СТРАНСТВУЮЩИЙ ЯСТРЕБ
Марине
В субботу 30 октября 2060 года Солнце над Парижем сияло на холодном небе от восхода до заката, и на Монмартре, который парижане называют просто Холм, было многолюднее, чем в предыдущие непогожие дни. Среди толп туристов и туземцев, наполнявших улочки и площади Монмартра разноязыким говором, глаз внимательного наблюдателя выделил бы трех дам, державшихся особняком. Неторопливость выдавала в них парижанок, но меж собой они обменивались впечатлениями на русском. Одна из них называла двух других Евой и Дашей. Cама же откликалась на имя Эльмара.
Даша, в бежевой душегрейке и такого же цвета макси-юбке, грузная, но подвижная, с пергаментной кожей морщинистого лица и чахлым узелком серыхволос на затылке, приязненно оглядывала людей, прислушивалась к Еве и Эльмаре, прикладывая к уху ладонь локатором – была, по-видимому, глуховата. Слова произносила душевно, тепло.
Ева макияжем скрыла пергамент, но не морщины. Высокая, сутулилась; однако выгибала шею, неожиданно напоминая загнанную породистую кобылу. Левую руку держала, не вынимая, в кармане ношеного джинсового кардигана. Правой – жестикулировала. На слух Ева казалась холодно рациональной, грубовато категоричной. Или хотела представляться таковой. Вместо слова «мужчина» употребляла слово «болт».
Эльмара выглядела явно моложе Даши и Евы. С подкрашенными губами, но без грима на скулах и веках, в короткой куртке оверсайз и открывавшем коленки бирюзовом платье. Голос Эльмары, низкий, контральто, звучал чувственно – не противоречил её лицу, сохранившему приметы прежней красоты, гармоничным пропорциям фигуры и светло-голубой радужке глаз. Бывалый моряк сказал бы, что глаза Эльмары бездонны, как рассвет над океаном.
***
Получасом раньше Ева, Даша и Эльмара посетили знаменитый Музей эротики на площадиПигаль. К белоснежной базилике Сакре-Кёр поднялись на фуникулере. Несколько минут смотрели на необозримый город с высшей его точки. Воткнутой в него метлой, разъехавшейся в основании, торчала Эйфелева башня. Вдали, левее золота Люксембургского сада, рисовался Нотр-Дам и его шпиль, возведенный после пожара 19 года.
– Paris c’est Paris, – вздохнулаЭльмара.
– Как летит время! – откликнулась Даша. – Ты окопалась тут сорок лет назад! Слава Богу, нас, подруг, не забыла. Любим тебя! Любим Париж! Любим Холм! Кстати, в твой день никогда сюда не поднимались.
– Сегодня поднялись, – пожала плечами Эльмара. – У меня здесь свидание.
– Я и смотрю! – изумилась Даша. – А оголилась! Как тебе удалось сохранить свои диво-ножки?.. Это платье раньше не видела.
– И не могла видеть. Я его не надевала никогда.
– Доисторического покроя и не по возрасту коротковато, – осторожно укорила Даша.
– Эльма всегда любила рекламировать свои ноги, – иронично усмехнулась Ева.
– Они того стоили, – невозмутимо согласилась Эльмара. – А платью сорок лет. Если быть точной – тридцать восемь.
Даша старчески игриво изобразила па танго:
– Свидание с дедушкой?
– С хищником, – ответила Эльмара.
***
Вниз от базилики три названные женщины спустились по лестнице – Даша насчитала двести сорок ступеней. Заглянули на площадь Тертр, где с подрамниками и этюдниками теснились десятки художников, зазывали туристов на предмет рисованных экспресс-портретов. Ева, Даша и Эльмара часто бывали на Холме, знали в лицо многих художников, не раз позировали им и теперь приветливо кланялись тем, кто привечал их.
– Этого парня вижу впервые, – движением головы Даша указала на художника неподалеку.
– Новичок, – согласилась Ева. – Симпатичный болт.
Даша перехватила взгляд Эльмары, спросила с шутливым подозрением:
– Приглянулся?
Эльмара прикрыла глаза ладонью, спряталась за спину Евы.
– Что такое! – встревожилась Даша.
– Подойди к нему. – Эльмара сжала пальцами её плечо. – Подойди… Закажи портрет.
– Закажи сама, – рассмеялась Даша. – Покрасуйся, девочка. А вдруг!
– Ну, пожалуйста, – выдохнула Эльмара. – Прошу тебя! И… как-то прикоснись к нему, что ли.
– В каком смысле?
– Ну, живой он?..
Даша дико взглянула на Эльмару, однако направилась к художнику, присела на стульчик напротив него. Ева и Эльмара ушли позировать к другим портретистам. Спустя полчаса собрались вместе. Даша доложила:
– Глаза синие. На русском, между прочим, общались. Сказал, что поклоняется Сальвадору Дали и Ренуару. Назвался Архипом Куинджи.
– Глупость, – отмахнулась Ева. – Ни один нынешнийхудожникне взял бы такой псевдоним. Он тебя разыграл.
– Может быть, – согласилась Даша. – Рисовал, но часто отвлекался, оглядывал толпу, как будто кого-то ждал. Смеялся по пустякам. Ему сорок лет.
– Смеялся? – глухо переспросила Эльмара. – Сорок?!
– Сорок. Сам сказал. Да, коснулась его руки, когда платила деньги. Живой, Эльма, живой. Только рука ледяная.
– Немудрено, – определила Ева. – Торчит тут часами на холоде. Между прочим, похож на… Помните, жил-был в наши младые годы голливудский актер Джонни Депп?
– Нет, похож на Киану Ривза, – возразила Даша. – Оба, царство небесное, на том свете. А насчёт моего Куинджи скажу: если долго смотреть в синие глаза молодого художника, можно обкончаться, и не раз.
– Уходим, – внезапно поторопила Эльмара. – Морозит меня…
– Надо выпить! – рассудила Ева.
По пути к выпивке Даша, Ева и Эльмара осмотрели Стену Любви, сложенную из 600 плит с единственной надписью на каждой и на всех языках мира: «Я люблю тебя». Утомлённые, вошли в ресторан «Aucadet de Gascogne». В заведении «У младшего из Гаскони» трех дам тоже знали, усадили за столик возле террасы. После двух бутылок шампанского Ева и Даша расслабились, развязались языки. Эльмара часто выходила на террасу выкурить сигарету.
С обслугой говорили на французском, но общаться предпочитали и здесь на старом русском, именно на том, с каким давным-давно прибыли в Париж. На нем, русском, они могли говорить о вещах, непонятных посторонним, и, кроме того, он позволял им спокойно материться. Сквернословили женственно. Их нецензурные выражения можно было принять за изящную словесность.
– В делах любовных руки болта ничто в сравнении с руками женщины, – заявила Ева, вдохновлённая, должно быть, Стеной Любви. – Мои предпочтения вам известны. Я промывала вам мозги не раз, но вы так и не врубились. Впрочем, сейчас поздно об этом.
– Об этом никогда не поздно, – оживилась Даша. – Мне нравится тебя слушать.
– А мне нравится вещать. – Ева иронично усмехнулась. – Мы все пришли на Землю зачем? Радоваться жизни. А в чем радость, Богом дарованная? В оргазме! Женщина хотя бы изредка должна вкушать его. Но лучше – чаще. Ещё лучше – множественный оргазм. Это как раз – моё. У каждой из нас – по-своему… Я предпочитала женщин, но вкруговую – бисексуал. То есть не против болтов я, не против. И среди них есть люди. Но сколько хлопот – найти виртуоза! К тому же в постели с болтом женщина теряет своё «я». Когда общаются женщины, они равноправны. И держат форму – трудятся в поте лица без дураков, чтобы достичь результата. Среди женщин уйма неудовлетворенных: невезучие, одинокие, стареющие, имеющие мужей-импотентов. Кроме того, в сочленении с женщиной болт испытывает оргазм всегда; женщина – далеко не всегда. По гамбургскому счету любовь женщины к болту – рутина. Космическая любовь – лесбийская. – Ева перевела дыхание: – Лесбийство не только физиология. Это – философия жизни… Нет в людском мире извращений. Естественно всё; нужно только разгадать подоплеку поворотов каждого из нас от камня на распутье: налево, направо, прямо… Кстати, я ещё не поставила точку. Но мне уже не нужен никто. Вибраторы превосходят и женщин, и – на порядок – болтов. Я иногда и сейчас вибрирую. Даша тоже что-то еще вроде бы чувствует при виде, к примеру, её сегодняшнего художника. Если не врет. – Ева прикрыла ладонью кисть руки Эльмары: – А как ты, дружочек?
– Ей хватало оргазма в стихах, – подсказала Даша.
– Извини! – возразила Ева. – Эльма объехала нас обеих. Ловила сексуальный кайф в своих поэзах и не проходила мимо живых болтов.
Эльмара слушала рассеянно, обмолвилась:
– В молодости я как-то не думала, что постарею. Не хотела думать. Или, может, не хватало воображения. И всё пыталась определить, что такое счастье. С годами истина явилась сама.
– Да, – согласилась Ева. – Счастье – это молодость.
– Счастье – это любовь, – встрепенулась Даша.
– Ни то, ни другое, – опровергла подруг Эльмара. – Счастье – это влюбленность.
– Не поняла, – проворчала Ева. – В чем разница между любовью и влюбленностью?
– Сейчас, – сказала Эльмара, – мы говорим о сердечной привязанности людей. Так вот, любовь – это Солнце. Влюбленность – вспышка на Солнце. Любящие – горят. Влюбленные – пылают. Толкователи считают, что любовь весомее влюбленности. Да, любовь горит устойчиво; влюбленность – вспыхивает, чтобы погаснуть. А если не гаснет! Влюбленность – которая не гаснет – ярче любви.
– Так и не поняла, – настояла Ева. – И вообще, умствуешь к чему?
– Не умствую. Знаю. Из первых рук. Хотя и не из своих. Счастье – это негаснущая влюбленность… Но и ты права насчет молодости. Нет ничего страшнее старости… Восемьдесят! Жуть! Сегодня мне стукнуло восемьдесят.
– Мы ровесницы! – застонала Даша. – Тактебе-то не дашь и шестидесяти. Как сохраняешь себя? Гены, наверное? Или что? Поделись секретом… Ну, ладно, ладно. Всё тебе прощаем в твой день. Но развлеки нас. Одурмань, Эльма. Своими стихами. Или расскажи что-нибудь из былых похождений.
– О моих романах я рассказывала сто раз.
– Поищи в заначке, – попросила Ева. – Поройся. Вспомни сокровенное. По случаю дня рождения.
***
Эльмара расслабилась в кресле, подняла бокал, прислонила к виску:
– Сегодня можно вспомнить сокровенное, хотя и больно…
– Если больно, расскажи о пикантных деталях бытия со своим Персивалем, – небрежно произнесла Ева, разглядывая ногти на пальцах.
– Табу! – осадила Еву Эльмара. – Мы тут глотаем шампанское и жуем на деньги, оставленные мне как раз Персивалем. Он упокоился, и о нем только хорошо или ничего. Вы должны молиться на него за то, что вытащил вас из Руины на своей чудесной «Сессне».
– Мы и молимся, – склонила голову Даша. – Во всяком случае – я молюсь. Ева там, на востоке, заправляла в юридической конторе, а я последние годы сидела за кассой в супермаркете. Не ждала уже никаких светлых сюрпризов. Спасибо Персивалю, царство ему небесное. Нас не отрицал. И тебя, само собою, обожал… Правда, ты хотела еще детишек, кроме Дениски.
Эльмара отмежевалась от Даши ладонью:
– Лучше вернемся к моей заповедной истории. Боксер, моряк, писатель, журналист, художник. Да, и горнолыжник.
Даша загнула пальцы:
– Их было шестеро?
– Без шуток, – поморщилась Эльмара. – Боксер, моряк, писатель, художник, журналист, горнолыжник – в одном лице. Еще он летал на дельтаплане.
– Меж нами памяти туман, наверно только дельтаплан поможет мне, – дребезжащей песенной слезой откликнулась Даша. Загнула седьмой палец: – Крылатый.
– Всего не вспомню. – Эльмара взглянула в окно террасы. – Художником он был для себя, попутно с другими своими забавами. Я видела несколько его рисунков. Уверенная рука. Живописи не видела. Говорил, что оставил свои акварели в разных домах, у родичей, друзей и подруг. Но профессионально построил себя в литературе, в прозе. «Настоящему Писателю и настоящему Мужчине». Так я подписала ему мой третий поэтический сборник.
– Настоящему мужчине? – Ева мигнула Даше: – Круто, видно, ублажил.
Примечание Евы Эльмара пропустила мимо ушей.
– Услыхала о нем впервые в 12 году. Мне было тридцать два. Он собирался лететь в Штаты с намерением добыть там яхту секонд-хэнд. Я встретилась с ним накануне его вылета.Позвонила, попросила подписать один из его романов, купила его раньше. На титуле книги он поместил свой портрет. Схитрил – под молодого. Там ему было не больше сорока… Роман меня тронул. Потрясающая мужская линия. Но о женщинах, насколько я сообразила, он понятия не имел, хотя имел женщин, судя по роману, немало. Как-то так… Да, пришел на условленное место. Подписал мне книгу. Я намекнула, что тоже пишу, только стихи. Он сказал, что мои стихи наверняка хороши, потому как женщина с такими глазами не может писать плохо.
– И ты забалдела, – отметила Ева.
– Нисколько. – Эльмара помолчала; ворошила, видно, быльё. – Не догадаетесь, что было дальше.
– Чего гадать, – отозвалась Ева. – Любовь обыкновенная. Ordinariusdiligitis.
Эльмара провела пальцем по кромке бокала, прислушалась к тонкому пению:
– Любовь невероятная.
Ева сосредоточилась. Даша скрестила ладони, прижала к сердцу:
– Грандиозная!
– То, что вы, девочки, имеете в виду, – прояснила Эльмара, – второе значение слова «невероятная». Первое значение – невозможная.
– Какой придурок отказал бы тебе? – удивилась Ева.
– В тебя влюблялись навсегда, – с обожанием подтвердила Даша.
– Слушать будете? – строго вопросила Эльмара.
– Да-да! – хором отозвались Ева и Даша.
– Купил в Бостоне старую яхту, – продолжала Эльмара, – парусную. Ввалил в неё все свои сбережения и всё от продажи наследства матери, дачного дома, двух машин. Пересек на яхте Атлантику и пригнал свой кораблик в наш город, в яхт-клуб. Об этом написал книгу, и она вошла в пятерку лучших книг страны.
– Красивый? – затеплилась Даша.
– Handsomеman, – ответила Эльмара. – Так именуют, как вы знаете, мужскую красоту англичане. А в деталях – средний рост, худой, плечи шире бедер, черты лица правильные, но жесткие, глаза синие, на личности недельная щетина.
– Брутальный мачо! – шепнула Даша.
Эльмара повела пальцем перед её носом:
– Я всегда жила своей жизнью. Он интересовал меня ровно настолько, насколько поставлял мне поэтические образы.
– И потому ты решила добыть очередной трофей, – насмешливо поджала губы Ева.
– Да нет же, – нахмурилась Эльмара. – Я не пыталась его обольстить. Позже встречались случайно. Но как раз вышла моя книга стихов, и в ней были рифмы о морях-океанах; тем самым касались любого морехода… Там, в стихе, имели место синие глаза героя, и у моего писателя-художника, говорю же, глаза были синие. Случайные совпадения. Но кто-то сказал ему, что именно с него я написала то стихотворение.
Ева подняла крашеные нити бровей:
– И?
– Он не откликнулся.
– Как посмел! – взъерошилась Даша.
Эльмара скользнула по ней взглядом:
– Мы часто пересекались с ним в том же яхт-клубе, и он был приветлив. Но не более.
– Ну в самом деле! – вспыхнула и Ева. – Что за чурбан! В тридцать два ты была изумительно хороша.
– Позже, – сказала Эльмара, – я написала стих, посвященный ему непосредственно.
Ева глотнула из бокала:
– Зачитай.
– Не помню. Насчет того, что я его хочу.
– Ого! – одобрительно воскликнула Даша. – Голосила уже открытым текстом?
– Не пугайся. Как бы так выразиться, чтоб вы сообразили. Моего морехода-писателя я попросту употребила. Попользовалась его образом для своих поэтических блужданий. Поняли? Что-то вроде метафоры, обман. Я вовсе его не хотела… Меня вела и заводила в этой жизни только поэзия… В те времена процветала социальная сеть – фейсбук. Ну, вы помните.Поместилая свои рифмы на этот самый фейсбук. Но мой мореход не заметил. Или не захотел заметить.
Даша защитила морехода:
– Может, он гомик был?
– Он был гетерос, – холодно отозвалась Эльмара. – Дважды женатый, дважды разведенный. И странник. В слове «странник» тоже скрываются два слова: «странствующий» и «странный». Замечали?.. Лучше моря для моего художника мог быть только океан. Так говорил он. Метил обойти под парусами вокруг света. Это, мол, супергероин. Но вот тут как раз странничал. Паруса были его слабостью, но мечтал он – так говорил – осмотреть Шар с высоты птичьего полёта: пролететь над океанами и материками на собственных крыльях… Испытал восторги на дельтаплане, должно быть… И я посоветовала ему перевоплотиться в альбатроса. Он согласился, что эти птицы прекрасны в тысячемильных перелетах, но заметил, что на суше они беспомощны, постыдно уязвимы, и об этом хорошо сказано у Бодлера, в «Цветах зла»…Писатель же мой хотел бы воплотиться в ястреба, поскольку, мол, характером он ястреб – предпочитает одиноко парить, высматривать сюжеты и разбираться с ними до костей клювом и когтями.
– Как его звали? – спросила Даша.
– Мне нравилось называть его Ястребом… На фейсбуке он и вправду, может быть, меня не заметил. Вообще не любил фейсбук. Эта хреновина, по его словам, только отнимала время. Для меня же фейсбук был одной из возможностей выплеснуть на публику то, что кипело во мне.
– Желала себя, любимую, показать, – кивнула Ева. – Ты у нас всегда была самовлюбленной. Мы все такие, но ты себя ох как обожала. Сколько лет пролетело, а я помню обрывки из рекламы твоей первой книги. Главная героиня переменчива-де, как море, сама стихия, страстность и в то же время – покладистость. Так вот, дорогая, насчет покладистости – перебор.
– Но зато переменчива, как море! – вышла из положения Эльмара. – Вы же знаете, почему отец дал мне моё имя. Ястреб разгадал, что оно от испанского «elmar» – море.
– Ну, дальше, дальше, – поторопила Даша. – Я начинаю возникать.
– В девятнадцатом году Ястреб собирался в Грецию, – продолжала Эльмара. – Каждую осень брал в чартер яхту за бугром, на пару недель. Яхте из Бостона было сорок четыре года, но Ястреб души в ней не чаял, говорил, что судно тем надежнее, чем старше. Корпус яхты, построенный по старым технологиям на основе эпоксидной смолы – Ястреб не раз втолковывал мне это, – был вечным… Но в ежегодных южных морях свою яхту Ястреб не использовал. Только для того, чтобы добраться на ней хотя бы до Греции и вернуться, требовалось не меньше месяца. С арендой же чартерной яхты не было проблем: авиарейс – и – на месте. Ястреб имел сертификат яхтенного капитана. За аренду не платил. Его, по сути, нанимали как шкипера. Так и странствовал. В том числе иногда и со своими наследниками. От первой жены у Ястреба была дочка, от второй – двое сынков.От первой жены улетел сам, вторая ускакала от него в 2005. Вообще-то, судя по его романам, он был еще тот Ястреб – парящий над девочками. Но, если влюблялся высоко, – на долгие годы. По его словам, так случилось с ним дважды, и каждая такая влюбленность была длиною в жизнь – то есть он прожил две жизни; и обе небесные влюбленности вышли ему боком. Влюбленность заоблачная, по его, опять же, словам, это дорога из рая в ад.
– И ты, беспощадная Сирена, пожелала, – заметила Ева, – втащить его в райский ад третьей жизни.
Эльмара неуверенным жестом отвергла догадку Евы.
– Так он был свободен, – сообразила Даша. – Не понимаю. Почему не ринулся на тебя с когтями и клювом?
– В октябре 19 года мне исполнилось тридцать девять. Ястребу – еще в июне – восемьдесят.
***
– Мать т-твою! – качнулась Ева, расплескав из бокала шампанское. Но тут же вернулась к своей ироничной позиции: – Насколько знаю, ястребы живут лет пятнадцать. Твой был долгожитель?
– Именно, – в тон ответила Эльмара.
Даша уронила руки на колени:
– Ну, дела! Чего ж ты сразу не… Ястреб был дедушкой.
– Не вздумай больше называть его дедушкой, – раздражилась Эльмара. – ОнбылHandsome, я же говорила. Человек без возраста. Я, между прочим, как-то спросила его, что это значит. Ястреб объяснился так же странно, как с крыльями, – сказал, что он язычник, и море дарит ему магическую благосклонность Посейдона: долгие годы шатаясь на яхте по водам, замечал, что в море его время не только останавливается, но – идет вспять. Особенно, мол, приметил это в дни и ночи трехмесячного перехода из Бостона.Буквально помолодел, на эти же три месяца. Так ему показалось. Говорил мне об этом и посмеивался… Да, настроился в октябре на Грецию. В начале сентября мы в очередной раз нечаянно столкнулись с ним в яхт-клубе, и он пригласил меня прогуляться на его яхте. Ясный день. Солнце. Остров. Стали на якорь. Я разделась, купалась. Там, на яхте, попросила объяснить, что такое океан. Ястреб сказал, что словами красоту и величие океанской пустыни не выразить и не влюбиться в океан невозможно. Тут же добавил, что я давно поселилась в его душе и он боится влюбиться и в меня. Это, мол, самое страшное для него сейчас, на краю, – влюбиться… Сказал и засмеялся. Часто смеялся беспричинно… Мы прогулялись на яхте и расстались.
– Это не всё, – твердо подала голос Даша.
– Я написала Ястребу на фейсбуке записку, – сказала Эльмара. – Просила пригласить меня на яхту с ночевкой. Без заигрываний.
– О-о! – всколыхнулась Даша.
Ева прищурила глаз:
– Пригласить на яхту с ночевкой! Без заигрываний? За кого нас держишь, Эльма!
– И что? – вопросила Даша.
– Пригласил, – сказала Эльмара.
– И что?! – повторила вопрос Даша.
– Я всё отменила. Эсэмэской.
Ева досадливо смахнула со стола салфетку:
– Ты в своем амплуа, переменчивая наша и покладистая.
– Но он вызвонил меня, – продолжала Эльмара. – Настаивал. Что-то бормотал. Видно, я вогнала его в стресс. Чтобы смягчить удар, сказала ему в телефон: «Я вас люблю».
– Оба-на! – вскинулась Ева. – И что он?
– Гробовое молчание. Воспарил, видно, Ястреб. Пришлось объяснить, что люблю его по-человечески.
– Это мне в тебе знакомо, – нахмурилась Ева. – Но ведь ты была уже взрослой девочкой. Дарить болту священные слова под любым соусом – игра в перспективу.
Эльмара пожала плечами:
– Опомнись! Тридцать девять и восемьдесят! У нас не было будущего… Он убыл в Грецию. Когда вернулся, позвонил, и я сказала, что хотела бы его видеть.
Ева нахмурилась:
– Это уже подловато.
– Да, черт знает что… – согласилась Эльмара. – Мы встретились с ним в кафе, поговорили. Оба его сына жили в Киеве, а он маялся в квартире один. Пригласил к себе – побыть пару часов хозяйкой в его доме. Так и сказал.
– Наметил поиметь! – радостно дрогнула Даша.
– Его дом оказался берлогой холостяка – убитая двухкомнатная обитель. В прихожей рвань обоев – прорехи Ястреб заклеивал своими рисунками. Облущенная плитка в ванной. В комнатах на полу и на столах разбросаны книги. Не по мне – с моей вылизанной тройкой. Ястреб угощал меня коктейлем собственной выделки. Пил вместе со мной. Предложил остаться у него в ночь. Я набралась его коктейля, да. Колебалась. На то время уже семь лет была в разводе, дома меня никто не ждал. Мой сынок Дениска, ему тогда было двенадцать, вполне самостоятельно мог отужинать и лечь спать. Ястреб сидел рядом, ласкал рукой мои ноги – от ступней до коленок. Выше не вторгался.
– Не вторгался! – расцвела Даша. – Как сказано, Эльма! Умеешь взволновать.
– Спасибо, – приняла почести Эльмара. – Легонько поцеловал меня, и я не противилась. Но тут ошибся – наехал всерьез, с зубами. Я шарахнулась от него. Заявила, что ухожу. Он вызвал такси. Чтобы не слишком обидеть его, обняла. И он зажал меня жестоко, и я опять отбилась с воплем, что, мол, хотела обнять его просто, по-человечески.
– Ну да, да, по-человечески, – исказилась Ева. – Тошнит уже.
– Он потерялся, что-то блеял, – сказала Эльмара. – Проводил меня, посадил в такси. Назавтра прислал сообщение, просил простить: тринадцать лет, мол, был в простое и потерял квалификацию. Я ответила, что не сержусь вовсе.
– Восемьдесят, – пробормотала Ева. – Наверняка импотент.
Эльмара жестом опровергла её.
– Ты же его не испытала, Эльма, – рассудительно вмешалась Даша. – Как могла знать?
– Могла… Яхту он уже поднял из воды на сушу, на зимовку. Пригласил меня пройтись по берегу. Прошлись, и Ястреб сказал, что в сентябре, на яхте, наврал мне, то есть не боялся влюбиться, а влюбился уже давно, семь лет назад, когда подписывал свою книгу и заглянул мне в глаза.
– Увяз ястребок, затонул в твоих топазах, – обронила Ева.
Даша потрясла кулачками, бледными, с синими прожилками:
– С первого взгляда!
– Признался, – продолжала Эльмара, – что семь лет считал своё положение безнадежным и держал себя в узде. Но не удержал – после моей просьбы пригласить на яхту с ночевкой. Сказал это и предложил быть его женой. Ни много, ни мало. И спутницей в плавании вокруг света. На выход в Средиземку деньги, мол, найдет, а дальше можно будет пользоваться помощью сочувствующих и морского братства на всех берегах. Завлекал экзотическими берегами и странами, какие увидим во время кругосветки. Я спросила, что он будет делать, если я окажусь строптивой или наскучу ему. «Выкину за борт». Так сказал.
– Испугалась? – спросила Ева. – Ты говорила, что Ястреб часто беспричинно смеялся. Со сдвигом был?
– Не испугалась. Я ведь не представляла, что это такое – плавание вокруг света. Не испугалась, но отказалась. Не приняла всерьез. За всеми разговорами Ястреба скрывались двусмысленности.
***
В октябре девятнадцатого года я готовила к изданию очередную книгу стихов, и Ястреб напросился посмотреть мою рукопись, дать свои замечания. С этой целью побывал у меня дважды – взял рукопись и через пару дней вернул. Когда пришел первый раз…
– Надеялся все-таки поиметь, – опередила Эльмару Даша.
– Не зуди! – шикнула на неё Ева.
– Ну молил же о любви? – настаивала Даша.
– Он никогда ни о чем не молил, – сказала Эльмара. – Не молил. Хуже – клевал иносказаниями: о том, что женщина – без искусственных тряпок – есть живая частица Мирозданияи он мечтает о прикосновении ко мне, к обнаженной натуре. Как художник. Когда пришел второй раз с рукописью моей книги и своими советами, заявил, что живет в ожидании мига, когда я призову его возгласом: «Иди ко мне!» Изрек эти словеса, а я сказала, что внимательно слушала его и наблюдала за ним, и то, что в его восприятии «любил», для меня «хотел», не более. И что у меня избыток хотящихи я нередко отдаюсь им в спортивном стиле только потому, что с долгими паузами без секса впадаю в психопатию.
– Зачем так грубо?! – ахнула Даша.
Ева убрала за ухо прядь волос:
– Ты, Эльма, могла бы с аксакалом побить все свои рекорды. В самом деле – так унизить Ястреба? Семь лет душевного пожара! Или он врал? Ты ведь женщина – должна была чувствовать, врет он, рассказывая, что запал на тебя семь лет назад, или говорит правду.
– Я и чувствовала. Он говорил правду.
– Если так, его семилетнее воздержание как раз должно было закончиться срывом – когда он набросился на тебя в своем доме.
– Ну да, да.
– Зачем же обидела своими спортивными сексами? Хотела, чтоб Ястреб улетучился?
Эльмара подняла бокал, оценила цвет:
– Нет… Он обиделся, но не ушел.
– Знаю, как Ястреб действовал дальше, – сказала Ева. – Обрушил на тебя золотой дождь – решил оглушить если не обухом, то подарками. Жил-был художник один, домик имел и холсты…
– Домик он продал давно, – напомнила Эльмара. – Даже два домика, и машины. Вам это уже известно. И еще влез в долги. Всё, чтобы купить яхту. Всю жизнь гонялся за собственной яхтой. Купил её. И стал нищим – как уже говорено. Но 30 октября, в день моего рождения, подарил мне мой знак зодиака – скорпиончика; и несколько книг, и эсэмэску с тремя словами, как на Стене Любви; и предложил взять меня с собой в южные моря на чартерную яхту. Оговорил, что, если не хватит денег на чартер, продаст свою яхту. И еще письмо подарил. Писал, что я его Катастрофа, что он благодарит Бога за эту Катастрофу, что я необыкновенна, что от моих глаз не отвести глаз, что прикосновение к моим ногам обжигает, что я творю свой мир в поэзии, что умею плакать и что безумно ему желанна.
Даша расплылась по столу бюстом, упакованным в отороченную мехом душегрейку, уронила голову на руки. Сквозь редкую поросль серых волос, начёсанных один к одному, просматривалась краснеющая пятнами почва. Прошептала:
– Боже, как хорош… Неужто в восемьдесят можно быть таким!
– Всё ж мне досадно было, признаюсь, – продолжала Эльмара, – что никогда в трезвом виде Ястреб не падал передо мной на колени со слезными мольбами. Так и сказала ему как-то: «Ты плакать-то умеешь? Плачешь когда-нибудь?» Он ответил, что мужской плач слишком интимная процедура и что публично плакать могут только актеры, но что он плачет наедине с собою, плачет счастливый, оттого что я есть. И часто повторял мне, смеясь, что он Горец. Намекал на свою вечную боеспособность… Что толку! Я не велась.
– Эйджизм, – обронила Ева. – Дискриминация ближних по возрастному признаку. Между прочим, кровь у Ястреба была не последней пробы, раз служила ему исправно до восьмидесяти. Ты, Эльма, никак не могла принять Ястребиного богатства – его лет.
– Вовсе нет! – взроптала Эльмара. – Но и да! Я хотела еще детей, и мужа, отца им, детям, и не на год-два… В ноябре, или в декабре, не помню, Ястреб сбросил мне на имейл письмо второе. Опять говорил о мечте прикоснуться к живому Мирозданию, но уже и гладил меня против шерсти, и я озверела, ответила ему, постаралась опустить ниже плинтуса – посоветовала мечтать, как мечтается, и приказала никогда не давить на меня. Он, понятно, заскучал… Говорю же, я искала брак, а не миф… И открыто сказала об этом Ястребу… Но он был начеку и, чтобы сбить меня с позиции, предложил в подарок свою яхту.
– Неплохо! – изумилась Ева. – Гонялся за нею всю жизнь. Добыл. И дарить тебе?!.. Сколько стоила яхта?
Эльмара помолчала, вспоминала, должно быть:
– По словам Ястреба её оценили на таможне в Одессе в пятьдесят пять тысяч баксов. Когда он сказал, что дарит мне яхту, мне показалось авантажным изобразить себя оскорбленной: заявила, что я не проститутка, и меня не купить даже за пятьдесят пять тысяч баксов. Ястреб, смеясь, заметил, что не предлагал бы мне и пятьдесят пять лимонов, если бы они у него были, – потому что я бесценна; и что он не покупает меня, но просто дарит кораблик, и, если яхта станет для меня обузой, я смогу потопить её на хорошей глубине одним движением руки. Привел меня на яхту, показал, как потопить. Чтобы уйти от этого разговора, я сказала, что в детстве мало играла, потому что приходилось присматривать за младшим братом, и сейчас люблю играть, по-детски, и подарок Ястребасчитаю детской игрой.Тут же он со своей усмешкой заявил, что я права и что его предложение есть детская игра, но он намерен сыграть всерьез: яхта против ночи.
– Ему снесло крышу, – вынесла приговор Ева. – Мученик. На кресте нереальностей. Судя по твоим рекомендациям, не гнилой. Надолго, говоришь, влюблялся дважды и прожил две жизни? Понимаю. С тобою на него свалилась третья. Он был мученик, Эльма… Я начинаю его чувствовать.
– Его могла чувствовать только я.
Ева насмешливо согласилась:
– Ястреб называл тебя необыкновенной. Выглядел – по твоим словам – молодым. Но всё ж не Горец и не Вечный Жид. Ты же искала брак реальный. Ты такая, как все, Эльма. Обыкновенная. Чем приворожила Ястреба?.. Он тебя выдумал… Кстати, бывали у него возможности добраться до прочих обнаженных натур?
– Летом он зарабатывал прокатом, – сказала Эльмара. – Поднимались к нему на борт и мужчины, и женщины, разных возрастов. И наверняка бывали предложения. Я говорила ему об этом. Он смеялся… В общем, я как-то отвертелась и от игры Ястреба с его яхтой против моей ночи.
***
Даша заказала очередную бутылку шампанского. Молоденький гарсон вскрыл её элегантно, влёт.
– Merci. – Даша ласково улыбнулась гарсону. – Nousvousaimonsgamin. – Склонилась к подругам. – Слава Богу, еще чему-то радуюсь.
– За это и выпьем! – Эльмара подняла бокал, пригубила. – Etparamour… Нет, я была для него необыкновенной. Буквально не помню, но однажды он сказал мне примерно так: «Я уже давно послал бы тебя, если бы ты была обыкновенной. Но чем больше погружаюсь в тебя сердцем, тем необыкновеннее ты мне кажешься,и тем самым я погружаюсь в тебя еще глубже и неотвратимее. Нехорошее ощущение – как будто я провалился под лед и не нахожу дыры для спасения. Мне мало одной ночи. Мне нужен хотя бы обманный шанс быть с тобою до последнего дня. Обмани обещанием».
Даша напряглась, как бы желая помочь Эльмаре подарить обман Ястребу. Эльмара приметила это, улыбнулась углом рта:
– Я сказала, что у него нет шансов…
– Удар в солнечное сплетение, – отметила Ева.
– Да, – согласилась Эльмара. – У меня был друг, с которым я познакомилась, между прочим, в том же двенадцатом году. Бизнесмен средней руки. Мне было удобно с ним, как с мужчиной, и ему – со мной. Мы встречались, когда хотела я или когда хотел этого он. О моем друге я сказала Ястребу с целью, чтобы не наезжал на меня со своими безумными желаниями. Он же отвечал, что у него с моим другом равные права, если иметь в виду двенадцатый год, но что только он, Ястреб, достоин меня, потому что влюблен, и это с ним до последнего вздоха, как у Сенеки с его «пока дышу, надеюсь»,в то время как моему другу я лишь удобна, то есть друг этот никогда не предложит мне руку, как бы я ни унижалась, преследуя эту цель, поскольку моему бизнесмену, удобно, опять же, сохранять статус кво… Подобные рассуждения раздражали меня, и я обрывала Ястреба словами: «Меньше текста!» Он отвечал тем же, когда я обращалась к нему, и я говорила в сердцах, что мы не могли бы прожить вместе и трех дней. Ястреб же предложил мне всё же прожить вместе три дня и посмотреть, что из этого выйдет. Предложил, смеясь. И я спросила, зачем он всё время смеётся? Ястреб ответил английским: «I laugh fornot to howl».
– Смеюсь, чтобы не выть, – кивнула Ева. – Всё понимаю.
– Не всё, – покачала головой Эльмара. – Я искала подходящего мужа, да. Особые надежды возлагала на упомянутого бизнесмена. Однажды он предложил мне в очередной раз проветриться – съездить на пару дней в местный дендропарк, туристический. Когда вернулись, Ястреб спросил меня, были ли мы близки с моим другом там, в нашем коротком путешествии, и я ответила, что как же могли не быть близки, если провели ночь в одном отеле… И Ястреб примолк. Но вдруг всплыл, рассказал, как много лет назад жил в частном доме и у него были два пса – кобель и сука. Дружили. Кобель наверняка считал суку своей подругой. Ястреб – так он рассказывал – держал кобеля в будке на цепи, а суку – рядом, в вольере, потому как у неё началась течка. Однажды, возвращаясь домой, услышал собачий вой, ужасный. Угадал, что воет его кобель. Поспешил и увидел. Кобель выл и грыз цепь, на неё из псовой пасти стекала кровь, а в вольере – на глазах кобеля – имел его суку залетный доберман. Ястреб рассказал это и опять примолк. Я спросила, к чему собачья история. Ястреб ответил вопросом на вопрос: «Не слышала ли я его, Ястреба, воя, когда развлекалась там, в путешествии, со своим другом?»
***
– Он называл меня разными именами…
– Нецензурными, – усмехнулась Ева. – И еще сукой.
– Сукой я называла себя сама. Ястреб называл меня Морем, Музой, Жизнью… Еще в девяносто четвертом году прошлого века он побывал в Париже, потолкался здесь, на Монмартре, среди художников. Пытался получить во Франции вид на жительство, мог бы зарабатывать карандашом. Не раз говорил мне, что он больше художник, чем писатель, и как художник обожает Монмартр, считает его святилищем, магическим. Только чудотворное место могло, мол, породить такой табун гениальных художников… Но вернусь к нашему году, девятнадцатому. Мы продолжали встречаться, иногда. Я не макияжилась перед встречей с Ястребом, чтобы не распалять его еще больше, и он замечал это, но говорил только, что я не нравлюсь ему в джинсах. Он видел фотографии, где я была в платьях. Особенно его тронуло фото на обложке одной из моих книг, где я была в платье пурпурного цвета, и просил предстать перед ним, Ястребом, в нем живьем, и мне пришлось сказать, что это платье шила для определенного человека. Ястреб пожелал, чтобы я сшила платье только для него. Глупо настаивал… И всё ж таяло расстояние между нами. Я уже открыто говорила с Ястребом обо всем, как с родным. О том, что надеюсь на светлое будущее, что не вижу себя без поэзии, что хочу еще детей. Ястреб – пуганый – не прикасался ко мне, но однажды заявил, что может наклепать мне детей, сколько пожелаю, и мне пришлось объяснять ему, как несмышленышу, что детей нужно не только клепать, но и растить, и ставить на ноги.
***
Перед Новым годом Ястреба свалил сердечный приступ. Рассказал мне потом, что был дома один, как обычно, и отключился. Пришел в себя на полу. Как-то поднялся, нащупал таблетку… Кое-как перетащился через Новый год. Держался в январе. В феврале сдался в областную кардиологию.
Ева хмыкнула:
– К тому шло.
– Я испугалась, – сказала Эльмара. – Были у меня знакомые господа, и я просила их переправить Ястреба в местный Кардиоцентр. Переправили. Сделали ему стентирование, недешевое по тем временам. А Ястреб ведь был нищим. Как, кстати, в то время и я. Но он имел немало приятелей среди журналистов и яхтсменов. Сбросились ему на карту. И я внесла толику. Навещала его. Была с ним на связи постоянно… Но тут как раз подоспел Персиваль. Через инет с ним познакомилась, вы знаете и это… Так получилось. Ну, так получилось!.. Написала Ястребу на имейл. Эту записку сохранила, прочту оригинал. – Эльмара вынула из сумочки девайс, скользнула пальцами по дисплею, прочитала: – Явстретила человека, которому хотела бы дать шанс принять мои сложности. Просто пожелай мне счастья. Потом я обязательно всё расскажу тебе. Слышать твой голос сейчас выше моих сил.
Ева хрустнула суставами пальцев:
– Где наврала, Эльма? Полтора часа толкуешь, что не хотела его, не заигрывала с ним, а сейчас, оказывается, «слышать твой голос выше моих сил».
– Я его любила, говорю же. Любила по-человечески.
– Достала уже своим почеловеческим! – возмутилась Ева. – То есть он мечтал быть с тобойне по-человечески. Или по-нечеловечески… О! Минутку!.. Он был тебе противен!
Эльмара встала, вышла на террасу, закурила, торопливо затянулась, вернулась к столу:
– Еще в нашем начале Ястреб как-то сказал, что не понимает, почему я так обхожусь с ним, и тоже спросил, противен ли мне: да или нет. Я сказала: «Нет». И он в отчаянии бросил: «Не понимаю! Зачем же мучишь меня?»Я ответила: «Ты мучишься сам – я же к тебе равнодушна».
– Очередной страшный удар, – кивнула Ева.
Эльмара пожала плечом:
– Но он и тут устоял: «Да, я мучаю себя сам. Но это держит меня на плаву. В моих муках я – счастливчик».
– Своему французу ты предалась без любви! – оскорбленно возвестила Даша.
– Чего ты при*балась со своей любовью! – оборвала Дашу Ева. – В поисках брака женщине нередко приходится отдавать себя болту без любви, рожать ему детей и быть ему верной. В чем состав преступления?
– Из Кардиоцентра его выписали в конце февраля, – продолжала Эльмара, – а эту записку я сбросила ему 3 марта. Он написал: «Будь счастлива». И – ни звука. Но тут как раз праздник. Я не опасалась, что Ястреб сделает себе что-то дурное. Он не должен был уйти, потому как я-то была жива. Но молчал. И 8 марта я набрала его сама – поздравь, мол, меня. Он спокойно ответил, что не хотел тревожить, что всё понимает и желает мне счастья. Но не удержался в своей геройской позе и настоял на встрече, сказал, что хотел бы увидеть меня, когда толпа моих поздравителей схлынет. Я согласилась. И он явился с розами и бутылками. Сидели на диване, за столиком. Пили. То есть Ястреб еще не пил после своего сердца. Я упилась. Но помню, помню, как Ястреб спросил внезапно после долгого молчания: «Могла бы ты любить меня, только меня, не по-человечески, а по-божески, с обожанием и страстью, душой и телом, если бы мне было не восемьдесят, а сорок?»
– Ну? – склонилась к Эльмаре Ева. – Как ты извернулась?
– Могла бы любить душой и телом. Так ему ответила… Он потянулся ко мне, но сдержался, встал, отошел в сторону. Встала и я. Обняла его. По-человечески.
Ева опустила на стол кулак, но Эльмара возложила на него свои руки, успокоила.
– Обняла. Просто обняла. И он стоял тенью, беззвучно… Сказал тихо, что мог бы стоять так со мной до конца своих дней.
– Тенью? – покачала головой Ева. – Беззвучно? Что-то не похож твой Ястреб на ястреба.
– Ястреб, – утвердила Эльмара. – Но я его приручила.
– Могла бы из него веревки вить.
– Мы же не имели будущего! Он это знал. И не желал знать. Жил так, как будто у него была в запасе вторая жизнь. То есть третья… – Эльмара замерла, теряя нить. Нашла её: – И я уже не смогла играть равнодушие – сказала ему, что меня преследует только один вопрос, который и раньше звучал во мне, и сегодня особенно: как и зачем Всевидящий мог допустить наше несовпадение во времени; и я часто думаю, что Он несправедлив ко мне; но, наверное, нужно быть Ему благодарной за то, что имею… После этих моих слов о несовпадении во времени Ястреб замер, как будто столкнулся с Откровением, и произнес внятно, что я нужна ему вся навсегда, что он не намерен смиряться пред моим Всевидящим, и напомнил, что для него в море время идет вспять; и он уйдет в мировой океан на сорок лет, как Моисей в свою пустыню, но один, и только изредка будет возвращаться к берегам, чтобы подработать и пополнить запасы воды, топлива и еды, и там, в океанах, будет стареть только по паспорту, а на самом деле молодеть; если сейчас ему восемьдесят, через год будет семьдесят девять, еще через год – семьдесят восемь и так далее… Ястреб говорил это и смеялся. И я тоже рассмеялась, и спросила: «А как же я? Ведь буду стареть!» Ястреб ни секунды не сомневался, заявил, что я буду жить в его сердце и потому та я, что на суше, буду ждать его, не старея, и через сорок лет плавания он, Ястреб, оставит Посейдона в покое и явится ко мне на свидание в день моего рождения… Предложил встретиться в Париже, на святилище, на магическом Холме через сорок лет. Встретиться и не расставаться, и радоваться жизни вместе, и, как положено в таких счастливых историях, в преклонном возрасте умереть в один день… Мы отсмеялись. Я сказала, что наша встреча прощальная, приказала не звонить мне теперь и никакими другими способами не тревожить.
– Однако красавец твой Ястреб. – Ева поцеловала Эльмару в лоб. – Благородный тип. Не только надумал сам включить задний ход, но попутно озаботился твоими тормозами. Предположим, ему удалось вернуть свою молодость. Но с тобой он чуть прокололся. Ты, миленькая, тормозила, но слабовато…
– Не смешно, – пошевелилась Даша. – Оставайтесь тут с миром. Я пойду к моему художнику. Буду сидеть, смотреть в его синие глаза, насколько денег хватит.
Ева склонилась к Даше:
– Мы накидались, а Эльма, смотри, ни в одном глазу! И о чем-то всё мыслит. Очнись, дорогая!
Эльмара очнулась:
– С момента нашего с Ястребом прощания прошло ровно сорок лет. Сегодня мой день рождения. Мы на Холме, на святилище. Там, на площади, ваш художник не похож на голливудских. Вылитый Ястреб – тот, молодой, каким поместил себя на титуле своего романа. Я запомнила лицо его, сорокалетнего, навсегда. И еще. Его кумиры были те же – Сальвадор Дали и Ренуар. И художнику с площади Тертр сорок лет, и он смеялся, разговаривая с Дашей.
***
Тишина повисла над столом. Первой очнулась Даша:
– Оборотень!.. Я никуда не иду.
– Скажи, Ева, – мрачно вопросила Эльмара, – что происходит?! Скажи!
– Элементарно! Был такой Оккам, монах тринадцатого века, и придумал формулу. Вот один из её вариантов: «Из всех объяснений любого явления истинным является самое простое». Соображаешь? Ты обозналась, Эльма! Зацикленная, обозналась.
– Но он похож! И все эти совпадения…
– Мало ли двойников на свете. Мало ли совпадений.
– Это он!
Ева обняла Эльмару:
– И ты все это носишь в себе?!.. Миленькая моя, драгоценная девочка… Мы явимся туда, к этому художнику, и потрындим с ним, и закроем это темное дело. В оборотней не верю, и мистика – тоже не моё.
– Он объявился именно сегодня!
– Опять элементарно, – нежно оскалясь, откликнулась Ева, указала глазами на потолок. – Хотел повидаться с тобой. Обещал ведь.
Даша промокнула салфеткой мешки под глазами:
– Постой, Эльма! Я чего-то прослушала? Ты подарила Ястребу ночь?
– Ты не прослушала. Я не подарила.
–О Боже! Пожалела одну ночь такому парню! Одну ночечку! Я бы подарила ему все свои ночи!
– Он не взял бы у тебя ни одной, – мягко возразила Эльмара. – Ему была нужна я. Только я была ему желанна.
– Да ты стерва! – отважно заявила Даша. – Выкинуть Ястреба на тот свет без причастия!
– Так и есть, – подвела итог Ева.
Эльмара не обиделась:
– Он предвидел ваш базар. Во втором своём письме сказал, что, если меня кто-то назовет стервой, он ответит: «Что ж, значит я влюблен в стерву».
– Ты его разбудила! – озлилась Ева. – Зачем? Болтался на яхте, дремал над своими текстами и, как все смертные, брел к финишу. Зачем разбудила? И зачем потом спасала?! Пусть бы отбросил копыта! Моментально избавился бы от мук… Почему не подарила хотя бы ночь?! Теперь и я не понимаю тебя.
– Чего непонятного! – смутно произнесла Эльмара. – Подарить ночь? Ну дарю. И он прикасается к живому Мирозданию. И удовлетворяется. И вернее всего – гаснет. Но я-то хотела, чтоб он пылал…
– Ты испытала его?! – не успокаивалась Ева. – Гаснет – не гаснет! Может быть, ты своей ночью вознесла бы его… вообще!
– Не знаю, – вздохнула Эльмара. – Ничего не знаю. Но я хотела, чтоб он, счастливчик, мучился мною – и жил влюблённым до последнего дня.
– И в реинкарнацию не веришь, Эльма? – осторожно спросила Даша.
– Верю. В следующей жизни буду козой, а Ястреб окрыленным козлом.
– Или встретитесь на небесах! – нашлась Даша. – Там все возрасты уравниваются. Там вы точно будете с ним вместе.
– В одном котле, – обронила Ева. – Хватит балагана. Всё. Идем, Эльма. Даша испугалась, а я тебя прикрою. Ты выглядишь очень неплохо… Кто бы ни был этот парень на площади, опутай его, заморочь, сруби своими стихами! Зачаруй! Не случайно ведь Бог послал тебе его в день рождения. А если он так похож на твоего молодого Ястреба, прельсти, зааркань, сведи с ума, и он – двойник или вампир – тебя согреет… Давно без секса?
– Не дури!
Ева заржала, спугнув туристов за соседним столиком:
– Прости, Эльма… Уже и меня лихорадит… На днях узнала, что в Бразилии состоялась любопытная свадьба. Восьмидесятидвухлетняя Алисия Маркес предложила другу двадцати пяти лет официально оформить отношения. Теперь молодые готовятся провести медовый месяц на пляжах Рио-де-Жанейро… Пятьдесят семь лет разницы! А у тебя с этим художником разница всего лишь сорок. А на вид – вообще двадцать. Медовый месяц проведете на пляжах Ниццы… Прости. Прости… Иди одна. Одна иди. Помолись… Господи, сверши чудо!.. Помолись, Эльма!.. Да слетят с тебя сорок годков! Ну хотя бы двадцатник!.. Я готова сдохнуть сию минуту – только бы это чудо случилось с тобой и этот художник оказался бы молодым Ястребом.
– Ты слишком накачалась, – тускло обронила Эльмара.
Глаза Даши опять увлажнились.
– Тебя ведь изгрызли, истерзали мысли о твоем Ястребе, воспоминания, сожаления.
Эльмара прикрыла глаза ладонью, как это было двумя часами раньше на площади Тертр.
– Мысли о нем и воспоминания меня не терзают. Я счастлива ими.
– Он мог прожить сто лет! – всколыхнулась Даша. – Ну да, умер… Когда, Эльма?
– Не знаю.
– Здрасте! – насторожилась Ева, трезвея. – Как не знаешь!
– Я улетела во Францию. Он не звонил. Я запретила ему, но все равно ждала. В конце концов сама позвонила. Он не ответил. Не отвечал. День за днем. Месяц за месяцем. Потом через тебя же, Ева, вспомни, я нашла координаты старшего сына Ястреба. Позвонила. Сын сказал, что отец ушел из Одессы на своей яхте – вероятно, в кругосветку. Я возмутилась – как они, сынки, могли отпустить его одного. Старший объяснил, что они с братом держались принципа –никогда не перечить авантюрам отца, но на этот раз он, старший, уговаривал его вернуться, однако отец предложил не ждать его – плавание продлится долго, неопределенно долго – и не беспокоиться, потому что он не планирует умирать; убеждал, что, если яхта будет тонуть, у него есть крылья.
– Твой Ястреб, – безучастно заметила Ева, – и там, в океанах, смеялся, чтобы не выть.
– В двадцать первом году был еще звонок от старшего сына, – сказала Эльмара. – Он, видно, догадывался насчет меня; успокаивал, что отец наверняка будет выходить на связь, и он, сын, будет держать меня в курсе, и очень просил найти время встретить отца, когда тот через год или два замкнет кольцо в Одессе. Отец, мол, будет счастлив.
– Вот так! – торжественно возгласила Даша. – Горец! А вы не верили.
Эльмара убрала руку от лица, опрокинула над своим бокалом бутылку, отследила падение последней капли:
– Я одна знала, что он не вернется ни через год, ни через два, ни через двадцать. Но сшила это платье. Только для него.
От автора:
«Родился 5 июня 1939 года в Луганске (Украина).
В 1962 году окончил Харьковский политехнический институт. Работал инженером в монтажных отделах Южно-турбинного завода (Николаев) и «Турбоатома» (Харьков). С 1986 по 1989 – ликвидатор последствий Чернобыльской катастрофы.
В 1971 году окончил Литературный институт имени Горького в Москве.
В 70-х годах сотрудничал с газетами и журналами Харькова и Киева.
В 80-х – не пытался публиковаться по причине расхождения собственного представления о мире с официальным.
В 90-х – публиковался в журналах «Темные аллеи», «Склянка Часу», «Радуга», в «Антології українського жаху», в «Антології новелістики та лірики України», в Германии (на русском языке и в переводах), в газетах Киева, Харькова, Черкасс и других изданиях.
В 2000 году издал книгу рассказов «Памятник дождю», в 2002 – повесть «Merde», в 2003 – повесть «Созвездие Близнецов», в 2007 – роман «Восхождение в Бездну», который занял первое место в номинации «Книга года – символ времени» на книжной ярмарке 2007 года в Харькове, где были представлены более 300 издательств Украины, России, Польши. В 2008 году издал роман «Gimagimis», за который назван в 2009 году лауреатом премии СПР «Имперская культура» (Москва) и в 2010 году – дипломантом премии им. Юрия Долгорукого (Киев). В 2010 году издал сборник рассказов и повестей «Хадж». В 2013 – роман «Li Galli», который вошел в пятерку лучших книг Украины (за 2013 год). В 2014 – роман «Милосердие Бога». В 2018 – роман «Лучший Мир».
Член Союза писателей России с 2006 года. Удостоверение № 7246.
В настоящее время живу в г. Черкассы (Украина)».
