Позади война
Моим родителям – Любови Григорьевне
и Филиппу Трофимовичу Суховей,
прошедшим Великую Отечественную войну
от первого до последнего дня, посвящается с любовью
1
Было раннее, немного пасмурное весеннее утро первого послевоенного года. Солнце уже встало, его лучи пробивались сквозь неплотный слой серовато-белых, похожих на подтаявший снег облаков. Военный городок в Легнице, или, как его называли, «Квадрат», где размещался гарнизон советских войск, только просыпался. На балкон второго этажа дома для военнослужащих вышел молодой темноволосый офицер в ладно сидящей по фигуре форме майора. Густые брови плавной линией оттеняли высокий лоб, а спокойное и немного строгое выражение глаз придавало ему особое, характерное для военных, выражение внутренней собранности. Прохладный ветер приятно освежал лицо. Офицер на минуту замер, прикрыв глаза и наслаждаясь тишиной, которую нарушало непривычное уху цоканье какой-то неизвестной ему птицы. «По-своему здесь птицы поют, не так, как у нас», – подумал он. Прямо перед балконом стояло высокое черешневое дерево. Присмотревшись, можно было заметить в листве первые, но довольно крупные жёлтые ягоды. Сзади из-за неплотно притворённой двери слышалось бряканье переставляемой на кухне посуды. «Верочка хлопочет!» – улыбнулся офицер. И тут же раздался звонкий женский голос:
– Алексей! Иди скорее завтракать!
Алексей глянул на часы и заторопился. Через тридцать минут надо быть в штабе.
– Это тебе серёжки, – шутливо произнёс он, протягивая жене две попарно соединённые веточки отливающих золотом на свету ягод.
Верочка ласково рассмеялась в ответ. Её живые карие глаза и всё притягательное своей доброжелательностью и по-детски округлое лицо излучали искреннюю радость:
– Ой, какие красивые черешенки, прямо янтаринки! – воскликнула она, наливая мужу крепко заваренный чай. – Даже есть жалко!
– Вернусь поздно вечером, а может, и завтра, – на ходу дожёвывая аппетитную поджаристую котлету, предупредил Алексей. – Еду во Вроцлав с документами на согласование.
У самого порога Верочка, прощаясь, на секунду прильнула к мужу и, вглядываясь в его лицо, тихонько, с грустью прошептала:
– Возвращайся, пожалуйста, поскорее, не люблю, когда ты уезжаешь!
Через минуту Алексей уже стоял у подъезда, где его поджидал водитель, Илья Пащенко, со своим верным железным конём – газиком, который, казалось, составлял с ним одно целое. Неслучайно штабные острословы прозвали это авто «Муромцем».
Ещё несколько мгновений – и машина замерла у ворот трёхэтажного строгого здания – штаба. У крыльца курили несколько офицеров. Они обменялись с Алексеем приветствиями, а один из них, балагур Сергей Ефимов, крикнул вдогонку Алексею: «И когда же ты нас, майор, до дому, до хаты отпустишь? Ты-то хорошо устроился, твоя жена при тебе. А нас того и гляди жинки не дождутся!»
Забрать пакет с документами из сейфа было делом одной минуты. В последний год Алексей отвечал в секретариате штаба Северной группы войск за выдачу пропусков через границу, и ему частенько приходилось бывать во Вроцлаве, Познани, Варшаве и других польских городах.
Уже на выходе Алексею встретился его приятель – офицер оперативных поручений Александр Соколов.
– Ты во Вроцлав? – поинтересовался он и, услышав положительный ответ, предупредил: – Будь осторожен и не забудь взять оружие. Дорога непростая, попадаются лесные завалы, кроме того, по лесам всё ещё встречаются остатки вооружённых польских банд.
– Не впервой! – отмахнулся Алексей. Он хорошо знал, что неподалёку от Легницы (бывшего немецкого города Лигниц), где после победы России над Германией размещался значительный (около 60 тысяч человек) военный гарнизон, в лесах партизанили разрозненные остатки польской Армии Крайовой. Деятельность её воинских формирований приобрела открытую антисоветскую направленность, и поэтому локальные столкновения с ними не были редкостью.
Но Алексей старался не думать о плохом. До Вроцлава по прямой было семьдесят километров, но дороги во время войны были изрядно подпорчены, и поэтому приходилось ехать в обход, в том числе через лес.
Алексей вышел из здания штаба и огляделся в поисках машины. Илья припарковался поодаль от главного входа. Воспользовавшись небольшой передышкой, он, по обыкновению, курил «Беломор», присев на подножку «Муромца» и заинтересованно вглядываясь во что-то находящееся на мощёном брусчаткой тротуаре прямо перед ним. Подойдя поближе, Алексей с удивлением обнаружил, что далеко не сентиментальный, скорее грубоватый водитель любуется на парочку воробьёв. Заметив удивление Алексея, он пояснил, указывая на воробья и посмеиваясь:
– Ну даёт хлопец! Охмуряет свою мамзель по всем правилам. И зубы ей чириканьем заговаривает, и скачет вокруг неё, и хвост распушил. Павлин, да и только!
– По коням! – скомандовал Алексей Илье. И «Муромец» решительно двинулся вперёд. Машина ехала через изрядно пострадавшую во время войны центральную часть города. Алексей полюбовался из открытого окна на восемь выкрашенных в разные цвета, узеньких – в три окна – зданий, чудом уцелевших на площади Рынка, известных как сельдяные ряды. Промелькнули крепостные стены старинного замка династии Пястов, построенного ещё в XII веке. К сожалению, этот редкий памятник дворцовой архитектуры война не пощадила. Он был почти разрушен артиллерией во время взятия города советскими войсками и сейчас лежал в руинах. В ужасном состоянии находилась и практически вся рыночная площадь, когда-то, наверное, шумная и оживлённая, а ныне заброшенная и безлюдная. За фасадами исковерканных зданий высились груды стёкол, битого кирпича и обгоревших брёвен.
Алексей, который прошёл всю войну, не раз сталкивался с чудовищными и зачастую бессмысленными последствиями военных действий. Он вспомнил, что его друг Александр Соколов, который участвовал в феврале 1945 года в штурме города Лигниц, рассказывал о том, что в том сражении погибло порядка двух тысяч советских воинов. И продолжение этих событий также было трагичным.
Непоправимые разрушения этого красивого старинного города, позднее переданного Польше, произошли во время празднования нашими войсками Победы над Германией.
«Война калечит души людей, выжигает в них сострадание и человечность, – думал Алексей. – Какое счастье, что эта бойня и все те ужасы, что она несёт с собой, закончились. Впрочем, память об этих невыносимо тяжёлых временах и событиях, наверное, останется в израненных душах тех, кто их пережил, навсегда».
Вскоре машина выехала из Легницы и, набирая скорость, двинулась по автотрассе. Впереди справа обозначился лес.
2
Верочка быстро навела порядок на кухне и стала собираться на работу. У неё было прекрасное настроение. Она работала в госпитале старшим фельдшером бригадного лазарета, имела звание лейтенанта медицинской службы и поэтому должна была носить военную форму. Ей очень шли гимнастёрка защитного цвета, которая всегда была идеально отглажена, тёмно-синяя строгая прямая юбка и аккуратные, сшитые строго по ноге сапожки из хрома до колен. Вера глянула на себя в зеркало и с грустью подумала, что форма, конечно, сидит на ней хорошо, но очень уж хотелось надеть на себя новое, красиво подчёркивающее тонкую талию крепдешиновое платье с золотисто-
оранжевыми цветами и мягко струящейся юбкой-восьмиклинкой. Это платье ей совсем недавно подарил муж, раздобывший его в военторге. Когда Верочка первый раз примерила на себя этот казавшийся ей сказочным наряд, Алексей, обычно сдержанный в проявлении чувств, сначала замер от неожиданности, а потом подхватил её на руки, закружил по комнате и восхищённо сказал: «Какая же ты у меня красавица! Просто царевна!» А Верочка и вправду была очень привлекательна. Особенно хороши были её карие, словно излучающие тепло и свет, глаза. Неслучайно она была всеобщей любимицей.
Госпиталь был недалеко от дома. Вера шла не торопясь. Горячая пора для неё как медицинского работника закончилась. Год назад всё здание, включая коридоры, было полностью забито ранеными и тяжелобольными, а сейчас госпиталь опустел, и Верочке в основном приходилось делать перевязки ран при разного рода бытовых травмах, ставить уколы да ещё давать аспирин для снижения температуры. Вот и сейчас на приём пришёл механик, который поранил руку при ремонте гусеницы танка.
Вера разбинтовала руку больного и недовольно покачала головой:
– Рана нагноилась, в неё попала инфекция. Будем ставить уколы пенициллина.
Батыр, молодой коренастый казах с чёрными глазами-щёлочками и широким добродушным лицом, слышал, что эти уколы очень болезненные, и потому, забавно выпятив губы, но стараясь не показать свою обеспокоенность, запротестовал:
– Послушай, уважаемая, у тебя глаза такие добрые и руки нежные, не надо мне укол! Ты лучше намажь мне руку йодом или какой-нибудь мазью. На мне всё как на шайтане заживёт!
Вера не смогла сдержать улыбку, настолько забавным был контраст по-детски испуганного выражения лица и богатырского торса пациента, но осталась непреклонной. Она достала маленький пузырёк с антибиотиком, физраствор, приготовила шприц, но тут неожиданно распахнулась дверь процедурной, и в неё, запыхавшись, влетел Соколов.
– Беда, Верочка! По рации Пащенко сообщил, что их машина потерпела аварию и Алексей тяжело ранен. Бери саквояж с медикаментами и бегом. С тобой поедут ещё санитар и Сергей Ефимов. У входа ждёт машина.
Верочке показалось, что сердце у неё оборвалось, она побледнела, но взяла себя в руки и даже сделала Батыру укол. Через минуту санитарный автобус «ГАЗ-55» с красным крестом на борту уже двигался по направлению к Вроцлаву.
3
До места, где произошла авария, добрались примерно за час. Беда случилась в лесу, километрах в двадцати пяти от Вроцлава. Как потом объяснил Илья, их газик шёл на приличной скорости по лесной наезженной дороге. Неожиданно при повороте машины справа раздался одиночный ружейный выстрел. Пуля пробила шину переднего колеса, и газик с силой врезался бампером и правым крылом в оказавшееся на пути дерево.
Услыхав звук приближавшейся к месту аварии машины, навстречу подоспевшим, сильно прихрамывая, вышел Илья. К нему уже со всех ног бежала Верочка.
– Где Алексей? Он жив? – задыхаясь, срывающимся от волнения голосом спросила она, подбегая к Илье. – Её лучистые глаза от тревоги и горя стали не карими, а чёрными.
– Він у машині, можливо, живий, тiльки поранив праву ногу. Тугу повязку я йому зробив, – пробормотал расстроенный водитель и махнул рукой куда-то вперёд. От волнения он перешёл с русского на украинский.
Но Верочка, не дослушав его, уже мчалась в указанном направлении, высматривая повреждённую машину. Санитар и Сергей едва поспевали за ней. Через сто метров, за изгибом дороги, показался ельник. Обогнув его, бежавшие увидели жуткое зрелище. Капот газика был расплющен в лепёшку. Правая дверь превратилась в гармошку. Видимо, машина пыталась резко развернуться влево, о чём свидетельствовала борозда с вывороченными комьями земли и глины, оставленная шинами, и с силой врезалась в старую сосну. Вокруг машины валялись битое стекло и щепки.
Увидав эту картину, Ефимов набросился на водителя:
– Да как ты ухитрился врезаться в это дерево? Ты же опытнейший водитель! Что случилось?
– Нема тут моей вины, – потупившись, оправдывался Пащенко. – Менi якась бандитска сволочь шину продырявила. Майора дюже покалечило, и я тоже правую ногу зашиб. Но всё ж таки я выбрался из машины через левую дверь и выстрелил несколько раз по кустам из пистолета. Наугад палил, однако ж уложил гада. В висок попал, можете глянуть. Видать, цей сучий сын був один, бо бiльше нiхто не стрiляв.
Сергей на всякий случай вытащил из кобуры пистолет и двинулся обследовать обстановку, а Вера тем временем забралась в кабину машины. Алексей был без сознания. Его правая нога, начиная от колена, была зажата, как тисками, сплющенной дверью, на галифе запеклась кровь. Верочка уловила слабое прерывистое дыхание раненого. На его покрытом потом лице, приобретшем землистый оттенок, виднелись царапины от разбитых стёкол, голова была беспомощно запрокинута назад.
– Алёшенька, миленький мой! – одними губами прошептала Вера и торопливо приникла к груди мужа. Сердце его билось слабо и с перебоями. Рука Верочки осторожно скользнула вдоль правой ноги мужа и в области колена обнаружила разбухший и неестественно выпяченный вперёд сустав. Раненый глухо застонал.
– Сергей, скорее! – крикнула она Ефимову, который появился возле машины, держа в руках немецкий автомат. – Надо вытащить Алексея отсюда. Похоже, у него перелом коленного сустава!
Ефимов брезгливо швырнул автомат на землю и бросился помогать. С огромным трудом, орудуя ломиком, мужчины выломали правую дверь машины и извлекли из неё обмякшее тело так и не приходящего в себя Алексея. Верочка скомандовала разрезать брюки и правый сапог пострадавшего.
– Так и есть, – сказала она, взглянув на распухшее окровавленное колено, – сложный перелом! Надо немедленно доставить раненого в госпиталь.
Верочке хотелось кричать от отчаяния, но она сдерживалась изо всех сил. «Я должна быть сильной, чтобы вытащить Алексея из этой беды!» – внушала она себе, ни на секунду не прекращая делать всё, что было необходимо. Чтобы нормализовать дыхание, она поставила мужу подкожно укол камфоры, затем ловко обработала рану, обколола колено новокаином, аккуратно забинтовала ногу и быстро наложила шину из подручного материала.
Мужчины бестолково толпились вокруг и заворожённо следили за её чёткими, уверенными действиями.
– Да ты, Верочка, просто ас! – восхищённо воскликнул Ефимов.
Назад добрались меньше чем за час. Всю дорогу Вера не отходила от раненого, кое-как примостившись рядом с ним на извлечённой откуда-то Ильёй старой солдатской шинели и стараясь уберечь изувеченную ногу мужа от толчков на ухабах. Ей не раз за годы войны приходилось спасать раненых, встречалась она и с подобными переломами и поэтому знала, что травма ноги Алексея может закончиться инвалидностью. Но сейчас главным было то, что её муж остался жив.
4
В госпитале санитарную машину уже дожидался медперсонал. На пороге ординаторской Вера столкнулась с уже немолодым, интеллигентного вида хирургом с бородкой, которого в госпитале в шутку прозвали Чеховым за определённое внешнее сходство с писателем. По стечению обстоятельств у него и имя было такое же, как у российского классика.
– Антон Павлович, – волнуясь, обратилась к нему Верочка, – мужу срочно нужна операция! У него перелом коленной чашечки! Со смещением! Он без сознания! – По лицу долго сдерживавшей себя женщины полились слёзы, но она их не замечала.
– Успокойтесь, дорогая, это болевой шок, – спокойно ответил Антон Павлович, поправляя очки с круглыми стёклами в тонкой оправе, ещё больше придававшие ему сходство с известным писателем. – Сделаем всё, что возможно. А вам, голубушка, надо бы срочно выпить рюмочку валерьянки! – добавил он успокаивающе.
Осмотр хирурга подтвердил правильность диагноза, поставленного Верой.
– Вы умница, – ласково сказал ей Антон Павлович после предварительного осмотра Алексея, – сделали всё как надо! – и скомандовал: – Майора немедленно в операционную!
Веру в операционную не пустили, но, пока шла операция, она не отходила от двери, тревожно прислушиваясь и пытаясь понять, что происходит внутри.
Прошло больше двух часов. В коридоре не было душно, но Вере не хватало воздуха, и она на минуту вышла на крыльцо. Мимо пробежал Батыр, но, увидев Верочку, он остановился и, узнав, что оперируют её мужа, решительно предложил:
– Может, кровь надо мужу твоему? Ты скажи только, я здесь рядом, в автогараже. У меня самый хороший кровь, лучше ни у кого не найдёшь!
Вера благодарно улыбнулась и снова вернулась к операционной. Она не знала, чем себя успокоить: то пробовала молиться, хотя и не была верующей, взывая о помощи к высшим силам и мысленно предлагая им свою жизнь за спасение мужа, то снова впадала в отчаяние и размышляла об очевидной чудовищности и несправедливости произошедшего.
– Как же так? – думала она. – Ведь война уже год как закончилась! – Зачем пытались убить её мужа? Кому и для чего была нужна такая жертва? Ведь её Алексей ещё так молод. Ему не исполнилось и тридцати лет, он так мечтал о том, что после войны поступит в университет и станет преподавать литературу или историю. Неужели этому не суждено сбыться?
Верочка гнала прочь эти мысли и, пытаясь переключиться на что-то позитивное, представляла себе Алексея таким, каким увидела его впервые, ещё до войны, в небольшой сельской больнице, где она работала после окончания медучилища. Алексей, привлекательный, с тёмными задумчивыми глазами, несколько застенчивый старший лейтенант в новенькой с иголочки военной форме, зашёл тогда в медпункт и, увидев молоденькую ясноглазую девчонку в белом халатике, немного замешкался, а потом попросил у неё лекарство от простуды. Его щёки порозовели: то ли от смущения, то ли от поднимавшейся температуры. Глядя на него, Вера тоже слегка растерялась и почему-то подумала, что эта встреча была неслучайной. Так потом и оказалось: через три месяца у них была свадьба.
Казалось, что время остановилось. Вера почему-то вдруг вспомнила о том, что Сергей, который выяснял причины аварии на месте, сообщил, что в машину стрелял молодой парень. На нём были видавшие виды высокие немецкие ботинки со шнурками, а в правой руке у него был наполовину разряжённый автомат. Ефимов предположил, что он скрывался в лесу, но, увидев машину, следовавшую без сопровождения, попытался ею завладеть, чтобы пробраться на территорию Германии, тем более что до границы отсюда было совсем недалеко. Документов при нём не было, в нагрудном кармане лежала только уже выцветшая несколько сентиментальная фотография. На ней была улыбающаяся светловолосая девушка с котёнком на руках, в простом цветастом платье, туфельках с перепонкой и беленьких высоких носочках. Верочку поразила эта фотография, точнее, не само фото, а то, что у этого молодого парня, который хладнокровно целился в проезжавшую машину и, не задумываясь, собирался убить тех, кто в ней находился, оставались какие-то проблески человеческих чувств. Видимо, он помнил и, возможно, даже любил ту девушку на снимке. «Как такое могло совмещаться в одном человеке?» – недоумевала Вера. Да, она прошла всю войну и не раз видела смерть. Это было нестерпимо тяжело, особенно когда погибали люди, которых она хорошо знала.
Но в этих страшных событиях была своя суровая логика войны. Само слово «война» ассоциировалось у Верочки с чем-то жестоким и безжалостным. Оно извлекало из памяти картины сожжённых и разрушенных поселений, подвод со стонущими ранеными в окровавленных бинтах и нескончаемых верениц уныло бредущих куда-то беженцев.
Особенно остро Вере врезался в память эпизод, свидетельницей которого она стала во время форсирования нашими войсками реки Южный Буг. Шёл март 1944 года. Армейские подразделения 1-го Украинского фронта продвигались на запад. И там часто встречались чёрные остовы догоравших домов. Верочка ехала в обозе с тяжелоранеными. Было сыро и холодно, ноги лошадей вязли в топкой грязи. И тут совсем рядом с дорогой Вера увидела одинокую поникшую фигуру молодой женщины, безучастно сидевшей на голой промозглой земле рядом с пепелищем. Платок сполз с её головы, волосы, собранные в узел, растрепались. Казалось, она окаменела от горя. На коленях у неё неподвижно лежал завёрнутый в обгоревшее одеяльце младенец. Кто-то из бойцов положил рядом с женщиной полбулки хлеба, но она никак не отреагировала на это.
Казалось, что, пройдя через такие испытания, люди должны были навсегда осознать, что война больше никогда не должна повториться…
5
Операция длилась уже больше шести часов. Наконец дверь операционной распахнулась, и из нее, пошатываясь от пережитого напряжения, вышел Антон Павлович.
– Будет жить твой майор, хотя операция была очень тяжёлая! – устало улыбнулся он при виде бросившейся к нему Веры и, доставая из кармана не гнущимися от усталости пальцами папироску, пояснил: – Коленная чашечка оказалась раздробленной на части, надо было их сложить вместе да ещё сшить разорванную связку. Концы её так разошлись, что пришлось не меньше часа их вытягивать, чтобы соединить. Такая вот история! – рассказывал доктор застывшей от тревожного ожидания Верочке. – Твой герой ещё под действием наркоза. Можешь взглянуть на него – и марш в городок! Тебе надо, голубушка, обязательно отоспаться, а завтра с утра вернёшься сюда.
Прибежал Александр Соколов. Он вызвался отвезти Верочку на машине домой, но её так и не удалось уговорить даже ненадолго сходить на квартиру. Она только выпила в сестринской стакан крепкого чая и осталась дежурить в реанимационной, боясь пропустить тот момент, когда Алексей придёт в себя.
Майор отошёл от наркоза только на следующий день, часам к двенадцати. Он очнулся от нестерпимой боли в правой ноге. Ему приснился тяжёлый сон, как будто на него набросилось какое-то чудовище, повалило его наземь и стало грызть своей жуткой оскаленной пастью его колено. Алексей в отчаянье закричал и попытался открыть глаза. Веки отекли, стали тяжёлыми, и ему удалось приоткрыть их не сразу. Кто-то заботливо протирал его липкий от пота лоб влажным полотенцем. Наконец взгляд его немного прояснился, он различил склонившееся к нему встревоженное лицо жены и даже попытался ей улыбнуться. «Какое счастье, – подумал Алексей сквозь боль, – теперь я спасён».
Потянулись бесконечно длинные дни пребывания в госпитале. Больше месяца правая нога Алексея была на вытяжке. За это время он почти разучился ходить. Правая нога не сгибалась в колене и совершенно не слушалась его. Антон Павлович, осматривая больного перед выпиской на домашний режим и покачивая головой, печально предрёк:
– Ногу мы вам, по счастью, сохранили, молодой человек, но, увы, полностью восстановить её, как показывает мой опыт, практически невозможно. Вы так и будете всю жизнь передвигаться в лучшем случае с палочкой.
– Нет-нет! – решительно запротестовала Верочка. – Мы будем разрабатывать ногу, и вы, доктор, увидите, что через пару месяцев Алексей будет ходить нормально! Я вам это обещаю.
Для Алексея, мечтавшего о дальнейшей карьере и полноценной жизни, вердикт, вынесенный Антоном Павловичем, был сильнейшим ударом. Но Верочка не сдавалась и не позволяла мужу расслабиться. В этой хрупкой женщине, казавшейся совсем девчонкой, был заряд такой мощной жизненной силы и энергии, что противостоять ей было просто невозможно.
– Я не хочу, чтобы ты превратился в инвалида, – втолковывала она Алексею. – Ты ещё молод, и твой организм справится с нагрузкой, надо просто ежедневно разрабатывать и тренировать больную ногу. У нас всё получится, вот увидишь!
И потекли дни, наполненные процедурами и силовыми упражнениями. Ежедневно Верочка делала Алексею разогревающие парафиновые компрессы, затем массаж, заставляла мужа сгибать ногу, постепенно увеличивая угол её сгиба. Алексей поначалу относился к этим манипуляциям без особого энтузиазма, но вскоре, заметив очевидные результаты, втянулся, и дело пошло на лад.
Примерно через полтора месяца Алексей, прихрамывая и опираясь на палочку, уже медленно прогуливался в городке поблизости от дома. А ещё через месяц утром он в наглаженной форме вместе с Верочкой в нарядном крепдешиновом платье вошли в кабинет Антона Павловича. Увидев своего бывшего пациента без палочки, хирург не поверил своим глазам. Он всплеснул руками, подошёл к Алексею и удивлённо скомандовал:
– А ну-ка покажи мне своё правое колено, майор!
Внимательно осмотрев и ощупав больную ногу и убедившись, что она действительно вполне прилично сгибается, он восхищённо воскликнул:
– Да не может этого быть! Это же просто чудо! Ты понимаешь, майор, что твоя жена – волшебница?!
– Понимаю, доктор! – с улыбкой глядя на Верочку, сказал Алексей.
Её глаза светились от радости. Неожиданно из-за неплотно притворённой двери окно в кабинете врача распахнулось, и в помещение, теребя и переворачивая на столе бумаги, ворвался свежий ветер. За окном стояла удивительно тёплая осень. У здания госпиталя тихо осыпались резные золотисто-оранжевые листья задумчивых клёнов. Но пригревало по-летнему, и Алексей верил, что впереди будет ещё много счастливых мирных дней.
Февраль 2021 г.
Об авторе:
Алла Суховей – филолог по образованию, доктор философских наук, профессор. Член Интернационального Союза писателей. Печатается в литературно-художественных журналах и альманахах «СовременникЪ», «Российский колокол», «Российская литература» и др. Любимый литературный жанр – короткий рассказ. Автор книг «Оттенки прошлого» (М., 2017), «На переломе» (М., 2020), «Завтра будет по-иному» (С-Петербург: «SUPERиздательство», 2021). Герои рассказов – люди, которые стали непосредственными участниками событий в сложные периоды нашей истории (в годы Гражданской и Великой Отечественной войн, в эпоху современных социальных трансформаций), но не сломались, сохранив веру в себя и в добро.
