Временна́я петля
На улицах не было ни души. Кругом валялись отколотая черепица, оконные рамы и обгоревшее тряпьё. Торчали из земли остатки кирпичных стен. Сквозь красноватое марево, окутавшее деревню, едва проступали силуэты пустующих домов. Душная, гиблая тишина. Здесь, у околицы, прямо в зарослях распустившейся канны, сидел старик. Голова его слегка покачивалась из стороны в сторону.
Беспощадное августовское солнце успело скатиться за горизонт, но земля по-прежнему дышала жаром. Тёплый медовый аромат пижмы сливался с запахом свежих опилок, травы и сочной водяной прохлады: у подножия холма, где ютилась деревня, извивалась некогда полноводная река. Лишь иногда казалось, будто в дурманном цветочном благоухании проступают металлические нотки, похожие на запах в литейном цехе. Дымные, острые, прогорклые, как чистый джин. Было в этом нечто первобытное и вместе с тем невыносимо убаюкивающее.
Вдруг отчаянно взвыла овчарка, прежде жившая в доме на углу, — теперь облезшая и костлявая настолько, что ошейник, если бы не врос намертво в её шею, несомненно бы слетел, — вслед ей подтянулся целый хор надрывных голосов, и свора некогда домашних собачонок погнала со склона последних живых котов. Старик встрепенулся, крякнул, запахнулся в истёртый, замасленный плед, на котором прежде сидел, и потёр глаза. На миг ему подумалось, что на другом берегу реки мелькнул огонёк. Он выбросил из-под пледа руку, ухватился за ствол ружья, лежавшего тут же, среди цветов, и замер.
«Как раз шесть новеньких зарядил!» — от восторга он прикусил гноящуюся губу. Но если в долине и мелькали одинокие машины, то они больше не приближались к деревне, а двигались за горизонт, в сторону города. Время шло. На въезде в город зажгли поминальные костры. Изредка хлопали выстрелы. Деревенский холм же оставался пустынным и тихим, и только речные волны монотонно омывали разбросанные в русле стволы берёз.
— Опять лисы бегают, — нахмурившись, сказал старик Томас и закашлялся оттого, что давно ничего не говорил.
Полз вечерний туман. Стало неприятно и зябко.
— Всех бы перестрелял. Жаль, лишних нет, — буркнул Томас и крикнул в сторону покосившегося, но ещё целого дома: — Какой лисий воротник был бы у тебя, старушка моя! Лисий мех тебе не идёт, конечно, да кто тебя здесь увидит? А лис тут, вон — стаи бегают! Выкармливают щенков своих паршивых.
Из дома слышался звон посуды, бой часов, и он не расслышал точно, но, похоже, она ласково назвала его в ответ романтиком. «Уж такой бы воротник ты мне добыл!» — Да, вот так. Томас усмехнулся. Подумав о жене, он вспомнил, что она только-только принесла ему горячий чай, как делала это каждый вечер последние сорок лет. Дымящаяся чашка стояла тут же, на земле. Сегодня жена подала ему какую-то терпкую бурду из сосновых иголок и ромашек. Неужели речная вода? Редкостная гадость! Даже печенья нет. Обхватив чашку руками, он подставил щёки под плотные клубы пара.
Так они жили несколько дней. Никакие попытки вывезти стариков из деревни не увенчались успехом: ни уговоры сыновей, ни слёзы дочерей, ни даже истерики, вплоть до катания по полу и битья посуды, которые устраивали внуки по наущению старших, — ко всем Томас остался равнодушен. Он объявил о своём решении внезапно и коротко, так, что над столом повисло кислое молчание. Затем всех будто подожгло изнутри.
— Пап, ты совсем из ума выжил?! — кричала младшая дочь Лианна. — Подохнуть, как последняя скотина! Ради чего? Или вокруг дома мало могил?
— Манипуляции со мной не сработают, — холодно отвечал Томас, поправляя лацкан парадного пиджака.
— А дети? Ты хочешь, чтобы вся семья осиротела без тебя? Какой смысл теперь-то здесь оставаться? Это какая-то старческая предсмертная философия?!
Он молча вышел из гостиной.
В конце концов его младший брат Карл Вейн, в бессилии всплеснув руками, уехал вслед за остальным семейством в колонне разноцветных машин. Об их недавнем присутствии напоминали лишь битый сервант, горы книг на полу и гниющие остатки праздничного ужина. Каждый день Томас бушевал, кричал и злобно щурился, чтобы жена разобрала наконец этот бардак, но по глупости или старости она забывала. Из-за смрада, который источали объедки, прогнившие продукты в подвале, вставший водосток и труп кошки на кухне, Томасу приходилось спать во флигеле и ходить за водой вниз по холму, к заброшенному колодцу.
Тропинка, по которой он когда-то гулял со своим отцом, а его отец — со своим отцом, начиналась на самом краю деревни и уводила в небольшой вишнёвый садик, где Томас, будучи семилетним мальчишкой, впервые поцеловал соседскую дочку. До сих пор он помнил её сосредоточенное лицо и пухлые губки, но никак не мог вспомнить имя. Она ли хвасталась перед ним платьем в белый горошек, кокетливо поправляя волосы? На ней ли женился сосед из дома напротив? А что потом с ней стало? Сейчас здесь простиралась буро-зелёная трясина, и Томасу приходилось пробираться медленно, прощупывая каждый шаг и цепляясь за торчащие из воды коряги — некогда пушистые вишнёвые деревья. Болотная топь временами бурлила, выпуская тягучие жирные пузыри, которые, лопаясь, источали невыносимое зловоние. Как только по долине пробегал очередной тяжёлый гул, от которого гудела и пылала голова, а в городе поднимался вой сирены, болото оживало. Оно училось дышать.
Когда-то Томас представлял себе всё иначе. Самостоятельно выбрать свою смерть показалось ему делом благородным и возвышенным, словно его жертву должны были воспеть в легендах. Особенно сейчас, когда последние земляне навсегда лишились своей культуры и памяти. У них не осталось ни врагов, ни ошибок, ни уроков прошлого, а впереди их ждала жизнь, полная отравляющей горькой надежды, что однажды станет как прежде. Ему хотелось, чтобы жертва, которую сейчас приносит он, Томас Вейн, в этом одиноком доме на опустевшем холме, стала благословением для избранного человечества. Символом, дающим им шанс возродиться где-то там, среди звёзд, далеко от погибающей Земли. Пока в сотнях километров под ними миллионы людей, не спуская глаз с неба, ясно осознают свою судьбу. Он даже приготовил по этому поводу особый костюм.
Но когда гул впервые достиг границ области, когда Томас впервые его услышал, у него перехватило дыхание. Он только что спустился с холма — это и так давалось ему с трудом — и почувствовал, как лёгкие будто бы схлопнулись, стянутые жёстким кожаным ремнём. Руки и ноги обмякли, как у тряпичной куклы. Не слушались. Он задыхался. Ведро выскользнуло из рук и, звякнув, исчезло среди тины и мха. Голова закружилась; на мгновение он потерялся. Томас засучил руками, пытаясь ухватиться за корягу, и тут же, навалившись на подвернувшуюся лодыжку, рухнул по колено в болото. В глазах потемнело. Брызнули слёзы. Томас услышал собственный резкий вдох, и боль пронзила его с такой силой, что он взвыл, как подстреленный волк. Вгрызаясь зубами и ногтями в тропинку, он едва вытянул себя на твёрдую землю, обхватил ногу руками и захныкал. Гул постепенно усиливался. Томас всем телом ощущал жар раскаляющегося болота, но проклятая нога, ещё и без ботинка, непроизвольно поджималась и не желала крепко стоять на месте. Томас размазал по лицу грязь и слёзы, пытаясь очистить глаза, встал на четвереньки и, проклиная богов и людей, правительство и собственную семью, которые бросили его умирать на этой чёртовой Земле, пополз обратно на холм. Время от времени он садился, пытался сделать глубокий вдох, но не мог. Воздух вокруг сгущался. В голове невыносимо жужжало, и Томас цеплялся за единственную мысль, которая толкала его вперёд: «А если жена ушла? Решила, что я помер, и уехала? Будь ты проклята, старая кляча! Чтоб черти плюнули на твою могилу! А если Карл её увёз, пока меня не было? Господи, я умру здесь в одиночестве…»
— Довольны? — рычал он себе под нос, захлёбываясь от отвращения. — Ждёте, что я здесь подохну? Нет, такого удовольствия я вам не доставлю! А тебя лично придушу! Только доберусь до верха.
Наглотавшись грязи и травы, он в конце концов взобрался на холм, откинулся на спину и что было сил закусил руку. В пальце щёлкнуло. Выступила кровь.
— Вот он — я! Живой я! — вдруг расхохотался Томас и ткнул окровавленным пальцем в небо. — Слышали, поганые предатели? Вы оттуда внимательно смотрите? Ничего, ничего у вас нет! У меня хотя бы этот ад есть, а у вас впереди — пустота!
Его голос пронёсся над верхушками деревьев и растворился. Тогда-то Томас и увидел в небе след от упавшего метеорита в первый раз: небо рассекала вьющаяся багровая полоса.
— Почему вы отреклись от меня? — Лицо Томаса скукожилось и стало похоже на гниющую сливу. — Почему? Вы — моя семья или вы такие же, как он? Как неблагодарное ничтожество! Он отрёкся от всего святого, что я ему дал. Может, он забрал их у меня? Теперь смотрит и радуется? Хочет увидеть, как я коньки отброшу? Никогда — помяни моё слово! Это ты подохнешь один, никому не нужный! А обо мне будут вечно петь песни!
Томас резко клюнул носом и проснулся, всё ещё ощущая вонь гниющего болота. Шея у него ныла. Губы иссохли, потрескались. В горле так пересохло, что язык прилип к нёбу и с трудом ворочался. Он понял, что видел сон, а сам сидит всё на той же клумбе канны, в той же скрюченной позе.
Деревня погрузилась в кромешную темноту. Алый смог, весь день стоявший над холмом и долиной, рассеялся, и стало видно, как тлеют вдалеке жёлтые огни аэродрома. Кое-где — кажется, на берегу реки, в вишнёвом саду и ещё на старом кладбище — поднимались вверх плотные столбы дыма от недавно упавших метеоритов. Земля в тех кратерах вздымалась и изрыгала пепел.
Но вокруг деревни воздух был холоден и прозрачен. Пах серой и гарью. В багрово-чёрном небе Томас едва различил следы, оставленные спасательными самолётами. Сегодня он их вновь проглядел. Ему опять подумалось, что прямо сейчас десятки выживших счастливчиков-землян поднимают на станции тост за своё вновь обретённое будущее. Должно быть, там, наверху, семейство Вейн счастливо празднует избавление от немощного старика, подарившего им всё, чем они владеют теперь.
«Чтоб вы там подавились!»
Придерживая ногу, обёрнутую в обрывки платьев, Томас медленно распрямил колено и скривился: щиколотка невыносимо ныла, но он не хотел смотреть, вспухла ли она или, возможно, посинела. Он долго и бессмысленно таращился в темноту долины и на кратеры, вслушивался в далёкие звуки выстрелов, отгоняющих желающих попасть на аэродром, и представлял, как бы сам стрелял лисиц и лисят, а жена принесла бы ему вкусный горячий чай. Несколько раз она, кажется, позвала его ужинать, но есть ему совсем не хотелось.
«Какая гадость этот хлеб из опилок. Ешь его сама!» — думал Томас. Постепенно он снова ушёл в себя.
***
Сколько времени прошло, неизвестно. Томас открыл глаза, смахнув набежавшие от ветра слёзы, сощурился, несколько раз сжал и разжал веки. Руки и плечи у него затекли, пальцы замёрзли, но только что он отчётливо услышал шорох. Возле забора был некто. Некто чужой. Томас уже протянул руку, намереваясь схватить ружьё, когда через открытую калитку в сад вошёл человек с агвентиловой свечой и небольшим букетом в руках. Он был высокий, плечистый, на вид молодой и, похоже, в военной форме. Свеча отбрасывала яркий тёплый свет на его усталое лицо. Томас нахохлился, завернулся покрепче в плед и стал похож на взъерошенного воробья.
— Очередной благодетель? Пришёл нас спасти? Я даже соскучился по вашему нытью! — воскликнул он, внезапно развеселившись. — Я понял! Теперь вы унизились и до убоя стариков, которых и без вашей помощи снесёт с лица Земли? Кому я тут выдам ваши грязные секретики, скажи на милость, если из выживших — одни собаки? Или ты пришёл по заказу нашей дорогой родни?
Человек молча поставил свечу на землю и сел рядом с Томасом.
— Если ты пришёл дознаваться до проекта «Сателлит-5», то можешь сразу проваливать! — продолжал старик. — Данные о вирусах мы давно вывезли на станцию, подальше от вашего любопытного носа. Помилуй! Может, сразу пулю в лоб?! Или же тебя прислали нас вывезти? Так-то мы с женой не нуждаемся в подачках! Катился бы ты отсюда на станцию, сынок, пока по головке не прилетело. Ради чего шляться в самом эпицентре прилётов?
— Здесь ничего не изменилось, — холодно сказал молодой человек. — Удивительное постоянство.
Томас фыркнул и достал из куртки сигару.
— Так ты ещё живой?
— Я пришёл попрощаться.
— И цветы притащил? Для матери, что ли? Какая прелесть!
— Думаю, она простит меня за сентиментальность.
— Посмотрим ещё, достоин ли ты её прощения.
Молодой человек тяжело вздохнул и положил букет на землю. Его лицо приняло странное выражение смиренности и обречённости, но глаза, казалось, слегка улыбались. Рядом с клумбой канны возвышался небольшой земляной бугорок с наспех сделанным деревянным крестом.
— Она ведь не придёт, — глухо сказал молодой человек. Лицо Томаса вытянулось. — Разве она в доме? Когда ты говорил с ней в последний раз?
— Не смей даже думать о ней! — И Томас сиплым, надрывным голосом гаркнул: — Если посмеешь выйти к нему, то, клянусь, я переломаю тебе все кости! — Он развернулся и зашипел молодому человеку в лицо: — Забудь, что она твоя мать, и проваливай! Ты бросил нас! Ты плевал на семью, на правила, на наши устои, на наше положение. А теперь тебе нужен пропуск на самолёт? Да уж лучше давай-таки пулю!
— Я слишком устал, чтобы спорить. Есть вещи поважнее.
— Ишь ты, устал он! — Томас дышал тяжело, резко, а лицо его было красным, будто он только что вышел из жаркой бани. — Знаешь, почему ты оказался там, где оказался?
— Неважно. Уже ничего не изменишь.
— Твоя ошибка в том, что ты считаешь, будто есть какая-то «та сторона» и «эта сторона». На деле же есть абсолютное зло — такие, как они; а значит, и как ты, бестолковые предатели — и все остальные. Никакого равноправия между нами нет.
— Ты хотя бы помнишь имя своей жены?
Томас вздрогнул, сощурился:
— Какого чёрта ты притащился сюда? Или твои дружки не добыли тебе чип втёмную?
— У меня всегда был чип. Ты — мой отец, нравится тебе это или нет, а здесь скоро не останется живых людей. Какая теперь разница, кто и во что верил и почему? Лучше поговорим о том, что вот-вот должно произойти.
Томас запахнулся в плед, раскурил сигару и выпустил изо рта огромное облако дыма.
— Ты, похоже, окончательно сошёл с ума, — сказал он.
— Я пришёл за тобой. — Молодой человек открыто посмотрел Томасу в лицо. «В прошлый раз мне бы не хватило на это смелости», — мелькнуло у него в голове. Он продолжил: — Ты здесь совсем один. Она ведь давно умерла и лежит тут, рядом с нами. Цветы я действительно принёс для неё.
Томас не ответил. Он смотрел куда-то в темноту и выглядел отстранённым и скучающим.
— Дядя Карл похоронил её здесь два месяца назад, ещё до того, как они все уехали, спасаясь от метеоритов. Лианна расскажет об этом Кайлу, вернее, мне, когда я приеду на станцию примерно через три часа.
Вдруг Томас ясно вспомнил лицо жены, а ещё каким оно было в тот самый погожий весенний денёк много лет назад; вспомнил золотые кудряшки, её персиковые губки, её платье в горошек; и тот первый поцелуй в вишнёвом саду, когда обоим было всего по семь лет. Её имя отчётливо звенело у него в голове. Он забыл, когда они говорили в последний раз. А где та горькая горячая бурда из ромашек, которую она принесла? Томас потёр лицо руками, чтобы отогнать головокружение.
— Ты кто такой? — процедил он сквозь зубы.
— Я одновременно и твой сын, и нет, — улыбнувшись, отвечал молодой человек.
— Хочешь сказать, что пришёл по мою душу? Ты что, демон или ангел? — усмехнулся Томас, но как-то неуверенно.
Ему показалось, что в свете агвентиловой свечи на лице Кайла проступают странные угловатые черты, которых он раньше не замечал. Он ясно понимал, что такие же губы были у его жены Ингрид, что точно такой же лоб был у него самого, — но лицо младшего сына, сидящего сейчас рядом с ним, которого он увидел впервые за пять лет, было ему неприятно и незнакомо.
— Я пришёл предложить сделку, — спокойно сказал молодой человек. — Ты ведь знаешь, что у меня есть сын, Майкл. Твой внук. И у него нет чипа, чтобы попасть на спасательный самолёт. Все, у кого нет пропуска, вскоре умрут от обезвоживания, задохнутся или погибнут под метеоритами. Взамен я облегчу твои страдания прямо сейчас.
— Вот же благодетель выискался! Чужие выродки — не мои
трудности.
— Он — твой внук. Всего лишь ребёнок.
— Раз его отец решил жить по-своему — пусть несёт ответственность за свой выбор! Пусть ищет помощи у своих дружков. Что ты мне дашь взамен за помощь тебе, предателю? Скорую смерть? Тут и без тебя всё сложится как по маслу.
Молодой человек нервно щёлкал костяшками пальцев. Он столько раз представлял себе этот разговор, что должен был предусмотреть все варианты, но, снова столкнувшись с Томасом лицом к лицу, понял, что вот-вот опять наделает глупостей. Всё повторяется, как это было два года назад, слово в слово. Он незаметно поправил пластырь, скрывающий морщины на лбу:
— Наказывай меня, но при чём тут дети?
— А пусть вы оба будете наравне с теми, чьи интересы ты с такой страстью защищал. Чем их дети хуже? У них ведь чипов нет и не будет. Не доросли ещё.
— Не делай эту ошибку.
— Моя единственная ошибка — это рождение и воспитание предателя, решившего испортить систему, которую мы создавали годами! — взревел Томас, выронив изо рта сигару. Его лицо исказилось и стало похоже на маску. Кайлу показалось, что на щеках Томаса блестят слёзы. — Никогда они не будут равны нам. Никогда! Не просто так существует система отбора! Я жизнь положил на её создание! Жаль, что сыновей не выбирают, иначе я бы никогда не выбрал такого, как ты. По твоей милости и глупости теперь процветает чёрный рынок и система рушится. Это всё твоя мать! Это она воспитала такого предателя и глупца, который уничтожает чипы, а затем едет выпрашивать их у своего папочки. Будьте вы все прокляты вместе с теми, кто сейчас на станции гуляет на все деньги, которые я нажил кровью и потом, и кто бросил нас здесь умирать!
— Повторяю, Ингрид, твоя жена и моя мама, уже умерла. Вашего мира скоро не станет. — Кайл поднял сигару, поднёс к губам и вдохнул терпкий дым. Томас, весь красный, дышащий ненавистью, отвернулся. — Ладно. Я слишком устал. Видимо, ты никогда не снимешь розовые очки и всегда будешь обвинять меня, что бы я ни сказал. Я уже всё это слышал два года назад. В прошлый раз я даже плакал. Я умолял на коленях, чтобы ты спас Майкла, твоего внука. Два года я ждал, чтобы сегодня прийти из будущего и сохранить маленькую невинную жизнь, которую ты у меня отнял. — Взор Кайла затуманился. Он будто разговаривал сам с собой, далёкий и холодный. — В тот раз ты «убил» своего внука за то, что не смог простить мне старые ошибки. Потому что когда-то я действительно сражался против твоей системы. Но ты не дал Майклу чип, и невинный ребёнок погиб под метеоритами. Почему я вообще должен жалеть тебя? Пожалел ли ты меня хоть раз?
— Ты сам выбрал себе подружку. Сам выбрал свою судьбу. Твои трудности, что чипы вашим отродьям не положены.
— Через пять часов Майкл снова погибнет. Это бессмысленно. Тебя даже не цепляет, что я рассказал о перемещении во времени.
— Судя по твоей роже, ты сделал это противозаконно, — усмехнулся Томас и сплюнул. — Собственно, как обычно.
Кайлу вдруг почудилось, что тяжёлая ноша, которую он два года носил на груди, стала легче.
— У меня билет в один конец.
— Проваливай. Ты мне надоел, — буркнул Томас.
Кайл отстегнул от ремня флягу и хорошенько взболтал. Он видел, как зажглись глаза Томаса — лицо его приняло просящее выражение, но глаза оставались равнодушными.
— Хочешь пить?
Томас не сдвинулся с места. Он остро ощутил дерущую горло, словно наждачная бумага, сухость.
— Я сказал, что в подачках не нуждаюсь, — процедил он сквозь зубы. — Пусть тебе прилетит.
— Обязательно прилетит. Но тебе я желаю сдохнуть здесь безболезненно и быстро. — Кайл открутил крышку.
Томас весь вспыхнул. Его подбросило на месте. Он зашёлся таким сильным кашлем, что из глаз брызнули слёзы и побагровели щёки. Он бил руками по пустоте перед собой и задыхался, похожий на бьющуюся в агонии мясистую рыбу. Кайл протянул ему флягу, и Томас принялся жадно обсасывать узкое горлышко.
— Я ничуть не жалею, что выставил тебя из дома! — едва отдышавшись, выпалил он. — Чтобы ты и твои выродки, все вы, неблагодарные, сгнили в том мире… А наш мир умрёт таким, каким мы его создали…
— Тот Кайл давно умер, — мягко сказал молодой человек. — Просто я хотел дать тебе ещё один шанс покаяться. А сейчас мне нужен твой чип. Ты же хочешь увидеться с мамой?
Томас набрал в грудь воздуха, но ничего не смог сказать. Он шарил рукой по земле, пытаясь нащупать кружку с чаем или ружьё, но ничего не нашёл. Кайл безучастно смотрел, как белёсая жидкость потекла по подбородку отца. Белки его глаз приобрели сиреневый оттенок. Тело старика Томаса обмякло, и он рухнул лицом на землю возле деревянного креста.
«Не думал, что порошок так быстро сработает».
— Знаешь, я никогда раньше, — сказал Кайл, наблюдая, как сигаретный дым клубится на фоне беззвёздного неба, — никогда я не чувствовал себя таким свободным.
Он погасил агвентиловую свечу, взвалил безвольное тело на плечи и поволок в дом. Через пять минут Кайл стоял у раковины в ванной комнате и до обжигающей боли тёр руки намыленной губкой, но свернувшаяся под ногтями кровь никак не вымывалась. Он едва успел оторвать обвисшие, пропитанные кровью рукава рубашки и зарядить ещё тёплый чип в пистолет, как послышался визг тормозов. На холм, переваливаясь через колдобины, влетел старенький джип. Увидев его, Кайл почувствовал, как что-то словно бы кольнуло ему прямо в сердце. Его собственная копия, каким он был два года назад, держа в руках такую же агвентиловую свечу, вышла из машины и, сделав знак тому, кто сидел внутри, зашла в дом. Сжав покрепче пистолет, Кайл бросился через заднюю дверь во двор, подлетел к джипу и постучал в окно.
— Пап, ты же только что ушёл. Быстро вернулся! А где дедушка?
Майкл открыл замки, и Кайл, бросившись на сиденье, едва удержался, чтобы не обнять сына. Он так долго этого ждал!
— Дедушка не придёт, родной. Ему нездоровится. Наверное, прилетит потом. Он просил кое-что тебе передать. — Приставив пистолет с чипом к животу Майкла, Кайл спустил курок.
Майкл еле слышно пискнул.
— Держи. — Кайл достал из кармана сложенный листок бумаги. — Мы нашли для тебя чип и документы. Представляешь, там так и написано: «Майкл Вейн»! Давай прочитаем вместе на аэродроме? Здесь плохо видно.
— Правда, пап? — Майкл улыбнулся. — А почему ты плачешь?
— Просто я очень сильно тебя люблю. — Кайл взглянул на часы. — Никогда не стыдись говорить, что ты Майкл Вейн. Что бы ты ни думал, что бы ни делал, всегда будут те, кто тебя поддержит и кто осудит. Но у тебя всегда буду я — помни об этом, хорошо? Я всегда тебя приму. — Майкл кивнул. — Мама бы тобой очень гордилась. Не выпускай бумажку из рук!
Кайл выскочил из машины, в три прыжка пересёк двор и забился за поленницу. Скрипнула входная дверь, и Кайл из прошлого, нервно озираясь, подбежал к джипу. Взревел двигатель. Как только они уехали, Кайл из будущего сел на скамейку и, достав из-за пазухи пачку сигарет, закурил.
На горизонте разгорался алый рассвет. Воздух потяжелел и больше не пах свежестью. Вскоре старенький джип превратился в едва различимую точку, которая уверенно мчалась по долине в сторону аэродрома.
Через двадцать восемь часов метеорит-гигантик, который учёные будущего назовут крупнейшим среди упавших в тот месяц, разнесёт маленький городской аэродром, а тех, кто окажется в пяти сотнях километров вокруг, отравит неизвестным на тот момент газом. Но это случится потом. А сейчас, думал Кайл, он ни о чём не жалеет. Билет в один конец. Он встал и направился в сарай за лопатой. Ему, как и всем, кто ещё был жив в округе, оставалось три дня.
