Старик и река
По пыльной сельской дороге торопливым шагом в сторону правления колхоза шёл старик. Позади него, семеня босыми ногами, то и дело поправляя спадающие штаны, бежал малец.
– Семёныч, ну возьмите с собой, Семёныч! Ну пожалуйста! – вопил малой, стараясь не отстать от старика.
– Уйди, сопля, зашибу ненароком! – буркнул старик, не сбавляя шаг.
– Семёныч, ну возьмите! – не унимался тот.
Старик поднялся на крыльцо правления и рванул входную дверь.
– Это что же такое получается, товарищ предсядатель, почему именно я должо́н ехать на острова? Али у нас в колхозе дел нет важнее? – резанул старик с ходу.
Председатель молча затушил папиросу, поправил пустой левый рукав гимнастёрки в ремень и подошёл к окну. Старик стоял перед ним, словно накалённый стержень. Высокий, мускулистый, широченный в плечах, в светлой рубахе и засаленной кепке на лысой голове.
– Хорошо, что сам пришёл. Глянь, Семёныч, кто на земле остался? – председатель мотнул головой в сторону поля. – Я – калека да ты – старик. Одни бабы кругом, они тебе и сеют, и пашут, и рыбу тянут.
– Да у нас трактор того гляди встанет! – не унимался старик.
– А у меня, Семёныч, план! Фронту нужна рыба! На Дальнем бабы насушили почти центнер, вот и надо забрать. Я, что ли, поеду?
Семёныч сел на лавку, вытер кепкой пот со лба и осклабился.
– Да знаю я, – уже спокойным голосом сказал старик, потом посмотрел на председателя, – но и ты пойми: Семёныч туда, Семёныч сюда, а я, может, на фронт хочу!
Председатель достал пачку папирос, ловким щелчком выбил одну и протянул старику.
– Ты с какого года?
– С семьдесят восьмого, – ответил старик, разминая папиросу.
– Вот сам себе и ответил на вопрос! Твой фронт здесь. Так что собирайся на Дальний и точка!
В это время в открытом окне появилась растрёпанная детская курчавая голова:
– Семёныч, ну возьмите меня!
– Это кто тут ещё такой? Ну-ка подь сюды.
Председатель ловко поймал мальца за ухо.
– Ай, дяденька, больно! – заныл малой.
– Ну, кто таков, чей будешь? – грозно рявкнул председатель.
– Миша я, с Анной из Речного приехал, – проскулил тот.
Председатель узнал мальца и отпустил его ухо.
– Ну что ж ты так, мог бы и в дверь постучаться, войти. Ну, чего тебе?
– Анна скоро уезжает и меня заберёт обратно, а я на островах не был и Семёныч меня не хочет брать с собой, – обиженно проныл малой.
Председатель посмотрел на распухшее красное ухо пацана.
– Ладно, я поговорю с ним. Ты тока Нюрке не трезвонь, что я тебе это…
– Хорошо, дяденька председатель, не скажу, только вы с ним поговорите построже! – сказал малой и шмыгнул носом.
Когда малец убежал, прикрывая рукой ухо, председатель вновь поправил пустой рукав.
– Семёныч, да возьми ты его с собой. Нюрка она своих двоих без мужа подымает, да ещё из детдома кажный раз берёт. Вот и сейчас мальца привезла этого.
– Да на кой он мне сдался? – сердито возразил старик.
– Ну вот что, Семёныч, это тебе и приказ, и просьба. Я сам зайду к Нюрке, скажу, чтобы пацана собрала с тобой!
Рано утром старик сидел в лодке и нервно курил. Наконец послышались шаги, а потом из тумана вынырнула фигура мальчика.
– Ах ты, сукин сын, я тебя цельных два часа жду!
– Я, Семёныч, проснулся, а Аня уже ушла на утрянку. Она мне с вечера сказала, что вы ровно в шесть будете ждать на берегу, а я без пяти выбежал из дома, и поэтому вы не могли меня два часа ждать! – заикаясь, оправдывался малой.
– Вот, едрит твою пять… умник нашёлся! – выругался старик и со злостью кинул окурок в реку.
Малой сел в лодку и замолчал.
Старик опустился на колени, достал из ворота рубахи нательный крестик и зажал его в руке.
– Господи, дай нам пути лёгкого, воды спокойной, избави нас от… – молился старик, закрыв глаза.
– А бога-то нету! – прервал молитву мальчик.
Семёныч замолк, злобно зыркнул на малого, перекрестился, сунул крестик обратно за пазуху:
– И терпенья мне ангельского!
Оттолкнув лодку, старик сел за вёсла и стал грести. Лодка медленно растворялась в густых слоях тумана, а вскоре и вовсе исчезла.
Прошло чуть более часа. Мальчик, накрывшись фуфайкой, спал на дне лодки. Равномерный скрип уключины, словно сладкая песнь Морфея, убаюкивала и Семёныча. Он то и дело зачерпывал рукой воду, омывая своё лицо, руки, грудь, шею.
Мальчик проснулся. Вытянув голову, он увидел, что лодка стоит у берега, а старика нет.
– Семёныч, вы где? – испуганно закричал малой.
На берег из зарослей ивняка вышел старик.
– Оправиться хочешь? – спросил Семёныч.
– Что, извините? – переспросил мальчик.
– Иди сходи по нужде за дерево, – произнёс старик и слегка толкнул в плечо мальца своей гигантской рукой.
Когда мальчик вернулся, то на носу лодки лежал ломоть хлеба, несколько варёных картофелин, огурец и пара кусков варёной рыбы.
– Давай налегай, а я покемарю чуток, – сказал Семёныч и лёг на дно лодки.
Мальчик наклонился к воде, вымыл руки.
– Семёныч, а у вас полотенце есть руки вытирать?
– Нет у меня, – буркнул уже засыпающий старик.
– А соль? Я без соли не могу.
– Рыба солёная, – уже сквозь сон послышался ответ гиганта, лежавшего в лодке.
– Семёныч, а вы мне огурчик порежьте, пожалуйста, мне Аня всегда так делает.
Старик быстро вскочил на ноги. Лодка закачалась. Малой со всей силой вцепился руками за борта лодки, боясь упасть в воду, и испуганно посмотрел на старика.
– Ты ж, едрит твою пять, огурчик ему порежьте, барин нашёлся. Ешь, что дали, и поплывём дальше! – вскрикнул старик.
Семёныч выпрыгнул из лодки на берег и бросил кепку на песок.
– Ну прядсядатель, ну удружил! А то думаю, что он всё – Нюрка да Нюрка! Свадил мне сопляка! Когда вернёмся, я ему такой огурчик устрою! – возмущался старик.
Расстегнув все пуговицы на рубахе, Семёныч грёб вёслами и матерился.
Мальчик сидел на корме и боялся даже взглянуть на старика.
Хотя какой он старик, подумал пацан. Семёныч был двухметровый человек-гора, лысый, с широким квадратным подбородком, чисто выбритым лицом и огромным, с небольшой горбинкой носом.
Семёныч и вправду был человек-гора. Жил он в деревне один. Жена его Рая, как узнала, что второго сына убили, так и преставилась. Старик и раньше был нелюдим, а потом стал и вовсе бирюк, но местные его любили, уважали. До войны был сторожем на полях, в саду. А как всех на фронт забрали, так остался он единственным мужиком в деревне, пока не прислали председателя из района, фронтовика покалеченного.
Прошло некоторое время. Старик успокоился. Его лицо уже не сокрушала страшная гримаса. Не верилось, что совсем недавно он материл всё, на чём стоит белый свет, вспоминая Нюрку, председателя и ещё много кого других, которых мальчик не знал.
– Семёныч, а вы до войны кем были? – робко спросил малой спустя некоторое время, когда понял, что старик немного остыл.
– В колхозе работал, сады и поля охранял, – после продолжительной паузы нехотя ответил тот.
– Вот с этим ружьём? – Малой показал на ружьё, лежавшее на дне лодки.
– Да, с этим, – буркнул Семёныч.
– А если ружьё взять и…
– Цыц! – оборвал его старик и вытащил из воды вёсла. – Слышишь гул?
– Нет! – удивлённо протянул мальчик.
– Вон с той стороны. Кажись, самолёт летит, – сказал старик и показал на чёрную точку в небе.
Мальчик встал на корму и замахал руками.
– Самолёт, самолёт, ты возьми меня в полёт! – кричал малой приближающейся ревущей крылатой машине.
В это время стальное брюхо, словно серая туча, тенью пролетело над лодкой.
– Немцы! А ну, ложись! – крикнул старик и стал с усилием грести к берегу.
Самолёт уходил вдаль. Вскоре от него не осталось и звука.
– Что ему надо было тут? – испуганно спросил мальчик.
– На море идёт, гад.
– Семёныч, как думаешь, он заметил нас?
– Можа и заметил. Надо быстрее доплыть до Дальнего.
К ночи старик и мальчик доплыли до места.
– Бабы, гляньте, сам Геннадий Семёныч собственной персоной к нам пожаловал! – послышался чей-то женский голос на берегу.
– Вам бы всё языками стрекотать, вот мальца лучше накормите, – бросил в ответ старик, подгребая к острову.
Вытащив лодку на берег, Семёныч сел на край кормы, достал папиросу.
– Семёныч, ты? – послышался голос во тьме.
– Здравствуй, Тося, – ответил старик и спрятал папиросу обратно в пачку.
Женщина поправила платок, накинутый на плечи, и села рядом.
– Это чей малый? – спросила она и кивнула в сторону пацана.
– Нюрка опять из детдома привезла, вот и напросился, – устало ответил Семёныч.
– Ох, Нюрка, добрая она баба.
– Не чета вам, тутошним! – ответил сурово старик.
– Ай, Семёныч, и многих ли ты тутошних знаешь? – ехидным голосом произнесла женщина.
– Ты, Тоська, на что это намекаешь?
– Да бабы всякое говорят про тебя. Гулял ты будь здоров, а Райка твоя всё прощала.
– Ты, Тоська, Раю не трогай, она была хорошей, любил я её.
– Ладно уже, буди мальца, на столе ужин стынет.
Утром, загрузив в лодку последний мешок с сухой рыбой и получив сопроводительные документы, старик и мальчик двинулись в обратный путь.
Вся лодка была завалена мешками. Малец, опустив руку в воду, пытался ухватить проплывающие мимо водоросли.
– Вынь руку! – велел старик.
Пацан стряхнул в воду набранные водоросли и улёгся на мешки с сухой рыбой.
– Не крутись на мешках, всю рыбу изломаешь! – прикрикнул негромко старик.
– Семёныч, я в туалет хочу.
– Вот ты ж, едрит твою пять! Ну куды ж я причалю, камыш стеной с двух сторон.
– Семёныч, мне очень надо, – жалобно попросил мальчик.
– Там дальше камыш пореже, вот можа и будя, где причалить. Ух заноза-то! – выругался старик.
Лодка ткнулась носом в берег.
– Только живее, нам засветло успеть надо! – крикнул старик вслед убегающему мальцу.
Достав пачку, Семёныч увидел, что осталась всего одна папироса.
«Не, на вечер оставлю», – решил старик и вновь сунул пачку в карман.
В это время вернулся малой и залез в лодку.
– Ноги обстучи, всю рыбу песком обсыпешь! – воскликнул Семёныч.
– Она же в мешках.
– Не перечь, делай, что велено тебе.
Стряхнув песок со своих босых ног, мальчик уселся рядом с Семёнычем.
– Не сиди тут, мешать будешь мне! – сурово произнёс Семёныч.
Пацан пересел поближе к корме.
– С тобой бяда прям! Тебя как кличут? – спросил старик, поправляя весло в уключине.
– Миша я.
– А в детский дом как попал?
– Папку на войне убило, мамка в Ленинграде умерла. Так и попал.
– А папка иде воевал?
– Он музыкантом был, мамка говорила, что он с бригадой на передовую поехал, там и накрыло всех сразу.
– И такое бывает! – тяжело вздохнул старик.
Семёныч оставил вёсла и полез в карман.
– А на чём папка твой играл?
– На скрипке. У нас все на скрипке играли: и дедушка Изя, и дядя Шлёма.
Старик всё-таки вытащил папиросу, чиркнув спичкой, прикурил и выпустил струю едкого дыма. Он вспомнил, как в девятьсот пятом охранял покой Москвы. Тогда город бурлил: митинги, баррикады, революционеры. Почти каждый день казаки разгоняли толпы демонстрантов.
В один из дней демонстрация рабочих двигалась по узкой улочке, а впереди них шли музыканты, играющие какую-то революционную песню. В конце улицы на площади стояли казаки. Кони били копытами о мостовую, словно рвались в бой. Седоки молча наблюдали за надвигающимся шествием. Это было первое участие Семёныча в усмирении.
– Братья казаки! – громко произнёс урядник. – Этот сброд большевиков желает свержения нашего царя-батюшки, они сеют смуту среди народа, подстрекают к погромам и убийствам. Слушай команду! Шашкииии нагооо-ло!
Что было потом, Семёныч не любил вспоминать и не рассказывал никогда никому по понятной причине. Первым, кто попал под копыта его коня, был скрипач. Музыкант, завидев надвигающегося на него всадника с шашкой, бросил смычок и от ужаса закрыл лицо скрипкой. Взмах. Удар. Рассечённое надвое окровавленное лицо музыканта и разлетевшиеся в разные стороны от удара шашки скрипка и очки. Кровь хлынула на голенище казака.
– Ух ты ё… – вскрикнул старик, сплюнув на обожжённые истлевшей папиросой пальцы.
– Ты что, Семёныч?
– Да так, вспомнилось…
Старик грёб веслами и молчал. Мишка сидел на корме и рассматривал птиц, пролетавших над водой.
– Семёныч, смотри, кажется, самолёт! – мальчик показал на чёрную точку в небе.
– Надо к берегу, в камыши, не ровён час опять фриц.
– А если наши?
– Если наши, пущай себе летять.
Самолёт низко пролетел над водой, а потом пошёл на второй круг.
– Заметил фриц, – крикнул старик и с ещё большим усердием стал грести к берегу.
Страшный треск разорвал девственную тишину дельты реки. Звенящая стальная очередь, словно большие капли, ровной полосой прошла почти рядом с лодкой.
– Пригнись! – скомандовал старик.
– Семёныч, миленький, ещё чуточку осталось до берега! – вопил малой.
Лодка носом разрезала высокую и густую толщу камыша и уткнулась в берег. Самолёт сделал ещё один заход, но то ли потерял лодку из виду, то ли пожалел патроны, с рёвом пронёсся над рекой и ушёл вдаль.
– Семёныч, смотри, вода на дне! – испуганно сказал мальчик.
– Живо на берег! – скомандовал старик и спрыгнул в воду.
Когда все мешки были выложены на сухом берегу, старик вытащил лодку из воды.
– Ах ты, едрит твою пять, пробоина. Надо заделать чем-то.
– А чем? – спросил Мишка.
– А шут его знает. Что-нибудь придумаем, – негромко ответил старик.
Семёныч был ещё тот «калач», у него всегда в лодке лежал кусок смолы про запас.
– Иди веток сухих набери, а я смолку поищу, – сказал Семёныч, перебирая хлам в корме.
Малой ушёл, а старик, выложив найденный спасительный кусок смолы, стал на берегу потрошить намокший мешок с рыбой.
«Да уж, хорошо, что вся не промокла», – подумал он.
Малой занимался костром, а старик аккуратно нанизывал на собранные длинные ивовые ветки намокшую рыбу.
– Костёр готов! – радостно крикнул Мишка.
– Ну и я всю промокшую рыбу насадил. Пущай просохнет на солнышке, да обветрится, авось обойдётся, – произнёс Семёныч, крепя последнюю ветку с рыбой на сухое сваленное дерево.
Старик достал кусок смолы размером с кулак и бросил его в огонь.
– Ведра у нас нет, поэтому ты дровишки не на него, а с бочков ложай, так топиться быстрее будя, вот так…
Старик аккуратно положил сухую ветку рядом с куском смолы.
Вскоре над берегом поднялся чёрный смоляной дым.
Малой откинул в сторону сгоревший уголь и подбросил свежие ветки. Смола стала шипеть, издавая зловонный запах.
Семёныч то и дело подходил к наспех сооружённым вешалкам и щупал рыбу.
– Сыра ишо! – с горечью произносил он.
Неожиданно послышался гул, а потом в небе показался самолёт.
– Обратно летит! – с тревогой сказал Мишка.
– Вот я его сейчас… – Семёныч метнулся к лодке, достал ружьё.
Немец летел точно на старика. Когда самолёт уже был над ним, старик вскинул ружьё и выстрелил.
Немецкий лётчик видел, как человек внизу выстрелил.
– Дитер, этот русский словно безумный. Жаль, мы в море отстреляли все патроны. Я сейчас ещё один круг ниже сделаю. Напугаю его, – спокойно произнёс немец.
– Нет, Вальтер, не делай этого.
– Не переживай, Дитер, всё будет красиво.
Немец сделал круг и пошёл на снижение.
Старик, дождавшись, когда самолёт будет аккурат в прицеле, выстрелил.
Тр-р-р-р-р, тр-р-р-ры, трык. Двигатель застрекотал, а потом заглох и замолк, а из-под винта повалил чёрный дым.
– Семёныч, молодец, попал. Ура-а-а-а! – радостно воскликнул Мишка.
Качая крыльями из стороны в сторону, самолёт на бреющем полёте, едва задевая макушки зелёного камыша, скрылся за густой зелёной стеной. А ещё через некоторое время послышался всплеск воды.
– Вот тебе за сынов моих! – крикнул старик.
– И за папку и мамку мою! – произнёс малой, тряся кулаком в сторону исчезнувшего самолёта.
В это время на другом конце острова два немецких лётчика выбирались из упавшего самолёта.
– К чёрту, Вальтер, ты идиот! Кретин! Нас сбил какой-то русский из винтовки! – ругался пилот, отстёгивая ремни.
– Лучше помоги выбраться. У меня нога очень болит, – с трудом ответил тот.
– Завтра Югенс полетит по нашему курсу, он-то нам точно поможет выбраться из этой дыры, – произнёс Дитер, а потом обхватил своего товарища, стал вытаскивать его из кабины самолёта.
Старик опустил ружьё.
– Ну Семёныч, ну ты молодец! – не унимался малой.
– Да не ори как оглашенный. Давай быстрее лодку чинить, – сказал старик и слегка потрепал кудри мальчика.
Законопатив пробоину и залив её горячей смолой, старик потрогал пальцем свежую заклёпку.
«До вечера не высохнет, как пить дать не высохнет».
Солнце скатилось за горизонт, покрывая пушистые верхушки камыша алой бахромой. Птицы своим вечерним пением провожали ещё один прожитый день.
– Семёныч, а это что за варежка? – спросил Мишка и показал рукой на ветку дерева.
– Это, брат, не варежка, это гнездо птицы, – спокойно ответил Семёныч.
– Интересно, как будто варежка или маленькая серая валенка, – удивлённо, по-детски ответил Мишка.
– Накинь фуфайку да погрызи что-нибудь. Тоська нам вот собрала в дорогу харчей мал-мал, – сказал старик и развернул узел с едой.
– Семёныч, а правду говорят, что ты четверых белогвардейцев уложил? – спросил мальчик, раскладывая еду себе и старику.
– Мне не надо, сам ешь. А за это дело врут всё. Не четверых, а шестерых. Двоих потом в амбаре нашёл, спрятались. Ну я их как котят и удушил. Вот этой самой рукой.
Мишка посмотрел на могучую ладонь старика и от удивления открыл рот, набитый рыбой.
– А ты в гражданскую воевал? – немного прожевав, спросил Мишка.
– А хто не воевал? Все воевали. Брат на брата, сын на отца. Всяко было́, – задумчиво ответил старик.
Мишка завернул остатки еды в тряпицу и завязал в узел.
– А ловко ты немца сбил! – гордо сказал мальчик.
– Я, брат ты мой, ещё германца в империалистическую бил. Меня в пятнадцатом забрали и попал я на германский фронт. Немец с характером был. Шлема носили с пиками сверьху. Помню, лежим в окопе, а немец кричит: «Комрад, комрад, иди домой!» Ну, комрад по-ихнему товарищ значит. Бывало, месяцами лежали в окопах друг супротив друга, а в атаку не ходили. Ну а потом, как революция наступила, многие домой ушли. Однажды к нам приехал командир красный, с бантом, с большими усами, Будённый стало быть, ну и говорит: «Браты, отечество в опасности. Антанта давит молодую республику». Вот так я и стал конармейцем. А раз в бою мне пикой ногу прошили. Когда рану залечили, домой отправили. А дома горе. Белые пришли, узнали, что я в конармии Будённого, вытащили моего отца из хаты и зарубили на глазах у матери. А потом пришли красные. Брат мой Яшка за белых был. А когда наши их стали громить, он прибежал домой и сховался. Его красные и повесили. Вот такой коленкор.
– Знаешь, Семёныч, я не хочу с Аней обратно в детский дом. Мне тут нравится.
– Ну, брат, если бы мы делали всё, что хотим!
– Семёныч, миленький, забери меня к себе жить. Я буду тебе на скрипке играть.
– Спи ужо! Утром мешки погрузим и дальше поплывём. Да и я что-то с тобой разговорился, – негромко произнёс старик и поправил фуфайку, накинутую на мальчика.
– Хорошо, Семёныч, что ты ружьё взял с собой.
– А как тут без ружья в диком месте. То кабан, а то вот немец…
Но малой его уже не слышал. Он уснул, завернувшись в фуфайку и прижавшись к старику.
«Эка жизнь какая, словно река, – размышлял старик, глядя на спящего Мишку. – Также начинается с маленького ручья и чем дальше, тем становится полноводнее, извилистее, с крутыми берегами, обрывами, большой волной. В каждой реке есть свои пороги и водовороты. Где-то реки встречаются, расходятся, но всё равно они впадают в море, там и растворяются на веки вечные. И нет конца той воде, что течёт в реках, так же нет конца роду человеческому. Одни уходят, а в это время рождаются новые, будто где-то за тысячи вёрст бьёт ручей жизни и даёт новую волну. И бежит она через необъятные просторы, пока не канет в морской пучине…» С этой мыслью Семёныч и уснул.
Старик проснулся рано. Мальчик спал рядом. Ощупав ещё свежую смолу, он решил, что уже можно спокойно плыть дальше.
– Эй, малец, подымайся, собираться надо, – произнёс старик и слегка тронул его за плечо.
Паренёк встал, потянулся, глотнул из фляжки воды.
– А у нас осталось что-то поесть? – зевая, спросил Мишка.
– Есть малость, да ты вон поди пособирай свежую ежевику, её тут полным-полно, а я покамест мешки перенесу.
Уложив в лодку последний мешок, старик осмотрелся.
На песке вдоль берега были детские следы.
– Малой, хде ты есть? Вот окаянный! Ну холера, я тебе задам! – выругался громко старик.
Неожиданно из кустов на берег выскочил мальчик.
– Семёныч, т-т-ам немцы! – произнёс Мишка, заикаясь от испуга.
– Какие такие немцы? – удивился старик.
– Наверное, которых мы сбили, – ответил Мишка, показывая рукой на ружьё.
– Да шут с тобой, – растерянно произнёс Семёныч.
– Честно говорю, два лётчика, там, на берегу.
Старик взял ружьё и ссыпал в карман патроны.
– Где они, говоришь? – спросил он Мишку.
– Иди вдоль берега, там будет сваленное дерево. Они там, за ним, – ответил тот и показал рукой в сторону.
– Оставайся тут! – сказал Семёныч.
– Не, Семёныч, я с тобой. Я один боюсь.
– Цыц, сукин ты сын! Делай, что тебе велено. Спрячься за лодку. Я скоро! – прикрикнул Семёныч.
Ступая осторожно, старик вскоре увидел на берегу сваленное сухое дерево. За ним, как и говорил мальчик, были люди.
Прислушавшись, Семёныч понял, что это настоящие немцы. Один из них лежал на земле, второй по колено стоял в воде и что-то говорил.
– Эх, мать честная! – шёпотом произнёс старик.
Он лёг на землю, протиснув ружьё среди сухих веток поваленного дерева, прицелился и выстрелил. Перезарядив, Семёныч вновь прицелился. В это время в его сторону стали стрелять. Фриц, стоявший в реке, уже успел выскочить из воды и, отстреливаясь из пистолета, бежал в камыши.
Семёныч почувствовал резкий толчок в правый бок.
– Ловкий ты, гнида, но не уйдёшь, гад! – ругнулся старик, не обращая внимания на боль.
Выстрел. Бегущий споткнулся и упал лицом вниз.
– То-то же! – ухмыльнулся Семёныч.
Немец, лежавший на земле с перевязанной ногой, поднял руки вверх и что-то стал кричать. По всей вероятности, он сдавался.
Старик поднялся, стряхнул песок с рубахи, увидел багровое грязное пятно.
– Ах ты ж, едрит твою… – вскрикнул Семёныч и вновь почувствовал резкую жгучую боль в правом боку.
Отложив винтовку, он задрал рубашку. На теле была рана, из которой сочилась кровь.
– Вот будь оно неладно! – выругался старик.
Перешагнув через сухой ствол дерева, прижимая рану рукой, он направился к лежащему немцу.
Подойдя ближе, старик увидел, что живой немец лежит в трусах, а его правая нога ниже колена сильно опухла и была небрежно забинтована.
– Ich bin krank, ich schieße nicht! – кричал немец и показывал рукой на свою распухшую ногу.
Содрав рукав со своей рубахи, старик свернул его и приложил к ране в боку.
– Накинь портки, срамота! – произнёс Семёныч и швырнул ногой брюки немцу.
Тот торопливо, превозмогая боль, надел их.
Семёныч могучей рукой схватил немца за шиворот, поволок его по песку к лодке. Тот сразу стал орать и стонать. Но старик с упорством тащил немца вдоль берега.
Кинув его у лодки, он огляделся.
– Эй, ты где? – позвал он мальчика.
Из кустов выскочил Мишка, подбежал к Семёнычу, обнял его и заплакал.
– Ну-ну, хватит ужо. Ты лучше посмотри, брат, какой мы трофей взяли! – произнёс старик и пнул ногой немца.
Тот сразу обнял голову руками и жалобно заскулил.
– Вот они какие. Смотри и запомни. Других их не должно быть.
– Гитлер капут, Гитлер капут! – вопил немец.
– Что ты всё заладил, капут да капут. Давай-ка я тебя увяжу покрепше. Небось моему младшенькому годок будешь, – произнёс старик, распутывая верёвку.
Тут мальчик увидел большое багровое пятно на рубахе.
– Ты ранен? – вскрикнул Мишка.
– Да подранили меня чудок, – с сожалением ответил старик.
– Тебе больно, Семёныч? – с жалостью в голосе произнёс Мишка.
– Пособи лучше мне его увязать да в лодку скинуть, – ответил тот.
Связав немцу руки и погрузив его среди мешков, старик вытолкнул лодку в реку и с трудом перевалился в неё через борт.
– Ну-ка подложи под меня фуфайку, а то кровью рыбу замараю, – попросил он Мишку.
Усевшись удобнее, Семёныч взялся за вёсла и, преодолевая нестерпимую боль, стал грести.
– А до деревни далеко? – спросил малой.
– Да ужо скоро, если грести, то к полудню будем, – тихо ответил старик.
Прошло некоторое время.
– Всё, не могу, мочи нет, – устало произнёс гребец, опустив вводу вёсла. – Ты эта, малой, подай мне ружьё, а сам разрежь немчуре путы.
Взяв оружие, Семёныч с трудом пересел на другое место.
– Греби давай, а то… – крикнул он пленному, наставив на него ружьё.
– Hitler kaputt! Hitler kaputt! – запел свою песню немец и стал грести вёслами.
– То-то же! – ухмыльнулся старик.
– А он не убежит? – спросил Мишка, робко посмотрев на немца.
– Куда он убежит, ну ежели что, я ему покажу! – ответил старик и потряс ружьём.
Через некоторое время Семёныч лёг на мешки.
– Худо мне, ой худо. Не доеду я, – шёпотом произнёс он.
Мальчик обнял могучее тело старика.
– Семёныч, миленький, не умирай, ну пожалуйста! – сквозь слёзы, с надрывом просил он.
Старик закрыл глаза.
Мальчик взял ружьё и прицелился в немца. Тот бросил вёсла и закричал:
– Ich schieße nicht, Hitler kaputt!
– Мишка, не стреляй в него, не бери грех на душу! – послышался хриплый голос старика.
– Семёныч, родненький, я думал, ты… – мальчик вновь обнял одной рукой старика.
– Рано ты думал, – тяжело улыбнулся Семёныч.
Немец тоже обрадовался, что старик жив, и стал быстро работать вёслами.
Старик пристально смотрел на Мишку. В этом чистом облике он видел искупление всех своих земных грехов, в его глазах, наполненных слезами, болью, горем и одиночеством, он увидел погибших на войне сыновей, любимую жену и того скрипача в очках. Перед этой безгрешной детской душой он стоит, словно перед Всевышним, и держит ответ за всю свою долгую жизнь. Старик потянулся рукой и зажал в кулак свой нательный крестик.
– Мишка, прости меня, сынок, – произнёс Семёныч и поцеловал курчавую голову мальчика.
– За что, Семёныч? – удивился Мишка.
– Просто прости и всё, – спокойно ответил тот.
– Ну конечно прощаю, Семёныч, родненький! – плакал мальчик и обнимал могучую лысую голову старика.
– Ну вот так-то оно легче стало! – тихо сказал Семёныч.
И закрыл глаза.
Солнце садилось за горизонт, оставляя на воде алую полоску ряби. Вскоре река стала шире. Пологие берега, поросшие непроходимым камышом, сменились крутым яром. Течение становилось сильнее, и преодолевать его приходилось с большим упорством. Волны тихо раскачивали лодку. Они бежали из далёкого края, там, где маленький ручей давал новые жизни.
Могучее тело старика лежало в лодке. Молодой немец грёб вёслами и тихо всхлипывал. Мишка держал ружьё в руках и старался не выдавать своих слёз. Казалось, что за этот день он повзрослел на целую жизнь.
Об авторе:
Рассказы Платона Гарина впервые были опубликованы на страницах «Российского колокола» (http://ros-kolokol.ru/sovremennaya-proza/astrahanskie-rasskazy.html).
В настоящее время живёт в Краснодаре. C 2015 г. является постоянным читателем журнала. В ноябре 2020 г. стал победителем V Всероссийского литературного фестиваля-конкурса «Поэзия русского слова».
