Немцы приехали
Немцы приехали
Дмитрич сидел на веранде и смотрел на дождь, который собирался в лужи во дворе.
«Надо будет канавку пропахать к дороге», — подумал он. В свои 80 лет он все еще любил, чтобы везде был порядок. Из комнаты раздался голос жены:
— Ну, ты завтракать будешь или нет?
— А что, твои сериалы уже закончились? — спросил Дмитрич.
— Закончились, закончились. Выходи из своего укрытия, — смеясь, ответила она.
Это началось у них еще с «Рабыни Изауры» — был такой мексиканский сериал. Дмитрич так усердно его комментировал, что они даже поссорились с женой по этому поводу. И с тех пор в доме действовало мирное соглашение: утром жена смотрит свои сериалы, а вечером Дмитрич — передачи, которые нравились ему.
Сразу после войны, демобилизовавшись, юные супруги Соболевы приехали в Калининград. Восстанавливали разрушенный город, потом работали в стройтресте, да так и осели здесь навсегда. Сколько им ни предлагали переселиться в новый дом, который трест построил для ветеранов, они так и не захотели оставить этот старенький домик на окраине города. Слишком много было связано с ним в их жизни. Здесь прошла вся их молодость, родился сын Митя. Отсюда к нему и ходить близко — кладбище совсем рядом с домом.
Митька — сын. Как он мечтал о сыне! Когда Ефросинья родила, вся бригада гуляла у них неделю. Но на работу ходили исправно. Бригадиром он был строгим, за что и ценило начальство. «Фронтовая косточка», — говорили о нем товарищи. Да, солдатом он был хорошим. И наград у него много: медаль «За отвагу», орден Красной Звезды, медаль «За победу над Германией». У Ефросиньи — медалей не меньше, чем у мужа. Тоже воевала. А кому теперь эти награды нужны? Вот сосед, пьянчужка, свои продал на рынке, да еще и хвастать стал: мол, немало ему отстегнул покупатель. Дмитрич за это палкой его отходил. Так тот в милицию нажаловался. Участковый пришел, хотел протокол составить, а как узнал, в чем дело, — махнул рукой и ушел.
Митька — сын. Привезли из Афгана цинковый гроб, даже не открыли, чтобы попрощаться…
— Ты где? Опять витаешь в облаках? Посмотри в окно, вон к Никитиным опять их немцы пожаловали.
— А тебе что, Фрося, завидно, что ли? Они к себе на родину приезжают. Ты к себе на Смоленщину в прошлом году ездила?
— Ездила! Так у меня там могилки отца и матери, брата Коли. Должна я была перед смертью попрощаться с ними или нет?
— Эх, Фрося! А они к своим могилкам едут. А мы эти могилки с землей сравняли. Парк сделали, дети гуляют и не знают, что на костях аттракционы эти. Вон, на Гагарина, ресторан поставили у автобазы, а там, говорят, тоже кладбище было. Не по-людски как-то.
— Ну и иди целуйся с ними, жалостливый ты мой. Или забыл, кто тебе обе ноги прострелил?
Дмитрич резко вскочил из-за стола, кружка с чаем опрокинулась ему на брюки:
— Не смей! Не смей мне указывать. Я на фронте труса не праздновал. Война была. — Он закашлялся, замахал руками, хлопнул дверью и выскочил во двор.
Фрося села на стул, опустила руки на колени:
— Господи, опять поругались, и из-за кого, спрашивается, — из-за немцев. Эх, Митя, сынок, нет тебя с нами. Вот и ругаемся с отцом твоим по-пустому. Был бы ты живой, все по-другому было бы.
Она встала и открыла дверь в комнату сына. Митя смотрел на нее с фотографии, улыбался. Военная форма сидела на нем ладно. Мать вспомнила, какой он был счастливый, когда ему досрочно присвоили звание капитана. А через месяц отправили в Афганистан…
Детские крики и визг прервали ее воспоминания. Она подошла к окну. По лужам, которые разлил на дороге утренний дождик, носились соседские внуки. «Господи, ведь и у нас такие могли быть», — подумала Ефросинья. Она вышла во двор. Дмитрич сгонял воду из луж через прокопанную канаву на улицу.
— Ну не злись, слышишь, — обратилась к нему Ефросинья.
— А я не злюсь на тебя, Фрося. — Он поднял голову: — Ты видишь, что сорванцы творят? Ну, чертенята, влетит им сегодня от бабки.
Фрося присела на порог:
— А я бы их не ругала никогда.
— И я тоже, — ответил он. Опустив со вздохом голову, незаметно смахнув набежавшие слезы и чувствуя, что жена сейчас заплачет, грубовато, чтобы как-то отвлечь ее, сказал: — Ну, чего ты тут расселась, осень ведь. Заболеть хочешь? — и добавил мягче: — Иди, Фросюшка, в дом, не рви сердце.
Всю ночь лил дождь. Однако утром выглянуло осеннее солнышко. Оно заиграло блестящими зайчиками в лужах и окнах домов.
Старики еще с вечера решили пойти на кладбище. Фрося вышла в сад. Она аккуратно срезала десять красных астр. Капельки дождя переливались в ярких бутонах цветов.
— Господи, как слезинки, — сказала она. — А яблок сколько нападало. И куда их девать теперь? — выбрав два самых крупных, присела на скамейку под яблоней. Митина антоновка. Солдатикам своим любил носить в часть.
— Фрося, ты где? Мы идем или нет? — услышала она голос мужа. «Вот неугомонный», — подумала с нежностью.
На кладбище стояла особенная тишина, иногда нарушаемая чириканьем птиц или звуком проезжающих автомашин. Заботливо вырвав траву, которая пробилась среди могильных плит, и разложив астры, они долго еще сидели молча, прижавшись друг к другу, на скамеечке и смотрели на обелиск, мысленно разговаривая с сыном, каждый о своем.
Подходя к дому, они увидели белый «Мерседес» и людей, стоящих у ворот. Навстречу на велосипеде ехал местный пьянчужка Семен.
— Теть Фрося, а к вам немцы приехали, с вас причитается, — заискивающе объявил он.
— Ну вот, дождался гостей, старый черт, иди встречай, — с какой-то обидой вырвалось у Ефросиньи.
— Какие гости, ты что, тут разобраться надо… — Дмитрич растерялся.
Не зная, что делать дальше, они остановились. Но навстречу им уже спешил высокий молодой человек в светлом плаще.
— Здравствуйте! — он пожал руку Дмитричу и попытался поцеловать руку его жене. Она испуганно отдернула ее.
К Дмитричу вернулось его спокойствие.
— Слушаю вас, молодой человек… — начал он.
Но тот бесцеремонно перебил его:
— Уважаемая семья Соболевых, я представитель туристической фирмы «Европа», которая осуществляет туры граждан Германии в Калининградскую область. У вас сегодня счастливый день, вы можете, наконец, встретиться с четой Мюллер, хозяевами этого дома, которые проживали здесь до… — и тут он сбился. Чувствовалось, что он не может подобрать выражение, которое устроило бы обе стороны.
— Вы хотите сказать, до нашей Победы над фашизмом, — перешла в наступление Фрося.
— Ну, как вам сказать, что-то в этом роде, — промямлил турагент.
— Вроде, говоришь? Говнюк ты после этих слов! Да за это «вроде» двадцать миллионов полегло! — Дмитрич размахнулся палкой, но Фрося схватила его за руку и зашептала:
— Угомонись, люди вокруг.
И правда, из-за заборов выглядывали лица соседей. Перед калиткой, смешно взявшись за руки, стояли два старых человека. Видно было, что они растеряны. И это вернуло самообладание Дмитричу.
— Здравствуйте, господа хорошие, или как там, если мне не изменяет память: «гутен таг». — Он открыл калитку и жестом пригласил пройти во двор.
Первой вошла старушка, следом за ней несмело, оглянувшись на Дмитрича, вошел старик. Они остановились посреди двора.
— Ну, что вы стоите, проходите в дом, — натянутым голосом произнес Дмитрич и захлопнул калитку перед носом турагента: — Без тебя, мил человек, обойдемся.
Старик что-то коротко сказал по-немецки, турагент развел руками и отступил к машине.
— Что ты, дурья башка, наделал? Как будешь с ними говорить без переводчика? — толкнула мужа в бок Фрося.
— Мы с Мартой знаем немного русский язык. Я есть Генрих, — тихим голосом произнес немец.
— Ну, если так, то мы, значит, Женя и Фрося, стало быть.
Немец, улыбаясь, протянул руку, и Дмитрич, секунду поколебавшись, протянул свою. Они обменялись крепким рукопожатием.
— Проходите в дом, а то тут вся улица сбежалась на смотрины. Я чай поставлю, там и поговорим. — И Фрося, открыв дверь, первая шагнула через порог.
— Мы можем посмотреть дом? — как бы извиняясь, произнес Генрих.
— Пожалуйста, смотрите, только не обессудьте, у нас не прибрано… — начала Фрося.
— Цыть, не мельтеши! Не музей. Пускай смотрят, как есть, — остановил ее окриком Дмитрич.
Молчавшая до этого времени Марта осторожно, будто боясь что-то раздавить на полу, маленькими шажками подошла к кафельной печке, которая занимала большую часть комнаты, и, прижавшись к ней, вдруг тонким голосом заплакала. Генрих быстро подошел к ней, обнял и стал что-то шептать на ухо, потом повернулся и извиняющимся голосом сказал:
— Прошу извинить, пожалуйста, майн фрау, она немножко вспомнила себя в нашем доме.
Дмитрич, понимая, что надо как-то разрядить эту обстановку, вдруг сказал:
— Вы тут, значит, давайте сами проходите, а мы с Фросюшкой в сад за яблоками сходим, жуть сколько за ночь нападало.
Генрих не ожидал встретить в своем доме таких, как он с Мартой, стариков. По возрасту они были одногодки. Значит, война в их жизни сыграла немалую роль. Что они думают, как поведут себя? Нет, он постарается объяснить этим старикам, что им ничего не надо, они с Мартой просто хотят посмотреть свой дом, в котором были когда-то счастливы…
От этих тягостных размышлений его оторвал голос жены:
— Генрих, пойдем в комнату Вилли.
Они подошли к двери в детскую, и Марта, осторожно открыв ее, вскрикнула:
— Майн гот, Генрих, это их сын, он русский офицер. — Но, увидев траурную ленточку на портрете, вопросительно повернулась к мужу.
— Марта, их сын погиб.
Набрав полную корзину яблок, Дмитрич и Фрося вошли в дом. Стояла тишина.
— Дмитрич, они что — уехали? — спросила Фрося.
Дверь в комнату Мити была открыта. На кровати их сына, крепко обнявшись, плакали два пожилых человека. Фрося захлюпала носом за спиной Дмитрича. Старики встрепенулись и, как провинившиеся дети, стесняясь, что их застали за чем-то неожиданным, встали. От растерянности оба, мешая немецкие и русские слова, стали извиняться:
— То есть комната наш сын, Вилли. Извините нас, это нервы. Наш мальчик погиб, ему было три года. Налет британской авиации.
Дмитрич начал что-то искать в карманах, потом обратился к Генриху:
— Пойдем, как там тебя, Генрих, покурим. Женщины — они тут сами поговорят.
Они вышли во двор, Генрих виновато развел руками:
— Я не курю, сердце.
— А я вот с тех самых пор и курю.
Дмитрич достал пачку «Беломорканала» и закурил. Неожиданно Генрих взял из рук Дмитрича пачку, ловким щелчком выбил папироску, размял ее между пальцев, сделал «козью ножку» и, прикурив, жадно затянулся.
— Вот те раз, а говорил — не куришь, — усмехнувшись, произнес Дмитрич.
— С тех самых пор я не курил «Беломор». Сибирь-матушка, русский мороз-дядюшка, медведь-батюшка, топор — брат родной, — вдруг без акцента нараспев произнес Генрих.
— Значит, бывал у нас, коль так шпрехаешь по-нашему. А где, если не секрет? Может, пути-дорожки наши пересекались? — запыхтел папиросой Дмитрич.
— Ленинград — Сибирь.
— Хорошие университеты прошел. А я вот южнее был. Первый Украинский. Закончил в Будапеште, там меня и зацепило.
Дальше курили молча. Каждый из них думал о своем. И недоверие друг к другу постепенно уходило вместе с дымом папирос. Из дома Фрося позвала пить чай.
Разговор за столом явно не клеился, и гости начали собираться.
Растерянные от этой неожиданной встречи, оказавшиеся в этот вечер по воле судьбы вместе в этом небольшом стареньком домике на бывшей окраине Кенигсберга, а теперь в центре обступившего дом микрорайона Калининграда, стояли они друг перед другом — бывшие когда-то враги, а теперь просто пожилые люди. Жизни их перемолол «молох» войны. Не смогли они прожить так, как хотелось, — радостно и счастливо, без боли и утраты.
И вот, подчиняясь какой-то внутренней силе, которая позволяет людям понимать друг друга без слов, они вдруг прямо на пороге крепко обнялись.
Дом примирил в этот вечер своих хозяев, он старался согреть их одинаково. Дом, как человек, имеет душу. Это место, откуда берет начало река жизни. И как далеко ни уплываем мы по ней, все равно возвращаемся назад. Это единственная река в мире, которой нет ни на одной географической карте.
Черный аист
Люблю слушать дождь. Сначала первые капли бесшумно появляются на стекле. Минута, другая — и, наконец, замысловатая дробь дождя-барабанщика ударяет по карнизу. Проходит какое-то время, и, вобрав в себя тысячи капель, водяной поток устремляется мимо окна вниз по водосточной трубе и с грохотом вырывается на свободу.
Нет, я не сумасшедший. Это, наверно, от одиночества. Все, что осталось там, за больничными стенами, в той жизни, которой я теперь лишен, здесь воспринимается совсем по-другому.
Лечащий врач — Аглая Филипповна, седенькая старушка с добрыми глазами, единственный мой постоянный слушатель, как-то сказала:
— Это очень красивая и печальная история, мой мальчик. Но она противоречит канонам. Так не может быть.
Зима показалась мне, как никогда, очень долгой. Но вот, наконец, пришла весна. Надеюсь, что-то должно измениться в моей судьбе.
Главное для меня сейчас, в самом деле, не сойти с ума. Там, за окном, люди гуляют по улицам, ходят друг к другу в гости. Здесь можно только одно. Я придумал себе это сам. Каждую ночь я гуляю по памяти…
1.
Мое детство было счастливым. Любящие родители, заботливые дедушки и бабушки. Каждый день — праздник. Скажи мне кто-нибудь тогда, что есть другая жизнь, я бы не поверил. Будущее было ясным и понятным. Сначала университет, потом престижная работа в банковской сфере — в традициях семьи. Дальше законный брак с Леркой, моей первой и единственной любовью. Ну, и долгая, счастливая жизнь в кругу детей и внуков.
«Первый звоночек» прозвенел на вступительных экзаменах в университет. Поставив свое «Я» выше мнения преподавателя, я с треском провалился, несмотря на «безграничную помощь» родителей.
— Ума наберешься, мужчиной станешь, — вынес свой вердикт на проводах в армию отец.
Попал в погранвойска, на Дальний Восток. Места — первозданные. Какое приволье! А воздух! Первое время даже голова кружилась. Вот что значит вырваться из «каменных джунглей» города.
— Курорт на два года и совершенно бесплатно, — объявил по прибытии на заставу сопровождающий нас офицер.
Удивительно, но служба мне понравилась. Первое дежурство на границе, частые подъемы по тревоге — была в этом какая-то забытая романтика детских игр в казаки-разбойники, но уже по-взрослому. Койки в казарме стояли в два яруса. Соседом по «второму этажу» оказался парень моего призыва. Даже не помню, кто из нас первый предложил держаться друг друга. «Дедовщины», которой пугали на гражданке, на заставе не оказалось. Но вдвоем все-таки было проще. Моего нового друга звали Вовкой. Был он этаким не по возрасту хозяйственным мужичком. В новой для меня армейской жизни чувствовал себя как рыба в воде. Это сразу заметил наш старшина, прапорщик Гудков, и назначил его каптером, «своей правой рукой», как он любил говорить на построениях.
Старшина готовился к уходу на пенсию, больше пропадал на охоте и рыбалке, чем на службе. В руках у Вовки незаметно сосредоточилась вся хозяйственная власть в роте. Но наши с ним дружеские отношения не изменились. Часто вечерами после отбоя, закрывшись в каптерке, мы попивали чай и болтали «за жизнь».
Почту на заставу привозили раз в неделю из города. Больше всего писем приходило от Лерки, родители писали реже. Как-то в один из таких вечеров Вовка обратился ко мне с неожиданной просьбой — почитать мои письма. Покраснев, объяснил причину. Так я узнал, что он детдомовский.
Тот, кто служил в армии, знает цену письмам. Их ждут от родителей, друзей, любимых девушек. Каждое письмо — это как билет туда и обратно, в другой мир под названием «гражданка». Знать и верить, что тебя любят и ждут, что ты не один — вот что такое письмо.
Постепенно родители и Лера привыкли к Вовкиным приветам, и мои письма стали нашими.
На погранзаставе разрешалось иногда «браконьерничать». Свежее мясо к солдатскому столу никогда не мешало. Вовка оказался прекрасным стрелком, и старшина часто привлекал его к «королевской охоте». Так мы называли между собой охоту, которую организовывало начальство для проверяющих, приезжающих к нам на заставу. Зверя непуганого было полно. Егеря в погранзону не заходили. «Стреляй не целясь, не промажешь», — любил шутить наш старшина.
Под Новый год, после одной такой охоты, Вовке объявили отпуск. Ребята завидовали ему «по-черному», за глаза в курилке называя холуем. Но тот не обращал внимания на эти разговоры. Вид у него был и без того растерянный и подавленный. Многие посчитали тогда, что ему стыдно, и оставили в покое. Но настоящую причину, кроме меня, не знал никто. Ему некуда было ехать.
Тогда я посчитал, что делаю благородный поступок, помогаю другу в трудную минуту.
Вовка уехал в мой город, к моим родителям, к моей Лерке.
***
Мне перестали давать по вечерам лекарства. Аглая Филипповна спрашивает уже несколько дней о моих снах. Беззастенчиво вру, что сплю «без задних ног». Хотя каждую ночь вижу один и тот же сон: черный аист вьет гнездо на верхушке старого засохшего каштана под окном. Я стучу по стеклу, кричу, чтоб улетал, — и просыпаюсь. А потом до утра не могу заснуть.
Когда небо звездное, решетка на окне превращается в игральную доску. Можно играть звездами в шашки с самим собой, оставаясь победителем и побежденным в одном лице. Так и в жизни. Сказав правду, остаться виноватым. И наоборот, солгав — добиться прощения и сочувствия на условиях нужного молчания. Правда стала многим не нужна. Она заставляет задуматься. Так как теперь жить? По закону или по совести?
2.
Вовка вернулся на заставу под старый Новый год. Как Дед Мороз, привез кучу подарков и новостей. Мы всю ночь просидели в каптерке, отмечая его приезд. И уже под утро приняли решение: после дембеля ехать вместе ко мне. Мы рисовали радужные планы нашей будущей гражданской жизни. До конца службы осталась одна весна.
Был у нас на заставе живой талисман — медведица. Год назад наряд задержал браконьеров, когда те пытались скрыться на машине из погранзоны. У них изъяли автомат Калашникова, два карабина и свежую шкуру медведицы. Задержанных передали милиции, а через два дня на том самом месте ребята нашли маленького медвежонка. Так на заставе появилась Галочка. Имя ей такое дали за яркое белое пятно на груди. Выкормил ее из соски наш повар ефрейтор Бочкин. Незаметно Галочка превратилась в Глафиру Федоровну, большую стройную медведицу с черной пышной, блестящей, шелковистой шерстью. Любимым ее местом была, конечно, солдатская столовая. Здесь она проводила почти все свое время, ни на шаг не отходя от своего кормильца — повара Бочкина. Для отдыха Глафира облюбовала старую яблоню за казармой. Я раньше и не знал, что здесь, на Дальнем Востоке, медведи живут на деревьях. Наш замполит рассказал, что медведь забирается в верхнюю часть кроны дерева, садится в развилку, сламывает ветки, объедает их и кладет под себя. После таких жировок на деревьях остаются гнезда медведей, а крона оказывается обломанной почти наголо. Такое гнездо оборудовала себе и наша Глафира. Добродушнее зверя нельзя было представить. Особенно Глафира любила фотографироваться. Каждый дембельский альбом украшали ее фотографии.
И вот, когда до дембеля оставалось сто дней, на заставу нагрянула очередная проверка из Москвы. Наш командир решил прогнуться перед начальством. Была организована большая королевская охота. Но закончилась она неудачно. Охотники такую пальбу открыли, чуть друг друга не перестреляли. Наверно, много выпили. Слава богу, баня у нас была мировая, ею эта охота и закончилась.
То, что Глафиры не было на завтраке, никого из ребят не удивило. Она себе такое позволяла и раньше. Но когда Глафира не появилась к ужину, по заставе поползли слухи. Повар Бочкин признался, что видел, как рано утром старшина и каптер увезли медведицу на дежурной машине. Это только подлило масло в огонь слухов. Но на вечерней проверке начальник штаба объявил, что медведицу увезли в городской зоопарк, так как проверяющий полковник запретил содержание дикого животного на заставе в целях недопущения несчастного случая. В армии приказы не обсуждают. Ребята пошумели между собой и успокоились. На второй день из города вернулся Вовка со старшиной. Но и он на все вопросы отвечал односложно:
— Был приказ отвезти в зоопарк.
Мне же вечером шепнул:
— Придет время, узнаешь.
Что произошло на самом деле с Глафирой, я узнал только в поезде, который вез нас на дембель.
Проверяющему полковнику понравилась медведица. Вернее, не она сама, а ее шкура. Вовка божился, что убивал Глафиру старшина Гудков, а он только помог шкуру снять. Мясо они отвезли на дальний кордон леснику, где и пропьянствовали целый день. Мы тогда чуть не подрались. Но Вовка в конце концов убедил меня, что у него просто не было выбора. Я почему-то согласился с ним — ведь он был моим другом, и мы ехали домой.
3.
С детства Лера была мне самым близким человеком. Мы ссорились, мирились, повзрослев, мучились от ревности — особенно я. Но никогда не лгали друг другу.
Она не пришла на вокзал в тот день. Мы встретились с ней вечером на нашей скамейке в школьном саду.
— Прости и отпусти меня. — Всего три слова были сказаны ею.
Когда человек плачет, не стесняясь слез, это не стыдно. Значит, есть причина. Она ушла, так ничего и не объяснив. А я остался сидеть на скамейке, гордый и оскорбленный. Говорят, в трудную минуту надо обращаться к друзьям. Я так и сделал.
Вовка оказался разговорчивым.
— Старик, ты сам виноват. Несерьезно все у вас было, по-детски. Танцульки, стишочки, поцелуйчики… — и вдруг выдал такое, отчего у меня потемнело в глазах: — Ты же сам нас познакомил. Ну, а что у меня с Лерой любовь вышла, хотел тебе сразу сказать. Она упросила не говорить, чтобы ты глупостей не наделал. — И, похлопав меня по плечу, добавил: — Да у тебя с ней ничего не было. Так что кончай переживать.
Вот так мой друг Вовка просто решил все мои проблемы. Когда я бросился на него с кулаками, он легко перехватил мою руку и, посмотрев прямо в глаза, сказал:
— Лера выбрала меня, могла выбрать тебя. Вот и подумай.
После этого спокойно собрал вещи и, попрощавшись с ничего не понявшими моими родителями, ушел в соседний подъезд, где жила Лера.
Наш ротный часто говорил: «Есть друзья, а есть дружки».
— «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло», сынок. Мы хотели тебе написать, но подумали, что все образуется, — виновато сказала мама.
На следующий день я решил уехать жить к деду на другой конец города.
— Бежишь? — остановил меня отец в коридоре. — Тюха ты матюха, — то ли с жалостью, то ли с сожалением в голосе произнес он.
— Чужое горе пережить, как море переплыть — раз плюнуть, а своего хватит и ложки, чтобы протянуть ножки. — Дед всегда любил говорить пословицами, и на этот раз был абсолютно прав.
О том, что Лера была беременна, я узнал только после их свадьбы с Вовкой. Но это уже ничего не могло изменить. Задним числом мы всегда умнее.
4.
Не помню, как я тогда поступил в университет, но через два месяца, к великому возмущению родителей, оставил учебу. Надоело каждый день ловить на себе сочувствующие взгляды сокурсников, слушать по телефону мамины вздохи и прописные истины о том, что время все лечит. Когда знакомый отца предложил пойти служить в милицию, согласился не раздумывая. В жизни надо было что-то менять. Моя новая работа дала возможность увидеть, что вокруг есть люди, которым гораздо тяжелее, чем мне, и они нуждаются в моей помощи. Незаметно стал отходить душой. Теперь, если встречался с Лерой и Вовкой во дворе родного дома, заходя к родителям, уже не отводил взгляд в сторону. А после того как узнал от матери, что своего первенца они назвали Сашкой, лед между нами окончательно растаял.
В тот злополучный год я вернулся из горячей командировки. Шесть месяцев службы и легкая контузия требовали отдыха. Захотелось поохотиться, порыбачить на природе, вдали от городской суеты. Поэтому с радостью принял предложение своего сослуживца поехать к его дальнему родственнику — леснику, у которого мы охотились в прошлом году.
— Дядька он нелюдимый, немного со странностями, но ты не обращай внимания. Скажешь, что от меня, — и отдыхай сколько хочешь. Может, и я вырвусь к вам на пару дней, — обнадежил он меня на прощанье.
Сборы были недолгими, оставалось только вечером зайти к отцу за ружьем. Он у меня не то чтобы заядлый охотник, но с ружьем побродить по окрестным местам любит. В детстве даже брал с собой на охоту, когда мама разрешала. Помню, как я плакал, когда отец подстрелил при мне зайца. И наоборот, радовался, когда он принес большую огненно-рыжую лису матери на воротник. У меня даже одно время было желание стать лесником.
Матери дома не было. Батя обрадовался, достал из холодильника бутылку, и мы решили немного посидеть по-мужски. Но неожиданно пришла мама и свернула наши посиделки. Чтобы не слушать ее нравоучений, я быстро взял ружье, патронташ, рюкзак и вышел во двор.
Как будто они ждали меня. Вовка выскочил из соседнего подъезда и с распростертыми объятиями бросился навстречу, а на балконе стояла Лера и приветливо махала рукой. Ничего не оставалось, как помахать ей в ответ.
— Сашок, зайди малыша посмотреть, — засопел Вовка мне в ухо, обнимая за плечи, — Лерка просила.
Не злопамятный я. Не держу зла на людей, а особенно на тех, кого люблю. Характер такой.
Крепенький мальчишка забавно таращил глазенки и все норовил своими пухленькими пальчиками ухватиться за усы, отросшие на моем лице во время командировки. Мне казалось, что у нас с Лерой первым ребенком будет девочка. Сколько раз бывал я в этой квартире, сидел на старом диване, целовался в коридоре. Неужели все в прошлом?
— Ну, как наш малыш? — спросила Лера, расставляя на столе тарелки с закуской.
Растерявшись, я не знал, что сказать. Она сразу поняла двусмысленность своего вопроса, и ее лицо залил яркий румянец.
— Вылитая мамочка, — захохотал появившийся из кухни Вовка, обнимая жену за плечи. — Ты, вижу, на охоту собрался? Возьми меня. — Глаза его загорелись азартом.
Я начал отказываться, объясняя, что сам еду без приглашения.
— Ну, ради меня, Сашенька, возьми. А то уже скоро от пива на диване не уместится.
Она знала — ей отказать не смогу. Мы еще посидели немного за столом и, сославшись на то, что надо зайти к другу за дробью, я попрощался и поспешил уйти. Вовка вышел меня провожать, предложил перекурить на лестничной клетке, но я отказался.
Подходя на следующий день к зданию автовокзала, я втайне надеялся, что Вовка проспит или вовсе передумает ехать. Но мои надежды не оправдались. Одетый в яркий спортивный костюм, с небольшой дорожной сумкой через плечо, словно собрался на пикник, а не на охоту, он стоял у билетных касс. Располневший не по годам, с уже наметившейся залысиной, он был похож на доброго румяного колобка. Как все-таки бывает обманчива человеческая внешность! Вчера, прощаясь на лестнице, я почувствовал спиной цепкий взгляд его серых глаз. Ему опять что-то надо было от меня. Неужели приглашение в гости и желание отправиться на охоту всего лишь предлог? Но для чего?
Всегда удивлялся способности некоторых людей уметь жить двойной жизнью. Нет, не завидовал, а именно удивлялся. С какой легкостью, с каким артистизмом они беззаботно переплетают свою судьбу с судьбами людей, попавшихся им на пути. Заставляя лгать, мучиться и страдать. И все это лишь для того, чтобы потешить свое самолюбие. Если и вершит кто-то суд над ними, то, к сожалению, часто не находит понимания у окружающих. Лицемерие многолико.
5.
Нам предстояло два часа дороги в душном переполненном автобусе. Но Вовку это совсем не волновало. Устроившись на заднем сиденье с какими-то бабульками, уже через несколько минут он безмятежно посапывал, пристроив голову на плече одной из старушек. Его умению использовать любую возможность для сна можно было позавидовать. «Армейская привычка. Солдат спит, служба идет», — отшучивался он всегда. Но когда водитель остановил автобус по моей просьбе, оказалось, что будить его было не надо.
Асфальт под ногами напоминал липкий пластилин. Мы поспешили сойти с дороги и углубились в лес. От жары все живое попряталось в щели, дупла и норы. Стояла удивительная тишина, нарушаемая только хрустом попадавших нам под ноги сухих веток. Перевалило за полдень, когда вышли наконец к дому лесника. Хотелось побыстрее сбросить с себя насквозь пропитанную потом одежду и нырнуть с головой в спасительную прохладу: будь то река, озеро или просто деревянная бочка с дождевой водой. Обменявшись приветствиями с хозяином, побросав вещи во дворе на траву, мы бросились к спасительному колодцу. Пили прямо из ведра, не спеша, со смаком. Вода была необычайно вкусная, не просто холодная, а ледяная. Ломило зубы и сводило скулы, но оторваться было невозможно. Утолив жажду, вспомнили о том, о чем мечтали всю дорогу. Озеро было видно прямо со двора, оно находилось в каких-то ста метрах. Увидев, как мы достаем из рюкзаков полотенца, лесник замахал руками:
— Никакого озера. Вон за домом душ, плескайтесь сколько угодно. — И добавил строго: — На озеро без меня не ходить. — Увидев наши удивленные взгляды, рассмеялся: — Уха упрела.
С дороги аппетит разыгрался не на шутку. Да и уха была приготовлена мастерски. На похвалу хозяину ни я, ни Вовка слов не жалели.
О завтрашней охоте заговорили в самом конце вечера.
— Сходите к трем камням, — предложил лесник.
Я знал это место в двух километрах отсюда. Когда-то очень давно здесь проходил ледник, он и притащил с собой три огромных гранитных валуна. Местные жители их еще тремя братьями прозвали. Там и второе озеро расположено. Берега заросли высоким кустарником, камышом с осокой и превратили его в настоящий рай для водоплавающих птиц.
— Только будьте поаккуратней у озера, — предупредил лесник.
Вовка захохотал:
— Что, чудовище Лох-Несс?
— Да нет, там у меня семья черных аистов поселилась. Не вспугните.
Я где-то читал про этих птиц: занесены в Красную книгу, живут в дремучих лесах, избегают людей. Но почему? Не знал. И задал об этом вопрос леснику. Тот неторопливо прикурил сигарету от тлеющих углей костра и, откашлявшись, произнес:
— Давняя это история. Ну, раз спать не хотите, слушайте… Когда-то в древнем лесном и озерном краю жили люди, которые понимали язык не только зверей и птиц, но и ручьев, рек, озер и деревьев. И жили они меж собой в дружбе, любви и согласии. Как-то полюбил белый аист девушку-красавицу. Прилетел к ее родне, стал руки и сердца любимой просить. А ту девушку в жены взять хотел человек старый, но богатый. Уговорил он родителей девушки отказать белому аисту. А взамен обещал подарки дорогие да старость обеспеченную. Узнал об этом сговоре белый аист и ночью тайно к своей любимой прилетел. А свадьба уже на завтра назначена. Пригорюнились молодые. Тогда и предложил аист девушке бежать.
«Как нам бежать? — говорит та ему. — Ты полетишь, а меня родня сразу схватит. Ничего у нас не выйдет». — И заплакала.
Тут достал аист два крыла из сумы переметной и подарил своей любимой. А девушка была не только красивая, но и умная. Черной печной сажей себя и своего суженого с ног до головы обмазала. Ночь на дворе стояла темная, на небе ни звездочки. Никто из людей беглецов и не заметил. Поутру снарядили погоню, да так и не догнали. Тогда стали у птиц и зверей, ручьев, рек, озер и деревьев спрашивать: «Кто знает, где спрятались беглецы?». Но никто людям на этот вопрос не дал ответа. Осерчали люди: стали деревья рубить да костры жечь, птиц и зверей стрелять, реки, ручьи запрудами городить, воду из озер спускать. Но все равно никто влюбленных им не выдал.
С тех пор, наверно, и лишились люди своего великого дара, коим их наградила матушка-природа.
А от тех двух влюбленных и появились первые черные аисты на Земле. Только прячутся они до сих пор, никому не доверяют. Боятся, что разлучить их могут.
— Ну, батя, ты прямо сказочник какой-то, — не выдержал Вовка.
Хозяин постелил нам на сеновале. Сено, впитавшее в себя аромат свежескошенных летних трав, вкусно пахло медом и еще чем-то особенным, от чего приятно щекотало в носу и кружилась голова.
Устраиваясь спать, Вовка неожиданно спросил:
— Как ты думаешь? А эти черные аисты, наверно, дорого стоят? — увидев удивление на моем лице, он лениво зевнул: — Я к тому, что птицы редкие, а значит, хороших бабок стоят. — И тут же перевел разговор на другую тему: — Сашок, а у тебя баба есть?
Я почувствовал, что начинаю краснеть. Меня спасла хозяйская собака. Попытавшись взобраться по лестнице на сеновал, она с визгом сорвалась вниз.
— Дура блошистая! — расхохотался Вовка. — А я вот без женщин жить не могу. — И, сладко потянувшись, добавил: — Зуд у меня на них какой-то появился в последнее время.
Через минуту раздался знакомый свистящий храп. Вовка спокойно спал, свернувшись калачиком, чему-то уже улыбаясь во сне. Вот так всегда, не поймешь его. То ли обидеть хотел, то ли пошутил.
В глубине леса ухнул филин, вскрикнула в ответ какая-то птица, и опять наступила тишина. Спать расхотелось. Спустившись с сеновала, я закурил. В ночном небе звезды затеяли с луной игру в прятки. Они то исчезали, то появлялись из темных туч, как будто дразнили молчаливое небесное светило.
— Не спится? — раздалось за спиной.
Это был лесник. Подошел тихо, незаметно, как это могут только профессиональные охотники.
— Дружок спит? Ишь, как похрапывает. Я ему там комбинезон да сапоги резиновые подобрал. — И улыбнулся: — Турист.
Какое-то время мы молча курили. Одна из звездочек сорвалась вниз и, оставляя яркий след, понеслась к Земле.
— Желание загадал? — спросил он тихо.
— А вы?
— С неба падают звезды на счастье кому-то, ни одной не успел подобрать почему-то, — ответил он стихами и, секунду помолчав, добавил: — Все хорошее в жизни с мечты начинается.
В темноте я не мог разглядеть его лица. Как бы давая понять, что душу передо мной изливать он не собирается, лесник свистнул собаку и, не прощаясь, скрылся в доме.
У всех есть своя тайна, большая или маленькая, но разве кому-то от этого стало легче жить?
6.
Рано проснувшись, я растолкал Вовку. Не дождавшись, когда тот окончательно проснется, схватил полотенце и, несмотря на запрет, побежал к озеру. Утренняя роса приятно холодила босые ступни. Озеро напоминало голубое облачко, которое опустилось на лесную поляну отдохнуть. Накрытое белой прозрачной утренней дымкой, как одеялом, оно еще спало. Аккуратно, боясь вспугнуть его сон, я медленно вошел в густую, как кисель, воду, осторожно оттолкнулся ногами от илистого дна и поплыл на середину озера, окруженный со всех сторон удивительной белой тишиной. Она послушно расступалась, когда руки прикасались к ней. Чистый островок воды в этом белом безмолвии возник неожиданно. Закрыв глаза, я лег на спину, широко раскинув руки на воде. Тело стало удивительно легким и невесомым. Все, что потом произошло, было больше похоже на сказку. Моя жизнь пронеслась перед глазами, как скорый курьерский поезд. Миновав без остановки день сегодняшний, я увидел то, о чем мечтает и в чем боится признаться другому каждый из нас: самого себя в том прекрасном далеком времени, которое отмеряет каждому судьба.
Почему? Зачем это происходит со мной?
Застучала кровь в висках. В ответ сердце бешено заколотилось в груди, и я почувствовал, как вера в собственные силы возвращается ко мне, пробуждая давно забытое желание: бороться и не уступать никому своего счастья.
Неожиданно на берегу затявкала собака и раздался голос лесника. Он искал меня. Я громко закричал и забил ладонями по воде. Может быть, от моего крика, может, от лучей встающего над деревьями солнца белая дымка стала разрываться на небольшие невесомые островки, быстро тая на глазах. Она исчезала то ли в воде, то ли в воздухе. Последний такой островок, словно прощаясь, коснулся моего плеча и, оставив прохладную дрожь на теле, растаял прямо перед глазами. «Жизнь продолжается», — зазвенело в ушах.
На берегу ждал взволнованный лесник.
— Ну, вы, ребята, даете! Один в чем мать родила на озеро с утра сбегает, другой ружье хватает и в лес. Мы так не договаривались.
— Да только минут десять, как окунулся, — начал я оправдываться.
— Какие десять, — замахал он руками, — целый час прошел. Там ключи бьют, — почему-то на шепот перешел он. — Вода даже летом не прогревается. Ты же видишь, птицы и те стороной облетают. Нехорошее это озеро.
— Что-то не то вы говорите, — рассмеялся я и шагнул с берега назад в воду.
Десятки, нет, кажется, сотни маленьких иголочек впились в мое тело, и ледяной холод стал охватывать меня. Если бы не лесник, схвативший за плечо, даже не знаю, что могло бы произойти со мной дальше.
— Пойдем, парень, не испытывай судьбу во второй раз! — в сердцах перешел он на крик.
Всю дорогу к дому молчали. Лесник вздыхал да, как мне казалось, что-то шептал себе под нос. Уже войдя во двор дома, он вдруг повернулся и, посмотрев мне прямо в глаза, спросил:
— «Оно» тебе что-то сказало?
— Кто «Оно»? — улыбнулся я глупо.
— Не хочешь, не говори. — И вдруг, достав пачку сигарет из кармана, торопливо закурил. — Два года назад три мужика на резиновой лодке на моих глазах пропали. Выплыли на середину поутрянке, тоже дымка вот такая была, да и сиганули один за другим в воду без крика. Мне никто из начальства не поверил. Сказали, что с бодуна был.
— Не может быть! — вырвалось у меня.
— Не может быть! — передразнил он. — Радуйся, что в рубашке родился. МЧСники, когда тех бедолаг искали, как пробки из воды выскочили, такая ледяная. До дна не достали, так и уехали.
Крупные капли пота выступили у меня на лице и струйками побежали наперегонки по всему телу.
— Эко тебя пробирает, — озабоченно произнес лесник. — Давай-ка в постель. Я сейчас чайку сварганю травяного, вмиг полегчает.
От выпитой кружки чая глаза стали слипаться. Попытка встать с кровати не увенчалась успехом. Последнее, что я услышал, был голос лесника:
— Да лежи ты, неугомонный.
Голова закружилась…
Очнулся на берегу уже знакомого мне озера. Только теперь оно блестело на солнце ровной ледяной поверхностью. Скользя и падая, как маленькие дети, по льду носились друг за дружкой два взрослых мужчины. Сначала в это просто было невозможно поверить. Озеро, покрытое льдом, — летом? Неожиданная разгадка пришла сама собой. Это же сон, а взрослые мужчины на льду — я и Вовка! Смешно было смотреть на себя со стороны.
Утки появились над озером неожиданно. Вовка вскинул ружье и стал стрелять. Утки падали на лед. Они почему-то не улетали, а кружили над нами, словно не понимали, что означает для них каждый выстрел. Стрельба прекратилась, когда у Вовки кончились патроны. Крича что-то об удаче, он как сумасшедший носился по льду, собирая убитых птиц. Их было очень много, они уже не помещались в его рюкзаке…
Вдруг лед затрещал, и зигзаги трещин разделили нас. Вместо того чтобы бежать к берегу, Вовка бросился на середину озера, где еще лежало несколько убитых птиц. Перепрыгивая с льдины на льдину, он поскользнулся и оказался в воде. Полный рюкзак мешал ему выбраться на лед. Его голова несколько раз появилась над водой перед тем как льдины сомкнулись над ним. Понимая всю нереальность происходящего, я все-таки бросился к озеру, крича на ходу какие-то бессвязные слова. Неожиданно яркая вспышка света ударила мне в лицо, и наступила кромешная темнота. По-настоящему стало страшно. Я почувствовал, как начинаю задыхаться. В детстве мальчишками мы ныряли с железнодорожного моста в речку на спор, кто дольше просидит под водой. Уступать никому не хотелось. Сидели до последнего, пока в глазах не появлялись красные круги. А потом как пробки вылетали на поверхность, жадно хватая воздух синюшными губами. Собрав все свои силы, я рванулся из этой затягивающей меня в глубину темноты и с криком открыл глаза.
Передо мной на табурете в заляпанном болотной тиной и грязью комбинезоне сидел Вовка и громко хохотал. До конца не осознав, где я и что со мной происходит, не удержавшись, шепотом спросил:
— Так ты живой?
— Сашок, кончай дурить. Пошли утиный шашлык кушать. Угощаю.
В тот вечер Вовка был на себя не похож. Если прежде я знал его больше как внимательного слушателя, а не рассказчика, то тут его прямо-таки прорвало. Шутки, анекдоты сыпались из него вперемешку с сегодняшними «подвигами». Особенно смешно было слушать, как он принял за щуку огромную лягушку и бросился за ней в воду. Об этом Вовка рассказывал дважды, каждый раз добавляя все новые и новые подробности. О моем купании в озере никто не заговорил. Правда, несколько раз я поймал на себе внимательный взгляд лесника. Скорее всего, он что-то знал и ожидал моих вопросов, сам не желая начать этот разговор. Но я смолчал. Чересчур странным и мистическим было все произошедшее со мной, чтобы об этом можно было говорить сейчас…
На следующее утро, еще не взошло солнце, а Вовка уже разбудил меня. Мы на скорую руку перекусили и отправились, как советовал нам лесник, к трем камням. Ни я, ни Вовка даже не могли предположить, чем закончится для каждого из нас эта охота.
7.
Собака с радостным лаем, еще издалека увидев меня, бросилась навстречу, но, не добежав какой-то десяток метров, резко остановилась и, крутнувшись на месте, поджав хвост, понеслась назад к дому. Через несколько минут из-под крыльца раздался ее жалобный вой. Собаки чувствуют покойника сразу. Я осторожно опустил Вовку на траву у колодца и, накрыв своей курткой, закурил. В Чечне во время командировки пришлось увидеть много мертвых, но то были незнакомые мне люди. А здесь, рядом, лежал человек, которого я знал и, как оказалось, в то же время не знал совсем.
Лесник ушел утром в соседнюю деревню разбираться с местными жителями по поводу незаконной вырубки леса и еще не вернулся.
Незаметно сигареты в пачке закончились. Последняя была без фильтра и больно обожгла пальцы. По детской привычке прижав их к губам, я тут же отдернул назад. На них была запекшаяся Вовкина кровь. Бросившись к колодцу и набрав ведро воды, я стал торопливо смывать кровь с рук. Неожиданно прекратившийся собачий вой заставил обернуться. К дому, приветливо махая рукой, подходил лесник. Первый раз за сегодняшний день я почувствовал страх. Он прокатился по мне горячей липкой волной и, сжав сердце так, что перехватило дыхание, позволил только прошептать:
— Это не я…
Увидев кровь на моей одежде, лежавшего у колодца накрытого курткой Вовку, лесник с надеждой в голосе спросил:
— Жив? — и, не дожидаясь моего ответа, приподнял край куртки.
Если бы не рваная рана на груди, можно было подумать, что Вовка спит. Сморщившись, как от зубной боли, лесник посмотрел на меня и, глубоко вздохнув, произнес:
— Пойдем, парень, в дом. Надо звонить в район.
Дежурный милиционер несколько раз переспросил мою фамилию, потом вдруг зачем-то стал уточнять мой городской адрес. Не выдержав, лесник вырвал трубку у меня из рук:
— Человек здесь, — он сделал паузу, как будто подбирал правильное слово, — умер. Приезжайте, — и назвал место расположения лесничества.
«Человек умер… Приезжайте…» Каждое слово прозвучало как удар колокола. Предательская дрожь в коленях заставила меня вцепиться в край стола двумя руками, чтобы не упасть.
— Ну-ну, парень, не раскисай. Бог не выдаст, свинья не съест. — Голос лесника был спокойный, добрый. — Давай поговорим. Не замыкайся в себе. Облегчи душу. — Он обнял меня крепко за плечи и, прижав к своей груди, вдруг тихо зашептал: — Жизнь продолжается, сынок…
Ему первому тогда я рассказал всю свою историю от начала и до конца. Потом, в ходе следствия, мне пришлось еще не раз рассказывать и писать о случившемся. Те, кто занимались моим делом, были, наверно, настоящими профессионалами, и в первую очередь их интересовали улики и факты. Один из них так прямо и сказал:
— Факты и улики — упрямая вещь. Давай, колись на чистосердечное. Нам меньше мороки, тебе меньше срок.
Правду говорил лесник: «Когда-то люди были совсем другими. Просто теперь мы перестали понимать и друг друга».
8.
Когда мы подошли в то утро к трем вросшим по пояс в землю гранитным великанам, Вовка как-то странно себя повел. Сославшись, что ему надо срочно проверить заброшенную еще вчера донку, он скрылся в прибрежных кустах ивняка. Мне ничего не оставалось делать, как самому, распаковав рюкзак, готовить мою верную подружку — резиновую лодку. Хотелось сегодня не только поохотиться, но и порыбачить.
Озеро сияло утренней голубизной, отражая безоблачное небо. От его зеркальной поверхности тонкими белыми ниточками поднимался пар. Прямо из воды, в двух метрах от берега, торчали макушки двух отшлифованных временем каменных валунов. Только успел подумать: «А что за сюрприз готовит мне это озеро?» — как в утренней тишине ухо уловило сначала громкий вскрик, а потом сухой треск выстрела. Недоброе предчувствие заставило меня броситься напролом через кусты, туда, где только что скрылся Вовка. Не обращая внимания на уток, взлетевших из камышей, потеряв кепку, сорванную упрямыми ветками, я неожиданно для себя оказался на узкой, хорошо утоптанной тропинке. «Животные на водопой ходят» — только успел подумать я, как прямо мне навстречу, беспрестанно оглядываясь, выбежал черный аист. Видно было, что птица чем-то встревожена. Тропинка узкая, разойтись невозможно. Я отступил в сторону, всем своим видом показывая, что уступаю дорогу. Но вместо того чтобы шагнуть вперед, аист неожиданно попятился и рухнул на тропинку. Первый раз так близко я мог видеть эту редкую и красивую птицу. Одно полураспущенное крыло лежало поверх, другое подогнулось под грудь. Откинув голову, аист смотрел на меня вполоборота, и ни тени волнения или страха. Я подошел, осторожно поднял тяжелую птицу и понял, в чем дело: на длинную лапу намотался комок проволоки. Аккуратно расправив податливые черные крылья, почувствовал что-то липкое на ладони. Это была кровь. На черном оперении ее нельзя было сразу заметить. Крик, а потом выстрел. Все стало понятно. Вовкина работа. Вот почему он так суетился. Вчера нашел тропинку, увидел следы. И поставил ловушку.
Положив птицу на колени, я стал распутывать проволоку. Это оказалось непросто. Пришлось достать нож. Ноги аиста были тонкими и хрупкими, казалось, что они могут поломаться даже при слабом усилии. За всю операцию птица не проявила никакого беспокойства, ни разу не попыталась вырваться или клюнуть. Только, круто изогнув удивительную шею, смотрела мне в лицо. Потом осторожно взяла в клюв складку на рукаве моей куртки и так держала ее, пока я не освободил ее от пут. Несколько дробинок задели крыло. Страшно было подумать, что весь заряд мог попасть в эту благородную птицу.
Поставив аиста на землю, я отошел в сторону. Сделав несколько торопливых шагов, он обернулся, приспустил крылья и выставил вперед правую ногу. Наверно, это был знак благодарности. Не зная, как в таком случае должен поступить человек, я в растерянности раскланялся ему в ответ.
Стало ужасно стыдно за Вовку: «Как он мог это сделать? Что теперь выдумает в свое оправдание?»
Тропинка вывела меня прямо к озеру. У самой воды в странной позе, широко разбросав ноги, с прижатыми к груди руками, опрокинувшись на спину, лежал Вовка. Опять чудит. Стало даже обидно. Ну сколько может продолжаться между нами эта игра в «кошки-мышки»? Пришло время разобраться: зачем он здесь? И вообще, поговорить по-мужски. Решительно сделав несколько шагов по направлению к неподвижному Вовке, я вдруг заметил яркие красные бусинки на зеленой траве. Что это кровь, понял, когда увидел окровавленные черные крылья под ногами. Заряд дроби, выпущенный Вовкой с близкого расстояния, разорвал птицу на части. Но зачем? Какая была необходимость?
Оглядевшись по сторонам и не заметив ничего подозрительного, я подошел к Вовке. Он лежал без движения в той же странной позе, с широко открытыми глазами. Щеки ввалились, нос заострился, лицо, покрытое испариной, было странного землистого цвета.
— Ну вот, Сашок, — он глубоко вздохнул, — ты и дождался, — он опять сделал паузу, — оступился я.
После этих слов внутри у него раздалось какое-то странное бульканье. Через секунду между пальцев, прижатых к груди, как маленькая красная змейка, выскочила струйка крови и скрылась в рукаве куртки. Это было так неожиданно, что, не понимая зачем, я схватил Вовку за плечи и попытался поднять. Раздался страшный крик, от которого у меня мурашки побежали по коже.
— Не трогай! Кровью изойду, — свистящим шепотом простонал он, упираясь мне в грудь двумя руками.
И тут я увидел, что из груди у него торчит какой-то острый окровавленный предмет. Теперь мне стал понятен его неожиданный интерес к черным аистам. Он еще вчера обнаружил тропинку, ведущую к воде. Капканы, ловушки, силки — этому он хорошо научился у прапорщика Гудкова. Но Вовка не учел одного — эти птицы не бросают друг друга в беде. Ведь это была пара — он и она. Что произошло на этой тропинке? Можно только представить. Скорее всего, попав в ловушку, птицы яростно защищались. Не ожидавший такого отпора Вовка, наверно, сам не заметил, как попал в одну из своих ловушек. Он упал на спину, и острый конец сухой приозерной коряги, наполовину вросшей в землю и потому невидимой среди травы, проткнул его насквозь. А стрелял он уже от бессильной злобы.
Я тогда, честно признаюсь, сильно растерялся. Понес какую-то несусветную чушь о вызове санитарного вертолета. Потом, вспомнив, что в рюкзаке есть аптечка, рванулся бежать за ней.
— Ни черта мне уже не поможет, — захрипел Вовка, — не суетись, Сашок. Поговорить нам с тобой надо…
Прошло много времени, но тот разговор не забуду никогда.
— А ведь подумают, что это ты меня, Сашок, убил. Не страшно?
— За что? — вырвалось у меня от неожиданности.
— Они найдут за что. — Улыбка, больше похожая на гримасу, исказила его лицо.
Вовка опять закашлялся, с каждой минутой ему становилось все труднее произносить слова, и, наверно, поэтому он спешил выговориться. Я снял с себя куртку и подложил ему под голову. «Показывать свою обиду — слабость», — учил меня отец. Вовка расценил все по-своему:
— Добрый ты, Сашка, как есть — блаженный. Я бы на твоем месте, если бы мне такое сделали…
Было удивительно и страшно слышать, как человек, уходя из жизни, все еще пытается распоряжаться чужой судьбой. Я не выдержал и спросил:
— Ну и зачем тебе все это было надо?
— Зачем? — переспросил он. — А затем, что ненавижу я таких, как ты, маменькиных сынков. Все у вас в жизни хорошо. На всем готовеньком живете. Памперсы, чупа-чупсы, дедушки, бабушки. А три года в одних штанах ходить, перловку на завтрак обед и ужин, спать без матраса — это как? — Вовка почти захлебывался. — Чуть что не по-вашему, лапки кверху — слабаки. Начитались книжек, придумали себе любовь, честь, гордость, а жить не умеете.
Я слушал его, сжав зубы. Теперь многое для меня встало на свои места: лживая дружба, убийство Глафиры, отпуск. Одно было только непонятно: как его могла полюбить Лера? Вовка будто прочитал мои мысли.
— Спрашивай, спрашивай, Сашок. Теперь можно. Считай это моей исповедью.
Он спешил, понимая, что его время уходит, и поэтому старался ударить своей откровенностью побольнее.
— Ты измены простить не можешь? А не было никакой измены. Был Новый год и много шампанского, а утром слезы. — Он попытался засмеяться, но у него это не получилось, в груди опять заклокотало, и из уголков рта побежали черные струйки крови. Он вдруг повернул в мою сторону голову и, удивительно четко выговаривая каждое слово, произнес: — А Лерка тебя до сих пор любит. Молчит и любит. — В его словах чувствовалась обида и зависть. — Фотки ваши от меня по углам прячет.
Осенний ветерок, запутавшийся в верхушках прибрежных камышей, наконец вырвался из плена и, лениво пробежав мелкой рябью по зеркальной поверхности озера, скрылся среди листвы старой плакучей ивы, низко склонившейся своими ветвями над водой.
Страшно захотелось курить. Сигареты лежали в куртке, которую я подложил Вовке под голову. Я нагнулся над ним и попытался достать пачку из кармана куртки.
— Почему ты молчишь? — прошептал он запекшимися от крови губами.
— Не хочу говорить с тобой, — ответил я.
Наши взгляды встретились, минуту-другую мы смотрели друг на друга. Неожиданно в его глазах я увидел панический страх. Губы беззвучно шевелились. Правой рукой он безуспешно пытался подтянуть к себе за ремень лежавшее рядом с ним ружье. Еще не понимая, в чем дело, на всякий случай отбросив ружье подальше в сторону, я обернулся. За моей спиной в каких-то трех метрах стоял черный аист.
— Убей! Убей его, слышишь? — вдруг завыл нечеловеческим голосом Вовка. — Это он за мной пришел.
Но он ошибся, аист пришел не за ним. Ни страх смерти, ни боль от ран не могли остановить эту благородную птицу. Великая сила любви и верности, которой многим из нас стоит поучиться, привела ее сюда. Почувствовав мой взгляд, аист повернул ко мне голову. Глаз — абсолютно круглый неподвижный, размером меньше копеечной монеты. Зрачок черный, с тончайшими васильковыми искорками и узенькой радужной золотистой каемкой — с немым вопросом смотрел на меня: «Люди, что же вы делаете?..»
И у меня не было на этот вопрос ответа.
9.
Ночью я проснулся от грохота грома и ярких вспышек молний. Но дождь так и не пошел. Гроза ушла куда-то стороной, оставив на память о себе две большие темно-синие тучи непролитого дождя за моим окном.
Сегодня меня ожидало свидание с отцом. Второе за все время моего нахождения в этих стенах.
Отец, как и на первом свидании, старался держаться молодцом. Выдавали только черные круги под глазами да многочисленные новые складки морщин на лице. Можно было только догадываться, что он скрывает в себе. Мама после суда сразу слегла, отнялись ноги. Как и в прошлый раз, расставание было неожиданным. Вошел дежурный санитар, объявил об окончании времени, отец вскочил и стал скороговоркой досказывать мне какие-то домашние новости. Потом, не договорив, замахал руками и, обняв за плечи, зашептал:
— Мы с мамой все сделаем, сынок, чтобы помочь тебе, ты только держись…
В детстве я никогда не плакал. Слезы сами предательски выступили на глазах, и чтобы не расстраивать отца, торопливо чмокнув его в щеку, я поспешно покинул комнату свиданий.
Через полчаса санитар принес в палату пакет с передачей: фрукты, конфеты, целлофановый пакет с разломанными сигаретами и вскрытый почтовый конверт. Охрана, естественно, проверила и его содержимое. Сначала я подумал, что это письмо от мамы. На тетрадном листке в клетку было всего несколько слов, написанных знакомым мне почерком. Так мог писать только один человек на свете. «Как курица лапой», — вспомнились слова нашей учительницы русского языка.
«Я верю тебе и жду. Лера».
На следующий день, закончив утренний обход, Аглая Филипповна, уже выходя из моей палаты, обернулась в дверях, сказала:
— К тебе сегодня твой адвокат пожалует. Со вчерашнего дня у главного разрешения выпрашивал.
Для меня это был сюрприз. Аркадий Осипович Король — давний друг нашей семьи. В свое время был неплохим адвокатом, выиграл несколько громких дел. Он-то и защищал меня в суде по просьбе родителей. В ходе следствия, доверившись ему, я, как говорят, излил всю душу. Появилась надежда на благоприятный исход. Но неожиданно в ходе судебного разбирательства мой адвокат потребовал для меня проведения психиатрической экспертизы. В суд была представлена справка о моей контузии и ранении, а также еще справки о каких-то болезнях, перенесенных мной в детстве. Так я и оказался здесь.
Вместо того чтобы спуститься по лестнице на первый этаж, где располагалась комната свиданий, санитар почему-то повел меня в конец коридора, где был кабинет Аглаи Филипповны. Когда дверь открылась, я увидел сидящего за столом и улыбающегося Аркадия Осиповича. Как только мы остались одни, он, несмотря на свой почтенный возраст, подскочил ко мне и попытался обнять. Честно признаюсь, я не ожидал такого начала нашей беседы.
— Жизнь продолжается…
Эти первые слова, произнесенные Аркадием Осиповичем, заставили меня вздрогнуть. Было удивительно слышать их именно от него.
— Да, да, молодой человек! Поверьте мне. Мы выиграли время, и теперь оно работает на нас.
Ничего не понимая, я как столб стоял посреди кабинета.
— Да садитесь вы, Саша, садитесь и слушайте. — Он почти силой усадил меня в кресло, а сам вышагивал по кабинету взад-вперед с заложенными за спину руками. Наверно, у него была такая адвокатская привычка. — Надеюсь, молодой человек, вы помните, что в своих показаниях писали и говорили о том, что погибший был одет перед отъездом в спортивный костюм и имел при себе такую же сумку с вещами. — Аркадий Осипович сделал паузу. — Вы это помните и подтверждаете? — Он остановился у окна и теперь смотрел на меня, совершенно не мигая.
Я чуть не расхохотался. До того в этот момент он был похож на рыбака, смотрящего на поплавок в ожидании поклевки. Еле сдержав улыбку, я утвердительно кивнул головой.
— Ну вот, — невозмутимо продолжил он, словно не заметив моей иронии. — В вещественных доказательствах имеется спортивный костюм погибшего, который был обнаружен на сеновале, где вы изволили ночевать. — Неожиданно Аркадий Осипович заулыбался и подмигнул мне.
Со стариком явно что-то происходило, но причины понять я не мог.
— Саша, вы не спросите меня, почему я изменил формулировку «убитый» на «погибший»? — И тут же, не дав мне открыть рот, продолжил: — Во время осмотра места происшествия спортивную сумку не нашли, и этот факт был упущен. Но она фигурирует в ваших показаниях и показаниях жены погибшего…
Не выдержав, я вскочил и закричал:
— Далась вам эта сумка! Что она может изменить?
— Многое! Очень многое, молодой человек. — Он подошел к столу, налил полный стакан воды и выпил его залпом. — Два дня назад лесник привез в прокуратуру найденную на сеновале спортивную сумку. Скорее всего, ее спрятал сам погибший. Жена подтвердила, что сумка и вещи в ней принадлежат ее бывшему мужу. — Видя мое состояние, Аркадий Осипович, наконец сев в кресло напротив меня, тихим уставшим голосом произнес: — Там был дневник. Две толстые тетради. Погибший вел его почти ежедневно. Вплоть до предпоследнего дня… Благодаря моим связям в прокуратуре мне удалось ознакомиться с отдельными страницами. И уже сейчас можно сказать: с тебя полностью будет снято обвинение…
Невозможно было сразу поверить, что скоро я смогу вернуться в тот мир, который у меня был украден.
Но на повторном слушании я был полностью оправдан и освобожден прямо в зале суда.
Как ни стараются люди изменить судьбу, все равно рано или поздно она возвращает их на круги своя, и что каждому предначертано, то и происходит…
Об авторе:
Виталий Шевцов, Калининградский писатель, член Союза писателей России с 2004 года, председатель правления Калининградского регионального отделения общероссийской общественной организации «Союз писателей России» (Балтийская писательская организация), секретарь правления Союза писателей России.
Родился 17.04.1952 в Риге. С 1986 г. проживает в г. Калининграде.
С 2000 г. печатается в региональной прессе: в газетах «Янтарный караван», «Маяк Балтики», «Калининградская правда», «Калининградский аграрий», «Страж Балтики», «Российский писатель», «Калининградское время», в российских и зарубежных литературно-художественных и общественно-политических журналах: «Балтика-Калининград», «Север» (Петрозаводск), «Наш современник» (Москва), «Балтика» (Эстония), «Подсолнушек» (Москва), «Лесная новь» (Москва), «Новая библиотека» (Москва), «Российская Федерация сегодня» (Москва), «Десна» (Брянск), «Воинское братство» (Москва), «Литературная Вена» (Австрия), «Мозаика Юга» (Краснодар).
Занимается литературоведческой деятельностью: исследования о белорусском периоде жизни поэта Александра Блока; руководитель детской литературной студии «Лукоморье», организатор и руководитель литературного проекта «Говорящая книга» по работе с инвалидами по зрению.
Автор 5 опубликованных книг: «Семейный форс-мажор» (2005), «Черный аист и другие невыдуманные истории» (2005), «Нелюбовь» (2006), сборник очерков о согражданах-калининградцах «Дорогие мои земляки» (2008), «Мост влюбленных» (2012). Лауреат литературной премии «Справедливый мир» (Москва), учрежденной Общероссийским движением «Россия» (2005), лауреат I международного литературного фестиваля «Славянские традиции — 2009» (Крым), удостоен Почётного диплома «Победа» I международного литературного фестиваля «Славянские традиции — 2009» (Крым), международного литературного конкурса «Перекресток-2009» Чеховского общества (Дюссельдорф, Германия), лауреат II Международного конкурса детской и юношеской художественной и научно-популярной литературы им. А.Н. Толстого (Москва, 2009), лауреат международного литературного конкурса «Литературная Вена — 2009» (Австрия), лауреат международного литературного конкурса «…И память сердца говорит», посвященного 65-летию Победы (Австрия, 2010); лауреат Первого Каверинского литературного конкурса (Россия, 2012), лауреат литературной премии им. Э. Володина «Имперская культура» (2013).
