Баллада о последнем зелоте
1
Какое тревожное слово – зелоты!
Какое кинжальное, звонкое слово!
Земные страданья, земные заботы,
К зелотам, к зелотам всхожу я назло вам!
Наверно, Всевышнему так было надо:
Нежданно-негаданно странная сила
Змеиной тропою к руинам М е ц а д ы
К зелотам, к зелотам меня заманила!
К ознобному звуку: «Царь Ирод, царь Ирод!..»
Великий строитель и рая, и ада,
Ты выстроил, прячась от целого мира,
Дворец в поднебесье и крепость Мецаду.
И думать не думал, в надменных покоях
Землей иудейской всевластно владея,
Что башни скалы неприступной укроют
Зелотов – мятежных сынов Иудеи.
2
Безумствуют римские легионеры
В развалинах Иерусалимского Храма.
Идет на подмостках обители Веры
Последнее действие дьявольской драмы.
Но в час роковой перед вечным изгнаньем
Последней надеждой, последним оплотом
Мецада, Мецада взошла на закланье
С последнею горсткою гордых зелотов…
Не месяцы – годы продлится осада.
Но Рока проклятие неумолимо.
И только победа, и только Мецада
Нужны императору грозного Рима.
Там воины все — от младенца до старца.
Там тысяча Богу единому верных.
И только молитвой осталось сражаться
С армадой язычников жестокосердных.
3
Последняя ночь оставляет Мецаду.
Последнее утро вползает по склонам.
Последнюю строят слова баррикаду:
– Собратья!
Неужто увидеть дано нам,
как стая шакалов, от крови хмельная,
у нас на глазах наших жен распинает!
Что выберем:
жизнь и пожизненно рабство,
иль вечной свободы посмертное братство?!
Зелоты!
Давайте окажем друг другу
сегодня последнюю в жизни услугу:
и в час Авдалы[1],
на исходе субботы
в могилы с собой унесем мы свободу.
Оставим врагам, захватившим Мецаду,
Запасы воды и обильные склады.
Пусть видят,
ворвавшись в пустующий город:
на смерть нас подвигли не жажда и голод!
4
И вот уже брошен безжалостный жребий.
Он десять святых палачей назначает.
Свершает молитву последнюю ребе.
И – каждого
смерть,
как награда,
венчает.
Их десять осталось. Безумных евреев
В одеждах, пропитанных кровью и потом.
Последней приходит черед лотереи.
И жребий последнего выбрал зелота.
Знакомое что-то в упругой фигуре,
В пытливых бровях и глазах его карих,
В еще без сединки шальной шевелюре…
Мне страшно. Похож на меня этот парень!
Мне страшно. Гоню от себя наважденье.
Нелепо!
Немыслимо!
И непонятно,
5
Свершилось.
На площади – тысяча трупов.
Он в мире один. Бесконечно последний.
Последние руки.
Последние губы.
Последнее небо и день этот летний.
Прощальный закат будет так целомудрен,
И в странной тиши застрекочут цикады,
И солнце прольется на буйные кудри
Последнего воина мертвой Мецады.
Взметнутся на башнях дымы ошалело.
Враги в опустевшую крепость ворвутся.
Избравшие гибель пожизненным делом
Избравшим свободу, они ужаснутся.
И склады с едой, и в дворцовых подвалах
Сокрытые Иродом камни и злато,
Прохлада бассейнов в таинственных скалах –
Награда заждавшимся римским солдатам.
Но им, торопливо трофеи гребущим,
Живой ни одной не дождаться награды!..
Я знаю, что в жизни своей предыдущей
Я был тем п о с л е д н и м
з е л о т о м
М е ц а д ы.
Самоцветы
Венок сонетов
Ольге
1
В глубинах недр – ни голоса, ни света.
Небесный свод под толщею сокрыт.
Холодной магмой стынет Л а з у р и т –
Как дней Творенья памятная мета.
Осколок неба из земли добыт.
Согрел меня покоем нежным лета.
И навсегда стал верным амулетом,
От зол оберегая и обид.
Осколок неба – как печать богов.
Но в синей тверди белые цветы –
Ожоги раскаленных облаков,
Застывшей лавы бурные следы!..
Как лазурит иная жизнь порой:
Нам кажется, что там царит покой.
2
Нам кажется, что там царит покой –
В безжизненных глубинах океана.
Но души моряков не в звездных странах –
Они в пучине странствуют немой.
Там, как за надмогильною строкой,
Такие боли и такие раны,
Что перед ними сущая нирвана –
И шторм, и смерч с разящею клюкой.
Чем глубже, тем таинственней мечты.
Прозрачны только верхние пласты.
Кристалл пронзен безмолвною тоской:
В холодной глубине А к в а м а р и н а
Сокрыта неизбывная кручина –
Как в дальних тайниках души людской.
3
Как в дальних тайниках души людской,
Огонь сверкает в глубине О п а л а.
Кто мог подумать, что в безликих скалах
Таится дар божественный такой!
…Жил человек на свете – никакой:
Служил исправно, засыпал устало,
И ни одна из Муз не прикасалась
К нему и в сновидениях щекой.
Вдруг озарилось сердце, как опал, –
То вдохновенье раскололо камень.
И, мертвый, он воскрес и засверкал.
О, Творчества животворящий пламень!
В людских сердцах надежнее, чем где-то,
Хранит свои сокровища планета.
4
Хранит свои сокровища планета
Нередко на глазах и под рукой.
Но видеть чудо в суете мирской
Дано не подмастерью, а Поэту…
Голыш невзрачный пепельного цвета
Заметил среди тысяч под ногой.
Годами в этот камешек нагой
Он углублялся, как в слова Завета.
За слоем слой спускаясь в С е р д о л и к,
Угадывал под ликом новый лик –
И сотворил Великую Камею[2].
В плену насмешек, злобы и навета,
Казалось, Резчик выжить не сумеет…
Но в мире неизбежен час рассвета!
5
«Но в мире неизбежен час рассвета, –
Я самому себе твержу сто крат, –
И где-то за углом твоя карета
С ларцом удачи в тысячу карат!..»
Бог повелел двенадцать врезать в ряд
Имен в камнях, пустынею согретых.
С тех пор колен Израйлевых анкеты,
Бессмертные, на О н и к с а х горят…
На письменном столе передо мной –
Граненый оникс со следами боя.
Светло-зеленый, с беглой желтизной,
И полосы застывшего прибоя…
О, помоги мне справиться с собой!
Повеял в преисподней бриз морской.
6
Повеял в преисподней бриз морской.
К зениту звезды в полдень прорвались,
Когда, в ладони засверкав мужской,
Тот камень понял, что взлетает ввысь.
Но звезды не сулили путь благой:
Гордились им, грозились и клялись,
Потоки крови в мире пролились
Из-за игрушки этой дорогой.
А если б Мастер, что гранил А л м а з,
Такой исход предвидел роковой, –
Сумел бы руку он сдержать и глаз?
Скорей бы Иисус не подал глас,
Пустыня Негев потекла рекой,
И роза расцвела во тьме глухой!
7
И роза расцвела во тьме глухой,
В каменоломне – Г и п с о в а я роза!
Прозрачны лепестки ее, как слезы,
И припорошены златой мукой.
Но в жизни предпочтительнее проза.
И каменный цветок стальной дугой
Перемололи в порошок сухой –
По ушлой поговорке «Баба с воза…»
Отлил из гипса мертвые фигуры
Ремесленник унылый – в парк культуры.
Белеет гипс, забыв, что он – Кристалл,
Что был еще недавно Чудом Света,
Что в подземелье розою предстал –
И просиял восход в пещере этой!
8
И просиял восход в пещере этой –
В жеоде (что по-русски — пустота),
Внутри булыжника, чья простота
Скрывала диво в скорлупе аскета.
Раскрытых друз[3] волшебна красота!
Октаэдров дворцы и кружева розеток
Лиловых, фиолетовых расцветок,
Тончайших и летучих, как мечта.
Гласит поверье, что А м е т и с т
Лихие думы напрочь отгоняет,
От Бахуса и скорби охраняет.
Загадочен и непорочно чист…
Таилась в скромном валуне Жеода.
Не говори: «Обычная порода».
9
Не говори: «Обычная порода».
Хотя из Я ш м ы высятся хребты,
Смотри: богини тонкие черты
Видны во мгле таинственного грота.
Пейзаж на срезе: арки и мосты,
И туч угрюмых четкие разводы;
А здесь – закат, багровые кусты;
А тут – реки медлительные воды…
Не говори: «Обычная порода»!
В обычном необычного исток.
Удача часто прячется в невзгодах.
На срезе яшмы, в рамке от портрета –
Из вечных красок сказочный цветок,
Как из привычных слов – венок сонетов!
10
Как из привычных слов – венок сонетов,
Так из молекул, взятых из Таблицы,
Стандартно расфасованных в пакетах,
Рожден восторг – Р у б и н багрянолицый.
Но вот Природа отменила вето –
И согласилась тайной поделиться,
Открыв рецепт, чтобы в земной теплице
Камней лучистых вырастить несметно.
Как натуральный – плавленый рубин!
И все ж чего-то химик не учел.
«В гармонии мне дорог произвол…»[4]
Нерукотворное творит лишь Он один.
И к счастью, не из полихлор-брикетов –
Планета соткана из самоцветов!
11
Планета соткана из самоцветов.
А тут – бесцветье, ледяной февраль
И тени колера в помине нету –
Пронзительно прозрачнейший Х р у с т а л ь.
И кажется, он – призрак – не кристалл.
Но в нем – и лета, и зимы пометы.
Всю гамму света он в себя впитал,
Чтоб стать бесцветным, красочно воспетым!
Природа в нем достигла идеала:
Есть невидимка все-таки на свете –
Каркас решетки горного кристалла.
И яркий цвет, и полное бесцветье,
И даже вакуум в межзвездных бродах –
Все драгоценно, что творит Природа!
12
Все драгоценно, что творит Природа.
А что природа дивное творит,
Тому пример – веселый Ф л ю о р и т,
Рожденный радугою самородок.
Творца палитра – камень флюорит.
Он из семейства пестротканных родом.
Мазок в нем каждый что-то говорит –
Вот только овладеть бы этим кодом!
Учебник живописца – самоцветы.
В них нет тонов ни модных, ни немодных,
Нет сочетаний красок неугодных.
В Природе лишь на скучное запреты –
На радость и любовь запретов нет,
И каждый человек в ней – самоцвет.
13
И каждый человек в ней – самоцвет,
В той жизни, что земною нарекли…
Т о п а з , который горняки нашли,
Словно впечатал дым от сигарет.
И вдруг – пропал! А через день, в обед
Его из печки с хлебом извлекли.
Сменил «тяжеловес»[5] в огнище цвет:
Стал золотым, и – ни дымка вдали!
Запутана порой фортуны нить.
И надо было в пекло угодить,
Чтоб просветлеть, чтобы расправить плечи.
Приходит час давать Ему ответ.
И будет каждый в небесах замечен,
Ведь каждый излучает Божий свет.
14
Ведь каждый излучает Божий свет:
Будь, как алмаз, ты горделив и крут,
Или, как лал, заговорен от бед,
Или спокойно мудр, как И з у м р у д.
Зеленый камень – Вечности завет,
Освобожденье от бесовских пут,
Зарок, что наши души не умрут,
Что каждый в мире оставляет след.
Кто прожил в роскоши, а кто в нужде.
На страсти наши бренные Оттуда
Создатель зрит сквозь линзу изумруда!
Не верь тому унылому нуде,
Кто говорит, что со Творенья Света
В глубинах недр – ни голоса, ни света.
15
В глубинах недр – ни голоса, ни света.
Нам кажется, что там царит покой.
Как в дальних тайниках души людской,
Хранит свои сокровища планета.
Но в мире неизбежен час рассвета!
Повеял в преисподней бриз морской,
И роза расцвела во тьме глухой,
И просиял восход в пещере этой.
Не говори: «Обычная порода».
Как из привычных слов – венок сонетов,
Планета соткана из самоцветов.
Все драгоценно, что творит Природа.
И каждый человек в Ней – самоцвет.
Ведь каждый излучает Божий свет!
[1] Особая иудейская молитва для отделения субботы от наступающих будней. И жутко представить, что был до рожденья, Что жил ты когда-то, и неоднократно…
[2] Камея – резной каменный медальон.
[3] Друза – скопление кристаллов на стенках пустот.
[4] Строка из сонета К.Бальмонта «Проклятые глупости».
[5] Тяжеловес – уральское название топаза.
Об авторе:
Борис Эскин, поэт, прозаик, драматург, журналист.
Родился в 1937 году в Днепропетровске, где прошла его юность. Более 30 лет прожил в Севастополе. Был актером, режиссером, заведующим литературной частью театра, газетчиком и радиожурналистом, ведущим программ и главным редактором телевидения. В молодости избороздил множество морей и океанов, будучи собкором Всесоюзной программы радио «Для тех, кто в море».
Автор стихотворных сборников «Рабочий океан», «Травы пахнут морем», «Книга пустыни», «Книга дождя», «Книга возвращения», «Круг», «Четырнадцать медноголосых строк» (сонеты), «Край судьбы», «Эпиграф»; повестей для юношества «Сын бомбардира», «Мальчишка с бастиона», «Живи, Вилор!» (в соавторстве с М. Лезинским); документальной повести «Плывет в океане завод»; сборников очерков «По закону моря», «Остановись, мгновенье!», «Звезды осени моей», «Автограф»; пьес «Придет корабль российский», «Оборона», «Легенда о Наоми», теле- и киносценариев.
С 1984 года проживает в Израиле.
Лауреат премии Союза писателей Израиля им. Давида Самойлова.
