Старый двор
Старый двор
Сейчас на этом месте вырос шестнадцатиэтажный дом с голубыми балконами. Первый этаж занимает огромный магазин «Дары моря». На стекле каждой витрины нарисована рыба, чтобы покупатели не забывали, как она выглядит.
На скамейке у первого подъезда два школьника — один острижен наголо, другой с лихим чубчиком — сообща решают задачу.
— …Из одной трубы выливается… Из другой — вливается…
Списки жильцов сняты в связи с предстоящим ремонтом. Дворника тоже нет: он участвует в республиканском смотре самодеятельности. Вхожу в подъезд, звоню в первую же дверь, обитую дерматином, спрашиваю — Харитона никто не знает.
— Трудная задача. Не решим… — доносится голос одного из математиков.
В этом доме у всех изолированные квартиры и изолированная жизнь. А когда-то…
Когда-то на этом месте бурлил страстями маленький южный дворик, заплетённый паутинами бельевых верёвок, на которых, как пойманные мухи, трепыхались чулки, майки и бюстгальтеры всевозможных размеров.
Я учился в политехническом институте и снимал койку у дворника Харитона. Одну комнату он сдавал постояльцам, а в другой размещалась вся его семья: маленький сухарик Харитон, его жена, большая и пышная, как буханка, и девять шумных разновозрастных Харитонычей. Когда-то здесь квартировали футболисты, поэтому все Харитонычи бегали в застиранных футболках. Дети были очень похожи друг на друга, имён их никто не помнил — различали по номерам на футболках.
Со мной в комнате жил ещё один постоялец, брюнет в галифе, который привозил сюда мимозу из Сухуми. Он привозил её спрессованную в чемоданах. Потом, как фокусник, из каждого чемодана доставал сотни букетов и увозил их на базар. Деньги, вырученные от продажи, прятал в галифе. Спал не раздеваясь. В комнате пахло потом и цветами. К концу распродажи он ходил, переваливаясь с боку на бок, как индюк, потому что был нафарширован деньгами от сапог до пояса.
Приезжал он уже много лет подряд, во дворе к нему привыкли и называли Нарзан.
По субботам маленький Харитон напивался, хватал топор и с криком «Убью!» гонялся за своей огромной женой. Подойти к нему никто не отваживался: он с такой яростью орал «убью», что стаи ворон начинали кружить в ожидании трупа.
Но жертв не было и быть не могло. Парад силы и воинственности требовался маленькому Харитону только для самоутверждения. Это понимала его огромная жена и с неописуемым ужасом на лице бегала по двору, подыгрывая мужу в субботних спектаклях.
В этом же дворе жил довольно известный профессор, автор многих работ по автоматике. Только он мог влиять на Харитона. Когда дворник начинал буянить, профессор появлялся во дворе, забирал у Харитона топор и уводил его к себе в кабинет пить чай.
Погасив пожар души чаем, Харитон мирно возвращался домой. Жена кормила его ужином и ласково приговаривала:
— Ты ешь, ешь, Харя. Набегался!
Роза презирала жену Харитона за такую покорность. И вообще! Разве они пара?
— Она — красавица, пудов на восемь, а он — как собака сидя!
Дружбе Харитона с профессором она не удивлялась, а заявляла, что профессор — такой же чокнутый, как этот «лилипут с топором».
Выходец из деревни, профессор до старости сохранил нежную любовь к лошадям. Не имея машины, он построил во дворе гараж и держал там рыжую кобылу Альфу. По утрам чистил её, впрягал в маленькую двухколёсную бричку и ехал на ней в институт читать лекции по автоматике.
Роза не прощала профессору этой странности и позорила его на всех перекрёстках:
— Тоже мне будёновец!
Роза была душой всего двора. И телом. Говорят, когда спортсмены бросают спорт, они сразу заметно толстеют. У Розы была фигура спортс¬менки, которая бросила спорт, не начав им заниматься. Когда она возвращалась с базара, сперва раздавался её голос, потом из-за угла дома появлялся бюст, затем живот и спустя некоторое время — сама Роза с двумя кошёлками, полными цыплят, кабачков, фруктов.
— Пускай Аркаша перед смертью накушается — ему будет что
вспомнить.
Жила она в полуподвале вместе со своим мужем, который умирал от какой-то болезни. Кто входил во двор, видел сквозь окно, как в затемнённом полуподвале, словно в склепе, покачивается в кресле-качалке бледный живой покойник, покрытый белоснежным пикейным одеялом.
Роза была удивительной чистюлей. Она могла часами гоняться по комнате за последней мухой, пока та, обессиленная, не падала на пол с инфарктом. Окна она мыла утром и вечером, Аркашу — три раза в день. Говорили, что когда-то у неё была кошка, но она её прокипятила.
Раз в неделю Роза пробивалась на приём к председателю исполкома, толкала грудью стол, кричала: «Я живу в могилу!» — и требовала немедленно отдельную квартиру, чтобы Аркаша мог умереть «на своём унитазе». Председатель исполкома, задвинутый в угол, ругал строителей, бил себя в грудь и клялся, что они первые в очереди. Когда Роза являлась снова, председатель сам забивался в угол и оттуда умолял дать ему дожить до пенсии.
Роза работала надомницей. Получала на швейной фабрике полуфабрикаты и шила лифчики. Лифчики были из какого-то пуленепробиваемого материала, а объёмом — как чехлы для аэростатов.
— В таких лифчиках наши женщины непобедимы! — поддразнивал её сосед сверху, усатый моряк, похожий на д’Артаньяна на пенсии.
Всё тело моряка было покрыто татуировкой. От пяток до шеи он был исписан всевозможными надписями и изречениями, как школьная доска к концу урока. Только стереть их было невозможно. В самую жаркую пору моряк не позволял себе снять тельняшку, чтобы Харитонычи не увеличивали свой словарный фонд.
Когда-то он был женат. Для своей жены он остался непрочитанной книгой. Она ушла от него, не в силах переварить информацию, которую получила при чтении всех частей его тела. С тех пор он жил один с приблудным котом, которого называл Дарданелл.
Роза не любила усача за то, что его окна находились на самом верху, он «выдыхивал всю свежесть», а ей и Аркаше доставался «только зад¬ний воздух». Но задевать его боялась. Когда-то в ответ на её тираду моряк молча приподнял край тельняшки. От пупка направо шла надпись, загибаясь на спину. Моряк медленно поворачивался, чтобы Роза сумела прочитать всю фразу. Когда она дочитала до позвоночника, у неё щёлкнула и отвалилась нижняя челюсть. Когда моряк сделал полный оборот вокруг своей оси, Роза была в лёгком обмороке. С тех пор она в открытые конфликты с ним не вступала. Но вечерами в кругу соседок поносила некоторых мужчин, от которых убегают жёны и которые живут «как ширинка без пуговиц».
Кроме кобылы Альфы и кота Дарданелла в доме жила ещё курица Шманя. Так прозвали её Харитонычи. Курица была собственностью бессловесной старухи из флигеля. Старуха считалась богатой: она ежемесячно получала по три перевода от своих детей, которые жили в других городах, к ней не приезжали и к себе не звали. На умывальнике старуха держала три зубные щётки в стакане. Каждый день мыла стакан и меняла воду. Потом надевала на курицу поводок и выводила её погулять. Курица чувствовала себя собакой и усвоила собачьи привычки: отмечалась под каждым деревом.
Роза ненавидела Шманю как неиспользованный бульон для Аркаши и распускала слухи, что курица бешеная.
Над Розиным полуподвалом, в бельэтаже, жили дворовые аристократы, семья Невинных: папа, мама и сын. Если исходить из определения «шапка волос», то у папы их была только тюбетейка. По вечерам он тайком принимал частную клиентуру, сверлил зубы портативной бормашиной, которую можно было легко спрятать, но нелегко заглушить.
Она прыгала у него в руках и гремела, как отбойный молоток. Когда он ставил больного к стенке, упирался ему коленом в живот и включал двигатель — голова страдальца начинала дёргаться в такт машине и выбивала барабанную дробь о стену. У этого агрегата было одно достоинство: клиенты от грохота и сотрясения теряли сознание, и можно было работать без наркоза.
У папы Невинных была болезнь, которую зарабатывают обычно на сидячей работе. У стоматологов работа в общем-то стоячая, но болезнь об этом, очевидно, не знала. Папа мучился, доставал какие-то импортные свечи, пробовал их, разочаровывался и добывал новые. В доме накопилось такое количество свечей разных форм и расцветок, что сын Лёня однажды украсил ими новогоднюю ёлку.
Папина болезнь, конечно, была покрыта непроницаемой тайной, о которой, конечно, знал весь двор.
Мама Невинных, бывшая эстрадная чтица «на договоре», была патологически худой и модной: по пять раз в день меняла платья, которые, казалось, надевала прямо на скелет.
Жизнь свою, отнятую у эстрады, она посвятила сыну, пятнадцатилетнему балбесу с ярко выраженной уголовной внешностью. Мама пыталась научить своё дитя аристократическим манерам и оградить его от влияния улицы. Улица же мечтала оградить себя от него, но бе¬зуспешно. Юный Невинных бил из рогаток фонари, кусал в подворотнях девчонок и находился в постоянном состоянии войны со всеми Харитонычами. Кроме того, он не выговаривал буквы «с» и «з», произнося вместо них «т».
— Эту семейку делали в мясном магазине, — говорила Роза о своих верхних соседях. — На сто килограммов мужниного мяса накинули тридцать килограммов костей жены.
Скандалы с аристократами вспыхивали, когда мама Невинных вытряхивала в окно салфетку, держа её двумя пальцами за кончик.
— Я живу в могилу! — кричала Роза стоматологу. — А она свои микробы трусит мне в бульон!
— Пожалуйста, не вмешивайте меня в кухонные дела. Я всё-таки мужчина, — пытался тот сохранить нейтралитет.
— Как вам нравится этот мужчина?! — кричала Роза на весь двор и добивала стоматолога запрещённым приёмом: — Знаете, кто вы такой? Вы — подсвечник!
Но главным врагом Розы была Муська, свободная женщина свободных нравов. Когда она шла через двор, виляя задом, как машина на льду, брюнет Нарзан издавал сладостный звук «М-пс!» и приседал, как бы готовясь к прыжку. Но тут же щупал свои галифе, вздыхал и выпрямлялся: желание сохранить галифе убивало в нём все другие желания.
Муська часто возвращалась с работы не одна, а с каким-нибудь провожатым, который обычно задерживался у неё до утра. Окна Муськи находились напротив Розиных окон. Полночи Роза проводила, стоя у себя на подоконнике, а по утрам митинговала во дворе:
— Это ж надо иметь железное здоровье!.. Ничего!.. Я этому положу концы!
Иногда Розе удавалось сообщать жёнам Муськиных кавалеров местопребывание их мужей. Тогда по ночам весь дом наслаждался бесплатными представлениями с криками, пощёчинами и истериками. Даже Аркаша просил Розу раскрыть пошире окно.
— Я ищу своё счастье, — рыдала Муська. — Чего вы всовываетесь?!
— Когда ты ищешь — гаси свет! — изрекала Роза. — Аркашу это травмирует перед смертью.
— Я хочу найти мужа. Хотя бы такого дохленького, как у вас.
— Молчи, потерянная! — гремела Роза, и Муська стихала, уползала к себе в комнату и там зализывала сердечные раны.
Как я уже говорил, Роза была душою этого двора, главным и непременным участником всех событий.
Но однажды она ушла на базар и не вернулась. «Скорая помощь» подобрала её без сознания на улице вместе с двумя полными кошёлками. Трое суток она пролежала в больнице. И показалось, что маленький, тесный дворик, до краёв заполненный Розиным голосом, вдруг сразу затих и опустел. Можно было с утра до вечера вытряхивать салфетки, чистить лошадь под самыми окнами, спокойно гоняться с топором за собственной женой — никто не мешал, не комментировал, не скандалил.
Не приходя в сознание, Роза скончалась от инфаркта. Хоронили её всем двором, с почётом, как полководца.
По настоянию профессора в последний путь Розу везла Альфа, которую впрягли в старую подводу-биндюгу. Моряк покрасил подводу в чёрный цвет. Роза возлежала на ней в красном нарядном гробу, впервые активно не участвуя в таком важном событии. На груди у неё желтел букет мимозы, бесплатно положенный Нарзаном. Рядом водрузили кресло-качалку с Аркашей. Подвода дёргалась, и Аркаша горестно раскачивался над гробом, как старый служка, читающий молитву.
Сбоку гроба гордо вышагивал Лёнька-уголовник, держа поводья.
За подводой шли супруги Невинных и несли венок из металлических цветов с надписью: «Незабвенной нижней соседке от любящих соседей сверху». Их венок был единственный, они этим очень гордились и не позволяли никому его трогать.
Сзади двигалась башнеподобная жена Харитона и, как ребёнка, вела за руку поникшего супруга. С другой стороны дворника поддерживал профессор. За ними маршировали все девять Харитонычей, выстроившись друг за другом по порядку номеров. Следом шла Муська, изо всех сил сдерживая в рамках приличий свой разудалый зад. Замыкали процессию моряк и старуха с курицей. Курица, чувствуя серьёзность происходящего, не хулиганила, а шла рядом с хозяйкой, как послушная собака после приказа «К ноге!».
Прощались молча. Потом Муська произнесла:
— Она мене была как родная мама.
И Харитон зарыдал, уткнувшись в необъятность своей супруги. Та успокаивала его, баюкая у себя на груди. Муж и жена Невинных горестно вздыхали, всё ещё не решаясь выпустить из рук свой венок. А на подводе, как на постаменте, памятником невысказанному горю в кресле-качалке шёпотом плакал Аркаша.
Прошло несколько дней. Тишина во дворе стала привычной. И вдруг — сенсация: Аркаша начал оживать! Сперва он вставал с кресла и шагал по комнате, потом сидел на скамеечке во дворе. А после уже сам ходил за молоком и даже стоял в очереди за бананами. Двор загудел. Все горячо обсуждали воскрешение из мёртвых, сокрушались, что Роза не дожила до такой радости. Но это было не всё. Не успели переварить это событие, как взрывной волной ударило следующее сообщение: Муську засекли, когда она на рассвете выныривала из Аркашиного полуподвала. Это было уже слишком. Потрясённый двор угрожающе затих перед бурей. Страсти накалялись и дымились.
Первым сорвался Харитон. Он напился, не дожидаясь субботы, схватил топор и с криком «Ну, Муська!» стал гоняться за своей женой. Когда профессор, отобрав топор и напоив его чаем, спросил: «Зачем жену гоняешь, Харитон?», тот горестно ответил:
— Все они такие.
И впервые профессор не осудил его, а задумался.
— Тука она, вот кто! — заявил молодой Невинных.
— Фи, Лёнечка, что за выражение! — брезгливо сморщилась мама-аристократка.
— Что такое тука? — спросил папа.
— Тука — это жена кобеля, — интеллигентно объяснила мама.
После первого шока, вызванного неожиданным сближением Муськи и Аркаши, все обитатели дома, не сговариваясь, объявили им войну.
Харитонычи теперь играли в футбол только возле Муськиного окна, используя его как ворота без вратаря.
Харитон, убирая двор, сметал весь мусор в окно полуподвала. Через несколько дней окно Аркашиной комнаты уже не открывалось, оно было замуровано, вернее, замусоровано, до форточки.
— Они все сказились! — жаловалась Муська участковому. — Чего они всовываются? Мы хотим создать молодую семью.
Участковый призывал всех сохранять спокойствие, но его призыву не внимали.
— Путкай убираюта по-хорошему, пока не потно! — потребовал Лёнька от имени общественности.
Но будущие молодожёны не убирались. Тогда решил действовать моряк. Когда Муська гостила у Аркаши, он зашёл к ним, снял тельняшку и долго читал себя вслух. После этого Муська и Аркаша больше не сопротивлялись. Они попросили профессора дать им Альфу, чтобы переселиться к Муськиной маме.
— Лошадь — благородное животное, — недвусмысленно ответил им учёный.
Рано утром, надеясь, что все ещё будут спать, они выносили узлы, чемоданы и грузили их в нанятую полуторку. Но весь двор, конечно, был на ногах. Их провожали угрюмым молчанием взрослые, пронзительным свистом — Харитонычи, улюлюканьем — Лёнька, и злобно лаяла им вслед курица Шманя. А может, мне это просто показалось…
…Школьники всё ещё пыхтят над задачей. Подсаживаюсь, пытаюсь помочь.
— А ответ какой?
— В том-то и беда… Нет ответа, — грустно сообщает мне Чубчик.
Мимо, шаркая ногами, проходит человек, нагруженный покупками, очевидно, с базара. Увидел меня, остановился:
— Здравствуйте. Не узнаёте?
Аркаша! Только обесцвеченный: белая голова, белые брови, белые усики — негатив своей молодости.
Он сел рядом и быстро-быстро, очевидно, боясь, что я встану и уйду, стал рассказывать об отдельной квартире, о приличной пенсии, о том, что ему очень-очень хорошо. Потом вдруг, не делая паузы:
— Роза была святой женщиной, я к ней до сих пор хожу на кладбище. Она обо мне заботилась и вообще. Но… — Он протянул ко мне руки, как бы умоляя понять его. — Может, я умирал потому, что мне с ней было скучно жить, как-то бесцветно… А Мусенька меня заставила подняться, мне захотелось выздороветь, понимаете?!
— Вы встречаете своих бывших соседей?
— Да. Им всем дали квартиры в этом доме. Они с нами до сих пор не разговаривают, даже на субботники не приглашают… — Он спохватился, вскочил: — Мне пора — Мусенька там одна. Она не выходит, у неё тромбофлебит.
Он ухватил две кошёлки, полные цыплят, кабачков, фруктов, и потащил их к лифту.
— Хорошо, когда в задаче есть ответ, правда? — мечтательно произнёс Чубчик.
— Конечно, хорошо, — согласился с ним я.
Семеро смелых
Идея была Винни-Пуха.
— Вывозим Антошку на каникулы в Сосняки. Там же встречаем Новый год. Приглашаем и вас. Представляете: лес, ёлки, сугробы.
Предложение было принято с восторгом.
— Мы тоже проведём там недельку, — решила Рая. — Подышим воздухом. Иосик, закрой рот и дыши носом.
Иосику всю жизнь рвали гланды. Только вырывали — они сразу появлялись снова. Это было явление, не объяснимое медициной. Он не успевал дойти до дверей операционной — гланды вырастали снова и лезли, как сдобное тесто, из горла, из носа, из ушей. Поэтому он всегда держал рот открытым, чтобы гландам не было тесно.
Рая работала у него секретаршей. Точнее, он работал у неё начальником, потому что она сидела в приёмной со дня создания управления. Она была женой первого начальника, родила ему сына. Когда того сняли, развелась, вышла за следующего шефа и родила ему дочь. Когда назначили Иосика, она вышла за него и снова родила. О каждом своём последующем муже Рая заботилась так же горячо, как и о предыдущем.
Иосика она сперва решила закалять. Настояла, чтобы он делал йоговское полоскание: по утрам втягивал носом воду. В первое же утро он захлебнулся, и его забрала «Скорая помощь». Тогда она потребовала, чтобы он по утрам, перед работой, бегал вокруг массива. Он побежал, но провалился в водосточный люк и сломал ногу. Когда он вернулся из больницы, она попыталась приучить его к холодному душу. После первого же обливания началось двустороннее воспаление лёгких, и его опять увезли в больницу, где у него уже была своя койка. Тогда Рая прекратила его закалять, а стала, наоборот, кутать: до первомайских праздников он не снимал шапку-ушанку и до июня ходил в кальсонах.
— Ребята, в Сосняках турбаза для иностранных туристов — можно будет подкупить продуктов, Иосик договорится.
Иосик сдавал кандидатский минимум и настойчиво учил английский язык. Его убедили учить во сне, включая рядом магнитофон с английскими текстами, это, мол, даёт потрясающий эффект. Эффект действительно был: язык он выучил, но у него выработался неожиданный рефлекс — как только слышал английские слова, сразу засыпал. Так что фактически пользоваться своими знаниями не мог.
— Зачем нам турбаза? — возразила Лида Матусевич. — Поедем на машине, загрузим продуктов.
Муж Лиды, Юра, был фантастически рассеянным. Лиду убедили, что за рулём человек становится собранным и внимательным, поэтому по её настоянию у соседа была куплена старенькая, потрёпанная «Лада»-пикап.
Эта «Лада» вела себя бесстрашно и дерзко, тараня даже самосвалы. Дело в том, что Юра регулярно путал педали и вместо тормоза давил на газ; друзья назвали это «эффектом Матусевича». Кроме того, Юра не успевал переключать скорости, поэтому передвигался только на одной первой передаче. Машина жрала такое количество бензина, будто он ездил на танке.
Матусевичи жили на первом этаже и держали машину под окнами. Лида обнесла её заборчиком и сделала калитку для въезда. Машина жила за загородкой, как коза, даже сигнал у неё стал какой-то мекающий, а из выхлопной трубы выпадали шарики.
Первое время Юра регулярно валил забор, не попадая в калитку. Лида терпеливо поднимала столбики. Лида была хорошей женой, но обстоятельства делали её замечательной. В дальнейшем она выкопала колею, по которой Юрина машина въезжала в своё стойло.
— А в лесу спокойно?.. В смысле хулиганов? — спросил Иосик.
Он был худой и тщедушный, рагу из костей. В детстве его всегда обижали. До сих пор он по ночам вскрикивал и стонал: ему снилось, что его бьют бандиты в телогрейках и ругаются матом. Когда он во сне учил «инглиш», ему стало сниться, что его бьют бандиты в смокингах и ругаются по-английски.
— Если нападут, отобьёмся бутылками! — успокоил его Серёжка. — А отбиваться будет чем — это я обеспечу.
— Давайте хоть раз в году не напиваться! — взмолился Иосик.
Он работал начальником строительного управления. Работал хорошо, сдавал объекты досрочно. Приезжала комиссия, составляла акт, затем следовал банкет. Он не любил пить, с детства мучился от изжоги, но приходилось, иначе комиссия обижалась и акт не подписывала. Он так часто возвращался с работы пьяным, что заболевшие дети, когда им клали водочные компрессы, говорили: «Папочкой пахнет».
— Уж извини!.. Я должен изучать явление, которое разоблачаю!
Винни-Пух и его жена Лена были эстрадными артистами («Серж и Элен Грины»), выходили в виде бутылок и пели антиалкогольные куплеты. Она — худая бутылка, он — толстая. У них всегда был успех. Серёжка научил Лену, кланяясь, кричать самой себе «бис». После этого они повторяли куплет. И так несколько раз сами себе бисировали. После их антиалкогольного выступления даже самые непьющие зрители бежали в буфет.
У «Сержа и Элен» был Антошка, поздний ребёнок, которого Лена родила где-то между праздничными концертами. Она не шла в декрет, выступала до самых родов. Но так как она располнела и не влезала в свою тару, Сергей отдал ей толстую бутылку, а сам временно изображал закуску.
Антошка был маленьким, как зарплата инженера, тонким, как французская остро́та, и лёгким, как вопросы телевикторины. У него было прозвище — Перпетум. Этот ребёнок доказал, что вечный двигатель существует, он ни секунды не находился в покое: бегал, лазил по деревьям, прыгал с балкона, бодался с троллейбусом… Однажды он натянул на голову каркас от абажура, который никак нельзя было снять.
— Я — царь! — радовался Антошка.
— Ты — сволочь! — сказала Лена и повела его к слесарю.
При этом избытке энергии Антошка категорически не ел, месяцами.
Когда Лене удавалось запихнуть ему в рот ложку каши, он неделями держал её за щекой, не проглатывая. Постепенно он так разработал своё защёчье, что вмещал там содержимое всей кастрюли.
Тридцать первого декабря, в послеобеденное время, перегруженный пикап взял курс на Сосняки. Рядом с Юрой сидела Лида и подсказывала ему, где лево, где право. На заднем сиденье устроились Рая, Лена и Иосик. На коленях у них вертелся Антошка-Перпетум. Винни-Пух, как занимающий много места, был втиснут в багажник, между бутылками и пакетами, набитыми снедью.
Юра вёл машину, как всегда, на первой передаче. «Лада» ревела, как реактивный самолёт, но ехала со скоростью дорожного катка. На крыше к багажнику были прикреплены шесть пар новеньких лыж — издалека казалось, что движется ракетная установка. Встречные дорожные инспекторы поспешно отскакивали в стороны: многих из них Матусевич уже сбивал.
Серёжка незаметно дегустировал содержимое пакетов.
— Прекрати поедать продукты, — не оборачиваясь, потребовала Лена.
— Я не поедаю. Я проверяю. Почему не взяли крупы?
— Чтобы Матусевич не захотел варить суп, — объяснила Лида.
Однажды Юра решил ей помочь, сварил кашу, но вместо манки всыпал мыльный порошок — несколько дней вся семья пускала пузыри.
Рая заботливо обмотала Иосику шею вторым шарфом:
— По-моему, дует.
— Все окна закрыты.
— Всё равно сквозит. Почему ты их на зиму не заклеиваешь?
— А хозяйка приветливая? — поинтересовалась Лида.
— Старушка — божий одуванчик, — успокоил Серёжа. — Всё будет окей!
Услышав «окей», Иосик захрапел.
Слева проплыл указатель с надписью «Сосняки».
— Населённый пункт, сбрось скорость, — напомнила Лида.
— Мне нечего сбрасывать, — успокоил её Юра.
По указанию Серёжки машина свернула в первую же улицу и стала приближаться к голубому домику.
— Это наша вилла. Подруливай к воротам и ставь у забора.
У ворот была большая площадка, очищенная от снега, словно специально приготовленная для стоянки автомобилей. Вдоль забора, обвитого колючей проволокой, тянулась водозащитная канавка, узкая, но довольно глубокая. Юра подъехал почти параллельно забору, хотел остановиться, но сработал эффект Матусевича, машина сделала резкий бросок, и переднее колесо провалилось в канаву. Заднее наполовину свесилось над ней.
— Все выходите, я дам задний ход.
Рая разбудила Иосика, все вышли, и Юра привёл свою угрозу в исполнение: с диким рёвом заднее колесо забуксовало и тоже сползло в канаву.
На шум вышла хозяйка, удивлённо спросила:
— Как вы туда попали?
На улице уже стемнело.
— Может, оставим до завтра? — предложила Лена. — Антошку пора кормить. И на стол накрывать надо.
— За ночь колёса вмёрзнут в почву, и тогда её не вытащить до весны. — Юра с бывалым видом обошёл вокруг машины. — Что бы подсыпать под колёса?
— Я видел во дворе у хозяйки чернозём, целую кучу.
— Давай!
Через полчаса весь чернозём перекочевал в канаву. Матусевич дал газ. «Лада» рычала, выла, стонала, но с места не двигалась, а, наоборот, уходила всё глубже в землю. Юра вылез из машины и набросился на Сергея:
— Зачем ты закопал колёса?
— Ты же просил сыпать!
Они ещё долго переругивались, потом похитили у хозяйки лом и попытались с его помощью приподнять машину. Когда лом согнулся в дугу, Серёжка раскачал и вырвал из земли столб, на который упирались жерди забора. Используя столб как рычаг, все навалились на него. Машина даже не дрогнула, а столб сломался пополам.
Из дома в наброшенном полушубке выскочила хозяйка и побежала через улицу.
— Куда вы, мамаша? — спросил Серёжка.
— Сыну звонить, в город! — угрожающе сообщила старушка.
Стало совсем темно. В окнах зажглись нарядные ёлки. Телевизоры показывали юмористические передачи — с экранов слышался смех исполнителей.
Мужчины вышли на дорогу и стали ловить проходящую машину, чтобы обратиться за помощью, но на дороге не появлялось ни одной фары: все водители уже сидели по домам.
В доме напротив, на крыльце, стояла старуха хозяйка и указывала на разрушителей своего жилища. Очевидно, она собирала народное ополчение.
— Идёт! — заорал Юра.
По дороге приближался «запорожец» с ёлкой, притороченной на крыше. Мужчины кинулись к нему наперерез, размахивая руками. Чтобы он не проскочил мимо, Серёжка бросил на дорогу обломок столба. Перепуганный водитель, приняв их за грабителей, вышел из машины с поднятыми руками:
— Братцы… у меня семья… — Узнав, в чём дело, чуть осмелел: — Я домой спешу. Дети ёлку ждут.
— А сколько тут делов-то?.. Прицепишь, дёрнешь — и гуд-бай!
Стоявший рядом с водителем Иосик повалился на него и захрапел. Решив, что они ещё и припадочные, водитель перестал сопротивляться.
— Хорошо, согласен. Но у меня нет троса.
Выяснилось, что троса нет и у Матусевича. Тогда Сергей обмотал руки тряпками и стал отдирать от забора колючую проволоку. Одним концом зацепил застрявшую «Ладу», другой конец замотал вокруг бампера «запорожца»:
— Давай!
«Запорожец» зарычал, проволока напряглась, «Лада» дёрнулась, пытаясь вырваться из канавы.
— Я всегда говорил, что «запорожец» — это недоделанный трактор. Дай газу, дай! — радостно орал Серёжка.
Водитель дал, проволока сорвалась, рванула назад и, как змея, обмотала Винни-Пуха, вонзившись в его дублёнку. Сергей упал на снег. Все бросились к нему.
— Серёженька, ты живой?! — тормошила его перепуганная Лена.
— Свободу Сергею Грину! — простонал он в ответ из-за колючей проволоки.
— Отдайте мне все ваши перчатки! — потребовал Юра. Нацепив их одну на другую, он ухватился за конец проволоки и скомандовал Сергею: — Я буду держать, а ты катись и разматывайся.
— Братцы, отпустите меня! — взмолился водитель, ошалевший от всего этого.
— Думаешь, мы тебя остановили только для того, чтобы ты из меня катушку сделал?.. — Освободившийся от проволоки Винни-Пух снова был готов к деятельности. — Теперь я завяжу — уже не соскочит… Ну, давай ещё раз… Только больше газу, не жалей!
Водитель не пожалел — «запорожец» рванул и умчался, оставив на конце проволоки свой бампер.
— Сам виноват: тащить надо уметь… — прокомментировал Серёжка. — Впрочем, два бампера — это роскошь.
На дороге было пусто, как в холодильнике после вечеринки. Решили пойти по дворам, искать автомобилистов и взывать о помощи. Пробегавший мимо мальчишка указал им на двухэтажный особняк в конце улицы и заверил, что там им помогут.
Юра, Сергей и Лида направились к особняку.
— Быстрей, мальчики, быстрей!.. Уже пол-одиннадцатого!
— Я не могу быстро, — оправдывался Винни-Пух. — Я вешу сто десять килограммов, а ноги у меня тридцать восьмого размера, маленькая площадь опоры.
— Носи ласты, — посоветовал Юра.
Когда они позвонили в дверь, их встретили дружным воплем — в гостиной весёлая компания уже встречала Новый год. Судя по степени «подогретости», они начали встречать с прошлого Нового года.
— Смотрите, кто к нам пришёл! — радостно орал хозяин, одновременно лихорадочно соображая, кто же это действительно пришёл.
Его дед, как видно, бывший офицер, щёлкнул туфлями, поцеловал Лиде руку и пригласил к столу.
— Штрафной им, штрафной! — кричали гости.
Используя свою ёмкость, Винни-Пух с удовольствием избавил друзей от наказания, выпив и за себя, и за них. Когда после этого втолковали гостеприимным хозяевам обстоятельства дела, все вскочили из-за стола, чтобы идти выручать гостей, а дед даже зачем-то снял со стены старинную саблю. С большим трудом удалось сдержать этот порыв. Хозяин сбегал в сарай и притащил какой-то замасленный ящик.
— Здесь лебёдка. Сам я сейчас не ездок, а с ней вы выберетесь.
Прощались долго, целовались, обменивались адресами. Дед снова щёлкнул каблуками и, обнажив саблю, потребовал руку для поцелуя, только уже почему-то не у Лиды, а у Сергея.
Лебёдка оказалась тяжеленной. Её везли на санках, предоставленных отзывчивым хозяином. Сверху Сергей усадил Лиду и весело ржал, изображая битюга.
Когда они вернулись к машине, Рая, Лена, Иосик и Антошка прыгали вокруг костра, разложенного из остатков забора.
— Мы замёрзли, — объяснила Лена.
Старуха хозяйка в окружении соседок с ужасом наблюдала за ними: издали их прыжки напоминали ритуальный танец дикарей.
— Хозяйка предлагала вернуть аванс и подарить нам две курицы, если мы согласимся уехать, — сообщила Рая.
— Сейчас мы вместе встретим Новый год и помиримся, — пообещал оптимист Серёжка.
Он зацепил крюком «Ладу» и стал искать, к чему бы прикрепить второй конец лебёдки. Увидев скобу, вбитую над крыльцом, направился к дому, волоча за собой трос.
Старуха хозяйка бросилась через улицу с воплем:
— Не дам!.. Хоть дом пощади!.. Не дам!..
— Пожалейте её, она вдова! — кричали соседки.
Старушка преградила ему дорогу и забилась в истерике.
— Так мне и надо, дуре старой: на деньги позарилась. — Она вытащила из-за пазухи узелок и стала тыкать его в руки Сергею. — На, забери! Забери всё!.. Тут и пенсия, и от сына перевод… Только уезжай, Христа ради!.. — Она сорвала с пальца кольцо и тоже протянула Сергею. — Уезжай, батюшка, уезжай, толстопузый!..
Женщины занялись ею, успокаивали, отпаивали водой. Юра указал Сергею на бетонный телеграфный столб у дороги:
— Дотянем?
Дотянули, обмотали и закрепили. Серёжка придерживал крепление, Юра сел за руль, включил двигатель и скомандовал Иосику:
— Давай!
Иосик крутанул рычажок лебёдки, оставил под ним полпальца и взвыл, как смертельно раненный марал.
— Иосик, не надрывай горло, — молила Рая, но Иосик надрывал.
Подскочивший Сергей освободил его палец из тисков, но Иосик продолжал выть.
— Ему нужен наркоз! — стонала Рая.
— Сейчас! — Винни-Пух притянул Иосика к себе и внятно, раздельно произнёс: — Янки, гоу хоум!
Иосик моментально перестал выть и захрапел.
Сергей начал равномерно двигать рычаг. Переднее колесо выползло из канавы, заднее наполовину взобралось на обочину.
— Ребята!.. Ой!.. — в ужасе выкрикнула Лена.
Она указала на бетонный столб, который медленно наклонялся навстречу машине. Серёжка по инерции ещё раз крутанул рычаг лебёдки, столб наклонился ещё ниже, и свет погас. Погас не только в доме у старушки, но и во всех домах на всей улице. Наступила полная темнота и тишина, потому что телевизоры тоже выключились. Прошло несколько минут, и из всех домов стали выходить люди, кто с фонариком, кто со свечкой. Они сходились на мостовой, непроизвольно выстраивались в колонну и двигались к дому старушки. Это напоминало крестный ход. Десятки, сотни огоньков приближались к машине.
Иосик проснулся, моментально сориентировался и сразу пре-
дупредил:
— Будут бить!
— В машину! — скомандовал Сергей и отцепил крюк лебёдки.
Все бросились в пикап. Юра дал газ и впервые воспользовался четвёртой скоростью. «Лада» продемонстрировала все свои лучшие качества и через минуту уже неслась по шоссе.
Все долго молчали. Тишину прервал Серёжка:
— А мы всё-таки молодцы: выбрались из канавы.
— Нужно будет старушке завтра привезти деньги за всё, что мы натворили, — сказала Лида.
— Лучше сделаем перевод, — предложил Иосик, которому Рая забинтовала палец почти до шеи.
В приёмнике звучала музыка. Потом раздался бой московских
курантов.
— Ребята, скорей! — Сергей поспешно откупорил шампанское и разлил его по стаканчикам. — В конце концов, мы же собирались встретить Новый год на природе!
— Прижмись к обочине, — скомандовала Лида.
Юра крутанул руль вправо и хотел затормозить, но снова перепутал педали и нажал на газ — машина бросилась вперёд, нырнула в кювет и заглохла, задрав зад кверху.
— Что это?
— Канава. Мы опять сели.
— С Новым годом! — поздравил их диктор.
