Старик и его собака
Деревня Глухово, что раскинулась на опушке безбрежного смешанного леса, вымирала. Из сотни некогда процветавших дворов осталось не более двух десятков, да и в тех проживали старики, которых никто и нигде не ждал. А ведь были времена, когда деревня жила в достатке, о чем напоминали старые, но все еще крепкие пятистенные дома, рубленные из сосны и крытые позеленевшим тесом. Двести пятьдесят лет кряду деревенские мужики тачали хомуты и прочую лошадиную утварь, делали летом сани, а зимой – телеги. Так продолжалось вплоть до повсеместного искоренения конной тяги. Наступали новые времена, деревенские мужики как могли приспосабливались и жили дальше, иногда вспоминая о давно минувших днях, о навыках, которые переходили к ним от дедов и прадедов. Близкий лес таил в себе не только богатства, но и опасности, особенно зимой, когда голодные волки в поисках добычи бродили по ближайшей околице и дальним огородам. Потому в каждом деревенском дворе было по две и даже по три собаки, своим лаем предупреждавшие селян о приближении волчьей стаи.
В пятидесятые годы прошлого столетия скорняжное дело, веками кормившее селян, окончательно заглохло, а деревня превратилась в животноводческое отделение крупного совхоза. Бывшие скорняки стали пастухами, свинарями, а бабы – доярками. Старик Гаврила Хомутов, сколько себя помнил, был свинарем. В десять лет его приставили смотреть за молодняком, а когда подрос, доверили племенное стадо, которое славилось на всю округу.
Так было вплоть до начала девяностых, которые в корне изменили всю вялотекущую деревенскую жизнь. Некогда богатый госхоз в одночасье превратился в частное хозяйство, владельцы которого тут же стали распродавать коров, свиней и прочую живность. Старика Гаврилу, как и большинство старейших работников, отправили на пенсию, а молодежи предложили перебираться в соседний городок и там устраивать свою жизнь.
С этого времени деревня стала быстро хиреть и вскоре превратилась в призрак былого благополучия. От былого величия остались только фамилии – Хомутовы, Телегины да Саньковы. Сын старика долго сопротивлялся, потом продал двух стельных коров, трех полугодовалых поросят и вместе с женой и ребенком покинул обезлюдевшую деревню. Старик, которому в ту пору исполнилось семьдесят годков, остался со своей больной старухой Марфой в большом деревянном доме со множеством пустых надворных построек. После многих лет работы, тревог и забот в жизни старика наступила полоса безвременья, когда никуда и незачем было спешить, все ограничивалось кухней да стареньким телевизором.
Но однажды накануне Нового года из города приехал его старинный друг Иван Телегин и привез крохотный палевый комочек.
– Вот, Гаврила, на твое семидесятилетие привез тебе подарок – породистую с отличной родословной московскую сторожевую овчарку. Расти и знай: это твой самый верный, самый бескорыстный друг, который не раздумывая отдаст за тебя свою жизнь. Вырастет и будет такой же большой и сильный, как его отец.
И протянул старику фотографию гордого красавца, грудь которого была сплошь увешана многочисленными медалями. Их было так много, что хозяину пришлось соорудить нечто вроде фартучка и разместить на нем награды породистой собаки.
– Ежели захочешь, – продолжал Иван, – через год-полтора твой новый друг так же, как его отец, начнет побеждать на самых престижных выставках и будет гордостью подмосковного собаководства.
Старик взял на руки щенка, и тот доверчиво уткнулся ему в теплую подмышку. Затем он нашел небольшую коробочку, устелил ее мягкими тряпками и, уложив щенка, сказал:
– Тут твое место. Спи.
Но не тут-то было, щенок тыкался по углам коробки, жалобно скулил и даже несколько раз всплакнул.
– Получил подарок – вот и нянчися с ним, – заворчала старуха. – Вишь – материнскую титьку ищет.
Старик пошарил в старинном комоде и нашел там чудом сохранившуюся от внука маленькую бутылочку с детской соской. Затем, налив в нее молока и подхватив на руки щенка, стал ходить с ним по избе.
– Совсем из ума выжил, собаку нянчит, точно малое дитя, – ворчала старуха, – ты еще спать уложи его с собой.
– И уложу, не вишь, што ли, по материнскому теплу больно скучает, – огрызнулся старик.
Щенок рос не по дням, а по часам и, чуточку повзрослев, стал проявлять свой характер в том, что всех дичился и признавал только старика. Потому и назвал старик его Диком, что значит дикий. Через два месяца Дик стал вполне самостоятельным. Он с увлечением гонялся во дворе за курами, подкрадывался к гусям, но те в обиду себя не давали и больно щипали его. Поздно вечером, дождавшись, когда старик засыпал, он тихонько взбирался на его кровать и укладывался в ногах. Иногда он внезапно просыпался, вскакивал и, оглядев комнату, звонко тявкнув, снова ложился на теплую постель. Через год некогда крохотный палевый клубочек превратился в огромного умного и преданного друга, с полуслова понимающего своего хозяина.
К этому времени в деревне стали происходить странные вещи: вдруг ни с того ни с сего на окраине деревни стали загораться старые заколоченные покинутые хозяевами дома. Старухи, из тех, что остались в деревне, всполошились и, сообразив, что никто кроме старика с его громадной овчаркой не защитит их от злодеев, уговорили по ночам охранять деревню. Так бывший свинарь стал сторожем. По ночам они с Диком несколько раз обходили деревню и, не обнаружив никого, перед рассветом шли домой. С этих пор пожары прекратились, а по весне к ним зачастили незваные гости из Москвы. Сначала они предлагали скупить все пустующие дома и, не получив согласия, стали размечать и нарезать земельные участки на пойменном лугу, что некогда служил пастбищем для деревенской скотины. В начале лета началось бурное строительство огромных коттеджей в два и более этажа, с пристройками и теплицами. К зиме на огороженном бетонным забором лугу точно из-под земли выросли двадцать семь современных элитных домов. Теперь уже новые хозяева стали нанимать старика для охраны их дорогой собственности.
– Вот ведь как получается, одни из деревни, другие, наоборот, к земле потянулись. Получилось два людских потока: один поток – из голодной деревни с пустой котомкой в сытый город, другой поток – с большой мошной из зачумленного города на свежий воздух потянулся, – обходя вместе с Диком новый дачный поселок, рассуждал старик. – Только странно получается, не пересекаются они. Каждый течет сам по себе, не смешиваются они, а значит, в реку не сольются. Вот и выходит, нищая деревня никому, кроме нас, стариков, не нужна.
Время шло. К осени старухе стало совсем худо, старик несколько раз возил ее в город, но врачи только разводили руками и советовали строго соблюдать диету и регулярно вводить инсулин. Однажды старик заметил: старуха тайно ест конфеты, ложками засыпает себе в рот сахар и понял, что она сознательно сокращает себе жизнь. В декабре она тихо скончалась и была похоронена на местном кладбище. Все деревенские старухи были на ее похоронах и дружно сетовали на то, что ушла Марфа без покаяния и церковного отпевания, а все потому, что никто из сельчан так и не смог восстановить разрушенную в начале прошлого века местную церковь.
Вот тогда-то на могиле своей старухи старик поклялся если не восстановить церковь, то хотя бы построить часовенку. С этого дня все заработанные деньги он стал откладывать на строительство, а еще через полгода сходил в дальнюю деревню, где уже более ста лет стояла каменная часовня святого великомученика Пантелеймона, осмотрел ее, как смог нарисовал и решил строить такую же, но только из дерева. Вернувшись в деревню, старик присмотрел место и начал рыть яму под фундамент, а к сентябрю над часовней уже возвышался крест, и началась ее внутренняя отделка.
Каково было удивление старика, когда местные старухи стали приносить ему чудом сохранившуюся церковную утварь и старинные иконы, особенно его поразила икона святителя Николая. Со слов дарительницы бабки Пелагеи икона была написана неизвестным художником в конце восемнадцатого века и чудесным образом избежала уничтожения в сатанинскую годину. С этих пор часовенка стала называться в честь Николы-угодника – первого после Божией Матери небесного заступника. Вскоре часовню освятили, и жители деревни, дачного поселка и окрестных сел стали молиться святителю Николаю.
За хлопотами о часовне незаметно для старика пришла зима, а с ней наступили холода. В эти дни старик вдруг встревожился, стал по ночам чаще приходить к часовне, осматривать ее и, ничего не обнаружив, уходил домой. Накануне крещенского сочельника он лег пораньше, задремал, и тут какая-то сила выбросила его из постели. Он быстро оделся и вместе с Диком пошел к часовне. Не успели они отойти от дома и ста метров, как Дик заволновался и стремительно бросился к часовне. Старик тоже заторопился, но глубокий снег мешал ему, и он пошел прежним размеренным шагом, но неожиданно глубокую ночную тишину разорвали два выстрела. Сердце у старика на мгновение остановилось и тут же тревожно забилось вновь.
– Беда, ой беда, – бормотал он.
Старик сидел на снегу и горько плакал. Плакал навзрыд, как малое дитя, потерявшее мамку. Его верный неразлучный друг лежал на обледеневшей обочине дороги с окровавленной грудью. Кровь темными сгустками сочилась из открытой раны и медленно стекала на белый снег. Старик подтянул ноги и встал на колени, потом взял голову Дика, бережно приподнял ее и попытался заглянуть ему в глаза. Тяжелая, безысходная тоска железным обручем сдавила его сердце, он застонал от бессильной ярости на несправедливую судьбу и людскую злобу.
Тем временем на звуки выстрелов подошло несколько старух и два полупьяных мужика из дачного поселка.
– Ишь, как по собаке рыдает, по своей Марфе так не убивался, – прошипела одна из старух и смачно плюнула на снег.
Вдруг ночную мглу прорезал истошный крик – икону украли, Николу-заступника унесли, вороги. Все, кто был рядом, бросились к часовне, посмотрели и вернулись к старику.
– Дика, Дикулечка, – ласково шептал старик и нежно поглаживал большую голову собаки. – Господи, сколько мы с тобой пережили радостей и невзгод, и вот теперь ты оставляешь меня одного в этом мире несправедливости и злобы.
Старик еще ниже склонился над головой своего друга, и тут правый глаз собаки приоткрылся и Дик нежно лизнул руку хозяина.
– Дикуля, ты жив, – оторопев от радости, завопил старик. – Господи, чичас я тебя перевяжу, и мы пойдем домой.
Старик суетливо обшарил свои карманы и, не найдя ничего, скинул с себя телогрейку, снял рубаху и, разорвав ее на части, перевязал широкую грудь овчарки. К счастью, пуля пробила правую сторону груди, прошила насквозь часть тела и вышла на спине в области лопатки.
– Чего рты раззявили, пьянь подзаборная! – закричала соседка Анна. – Не видите, что ль, сани нужны. Пес-то, што хороший боров, весу в нем не мене центнера будет.
Мужички тут же исчезли и через несколько минут приволокли небольшие санки, какими пользуются селяне для перевозки сена с ближайших укосов.
Привезя Дика домой и уложив его в свою постель, старик нашел несколько ампул пенициллина, набрал два кубика и ввел его в холку собаки. Затем вышел в сени, отыскал пучок подорожника, и разжевав его, приложил жидкую массу к ране.
– Все, Дика, спи, а я тут посижу, присмотрю за тобой. Спи, мой хороший, рана твоя затянется, и мы будем снова бегать и ловить зайцев.
На слова хозяина Дик приподнял голову и облизал низко склоненное лицо старика.
– Ну, будя, лежи, не шевелись, вредно энто тебе, вот выздоровеешь – тогда и нацелуемся, – с этими словами старик поднялся и ушел на кухню.
Он подбросил дрова в печку, достал мясо и, бросив его в кастрюлю, поставил вариться. Затем он снова сел у изголовья своего друга. Помолчал, почесал его за ухом и улыбнулся своим воспоминаниям.
– Дикуля, ты помнишь мальчонку, который тонул в проруби? – заговорил он. – Помнишь, как ты бросился в прорубь? Если бы не ты, он наверняка утонул бы. Тебе тогда был всего год, но ты уже понимал свое предназначение.
Дик поднял голову и в знак того, что он все помнит, лизнул старику руку. Помнил он и то, как однажды старик серьезно занемог: все его тело горело, руки и ноги настолько ослабли, что он не смог даже встать с постели. Поняв, что хозяину очень плохо, Дик выскочил на улицу и помчался к бабке Нюре. Он перемахнул соседский забор и, подлетев к окну, басовито залаял. Бабка Нюра вышла во двор и, посмотрев на собаку, поняла: что-то случилось. Больше недели она настоями из трав отпаивала старика, пока наконец он не смог встать и заняться хозяйством.
– А помнишь, Дика, – продолжая улыбаться, спросил старик, – тот случай, когда я производил опыты на предмет понимания тобой человеческой речи? Тебе тогда исполнился всего год, а уж умен ты был не по годам. Вот я и решил подшутить над молодью. Помнишь, мы тогда охраняли дом московского богача? Собрались у них тогда друзья евонного сынка, все молодь неоперившаяся, а с гонором, с самомнением. Помнишь, речь у них зашла о том, что животные не могут понимать человеческую речь так, как понимаем ее мы? Мы с тобой стояли неподалеку и все слышали. Ну, тут я, старый дурак, не вытерпел да и встрял, неправда, мол, животные хоть и бессловесны, но все понимают. Вот взять хотя бы мою собаку, и, показывая им на тебя, предлагаю им провести опыт. Тут все заспорили, затарахтели, мол, ежели действительно собака понимает человеческую речь, то они платят мне сто зеленых. Двести, говорю я им, все тут же соглашаются. Для чистоты эксперимента, говорит один из них, ты, Вася, отвернувшись от собаки, произносишь условную фразу, а мы наблюдаем за реакцией пса. Они отвернулись, пошептались и говорят: мы готовы. А мы тоже завсегда готовы, отвечаю я им, но только не обессудьте, ежели что не так. Энтот Вася отворачивается от нас с тобой и, смеясь, говорит, мол, чтобы им не надоедал со своими россказнями Гаврила, он сейчас возьмет нож и зарежет этого надоедливого старикана. Помнишь, что тут было – ты одним прыжком перемахнул стол, свалил шутника, встал ему на грудь, оскалился и посмотрел на меня. Помнишь, как энти молокососы затряслись и спали с лица? Наука им была отменная.
Старик еще долго вспоминал, как его друг суровыми зимами отгонял волков и лисиц, не позволяя им нарушать покой деревни…
Прошел год. В предновогодние праздники дачники потянулись в деревню.
В новогоднюю ночь, как всегда, старик со своим другом обходил дачный поселок и вскоре оказался неподалеку от дачи московского богатея, которую он охранял прошлой зимой. Вдруг Дик напрягся, заворчал и бросился к дому, откуда раздавались приглушенные голоса и веселый смех молодых людей. Перелетев через забор, он вскочил на веранду и прыгнул на одного из них. Стоя на груди парня, Дик своей огромной челюстью вцепился в его горло и ждал команды, чтобы разорвать его. Старик поднялся на веранду, внимательно посмотрел на перепуганные лица сидевших за столом парней, потом перевел взгляд на своего друга и его жертву. Под Диком лежало с искаженным от ужаса лицом нечто, похожее на куклу, от которой исходил тошнотворный запах человеческих испражнений.
«Ишь ты, до того перепугался, ирод, что напустил в штаны, а когда стрелял в моего друга, крал икону Николая-угодника, поди, чувствовал себя эдаким суперменом, способным остановить не только собаку, но и любое чудовище, вставшее на твоем пути. Ирод он и есть ирод, такой смел, когда чувствует свое превосходство над беззащитными существами, будь то человек или собака. Страшно и мне, простому мужику, когда вижу, что подобная человеческая падаль бродит по нашей земле и в любой миг может оборвать чью-то жизнь», – глядя на распластанное тело, размышлял старик.
Затем, погладив Дика по голове, старик спросил бедолагу:
– Где икона?
– В доме. Витя, принеси ее.
Взяв в руки икону, потрепав Дика по голове, старик громко сказал:
– Вишь, Дикуля, как хорошо все сладилось в новогоднюю ночь. Теперь Николай-угодник снова будет служить людям, утешать их в горе и приносить радость в их дома.
Дик поднял голову и, как показалось старику, укоризненно посмотрев на него, нехотя отпустил свою жертву.
Об авторе:
Такмаков (Серафимов) Александр Серафимович родился в предвоенный год в рабочей семье. Свою трудовую деятельность начал в шестнадцать лет, в юности активно занимался спортом, был призван на службу в Советскую армию. После окончания службы поступил на исторический факультет Кемеровского педагогического института очно, а потом в связи с избранием секретарем райкома комсомола переведен на заочную форму обучения. С 1963 по 1978 годы был задействован в комсомольской и партийной работе, а последующие десять лет посвятил педагогической деятельности. С 1987 по 2003 год – председатель кооператива, генеральный директор акционерного общества. С 2005 по 2011 год возобновил педагогическую работу. В настоящее время находится на пенсии.
