Счастливые созвучья
цикл
Бывало, и мне Б-г нашёптывал звуки,
текли акварелью, сливаясь, слова,
и были внезапно талантливы руки,
отзывчивы струны, светла голова.
Вокруг исчезали и стены, и люди.
Смещались пространства, эпохи, цвета.
Я видел, что было. И ведал, что будет.
И сладкие руны струили уста.
Бывало? Бывало.
Но чаще бывало
и то, что и рад бы, да не позабыть:
как строчкой средь ночи с кровати сдувало
к столу и… смолкала звеневшая нить
приснившейся песни.
Моля – «не исчезни!»,
блуждая на ощупь меж звуков и мем,
я тщился расслышать пропавшую песню,
но слух был оглохшим, и голос был нем.
Я выл! Я кидался в кусты краснотала.
В гулянки. В любови.
Чтоб вдруг на бегу
услышать средь грохота зов запевалы
и шёпот над ухом божественных губ.
Бывало? Бывало…
Ужель теперь в прошлом?
И немощь не в том, что аккорда не взять,
что песен потуги и пресны, и пошлы.
А Б-г… утомился шептать.
СЛИВОПАД
Радуясь, что в ливни спасся,
сад с улыбкою счастливой
после яблочного Спаса
одарил нас сбором сливы.
И кровей лиловых гости
из тенёт тенистых сада
к нам в распахнутые горсти
повалили сливопадом.
Сливы падали, ликуя,
то ли в вёдра, то ли в травы,
и текло тепло, бликуя,
с тонких веток синей лавой.
Ах, как будет сливы прав куст,
когда, скрывшись в терпкой плоти,
нам пришлёт привет свой август
и в варенье, и в компоте!
Праздник сливового сбора
длился долго.
Обещая
в белой лодочке фарфора
к нам приплыть на чашку чая,
чтоб в улыбке растянуться
рту счастливыми губами,
глядя, как плывут по блюдцу
то ли сливы, то ли гривы,
то ль игривые гурами.
***
Что-то песня не поётся,
водка весело не пьётся
и ничто не шелохнётся
там, где страсти бил фонтан,
лишь, разламывая разум,
бродят мысли про маразм
и про то, чтоб кончить разом
затянувшийся роман.
Суть не в том, что я старею,
старше есть, душой бодрее.
Вот был отец – меня мудрее
аж на двадцать с лишним лет.
Но, как в молодости, снова
он за словом ставил слово
и струился Иеговы
к нему ясной мысли свет.
У меня ж, его сыночка,
ни одной достойной строчки,
ни одной бессонной ночки
над скрещеньем сочных рифм.
Не стихи, а тары-бары.
Не бемоли, а бекары.
И в чехле моя гитара
безнадёжно прячет гриф.
Может, вправду, утром хмурым
мне б поставить точку сдуру?!
Но еврейская натура,
выживавшая в веках,
говорит мне: «Мир прелестен
и без тобой не спетых песен!»
Видно, Б-гу интересен
я на земле ещё пока.
Что же делать?
Остаётся
дальше жить, как и живётся.
Жаль лишь… песня не поётся…
***
Сплю на веранде. Благо стылость ночи
у августа покуда не в чести.
Сорока издевательски стрекочет
над самым ухом часиков с пяти.
Тягучей тишины ночную лаву
взрывают беззастенчиво и вдруг
то грохот проходящего состава,
то яблока сорвавшегося стук
о кровлю, о брусчатку на дорожке,
почти не различимую во тьме.
И снова тишина. Чтоб хоть немножко
забыться мне в полудремотном сне.
…Как долго нынче тянется молчанье
моей души, почти забывшей, как
срываются, едва ли не случайно,
счастливые созвучья с языка!
Не то, чтобы утеряно уменье –
ремесленное живо мастерство –
но нет «ни божества, ни вдохновенья,
ни слёз, ни жизни…».
В общем, ничего,
что было бы хоть чуть, хоть отдалённо
похоже на Поэзию.
Должно,
покуда в сердце не живёт влюбленность,
ему являться песней не дано.
Эх, кабы мне бы вновь, тогда бы я бы!..
Но прерывает сладость зыбких снов
лишь стук о кровлю падающих яблок
да грохот проходящих поездов.
СОРОК ОДИН СТИХ ПРО ВОЙНУ
В бесконечности Вселенной, –
никуда и ниоткуда,
в бесконечности Вселенной, –
то ли случай, то ли чудо:
кружит крохотная искра
среди триллионов прочих,
кружит искра и бормочет
и взывает: – Авва, Отче!
Коль уж так оно сложилось —
то ли случай, то ли чудо,
коли через мрак столетий
я ещё светла покуда,
удержи свои созданья –
те, в кого вдохнул ты душу, –
от извечного желанья
всё разграбить и разрушить.
Или я не их качала
в колыбели океана,
или соком трав дурманных
не затягивала раны?
Что ж, от века и до века
манит их одно и то же:
человека человеком
извести и изничтожить?
Излечи их, Всемогущий!
Иссуши бесὸво семя,
растерявшее разумность,
есть ещё покуда Время
и бескрайнее Пространство,
чтобы крохотная искра –
то ли случай, то ли чудо –
всё летела и кружила
никуда из ниоткуда.
А иначе лопнут жилы,
брызнут реки, рухнут горы
и во мраке непроглядном
бесконечности Вселенной
пред Твоим предстану взором
я среди потухших прочих,
как окаменевший с горя,
выжженный из жизни… прочерк.
***
Вот и осень завершается
ветер лист последний рвёт.
Сердцу плакать запрещается,
а оно вовсю ревёт.
А ему принять не хочется,
что вот-вот настанет срок
и гость незваный – Одиночество –
перевалит за порог.
Детства дни благословенные
заливают солнцем сны.
Вот стоим – послевоенные
шалопаи-пацаны.
Ничего ещё не пройдено.
Никаких на сердце ран.
И только «здὸровско», что Родина –
лучше всех на свете стран!
Где кострами пионерскими
ночи синие взвились,
мы – смешливые и дерзкие –
крепко за руки взялись.
И деля уже за партами
мир на наших и чужих,
кто учёными, кто бардами
всей гурьбой рванули в жизнь.
Пили спирт с чернорабочими,
ром – с магистрами наук.
Власти тюрьмы нам пророчили,
разрывая тесный круг.
Но оглохшими тетерями
в бой идя на… ветряки,
словно знаменем, потерями
мы гордились. Дураки.
Пустяки – дела сердечные
(как и все дела вообще).
Жизнь казалась штукой вечною!
А она прошла… вотще.
И стою теперь рассеянно
во дворе полупустом:
эти – по миру рассеяны,
те – под камнем иль крестом.
А по двору снуют прохожие,
каждый в чём-то даже мил,
но совсем они не схожие
с теми, кто со мною был!
Не моё у них веселие.
Шаг не мой. Тем паче бег…
Вот и скрылись дни осенние.
Вот и выпал первый снег.
***
Дождь носом тычется в листки моей тетради,
как мокрый и взлохмаченный щенок.
И если строчки слижет –
Бога ради!
Быть может, сердце будет прощено
и успокоится.
И струйки слёзных строчек,
дождём явившись, убежав ручьём,
произрастут какой-нибудь из почек,
раскроются…
И вот уже ничьё
колышется зелёным опереньем
в лазурь небес летящего куста
изысканнейшее стихотворенье!
…Мои не осенившее уста.
***
Всё больше сходство обретая
с дубами стылыми,
стою, друзьями облетая,
редея милыми.
От прежде шумно шелестящей
зелёной кроны –
с десяток высохших, шуршащих
под крик вороны.
Не отыскать, с кем пил, смеялся,
пел песни лету…
Вот и ещё листок сорвался,
умчавшись в Лету.
И глядя вслед тем, кто отчалил,
ушёл, не сдюжив,
молюсь бессонными ночами
в преддверьи стужи.
ЭТЮД В МАНЕРЕ ПУАНТИЛИЗМА
Июль палит жарой за тридцать,
и вязкий воздух над рекою
дрожит, двоится и дробится,
на марле марева покоясь.
С утра соседствуя с удачей,
стремглав слетев с небес высоких,
стрекозы синие судачат
на сабле согнутой осоки.
Едва заметные движенья
сапфирных крылышек синхронно
копируются отраженьем
в зеркальной глади речки сонной.
Зелёно-жёлтой глуби гамма,
янтарность сосен вертикаля,
надёжнейшею амальгамой
скрывает сказы Зазеркалья,
где средь чащобы трав придонных
мальки, мелькая, мили мелят
и одинокий беспардонно
спит окунь на прогретой мели,
где опрокинутое небо
обноски облаков полощет,
где, может, удалось и мне бы,
став светом солнечным, на ощупь
лепить из переливов цвета
хрустальные химеры хмари
в деревне посредине лета
на мчащемся в безвестность Шаре.
***
Благостность и покой
растворены окрест.
Медленно над рекой
коршуна кружит крест.
Медленно тянется тень.
Падая, ленится лист.
Синий осенний день
нетороплив и чист.
Дождик ещё грибной
суетность будней смыл,
и обнажилась Новь,
и углубился Смысл.
Смысл лесной глуши,
шорохов и теней.
И, что прекрасна Жизнь,
стало чуть-чуть ясней.
Выдумщик и мастак,
с охрой смешав берилл,
славно-то, Б-г мой, как
Ты этот мир скроил!
Так бы и жил, бродя,
не ускоряя шаг,
во все глаза глядя
да во всю грудь дыша!
Слава Тебе стократ,
Господи, за восторг!
И не страшит закат,
если вдохнул восход
там, где, храня покой
благословенных мест,
медленно над рекой
крошечный кружит крест.
Где даже в осень жизнь
рыжей пьянит листвой
и в небесах кружит
крестик нательный Твой.
***
Как дурманна черёмуха
в деревеньке моей!
Там под сердце без промаха
дробью бьёт соловей.
Там с огромного тополя,
что у дома стоит,
лист сорвавшийся по полю,
кувыркаясь, летит.
Там кукушкины слышатся
крики в чащах лесных.
И так вольно мне дышится,
и так сладостны сны!
Позабыв многолюдную
блажь, в сосновом бору
там, над речкой Люндою,
я стою на яру.
Сердце полнится радостью,
и полощет река
в перевёрнутой радуге,
как в тазу, облака.
Пусть лишь краткие гости мы
в этом бренном краю,
исполать Тебе, Господи,
за деревню мою!
За рассветы росистые
на колючей стерне
И за то, что российское
дал Отечество мне.
ПАМЯТИ КАПИТАНА
АЛЕКСАНДРА ДРИВЕНЯ
Прощевай, мой Санечка!
Лéта – та ж река.
Ты мне: «До свиданьечка!»
Я тебе: «Пока!»
И – в далёко плаванье,
в бесконечный путь…
Зажуём мы плавленым
наше «по чуть-чуть»,
как меж нами водится
с лет, когда, юнцы,
мы влюбились в водницкий
клич «Отдать концы!»
То-то изгилялись мы
в области «конца»,
то-то изгулялись мы
в вольности винца!
То в киношку с лекции
леший уведёт,
то в спортивной секции
ты глотаешь пот.
А меня с манатками
проглотил мой СТЭМ…
Ах ты – время сладкое
с мизером проблем!
Шумные компании –
глаз любимых блеск.
Споры о компартии,
философский блеф…
Всё – легко. Всё – запросто.
Беды – чешуя!
Но грозила записью
Книга Бытия.
И однажды, пристально
прочитав меж строк,
к самой дальней пристани
ты уплыл, дружок.
И с душою страждущей
я стою в снегу
на Бугровском кладбище,
как на берегу.
Об авторе:
Родился в 1949 году в городе Горьком. Окончил институт инженеров водного транспорта и факультет журналистики УМЛ. С 1972 года – профессиональный журналист, более 20 лет – главный редактор различных газет. С 1976 года – участник конкурсов авторской песни, с 80-х годов – член жюри.
Серебряный лауреат Всероссийского фестиваля иронической поэзии «Русский смех».
Поэтические сборники: «Автобиография», «По прошествии дней…», «Книга стихов и песен», «Поэзия. Проза. Пародии. Песни», «Я еще возвращусь…» и др.
Компакт-диски авторской песни: «Да здравствует Случайность!», «Броди, броди, моя душа…», «Так что ж это такое – семь десятков лет?» и др.
Член Союза журналистов России и Союза писателей Москвы.
