Бомж Гертруда. Из записных книжек 299
Июнь две тысячи пятого. Сенная. Прохожу между «Макдоналдсом» и длинным торговым строением, у подземного входа в метро. Вечер. Моросит дождь. Озяб. Вижу круглый высокий стол и рядом – оконце шавермы.
Восточная дива с золотой улыбкой подаёт обжигающий чай. В прозрачном пластиковом стакане. Ставлю на стол. Помешиваю белой пластиковой палочкой. Пить пока невозможно.
Смотрю по сторонам. Неподалёку два бомжа. Курят. О чём-то переругиваются хриплыми голосами. Оба сидят на низком парапете.
Один, лет сорока, с густой шевелюрой, зачёсанной назад, импортной пилкой обрабатывает ногти.
Дальше, всё в том же строении, – музыкальный киоск. Сара Брайтман. «Адажио». Звучит здесь который год. И зимой, и летом. Музыкальная визитка места.
И вдруг – каприс № 24 Никколо Паганини. Самое быстрое из его произведений.
Бомж с шевелюрой тут же заорал – неожиданно громко:
– Гера! Гертруда! Сюда! Каприс!
Оба бросились к спуску в метро. Вскоре оттуда появилась невысокая женщина. Лет тридцати пяти. Лицо измождённое и опухшее. С классическими фингалами. Короткие немытые волосы.
Все трое быстро прошли мимо меня, поближе к музыкальному киоску. Женщина на ходу сняла куртку. Осталась в серой футболке. Ниже – бывшие когда-то голубыми спортивные брюки. И – кроссовки. Разбитые в хлам. Она вдруг остановилась. Развернулась. И… двинулась назад:
– Не буду!
Звавший её бомж кинулся вслед. Догнал. Схватил за руку и… тут же упал на колени:
– Герочка! Умоляю! Ради меня!.. Последний раз! Ведь щас кончится музыка.
И музыка действительно кончилась. Точнее, оборвалась. И опять – Брайтман. Бомжи обмякли. О чём-то вполголоса забубнили, отойдя под навес.
Но через минуту – каприс. Громко! Взрывной ритм. И… триумф чьей-то скрипки!
Гера быстро скинула наброшенную куртку, протянула другу. Стремительно вышла под моросящий дождь. Резко остановилась, будто наткнулась на препятствие. Глянул ей под ноги. Ничего особенного. Панель уложена квадратными гранитными плитами со стороной сантиметров пятьдесят. Она остановилась посередине одной из плит. Глянула на носки.
А затем… Затем произошло что-то невероятное.
Гера вскинула голову. И тут же высоко, невероятно высоко подпрыгнула вверх. Будто стремясь глазами и всем телом к какой-то только ей одной видимой звезде. Падая, слегка развела ноги в стороны и, когда разбитые кроссовки коснулись мокрых плит, плавно, грациозно ушла в поперечный шпагат.
И всё это – под невероятный темп и музыку Паганини! Ещё десять секунд назад – обычная полуживая бомжиха. И вдруг – колоссальный выброс энергии. И… непередаваемая красота, гармония движений.
Гера тем временем давно на ногах. Она… танцует(!). Какая осанка! Прямые спина и шея. Невообразимый полёт и рисунок движений рук. При этом – мечется на крохотном пятачке.
Дождь в свете фонаря косо летит на землю. Лицо и волосы Геры мокры. Мокра и её футболка, облегающая тело. Лицо – не узнать. Само вдохновение. И отёкшие веки, и набухшие щёки, фингалы, наконец, смотрятся как грим! Не бомж(!) – высочайшего уровня профи воплощает партию… бомжа.
Приглядываюсь. Гера танцует на пяти плитах. В центре – одна. И четыре – в стороны. Осенило: крест! Да, Гера танцует на гранитном кресте. Она, стремительно вращаясь, то вскидывает быстро голову и руки вверх, как бы моля небо о спасении, то с ужасом смотрит вниз на край плиты, в пропасть-ад.
Вот опять – небо. И опять край, но уже другой плиты… И так – по кресту, по кругу. В бешеном темпе Паганини. Раз. Другой…
Нет! Небо не спасает! И в пропасть… – духу пока… недостаёт.
Но вот угасает Паганини. И Гера – падает. На центральной плите. В нелепой жалкой позе, скрестив руки. Тяжело и часто дышит. И… стонет. Стонет! И… рыдает. Её мокрые плечи вздрагивают.
Подходит её друг. Укрывает курткой.
Гляжу вокруг. Собралась толпа. Застыли. Ошеломлены! Зачарованы. Молчат.
Но вот подходит к Гере молодой человек. Кланяется. Кладёт у ног пятисотку. За ним – другой. Тоже кладёт купюру. Ещё. Зазвенела о камни мелочь. Вдруг срывающийся голос ее друга:
– Гертруда – балерина. Великая балерина! Танцевала в Мариинке.
От моего появления здесь прошло минут шесть-семь. Ещё и чай мой толком не остыл. А ощущение – будто долго-долго летел. Или… падал. И вынырнул в совершенно другом месте. И… в другое время…
