального.
Понятное дело, что речь идёт не о чистых тенденциях, а преобладающих настроениях и мотивах.
К сожалению, у нас почти всегда спорят между собой индивидуальное с политическим. Но за ними скрывается просто разный идеологический отлив. Одни прикрываются «свободами», другие — «государством». И те и другие в равной степени удалены от социальных потребностей. Социологическая, социокультурная составляющая у нас всегда в загоне. Никто не глядит на литературу как на чисто социальный феномен, существующий прежде всего в социальной плоскости. А меж тем это очевидно. Литература не существует в безвоздушном социальном пространстве, любой текст ныне — продукт социальных, коллективных, а не только индивидуальных усилий (редакторы, читатели, критики, издатели, ридеры), и обращена она как эстетическое высказывание и как своего рода экономический продукт к читателю, потребителю. Рукопись — это не литература. А вот книга (бумажная, а электронная тем более) — социальный феномен.
Социальная природа литературы не осознаётся и тогда, когда звучат горделивые слова о нашем отечественном литературоцентризме.
Тезис о литературоцентризме русской культуры возведён у нас поч¬ти в статус религиозного догмата. Ему придан почти метафизический характер. Но литературоцентризм — дело рукотворное. Он не свалился с неба — он вырос из самой жизни, стал реальностью благодаря совокупным усилиям общества, конкретных его представителей, деятелей культуры. Для литературоцентричности были созданы соответствующие социальные условия — от культа начитанности и портретов классиков в кабинете до финансового благополучия, позволявшего интересоваться простому смертному новинками литературы. Литературоцентричность была продуктом демократизации общественной жизни, а в какой-то мере и её инструментом.
Русская классика в момент своего появления на общем социальном фоне была глубоко маргинальным явлением. Но ситуация постепенно изменилась. И следовать классике — это не вернуться к стадии маргинальности, а утвердить тот статус литературы, который был позднее достигнут совокупными усилиями.
Тем временем нам предлагают ложную дилемму: либо предоставить литературу самой себе, либо передать в идеологический отдел. Но сама по себе она никогда не бывает. Скажи «сама по себе» — и она сразу окажется в руках ушлых товарищей, которые поставят её на службу себе, а не обществу, что и случилось в последние годы.
Литература — не для читателя, не для общества, не для всех, не для рутины и нормальной, спокойной жизни. Она — для достижений и прорывов, индивидуальных или политических. Это заблуждение — одно из самых опасных, которое и привело её в сумеречную зону. Пора от него отказаться, и тогда, может быть, нынешние сумерки отечественной литературы окажутся предрассветными, а не предзакатными.
