Удивительная страна
Удивительная страна
А. П. Чехов
Если когда-нибудь будет составлена «литературная чеховская география» – рассказ о городах и странах, которые повидал Чехов, – в ней займет свое место и Кисловодск.
На маленький курортный городок упал лучик еще одного славного имени. В центре города, напротив Нарзанной галереи, мемориальная доска на старом здании бывшей гостиницы Л. Н. Зипалова напоминает, что в 1896 году здесь жил А. П. Чехов.
Трудно представить сейчас, как выглядел город в те далекие времена. Пожалуй, безусловными свидетелями пребывания Чехова остались гостиница, где он жил, да великолепный Курзал, ныне – зал имени В. И. Сафонова.
15 июля 1896 года состоялось торжественное открытие Курзала, выстроенного акционерным обществом Владикавказской железной дороги. Повсюду обсуждалось это праздничное событие. Рассказывали, как под бравурную музыку оркестра председатель акционерного общества Иван Рудольфович Штейнгель разрезал алую шелковую ленту, опоясывающую новенькое здание. На церемониале открытия присутствовали важные чиновники, все руководство Владикавказской железной дороги – сам барон И. Р. Штейнгель, В. Н. Печковский, И. Д. Иноземцев – и толпы нарядной публики.
Инициаторами постройки были отставной генерал Илья Иванович Сафонов и его сын, знаменитый русский дирижер, директор Московской консерватории.
Курзал и в самом деле был великолепен. Построенный в модном стиле французского неоренессанса по проекту архитектора Евгения Ивановича Дескубеса, он был нарядным не только снаружи, но и внутри. Зрительный зал и в наше время украшают скульптурные портреты композиторов работы Людвига Карловича Шодкого. Бархат. Бронза, хрустальная люстра, удобные кресла, декорации постановок первого сезона по эскизам М. Н. Волкова и И. Я. Гинзбурга – все это изящество и комфорт уравнивали в то время кисловодское театральное здание с лучшими европейскими залами.
Величественный Курзал возле станции был первым зданием, которое увидел сошедший с поезда Чехов. Трудно предположить, что подлинный любитель и знаток театра не побывал в новом Курзале. В это же время на центральной аллее Курортного парка по проекту архитектора Ивана Ивановича Байкова была возведена музыкальная беседка – вместительная, открытая со всех сторон, где днем и вечером играл оркестр в 40 человек, услаждая музыкальный слух посетителей. В одном из писем Чехов рассказывает, что «дважды в день ходил на музыку».
Антон Павлович любил путешествия, которые расширяли круг тем его будущих произведений, приносили новые сюжеты. Величественная и поэтическая природа Кавказа была ему хорошо знакома еще с 1888 года, когда он, по собственным словам, «шатался по Крыму и Кавказу». Тогда по Военно-Грузинской дороге он проехал в Закавказье, был в Баку, в Тифлисе. Города оставили его равнодушным, но поразила природа. В письмах с Кавказа сдержанный Чехов, мало склонный к восторженности, взволнованно писал: «Впечатления до такой степени новые и резкие, что все пережитое представляется мне сновидением, и не верю себе. Видел я море во всю его ширь, кавказский берег, горы, горы, горы, эвкалипты, чайные кусты, водопады, свиней с длинными острыми мордами, деревья, окутанные лианами, как вуалью…»
Двух летних месяцев – июля и августа 1888 года – оказалось вполне достаточно, чтобы Кавказ стал не только темой многочисленных писем друзьям и знакомым, но и отдельным мотивом в творчестве Чехова. Первая заявка сделана в ноябрьском письме А. С. Суворину: «Ах, какой я начал рассказ! Привезу и попрошу вас прочесть его. Пишу на тему о любви. Форму избрал фельетонно-беллетристическую. Порядочный человек увез от порядочного человека жену и пишет об этом свое мнение; живет с ней – мнение; расходится – опять мнение. Мельком говорю о театре, о предрассудочности «несходства убеждений», о Военно-Грузинской дороге, о семейной жизни, о Печорине, об Онегине, о Казбеке… Такой винегрет, что боже упаси. Мой мозг пишет крыльями, а куда лететь – не знаю».
Со времен Лермонтова почти каждый путешественник по Кавказу воспринимает природу горной красавицы-земли через романтические образы поэта. Не избежал этого и Чехов. Он рассказывает о «тучках, ночующих на груди утеса-великана», о «Демоне, который влюблен в Тамару»… Любуясь Эльбрусом, жалеет, что не умеет рисовать, чтобы запечатлеть «прелесть невообразимую». Для выражения своего восторга находит образы метафорические, в его творчестве редчайшие. О Тереке пишет: «Змея злится. Ревет и щетинится. С вершин стен с любопытством глядят кудрявые деревья… Голова кружится! Это Дарьяльское ущелье, или, выражаясь языком Лермонтова, “теснина Дарьяла”».
Кавказские экскурсы по Военно-Грузинской дороге большого любителя путешествий Антона Чехова отразились, например, в письме к К. Баранцевичу 12 августа 1888 года: «Пережил я Военно-Грузинскую дорогу. Это не дорога, а поэзия, чудный фантастический рассказ, написанный Демоном и посвященный Тамаре». Здесь же великий писатель приглашает, советует, рекомендует совершить путешествие по местам, которые помнят Грибоедова, Пушкина, Лермонтова: «Вообразите вы себя на высоте 8 тысяч футов… Вообразили? Теперь извольте подойти мысленно к пропасти и заглянуть вниз; далеко-далеко вы видите узкое дно, по которому вьется белая ленточка – это седая, ворчливая Арагви; по пути к ней ваш взгляд встречает тучки, лески, овраги, скалы… Поглядите вверх – там страшно глубокое небо. Дует свежий горный ветерок. Далее. Вообразите две высокие стены и между ними длинный-длинный коридор; потолок – небо, пол – дно Терека. На одной из стен – полка, по которой мчится коляска, в которой сидите вы. Лошади летят, как черти… Стены высоки, небо еще выше. Жить где-нибудь на Гудаури или у Дарьяла и не писать сказки – это свинство!»
Из газеты «Северный Кавказ» известно, что с 15 по 20 июля 1896 года, еще до приезда Чехова, были даны три спектакля в Курзале, и далее шли пьесы «Игра в любовь», оперы и оперетты, играла малороссийская труппа Т. О. Любимова-Деркача. Триумфально прошла опера Ш. Гуно «Фауст» с участием В. Я. Чернова. Симфоническим оркестром дирижировал знаменитый «кавказский итальянец» Иосиф Антонович Труффи. Надолго запомнился концерт пианистки Я. Ф. Ивановской-Залесской. В парке играл оркестр Терского казачьего войска. В сезон 1896 года в Кисловодске состоялась премьера оперы П. Ф. Юона «Алеко», либретто В. И. Немировича-Данченко, по поэме А. С. Пушкина «Цыганы». Дирижировал автор, антреприза П. Л. Форкатти.
На Кавказ Чехов стремился давно, но все откладывал путешествие, будто бы, как он сам говорил шутливо, «горы были препятствием» свиданию с южным краем. Еще весной 1888 года Чехов стал строить планы кавказской поездки. Он писал жившему в Кисловодске врачу Николаю Николаевичу Оболонскому: «Как вы живете? Чего поделываете? Существует ли клуб благородных идиотов? Много ли в Кисловодске хорошеньких женщин? Есть ли театр? Вообще как проводите лето? Напишите мне. Когда нет курицы, то довольствуются одним только бульоном; когда нельзя ехать на Кавказ, можно утолять слегка жажду письмами с Кавказа. Вы обещаете прислать мне целую поэму. Ладно. Я отвечу вам повестью.
Быть может, я приеду в Кисловодск, но не раньше августа… А если приеду, то непременно напишу трехактную пьесу для Корша». Заканчивается письмо шуткой: «Желаю побольше практики, побольше романов с красивейшими из кисловодских гурий».
Редактору журнала «Осколки» Н. А. Лейкину Чехов писал: «Вернее всего, что летом я поеду на Воды, на Кавказ, где открою лавочку и буду лечить литературную публику». В таком же чеховском шутливом тоне он сообщил издателю А. С. Суворину, что собирается «шарлатанить на Водах». В этих замечаниях сквозит ироническое отношение к коллегам по врачебной профессии, которые иногда беззастенчиво обирали курортных «курсовых» пациентов.
В то лето Чехов на Кавказ поехал, но увидел только Военно-Грузинскую дорогу. 12 августа он восторженно описывает свои впечатления Н. А. Лейкину: «Кавказ вы видели. Кажется, видели вы и Военно-Грузинскую дорогу. Если же вы еще не ездили по этой дороге, то заложите жен, детей, «Осколки» и поезжайте. Я никогда в жизни не видел ничего подобного. Это сплошная поэзия, не дорога, а чудный фантастический рассказ, написанный Демоном, который влюблен в Тамару». Однако, восхищенный природой Кавказа, он был крайне предубежден против курортов минеральной группы и прожигающей жизнь праздной публики: «В Кисловодске и вообще на курортах я не был. Приезжие говорят, что все эти милые места – дрянь ужасная». О Кисловодске и пошлой атмосфере тогдашнего буржуазного курорта Чехов мог знать также от брата Михаила, который лечился на Водах и, по словам писателя, «обратился в кисловодского Манилова». Михаил Павлович был профессиональным юристом, но это не мешало ему заниматься литературой, многие сочинения были адресованы детям, он написал мемуарную книгу «Вокруг Чехова», превосходно рисовал на фарфоре и, будучи на курорте, проявил себя способным музыкантом-импровизатором.
Позже Чехов писал поэту А. Н. Плещееву: «Уж коли хотите ошеломиться природой и ахнуть, то поезжайте на Кавказ. Минуя курорты вроде Кисловодска, поезжайте по Военно-Грузинской дороге в Тифлис». Удивительно, как позже резко поменялось отношение Чехова к Кисловодску – от откровенного неприятия до искреннего признания.
Поездка на Воды, намеченная в 1889 году, также не состоялась. А жаль: Чехов лишился возможности побывать в Пятигорске на торжественном открытии первого в России памятника М. Ю. Лермонтову.
Снова он вернулся к мысли поехать на Кавказ летом 1896 года. Из Мелихова сообщил: «На Кавказ я собираюсь, но, увы! Должно быть, не попаду южнее Кисловодска». Стремления Чехова понятны – он мечтал своими глазами увидеть «суровый край свободы», надышаться лермонтовским воздухом, вспоминал первую кавказскую поездку: «Впечатления новые, резкие, до того резкие, что все пережитое представляется мне теперь сновидением».
В августе Чехов, наконец, впервые оказался в Кисловодске. В записной книжке появилась скупая строка: «23 августа выехал из Таганрога, Ростов, Нахичевань, в Кисловодск прибыл 24 августа». Этим же числом датирована посланная сестре Марии Павловне открытка: «Я в Кисловодске. Жив и здоров. Вчера был в Нахичевани».
Более подробно узнаем о поездке из его дневника: «Из Таганрога выехал 24 августа. В Ростове ужинал с товарищем по гимназии Львом Волькенштейном, адвокатом, уже имеющим собственный дом и дачу в Кисловодске… В Кисловодске на похоронах генерала И. И. Сафонова встреча с А. И. Чупровым, потом встреча в парке с А. Н. Веселовским, 28-го поездка на охоту с бароном Штейнгелем, ночевал на Бермамуте, холод и сильнейший ветер». С бароном Чехова познакомил Н. Н. Оболонский.
Двоюродному брату Георгию Митрофановичу Чехову он рассказал о своих кисловодских впечатлениях в письме от 12 сентября 1896 года из Феодосии: «Расставшись с тобой, я поужинал с Волькенштейном, потом занял купе и отплыл в Кисловодск. Здесь встретил знакомых, таких же праздных, как я. Ходил два раза в день на музыку, ел шашлык, купался в нарзане, ездил на охоту. В начале сентября погода стала портиться, и я почел за благо удрать». Днем Чехов слушал казачий духовой оркестр, а вечером в верхней «хрустальной раковине» – симфонический оркестр, который вызвал у писателя удивление и восхищение.
Далее, в постскриптуме, Чехов восторженно заметил: «Нарзан – это удивительная штука!» Тут же он и сообщал об общем таганрогском знакомом: «В Кисловодске мельком видел Иорданова, но не успел сказать с ним ни одного слова, так как уехал на охоту».
Из писем и записей Чехова устанавливается круг лиц, с которыми он встречался в Кисловодске. Среди них – видный экономист, публицист, один из идейных руководителей «Русских ведомостей», профессор Московского университета Александр Иванович Чупров, историк литературы Алексей Николаевич Веселовский, старый знакомый писателя – таганрогский городской врач Павел Федорович Иорданов. 25 августа на похоронах генерала И. И. Сафонова Чехов познакомился с его знаменитым сыном – дирижером, пианистом и педагогом Василием Ильичом Сафоновым.
Сохранились всего четыре записные книжки Чехова 1891–1904 годов: 1-я – заметки и нетворческие записи, 2-я и 3-я – деловые, а 4-я – свод неиспользованных материалов. Записные книжки писались для себя, не для читателей, – это своеобразная писательская мастерская, отдел заготовок. На 40-й странице четвертой записной книжки есть несколько строчек, относящихся к кисловодскому периоду. «Гостиница Зиновьева, ресторан Гукасова на Тополевой аллее». Просмотр путеводителей по Кисловодску конца XIX столетия показал, что в этой записи Чехов допустил ошибку. Ресторан Гукасова (точнее, кондитерская) на Тополевой аллее был, а гостиницы Зиновьева нет, была гостиница Леонида Николаевича Зипалова, в которой Чехов жил. Она была построена в центре, на Курортном бульваре, в 1881 году по проекту архитектора В. И. Грозмани. И в прежнем виде сохранилась до наших дней. Подтверждение пребывания в этой гостинице находим в письмах Чехова. Гораздо более важной кажется фраза на той же странице: «Дама с мопсом». Биографы писателя предполагают, что в этой записи – первоначальный замысел рассказа, родившийся в Кисловодске и через три года с блеском воплощенный в «Даме с собачкой». Известно, что Чехов свои рукописи не берег. До нас дошли сравнительно немногие свидетельства его творческого труда, и рукопись «Дамы с собачкой» утеряна, в Литературном музее в Москве хранится только последняя страница черновика.
Записные книжки Чехова – это подлинная творческая лаборатория, столько здесь начатого и незаконченного, столько юмора и тонкой иронии: «Умный любит учиться, а дурак – учить», «Женщины без мужского общества блекнут, а мужчины без женщин глупеют», «Если жена тебе изменила, то радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству», «Если хочешь стать оптимистом и понять жизнь, то перестань верить тому, что говорят и пишут, а наблюдай сам и вникай». Всем известен чеховский афоризм «Краткость – сестра таланта», но краткость – это и определение самой жизни писателя. Малый срок был отпущен Чехову, всего сорок четыре года, и сама его жизнь похожа на роман, сжатый до небольшой повести. Его жизнь – подобие его сочинений, короткая и содержательная, наполненная от начала и до конца.
В записных книжках находим еще один набросок любопытной новеллы: «…в Кисловодске или другом курорте сошелся с девочкой 22 лет; бледная, искренняя, он пожалел ее и сверх платы положил ей на комод еще 25 руб. и вышел от нее с чувством человека, сделавшего доброе дело. Придя к ней в другой раз, он увидел дорогую пепельницу и папаху, купленные на его 25 руб. – а девочка опять голодна, и щеки втянуты». Жаль, что эта остросоциальная тема не реализована писателем и осталась лишь на листочке записной книжки.
В год приезда Чехова входивший в моду Кисловодск заметно благоустроился, впервые получил воду и электрическое освещение и этим резко отличался от других курортных городов. Возле Нарзанной галереи были выстроены удобные гостиницы владельцев А. Н. Смирнова, С. А. Бештау, В. и Н. Зипаловых. Появились комфортабельные пансионы в районе знаменитой Тополевой аллеи, на Парковой, Курсовой, Въездных улицах, на Воронцовском подъеме. Летний сезон продолжался тогда с 1 июня по 15 сентября. Все население Кисловодской слободы состояло из трех групп, извлекавших доход от посетителей «русского Мерано», как тогда называли Кисловодск. Военная и дворянская группа, владеющая самыми лучшими усадьбами, сдавала внаем свои дачи и особняки по очень высоким ценам. Купцы строили гостиницы, бойко торговали. Слободские мещане, главным образом отставные солдаты, тоже сдавали свои мазанки и хибарки.
Жизнь курорта была сосредоточена вокруг Нарзанной галереи и в великолепном парке, разбитом на берегах говорливой Ольховки. В южной части галереи блистал ослепительно белым мрамором новый каптаж нарзана, законченный в 1894 году. В северной и восточной частях здания находились ванные помещения, имевшие пристройку, – отделение солдатских и офицерских ванн, содержащихся военным ведомством. В сезон 1895 года возле Нарзанной галереи было выстроено новое изящное деревянное здание ванн Скальковского (теперь на их месте стоит санаторий «Нарзан»). Константин Аполлонович Скальковский был директором горного департамента. Ванны, построенные в 1895 году, сияли чистой новизной и охотно посещались «курсовыми» пациентами. Со слов доктора Прозоровского, по его совету Чехов принял пять нарзанных ванн.
Главной приманкой «курсовых» служили живописные окрестности Кисловодска. Прогулки по лермонтовским местам, поездки к Замку коварства и любви, к Кольцо-горе, Рим-горе, Седло-горе, к Большому Медовому водопаду были очень популярны. Чехов, видимо, тоже не остался равнодушным к лермонтовским местам в Кисловодске, упомянутые в «Княжне Мери» Кисловодская крепость, здание Ресторации, дом Реброва, Лермонтовская скала теперь предстали перед взором писателя.
Из дневниковой записи мы уже знаем, что барон И. Р. Штейнгель пригласил Чехова на охоту, которая закончилась ночевкой на Бермамуте, – отсюда было принято встречать восход солнца над Кавказом. Кроме записи в дневнике, Чехов сделал пометку в записной книжке: «Под 29 августа ночевал на Бермамуте», так тогда называли нынешний Бермамыт. Барон Иван Рудольфович Штейнгель был неординарной личностью, страстным охотником, путешественником, «устроителем веселья». В те дни посещения Гришкиной балки были опасны, но романтичны и заманчивы. Чехов был тронут этим приглашением и вниманием. Кисловодский врач В. В. Святловский оставил интересную запись о поездке на Бермамыт, относящейся к лету 1896 года: «Бермамытская скала была ближайшей от Кисловодска, откуда можно было любоваться видом на Эльбрус от вершины до подошвы и чуть ли не осязать величественную пластику Кавказского хребта. Ехали туда обычно на ночь в фаэтонах, взявши с собою теплую одежду, дрова, самовар и провизию. Бермамыт – это голая скала, на которой холод пронизывает до костей». От прежде бывшего тут домика-ресторана еще сохранился небольшой каменный загончик без крыши, где путешественники располагались на ночлег, разводя в углу костер. «Все портил анафемский холод, – описывал свои впечатления Святловский, – он леденил кровь, забирался с ветром под бурку, не давал наслаждаться открывшейся картиной. А картина была действительно хороша. Белый гигант Эльбрус сидел прямо против нас, разделенный таинственно-глубоким ущельем, фантастически облитый причудливым лунным светом. Вдали, в этом глубоком ущелье, в этой бездонной пропасти, там и сям мелькали, как звездочки, костры пастухов и по временам доносились крики и блеяние овец и коз. Гигантские фантастические тени пробегали по ущелью, придавая всей картине особенно строгий вид. Нестерпимая стужа не давала уснуть, сковывала разговоры, томила мучительным ожиданием волшебной картины рассвета в горах».
Это описание В. В. Святловского дает представление о впечатлениях Чехова на Бермамыте. Как и Лермонтов, оставивший нам замечательную картину «Кавказский вид с Эльбрусом», написанную на Бермамыте, Чехов был пленен незабываемым зрелищем рассвета. Спустя год после этой поездки он в записной книжке черкнул одно только слово: «Бермамут», и эта лаконичная запись могла быть предвосхищением каких-то литературных замыслов писателя.
Именно после возвращения с Кавказа родилось письмо А. Н. Плещееву, которое теперь считается чуть ли не манифестом Чехова, художника и человека: «Я боюсь тех, кто между строк ищет тенденции и кто хочет видеть меня непременно либералом или консерватором. Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферентист. Я хотел бы быть свободным художником… Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах. Фарисейство, тупоумие и произвол царят не в одних только купеческих домах и кутузках; я вижу их в науке, в литературе, среди молодежи… Потому я одинаково не питаю особого пристрастия ни к жандармам, ни к мясникам, ни к ученым, ни к писателям, ни к молодежи. Фирму и ярлык я считаю предрассудком. Мое святая святых – это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались». В послании к писателю Д. В. Григоровичу Чехов восклицает: «Если бы я жил на Кавказе, то писал бы сказки. Удивительная страна!»
Восприятие Кавказа открывает новую грань в литературном мастерстве Чехова. Летом того же года жена известного артиста Малого театра А. П. Ленского жила на Водах и записала по просьбе Антона Павловича легенду о происхождении названий гор вокруг Машука и Бештау. Зимой Чехов написал Ленскому: «Передайте Лидии Николаевне, что я бесконечно благодарен ей за легенду. Легенда имеет двойную ценность: первое – она хороша и, как можно судить из разговоров с критиками и поэтами, нигде еще не была утилизирована. Мне она так понравилась, что я теряюсь и не знаю, что сделать: вставить ли ее в повесть, сделать ли из нее маленький самостоятельный рассказик или пуститься на самопожертвование и отдать ее какому-нибудь поэту. Я остановлюсь, вероятно, на первом, то есть вставлю ее в повесть, где она послужит украшением».
Эта легенда не принадлежит к подлинным древним преданиям Кавказа, но сохранила окраску и поэтичность. У нас нет этой легенды в чеховском переложении, но приведем один из ее вариантов (другие варианты появились в начале XX века).
…Прежде земля здесь была плоской, как ладонь. Сеяли на ней просо. На празднике урожая старый князь Эльбрус увидел юную девушку. За ее красоту и прилежание в работе народ выбрал ее гуашей (госпожой) праздничного «просяного шалаша» и назвал Машука, потому что по-кабардински «маш» – просо. Влюбился в нее суровый старик. Но Машука любила его сына Арслана. Имя это значит – лев.
Князь отправил сына на войну, а Машуку взял к себе. Она отвергла старика, хотя он осыпал ее золотом закатов и серебром снегов. Кольцо с бирюзою, подаренное Арсланом, охраняло девичество Машуки. Вернулся Арслан и похитил у отца любимую. Прихватили они с собой в путь верблюда и быка. Священное животное этих мест, змея, навела отца на след беглецов. В долине Подкумка схватились в битве отец и сын. Арслан раскроил мечом седую голову отца надвое, но собрал силы могучий князь, рассек тело сына на пять частей, а потом обернулся к дрожащей от ужаса Машуке и ударил ее в бок кинжалом…
Окаменело все вокруг, превратилось в горы. На месте кинжального удара – Провал, кинжал стал горою рядом. Арслан сделался горою Бештау, это значит «пять вершин». Самое имя Арслана обратилось в гору Спящий лев. Упавший с головы сына шлем – гора Железная. Лукавая Змейка, Бык и Верблюд возвышаются неподалеку. Кольцо с голубой бирюзой, покатившись со звоном по ущельям, зацепилось за окраину скалы и стало Кольцом-горою, через который просвечивает небо с видом на снежный Эльбрус.
Раненая Машука своими горючими слезами (источниками) исцеляет людей. А Эльбрус поднял из недр земных живую воду – нарзан, жадно пьет ее, но вернуть старику силу она не может…
Позднее в письме к редактору газеты «Новое время» А. С. Суворину Чехов сообщал: «Ах, какой я начал рассказ! Привезу и попрошу вас прочесть его… Пишу в нем о любви. Форму избрал фельетонно-беллетристическую. Порядочный человек увез от порядочного человека жену и пишет об этом свое мнение: живет с ней – мнение; расходится – мнение. Мельком говорю о театре, о предрассудочности «несходства» убеждений, о Военно-Грузинской дороге, о семейной жизни, о Печорине, об Онегине, о Казбеке… Такой винегрет, что боже упаси. Мой мозг машет крыльями, а куда лететь – не знаю». К сожалению, о судьбе этого рассказа известно только то, что он был уже набран в типографии, но не напечатан, и именно в этот рассказ Чехов вставил легенду. Возвращая ее рукопись Л. Н. Ленской, он написал: «Ваша легенда мне очень нужна; я втиснул ее в повестушку… легендой я все-таки воспользуюсь. На один и тот же сюжет могут писать 20 человек, не рискуя стеснить друг друга».
Конечно, Чехову было интересно увидеть места, где происходило действие так восхитившей его легенды, хотя праздная обстановка курорта сама по себе его не привлекала. Он снова собрался на Кавказ в 1889 году. Академику архитектуры Ф. О. Шехтелю пишет о реальной возможности встретиться летом в Кисловодске, доктору Елене Михайловне Линтваревой указывает срок намеченной поездки: «Если Николаю станет легче, что очень возможно, то в июне или июле я поеду в Кисловодск, где открою лавочку и буду лечить дам и девиц. Чувствую медицинский зуд. Опротивела литература».
На Воды тянул писателя, конечно, не медицинский зуд. В эти годы строгой шлифовки собственного стиля, поиска новых, предельно экономных форм для выражения мыслей Чехова тянуло к местам, где жил Лермонтов, автор, чью прозу Чехов считал эталонной. Известно, что Чехов восхищался «Таманью», ясной и простой точностью ее художественного языка. Он говорил, что, разбирая каждую фразу «Тамани», он «как бы постепенно учился писать… Пусть все литераторы соберутся, и ни один не найдет слова, которое можно было бы прибавить или убавить. Они все как цельный музыкальный аккорд».
Писателю Петру Алексеевичу Сергеенко Чехов писал: «Лермонтов умер в 27 лет, а написал больше, чем оба мы с тобой вместе… Талант познается не только по качеству, но и по количеству им содеянного». В записной книжке в эти дни появилась цитата из романа «Герой нашего времени»: «Мы почти всегда извиняем то, что понимаем», и это может означать, что Чехов перечитывал «Княжну Мери» – своеобразное художественное руководство по лермонтовским местам Кисловодска. Он увидел эти места: и дом Реброва, и Ресторацию, и Крепость, и место поединка Печорина с Грушницким – Лермонтовскую скалу, и Кольцо-гору. Роман «Герой нашего времени» он мог получить в курортной читальне, где беседовал со смотрительницами, как тогда называли сотрудниц, дал им свой адрес, предложил обращаться к нему за помощью, если понадобится. И помощь понадобилась. Одна из смотрительниц, Елена Николаевна Беспалова, шесть лет спустя просила Чехова помочь ей в лечении сына. В благодарственном письме она благодарила Антона Павловича: «Получила ваше дорогое письмо и приношу вам искреннюю признательность за вашу отзывчивость… Спасибо вам, что успокоили меня в данное время. Я живу только одной надеждой, что благодаря вашему участию сын мой получит возможность хоть немного подкрепить свое здоровье». Заботами и хлопотами о людях Чехов был занят постоянно, считая это своим и врачебным, и писательским долгом.
Мария Павловна Чехова вспоминала, как при встрече с ее братом Петр Ильич Чайковский выразил желание написать оперу «Бэла» и предложил Антону Павловичу, восхищенному Кавказом, написать либретто. Они оба уже обсуждали задуманное: «Бэла – сопрано, Печорин – баритон, Максим Максимович – тенор, Казбич – бас». Жаль, что опера так и не была создана, не соединились в общем творении имена Лермонтова, Чехова и Чайковского. Однако в память об этой встрече в кабинете писателя появилась фотография: «А. П. Чехову от пламенного почитателя. 14 октября 1889 года». В свою очередь, Чехов посвятил П. И. Чайковскому книжку рассказов «Хмурые люди».
Итак, Чехов спешил снова взглянуть на Кавказ, на Водах пройти по путям Лермонтова. В Кисловодске жил тогда его добрый московский приятель, сокурсник писателя по Московскому университету, врач Николай Николаевич Оболонский, специалист по болезням сердца, инициатор создания кисловодского терренкура – «тропы здоровья». Доктор жил и вел прием на даче генеральши Марии Кирилловны Жердевой. К сожалению, дом не сохранился, он находился на левом берегу реки Ольховки, где сегодня расположен санаторий «Жемчужина Кавказа». В память о заслугах доктора Оболонского впоследствии улице было присвоено его имя.
Возможно, с Оболонским Антон Павлович советовался и о своем лечении, ведь в ту пору Кисловодск считался курортом для легочных больных. Сохранилось небольшое письмо Чехова с почтовым штемпелем: «1 сентября 1896 года. Кисловодская слобода: Милый Николай Николаевич, не забудьте же послать в гостиницу Зипалова полотенце и сказать на почте, чтобы корреспонденцию выслали мне в Феодосию, дом Суворина, еще раз большое спасибо за гостеприимство. Низко всем кланяюсь. Ваш А. Чехов».
Давняя дружба двух врачей подтверждается дарственной надписью на книге А. П. Чехова «Повести и рассказы» (изд. М., 1894 год): «Милому Николаю Николаевичу Оболонскому на память о турах и кабанах, убитых нами на Бермамуте в ночь под 29 августа». Эта книга в Московском литературном музее.
Еще один чеховский приятель, Лев Филиппович Волькенштейн, открыл адвокатскую контору и купил дачу с садом в Кисловодске на улице Хлудовской, рядом с домом архитектора Э. Б. Ходжаева. Вполне возможно, что Чехов навещал своего таганрогского приятеля, и это еще один «чеховский адрес» на кисловодской карте.
Из Кисловодска путь Чехова лежал в Крым, а оттуда – в Мелихово. Очевидцев приезда Чехова в Кисловодск в 1896 году нет, эти страницы биографии великого писателя воскрешают только документы, записная книжка и письма.
Покидая Кавказ, Антон Павлович сообщил приятелю А. А. Тихонову-Луговому в открытке от 1 сентября 1896 года: «Сегодня же выехал из Кисловодска. Пишу в вагоне». Чехову необходимо было разъезжать по стране, пристально вглядываться в окружающий мир, искать сюжеты для будущих произведений. После кавказских скитаний Чехов долго жил воспоминаниями об этих удивительных местах.
Любопытна сделанная тогда же пометка в записной книжке: «1 сентября 1896 года на станции Минеральные Воды шел “Медведь”». За несколько лет до этого в одном письме Чехов заметил: «Мой “Иванов”, представьте себе, даже в Ставрополе шел». Это говорит о большой популярности Чехова-драматурга в нашем крае в те далекие времена. Надо также отметить, что на рубеже века Кавказские Воды стали любимым местом отдыха и лечения для многих артистов Московского художественного театра, с которыми Чехов так сблизился в последние годы жизни.
Восемь дней провел Чехов в Кисловодске в 1896 году. Легкая жизнь не показалась интересной великому труженику, каким был Чехов, да и погода испортилась. 31 августа Антон Павлович «почел за благо удрать».
На этом встреча Чехова с Кавказом не закончилась. Влюбленный в актрису художественного театра Ольгу Леонардовну Книппер, Чехов узнал, что она на гастролях в Тифлисе, и в июне 1899 года умчался с друзьями на юг. В Тифлисе они поселились в «Северных номерах». Главной целью для Чехова было увидеться с Книппер. После поездки и этой встречи он приступил к работе над пьесой «Мещане». В кавказской поездке участвовали Васнецов, Алексин, Середин – люди высокой культуры, широкого образования, приятные Чехову. Последнему Чехов подписал дарственную на книге: «Душе тонкой, чуткой, отзывчивой – хорошему моему человеку, которым горжусь, – Леониду Валентиновичу Середину на память». Пробыли друзья в Тбилиси около недели, ночью уехали в Батуми и оттуда в Ялту.
Со временем Чехов полюбил Кавказ и его людей. Правда, в творчестве писателя этот край не получил такого полного отображения, как у Пушкина, Лермонтова или Толстого. В одном из писем писатель сообщает: «Если бы я прожил на Кавказе хотя бы месяц, то, думаю, написал бы полсотни обольстительных сказок. И с каждого кустика, со всех полутеней на горах и с неба глядят тысячи сюжетов. Подлец я за то, что не умею рисовать».
Нет, ничего не проходит бесследно. Эта последняя поездка, какой бы она ни казалась «нерезультативной», дала Чехову отдельные заметки для будущей повести «Дуэль».
Среди мест, хранящих память о посещении Чеховым Кавказских Вод, седой Бермамыт. Сегодня уже восстановлены путешествия в этот прекрасный, божественной красоты район, и, мне думается, экскурсоводы обязательно должны вспоминать Чехова! На гостинице Зипалова в мае 1973 года установлена мемориальная доска скульптора Гургена Курегяна. Ярко-красные пионы загорелись у мраморной плиты как дань памяти великому мастеру слова, как свидетельство благодарности потомков замечательному россиянину.
Кавказ Чехову припоминался часто. Увидев горы, «дымчатые и мечтательные», он «думал, какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега».
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана… –
две строчки этого дивного стихотворения Лермонтова одновременно являются эпиграфом к рассказу А. П. Чехова «На пути» и к ранней фантазии для оркестра С. В. Рахманинова «Утес» (1983 г.). Нам безмерно дорог «триумвират» Лермонтова, Чехова, Рахманинова – близких духовно великих русских художников. О музыкальности лермонтовских стихов написано немало. Исследователи замечали: «Когда слушаешь оперу «Демон», в частности признания падшего ангела в своих чувствах к Тамаре, кажется, что Антон Григорьевич Рубинштейн услышал музыку самого поэта». И Антон Павлович Чехов придавал огромное значение музыкальности художественного произведения. В письмах он неоднократно советовал: «Надо выбрасывать лишнее, очищать фразу…» или: «Надо заботиться о ее музыкальности и не допускать в одной фразе рядом “стало” и “перестал”». Любя и ценя поэзию Лермонтова, Чехов не раз подчеркивал: «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова». Рахманинов главным в музыке считал ее мелодию: «Мелодия – это музыка, точнее главная основа всей музыки, именно она вызывает к жизни свое гармоническое оформление».
Сегодня мы уже не узнаем, что послужило для Рахманинова толчком к созданию симфонии «Утес» – стихотворение Лермонтова или рассказ Чехова, но несомненно, что работа над «Фантазией» протекала у композитора в тесной близости с писателем. Знакомство Чехова с Рахманиновым состоялось в Ялте, где последний аккомпанировал Шаляпину. Сергей Рахманинов подарил Чехову экземпляр своего произведения с надписью: «Дорогому и глубокоуважаемому Антону Павловичу, автору рассказа «На пути», содержание которого с тем же эпиграфом служило программой этому музыкальному сочинению. 09.11.1898».
Чехов взял всего две лермонтовские строки, но, несомненно, эпиграфом служит все стихотворение, и потому у Чехова получился даже не рассказ, а короткий роман о кратковременной встрече двух человеческих душ. Читатели помнят фабулу: в глухую зимнюю ночь за окном бушевала снежная вьюга, а в комнате для проезжающих встретились двое, как под утро они расстались, невзирая на то, что была незабываемая краткая минута, когда могло произойти настоящее сближение душ. Конечно, лучше перечитать рассказ Чехова «На пути», насладиться глубиной лермонтовских стихов и сказочной прелестью рассказа: «Девушка уезжала… Она оглянулась на Лихарева с таким выражением, как будто что-то хотела сказать ему. Тот подбежал к ней, но она не сказала ему ни слова, а только взглянула на него сквозь длинные ресницы, на которых висели снежинки». И финал: «След от полозьев исчез, и сам он, покрытый снегом, стал походить на белый утес, но глаза все еще искали чего-то в облаках снега…»
Чехов поразительно сближается с Лермонтовым! Рахманинову, безусловно, требовалось музыкальное преображение рассказа, чтобы «переплавить» его содержание в звуки «Фантазии». Он ясно представлял, как уснувшая девушка-путешественница «ночевала на груди утеса-великана», как дрогнуло растроганное сердце пережившего немало на своем веку утеса. Обратите внимание на эти фразы: «Громадное впечатление росло и росло, заволокло собой сознание и обратилось в сладкий сон» и «Голос человеческого горя среди воя непогоды коснулся слуха девушки такой сладкой, человеческой музыкой, что она не вынесла наслаждения». В этом весь Чехов – мудрый, тонкий, музыкальный, и чутким ухом музыканта Рахманинов уловил гениальную мелодию чеховских фраз.
Мимолетность подобных встреч занимала и увлекала Чехова-писателя, в одном из писем он поясняет: «“На пути” является только обобщением наблюдаемой жизни и несет в себе отклики чисто автобиографические». Чеховым этот рассказ написан с редким для него нервным подъемом, который заканчивается, однако, кратким, но гениальным финалом, исполненным исключительной красоты и спокойной силы.
Писатель Иван Алексеевич Новиков посвятил дружбе Чехова и Рахманинова стихи «Слова и звуки»:
Одеты музыкой слова?
Иль в слове музыка сокрыта?
Опять «из Чехова глава»
Слезами девушек полита…
И рядом музыка звучит,
Рахманинов поет про то же,
А слушатель сидит, молчит
И дышит все нежней и строже.
Что это – радость иль печаль?
Душа не знает раздвоенья,
Сливая вместе близь и даль
В струе единого волненья.
Утес и тучка… Вечный стих!
Всего две лермонтовские строчки,
Но вздох поэта не затих
В нетлеющей их оболочке.
Сердец ответный слышен стук.
И, правдой красоты томимы,
Мы знаем: и слова, и звук
В живой душе неразделимы.
Январь 1929 г., г. Кисловодск
Помимо медицинской и творческой работы Чехов уделял немало времени и сил работе с молодыми литераторами. В архиве писателя сохранилось множество сочинений, присланных для знакомства и «приговора». Нас заинтересовал рассказ Елены Михайловны Шавровой (1874–1937) «Софка», под заголовком указано: «Кисловодская идиллия». Черновик весь испещрен чеховскими пометами. Это редакторская и корректорская работа – и, самое главное, дружеское отношение к начинающему товарищу. Позже рассказ появился на страницах суворинского «Нового времени» 26 августа 1889 г.
После посещения Кисловодска прошло два года, и Чехов получил весточку из Кавказских Вод. 17 июля 1898 года Вукол Михайлович Лавров пригласил Чехова в Ессентуки, нахваливая воду и местность степного казачьего курорта. В солидном томе «Литературного наследства» опубликованы воспоминания К. А. Каратыгиной, занятные и увлекательные. Она вспоминает, как в 1897 году вместе с актерами московского Малого театра она путешествовала на группах Кавминвод: Пятигорск, Железноводск, Ессентуки, Кисловодск. «Жара и духота были адскими, мы не находили себе места, даже Чехов сомлел! Вот, говорит, место, куда людям приезжать вешаться! Батюшки! Что же придумать?! Ну пойдемте в фотографию, я вас троих сниму».
Жаль, но в таком солидном томе поместили вымышленную историю, ведь, кроме 1896 года, Чехов на Водах не бывал. И в «Русских ведомостях» как-то сообщали из «вполне достоверных источников», что Чехов теперь в Кисловодске, хотя сам писатель утверждал: «Я живу в Мелихове. Читал я в «Таганрогском вестнике», что я в Кисловодске, это неправда, я в этом году в Кисловодске не был!»
Бывали и недоразумения другого свойства: «Сейчас узнал, что некий неизвестный разъезжает по югу под именем Антона Чехова и берет, где удастся, взаймы. Получил сегодня письмо с требованием вернуть 75 рублей. Каково? А летом я читал, что в Самаре был проездом Антон Чехов, а я никогда не был в Самаре. Иметь двойника – это ли не слава?» А вот по-настоящему ценное сообщение в газете «Пятигорское эхо» за 1916 год: «5 июля в Ессентуках в Пантелеймоновской церкви была панихида в день 12-летия со дня смерти А. П. Чехова. Присутствовали: вдова писателя Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, на ее руках 2 июля 1904 года безвременно скончался Антон Павлович Чехов, К. С. Станиславский, А. А. Санин, Л. Г. Мунштейн, В. Н. Ильнарская, Я. С. Кинский, Г. С. Бурджиев, Я. С. Тинский, П. П. Лучинин. Вечная память и неувядаемая слава бессмертному литератору и драматургу».
В Ялте есть памятник «А. П. Чехов и Дама с собачкой» скульптора Геннадия Паршина. Мне подумалось: где, как не в Кисловодске, место такому или схожему памятнику – ведь именно здесь зародился замысел дивного творения! В каких бы обстоятельствах Чехов ни был, он всегда ставил в конце своих рассказов, писем и записок такую подпись, которая невольно вызывала улыбки у читателей и адресатов, и они всегда с благодарностью думали об умном и талантливом Человеке и Писателе земли Русской. Таковым Чехов был, есть и будет.
Об авторе:
Борис Матвеевич Розенфельд – почетный гражданин Ставропольского края.
Заслуженный деятель культуры России.
Член Союза писателей России.
Член Союза композиторов России.
25 июня 2020 г. Б. М. Розенфельд стал почетным гражданином г. Кисловодска.
Не знаю мерки, которой определяется талантливость
и величие писателя, но думаю, что Чехов, несомненно, должен
быть поставлен в ряды великих наших писателей.
А. М. Горький
