Не буди меня, не буди
Не буди меня, не буди
Не буди меня, не буди,
Я проснусь на рассвете сама.
В это время в моей груди
Расступается тьма.
Час прочитанных книг и грез,
Чашки кофе, молящих рук.
Так сложилось – у женских слез
Вкус любви и разлук.
Миг бесценен, тут спору нет.
Потому наслаждайся жить.
На один день, как гаснет свет,
Уменьшается жизнь.
В лучших стремленьях
В лучших стремленьях мирянин высок.
И от бессмертия на волосок
В жизни мятежной здесь каждый из нас,
Ближнему кто рубль последний отдаст?
Знай, что сокровища мира – ничто.
Рано иль поздно судьбы решето
Даст им утечь, у аскета быстрей
Мрак окрест темени станет светлей.
Истина в том, что дающий везде
Силы черпает: в огне и воде,
В отчем краю, среди сферы земной,
Он богатеет бессмертной душой.
Метаморфозы
Метаморфозы – в чем же их конек?
В чем суть глубинных изменений?
Когда изучишь вдоль и поперек
Несметное количество решений,
Одно из них к разгадке приведет,
Поскольку воды, попадая в устье,
Сольются с морем. Свой всему черед
И время. Письменно и устно,
Чеканным шагом маршируя, век
Для нас оставит множество свидетельств,
Как может изменяться человек,
Когда мотив поступков чист и светел.
Метаморфоза состоит не в том,
Что нечто превращается в иное,
А в целостности общего в одном
Без разделений на свое – чужое.
Ветреный
Во взоре – томность и лукавство, надо
Не замечать – пусть будет взгляд наградой,
Чтоб всколыхнулись чувства на мгновенье.
Ты душу, как волну, красою пенишь,
Меня полюбишь и тогда оценишь,
Когда найдешь для сердца примененье.
Стареть легко
Вокруг твердят: стареть легко,
Ведь все прекрасное – вне тела!
Быть может, так. Страшней всего
Остаться в старости без дела.
Пока в движении кипишь,
Ты существуешь, время тоже.
Без действия – немая тишь,
И друг на друга дни похожи.
Из побуждений ты благих –
На улицу, где многолюдно,
Причастным стать к делам других.
Стареть легко. Быть старым – трудно!
Ночью снились Бермуды
Ночью снились Бермуды, завидую небесам,
Сгрудившимся тучам потворствуют там.
На земле, где не прячься, подобен звезде,
Отражающей блики в прозрачной воде.
Ты сказал мне, что в Думе две панды кун-фу
Заседали намедни, пугая Главу.
Четверть века назад о таком было б стыдно сказать,
Даллес как-то изрек: «Молодым стоит в мозг набивать
Мусор разных идей, интегрировать смысл не должны
Сходством принципов в неуязвимость страны».
Пофигизм, обретая стремительно, поросль – брань
Признает языком всепространства, стирающим грань,
Между правдой, покуда теория созданной лжи
Не оставит в покое стремленья последней души.
Я помню медлительность ленных и ласковых волн
Я помню медлительность ленных и ласковых волн,
В отдельности каждая, словно сошедшая с кисти
Художника света: им созданный небосклон –
Святая святых незыблемых сердцу истин.
И там, где багряным румянцем пылает заря,
блаженно взирая на дымкой подернутый остров,
так хочется верить, что жизнь проживаешь не зря:
как ждущий любви и охочий до счастья подросток.
Ты смешивала чувства
Ты смешивала чувства: с жаром – холод,
пока кипела гордой крови страсть.
И билось сердце в тишине как молот
по наковальне, ощущая власть
над разумом, игрою светотени
зайдясь, витал свободный дух
над нежностью твоих прикосновений.
И счастлив был за нас – влюбленных двух.
Все пройдет
«Все пройдет», – Экклезиаст вещал,
Скупость станет щедростью на деле.
И пройдет страстей земных накал,
Стоит ли заботиться о теле?
Стоит ли в полночной тишине
Замещать весь мир вином в стакане?
Все пройдет, пройдет тоска по мне.
Только свет пронзительнее станет.
Откажись – мне шепчет разум
Откажись – мне шепчет разум.
Низко пасть – себе прощу?
Гибель здесь, но лучше сразу
Сомневаться запрещу.
О тебе ли я заплачу,
О душе, покрытой льдом?
Талисман мой на удачу
Равнодушным жжет огнем.
Стрекоза
Замкнув излияния сердца сонетов венцом
На лист, сохранивший еще аромат цикламена,
Тебе напишу я сказание с грустным концом
О зле и добре. На распластанной стружке полена,
В лучах заходящего солнца дрожит стрекоза,
Залетная, ветром каким ты гонима из рая?
Ранимую душу скрывают пустые глаза.
В исканьях любви, приживется средь мира иная?
Пусть небо роняет на землю багряный рассвет:
Предтечи грядущего дня, приносящего смену
Морфею ночных полномочий, ее легкий след
Ты вряд ли отыщешь – любовь превращается в пену,
Когда обращенной Ундиной восстанет из волн,
И кинется в ноги избранника царственной тенью.
Но, правящий ветром, надменный и гордый Эол
Крылатую деву предаст вероломно забвенью.
Не то чтобы лучший из худших
Не то чтобы лучший из худших, а так – один
из тех, кто пшик формирует в поток писанин,
слово дурак заменив эвфемизмом слегка
не от мира сего, но на каждого дурака
слава Богу, найдется умный.
А иначе – вера бесшумно
Оставит тебя для пущей острастки,
Соло ее – эффектно достигнуть развязки,
набивая оскомину, чтоб единожды полегчало,
представ пред Всевышним, выжатым как мочало.
Игра
Испить до дна, о, горький привкус
в круг отфутболенной любви!
Живым ломает кости искус
греха. Господь, благослови
всех, кто невинен и обманут
по глупости, целуй взасос,
пока не кончился тайм-аут,
пока не кончился наркоз.
Очнутся, как обычно, встрянут
в игру, в неверии своем
отправятся взирать на рану
Христа, пронзенного копьем.
Выбор
Бывают голоса, что им не вторя,
Смолкаешь, пораженный чистотой.
Бывают судьбы, в чьих страницах горя
На целый мир хватило бы с лихвой.
Кто создан был из пены, кто из глины,
Кто из ребра – не наша это блажь.
Мы все вокруг – чьи-то половины.
Быть светом или тьмой – вот выбор наш.
Не формой пустоты предстать, а силой,
Способной двигать горы не спеша.
И верить в то, что рудоносной жилой
Является не разум, а душа.
Лишний
И я не знаю сильнее боли,
Чем умереть, не успев родиться.
Что причитать по сотне раз?
Ты выбираешь, кто здесь лишний.
Но в этот миг – мир новой жизни,
Не полюбившейся, погас.
Кто виноват или виновен,
Сердечко чье окаменело?
И отлетает ангел белый
К созвездию с названьем Овен.
И, затерявшись в зодиаке,
Всевышнего прикосновеньем,
Он поменяет оперенье
Крыл на свинцовое во мраке.
Ты – как море для волн, и эфир – как для звука
Ты – как море для волн, и эфир – как для звука.
Относительно суток, ты – день.
Наделяющий страстью Амур, но без лука.
И на свет не бросающий тень.
Что прочнее союза людей вожделенных
В царстве ночи и тысячи лун?
Два поющих смычка в скрипку божью влюбленных,
Дрожи внемлющих родственных струн.
Чудо
Все больше туч, все меньше теплоты.
Завоет ветер, что ему за сладость
Терзать простор, быть может, так и ты,
В уничижении находишь радость.
Коль на контрастах держится сей мир,
Душа, как в зеркало, глядится в воду.
В ней сброс и обнуление, кроил
Бог под людей пространство и природу.
И, видно, – чудо, в вечность заглянув,
Упасть с небес ростком в иное тело.
Взрасти, познав страданий глубину,
И не зачахнуть, друг мой, в поле белом.
Растет цветок, весной простужен
Растет цветок, весной простужен.
Из-под набухших туч-повес
Струится дождь, пузыря лужи,
И слышен всплеск.
Не выплакать очам природы
Ни горькой грусти полноту,
Ни зря растраченные годы,
Ни пустоту.
Что за причуда
Что за причуда вдыхать целый месяц
Воздух морской на прибрежном песке?
Вроде не пять и уж даже не десять
Лет тебе, томик Сенеки в руке.
Ты не летаешь во снах – что за диво?
И подростковый не мучит невроз.
Мимо юнцов не скользишь горделиво,
Не соблазняешь их золотом кос.
Что же тогда происходит с тобою?
Кудри беспутные пО ветру, – ах!
Чашу испив Афродиты, душою
Пеннорожденной паришь в облаках.
Судья
О, смертный! Разве ты один
Среди людей, иль властелин
Вселенной всей? Пусть избежал
Несчастий, горестей и бед?
Что не померк голодных свет,
Когда копил ты капитал?
Остерегись, нельзя никак
Иметь в суме всех благ костяк.
Богатство – лишь зола.
Низы наверх пробьются, гол
Тот, кто божественный глагол
Низвергнет в бездну зла.
Из окон, как вода живая, струится свет
Из окон, как вода живая,
Струится свет и кружит в вальсе пух.
И в звуках постепенно увязая,
Смычок незримый услаждает слух.
И, кажется, что чувства исполняют
Лишь только им известный танец – блюз.
Кругом движенье, золотом сияют
Изгибы канделябр и люстр.
И узнаешь, ведомым и ведущим,
Что упоенно, миг за мигом, всласть,
Черпаешь в звуке, над тобой плывущем,
Доселе неизведанную страсть.
Вас создали из света
Вас создали из света, вдыхая закат,
Задохнувшийся в охре, в лицо.
Это Вы засыпали под звуки сонат
Трав, пьянящих цветочной пыльцой.
Это солнце, горя в золотых волосах,
Освещало изгибы пути.
И небес филигранная бирюза
Расстилалась на моря груди.
Это Вы, наливаясь, как соками плод,
Дали ход моей крови, и с ней
Согревалась и млела озябшая плоть,
В ослепительной пляске огней.
Это Вы, каждый вечер, даря жемчуга
Сокровенных объятий и слов,
Представали желанием моряка
Потаенных достичь берегов.
Но я жалок! Врезаясь в поверхность воды,
Рассекая чужие моря,
Я растратил дары неземной красоты,
Ангел мой, безвозвратно и зря.
Лидийское царство
«Если же не будешь бодрствовать, то Я найду на тебя, как тать, и ты не узнаешь, в который час найду на тебя»
(Откр. 3:3)
Сезон дождей. Оракул ждет героя:
Лидийский царь желает знать исход
Последнего решающего боя
С персидским войском, вышедшим в поход.
Крез славится в округе суеверьем
И тягой по малейшим пустякам,
Будь то дожди, иль встреча с суховеем,
Прислушиваться трепетно к богам.
Но боги, чье мышление разнится
Со смертными прообразом врага,
Двояко отвечают. Спит столица,
Но Кир не дремлет – цель уже близка.
Он сын отца, он царственного рода,
И по прошествии немногих дней
Вблизи него желанная свобода.
О, Лидия, горящая в огне!
Мечи сверкают, обагряя Галис,
Нет скорби об измученной земле.
Под натиском врага сдается Сардис,
Погрязший в вероломстве и во зле.
Таков удел, презревших наставленья,
Чии глаза сокрыты пеленой.
Крез ищет в смерти для себя спасенье,
Но, грозный Зевс, недрогнувшей рукой
Разверзнул небо, завершилась битва.
Потух огонь. Разграблена страна.
Лишь слышится надрывная молитва:
То Вечности разверзлась глубина.
Моветон
Прижмешься неловко и ласточкой в дверь.
Как будто и не было дивы.
А я остаюсь, как разморенный зверь,
Без всяческой перспективы.
И в духе обманщицы на телефон
Шлешь смайлики из поднебесья.
Но, право, вина не твоя, моветон,
Крылатой и зверю быть вместе.
Как можно, не читая, полюбить
Как можно, не читая, полюбить
фантазий мир, похожий на мечту?
Ведущий нас, как Ариадны нить,
к свободе сердца, тихо покачнув
его устои? Как еще узнать,
что Бог велик и лучшие умы
не оскудели, веровать и ждать,
что свет духовный извлекут из тьмы.
Баллада об одиноких сердцах
Прохладный вечер в сонном городке.
Она сидела, вглядываясь в небо,
спина прямая, в платье налегке,
среди прохожих выглядя нелепо.
И что-то в жесте вскинутой руки
(здесь уточним, что женщина красива),
Сжимающей лоб мраморный в тиски,
так выдавало признаки надрыва:
душевного, что тонкое чутьё
нас навело на мысль о суициде.
Ей рано уходить в небытиё,
и дело не в навязчивой обиде
на мужа, на судьбу, на жизнь в её
величии, промчавшуюся мимо,
что люди, как дурное вороньё,
в своем желании болтать неудержимо,
благими целями вымащивают ад.
А в существе, которое под сердцем.
Услышав новость, он сказал, что рад.
А после, посоветовавшись с Венцем,
(его приятель, мрачный мизантроп),
ссылаясь на безденежье и кризис,
исчез, опустошив весь гардероб.
Хоть нас и учит вящий катехизис:
зло создано добру в противовес.
Ты всё равно, как раненая птица,
на землю камнем падаешь с небес,
чтоб умереть и снова возродиться
в улыбке детской, в солнечных лучах,
влекущих неосознанно наружу,
и вынести на собственных плечах
все тяготы, спасающие Душу.
Зверь
Воздух, всосанный с молоком,
Раскрывает объятья снам.
Пропадаешь во времени, в ком
Заручился поддержкой сам.
Поутру открываясь, глаз
Не теряет способность злить
Сердце зверя за разом раз,
Если палкою зверя бить.
Приручи – он один из нас,
Существует, прельщая ад.
Бездна ближе сердцам подчас
Неприступностью божьих врат.
Перед глазами третий день картина
Перед глазами третий день картина:
Осенний сад в зловещей полумгле,
забытый пес с глазами херувима,
в надежде припадающий к земле,
и перманентно верящий в людское
добро, как производное ума.
Но, наше восприятие мирское,
(Что Люциферу на руку весьма)
в угоду непреложных обстоятельств
лишь о себе заботится вполне.
Зачем же нам влачить гнет обязательств,
коль проще совесть утопить в вине?
Но, не понять собаке измышлений,
что ей за дело до двойных мерил!
Ей столько приходилось унижений
испытывать, лишаясь сна и сил.
А мимо проходящие, уткнувшись
Под ноги взглядом, ускоряли шаг.
Голодный пес, клубком в саду свернувшись,
От холода дрожал, едва дыша.
Что за город?
Что за город низкий и сутулый,
Призрак зодчего и естества?
Чьи от серости он сводит скулы?
Клонится на грудь чья голова?
Встречный ветер гнет, но не ломает
Сад, едва окрашенный зарей.
И, скользя, как уж между домами,
Загребает листья пятерней.
Как больной, когда безумье топит
Чувства в нестерпимой тишине,
Город средь таких же энных копий
Наяву гудит, а не во сне.
Ось настигает судьбы в три прыжка
Ось настигает судьбы в три прыжка,
(что временем зовется.) Жизнь уходит
туда, где грозовые облака
срывают «до» неслыханных мелодий.
Уходит, ну и Бог с ней. В сердце миг
прощания с любым ее исходом,
экспресс-анализ: где, чего достиг,
и новый шаг навстречу переходам.
Ты здесь один, пространство, вороша
забытых мыслей слабенькие вздохи,
баланс подводит. В сущности, Душа
и все мы вместе вечно одиноки.
И Соломон додуматься б не смог,
в чью пользу будет подводиться сальдо.
Перед тобою тысячи дорог,
как это не звучит парадоксально.
Иди себе, и не забудь о том,
что Бог не жаждет власти и отмщенья.
В конце пути придешь ты в Общий дом
дорогою добра и очищенья.
Что там?
Что там – откуда не вернуться?
Шагнув из тела – не проснуться.
Из серебра нить оборвется,
Эфир аморфный разойдется.
Что там – тьма, свет или пустоты?
По вертикали мчащий – кто ты?
Бесполый сгусток, тень от тени
Уже бессмысленных хотений?
Одно, второе, может, третье.
От неба к небу – междометьем.
Шестое небо, смел, обструган.
Вибрируешь в угоду струнам.
Немного дыма, много пепла.
Седьмое небо – ты ослепло?
Принять по отсвету от света.
Восьмое небо – для поэта.
Письмо Ариадны Тесею
Все как у всех. И некого винить
В хитросплетеньях знаковых событий.
Тесей, ты помнишь шелковую нить,
Что я дала из лабиринта выйти?
Тебе – любимцу праведных богов,
Сумевшему повергнуть Минотавра.
Прошло немало с той поры веков.
Твой подвиг чтят, ведь люди благодарны.
Мне Дионис по нраву, но судьбой
Был предназначен ты – один из смертных.
Скрывала Афродита, что любовь
– вне времени и потому бессмертна.
Пишу тебе с пустынных берегов.
Земля – источник вод над головами,
Диковина и для других миров.
Как велико пространство между нами!
…Огонь, зашедшись, начал угасать.
Кольцом сомкнувшись, тени, ищут жертву.
Вот так и я, не научившись ждать,
Как Пенелопа, вскорости померкну.
Не привыкну никак к кабинету
Не привыкну никак к кабинету.
То ли дело – общага и шум.
Весь оплеван словами, поэту
Грусть на пользу для пламенных дум.
Вам, берущим так много и мало
Отдающим взамен, не впервой
С баснописца срывать покрывало
И смеяться над вольной душой.
Что ж, сменю амплуа и открою
Кабаре для безнравственных дам.
Только ночью рукою немою
Выводить буду дольники вам.
Спичкою чиркнешь – прочь тени
Спичкою чиркнешь – прочь тени.
Чем не светильник во тьме?
Смерть – изворотливый гений.
Ей не откажешь в уме.
Осиротевший, без плоти,
Света быстрее, летишь.
Нет предпочтений на входе
В сверхтрансцендентную тишь.
Бог солидарен со светом.
Он и до слова еще
Был мудрецом и поэтом.
В жизнь замысел воплощен.
В преддверии грозы
Хлестало ветром уличную дверь,
Металась форточка в порыве диком.
Стояла ночь – тьмы необъятной дщерь
И где-то птица заходилась криком.
В баклуши бил за горизонтом гром,
Страх наводя на спящую округу.
Скрипел колодец, бряцая ведром,
Деревья жались в ужасе друг к другу.
И небеса, в преддверии грозы,
Пылали страстью царствующих фурий.
Но, ни одной не проронил слезы
Небесный свод, алкавший лютой бури.
Не свиристелка льет
Не свиристелка льет
Звуки в гортань немую.
Вечность в грудину бьет,
Чую ее я, чую.
Может, бела, как мел,
Иль состояньем схожа
С миром, что запестрел
И въелся краской в кожу.
Мне б разговеться на
Время, да меркнут страсти.
Искра Творца вольна
Розданной быть – на счастье.
Здравствуй
Если есть «в никуда», то должно быть «откуда».
Все, что божьей коровке Бог нашепчет вдали,
Он нашепчет слону, попугаю, верблюду,
Всякой твари заселенных планет и Земли.
Здравствуй, боже, а время – предатель несносный.
Есмь и будешь, ну а мне же, как мухе меж рам,
В энный раз на Земле пересчитывать весны.
И плутать по своим же следам.
Первая любовь
Размыт твой образ в голове, но вижу
В день изо дня, вставляя ключ в замок,
На стенке нарисованного Мишу
Топтыгина, левее чуть – звонок.
Ты поджидал меня у дома, тратя
Свободный час, под ливнем лунных струй.
Я вспоминаю робкие объятья,
В коленках дрожь и первый поцелуй.
Ты счастлив, не со мною, наши лица
Лишь в очертаниях узнать сейчас.
Но, изредка, мне, повзрослевшей, снится
Разрез твоих невинно-строгих глаз.
Тоска
(ироническое)
По-стариковски полдень мягок.
Кошачьей поступью тоска
Подкралась и прильнула, в тягость
Боль, отдающая в висках.
В такие дни от пинты пива
Рассудок топится быстрей.
Перед глазами и Годива,
И королевич Елисей.
Язык тотчас же липнет к нёбу,
Его накрыла немота.
А то, что снять не может пробу,
Так это происки лишь рта.
Позер он тот еще, растянет
Углы до скул и вразноряд
Один оставит на стакане,
Другой… а, впрочем, это взгляд
Со стороны, с лиц очевидцев
Картины ясной не извлечь.
В бокал мой пиву уж не литься,
И по усам ему не течь.
Ты – человек!
Стихия жаждет перевоплощенья,
Врываясь ветром в гущу облаков.
Вот так и мы, от самого рожденья,
От первых неустойчивых шагов,
Уподобляемся ей тщетно, неумело,
Все силясь страх природный одолеть
Пред неизвестностью. Ведь, как известно, тело
С землей роднит соучастью истлеть.
Законы тянут вниз, как ни прискорбно,
Но физика не властна, коль душа
Стремится ввысь бескрайнюю упорно
К своим истокам, где произошла
Иль возродилась, что не столь уж важно
Для истины (ей суть причин важней).
Ты – человек! И посему так страшно
Им быть, хотя не быть еще страшней!
О, лучший из людей
О, лучший из людей, страдания приходят,
Сменяя наслажденья, как лето и зима.
Сноси их терпеливо! Невозмутимым ходит,
Лить тот, кто одолеет капканы разума.
Кто изучил природу, узрел немало истин,
О бренности материй и вечности души.
О крошечных частицах – сверкающих и чистых,
Сравнимых лишь со светом сияющих вершин.
Душа не умирает и никогда не гибнет,
И бесконечно малой прилепится к Большой.
Кто этот высший смысл доподлинно постигнет,
Тысячелетий круг прервет и – на покой.
Все перемелется
Все перемелется. Душою
Еще храним Эдемский сад,
Беспамятство – водой святою.
И виноград
Душистый, сладостный и манкий,
На радость злому языку.
Все перемелется… Не в манну,
Так в муку.
Когда любишь, то впадаешь в прелесть
Кромкой ледяного покрывала
Зажималось озеро в тиски.
Каждая значительная малость
Пароксизмом мучилась тоски.
Тишиной загробною ощеряясь,
Холода пришли, за ними – мы.
Когда любишь, то впадаешь в прелесть,
В прелесть, свет нашедшего средь тьмы.
В прелесть сокровенности деталей,
Сладости волнений и безумств.
Ты, как стих, исправлен мной вначале,
А к концу – заучен наизусть.
Божок
Он вслед глядел, не ведая о том,
Что вещью этой навсегда прельстится.
Соображая медленно, с трудом,
Как будто опасаясь оступиться,
Во власти страсти, меркнущей подчас
Пред ожиданьем истинного чуда.
Но в глубине горящих алчно глаз –
На самом дне – запечатленный Будда,
Сверкая красотой, напоминал
О вечной муке – жажде обладанья.
Он все б за изваяние отдал!
Ведь горький смысл его существованья
Сводился к быстрым действиям руки,
Что инстинктивно тянется к предмету.
Но не благодаря, а вопреки
Житейской логике и мудрому совету
Он страстно, с упоением ловил
Несвычный запах – алчности и страха,
И чувствовал адреналин в крови,
Как перед дерзкой схваткой росомаха.
Память
Память – дура, всякий раз
Возвращая к исходной черте.
Окончания брошенных фраз
В нас вонзая. Мы вовсе не те,
За кого здесь себя выдаем.
Мельтешенье событий и боль
Вкупе с вечной любовью. Живем,
Зазубрив до конца свою роль.
Содержание форме претит,
И главенствуют вещи. Эгей!
В каждой рыбе мерещится кит,
А в мужчине – пожизненный гей.
Чур меня, это только игра
Света с тенью, полнейший абсурд.
Память – грозный арбитр, пора
Наступила вершить ей свой суд.
Возможно ли?
Возможно ли в столь неспокойной духу
щемящей атмосфере бытия
найти другую родственную душу,
принять ее, и с нею обретя
томительную сладость обещаний
и горечь неожиданных утрат,
не отрекаться, не терзать, не ранить,
а воздавать любовью во стократ?
Легка, нежна – любовь приходит, звёздно
в глазах принявших свет из рук ее.
Не домыслы людей, не жизни вёрсты,
а пустота плачевна для нее.
Кто осознать пытался как, нетленной,
Мучительна ей горечь чьих-то слез?
Те, кто в расширенном зрачке вселенной
Застыли в блеске славы вечных звезд.
Как это ни тривиально звучит
Как это ни тривиально звучит,
Но разбитую вазу не склеить.
За неудобства пространство мстит
Осколками с клеем.
Он мажется по краям,
Но сохнет быстрей, чем встали
В полости глазных ям
По центру шары хрусталин.
В них охочий до драки тать
С мощью саженей
Станет молнии с грязью метать
В свое окруженье.
Сказала, как отрезала
Сказала, как отрезала, разжав
Руки две, струи кофе бились оземь.
Покрыла невозвратно листья – ржавь.
Прозрачней лица стали ближних – осень.
И в блеске перламутра трепет крыл
Сладчайшей мукой был для всех ревнивцев.
Ты, писаные правила, забыл,
Потоки воздуха необходимы птицам!
Поймать – неверием своим клеймить,
Летать позволить – пренебречь собою.
С груди не сброшена – знать ровней жить,
Щебечущей и принятой любою.
Бог любит всех
Бог любит всех, как не крути, такая
Его задумка и блюдя устав,
Сурово он глядит сквозь дебри рая
На тех, кто прав, и может быть, не прав.
На высоте предельной отраженья
Свои не представляются светлей.
Так свет, пройдя сквозь призму, преломленьем
Колеблет мир, вобравших нас, теней.
И чем они смягченней, тем быстрее
Накопится любви в благих сердцах
По образу одной, и бог успеет
Расслышать просьбы в наших голосах.
Чудаки
Не притяженье – отторженье
Хандры и сна пустого.
Потустороннее движенье
Для чудаков готово.
На легкий взмах руки три пони
Предстали на подъем.
Поскачем, где, как ветвь, в ладони
Господней зацветем.
Я признательна всем
Как звучит пустота? Разве звуков в ней мало?
Черно-белых полос не исчесть, не пройти.
Что ж ты, память, с концом перепутав начало,
Не спасаешь от боли в пути?
Зародившейся, видно, в эпоху глумленья
Над святыней любви, уготован свой крест.
Что уперлось в висок – ствол иль жизни мгновенья
Неминуемых вех, все – Всевышнего перст.
В пустоте невозможной, слова – эфемерны.
Если даже кричишь, не колеблется твердь.
Я признательна всем: преданным и неверным,
За присутствие в жизни, ведущей за смерть.
Воскресение
Невпопад склоняешь слово
– Богом данные азы…
Воскресение Христово,
Разговенья ждет язык.
Этот праздник любят старцы,
Тело сбрызнуто с утра.
И немеющие пальцы
Держат подати добра.
И, домой вернувшись, каждый,
Тишину благословив,
Ждет, когда придет однажды
Бог по водам вслед любви
Скучаю по тебе
Скучаю по тебе, как женщина земная,
Лишь ночью оживая и дыша.
Объявшая любовь – цветущий вереск рая.
Пребудет пусть с тобой моя душа.
Скучаю по тебе, сильнее нас связала
Не горечь расставаний – близость глаз.
Струенью темноты сиянья света мало,
Неотвратимо разделяет нас.
А был ли король?
Пресловутый конь – мат – вдовьи
Льются слезы королев!
Пыль, осевшая на брови,
Въелась влагой, затвердев.
Но не жалуется пешка.
Юбка порвана плиссе.
Поле минное, за спешку –
Щиколотки всласть в росе.
Белы рученьки за спину
Завели, пошла жара
Мять обширных вотчин глину,
Маревом любви дрожа.
Это значит пепел весен,
В прошлом – сад цветущих дней,
Под ноги пространства бросить.
Соткан быт из мелочей.
Легче перышка – иль гири
Тяжче был совместный час?
Волоса с главы Есфири
Пешка не дала б за фарс!
Что ж ты в поле один
Что ж ты в поле один – сановник,
Оголенный муссоном – тать?
Под землею скрипит покойник,
Воскрешения стоит ждать.
Тело вроде истлело, свету
Положенье его в миру
Безразлично, за святость эту
Он рассеется на ветру.
Когда рассвет не ворошит печаль
Когда рассвет не ворошит печаль
Ушедших дней неистовым дождем,
Не силится душа в его лучах
Восполнить опустевший водоем.
Как женщина, – из жил последних, – быть!
Осиливает жизнь с потоком связь,
Так и любовь приходит, чтобы смыть
Невежества рассудочную грязь.
Не в споре, а коснувшись, смело искр
От пламени возможностей и встреч,
Как цельный вихрь, как дух свободы чист,
Любовь стечет горячим воском свеч.
И музыкой в твоей душе – легка
Вновь зазвучит, решимостью полна!
И как пчела с душистого цветка,
Нектар восторгов соберет она!
Арион
Он нарядился как на смерть,
Очами море обведя.
Чтоб умирая, песнь пропеть
И быть не хуже лебедя.
Он встал у борта на носу,
Воззвав к небесным божествам.
И бросился в пучину – суд,
Вершить позволив небесам.
Но не успел он с головой
В свод погрузиться пенных волн,
Дельфины массою живой
на спинах понесли, их сонм
Так быстро плыл, что позади
Остались кормчий, вражья рать.
Завидев небо впереди,
Луну, встающую на гладь
Воды, взлетающей на грудь,
Задумался – взирает Бог,
На ключевых событий суть:
На море, сушу, и цветок
Растет из семени и ввысь
Стремится, распаляя пыл.
И вмиг сей озареньем мысль
Его пронзила – он доплыл!
Есть поэзии почки
«Не снова ль извечная Ева,
Нагая, встает из ребра
Дремотного первенца мира,
Невинное чадо эфира…?»
Вячеслав Иванов
Есть поэзии почки на ветви
Древа жизни – волненья души.
К ним блуждающий холод приветлив,
Но принять ты его не спеши.
Сердце наше мучительно жаждет
Всепрощенья и нежности слов.
Молча стынет оно, молча страждет
Без прекрасных и светлых стихов.
Кто-то скажет: поэзия – дева,
Ей присущи позерство и стыд.
Звуки льются, извечная Ева
Может быть, так рыдает навзрыд?
Самозванец
Мне не нужна непринятая дань.
Оставь ее себе, побудь младенцем!
Отвергнутая женщина – не длань
Дающего, оскудевает сердцем.
Мне не нужна душевность напоказ,
В твоих речах неслыханная дерзость.
Я умирала рядом каждый раз
От губ твоих за их скупую нежность.
Ты ничего не понял до сих пор.
Со дна морского жемчуг – драгоценность!
Не женщину отринул ты (укор!),
Отринута немыслимая верность!
Ее с престола свергнувший – не царь,
А самозванец, ставший иноверцем.
Отвергнутая женщина, как ларь
Пустующий, оскудевает сердцем.
Время во мне излечит
Время во мне излечит
Хилого чудака.
Сжалившись, ширит плечи,
Мнет, озверев, бока.
Остановись! Терзая,
Бременем вьючишь зла,
Медленно опуская
Руки мои – крыла.
Как не хватает мне
«Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют»
В. Высоцкий
Как не хватает мне твоих волос,
Вобравших запах сорванных фиалок!
Рукой взъерошишь, крыльями стрекоз
Взовьется сердце, нежностью весталок.
Его воздушность обретает свой
Неповторимый и богатый опыт.
Я – женщина, и думать головой
Мне не с руки, мой опыт – чувством добыт.
Оставить небо птицам, до конца
Любить очарованье вод и сушу.
И ни единой мышцею лица
Не дрогнуть, когда плюнут в душу.
Об авторе:
Виктория Шулика, родилась в городе Севастополе. Дебютировала как поэт в журнале «Альманах Севастополя» в 2009 году. Кандидат в члены Интернационального Союза писателей. Печаталась в различных изданиях: «Золотая строфа», альманах «Зеленая лампа» и «Севастополь», Альманах «Российский Колокол», посвящённый С.Я. Надсону, литературный журнал «Российский колокол», «Автограф» Интернационального Союза писателей, литературный журнал «Russian Bell». Записан аудиоальмах к литературному журналу «Российский колокол».
Финалист «Золотая строфа – 2009», лауреат медали-премии им. С.Я. Надсона Интернационального Союза писателей и Ялтинского литературно-общественного союза, награждена дипломом им. Антуана де Сент-Экзюпери.
Автор сборника «Свет, чудеса творящий с нами» издательства «Перо» г. Москва, вобравшего в себя стихотворения в основном философские, размышления о жизни, свете и тьме. Готовится к выходу новый сборник в проекте ИСП в серии «во Славу Бориса и Глеба» «Пронзенные копьем слова».
