Метафизический винегрет
Метафизический винегрет
Стих на раме бытия — блик.
Стих, не бьющий из-под рук, — тик.
Стих, изрывший ветер слов, — крик.
Что бездушный стих тебе? Пшик.
Б. Пастернаку
Вехи жизни масштабны, покой
В дерзкий дар привнесен по ошибке.
Ваш талант — в полной мере мой
Добрый гений смычка и скрипки.
Отыграть до конца, отзвенеть,
Чтобы в уши, в глаза, в кристаллы
Залилась небосвода медь
И обдавшей бессмертьем стала.
Так зачем по страстям горевать?
С мятежами и громом — плечисто.
Немотою впадать в благодать,
Ну, скажи же, зачем, дух пречистый?
И пусть клен за окном не спешит
Октябрем опрокидывать листья.
Мы рассеемся в зове души.
Так терпения чашу превысьте!
Я буду скучать
Я буду скучать по Черному морю,
По хлестким волнам, спину мнущим причалу.
Вернусь ли? Превысит ли радость горе?
Превысит конец безрассудство начала?
Неведомо. Мне до сих пор не предлог
Причуды сомненья, чтоб жить, всей махиной
Несясь на Парнас мой, и смысл этих строк
Для сердца — как воздух, как первопричина.
Возможен в процессе обратный отсчет,
Хоть прядь седины — серебро за премудрость?
Возможно без крыльев планировать взлет?
Лукавством ума компенсировать скудность?
Я буду скучать, когда сердцу в груди
Придется в болезни сойти за живое.
Пусть лучше стихами оно прогудит,
Пусть ярых стремлений сиреною взвоет.
И если слова о любви — не ветра́,
Сорвавшие с дней увяданья уборы,
Я буду, любовь, ни жива ни мертва
Внимать твоему многозвучному хору!
Ива
Бессребреница ива, ты ласкаешь
Листвой мой взор, торжественно пав ниц.
Уносит ветер перелетных птиц,
Сквозь помутненный воздух ощущаешь
Нелепость тишины в затихшем звуке.
Он миг назад еще коробил слух,
От крепи сил блаженствовал, и пух
Взмывал, и лопнул на десятом круге.
Гляделись ветви — гибкие извивы
В размах воды — прозрачную слюду.
Мгновеньем каждым соков полноту
Превозносили листьев переливы.
Тянулось время, свернутое в образ,
Тугую гроздь разнообразных звезд
На полотно небес с трудом нанес
Эфира несговорчивый изограф.
Пустоты искривленных тьмою люков
Архангелов пугала белизна.
Иллюзион полнощная Луна,
Сияя, дополняла парой трюков.
К утру порывы стихли, жилки ивы
Набухли от сошедшей теплоты.
Рассвет замел за темнотой следы,
И первый луч застрял в прическе дивы.
Совесть
Не вступай в болтовню преднамеренно
С равной мудрости, родственной той,
Сладкозвучной, что сердце намеренно
Окропляет живою водой.
Не вступай в разговор, соловьиное
Пение ей дается с трудом.
Потому ли, что, с виду невинная,
Месмерическим хлещет кнутом?
Принимай ее, слово заманчиво:
Плуг Вселенной, навьюченный вол.
Для тебя — млечных чувств одуванчика
Безболезненным будет укол.
Тьма-тьмущая
Мужчина ты, а кто из сильных
Не жаждет в бой вступить со змеем?
Неистовей телесной силы
Жестокосердие злодея.
До мира ли, мельчая духом,
Нужна ли поступь голиафья?
Погони топот ловит ухо,
Конец нечаян? Добр ли навья?
Закат хлебнувшее ущелье
Зажато горною грядою.
Вершины пасти солнцу щерят
И освещаются зарею.
Гирлянда блеклая со светом
Помалу гаснет с облегченьем.
Тьма огнедышащей кометой
Несется к месту назначенья.
Рассвирепев, как тот охотник,
Что дичь лишь видел на картине,
Неопытностью тысяч сотни
Углов и стен она раздвинет.
Список
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
В. Маяковский
Если же звезды гаснут —
это кому-то нужно?
Бог созывает паству,
не для забав — на службу!
Если же дети плачут,
в плаче — насущные нужды?
Волку с овцой впридачу
С тигром водить ли дружбу?
Мертвым почить ли в бозе?
Слиться с устами винам.
Статуям литься в бронзе.
Страсть к высоте — вершинам.
Всем круг расписан,
лошадь
Загнана поневоле.
Весь огласите список,
Гаснуть, так тоже вволю!
Театр абсурда
Театр абсурда, ветхая завеса
Не отделит люд от билетов в кассе.
Снуют попы, и ищут судьи веса
В простонародной жалобщиков массе.
Кулак вождя истратил в битве силу,
Трофей — жнецу, но Кронос еще юный.
Стада овечьи блеют лишь вполсилы,
И воют волки — своеволья гунны.
Когда держался мир в союзе с Богом,
Сопоставленье эр разнилось мраком.
Эфир питал созвездия, истоком
Вселенной был и трансцендентным знаком.
Что стало с ним, прогресса муравейник
Небес разумных вызвал нареканье?
Растет Фемиды сущностью кипенье
Замешанного густо мирозданья.
Нарыв — кремень, но тверже камня — сплавы
Бессмертных душ под властью внешней силы.
Предвестники конца в расчетах славы —
надорванные от потуги жилы.
И только свету в неуемной правде
Есть дело до обыденности мерзлой.
Свет людям люб, жизнь возрождая в марте,
Он набухает кровью зла — венозной.
Ящик Пандоры
Кайманов зазывные пасти
Открыты, как раковин створки.
Художника в жилах отчасти
Струится не кровь — опий горький.
Приверженцам опыта жесткость
Прикрыть — позаимствовать взгляды
Эмпириков, данная плоскость —
Приемлемый юмор эстрады.
Но нам ли под смех, ограненный
Умом, предаваться печали?
В пространство зыбей упоенных
Заплывшая рыба — корм чаек.
Поверхность морскую тревожат
Ветра́, пену гасят узоры.
А боги деянья итожат:
Открыт людям ящик Пандоры.
Несчастья рассыпаны, плаха
Чернеет на зевсовой сцене.
Надежда — задорная птаха,
Всегда умирает последней.
Раба любви
Кто скажет мне, что осень далека,
Что свечи сострадания не тают?
Что, взмыв Икаром света в облака,
Под самым солнцем крылья не растают?
Безмолвствует среда без серых туч,
Без инцидентов грубого скандала.
Прекрасна клятв феерия, летуч
Дым обещаний в лапах идеала.
…Ты так умильно морщил складку лба,
От света струй жглись лики на иконе.
Раба любви, своих страстей раба,
Держала сердце в выгибе ладони.
Оно твое, храни его, лелей
Любовью — дароносицей господней,
Поднять, возможно, ввысь белил белей
Иль опустить в потемки преисподней.
Все разделения происходят в уме
Скоро час, как волочится ветер за юбкой,
Треплет волосы, мучит лацканы пиджака.
Он увлекся бы потускневшей от волн шлюпкой
Да намял колесному транспорту враз бока.
Грубый взгляд на действительность избавляет вещь
Соответствовать форме с содержимым, смотри:
Мост раскинут над Альмой, в речке плещется лещ,
Ты — зерцало иллюзий: ластик в руку — и три.
Гроза
Сумрачный вечер, сморилась коломенка,
Сваи причала — конечный маршрут.
Тычет в массив горизонта соломинка
Рея, обрушивши гнев на бейфут.
Плещется парус, полотнище белое
По́ небу пущено, в зареве — бунт.
Лупят борта от ветров ошалелые
Волны, рвут снасти манильской хомут.
Ветер свистит как гудок, впавший заново
В ересь пространства, натужно сипит.
Солью морскою приправлено варево,
Молний засыпан толченый графит.
Глотку прочистив, от кашля надорванный,
Гром небосвод изрыгает, дождей
Иглы впиваются в клейкие органы
Зелени, колют полотна аллей.
Преображаясь от влаги, обмылками
Пенятся лужи, пробившийся свет
Лип одуревших занялся затылками,
Терпкой черемухой пахнет рассвет.
Посвящение
Перегрузилась тверезым сознаньем, процесс
Сложен технически, ведь исключительность гарпий
Смуты ума в нестабильности. Всех поэтесс
Вводят в ряды заговорщиц, светильник неяркий
Путь вырывает у тьмы, приводя Аонид
От светотени в экстаз, в экзальтации Авлос
Звуком высоким в пространстве Парнаса парит.
И стережет неизменно собравшихся Аргус.
Не на журчащий родник глас Эрато похож,
В арии музы — взгляд на любовь человечий.
Лир сокрушенных певучей сакральная дрожь
Вечного слова — пластика пламенной речи.
Ни волоска с головы поэтесс не падет,
Музы — сподвижницы их, мусейонов святые,
Распределят вдохновенья божественный мед,
Выпрямят предназначений согбенные выи.
Нам, не взявшим ноту выше
Смешон — нет, жалок — но любим!
Раскланяться поспешно в зале.
Хоть вспомните, mon cher, едва ли,
Как я отвергнута другим.
Властитель дум и господин
Переиначил душ порывы.
А вы, как прежде, не игривы,
А вы, как прежде, все один.
И я скажу: «То ветер встык
С душой затих от грома бубна».
От жалости любовь безумна.
Виновник глупости — язык.
И прав ведь был Шекспир: лесть нам
Хвалебной одой сердцу ближе.
Но нам — не взявшим ноту выше —
Лишь нисходить по лестницам.
Невстреченная
Вздымаю выросшие крылья,
Долой ребячество мое!
О, сердца юного всесилье!
Его чутье!
Грешна ли? Может, это ветер
Стучится веткою в окно?
Как жаль, что ты меня не встретил.
Предрешено.
Сквозь воплощенья — дни и ночи —
Длят расстоянье — пустота!
Невстреченная — сердцем хочет
Вкруг уст — уста!
Еще не знаешь ты, что летом
Меня пленил твой звонкий смех.
Я в Еву обращусь, и в этом —
Твой смертный грех!
Рассуждения у камина
Кончик сигары млеет в предчувствии губ.
Чувства парируют разуму. Mon Ami —
Ты мизантроп и по части искусства груб.
Красок смешение — магия буйств — пойми.
Знаешь: «Ведь белый цвет не извлечь из сурьмы,
Можно из цинка, металлы не смыть дождем».
Психика сжата тисками цензуры — мы
Совесть хронометром жизни здесь назовем.
Пусть измеряет не время — земной мотив,
Столь разноплановый — не положить в канву
Жажды скоропалительных перспектив,
Видишь: «По небу хмурые тучи плывут».
Им неизвестен мерил вековой абсурд,
Блещут и дышат радостью метаморфоз.
Людям так свойственно жизнь выносить на суд,
Видишь: «Расселись в разнообразии поз».
Салют Победы
(по мотивам Г. Леонидзе «Чайка»)
Салют Победы воскрешает вспышкой
Батальных сцен неоспоримый пыл.
Остатки звезд недогоревших ли́шком
Над морем блекнут, воздух в ночь остыл.
С добычей в клюве чайка добрым знаком
Со вздыбленного гребня — ввысь тайком.
Расколыхались волны, сгустки мрака
Как на горбе верблюжьем сбились в ком.
И вот тогда — в неузнанном обличье
— глаза — два озера — и лика треть,
Мелькнет черта знакомая, по-птичьи
Взмахнешь руками, пробуя лететь.
Так пробуют, когда не силой взгляда
Вращаешь Землю, ей меняя цвет.
А жизнь вдыхаешь, наслаждаясь, рядом
С любимыми, им даришь сердца свет.
Люблю я волн открывшуюся схожесть
С изгибом твоих рук, просящих дать
Моей душе пристанище и ложе,
Чью благодать не в силах передать.
Два пути
Твой голос вызывает у меня
Не страсть, о нет, — глубокую причастность
К происходящему средь бела дня.
Любовь, внеси в холодный разум ясность,
Расставь все точки; в первый раз влюблен
Шальной юнец иль старец в час услады,
Всех шелестом листвы утешит клен,
Всем змей шепнет, что яблоко из сада
Эдемского, добро и зло — пути,
Сходящиеся в божьем полустанке.
Дорожной муки груз ли впереди?
Иль оживленье в массах на стоянке?
…Не от того я девственность храню
Душевную, что воздаянье близко.
Мне радостно, что мы не врозь в раю,
Мне горестно, что мы падем там низко.
Звуки горних труб
Больная голова — рукам покоя нет.
Как льется вольно стих под пеленой любви!
Что это — мотыльки иль яблонь майский цвет?
Иль ангельским крылом накрыл день Херувим?
Ты не повинен в том, что строчек этих свет
Не возбуждает нерв сетчатки бытия.
Не ждущий похвалы — особенный поэт!
Быть может, и к нему примкну однажды я.
Быть может, в рубрике «поэзия» черкнут:
Жил, дескать, здесь поэт — безродный вертопрах.
Писал о том, что дождь как проволочный кнут
Бичует тело; как парализует страх.
Когда час молчалив, свирепствует тоска,
Ложится складкой вдоль углов припухших губ.
Глашатай — он поэт, когда возле виска
Не пули слышит визг, а звуки горних труб!
Рождение стихов
Есть в служении музе предел,
Час которого муки усилит.
Сколько нужно мишеней для стрел
Вдохновенья — сразить цель навылет?
На столе разлеглась кожура:
Золотого плода круговина.
Вот и краткость — таланта сестра —
Обвилась забытья пуповиной.
Вот и ливни апрелю грозят
Спозаранок оставить свой росчерк.
Их щенячий пыл ценен, как ряд
Пробудившихся в таинстве строчек.
Не цветки, лепестками роясь,
Опадают на землю, белея.
А стихи зарождаются, связь
Крепнет их, от любви столбенея.
В них и тающий в небе закат,
Русской речи непопранной отзвук.
Настоящий поэт — языкат,
Молвит стих и наполнит им воздух!
***
Ропщу — своеволья слезы,
Психеи страдания — дубль!
Не стынут от счастья — прозы,
Жизнь утверждающей — убыль!
Ни страсти, ни яда смеха
Не нужно, разлука не смерть!
…Доносит гулкое эхо:
«Не сметь отрекаться, не сметь!»
Памяти забытого поэта
Последним вздохом сердце обреклось,
Потухшей вспышкой стать, одной из списка.
Бессмертье патиною разрослось
И облупилось краской обелиска.
Все кончилось давно, из западни
Бывало вырваться — и сразу в петлю.
Дрожащие отечества огни
Блуждают на камня́х, гранит затеплив.
Все явственнее освещает столб
Луна, и тени фонарей повисли.
Былая слава где? Где сотни толп,
При жизни чей поток был неисчислим?
И если вдруг умрет нездешний, что
Ему сей дар, оплаканный столетьем?
Без памяти для тела кров — ничто:
Вершинный столп былого раболепья.
Доросла до тебя
Доросла до тебя
Восприятием, книжностью, скукой,
Тяготеньем к распаду,
Изысканной бледностью кожи.
Говорят, так изящней, и смешная похожесть на кукол
Нас с тобой отличит от прохожих.
Доросла до тебя
Принадлежностью к плену стремленьем
Бесконечно слоняться по скользкому узкому краю.
Но не мы, видит Бог,
Но не мы в этом вечном паденье
Выбираем, а нас выбирают.
Ты, конечно, хотел
Этой схожести, вытравив краски,
Словно осень, стирая присутствие знойного лета.
Как мужчина, что в детстве
Лишен был родительской ласки.
Ты из вредности мстишь мне за это.
Доросла до тебя
Рано выпавшим снегом наитий,
Хриплым фа,
Фистулою сорвавшись игрой в благородство.
Проживу без тебя.
Разрываю сцепления нити.
Моя схожесть давно превратилась в господство.
***
Мы глухи к миру, что нас окружает.
Как будто сердце, совершив прыжок,
В который раз вдруг медленно теряет
Страсть к высоте, как сорванный листок,
Что в миг последний все еще казался
Живым, но, распластавшись в стороне,
Гонимый ветром, вскоре затерялся.
А мог расти и зеленеть вполне.
Три возраста
Ты глупая девочка в розовых бантиках,
Почитающая Бродского, собирающая фантики.
Со сбитыми коленками, стертыми ладонями,
С глазами-васильками, мечущими молнии.
Из вырванных листов бумажные кораблики
Ты отправляешь в плаванье до самой Африки.
Нахохлившись, плывут они за горизонта линию,
Где следствие, как в Логосе, становится причиною.
Где сказочной Офелии прислуживают ангелы,
И Дантовы круги не крепятся на анкеры…
Ты взрослая и смелая, прекрасная Амелия.
И розовые бантики подвязкой неумелою
Выглядывают крепостью, не взятой, но пылающей.
Не перечислить воинов, тебя в ночи желающих
Взять штурмом, но кораблики бумажные все в плавании,
Девичьими мечтами примкнув к желанной гавани…
Ты мудрая и старая, как персонаж из комиксов.
И к ипостаси новой относишься с достоинством.
Иосиф Бродский, чтущийся титаном диалектики,
В сундук упрятан, бантики — завязками на чепчике.
Дождем ли, снегопадом ли сметаемые бабочки:
Бумажные кораблики — рецепт аптечный бабушки.
Цветаевская пастораль
Бывают голоса, что, им не вторя,
Смолкаешь, пораженный чистотой.
Бывают судьбы, в чьих страницах горя
На целый мир хватило бы с лихвой.
Кто создан был из пены, кто из глины,
Кто жег глаголом юные сердца.
Лети, душа по имени Марина,
В купель вышизн — объятия Творца!
Жизнь познавая дерзостью наитий,
За щедрость, за стремительность порой,
При каждом вздохе — «Истинно любите!»
Она жила в разумности земной.
Все стихло вмиг, что бурей называлось:
Имперский зов поэзии в крови.
Связь с миром внешним в сердце оборва́лась
Последним шагом истовой любви.
«Не снисхожу!» Так смыта и так стерта
Кириллицы офсетной синева!
Твой холод, тьма, пронзительный и мертвый,
Не огласит на свет свои права!
Не мастер красноречия…
Не мастер красноречия во мне,
Евтерпой очарованный, счел слово
Бесспорным инструментом на войне
Титанов мысли и титанов слога.
Не слава — дань публичного греха —
Сырых яиц аплодисменты в зале,
А точная ирония стиха
В бессмертье жало памяти вонзает.
Но вклинится в сознание глупцов
Путем животрепещущего слова,
Что пробовать узреть поверх голов
Единый ореол всего живого.
Я полюбила с некоторых пор
Я полюбила с некоторых пор
Твоей души очнувшейся хрустальность.
Чуть струны тронь: мелодии тональность
Изменится и станет ми минор.
Земного заточенья высоту
Когда полночный звук переплывает,
На чистой квинте чувства возвращают
Потерянную сердцу широту.
Ты распали меня в блаженства знак,
Невыразимая любовь струится
В девичьи рубежи, и на ресницах
Блеснет заря и одолеет мрак.
Фантазии на тему
Душистою веткой пачули,
Восторженно славящей Бахуса,
Изящная мачта почуяла
Волнение гордого паруса.
Под хлопанье крыльев перкалевых,
Стоическим реем вклиненная,
Она восславляла окалины
Дюралевой страсти влюбленного.
Пусть парус, над палубой реющий,
В горячечном гаме бессонницы
Изглодан ветрами — вон три еще —
Встревоженных мачт пенной конницей
Объятых и белыми хлопьями
До первых конвульсий затисканных.
И, может, плывущие кольями
Рангоутной рубленой истины
В края, где страданьям русалочьим
Наступит конец, и на исповедь
Придет сущий Бог, они в салочки
С волна́ми сыграют неистово.
***
Синь неба не давит на грудь.
Выстави руку вперед — синей.
Кровь благочестья льется внутрь
Вен, если она алей
Крови соблазна сошедшей мглы
И отпечатка незримых стоп
Подлости на острие иглы
Нестолкновенья со светом толп.
Об авторе:
Виктория Шулика, родилась в Севастополе в 1969 году. Два образования: среднетехническое и высшее экономическое. Стихи начала писать с 2005 года. В 2009 году познакомилась с севастопольским поэтом Б.М. Бабушкиным, который оказал большое влияние на творческое становление автора, примкнула к поэтическому сообществу города и серьезно занялась литературной деятельностью.
Публиковала произведения в различных изданиях, среди которых журналы «Альманах Севастополя», «Зеленая лампа», «Золотая строфа». Частая гостья на различных творческих «капустниках». Тесная дружба с артистами театра им. Луначарского позволяет автору организовывать совместные выступления на различных мероприятиях, посвященных 8 Марта, Дню Победы.
Автор сборника «Свет, чудеса творящий с нами». В данный момент готовятся к выходу в свет проекты Интернационального Союза писателей «Автограф», литературный журнал «Russian Bell» и аудиоальманах к литературному журналу «Российский колокол».
