Сила дракона
I
Дети играли в поле за деревней. Оседлав своих драконов, они почти замкнули круг вокруг Инка. Драконы пыхали огнём, царапая траву когтистыми лапами.
— Гони, гони! Загоняй!
— Э-ге-гей! Вперёд, Сребробрюхий! — закричал темноволосый сероглазый мальчишка на тёмно-сером драконе с серебристым брюхом. — Ату его!
Его дракон ухватил Инка за шиворот длинной рубашонки и играючи подкинул в воздух. Изрядный кусок рубашки остался в пасти дракона, а голый Инк, взмахнув тощими ногами, шлёпнулся обратно на землю под оглушительный хохот загонщиков. Уворачиваясь от мощных хвостов, Инк змеёй метнулся в траве и вырвался из западни.
— Держи урода конопатого! — неслось ему вслед, но куда там — бегал он быстрее всех в деревне.
Впрочем, только он и бегал. Остальные передвигались чинным шагом или забирались на своих драконов, которые, к слову, бегать тоже не любили, предпочитали летать. Но молодые драконы за его спиной, к счастью, ещё не встали на крыло, поэтому Инк что есть мочи припустил к морю.
— Ста-старый Жрец, почему я — урод? — Инк всё никак не мог отдышаться, сердце колотилось в горле, потому слова из него выходили рваные.
— Ну какой же ты урод? — Жрец усмехнулся и плеснул ему в лицо водой из бронзового таза. — Голова, руки-ноги — всё на месте. Уши торчат, но это ничего, это потому, что голова у тебя ещё маленькая. Вырастет голова — уши уменьшатся.
Инк засмотрелся на своё отражение в тазу. Оно дрожало и рябилось.
— Ай! — зашипел Инк, со свистом втягивая воздух сквозь сжатые зубы. — Ай!
— Больно? — Жрец невозмутимо продолжал смазывать ожоги и ссадины на теле Инка пахучей жёлтой мазью. — А чего шепчешь? Кричи.
— Кричать нельзя. — Инк зажмурился и поджал пальцы на ногах. — Драконы услышат. Я — урод. У меня нет дракона.
— Инк, — Жрец погладил Инка по лохматой каштаново-рыжей голове и накрыл его куском чистого холста, — посмотри на меня. — Инк открыл глаза. Жрец склонил к нему лицо, изрезанное глубокими морщинами. — У тебя есть дракон. Только он ещё спит, понимаешь? Такое бывает. Надо разбудить его.
— Как?
— Кричи, Инк.
Инк снова зажмурился и замотал головой. Тогда Жрец простёр руку вверх и закричал громко и протяжно:
— А-а-ао-о-о…
Стая детей и драконов на поле замедлилась. Молодые драконы занервничали: отходить от детей им не хотелось, но не подчиниться зову Жреца было невозможно. Нехотя они потянулись к морскому храму. Ступив на каменные плиты у входа в храм, молодые драконы увидели Инка, завёрнутого в белую холстину, и зарычали. Тёмный с серебристым брюхом даже пыхнул огнём. Но одного взгляда Жреца из-под косматых бровей было достаточно, чтобы они присмирели и пригнули головы к земле.
— Если одолеешь свой страх, однажды драконы будут тебя почитать, Инк.
Сколько Инк помнил себя, он всё время боялся. Всего и всех. Драконов — потому что по природе они были злобные и слепые в своей ярости, потому что беспрестанно цеплялись к нему, шпыняли и гоняли. Людей — потому что не могли или не хотели усмирить своих драконов и по сути своей, выходило, были такими же. Только Старый Жрец был другим. Но он был единственным и очень старым.
Детей почти сразу после рождения отнимали у матерей и перемешивали. Не было в суровой жизни племени места любви и жалости. Выживать надо было и отстаивать свои острова. И слабости нельзя было выказывать ни перед врагами, ни перед драконами. Драконы, при всей их мощи и непредсказуемости, должны были знать своё место и служить интересам племени. То есть родителей, равно как и возможных братьев или сестёр, Инк не знал, защиты просить было не у кого и родниться было не с кем. Да и кто бы захотел родниться с таким никчёмным уродом?
II
Урод. Позор племени. Лишний рот. Когда Инку исполнилось четырнадцать, вопрос встал ребром: не ровён час, соседи с подветренной стороны опять пойдут войной, а тут такое недоразумение — ни в воздух подняться, ни под воду спуститься, ни деревню защитить. Худо-бедно к хозяйству его приспособили: воду носил, дрова собирал, где что построить или подлатать — мог, женщины его еду готовить научили, Старый Жрец за травами таскал да всё какие-то свитки ему читал. Только зря Инк свой хлеб ел, не было у него дракона, а стало быть, и пользы от него племени не было, одни расходы. А потому порешили старейшины Инка к праотцам отправить. Там всех принимали: и старых, и малых, и драконоимых, и драконосирых, как Инк. Вот там пусть бы и разобрались с ним, а у живых и без того забот хватало.
По заветам предков, драконосирого надлежало сжечь, чтобы не осталось от него телесного следа и ни на кого такая напасть не переметнулась. Уже и день назначили, отвергнув доводы и увещевания Старого Жреца, которого за несносное упрямство самого решено было в последний путь снарядить на самый дальний остров с ветреной стороны. Только сначала надо было нового жреца осиротить, чтобы все драконы племени боялись и почитали его. Старый Жрец сказал, что по неверию и твердолобству не видит племя, что Инк ещё себя покажет, но убедить никого не смог. Испросил только отсрочки для Инкова костра: надо, мол, сначала для нового жреца ритуал провести.
Через три дня, в новолуние, отделили нового жреца от его дракона. Жестокий то ритуал был и страшный. Инк смотрел вместе со всеми, и от одного вида мучительная боль продирала его до самых костей, и каждое мгновение выбивалось в памяти, как руны, высеченные на ритуальном камне.
То ли жрец новый слаб духом был, то ли дракон его был хилым, только жрец-то новый выжил, а дракон его умер — сам, рук не пришлось прикладывать.
Уже на берегу, перед тем как отбыть в последний путь, Старый Жрец сказал вождю, что то был недобрый знак. Не явил новый жрец силы, не омыл руки драконьей кровью, потому не будут его драконы племени почитать. Только слушать Старого Жреца не стали, посадили в лодку и отправили под прощальную песню, благо ветер дул с берега.
— Вылезай, Инк, — позвал Старый Жрец и постучал по скамье.
Грязная ветошь на дне лодки зашевелилась, и показался Инк, перемазанный землёй и сажей. Берег уже скрылся из виду. Старый Жрец подтянул маленький парус и сел на корме у руля.
— Как ты узнал, что я здесь, Старый Жрец?
— Дракон Сребробрюхий всё норовил к лодке поближе подобраться, будто манило его что-то. У него к тебе особое отношение. — Старый Жрец посмотрел в затянутое низкими серыми тучами небо. — Я верил в тебя, Инк. Значит, так тому и быть.
К ночи поднялся ветер и грянула буря. Лодка беспомощно болталась промеж вздымающихся волн. Жрец привязал себя и Инка к мачте и велел Инку кричать:
— Кричи, Инк. Громко кричи. Чтобы дух бури услышал тебя и успокоился.
Голос Инка тонул в грохоте волн, и слёзы смешивались с солёными брызгами. Он кричал изо всех сил, пока не потерял сознание.
Когда Инк открыл глаза, буря уже стихла. Он лежал на песке среди огромных валунов. Песок был везде: в одежде, в волосах, в глазах, во рту. Отплёвываясь, Инк сел, горло горело огнём. Вдруг до слуха его донёсся сдавленный стон. За соседним валуном лежал Старый Жрец. На голове его зияла огромная рана, спутанные волосы слиплись от крови. Песок под ним был красным. Инк упал на колени и тронул его за плечо. Жрец с трудом разлепил глаза и прошептал:
— Я завершил свой путь, Инк. На этом острове ты будешь жить один. Каждый день ты будешь подниматься вон на ту высокую скалу. И будешь кричать, Инк.
— Что кричать? Как?
— Перекричи свой страх, Инк. Проклинай тех, кого ненавидишь. Зови, если кого-то любишь. До тех пор, пока не проснётся твой дракон.
— Я не хочу, чтобы он просыпался! — закричал Инк.
— Обещай. — Жрец закрыл глаза, устало обмяк и испустил последний вздох.
Инк уткнулся в мокрые лохмотья на груди Жреца, вдохнул тошнотворный сладко-солёный запах и горько заплакал.
III
И стал Инк жить один на дальнем острове, где буйный ветер неустанно гнал огромные волны на мрачные скалы, где море грохотало так, что не только камни, но и чайки и прочая редкая живность давно оглохли. Привычный к работе по хозяйству, Инк соорудил себе шалаш из обломков лодок, которые собрал на каменистом берегу. Мох стал ему тощей периной, а накидка Старого Жреца, отстиранная от крови, — одеялом. Пропитание он добывал на земле и в море — скудное, но достаточное, чтобы держаться на ногах.
Три года, следуя завету Старого Жреца, Инк каждый день поднимался на высокую скалу, что гордо вздымалась над морем. Дрожа перед неистовым натиском бесноватой стихии, он собирал волю в кулак, расправлял плечи и кричал в ответ. И с каждым днём голос его становился всё громче. И сильнее. И увереннее. И однажды Инк закричал так мощно и громко, что вдруг ощутил, как раздвигаются рёбра и из солнечного сплетения рвётся наружу доселе неведомая мощь. Тело его пронзила яркая вспышка боли, и вспомнились слова Старого Жреца: чем старше драконосирый, тем труднее даётся ему пробуждение дракона. Ослеплённый болью и ужасом Инк зашатался и упал на камни. Из его груди — из него и над ним, — словно из бутона диковинного цветка, расправлялся огромный угольно-чёрный дракон с огненно-золотым гребнем от головы до хвоста.
Обездвиженный от ужаса Инк смотрел, как дракон потоптался, царапая когтями камни, поднял голову к небу, затянутому низкими тучами, и с рёвом выдохнул столб пламени. Потом в два шага переместился к краю скалы, оттолкнувшись, неуклюже расправил крылья и полетел, сперва неловко планируя, будто пробуя сопротивление ветра на вкус, а потом парой мощных взмахов выровнялся и взмыл вверх, пронзая границу облаков. Несколько минут Инк как зачарованный следил за полётом дракона, но очнулся и стал спускаться со скалы так быстро, как только мог. Внизу он бросился к шалашу, собрал постель, еду, связку дров и спрятался в узком тёмном гроте, где обычно пережидал сильные бури.
Теперь он будто разделился на две части. Одна тряслась от прежнего страха перед тёмной и дикой силой дракона, другая ощущала восторг стремительного полёта, который сейчас чувствовал дракон. Эта двойственность изумляла и раздирала. Через некоторое время восторг сменился недоумением, и Инк понял, что дракон ищет его и не может найти. Без него дракон чувствовал себя одиноким, потому будет искать, пока не найдёт. От этого понимания Инка тряс озноб, ни тёплая накидка Старого Жреца, ни огонь костра в темноте скального грота не помогали одолеть морозный ужас: чудовище, которое появилось из него, — часть его самого.
Дракона тем временем охватил страх потери, который быстро сменился яростью и жаждой разрушения. Он метался по острову, ревел, крушил и палил всё, до чего мог дотянуться, пока не лёг на землю без сил.
IV
Инк вышел из грота, когда почувствовал, что дракон выплеснул всю ярость и на смену ей пришла тоска. Дракон лежал, свернувшись вокруг пепелища на месте шалаша Инка, вздыхал, глухо, утробно рычал, и рык этот походил на стон.
Инк осторожно приблизился к морде дракона. Из ноздрей зверя поднимались колеблющиеся струи тёплого пара. Преодолев внутреннее сопротивление, Инк протянул руку и тронул матовую чешую. Она была колючей и твёрдой. От прикосновения дракон приоткрыл янтарный глаз, потом снова закрыл и вздохнул раскатистым бархатным рокотом. Тогда впервые в жизни Инку показалось, что дракон может быть не таким уж беспросветно тупым и злобным. И зародилась робкая надежда, что, может быть, удастся с ним договориться о мирном сосуществовании.
Поначалу, приближаясь к дракону, Инк привычно обмирал от ужаса. Дракон весь был соткан из диких первобытных инстинктов. Огромная беспокойная сила, заключённая в угольно-чёрное тело, постоянно искала выхода и, если не было ей созидательного или хотя бы мирного применения, выливалась в разрушения. Чтобы дракон не громил всё вокруг хотя бы даже нечаянными движениями крыльев или хвоста, не жёг в мимолётном гневе хилые кусты, притулившиеся на скалах, приходилось Инку с рассвета до темноты придумывать себе и ему разные дела и работать до изнеможения.
Дракон катал камни, чтобы Инк мог сложить стену вокруг нового шалаша. Инк учил дракона карабкаться по отвесным скалам, сперва одного, а потом однажды отважился сесть ему на спину. Дракон тогда рыкнул и удивлённо выгнул шею, чтобы посмотреть на него. Инк не моргая уставился в его янтарные глазищи и крепко вцепился в шипы огненно-золотого гребня. Дракон смигнул первым, отвернулся и полез вверх по скале. Поначалу не было этому полезного применения, зато, поднимаясь от земли до вершины, уставал дракон как надо. А потом на скалах, куда Инк и не чаял когда-нибудь залезть, нашлись годные в пищу травы и ягоды.
Взрослый дракон быстро учился. Улетая подальше в море, они ловили рыбу. Такие вылазки дракон любил больше всего. Сначала он наедался сам, а потом мог некоторое время чинно скользить в волнах — выхватывал рыбу и, поворачивая гибкую шею, передавал Инку. Инк складывал рыбу в мешок: одну, две, три, пять — потом хлопал дракона по шее и показывал, что надо возвращаться. В такие минуты Инк удивлялся: дракон понимает его и делает, как он, Инк, хочет, будто мысли его слышит и чувствует его желания. Но в следующее мгновение дракон вдруг сворачивал с курса и гнался за чайками, забыв, что на спине у него Инк с добычей. И тогда Инк крепко цеплялся за огненный гребень, кричал и бил его пятками что есть мочи, возвращая к действительности.
Приходилось всё время быть начеку и иметь под рукой целебные травы для заживления ран. Но постепенно Инк понял, что если дракон и ранит его, то по неосторожности, а не по злому умыслу. И прежде всего надо было держать в узде свой страх. Чтобы не метался дракон по острову в поисках врагов, Инк поневоле учился быть спокойным и собранным.
День за днём, месяц за месяцем Инк привыкал жить с драконом. Дракон делался всё более послушным и предсказуемым. Быт их, совместный, скованный жёстким распорядком, наладился и постепенно превратился в скучную рутину. И всё чаще, особенно по вечерам, когда теперь всегда сытый Инк в полудрёме щурился на огонь костра, в его голове возникал вопрос: не вернуться ли на большой остров, к своему племени? Он ведь теперь не урод, с ним взрослый дракон. И сам он, Инк, повзрослел и возмужал. Может, позволят ему остаться, стать защитником и даже дать племени детей. От этих мыслей у него внутри становилось горячо и сердце дрожало как натянутая струна.
Постепенно желание вернуться захватило Инка целиком, он стал подолгу сидеть на берегу, молча вглядываясь в укрытый вечными тучами горизонт. Дракон чувствовал его маету. Непривычный к неподвижности и молчаливости Инка, он беспокойно кружил в небе над островом, а то и улетал далеко в море. Возвращался под вечер с рыбой в пасти. Отдавал добычу Инку, а сам сворачивался кольцом вокруг шалаша и костра и засыпал, шумно и протяжно вздыхая.
И вот Инк наконец решился. С вечера собрал в мешок вяленую рыбу, коей у него теперь было в избытке, пучок душистой травы и горсть ягод. С рассветом затушил костёр, разбудил дракона и отправился в путь.
Дракон летел уверенно, будто хорошо знал дорогу. Но Инк то и дело заставлял его делать долгие передышки. Сам не знал зачем: дракон не уставал, подпитываясь его звенящим бессонным волнением.
Когда далеко внизу проявились очертания большого острова, внутри Инка вдруг вздыбился знакомый ужас и возникло острое желание вернуться на свой одинокий остров. Дракон замер в тревожном недоумении, паря в воздушном потоке. И, устыдившись своего малодушия, Инк крепче сжал огненно-золотые шипы драконова гребня, ударил пятками, и дракон с радостным рёвом ринулся вниз.
Племя окружило Инка и его дракона — все толпились, толкались, тянулись потрогать матовую угольно-чёрную чешую и даже без солнца сияющий огненно-золотой гребень. Дракон Инка нервно поводил шеей и переступал когтистыми лапами. Инк тоже, теперь за двоих, чувствовал себя неуютно. Не было радушия в соплеменниках. Толпа расступилась, выпуская вперёд вождя и жреца племени.
— Ты вернулся, — пробасил вождь, глядя на Инка из-под насупленных бровей, — живучий маленький уродец.
Дракон Инка глухо рыкнул, и из ноздрей его вырвались клубы пара.
— Я больше не маленький уродец. — Инк расправил плечи. — Мой дракон пробудился.
Племя колыхнулось, и волна ропота смешалась с порывом ветра.
— Пробудился, значит… — Голос у нового жреца, наоборот, был высокий и тонкий. — А чем докажешь? Может, к тебе бродячий дракон прибился?
Кровь бросилась Инку в голову. Угольно-чёрный дракон взметнул крылья, поднимая пыль и мелкие камни. Толпа отшатнулась, а драконы племени с рыком выдвинулись вперёд. Инк набрал воздуха в грудь, как делал, стоя на высокой скале над морем.
— Разве не знает новый жрец, — голос Инка загрохотал над толпой, раскатываясь до самых дальних уголков большого острова, — что не бывает на свете бродячих драконов? Разве не знает новый жрец, что дракон не живёт без своего человека? Разве не помнит новый жрец, чему учил его Старый?
Новая волна ропота плеснула Инку в лицо. Недобрым словом поминали в племени упрямого Старого Жреца, который, как все думали, обманом увёз маленького урода от справедливого суда. Новый жрец вскинул руку вверх, но его писклявый зов драконы, взревевшие и вздыбившие гребни, уже не услышали — они бросились на Инка и его дракона. На несколько мгновений Инк оцепенел. Совсем как в детстве, горячая волна ужаса прокатилась от пят до макушки, заливая глаза красным пламенем, отключая способность рассуждать. Его охватило острое желание бежать прочь от этой битвы, бежать изо всех сил. И он уже набрал воздуха в грудь, но, вместо того чтобы сорваться с места, снова закричал — так, что пригнулись деревья и скалы стали трескаться и рушиться в море, вздымая огромные волны.
Когда Инк пришёл в себя, его огромный разъярённый дракон крушил всё, что попадалось на глаза. Он был больше и сильнее любого дракона племени, он разметал их всех. Кто не успел увернуться — люди и драконы, — лежали на земле, истекая красной и голубой кровью, покрытые страшными ранами и ожогами. Мужчины, женщины и дети прятались, кто куда мог, драконы с криками летали в небе, страшась попасть под струю пламени, которой дракон Инка жёг дома и посевы.
— Стой! — в отчаянии закричал Инк. — Стой!
Но обуянный яростью дракон его не слышал.
Дракон Инка ярился три дня и три ночи. Выбившись наконец из сил, он нашёл Инка, сидящего на камне на высокой скале, свернулся кольцом вокруг него и уснул. Инк сидел не шевелясь, смотрел на него и с горечью думал, что никто в жизни не защищал его так неистово. А потом поднимал голову и смотрел вниз, на пепелище, которое осталось от деревни, на испуганных людей и растерянных драконов. И сердце его сжималось от боли. Выходит, приручить эту дикую силу он так и не смог.
Когда дракон проснулся, Инк взял несколько мешков, взобрался ему на спину и направил в сторону моря. Они летали, плавали и ловили рыбу весь день и всю ночь. Дракон снова был послушным и спокойным. Но внутри Инка уже созрело решение, и он понимал, что оно единственно верное. От этого внутри него снова установилось сумрачное спокойствие. Оно передалось и дракону. И он не дрогнул, когда, передав испуганным женщинам мешки с рыбой, Инк повёл его к ритуальному камню.
Ритуал рассоединения, высеченный в памяти, как в граните, Инк смог в точности повторить, от первого вдоха до последнего крика. Страшный крик Инка и рёв дракона сперва сплелись, потом распались на стоны. Когда Инк пришёл в себя, вокруг него и дракона собрались остатки племени — выжившие люди и драконы молча смотрели на Инка. Собрав остатки сил, Инк подполз к ритуальному камню и вытащил из-под него старый кинжал из когтя дракона-прародителя. Поднявшись на ноги, он, шатаясь, подошёл к обессиленному дракону. Тот поднял было голову, но потом покорно положил её к ногам Инка. Инк почувствовал, как обжигающие слёзы потекли по его обветренным щекам, но, следуя долгу, он вонзил нож в правый глаз дракона, потом — в левый и завершил ритуал ударом в драконье сердце. Голубая кровь хлынула ему на руки.
Сребробрюхий дракон первым отделился от онемевшей толпы, за ним потянулись другие. Драконы приблизились к Инку, вытянули шеи и склонили головы к его ногам.
— Я разбудил дракона. Я хотел вернуться, но принёс беду. Я не жду прощения, — сказал Инк, поворачиваясь к своему племени. — Дракон не живёт без человека. Но человек живёт без дракона. Я возвращаюсь на дальний остров, чтобы остаться человеком.
На следующее утро, на рассвете, Инк закутался в накидку Старого Жреца, сел в лодку и взял курс на свой маленький одинокий остров.
