Тихая охота
Давно не был на своей малой родине. И вот посчастливилось приехать. В центре города всё меняется, а здесь, на окраине, где рукава Северной Двины обнимают район со всех сторон, жизнь замирает и течёт так же размеренно, как и сама река. Я вышел на конечной остановке, пустой автобус развернулся и отправился назад к вокзалу, где его ждали новые пассажиры.
– Ну что, Серёжа, стоишь, дядьку не узнал, что ли? – Обернулся на голос и попал в крепкие объятия дяди Якова. – Пошли, я с утра баньку истопил, а Ирина в печи твою любимую грибовницу сварила, рыбник испекла.
Позже, разморившись от бани и еды, сидел за столом и нахваливал русскую печь за особый аромат приготовленных блюд и хозяйку, так умело управляющуюся с ней. Кроме грибовницы и рыбника, на столе в тарелочке были хрустящие грузди, отваренная в мундире картошка (она мелкая на севере, оттого её и не чистят, а только хорошо моют и варят), капуста, квашенная с морошкой. Вот они, разносолы севера! Дядьку тоже разморило, и он пустился в философские рассуждения:
– Это ты правильно говоришь, племянничек. Но чтобы всё это на стол поставить, матушке земле не один десяток раз поклониться надо.
– Это как же так поклониться, Яков Николаевич? – Мне хотелось послушать его рассуждения под мирное сопение кота на диване, под звук работающей где-то в соседнем дворе пилы, который не заглушал пение птиц, льющееся из открытого окна… Такая благодать растекалась по телу и душе…
– Да очень просто, Серёжа! Ты, когда в лунку картошку кладёшь, кланяешься земле-матушке, единой для всех, живущих на ней, просишь, чтобы урожай дала, чтобы прокормила нас и детей наших. А по осени убираешь – опять кланяешься, теперь, правда, благодаришь за урожай. А потом в лес идёшь – и опять земле кланяешься, чтобы гриб да ягодку сорвать.
– А ведь действительно так! Я этому раньше как-то не придавал значения! – Неподдельное удивление правоте его рассуждений заставило и меня задуматься о мудрости наших предков. – Даааа…
Таким рассудительным и трудолюбивым народ моей малой родины, Архангельской области, стал не за одну сотню лет. Лето короткое. За это время надо и посеять, и собрать, и заготовить всё необходимое на зиму. Тут сидеть на лавке и чесать языком некогда. Наступят холода, что будешь есть – лапу сосать? Зимы суровые и длинные. Вот тогда-то в тепле и уюте, пожалуйста…
– А хочешь с нами завтра за грибами пойти? – Дядя Яков уже сменил тему разговора. – Мы с Ирининым старшим братом договорились завтра в пять утра возле парома встретиться. Но если ты устал с дороги, то можешь отдыхать и спать спокойно.
– Нет-нет, дядя Яков, я с вами. В поезде належался. Здесь моя родина: хочу воздухом надышаться; увидеть, как солнце всходит; как роса изумрудами сверкает; услышать, как птицы в лесу поют!
Тётя Ира засмеялась:
– Ты, Серёжа, как был в детстве говорун, таким и остался! Красиво-то как сказал!
Детство… Я ведь действительно только беззаботное детство прожил здесь, на родине. А потом судьба кидала меня из конца в конец по всей необъятной нашей стране.
Готовиться к завтрашнему походу за грибами мы стали с вечера. Из чулана достали резиновые сапоги, брезентовый плащ с капюшоном и большой рюкзак, очень похожий на армейский термос (чтобы грибы или ягоды не мялись, их складывали в такие алюминиевые ёмкости, обшитые материей). Тётя Ира достала шерстяные носки. Всё это меня заставили надеть. Укомплектованный как на зимовку в тайгу, стоял по центру большой комнаты, а меня осматривали в четыре глаза со всех сторон. Я покрутился, по команде поприседал, походил и услышал от дяди слова одобрения:
– Всё, готов! По звонку будильника встаём и, не мешкая, одеваемся, а то паром нас ждать не будет.
Утро только начинало сереть, а мы уже стояли на мокром песчаном берегу реки. За спиной – контейнер, а в руке – корзина. К нам подошёл с рюкзаком-контейнером (побольше наших) и с двумя корзинами сухощавый энергичный пожилой мужчина и протянул мне жилистую мозолистую руку, оригинально представившись:
– Лучший фронтовой друг твоего отца и по совместительству старший брат Ирины – Степан Анатольевич.
Народ всё подходил и подходил. У всех были не только рюкзаки за плечами, но и корзины в руках. Люди здоровались и выстраивались позади нас, образуя широкую очередь. Интересовались у дяди Якова, кто у них гостит. Удивлялись: неужели Сергей приехал. Я никого из них не знал, а точнее, не помнил. Новость о моём приезде стремительно расходилась. Вскоре боковым зрением увидел, что сотни глаз рассматривают меня, обсуждая услышанную новость. Сердце защемило. Давно нет моих дедушки и бабушки, да и родителей уже похоронил, а народ помнит всю мою родню.
– А мать его, Светлана, такая красавица была. Парни так и бегали за ней, – услышал я негромкий голос.
– Бегали, а вышла замуж она за Аркашку! – Кто-то поддержал разговор. – Это его морская форма вскружила ей голову.
– Точно, щёголь он был ещё тот, от своего отца не отставал.
Не успел посмотреть, кто это сказал. Неожиданно забрякала цепь. Очередь ожила и уплотнилась. Застрекотала металлическая лебёдка, и тяжёлые паромные сходни опустились на берег. Колонна быстро зашла на широкий бак парома и равномерно распределилась вдоль бортов, где были откидные лавки. Рассвет пронзил громкий гудок. Паром вздрогнул, оторвался от грунта, закачался и медленно пошёл навстречу первым лучам солнца, которые отражались в набегающей на корму волне.
Я заворожённо смотрел, как тает туман, вырисовываются берега реки, встаёт солнце. Его лучи несут тепло, рождается новый день…
– Серёжа, ты не куришь? – вернул меня в действительность голос Степана Анатольевича.
– Нет, и даже не начинал.
– Молодец! А я с войны столько раз хотел бросить, не получается. Вот твой батя тоже никогда не курил. И на «лёжке» ему из-за этого намного легче было.
– Про какую лёжку вы говорите, Дядя Степан?
– Как про какую? Про ту самую, снайперскую. Тебе Аркадий что, про войну ничего не рассказывал?
– Почти ничего. Я его спрашивал, но он или уходил от разговора, или молчал, а глаза сначала краснели, а потом наполнялись слезами. Но помню, как в детстве гордился им, когда он стрелял в тире. Равных ему не было.
– Серёжа, Яков! Пойдёмте на нос, к сходням. Там людей нет, я курну, дым никому не будет мешать. Там и поговорим.
Мы разместились на самом ветру.
– Плыть нам ещё минут сорок против течения, а потом выйдем на большую воду. Это будет сама Северная Двина, – объяснял мне дядя Степан. – Увидишь на противоположном берегу большой лес и пристань, туда мы и причалим.
Перед нами открылся великолепный вид. Набегающая волна разрезалась на два больших уса, и они, заворачиваясь, уходили к берегам.
– В тире, говоришь? – спросил Степан Анатольевич и посмотрел на меня.
– Да. Раз в месяц меня с отцом отправляли в парикмахерскую, – продолжил я прерванный разговор. – Дорога шла через небольшой местный базарчик. На нём всегда шла бойкая торговля и суетилось много народу. Но главной достопримечательностью там для нас, мальчишек, был тир. По утрам возле него останавливалась грузовая машина и отцепляла жёлтую бочку на колёсах. На боку бочки большими буквами было написано «ПИВО». Увидев, что бочку уже привезли, со всех сторон к ней подтягивался шумный народ с бидончиками или просто с трёхлитровыми банками в авоськах. Наш путь шёл мимо тира и бочки с пивом. Задолго до тира я начинал канючить: «Пап, ну купи хоть две пульки. Стрельнуть хочу». И мои просьбы, подкреплённые волшебным словом «пожалуйста», вознаграждались пятнадцатью копейками. А на них можно было купить целых пять пулек. Отец помогал зарядить воздушку, придерживая её коленкой, чтобы я не завалился назад. Ведь я тогда был меньше самой винтовки. Все пять пулек, конечно, улетали мимо. Но одно уже то, что был в тире и сам стрелял, доставляло необыкновенную радость. Это чувство гордости и мужской уверенности в себе трудно передать словами. Просил ещё пулек у папы. Он, смеясь, отвечал: «Ты же, сын, всё в «молоко» отправил, а патроны надо экономить». «А ты сам покажи, как надо стрелять, пожалуйста!» – просил я. И отец сдавался, доставал ещё пятнадцать копеек, в металлическую банку из-под гуталина ему отсчитывали пять пулек. Он быстро заряжал винтовку и по ходу рассказывал мне, как надо правильно целиться. Все пять пулек ложились в цель. Фигурки вертелись, падали и переворачивались одна за другой. «Класс! – громко восхищался. – А ещё сможешь попасть?» – входил я в азарт. «Конечно, – смеялся отец. – Но тогда мы с тобой вернёмся домой нестрижеными». И вот откуда-то сзади раздавался голос: «Посоревнуемся? На все!» И в нашей пустой банке появлялся бумажный рубль. Верчу головой, оглядывая собравшихся у тира мужиков. Один – на костылях, у другого вместо кисти – протез в чёрной перчатке. У многих на поношенных пиджаках – орденские планки. Все о чём-то громко говорят, вытаскивая мелочь из своих карманов. «Сынок, теперь ты меня подожди. Дело чести», – негромко говорит мне отец. Вокруг тишина, никто больше не стреляет, только он. Мишени вращаются одна за другой, а я стою, сжав свои маленькие кулачки, и шепчу: «Папа, попади!» Вскоре все фигурки поражены, даже кукушка прокуковала, когда в окошко её домика влетела пулька. Осталось самое сложное – немецкий самолёт, на носу которого был прикреплён капсюль от охотничьего патрона. Самолет фиксировался на тросике. Нужно было попасть в красный копеечный кружочек-скобу над самолётом. Скоба выскакивала и освобождала движение самолёту. Он по наклонной спускался вниз вдоль всех мишеней, капсюлем ударялся о металлическую шайбу внизу и взрывался. Даже дым был настоящий. Папа стал целиться, предварительно вдохнув и затаив дыхание. Все замерли. Была такая тишина, как будто что-то важное должно произойти. Выстрел, самолёт вздрогнул, отцепился от скобы и, набирая скорость, стал скользить вниз по натянутой струне. Потом взрыв, дым, и все дружно кричали: «Ура! Знай наших! Молодец, Аркадий!» Я тогда не понимал, почему после тира папу всегда бесплатно угощали пивом, но походы в парикмахерскую через парк мне на всю жизнь врезались в память.
– Кхе-кхе… – закашлялся дядя Степан.
– Степан Анатольевич, может, вас тут продувает?
– Да нет, Серёжа. Это у меня с дымом табак не в то горло залетел. – Он ещё немного покашлял и с усмешкой спросил: – Так и не знаешь, кто рубль подкладывал?
Я подтвердил, что не знаю, как он появлялся в банке для пулек, и не видел, кто его туда клал.
– Тогда слушай, сынок, меня! – Степан Анатольевич прищурил глаза, сделал несколько быстрых затяжек и оставшийся небольшой «чинар» от сигареты бросил за борт. – Это были мои рублики, я всегда стоял у вас за спиной. А примечал тебя с отцом ещё издали… – Он помолчал, о чём-то вспоминая. – Я тогда по субботам на рынке продавал свои самоделки: спицы, крючки. Место моё было у самого края, оттуда просматривались все подступы к рынку. Завидев вас, сворачивал свой субботний бизнес и шёл к тиру, чтобы заранее раззадорить мужиков. «Да кто так стреляет, мазилы? Да что с вами соревноваться, вас любой обставит, – возмущался я. – Вон, видите, идёт сюда один с пацаном? Ставлю на него по полтиннику с каждого, что вот с этого рубля ни одна пуля не уйдёт мимо!» А там дело техники. Отец твой меня никогда не подводил, да он и не знал о споре. Я потом всех этих мужиков за их же деньги пивом угощал. Ну и сами, конечно, с твоим батей по кружечке опрокидывали за Победу, естественно.
Степан Анатольевич замолчал, казалось, он сейчас там, в далёком послевоенном времени. Его взгляд был устремлён в речную даль, где уже показался край тёмного леса. Паром, ритмично постукивая двигателем, подал звуковой сигнал, предупредив всех на большой воде о себе. Мы входили в русло Северной Двины. Двигатель заработал быстрее. Набегающая волна, заворачиваясь и пенясь, подхваченная порывом встречного ветра иногда обдавала нас брызгами.
Но ни я, ни дядя Яков, ни дядя Степан уходить отсюда к скамейкам не собирались. Мы стояли, обдуваемые ветром, и молчали, каждый думал о своём. Я, например, представлял себя капитаном, стоящим на мостике в шторм…
– Мы, Серёжа, с твоим отцом поступили в речное училище до войны, – вернул меня в реальность голос Степана Анатольевича. – Мечтали ходить по Северной Двине на пароходах, как и наши отцы. Но жизнь внесла свои коррективы. Вовсю шла война, немцы были под Москвой, ожесточённые бои шли на Кавказе, на Волге. По окончании училища нас направили на ускоренные курсы снайперов. С первого дня в снайперской школе мы учились работать в паре, общаясь только жестами, знаками, движениями, чтобы понимать друг друга без слов. У Аркадия был математический склад ума, он точно определял расстояние, скорость ветра, скорость движения цели и, самое главное, в уме быстро производил все расчёты на поправки. Я удивлялся его умению. На экзаменах по стрельбе он показал великолепные результаты. После получения боевого опыта его планировали вернуть в школу уже как преподавателя. Мы сразу попали в пекло – в Сталинград… – Дядя Степан опять замолчал. Потом встряхнул головой, как бы очнувшись от видений прошлого, и продолжил: – Работали вместе: поочерёдно выполняли функции наблюдателя и истребителя. У твоего отца было какое-то адское терпение, мог часами лежать, не выдавая себя. А я за своё нетерпение получил ранение в мягкое место и после этого стал у него наблюдателем. У нас был свой сектор обстрела, через который немцы не могли прошмыгнуть, не получив от нас свинцовый гостинец. По ночам мы меняли свои лёжки, приближая их так близко к вражеским окопам, что в тишине слышали немецкую речь. Соприкосновение сторон было плотным и кровопролитным. Мы несли тоже большие потери. Очень нашим пехотинцам доставалось от замаскированных пулемётных точек врага. И тогда ребята придумали такую хитрость. Принесли пустую бочку, наполнили её металлическим хламом и ночью втащили на пригорок. Нас об этом предупредили, мы ждали рассвета, спрятавшись под самым носом у противника. С первой утренней зорькой бойцы пустили с пригорка эту бочку в сторону немцев. Подпрыгивая, она катилась и гремела, приближаясь к ним. С вражеской стороны стали высовываться любопытные головы, которые не остались незамеченными с наших лёжек. Мы сделали с десяток метких выстрелов, уничтожили пулемётное гнездо, которое сильно донимало нашу пехоту, и одного офицера. Так нам потом сообщили с НП. Наша тихая охота в тот раз была очень шумной. Конечно, и свои лёжки мы раскрыли. По нам тут же ударил противник. Мины истерически жужжали над головой, разбрызгивая свой смертоносный металл. Тупая боль охватила всё тело, и я на какое-то время потерял сознание. Очнулся, открыл глаза. Стеной вокруг стояла земляная пыль, перемешанная с гарью. Рядом слышался стон и удары, как по боксёрской груше, перемешанные с немецкой бранью. Перевернулся на живот и увидел в дюжине шагов корчащегося от боли Аркадия. Лицо его было в крови. Он лежал на спине, поджав к животу ноги, и прикрывал лицо руками. А два немца в чёрной эсэсовской форме с двух сторон пинали его голову. Снова зажужжали мины. Немцы бросили Аркадия и спрятались в ближайшей воронке. Я встал, даже не ощущая страха смерти, и шатающейся походкой подошёл к твоему отцу. Осколки свистели, разбивая под ногами камень. Один из них распорол мне поперёк телогрейку, и из неё вылезла белая вата. Взвалил полуживого Аркадия на спину и, спотыкаясь, понёс в сторону наших. Шёл, ничего не видя, ничего не понимая, пока не свалился в окоп вместе с ношей и снова потерял сознание. Очнулся, меня ощупывали бойцы и не могли понять, куда я ранен. Еле шевеля губами, прошептал: «Аркадий жив?» «Жив! Его уже перевязали и унесли санитары. А вот что с тобой?» – бойцы указали на лежащую рядом мою окровавленную телогрейку. «А, так это его кровь! А у меня всё нормально, только вот не слышу ничего правым ухом и в голове сплошной гул стоит». Шум у меня со временем прошёл, а на правое ухо я оглох. Отец твой долго в госпитале лечился, а меня с передовой отправили на армейские склады работать.
Раздался гудок. Это было так неожиданно, что я вздрогнул. Паром развернулся и тихим ходом пошёл к берегу. Опять затрещала лебёдка, и по опустившимся сходням мы сошли на берег. Перед нами стоял во всём своём зелёно-игольчатом величии сосновый лес. Курчавые головы длинноствольных деревьев там, в вышине, гнулись и скрипели от ветра. Будто гигантские стражники с поклоном приглашали нас пройти вглубь и насладиться дарами природы.
– Чего раззевался, Серёжа, леса, что ли, не видел? Бери свою корзинку и айда за нами! Паром вечером уйдёт точно по расписанию! Или ты заночевать здесь желаешь?
– Нет, Яков Николаевич! Я иду… – и поспешил за ними по тропинке, уходящей в лес.
Не шёл, а будто бежал лёгким бегом за этими пожилыми людьми и думал: «Какими же крепкими и выносливыми они были в свои двадцать лет, если и сейчас я еле поспеваю за ними». Бесконечный лес представлялся мне морем, которому нет конца. Поднял голову. Казалось, что невидимый хозяин накрыл нас своей огромной зелёной шапкой. Гулко постукивал дятел. Весёлая трель птиц гуляла среди вершин. Я, небольшой специалист по сбору грибов, ради любопытства стал вглядываться в мшистые полянки между деревьями и обнаружил много добрых грибов. Быстренько срезал их и с трудом догнал своих напарников.
Услышав тяжёлое дыхание и увидев моё раскрасневшееся лицо, дядя Яков остановился, а Степан Анатольевич закурил и вынул из моей корзины красивый белый гриб. Покрутил его за ножку и положил обратно.
– Хороший гриб нашёл, молодец, – похвалил меня дядя Степан. – Но… корзины мы наберём по дороге назад, а сначала надо заполнить контейнеры, которые за спиной. Вперёд! На наше место!
Разговаривая, двинулись дальше. Вскоре лес стал редеть, открывая большие солнечные поляны. Мы остановились. Передо мной открылась картинка из детской книжки: грибы стояли повсюду шеренгами, как нарисованные. Глаза отказывались верить увиденному. Я вспомнил сказки Роу, у меня самым настоящим образом закружилась голова.
– Серёжа! – донеслись до меня слова. – Очнись! Первый раз видишь такое чудо?
Потряс головой, улыбнулся:
– Ну, дела! Я думал, у меня галлюцинации от чистого лесного воздуха!
– Не боись! Всё реально. Давайте поторопимся, нам ещё назад идти, – сказал Степан Анатольевич.
Мы сняли рюкзаки-контейнеры, разошлись по полянке и начали «косить» грибы. Коричневые боровики на белых ножках были повсюду. Я выискивал пустое место, чтобы поставить ногу и не раздавить очередной гриб. Да и размера они были немаленького: высота сантиметров пятнадцать, а диаметр шапочки сантиметров десять. Собирать такую красоту – одно удовольствие. Контейнеры наполнили и, забросив их за спины, двинулись назад. Шли, разговаривали, не торопясь собирали грибы в корзинки.
– Ну, как чувствуешь себя, Серёжа? Понравилась сказка наяву? – пошутил дядя Яков.
– Действительно сказка! Расскажу – не поверят! – восхищался я.
К парому подходили грибники, усталые, но довольные. Все были загружены, в воздухе витал дурманящий грибной запах.
На ужин тётя Ира приготовила нам шаньги с грибами и кёж – горячий ягодно-травяной кисель. Это была еда моего детства! Рыба, грибы и ягоды – блюда из этих продуктов всегда на столе моих земляков.
Мы принесли много грибов, я поинтересовался, где их будут сушить. На что получил неожиданный ответ:
– А сушить мы их не будем. Внукам нам помогать как-то надо? Надо! Вот завтра на железнодорожном вокзале заберут наши грибы перекупщики и повезут их в Москву на рынки и в рестораны. – Дядя Яков помолчал, а потом улыбнулся. – Ну, племянничек, понравилась тебе тихая охота на родине?
– Всё замечательно! Спасибо вам, что взяли меня с собой. Сегодня я много узнал про настоящую тихую охоту.
Об авторе:
Сергей Гошев, занимается патриотическим и духовно-нравственным воспитанием молодёжи, выступает в школах и библиотеках от Советска до Камчатки. Благодарность читателей и слушателей вдохновляют его трудиться с ещё большей отдачей, а новый материал для будущих статей, очерков и книг диктует сама жизнь. Сергей Аркадьевич пишет книги для того, чтобы, читая их, люди становились добрее, чтобы научились верить в чудеса, мечтать и воплощать свои мечты в жизнь.
Член ИСП, член Союза писателей России.
