В ЧАС СИНЕЙ НОЧИ
Ури Цви Грринберг (Переводы с иврита)
Я видел пса, в ответ на зов он взглядом всех голодных псов, скитальцев-одиночек откликнулся и счастлив был, с ним мальчик вдруг заговорил в начале синей ночи, его по имени назвал и именно его позвал, а не дворняжек прочих.
И песья тянется душа к двуногому, он не спеша и с жалостью бормочет
в час наступающей уже суровой синей ночи.
Пес смело к мальчику идет, а тот уж в дом его ведет: «Ну, подожди, дружочек,
на кнопку мы нажмем вот-вот, и дверь откроется на тот призывный наш звоночек».
Открылась светом, теплотой пахнуло, вкусною едой, взгляд пса сосредоточен;
сквозит в нем в жалости нужда, что в прошлом – драки и вражда и голод внеурочен,
боль неприкаянных собак, боль человека, кто вот так был жизнью заморочен.
Кто безутешен, одинок, кто жил без мамы долгий срок – она бы за него молилась Богу очень
и говорила б: «Уже ночь, как сыну бедному помочь, где бродит ангелочек
в беде и бедности своей средь синей страшной ночи?
О Боже милостивый мой, где сын склонится головой?
Ведь даже птица до зари в своем гнезде спит, впрочем!»
Да, человек в руках судьбы не в силах избежать беды,
как пес цыганский на цепи, замок которой прочен,
из ночи в ночь, и все невмочь неволю эту превозмочь – круг жизни правомочен,
и забывается уже в невольном этом крутеже:
начало было или нет, но миг зачатья точен,
затем рожденье, люлька, грудь и дальше – непонятен путь, он длинен, он порочен.
И там на краешке земли, как в исчезающей дали – днем темень, между прочим –
душа не видит там конца: и птичьей шеей тянется на плаху – нож отточен.
Вот ангел смерти – дудку в рот, в засаде сладостно поет и нежно слух щекочет:
«Приди, мой миленький, ко мне, здесь ты на ложе, как во сне, о всем я позабочусь,
и ждет тебя уют, покой в час твоей синей ночи:
час усыпленья твоего, когда не надо ничего –
и в глубочайшей тишине начнется путь бессрочен».
ЦИКЛ: ПОСЛЕ СМЕРТИ МУЖА
1.
Он отошел, и она поняла, но поздно, уже на излете,
что каждой частичкой любила его, всей полнотой своей плоти.
Он, пробудить в ней любовь не сумев, сказал на отчаянья ноте:
«Умру я, придет одиночества ночь и сколько бы ты ни старалась
искать со свечами меня, не найдешь, гулкую чувствуя жалость».
Кровоточащие были слова… Он ей говорил неподдельно
о чувствах своих (он как бы впадал в молитвенное исступленье
и в полноте своей чистой любви себя отдавал без остатка).
Помнит она, будто видит в ночи: в росе на возделанной грядке
растут не цветы, а прервавшие лет птицы лежат в беспорядке.
Нету его. Только в саване вид останется перед глазами,
когда опускали в могилу его. Плакали все. Все рыдали,
но не она. А теперь по щекам слезы стекают ручьями
и пот холодный скользит по спине в этой печали.
Смотрится деревом голым она, ветви обрублены грубо,
лишь кроной оставлена ей голова жалостливым лесорубом.
Ворон на крону приносит беду, душу сжимает ей стужа…
И во всех окнах видится ей живым лицо мертвого мужа,
и на пейзажах с луной между гор укором немым оно служит.
***
– Он всегда был со мной за шаббатним столом,
был неловок, но нежен со мною в любви…
А мужчины, что раньше ее веселили,
не будили теперь у ней страсти в крови!
Она стала вдовой, одиночества пропасть познав:
при касаниях, взглядах – он держит ее за рукав:
Бог не дал им детей, род оборван: пустыня…
Как он пел! Его голос был редкостный дар,
из могилы ей слышится песня: рекой разливается ныне,
и она посредине реки этой Квар[1].
2.
Она еще крепкая, ладная, с блеском в глазах.
Спокойная и бесстрастная. И фигура – виолончель.
А ночами ее как щепку швыряют шторм и гроза,
и не прибиться к берегу – бесконечная канитель.
Бывали раньше ночи на ложе – луна и штиль, –
сейчас такое спокойствие не для ладьи.
Быть вдовой – новая роль, попробуй ее осиль,
нет рядом живого – холод и страшная быль:
ее рука, как рука мертвого, на груди.
И свой аромат уже не по нраву ей.
Осталась одна, а это – такой кошмар.
Уже не вернуть тех объятий и тех ночей,
утонувших в реке Квар.
3.
Если бы мне океан-море времени переплыть
в город, где колокола церковные: бим-бам, –
звоном металла открывают иную реальность, и там,
мой умерший раньше, чем успевает прибыть,
с телом моим ладья…
И лишь погаснет солнце к исходу дня
моего прибытия, лицо его появятся в свете луны:
«Я здесь…» – услышу голос желанный. Странные сны:
мир, стоит в нем покойник, только нет в нем меня.
Я отсюда поэтому не ухожу. Хоть похожа я на бревно,
дровосеком лежать оставленное в миру,
на том месте, где с корнями росло оно,
пока его работники не уберут.
Солнце со мною весной и летом, и не радует трав аромат…
Осень и зима для меня – болезненный ад:
все, что связывало – порвано, все единое распалось вдруг:
не звучат инструменты, только его голоса звук,
да на стене кукушка в часах отсчитывает тук-тук-тук.
4.
Он с ней садик для цветов посадил,
радовала глаз его их пестрота,
как искрятся радужные цвета
утром, днем и вечером, только нет,
не взошел его семени лучший цвет,
жена еще юная, а он – сед.
Удаль мощи утеряна – не занять,
плодовитости кончилась благодать,
нет наследника-сына, и жена – не мать,
Заключение
Мы хорошо знаем то, что как рана саднит.
Науки осваиваем, но сближением сердце руководит.
Все временно – у любви и близости смыслы свои:
помним страсть Давида к Вирсавии и смерть Урии.
Об авторе:
Серебряков Валентин Михайлович, родился 1 октября 1940 года. Окончил физический факультет Саратовского госуниверситета им. Н. Г. Чернышевского. Работал на предприятиях Саратова и Московской области.
Член Интернационального Союза писателей и Международного Союза писателей Иерусалима.
Автор четырех поэтических сборников и сценария-мюзикла.
Печатался в журналах «С нами Бог», «Литературный Иерусалим», «Иностранная литература», во многих сборниках стихов и литературных альманахах.
Награжден дипломом «За крупный вклад в развитие культуры» конкурса поэзии им. Иннокентия Анненского, медалью и дипломом Антуана де Сент-Экзюпери за вклад в развитие русской поэзии, медалью в честь 65-тилетия основания ИСП. Номинирован на литературную премию им. Вл. Набокова.
[1] Квар (Ховар) – река в Месопотамии, место видений пророка Иезекииля.
