После конца (отрывок)
Часть первая
Глава 1
Валентин Уваров почувствовал, что сошел с ума. Удар в сознание, а дальше — непонятно, наверное, никому на свете, что с ним произошло. Легче принять смерть, чем это. А ведь он был в жизни своей (Валентину исполнилось недавно 30 лет) весьма и весьма глубинен, много читал, общался в самых потаенных московских кружках, которые существовали в начале нашего XXI столетия…
Наконец Валентин огляделся. «Оглядеться никогда не мешает», — подумалось где-то за пределами ума. Но куда смотреть — в себя или вокруг? Валентин взглянул вокруг. Милый лесок с невинными птичками, поляна в цветах — все исчезло, как будто их всех сдунула незримая, но высшая сила.
Оглянувшись, все-таки Валентин понял, что лучше заглянуть в самого себя. Там уже почти прошло ощущение глобального сдвига, и из океана неописуемого вполне проглядывала его полузагадочная, но привычная личность. Да, это был он. Личность осталась.
А вдали и вокруг творилось нечто действительно неописуемое, и не только с точки зрения здравого смысла.
Откуда взялись эти дикие, людоедские, если интуитивно вглядеться, деревья? С их ветвями, обращенными вверх, словно с мольбой о милосердии?
Над головой — черное небо, но почему-то светящееся, словно тьма может излучать свет. Свой свет мрака!
Но была ли ночь?! Вдали на горизонте что-то пылало багровым, по-человечески живым пламенем! Словно люди превратились в огонь.
А земля? По ней и ступать было страшно. Она путалась, шипела под ногами, как змея. Недобрая это была земля.
«Все ясно, — решил Уваров. — Я на самом деле сошел с ума. Все, что я вижу, — мираж, невиданная самим дьяволом галлюцинация. Что делать?»
Уваров вдруг сам зашипел.
«Если я сошел с ума, то все позволено, — попытался успокоить он сам себя. — Иди, Валя, вперед. Видишь дорожку?! Ну и иди по ней, будь она самой проклятой черной галлюцинацией. Иди по ней».
Дорожка и вправду не путалась, виделась, как на балу. Хоть танцуй, хоть беги.
И Уваров побежал. Скорей, скорей, чтоб мираж исчез. «От бега и на душе легче», — подумал он, ни о чем не думая. А внутри что-то стучало: «Это смерть, Валя, но смерть вторая, самая страшная. — «А за что?» — «Да ни за что. Просто так». — «Такое не бывает». — «На белом свете и правда не бывает, а вот у нас, Валя, это как правило», — прозвучало что-то внутри.
Уваров попробовал унять, усмирить душу и все, что в ней оказалось, словно это была не душа, а вселенский мешок. Но тут кто-то его укусил.
Слава богу, это был человек. Скорее не человек еще, а дитя, маленькое, юркое и не по росту бесшабашное.
На Уварова смотрели детские глаза, но что-то в них было подозрительное и, мягко говоря, совсем не детское.
— Ты чего кусаешься? — тупо спросил Уваров. Дитя в ответ дико заверещало непонятно что и вдруг вцепилось Уварову прямо в брюки, в член. Уваров инстинктивно защитился и увидел на миг глаза ребенка, полные ненависти и, кажется, наслаждения, которому нет конца.
В ужасе Валентин отбросил ребенка и опять побежал. Но куда бежать? На горизонте — пылающий мрак, силуэты причудливых зданий, словно растворяющихся в воздухе. «Мираж» не исчезал, а Уваров все бежал и бежал.
Наконец остановился — не стало сил. Мальчик оставался далеко позади, но упорно приближался, точно заведенный.
Уваров начал молиться, но с ужасом почувствовал, что слова молитвы падают в пустоту, словно это пространство не принимало молитв.
И внезапно — рев машины. На дороге оказалось нечто похожее на автомобиль, точнее, бронированный вездеход дикой формы. Из него выскочили четверо низкорослых, но коренастых мужчин, видимо хорошо вооруженных. Чем — Уваров не понял. Они злобно, резко направились к нему. Подскочил и мальчишка. Один из мужчин ударил его кулаком в голову, и ребенок отлетел в канаву. Другой — подошел и изнасиловал его, мужчины же стояли и поджидали насильника. Валентин тоже стоял. Изнасиловавший быстро вернулся, а мальчишка, как ни в чем не бывало, выглянул из канавы и все смотрел и смотрел.
Вооруженные люди подошли к Уварову, что-то прошипели на совершенно незнакомом языке, если это вообще был язык.
Они впихнули Уварова, находящегося почти в сомнамбулическом состоянии, в машину и поехали.
…Уваров очнулся, надеясь на конец сновидения. Не тут-то было. Один из вооруженных дал ему по зубам и вывел из машины на свет.
То был город с пугающими своей странностью домами: люди, которых, наверное, можно было бы назвать полицейскими, схватили Уварова за шиворот и ввели в здание. Он опять потерял сознание, память и ум, но вооруженные не обратили на это внимания.
Уваров очнулся, когда был уже на сцене — сооружение, во всяком случае, напоминало сцену. А вокруг — не зрительный зал, а нечто хаотичное. Стулья стояли не рядами, а где попало, и множество крайне низкорослых людей сидели, лежали на полу, стояли, подпрыгивали тоже где попало. Одежда их, однако, была проста. При всем ее разнообразии — ничего лишнего.
Рядом с Уваровым стоял человек и что-то говорил, по-видимому, в микрофон на том же невообразимом языке и указывал на Уварова. Позади говорящего — охранники, почему-то с цепями.
До Уварова наконец дошло, что никакая это не галлюцинация, не черный мираж, не выжившее из ума сновидение, материализовавшееся каким-то образом, перед ним — так называемая реальность.
Было о чем задуматься. И кровь текла изо рта лишь чуть-чуть реально, видимо, повредил зуб. Тогда Уваров закричал. Кричал он громко, путая русские, английские и французские слова. Все слушали его, не мешая.
Он кричал о том, что можно не верить в Бога, но надо, по крайней мере, уважать любое живое существо, если у него есть глаза, которые смотрят и видят мир.
После его сумбурной, почти безумной речи воцарилось молчание.
Человек рядом опять заговорил, а двое охранников подошли поближе к Уварову. И внезапно люди точно сорвались с места. Уваров только хотел крикнуть, что он не с Луны свалился, но не успел. Кругом завыли, завизжали, но в основном прыгали назад и вперед, некоторые приплясывали, другие просто совокуплялись на глазах у окружающих. Но вокруг стоял хохот. Многие указывали пальцами на Уварова и давились от хохота, но как-то неестественно и пугающе. Некоторые подбегали совсем близко к Уварову, и Валентина шатало от их взглядов, бессмысленно-трупных.
Активность толпы вдруг затихла. Даже совокупляющиеся расцепились и пришипенились. Вошли люди в темно-синей форме, подтянутые, но свирепые от избытка своих полномочий. Они подошли к Уварову и отшвырнули оратора, стоящего рядом с ним. Охранники исчезли. Полномочные вежливо-жестко подхватили Уварова и увели его. Длинными подземными коридорами, темными, как ночь, его провели в огромную полупустую комнату. В центре ее, в кресле, под чучелом невиданной громадной птицы, напоминающим скелет птеродактиля, сидел худой, благообразный на вид старик. Рядом с ним, на стуле, сидел, как изваяние, другой старик, напоминающий большую гадливую кошку. Он раскрыл рот и жестом дал знать Уварову, чтоб он говорил.
Валентин заявил, что он просит доставить его в российское посольство, и повторил свое высказывание несколько раз, то спокойно, то истерично.
Гадливый старичок, видимо, ничего не понял, он лишь внимательно прислушивался к звукам. Потом что-то шепнул на ухо своему отрешенному, как мумия, начальнику. Тот дал указание пальцем.
Старичок подскочил к Уварову и стал его ощупывать и обнюхивать. Прошелся по спине, по заднице, дернул за член, и лицо его выражало полное изумление.
Валентин посмотрел ему в глаза, гадливый старичок улыбнулся, но в его круглых, как луны, глазах проблеснул патологический ужас. Отскочил и, обернувшись к мумиеобразному начальнику, что-то заверещал. Тот наконец ответил — тихо, но грозно. Стражники схватили Уварова, накинули на него ошейник и вывели во двор. Там стояла сигарообразная, серебристого цвета машина, и Уваров, решивший ни о чем не думать, кроме смерти, оказался в ней.
Машина двинулась. Стражники с ничего не выражающими лицами сели рядом. Один из них шумно испустил непристойный звук, никто не пошевелился.
Валентин вглядывался в окружающий мир, надеясь найти в нем что-то знакомое. Ничуть. Этот мир поражал своей агрессивной мертвенностью. Облака, тучи нависали необычно низко, заслоняя собой бездонную голубизну неба.
Лес походил на живое существо, пораженное предсмертной агонией. Пробежал зверек, словно сошедший с ума.
— И непонятно даже, — пробормотал Валентин, — что сейчас, день или ночь. Может быть, здесь день превращен в ночь, а ночь в день.
Он попытался помыслить рационально, прийти в себя. Во-первых, он жив, а следовательно, жива в нем и вера в Бога. Во-вторых, он попал неизвестно куда, но ведь на свете могут происходить вещи, которые не снились не только философам, но и всем людям, вместе взятым, включая так называемых ученых. В-третьих, если его убьют — это не катастрофа, все умирают и продолжают жить иной жизнью, как и сказано во всех Откровениях. Только не надо задавать себе истерических вопросов: Что это за мир? Где он? Что означают эти люди?.. Рано или поздно это выяснится само собой.
Валентин взял себя в руки. Это был весьма приятный светловолосый человек, глаза зеленые, умные… В конце концов, он недаром вживался в эзотерические, пусть даже скорее полуэзотерические московские круги. Писал стихи, которые встречали глубокий отклик, переводил любопытные книги.
«Самое главное сейчас — не сойти с ума, — подумал Валентин. — Как тот зверек, что пробежал под землю мимо…»
Но не сойти с ума оказалось трудным делом. Ум настолько расшатался от всего увиденного, что Валентину казалось — еще немного, и ум полетит в бездну, и что возникнет вместо ума, одному Богу известно. Ум висел над пропастью, из которой нет возврата.
А машина мчалась и мчалась.
Внезапно — стоп, приехали. Уварова вытолкали наружу. Перед ним было нечто вроде крепостной стены, уходящей вдаль, в бесконечность. Но в стене оказались ворота. Они медленно открылись. Валентин ожидал увидеть там нечто чудовищное, вроде спрута, пожирающего самого себя, но за стеной виднелась дорожка, поляна, кустарники, деревья. Охранники ввели Уварова внутрь. У ворот стояла молчаливая стража.
Во время поездки Валентина больше всего угнетало молчание. Молчали не только охранники, молчало все: природа, деревья, небо, весь мир. Автомобиль и тот ехал бесшумно. Мир вокруг молчал так, как будто его уже не существовало. Зловещее это было молчание.
Охранники повели Валентина по дорожке. Шли недолго -минут пятнадцать, если считать по-нашему, и наконец, Валентин увидел небольшой одноэтажный домик. Словно дача какая-то. Охранники указали ему на домик, а сами неожиданно повернулись и пошли назад. Валентин оцепенел, но ему ничего не оставалось, как идти к домику.
«Пространство все это, видимо, окружено стеной, — подумал он. — Да и куда идти? Только к домику». Валентин огляделся. Как ни странно, природа здесь оказалась как-то чуть-чуть человечней, немного мягче, что ли. Он побрел к домику, один, в своем легком летнем костюмчике, купленном в Питере. Но опасность сумасшествия не сходила. Окна домика были открыты, и вдруг он услышал такое, отчего холод прошел по спине. Он почувствовал, что сердце вот-вот разорвется.
Слышал он пение: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан, не входи, родимая, попусту в изъян…» Пела женщина, на чистом русском языке. Потом открылась дверь, и на пороге появилась девушка в народном русском одеянии. На ее голове красовался кокошник.
Если можно сойти с ума дважды, сначала один раз, а потом еще один, вглубь безумия, — то именно в таком состоянии застыл Валентин. Но второе безумие было уже блаженным.
Глава 2
— Мама, мама, еще один! — закричала девушка в глубину дома. — Он русский, наш, сразу видно!
На ее зов вышли пожилые люди, женщина и мужчина, лет пятидесяти, может быть, тоже в народной одежде, похожей на ту, которую носили в XIX веке. Они остолбенело смотрели на Валентина. Но девушка решительно и неожиданно подбежала к нему.
— Не боись, — тихо сказала она. — Здесь свои. Никто тебя не обидит. Идем в дом.
— Где я? — спросил Валентин.
— В аду, — ответила девушка. — Но здесь наше пристанище, и тут не ад, а русский дом.
Валентин твердил про себя только одно: «Я не сошел с ума, я не сошел с ума. Господи, помилуй.» Девушка улыбнулась и вслух произнесла:
— Господи, помилуй. Идем, будешь нам родным.
«Если принимать зло как факт, то и благо надо принимать так же», — мелькнуло в уме Валентина. Улыбка девушки, ее лицо сразу ввело Валентина в очистительный транс. На глазах его появились слезы, он готов был разрыдаться.
«Только бы это не оказалось сном, пусть то, что было раньше, будет сном, но только не это», — молниеносно подумал он. Губы его дрожали. Тем временем подошли пожилые люди. Мужчина сразу представился:
— Потапов Иван Алексеевич. Родился в одна тысяча восемьсот десятом году в Костроме. А ты, сынок, откудова?
Уваров чуть не упал, но возразить не посмел. «Или я ослышался, или он сумасшедший, — подумал он. — А может, шутит.» В ответ он только развел руками.
— А я Полина Васильевна, — добродушно сказала женщина. -Родилась в одна тысяча восемьсот двенадцатом, при пожаре Москвы, при Наполеоне, Антихристе. А это дочка наша, Даша. Ей всего семнадцать лет.
«Не возражать, не кричать, не топать ногами, — решил про себя Валентин. — Ведь они добрые», — и, повинуясь доброте хозяев, пошел в дом.
— Тебя как зовут? Ты отколь? — спросил Иван Алексеевич, когда они подходили к дому.
— Валентин я, из Москвы.
— Святое место, — тихонько вздохнула Полина Васильевна.
— Маменька, смотри, он сам не свой, пожалей его, — спохватилась девушка. — Легко ли, попасть в ад…
— Обогреть тебя надо, обласкать, Валентин, — согласилась Полина Васильевна.
— Главное, ничего не бойся, — добавил сам Потапов. — Мы православные и при жизни всегда все соблюдали, людей и Бога любили, а попали сюда, потому что Господь захотел испытать наше терпение, а не потому что мы какие-то там прихвостни врага человеческого. И ты тоже такой, по лицу видно — душа у тебя добрая.
Так, за беседушкой, они вошли в дом. Прошли в комнату, где все было просто и как положено. Самодельные иконки в углу, белая скатерть на столе, стулья, шкаф. До крестьянской избы, конечно, не дотягивало, но в целом Валентин почувствовал: здесь покой и нормальность.
Расселись за столом.
— Мы люди простые, из бедных дворян. Когда сюда попали -обомлели, плакали целыми днями. Кругом черти, да еще в человеческом обличье. Визжат, кусаются, творят такое — слов нет. Перед иконами стыдно говорить. Мы думали: за что же души наши погублены, за что? — рассказывал Иван Алексеевич. — Но молитва помогла. Молились мы втроем — и, наконец, Господь сподобил, осветил нас Словом Своим. Во сне разум мой освежился, и сказано было мне, чтоб я, мы все терпели, а души наши спасены будут по воле Божьей. Для Бога и ад не крепость. С тех пор лучше нам стало.
— А как вы сюда попали?
— Как, как. Шли втроем по бережку, потом по леску, грибы собирали. Солнышко светило ласково… И вдруг сила нечеловеческая, вестимо, бросила нас сюда.
Между тем Полина Васильевна уже хлопотала насчет обеда. Помолились.
Потапов промолвил:
— Но не думайте, страху много будет. Не собьетесь — душа спасется.
Валентин понемногу приходил в себя, но мысли путались, и он не знал, с чего начать. Вспомнил наконец, что оставлены в далекой недостижимой России родители, друзья… С женой Валентин, однако, развелся два года назад, детей от этого короткого брака не было.
Еда, в глазах Валентина, чем-то отдаленно напоминала прежнюю, российскую.
— Вот это мы называем картошкой, — умилялась Полина Васильевна, — вот это — луком. и гляньте на хлебушек. Кушайте на здоровье. Другое здесь не растет.
Встали, помолились, как в былые, хорошие времена.
— Не думай, а лучше говори с ним, сынок, — тихо сказала Полина Васильевна. — Не огорчайся очень. Раз ты к нам такой пришел, то испытание адом тебе дадено, как и нам. Но душа твоя спасена будет. я чувствую это. как и наши души. это главное. А там хоть съедят нас, — дело второстепенное. Душе-то что? Она из другого теста создана.
Валентин молча вкушал пищу ада.
— Откуда вы ее берете? — наконец спросил он.
— Немножко вокруг растет, а потом нам черти привозят. Они же здесь в человеческом виде, — ответил Иван Алексеевич. -В этом их свойство, особость. И как будто по-человечьи говорят, ну, а сами… Увидишь, сынок, какие это люди, сразу поймешь, кто они. Не дрожи, держись веры, но страх огромный на тебя нагонят.
— Для чего они вас держат?
— Не знаем, — ответил Потапов. — Им виднее. Лучше об этом вам Сережа расскажет.
— Какой Сережа?! — удивился Валентин.
— Какой есть. Молодой человек. Хорошего образования. Попал сюда немного позже нас. Хоть и чудной, но стал нам родной, — добавил Иван Алексеевич.
— Его сегодня черти привезут, — пояснила, покраснев, Даша. -Взяли, но должны привести обратно.
За окном послышались какие-то звуки. Полина Васильевна подбежала, раскрыла окно.
— А вот и он идет, легок на помине.
Вскоре Валентин услышал пение и ясно различил слова:
Пой же, пой на проклятой гитаре,
Ходят пальцы твои в полукруг.
Захлебнулся бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг…
Рядом с ним молча шли черти. Их было два.
Валентина эти слова поэта из прошлого, это пение в аду резануло так, что в глазах его потемнело, он вскочил и пошатнулся, припав к стене.
…А в комнату уже входил он — Сережа Томилин, исчезнувший с лица земли в 1926 году и попавший в ад. Впрочем, у Сережи было свое мнение относительно того, куда он попал. Через несколько минут Валентин и Сережа Томилин стали неразрывными друзьями.
После обеда Потаповы, как и полагалось в XIX веке, пошли спать, и Сережа с Валентином остались наедине.
— Ты пойми, Валя, — говорил ему через часок беседы Сергей. -Не ад это, не ад. Теологически не сходится. „ Но старики так считают, я их люблю, они мне как родные — но они слишком просто судят… Оно, конечно, похоже, и метафорически, косвенно, что ли, это ад, и мы среди чертей. А что, не черти, что ли, были в 17-м? Среди руководства Черный козел, он может любой облик принять. Ему-то что. Но не ад тогда был, и здесь не ад.
— А что же, что?
— Ты мне сначала скажи, с какого ты рождения?
— С 1977-го.
— Ого-го! А я вдвадцать шестом пропал… Ну и как? Большевичье-то поганое, небось, прогнали где-нибудь к тридцатому году?
— Не прогнали. Но сейчас их нет. Потом все расскажу, какой расклад получился. А сейчас ты же не ответил мне на главный вопрос, где мы?
Сергей пересел на стул поближе к Валентину.
— Валя, в себя приди! Мы же в физическом теле. В ад можно попасть только после смерти. В какой-то степени это, конечно, ад, но не совсем. Тут дело сложнее.
— А как же старики, такие православные, не понимают этого?
— Да все они понимают! Я с ними сроднился, они даже мой язык ХХ века чуть-чуть переняли, но они считают, что оказалось, вопреки богословам, ад может быть и в физическом теле. Просто богословы об этом не знали, мало ли что богословам неизвестно, не все Бог нам открыл, а только частично.
— А ты как считаешь?.. Выпить бы сейчас, Серега.
— Алкоголя тут нет… А я полагаю, что мы попали в необъяснимый фантастический мир. Его надо принять, и все.
— Сергей, ну это не объяснение, а поэзия просто.
— Хорошо. Слушай. К нам приходит один человек. Из их племени. Великий ученый, жрец, — не знаю, кем они его считают. Но он прячется от них в подземельях. И посещает нас. Как он обходит охрану — не знаю. Имя его — Вагилид. Он знает древние языки, как он выражается. В том числе русский. Так вот мы попали в отдаленное, точнее, очень далекое от ХХ века будущее человечества.
Валентин заходил по комнате. Кровь бросилась в лицо.
— Что, что? Это, именно это — будущее человечества?
— Да.
Глава 3
Валентину и Сергею постелили в одной небольшой комнате. Среди глухой ночи Сергей проснулся и привстал.
— Ты плачешь, Валентин?
Ответом были слезы, комок ужаса в горле.
— Тебе жалко человечество? — Сергей говорил почти шепотом, но услышали бы даже крысы, такая стояла бездна тишины
и мрака, словно вся земля превратилась в огромное кладбище. -Послушай, — продолжался шепот, — не все так однозначно. У Вагилида есть документы, книги, что-то осталось от прошлого. Видимо, есть и другое человечество, не здесь. Произошло нечто грандиозное, неописуемое.
— Я не по себе плачу, — медленно проговорил Валентин.
— Послушай, как сейчас в России? — с внезапной тревогой спросил Сергей.
— Плохо. И в России, и в мире. А XXI век идет и идет.
— Я так и думал.
— Потом расскажу.
Сергей встал и сел на кровать в ногах у Валентина.
— Сергей, а зачем они тебя вызывали? Что они с тобой сделали? Что они хотят от нас?
Лицо Сергея еле виднелось во тьме, и вся его фигура словно была поражена тьмой этого мира.
— Что сделали? Взяли кровь, и только, но я держусь. Хоть бы скорей убили или съели нас. Освободиться бы от тела и уйти из проклятого мира. Останется душа и тонкое, энергетическое, невидимое физически тело, и вот тогда мы узнаем, куда попадем. Тогда мы узнаем, куда попадем. Тогда будет надежда, и не только.
— Ты думаешь, они хотят нас убить, как-то использовать физическое тело?
— Нет. Они бы давно все это сделали. Я — интуит, и кажется мне, что они не откармливают нас для своих лабораторий, если они у них есть. Мне видится, что мы нужны для какой-то иной, тайной цели. Даже Вагилид не может понять, для какой. Он — единственный здесь друг нам. Особенно не верю никаким объяснениям. Вагилиду верю, но наполовину.
— А во что верить? — тихо-тихо спросил Валентин, точно их разговор подслушивали тысячи демонов.
— В Бога, конечно, и в реальность фантастического мира. Если вдруг я увижу здесь, в теле, живой сгоревшую при пожаре мою мать — я не удивлюсь. И не надо никаких объяснений.
— Сережа, спой мне что-нибудь, — попросил вдруг Валентин. — Ты так пел, возвращаясь.
— Валя, ты не ребенок… Но и я чуть не сошел с ума, когда попал сюда. Но мне никто не пел. Но надеюсь, мы рано или поздно услышим райское пение.
— А я хочу русское, а не райское.
— Да если петь здесь наши песни, сердце и все существование перевернется вверх дном. Хотя я пробовал.
— И какой результат?
— Я один раз перед местными ни с того ни с сего запел. убежали, как молнии. Не место здесь песням.
Поговорив еще немного, Сергей и Валентин, как-то успокоившись, все-таки заснули.
Проснулись поздно, когда в дверь постучались. На пороге стояла Полина Васильевна.
— Как почивали, дорогие? Мы уже помолились, позавтракали. Сергей повел уварова на задворки, где было что-то похожее
на умывальник. Валентина поразила белая курица, выскочившая с кудахтаньем из-за бревна.
«Абсолютно как наша курица. Не отличишь. Значит, они совсем не изменились», — подумал он, сопровождая курицу пристальным взглядом. Сергей все понял и усмехнулся.
— Такая же, но не совсем. Абсолютно не изменились крылья. Им и конец света нипочем.
Довольно плотно позавтракали.
— Это мы называем сыром, — объяснила Полина Васильевна про невзрачную серую массу.
— Голод не тетка, матушка, — ответил Сергей. — Съешь даже пищу конца мира, была б хоть немного съедобна.
Не успели выйти из-за стола, как раздались отдаленные свирепые звуки.
— Это повелитель к нам едет, — немного умильно сказала Дашенька, дочка.
— Какой еще повелитель, Сергей? — встрепенулся уваров и увидел, что старики побелели.
— Ничего страшного, — успокоил уварова Сергей. — Едет главный начальник этой страны. Вагилид объяснил нам, что его надо называть Правитель, но это сам черт не разберет.
— Неприятно все-таки, — сморщился Потапов. — Он приезжает к нам иногда осматривать нас. Никакого зла он нам не сделал пока.
Валентин так и ахнул. «Начинается», — подумал он.
На дворе уже стояло огромное чудовище, внешне мало похожее на автомобиль. Стражники роботообразно вывели всех пятерых пришельцев во двор и поставили в один ряд. В середине — Иван Алексеевич Потапов, а с правого боку от него -Потапова и Валентин. Сергея же поставили с левого боку, а потом Дашу. Сзади — крупно вооруженные стражники. Оружие непонятно-неприятного вида, и к тому же устрашающее.
Повелителя (так уже называли его Потаповы) вынесли из автомобиля в кресле. Кресло было простенькое, что подчеркивало величие Правителя. Кресло почетно поставили перед нашими новоселами на вполне гармоничном для общения расстоянии. Четыре стражника, двое сбоку и двое позади, застыли как изваяния у кресла.
Валентин внешне тупо повиновался во всем, подобно остальным, но повиновение в основном выражалось в молчании. Молчали новоселы, молчали стражники, молчал и Повелитель, худой старик с лицом, похожим на отрешенное чучело. Повелитель, тем не менее, пристально вглядывался в своих арестованных пришельцев. Взгляд его не отрывался от их лиц, и внезапно Повелитель заплакал. Он плакал беззвучно, минут пять-шесть. Стражники не шелохнулись. Потом дал знак, кресло почтительно внесли в автомобиль, и тут же машина стремительно двинулась и скрылась. Пришельцы так и застыли на месте до тех пор, пока странный звук от автомобиля, похожий на крик птицы, не затих окончательно.
— Что это такое?! — вскрикнул, наконец, Валентин.
— Всегда так, — ответил Иван Алексеевич. — Он приезжает, смотрит на нас и плачет. Потом уезжает, ни одного слова, ничего больше.
— Никакого знака вообще, — пробормотал Сергей.
— Ну и Господь с ним, — прошептала, замешкавшись, Полина Васильевна. — Уехал, и слава Богу. Одному Творцу только известно, кто он такой. А мы люди простые. Не убили, и ладно.
***
…Чтобы скрасить существование, собрались все вместе в маленькой комнатушке, Бог знает на что рассчитанной.
Дашенька села у окошечка, как бывало в России, и окончательно задумалась. Она смирилась, слушаясь родителей, но ее еще детское сердце не признавало ада. Смотрела она вдаль, но и там не было ни России, ни царя-батюшки.
— Расскажите, не боясь правды-матки, Валентин, что случилось с Россией? Сергей говорит, что была революция и царя свергли. Неужто? — спросил тихо Потапов.
— Уж извини, Сережа, — вмешалась Полина Васильевна, — но никогда этому не поверю. Не могу поверить, и все. Чтоб свергнуть, свершить насилие над помазанником Божьим, который перед Богом и всем христианским миром отвечает за страну и правит ею? Не поверю. Какими же надо быть злодеями, чтоб нарушить то, что сам Бог установил.
Сергей осторожно шепнул Уварову:
— Только про расстрел не говори, ради Бога. Не добивай предков наших дорогих, жизнь нам давших.
— Что вы там шепчете, Сергей, пользуясь тем, что мы глуховаты малость? — пробурчал Иван Алексеевич.
Валентин был поставлен в тупик. Он мямлил, дергался и все ссылался на то, что XX век нашим драгоценным прабабушкам распознать трудно.
— Говорите прямо. Как будто вы перед самим Суворовым стоите, — рассердился, наконец, Иван Алексеевич.
— Знаете, война была, разруха, и так стало тяжело, что сам царь отказался от престола, — смутясь, ответил Валентин. — Но и тут, как коршуны, набросились делить власть.
Целых три дня прошло в таких разговорах.
— Отдана была светлая Россия Сатане, да мир заодно с нею, -закончил Сергей. — Я помню, как жили до этих событий 17-го года. Даже самый бедный народ был какой-то жизнерадостный, веселый, словно Светлая Пасха, когда двери домов были открыты для всех. А что не быть жизнерадостным, если в вечной жизни, после так называемой смерти, были уверены. Это же надо, за весь XIX век только человек десять казнили, приговорив к смерти.
— Да это мы сами знаем без вас, — опять осерчал Потапов. -Вы нам про будущее расскажите, про ХХ век. Раз вы, молодые люди, после нас в ад попали.
И Сергей, и Валентин отвечали уклончиво, дескать, войны одни были.
— И не бойтесь сказать, — вставил Потапов, — что христианская вера была почти везде и повсюду в мире поругана — мы сами знаем, что по пророчествам так оно и должно быть.
— Вестимо, батюшка, — отозвалась Даша, — как объяснить иначе, что мы здесь оказались.
Так и прошли эти три дня — Валентин расспрашивал об аде, Сергей — о мире, о России, и сам не верил, что он в аду, Потаповы не верили, что царя свергли.
Глава 4
Следующим утром Валентин спросил Томилина:
— Серега, ты хоть самых величайших поэтов России ХХ века видел?
— Видел, как читали они свои стихи, но не более, — вздохнул Томилин и прибавил: — Мы с тобой, Валя, здесь как во сне сейчас живем. Три дня нас не трогают, и нам снятся сны — где явь, где сновидение и где наш разум — неизвестно.
За завтраком Уваров все-таки пошутил:
— В этом аду как в санатории. Кормежку привозят. Но на глаза Даши навернулись слезы.
— Как в зоопарке, Валентин, — оборвал его Сергей. — Сейчас передышка, а потом узнаешь, какой здесь санаторий.
Дашенька не знала, ни что такое «санаторий», ни что такое «зоопарк». Она просто плакала. За окошком не виделась Россия, один рассвет того, что неописуемо.
Вдруг в соседнее оконце четыре раза постучали. Сергей вскочил:
— Это Вагилид… Тот, о котором я тебе говорил, Валентин. Но он не должен был прийти сейчас.
Открыли.
— Он наш друг, — успел еще шепнуть Сергей, — подземный жрец и духовидец.
На пороге стоял высокий худой человек, совершенно не похожий даже сложением на местных. Одухотворенное лицо, один глаз — страдальческий, другой — как бездна. Одежда напоминала древнеримскую тогу.
— Все собрались, дети мои из далекого прошлого? — сказал он на ясном русском языке, но со странным акцентом.
— У нас вновь прибывший, — заговорил Сергей.
— Я знаю об этом.
Валентин, забыв о том, что рассказывал ему о Вагилиде Сергей, был потрясен до безумия. Он не знал, что вымолвить. Наконец пролепетал:
— Вы знаете русский? Что это такое? Где я?
Вагилид усмехнулся:
— Я изучал древние языки: русский, китайский, санскрит, французский… Это искусство давалось мне быстро и легко — не без помощи магии, между прочим. Я читал русские книги и знаю разговорный русский. К тому же — практика.
Он взглянул сначала на Потаповых, потом на Сергея.
— Хотите покушать, Вагилид? — робко спросила Полина Васильевна.
— Не надо. Мне нужно поговорить с новым пришельцем. Наедине. Около дома, там, где столик.
Валентин, не совсем убежденный в реальности происходящего, поплелся за ним.
Уваров боялся этого ощущения нереальности, того, что явно все-таки происходит, но не похоже на явь. «Ум не может такое воспринять и поэтому гибнет, — подумал он и стал успокаивать себя, резко и истерично: — Я жив, чего же еще надо?!»
— Совершенно справедливо вы шепчете, человек, — услышал он голос Вагилида, — вы живы, и что еще надо, кроме жизни?! Остальное — пустяки.
Валентин вздрогнул, но согласился.
Они сели за обычный, в конце концов, столик. Все-таки некоторые приметы сохранились. Но деревья около столика ошеломляли своей неправдоподобностью. Уварову даже казалось, что они немного двигаются из стороны в сторону и того гляди могут сцапать, схватить своими когтистыми ветвями. Схватить и унести. «И деревья, как всадники, съехались в нашем саду», -мелькнуло в уме.
— Сидите спокойно и не бойтесь, — пояснил Вагилид. — Почти все деревья в нашем мире пособники вампиров. Особенно в лесах. Но вам ничего не грозит. Расскажите о себе. Подробно.
Валентин собрался с духом и рассказал. Вагилид иногда задавал короткие, отрывистые вопросы. Наконец Валентин кончил.
— А теперь я хочу спросить только одно: где я? Вагилид с грустью посмотрел на Валентина.
— Я не буду вилять и отнекиваться, — такое владение русским языком выводило Валентина из себя и разрушало последние нервы, — и скажу вам прямо: вы попали, дорогуша, в период после конца света.
— Что вы говорите? — Валентин вскочил с места. — Этого не может быть!!!
— Успокойтесь! Может быть все, конец света был. Только не принимайте это близко к сердцу.
— Не верю.
— Да оглянитесь вокруг, друг мой. Неужели не ясно, что конец света был?
— Как понять?
Вагилид довольно отрешенно посмотрел на пришельца.
— Сядьте. Сейчас объясню. Вы, кажется, из XXI века попали сюда? Бывает, бывает. Сдвиги во времени. Но XXI век — это такая дремучая древность. С тех пор, милейший, прошло не одно тысячелетие. Было все: и покой, и взлеты, и адские падения. Но финал состоялся, и, в общем, в согласии с древними откровениями.
Валентин молчал. Он стал ощущать, что он находится там, где невозможно находиться. Все: и деревья, и стол, за которым сидели, и сам Вагилид — казалось призраками и смертью, вечной смертью.
— Состоялось глобальное столкновение двух противоположных начал. Одно из них увело избранных по духу туда, где иная земля и иное небо. Другая, падшая, так сказать, часть человечества тоже по-своему определилась, и живые, и мертвые. Все свершилось по древним пророчествам, за некоторым исключением. Земля превратилась в вихрь Гнева Божьего. Казалось, все разрушено. Человечество ушло. Кто за черным спасителем, кто в рассеянье по вселенной, кто в ад, кто в сферы истинного спасения и духа. Кругом одни патологические развалины, и вдруг среди этих развалин появились, возникли, как черти в табакерке, люди. — Валентина передернуло. — Да, да, люди, другие люди, волосатенькие, низенькие, озлобленные, с шаровидными глазами и с необычайно коротким периодом жизни.
И Вагилид захохотал. От громко-зловещего хохота будто закачались ветви деревьев.
— Не черти, а люди. Все изменилось на земле, человек как образ и подобие кончился на земле, но мы остались.
И Вагилид хихикнул, что выглядело странно. Валентин что-то лепетал в ответ, сам не понимая что.
— Все изменилось на земле физически, но жить было возможно. С трудом. Особенно ожесточала короткость жизни. Ее трудно перевести на ваш доисторический счет, но приблизительно это всего лишь лет двадцать-тридцать. Конечно, и развитие человека идет быстрее, так называемое детство к примеру.
— Мало, мало живете, — тоскливо и нелепо пробормотал Валентин. Ветвь неописуемого дерева нависала над самой его головой.
— Это ожесточение из-за краткости жизни. Это парадокс. Но из-за этого парадокса даже бытовая жизнь у нас тяжелая. Мы кусаемся, убиваем друг друга, и все в повседневном круговороте. Это мелочи, конечно, но о большем я умолчу пока. Вы и так расстроены до потери лица своего. Кое-что мы восстановили, сохранились отрывки знаний, некоторые книги и записи. Но то, что работало у вас, в новых земных условиях оказалось неприменимо. Я уже не говорю о религии, метафизике, искусстве, литературе — все это и запрещено, и забыто. У этих новых людей нет верхних этажей души.
— А как вы? — спросил Валентин, переходя в какую-то тихую истерику, не знаемую им ранее.
— Законный вопрос, друг мой. — Вагилид хохотнул и похлопал Валентина по руке. — Среди них стали возникать, как поганые грибы, мы. Те, кто может духовно познать то, что могли познать вы, древние. Нас на всей земле горстка, всего несколько. Нас ненавидят и уничтожают. За то, что мы другие, даже за то, что мы живем дольше их. При одном упоминании о нас правители их стран воют, глядя на небо. Мы прячемся в подземельях. Но в этой стране, куда вы попали, у меня есть покровители. Из своих тайных соображений. Я к тому же один в этой стране, хотя она одна из самых больших по территории. Земля по-прежнему трясется, везде провалы, огонь, лава, но, конечно, не в такой степени, как при Конце. Население маленькое, и стран мало, ибо немного земли пригодно для жизни.
— Что делать? — тупо спросил Валентин.
— Это вы скоро узнаете, — несколько зловеще, но с доброй улыбкой ответил Вагилид. — Они и мы — не святой остаток человечества. Причем это мягко сказано. Но не думайте, что все однозначно. Началась новая человеческая реальность. Я дал только общую картину. Но внутри ее — тайное течение, невесть откуда взявшиеся необычные личности, иная направленность магии и так далее.
— Хорошо. Я понял и верю вам, но что произошло за эти тысячелетия от XXI века до Конца?
— Многого хотите. Связь утеряна, сохранилось лишь кое-что. Вагилид вдруг наклонился к Валентину, и лицо его, человека после Конца, озарила добрая, радушная улыбка.
— О вашем времени расскажу немного и покажу потом кое-какие сохранившиеся чудом текстики. К середине ХХ века, очаровательный вы мой Валентин, человечество необычайно потупело. В цивилизации, которая задавала тон, большинство людей почти полностью потеряло реальное представление о том, каков мир, где они живут. Они сочли, что физический мир — единственная реальность и ничего другого не существует. В то время как в действительности они были окружены многочисленными параллельными и, наконец, высшими мирами. Они тупо и свято доверяли так называемому научному мировоззрению, тоталитарному и нелепому, которое возвело данные своих частных наук до уровня всей реальности в целом, включая ее духовную сторону. К конкретной науке это не имело отношения.
Отчужденное, суховатое, словно забытое и Богом и Дьяволом, лицо Вагилида исказилось почти детским смехом.
— История вашего периода комична до какого-то кукольного трагизма. Летали на Луну, к планетам и находили только мертвую пустыню. Короче, искали не в том направлении. А жадность, злоба и стремление к господству над другими — этому и вампиры могли бы позавидовать. Бесконечные войны, бессмысленные «высокие технологии», но жадность и поклонение деньгам — невероятные. Чернь совершенно отупела от всех политических фикций, иллюзий, ими иногда удачно манипулировали, и особенное воздействие оказывало телевидение, спорт, наркотики, половые извращения, характер работы — эдакий парадоксальный коктейль. Население постепенно стало превращаться в зверороботов. Извините, далеко не все, конечно. Но в целом — идиотическое господство материализма и власть денег. А войны, амбиции? Визгу, шуму сколько, одних атомных бомб сотворили на всю планетную систему! Одни жирели, другие умирали с голоду, одних бомбили, другие торжествовали… Словом, прогрессивное разрушение век за веком.
Валентин пошевелился:
— Да, многие, то есть пусть не многие, сознавали это и в ХХ, и в XXI веке.
— Ну и ладно, что сознавали.
Вагилид уютно и опять в контрасте с его отрешенным видом потер руки:
— Но вот гораздо меньше людей сознавало самое худшее, что несла эта вульгарная и рациональная цивилизация. А именно: она стала гигантским поставщиком человеческих душ в ад, стала фабрикой ада ничтожных душ и других низших состояний в частности. Религия не могла помочь, ибо ее превратили в карикатуру, опять-таки за немногочисленными исключениями. Убили все духовное и великое. Что могли оборжали, осмеяли, обрызгали мочой, слюнями своего продажного жалкого ума, и все это под вывеской свободы.
Валентин развел руками:
— Насчет ада я как-то не думал. Боялся смотреть вглубь, наверное.
Вагилид одобрил темное признание.
— Хорошо, хорошо, но чем это кончилось?
Вагилид хохотнул несколько гробовым хохотом, но его хохот был более искренен, чем ожидал Валентин.
— Уж не думаете ли вы, что концом света? Хо-хо-хо… Что вы, что вы? Возможности зла и всего цикла вообще еще не были исчерпаны. Трудно же принять, мой друг из далеких доисторических времен, толстопузых или долговязых монстров, управлявших вашим миром, за серьезных богоборцев. Кишка тонка. Чтобы бросить вызов Богочеловеку, нужен все-таки другой уровень. Конечно, они пыжились, но до нормальных сатанистов не дотягивали. Эдакие недосатанисты.
Валентин хихикнул.
— А прыть у некоторых, я имею в виду не самых главных, тоже резвая. Замораживали себя, к примеру, до лучших времен… Даже не в состоянии были сообразить, на что они себя обрекают.
— Чем кончилось? — в упор спросил Валентин.
— Глобальными катастрофами, наводнениями, землетрясениями, затоплением целых стран, переселениями и т. д. — как полагается. При смене цивилизации. Эта цивилизация была обречена, потому что в основе ее лежала человеческая тупость и жадность. Решающую роль сыграли не катастрофы, а изменение сознания людей. Занавес, отделяющий этот мир от других, стал чуть-чуть приподниматься. В общем, истинное положение вещей частично восстановилось на примере конкретных явлений — были серьезные прозрения, прорывы. Когда люди увидели все это, материализм, это змеиное чудовище, губившее людей много веков, рухнул, как карточный домик, и больше никогда не возвращался. Эти изменения происходили постепенно, в течение нескольких столетий, и приблизительно в середине третьего тысячелетия возникла новая, уже иная цивилизация, мало общего имеющая с прежней, гармоничная и человечная. Со временем человечество избавилось и от всех этих технологий, засилья всяких машин и прочего. Почти все эти игрушки были выброшены, как ненужные, бессмысленные и мешающие жизни на земле. Но кое-что оставили.
И вдруг появилась девушка. Она вышла из-за кустов, из-за вампирических деревьев — немного пухленькая, нормального по стандартам доисторического человечества роста, в синем платье. Волосы — золотистые, лицо — белое, чуть-чуть смуглое, а глаза -глаза были черные, сверкающие темным огнем. Вагилид приветствовал ее движением руки.
Валентин замер. Девушка — после конца света.
— Моя дочь, — с теплотой произнес Вагилид. — Единственная. Зовут ее Танира.
— Танира приветствует пришельца, — ясно сказала она на русском языке.
Валентин разрыдался.
— Я ничего не понимаю, — сквозь слезы сказал он. — Я слышу русскую речь после конца света, как это возможно?!!!
— Валентин, — на этот раз мягко ответил Вагилид, — моя дочь познавала этот язык вместе со мной. У нас были возможности и желание. Как — зачем вам знать?
— У нас была практика, еще до этих пришельцев, — сказала Та-нира, показав рукой в сторону дома. По лицу пробежала неведомая улыбка.
— Ладно. Но при таких катастрофах, глобальных переменах, что стало с Россией после этого? Ответьте? — почти выкрикнул Валентин.
— Россия осталась, вошла в эту нынешнюю цивилизацию. Изменения, конечно, были, — удивился почему-то Вагилид. — Многие страны остались: Китай, Индия, Латинская Америка, к примеру.
— И что… что… дальше… дальше?!! — пробормотал Валентин.
— Та цивилизация ХХ века хвасталась своим интеллектуализмом, — вдруг неожиданно проговорила Танира. — Но это был интеллектуализм крыс. Новая цивилизация создалась на совсем другой основе.
Валентина передернуло от слова «крыс».
— Мой друг, — начал Вагилид, хотя лицо его не очень выражало какую-либо дружбу, — дальше опять падение, хаос, взлет и потом опять. Боги снова стали посещать землю, как в самые древнейшие времена. Это было и хорошо, и опасно. Самый ужасающий период наступил, когда демонам удалось прорваться в физический мир. Это было жуткое уничтожение. Они прекрасно владели тонкой субстанцией и энергиями, могли принимать любой нейтральный облик и были неуязвимы. Спасла только Высшая Воля.
— И это не конец?
— Нет, нет, — глаза Таниры, в этот момент сверкнули, — в какой-то мере это был праздник, сохранилось мало сведений о тех вре
менах, и то они засекречены, но конец наступил позднее, и перед этим было воистину космологически-духовное столкновение. Одна сила, контрспасения, хотела превратить земную жизнь в вечную, она владела тайной физического бессмертия.
— Антихрист, — проговорил Валентин.
— Может быть. Эта сила возжелала быть мощной и по духу, и по плоти. По плоти особенно. Их символ был: «Плоть есть Слово».
— Страшные и великие слова, — глаза Таниры засветились. «Жаждой бессмертия», — подумал Валентин.
— Другая сила — хотела движения человека в высшие миры, в безграничность, в пространство Духа, но такое возможно только через разрушение этого застывшего мира и переход в новое состояние. Непримиримое столкновение… Видимо, произошел раскол рода человеческого. Это был финал, определились и живые, и мертвые; занавес опустился. Конкретных фактов мало известно об этом. Но вдруг вопреки всему, вопреки разуму на пепелище появились мы. И мы тоже хотим всего. всего, -пальцы Таниры сжались.
«Она прекрасна», — ужаснулся Валентин.
— Дочь моя имеет в виду избранных, совсем немногих, — поправил Вагилид.
— Но и остальные зачем-то появились, — упрямо сказала Танира.
— Что делать. что делать!!! — опять чуть не закричал Валентин.
— Нельзя сопротивляться фактам. Вы здесь и теперь с нами, -произнесла Танира.
Она встала и застыла у дерева. Вдалеке послышались какие-то разрывы. Жутковатый грохот где-то там. Танира вздрогнула.
— Это обычно, — заключил Вагилид.
Об авторе:
Юрий Мамлеев — русский писатель, драматург, поэт и философ. Лауреат литературной премии Андрея Белого (1991). Президент «Клуба метафизического реализма ЦДЛ», член американского, французского и российского Пен-клуба, Союза писателей, Союза Литераторов и Союза драматургов России.
