Исчезнувшая тарелка
— Нет, нет, нет, — всплеснула руками сидевшая в кресле дама. Золотые локоны, обрамлявшие ее удлиненное лицо, энергично заплясали на плечах цвета слоновой кости.
Наталья Андреевна Орлова-Денисова была высока, безукоризненно сложена, хотя и чуть полновата. Несмотря на этот недостаток, она до сих пор слыла первой красавицей Москвы, и голубое парадное платье модного покроя подчеркивало ее прелести наилучшим образом.
— Я никогда не поверю в honnêteté[1] простого люда. Помните, господа, что сказал месье Карамзин, когда его спросили о России и ее народе?
Обведя присутствующих вопросительным взглядом, она подчеркнуто тяжело вздохнула:
— Вот она, слава! Пока человек жив, о нем говорят, а как только умирает — она уходит вместе с ним… Господа, как можно забыть эти слова, выражающие всю сущность народа?.. Николя, друг мой, ты помнишь?
Николай Васильевич оторвал взгляд от карт и сердито посмотрел на супругу, сидевшую в окружении многочисленных гостей. Он не любил, когда его отвлекали от игры пустой болтовней. Но, взглянув на очаровательную Наталью Андреевну, на раскрасневшихся щеках которой играли ямочки, не мог сдержать улыбку. «Просто прелесть», — подумал про себя Николай Васильевич, влюбленный в свою жену как мальчишка, несмотря на возраст.
— Нет, ma chérie[2]. Признаться, я позабыл об этом. Ты же знаешь мою нелюбовь к сентиментализму, которым так восхищался господин Карамзин и ему подобные.
Бросив презрительный взгляд в сторону мужа, Наталья Андреевна продолжила прерванный разговор:
— Простим графу его беспамятство, — извиняющимся тоном произнесла она. — Nous continuerons, mes amis[3]… В одной своей беседе с послом Франции… не могу вспомнить его имени… на вопрос о том, что он думает о России, месье Карамзин ответил: «Разбудите меня в полночь на другом конце света и спросите, что сейчас делают в России, я с точностью могу ответить — воруют».
— О, это так ужасно, — вступило в разговор юное создание, испуганно заморгав большими карими глазами.
Миниатюрная графиня с черными как смоль кудрями была полной противоположностью Натальи Андреевны. Молоденькая женщина была угловатым и нескладным существом… Будучи очень впечатлительной особой, юная графиня падала в обморок при любых треволнениях.
— Mon Dieu[4], — продолжило щебетать юное создание, — куда катится Россия, если уже нужно опасаться собственных крепостных? Как это выдержать?
Она уже была готова в очередной раз упасть в обморок, но тут в разговор вступил сурового вида человек:
— А были случаи на моей памяти, когда они поднимали бунт и сами поджигали имения своих хозяев, — прогремел князь Безбородский, о котором в обществе сложилось мнение как о человеке энергичном, своенравном и бескомпромиссном. — Что ни говори, но вороватый нынче народ пошел.
— Это все изветы[5], Никифор Андреевич, — возразил статный мужчина лет сорока, одетый в изысканный сюртук табачного цвета. — Это одни только изветы, господа. Поверьте моему слову.
Возглас удивления пронесся по уютной гостиной графини Орловой-Денисовой. Все гости с нескрываемым любопытством посмотрели в сторону говорившего.
— Граф, вы защищаете простолюдинов? — по лицу Натальи Андреевны скользнула ироничная улыбка. — Значит, не зря вас все-таки подозревали в сочувствии декабристам.
— Вовсе нет, графиня, — с укором посмотрев на хозяйку, возразил граф. — Хотя и не буду разуверять вас в этом. Сознаюсь, по молодости меня частенько посещали бунтарские мысли. Но, к счастью, на этом все и закончилось: я никогда бы не предал моего государя, изменив присяге.
Граф гордо вскинул голову и с вызовом обвел взглядом общество.
— Не сердитесь, Иван Дмитриевич, — вступился за Наталью Андреевну граф Акусин, заметив, что слова графини задели графа Лунина за живое. — Уверяю, Наталья Андреевна не хотела обидеть вас подобными подозрениями.
— Ну разумеется, что за вздор? — подтвердила хозяйка салона, ласково поглядев на графа. В ее дивных темно-синих, чуть раскосых глазах, обрамленных темными длинными ресницами, заиграли искорки. Она одарила графа Лунина, ближайшего друга их семьи, лучезарной улыбкой, мгновенно растопившей его холодность… В гостиной повисла неловкая пауза. Но тишину внезапно нарушила молоденькая графиня.
— Граф, — начала она, — ваши слова пробудили мое любопытство. Неужели вы хотите сказать, что… этим людям свойственно такое качество, как благородство?
— Милая графиня, — любезно обратился к ней князь Безбородский, — осмелюсь заметить, мне кажется, вы не так все поняли.
— Напротив, князь, — возразил граф Лунин, успевший оправиться от смущения, — графиня выразилась совершенно justement[6]. Среди любого сословия можно встретить людей, которым не чужды благородные устремления.
— Но послушайте, граф, — возмутился князь и гневно посмотрел на Ивана Дмитриевича, — как можно? Кто они и кто мы?
— Иногда и среди простых, неграмотных, плохо одетых людей встречаются отзывчивые, сердобольные personnes, которым небезразлично чужое горе. Однажды мне довелось стать свидетелем трагического, но весьма любопытного события, навсегда изменившего мое представление о тех, кого вы называете простолюдинами.
— Иван Дмитриевич, вы заинтриговали нас, — с любопытством заметила графиня Орлова-Денисова. — Не окажете ли вы нам любезность и не расскажете ли эту захватывающую историю, дабы изменить и наше представление о русском народе?
— Да-да, граф, — вновь защебетало юное создание, умоляюще сложив ручки, — nous vous demandons… s’il vous plait[7]…
— Я не могу отказать прекрасным дамам, — покорно склонившись, любезно согласился граф Лунин. — Это случилось почти пятнадцать лет назад, — начал свое повествование граф. — Я тогда служил флигель-адъютантом его Императорского Величества. Многие из вас, конечно, слышали об огромном бедствии, случившемся в Зимнем дворце 17 декабря 1837 года.
— Не о пожаре ли идет речь, милостивый государь? — осведомился у рассказчика дядюшка графини.
— Совершенно верно, сударь, — подтвердил Иван Дмитриевич, слегка кивнув головой.
— Да-а-а, — задумчиво протянул пожилой мужчина, как обычно причмокнув губами. — Зарево было так велико, что его видели многие: и крестьяне окольных деревень, и путники на дорогах аж за шестьдесят верст от Петербурга.
— Что ни говорите, дядюшка, — прервала его Наталья Андреевна, печально вздохнув, — это ужасное событие, и оно имело печальные последствия. N’est-ce pas?[8]
Графиня посмотрела на Ивана Дмитриевича вопрошающим взглядом. Гладко выбритые щеки графа вспыхнули было румянцем, но тут же побледнели. Но, понимая, что своим поведением может скомпрометировать графиню, взял себя в руки и продолжил рассказ:
— Увы, да… Ужасные события, коим я был свидетелем, действительно стали причиной многих бедствий. В огне пожарища погибли не только бесценные произведения искусства, но и люди, много людей.
— Люди? — со всех сторон раздались удивленные возгласы. — Но это невозможно! Говорили, что всем удалось спастись! Comment est ce possible?[9] Вы ошибаетесь… Вы были с государем во время пожарища? Как он допустил подобное?
— Господа, господа, — запротестовал граф Лунин. — Прошу вас, не все сразу! Если позволите, я сначала закончу мое печальное повествование, а уж потом отвечу на все ваши вопросы, если таковые останутся… Итак, близился к концу еще один морозный день уходящего года. Надо сказать, зима в тот год рано вступила в свои права, и с каждым днем становилось все холоднее и холоднее. В тот вечер я был дежурным в Зимнем дворце. На следующий день должен был состояться смотр рекрутов и нижних чинов, ожидали прибытия великого князя Михаила Павловича. Поэтому, как только император с семьей покинули дворец, чтобы насладиться «Влюбленной баядеркой», нижние чины начали собираться около Фельдмаршальской залы для получения последних указаний. Казарменный дух обволакивал это собрание, но даже он не мог заглушить появившийся запах гари, который уже несколько дней витал в воздухе.
— Неужели ни слуг, ни дежурных офицеров не насторожил этот факт? — удивился князь Безбородский.
— Почему же? Конечно, насторожил. Могу вас уверить, что я лично спускался в подвал и обследовал каждый закуток. Но дело в том, что в одном из помещений располагалась лаборатория, где приготавливались лекарства для двора. Эта комната была так устроена, что над стоящим посередине столом располагался железный шатер. Изначально предполагалось, что благодаря ему дурные запахи будут рассеиваться. Но, увы, архитектор ошибся. Тогда в дымовой трубе над шатром пробили дыру. Ее появление действительно принесло облегчение работающим там людям. Однако вместе с дымом улетучивался и теплый воздух. А зима, как я уже упоминал, стояла суровая, и прислуга, которая оставалась здесь ночевать, в буквальном смысле s’engourdissait du froid[10]. Нечего удивляться тому, что челядь придумала способ, как сохранить тепло: на ночь они затыкали дыру рогожей и тряпками.
— Maintenant, il est clair[11], — буркнул себе под нос князь Безбородский. — Гнать их надобно было в шею.
— Но, милостивый государь, — всплеснула руками Наталья Андреевна, — я, конечно, не хочу защищать этих людей, но их тоже можно понять.
— Господа, как можно! — пролепетала миниатюрная графиня, щеки которой горели от возбуждения. — Давайте лучше позволим графу продолжить рассказ. О, он так… так…
— Заинтриговал вас, ma chérie — обратился к своей молодой супруге граф Акусин.
— Oui, très intéressant[12], — смутилась графиня, краснея.
— Иван Дмитриевич, голубчик, продолжайте, — проговорила Наталья Андреевна.
— Подчиняюсь вашей воле, графиня, — почтительно ответил граф. — Так вот… Мы нашли источник дыма и как могли прочистили трубу. Через какое-то время запах исчез и все успокоились. Но, видимо, остатки рогожи продолжали тлеть, и вскоре запах дыма вновь дал знать о себе. Именно эти клочки и стали причиной всех бедствий… Тот вечер выдался особенно холодным. За окном трещал мороз. Все окна были разрисованы причудливыми узорами. Как я уже говорил, около Фельдмаршальской залы собралось немало народа. Вначале запах дыма заглушался курильницами, источавшими ароматы благовоний, и крепким духом казармы. Но через какое-то время один из офицеров, я уже запамятовал его имя, обратил внимание, что из-под двери залы просачивается дымок. Послали за мной. Я в считанные минуты появился около залы. Мы распахнули дверь и увидели, как сквозь незаделанную отдушину пробивается огонь. Все замерли; никто не мог поверить своим глазам. Вероятно, все naïvement[13] надеялись, что огонь прекратится сам по себе, тем более что пламя становилось все меньше и меньше. Но оказалось, огонь только набирает силу. И вот когда огонь с треском и шипением вырвался наружу в углу залы, я осознал всю серьезность положения. Я приказал уведомить пожарную службу, имевшуюся при дворе, и начать спасать портреты и другие предметы интерьера. Сам же незамедлительно поспешил в театр, где император, ничего не ведая о беде, продолжал наслаждаться балетом. Я буквально ворвался в царскую ложу, чем вызвал негодование великого князя, но, оправдав свой поступок чрезвычайной срочностью, я обратился прямо к императору. Улыбка и благодушие того тотчас же сменились каменным выражением лица. Сказав императрице, что его призывают во дворец срочные дела и наказав всему семейству после театра ехать в его собственный дворец, император торопливо вышел.
Тяжело вздохнув, Иван Дмитриевич продолжил:
— В одно мгновение долетели мы до дворца. Выйдя из кареты, император окинул оценивающим взглядом дворец и помрачнел: огонь уже беспрепятственно разошелся по многим залам. Приказав немедленно явиться войскам и всем пожарным службам столицы, государь поспешил вовнутрь. Я хотел было запротестовать, но грозный взор, которым удостоил меня император, был красноречивее слов. Я подчинился…
— Император сам, лично, руководил борьбой с пожаром? C’est incroyablе![14]
— Да, графиня, император ходил по залам и лично отдавал распоряжения. Но с каждой минутой становилось все яснее и яснее, что выиграть битву с прожорливым огненным змеем шансов почти нет. Отряды пожарных трудились не покладая рук, обильно заливая залы водой. Однако пламя не только не сдавало позиций, но яростно наступало. Зимний был обречен. Тем не менее, государь не падал духом и продолжал руководить пожарными службами и прибывшими во дворец солдатами. Тем временем огонь добрался до деревянных креплений ниши Петровского зала и начал атаковать балки чердачного перекрытия. Горели деревянные люстры, со всех сторон падали обгоревшие балки и части балюстрад. Кто-то крикнул, что огонь добрался и до Дворцовой церкви. Не медля ни секунды, император приказал направить туда часть батальона Преображенского полка. Впоследствии он не раз отмечал мужество простых солдат, ибо им удалось спасти почти всю церковную утварь и святые мощи. Но эта удаль многим стоила жизни…
— Насколько мне известно, по официальным данным обошлось без жертв, граф, — перебил Ивана Дмитриевича князь Безбородский.
— После пожара я лично осматривал каждый закуток дворца и видел немало тел задохнувшихся, изуродованных и обгоревших.
— Но… — попытался возразить князь.
— Вы ставите мои слова под сомнение? — с вызовом посмотрев на князя, спросил граф Лунин.
— Господа, — вмешалась в назревавший конфликт Наталья Андреевна. — Князь, Иван Дмитриевич не из тех людей, кто стал бы приукрашивать рассказ, дабы заинтриговать нас. К чему это? D’accord?[15] — одарив нахмурившего брови князя примиряющей улыбкой, графиня попросила графа продолжить свое повествование.
— Я уже упоминал о том, что огонь постепенно покорял все новые и новые рубежи. Запах гари и черный дым заполнили почти весь дворец. Люди задыхались. Кашель душил их, а едкий дым разъедал глаза. Видя это, император приказал разбить окна, чтобы дать возможность гари улетучиться. Но… — тут граф сделал паузу и, тяжело вздохнув, продолжил: — Это только усугубило обстановку. Дым действительно вырвался наружу и на какое-то мгновение все почувствовали облегчение, однако в тот же самый момент огонь вспыхнул с необузданной яростью. Потоки свежего воздуха не только принесли облегчение людям, но и придали силы огненному змию, расползавшемуся по дворцу с неимоверной быстротой. Полыхал зал за залом… обгоревшие балки, балясины, а затем и стены с шумом обрушивались вниз, издавая страшный грохот и разбрызгивая вокруг себя снопы огненных искр. Императору доложили, что огонь стал подбираться не только к его личным покоям, но и к Эрмитажу, грозя в любой момент перекинуться туда. Отдав распоряжение разбирать крышу галерей, он поспешил в покои. Я неотступно следовал за ним. Пламя тем временем стало подбираться к Невской анфиладе, уничтожая на своем пути вощеный паркет, изумительную резьбу и живописные плафоны. Огонь не жалел ничего и никого. Мы то и дело натыкались на людей, пытавшихся из последних сил спасти бесценные сокровища… Недалеко от входа в спальню государь увидел двух солдат. Они заходились кашлем от едкого дыма, но, невзирая на это, прилагали все усилия, чтобы оторвать от стены огромное зеркало в изумительной по красоте золотой оправе. «Прочь! — взревел император. — Оставьте это чертово зеркало! Какой в нем сейчас прок?.. Прочь! Какое вы дурачье! Вы же сгорите вместе с ним!» Видя, что солдаты либо не слышат его, либо до них не доходит смысл слов, я подбежал к ним и повторил приказ государя. Но они, как сумасшедшие, продолжали тянуть зеркало и приговаривали: «Ничаво, батюшка, ничаво… авось не угорим… мы ужо справимся… вишь, как крепко… но ничаво… поднатужимся и справимся… ужо не серчай дюже…» Между тем пламя занялось уже и в этой комнате, озарив ярким светом бледное лицо императора. Осознав, что ему не удастся переубедить служивых, государь размахнулся и изо всех сил бросил театральный бинокль, который все еще продолжал бессознательно держать в руке, в пресловутое зеркало. «Прочь!» — в бешеной ярости закричал он двум солдатам, оторопевшим от неожиданности. Не глядя больше на них, он скрылся в спальне жены, а я отослал озадаченных служивых восвояси и поспешил за ним. Когда я вошел в покои императрицы, огонь уже занимался в дальнем углу. Но не это прежде всего бросилось мне в глаза. От неожиданности я на мгновение даже растерялся…
— Что же заставило вас так изумиться, граф? — возбужденным голоском пролепетало юное создание, всецело поглощенное услышанным. — О, как бы мне хотелось хоть одним глазком взглянуть на опочивальню императрицы! Она, наверно, была очень изысканной? С’est vrai?[16]
Иван Дмитриевич не сразу нашелся, как ответить на этот вопрос. Легкомыслие юной графини его несколько обескуражило. Неловкое молчание затягивалось. Граф Акусин укоризненно посмотрел на жену, щеки которой тотчас же запылали ярким румянцем. Графиня от смущения опустила головку и начала нервно обмахиваться веером.
— Увы, графиня, — после минутной паузы продолжил граф Лунин, — я не смогу утолить ваше любопытство. В тот момент мое внимание привлекла не красота убранства опочивальни, которую я все равно не смог бы оценить по достоинству из-за густого дыма, а раздосадованное… нет, скорее, негодующее лицо императора. Государь стоял посреди комнаты, держа в руках ларец своей жены. Он знал любовь своей супруги к украшениям и хотел спасти хотя бы их. Но… ларец был пуст.
— Вот видите! — обведя гостей торжествующим взглядом, воскликнула Наталья Андреевна. — Что я вам говорила? Я, как всегда, права. Простолюдинам нельзя доверять.
— Графиня, простите мне дерзость, но позволю себе не согласиться с вами, — мягким тоном возразил граф Лунин.
— Но, Иван Дмитриевич, голубчик, вы только что подтвердили мои слова! — возмущенно запротестовала Наталья Андреевна.
— Я лишь сказал, что ларец с драгоценностями Ее Величества оказался пуст, и только.
Гости зашумели.
— Милостивые государи! Может быть, дадим Ивану Дмитриевичу завершить рассказ? — предложил граф Акусин. Слушатели одобрительно закивали головами в знак согласия.
— Bien… Итак, Император стоял посреди комнаты и молчал. Я подошел к нему и, слегка поклонившись, проговорил: «Ваше Императорское Величество! Огонь в любой момент может отрезать нас от выхода. Прошу Вас… надо поспешить!» Но государь как будто не слышал меня. «Как горько, граф, осознавать… Как жаль Россию… Ладно уж кто-нибудь из чужих бы украл, так нет… воруют даже самые преданные люди!» В этот самый момент загорелись портьеры опочивальни. Не медля ни секунды, я взял императора, продолжавшего все еще пребывать в задумчивости, за локоть и торопливо повел из комнаты. К тому моменту, когда прибыли несколько городских пожарных частей, большая часть дворца была объята пламенем. Огонь неостановимо продвигался от зала к залу, заливая их алым зловещим светом. Сквозь гарь и дым мы пробирались к выходу. Со всех сторон раздавался грохот падающих позолоченных люстр, вычерненных дерзким огнем, и мраморных колонн… Когда стало ясно, что дворец не спасти, государь принял единственно правильное, на мой взгляд, решение: «Отзовите солдат! Пусть спасут хотя бы Эрмитаж». — «Слушаюсь», — отрапортовал я и немедля передал приказ начальнику дворцовой пожарной службы. В этот момент к нам присоединился министр двора князь Волконский. В растрепанном виде он нимало не был похож на педантичного, всегда одетого с иголочки, подтянутого «князя Нет», как его прозвали при дворе. «Но Ваше Величество, — его слова тонули среди грохота, треска и крика. — Разумно ли это? Во дворце еще много вещей, которые необходимо спасти!» Император хмуро поглядел на него: «Если не спасем еще и Эрмитаж, то что будут вспоминать наши потомки? Вы думаете, наши великие победы? Нет, отнюдь. Они будут помнить наши позорные и досадные поражения». Затем он оглянулся и пристально посмотрел на стоящую поодаль многотысячную толпу, которая молча с замиранием сердца смотрела, как адский огонь поглощает некогда величественное здание и как навсегда уносится в небытие частица русской истории… «Пустите народ во дворец!» — последовал приказ государя. «Что? — переспросил Петр Михайлович, изумленно посмотрев на императора. — Я не ослышался? Вы хотите, чтобы всех этих… людей пустили во дворец?» Государь помолчал, а потом повернулся к князю и в упор посмотрел на него. «Пусть каждый хоть что-нибудь вынесет», — последовал ответ государя. Удивлению князя Волконского не было предела. «Петр Михайлович, — откликнулся я, стараясь говорить как можно громче. — Я не вправе что-либо советовать Его Величеству. Как и вы, я лишь солдат и не обсуждаю приказы». — «Но граф…» — князь Волконский предпринял еще одну попытку уговорить меня повлиять на императора. Я лишь отрицательно покачал головой. Видя, что уговоры не действуют, князь самолично подошел к стоявшему как мраморное изваяние государю и горестно вскричал: «Но ведь растащат все!» — «Пусть так. Не отдавать же все огню… Такова, видимо, воля Господа», — мрачно заметил император и, тяжело вздохнув, пошел прочь от дворца к ожидавшей его карете.
— Как? Император отдал дворец на разорение этим вандалам? — воскликнул в изумлении князь Безбородский. — Какой абсурд!
— И тем не менее, это истинная правда, — ответил граф. — Я прекрасно понимаю ваше недоверие, и поверьте, вы не одиноки в подобных суждениях. Но даю вам слово чести, что в моем рассказе нет и доли вымысла…
— И что же произошло потом, граф? — спросила юная графиня, оправившаяся от смущения.
— Прошло немало времени, пока толпа, собравшаяся на площади перед дворцом, поняла, чего от нее хотят. Но когда люди поняли, над площадью раздался такой оглушительный рев, что мне показалось, будто даже огонь на несколько секунд замер от неожиданности и втянул языки пламени во дворец. С криками народ ринулся в пылающее здание. На князя Волконского было жалко смотреть. На побледневшем, не лишенном еще привлекательности лице с благородными чертами отразились вся боль и множество сомнений, терзавших его душу… Тем временем, когда одни люди, следуя друг за другом, вбегали во дворец, другие, обливаясь потом от нестерпимого жара, выскакивали из него. Они тяжело дышали, задыхались от кашля, вызванного едким дымом, но все ж таки каждый из них держал что-нибудь в руках. Между снующими туда-сюда людьми бегал главный дворцовый лакей Федор, горестно размахивал руками и причитал: «Братцы, не подведите… братцы, только не воровать… ради Христа, только не воровать… православные!..» Мимо меня пробежал крепкого вида мужик, который держал в руках огромную вазу. Осторожно поставив ее на снег, он вытер пот рукавом тулупа и хмуро ответил: «Чаво кричишь? Аки[17] не бессловесные. Ужо в безгодие[18] батюшку нашего не бросим». Сказав это, мужик вновь бросился во дворец… К шести утра следующего дня пламя охватило всё здание…
— Но все же удалось сохранить хотя бы часть имущества, или все было безвозвратно потеряно и разграблено чернью? — осведомилась Наталья Андреевна.
— Не смею больше томить вас и мучить недомолвками, милостивые господа, — с улыбкой ответил Иван Дмитриевич. — Несмотря на то, что пожар, как я уже говорил, бушевал два дня, князь Волконский, непревзойденный в своей педантичности, уже наутро принимал отчеты от вверенных ему людей. Но когда он просмотрел и проверил отчеты, реестры и бумаги одной из служб, его удивлению не было предела… Из горящего дворца удалось вынести и спасти ВСЕ значившееся за ней имущество! C’est la pure vérité![19] Не поверив своим глазам, князь вызвал главного дворцового лакея и допросил того по всей строгости: «Ты уверен? Так, значит, ничего не пропало?» Тот опустил глаза и виноватым голосом ответил: «Как не пропало, ваше сиятельство, пропало… Эх-хе, окаянные!» — «Так что пропало? Не молчи!» — приказал Петр Михайлович, рассердившись на бестолкового Федора. «Фужер да тарелка, — смущенно ответил дворцовый лакей. Эх, православные, православные… не серчайте, но не уследил». Князь оторопело глядел на лакея. «И только? Почем знаешь? Прикинул небось на глазок, а мне сказки сказываешь?» — «Никак нет, ваше…ство», — пролепетал лакей и испуганно заморгал глазами. «Хм-м-м… тарелка», — князь Волконский презрительно фыркнул. Но когда Петр Михайлович проверил отчеты и других служб, оказалось, что действительно во время пожара было вынесено все, даже то разбитое государем зеркало. Простые люди ценой собственной жизни спасали царское имущество и аккуратно складывали на площади перед дворцом.
— Я поражена! — изумленно воскликнула Наталья Андреевна. — Как такое возможно? Вы, верно, подшутили над нами, граф!..
— А как же драгоценности Ее Величества? — спросил князь Безбородский, пытаясь застать графа врасплох.
— Их спасла камер-фрау Ее Величества и самолично отвезла императрице во дворец императора, где после пожара и поселилась царская семья.
— Да-а-а, — протянул граф Акусин. — Непостижима русская душа. Лезть в огонь, задыхаться, рисковать жизнью? и во имя чего? Если бы ради наживы — все было бы понятно. А тут… ничего не взять! Непостижимо!
— Как ничего? — встрепенулась графиня, не любившая проигрывать. — А фужер и тарелка?
— Матушка моя, — произнес ее дядюшка, причмокивая как обычно губами, — это такая мелочь. В конце концов, они просто могли разбиться в суете. Ныне никто уже этого не узнает.
— Вы ошибаетесь, сударь, — любезно ответил граф Лунин и лукавым взглядом поглядел на графиню. — Фужер оказался целехоньким. И уверен, по сей день украшает царский стол.
— Как? Откуда? — со всех сторон послышались удивленные восклицания. — Неужели и он нашелся?
— Совершенно верно, — с невозмутимым видом подтвердил Иван Дмитриевич. — Да и фужер был украден вовсе не мужиком, как предположили вы и князь Волконский. Его украл солдат гвардии, желая немного поживиться, а также рассчитаться по карточным долгам. Это выяснилось через несколько дней, когда в полицейскую часть те самые неотесанные и невежественные мужики приволокли побитого ими солдата.
— А как же они узнали, что фужер находится у него?
— Не имея возможности заплатить за вино в кабаке, гвардеец там же пытался продать фужер за бесценок. Но никто, увидав царский вензель, не осмеливался его купить. «С пожарища-то вещь, окаянный. И как рука поднялась, рожа твоя бесстыжая?» Мужики не стали церемониться с ним и, основательно поколотив, отволокли в участок.
— Никогда бы не подумала, что простолюдинам свойственно такое качество, как благородство, — пожав безупречными плечами, произнесла графиня.
— Ну, благородство, вероятно, не совсем то качество, которое побуждало людей идти на жертвы, — вмешался в беседу граф Акусин. — Я предполагаю (и смею заметить, что согласен в этом с князем), все дело в непостижимости русского характера, русской души, в русском сострадании, испытываемом людьми к тем, кто попал в беду. Ведь что говорить, все мы под Богом ходим…
— А тарелка? Ее все же украли? Она так и не нашлась? — оживилось юное создание. Все повернулись к графу и вопросительно посмотрели на него.
— Почему не нашлась? Нашлась. И причем там, где ее и не искали…
— Иван Дмитриевич, голубчик, ну уж не томите нас бесконечными загадками, — взмолилась Наталья Андреевна.
— Еще несколько месяцев она была у всех под самым носом, — лукаво обведя присутствующих взглядом, закончил свой рассказ граф Лунин. — Под снегом на Дворцовой площади…
— Удивительная история, необычная, — пожал плечами князь Безбородский. — Если бы не услышал ее из уст непосредственного участника, никогда бы не поверил в ее правдивость.
— Увы, нечасто становишься свидетелем проявленного благородства, — в ответ заметил граф Орлов-Денисов. Он забросил уже карточную игру, сославшись на усталость (надо заметить, появившуюся у него после проигрыша изрядной суммы), и присоединился к гостям. — Чужая душа — потемки, милостивый государь. И разгадать, что скрывается порой за привлекательной оболочкой, дано только нашему Создателю.
— Вы совершенно правы, граф, — поддержал его князь Безбородский. — Нередко человек с располагающей внешностью, недюжинным умом и незаурядными способностями скрывает от всех свой подлинный лик, представляется порядочным человеком, но при этом совершает преступление или какой-либо безнравственный поступок.
— C’est horrible[20], — печально заметила Наталья Андреевна. — Неужели среди людей нашего круга тоже можно встретить подобных… personnes. Mon Dieu! Как Ты допускаешь подобную гнусность?
— Но этого не может быть! — всплеснула руками юная графиня Акусина. — Благородные люди, хорошо образованные, имеющие un bon revenue[21], никогда не пойдут на преступление. Pourquoi?[22] У них и без того все есть!
— Вы слишком молоды, сударыня, — любезным тоном возразил князь, — и все видите в розовом цвете. К сожалению, мир сложен, и порой мы не отдаем себе отчета, насколько он несовершенен… Вот вы сейчас сказали, что богатым людям нет выгоды совершать преступления, ибо они имеют все, чего бы их душа ни пожелала?
— Конечно, — воскликнула графиня, не сомневаясь в своей правоте. — А вы разве, князь, так не считаете?
— Возможно, — уклонился от прямого ответа Никифор Андреевич. — Но факты говорят об обратном.
— Факты? — переспросил граф Лунин. — Не будете ли вы, сударь, столь любезны и не поделитесь ли с нами этой историей?
— О да, — подхватила Наталья Андреевна, умоляюще сложив прелестные ручки.
— Мы все просим вас, князь, — поддержал жену Николай Васильевич, усаживаясь рядом с ней и бросая испепеляющий взгляд в сторону графа Лунина.
— Если это доставит вам удовольствие, господа, — сухо произнес князь. — Но хочу сразу предостеречь: это страшная история, у которой нет такого счастливого конца, как в повести графа Лунина. Au moins[23] мне он неизвестен.
Неприятный холодок пробежал по спинам сидящих в гостиной людей. Многие уже хотели отказаться от подобной затеи, но все же любопытство взяло верх над страхами и выжидательные взоры присутствующих обратились на высокого статного князя.
— Вам всем известна моя страсть к старинным книгам. И, конечно, вне всякого сомнения, вам ведома моя давнишняя мечта: найти библиотеку Ивана Грозного, которая, по преданию, все еще находится в Москве. Для достижения своей цели я трачу немалые средства, но пока поиски не увенчались успехом…
— Никифор Андреевич, — прервал рассказ князя граф Акусин. — Хорошо, что вы напомнили… Совсем недавно по роду деятельности я натолкнулся на очень любопытный документ. Без сомнения, для вас он представляет большой интерес. Документ старинный и, по моему мнению, имеет отношение к вашим поискам.
Глаза князя загорелись лихорадочным огнем. Им овладело сильное волнение. Он уже мало походил на того флегматичного человека, редко участвовавшего во всеобщем разговоре (а если и принимавшего в нем участие, то лишь затем, чтобы выразить недоверие к подлинности описываемых событий), какого знали в салоне Натальи Андреевны. Его уважали за старые заслуги перед Отечеством, но за спиной порой высмеивали за чрезмерную важность.
— Граф, вы заставляете сердце старого вояки биться, как перед решающим сражением. Как? Где?
— Чуточку позже, милостивый государь, ибо мы с нетерпением ждем вашей страшной истории, — запротестовали гости, которые с не меньшим азартом ожидали повествования князя.
Никифор Андреевич обвел всех взволнованным взглядом, но не найдя ни в ком поддержки, сдался.
— Bien, — понурив голову, ответил князь. — Как я могу отказать нашим прелестным дамам… Как я уже упомянул, для осуществления своей мечты я не жалею ни времени, ни денег. Когда я ушел в отставку, эта мечта стала смыслом всей моей жизни. Для этого я много езжу по монастырям, сижу в пыльных, темных библиотеках. Иногда встречаются необычные и очень старые книги, древние свитки. Но в них ни разу не упоминалось о библиотеке грозного царя…
Князь замолчал. Воспоминания на время вытеснили жгучее желание узнать о документе, упомянутом графом Акусиным. На лицо Никифора Андреевича легла тень озабоченности, а блеск холодных голубых глаз, которых так боялись его подчиненные, потух. Гости Натальи Андреевны уже давно были знакомы с этим суровым человеком, лишенным сентиментальности. Он всегда трезво оценивал ситуацию и не верил ни в сверхъестественные силы, ни в оккультные науки.
В зале царила мертвая тишина. Напряжение возрастало с каждой минутой, но князь, по-видимому, этого не замечал и продолжал молчать, погруженный в свои мысли.
— Никифор Андреевич, голубчик, — наконец нарушила молчание Наталья Андреевна. — Как это безжалостно с вашей стороны — заставлять нас ждать. N’est-ce pas? — она обвела взглядом свой дружеский кружок. Все одобрительно закивали головами.
Князь вздрогнул и слегка покраснел, устыдившись свой рассеянности.
— Графиня и вы, господа, примите мои извинения, — смущенно проговорил он. — Воспоминания так захватили меня, что я невольно вернулся в тот день, когда столкнулся с очень странной книгой… Это случилось несколько лет назад, в один из знойных майских дней. Я возвращался из своего имения. На пути лежал Петровский монастырь или, как его величают, Высоко-Петровский. После разграбления французской армией в 1812 году там не осталось ничего ценного. Я прекрасно был об этом осведомлен, поэтому с тех пор не заезжал туда. Но в тот день какая-то неведомая сила потянула меня в ту сторону. Меня встретил отец-настоятель. Узнав, кто я таков, он пригласил меня на вечернюю трапезу. За ужином мы разговорились с отцом Никоном. Рассказав о своем увлечении, я неожиданно услышал от настоятеля, что во время войны монахам удалось спрятать множество фолиантов и манускриптов в потаенном месте, и сейчас они хранятся в монастырской библиотеке. При этих словах меня охватило понятное волнение. А вдруг?.. Я попросил разрешения у отца-настоятеля ознакомиться с ними. Отец Никон не возражал. Мы поднялись с ним по винтовой лестнице и вошли в темную комнату, о размерах которой я не мог судить, так как она была освещаема только свечой, которую держал в руке настоятель. «Вам принесут еще свечей, ваше сиятельство». «Благодарствуйте, ваше преподобие», — ответил я и с любопытством начал осматривать стоявшие на ближайшей полке книги.
Высокий молодой монах принес еще несколько свечей. Он спросил меня о чем-то, но я настолько был погружен в чтение одного фолианта, что даже не обратил на его слова внимания. Мои мысли были сосредоточены на одном: найти то, что поможет мне в поисках. Я просматривал одну книгу за другой, переходил от полки к полке. Так прошла ночь… Очнулся я лишь когда звуки колокола стали собирать монахов на утреннюю молитву.
— Вы нашли что-нибудь интересное? — поинтересовался граф Акусин.
— Скорее нет, чем да, — уклончиво проговорил князь.
— Ваши слова заинтриговали нас, голубчик, — воскликнула Наталья Андреевна, требовательно глядя на рассказчика. — В них чувствуется какая-то тайна.
— В какой-то степени вы правы, — на суровом лице Никифора Андреевича заиграла улыбка. — Нет, увы, я не нашел ничего, что помогло бы мне продвинуться хотя бы на пядь в моих поисках. Но я натолкнулся на прелюбопытный и таинственнейший документ. Вначале мне показалось (впрочем, так оно и было), что я нашел чей-то дневник. В нем некий купец, назовем его Василием Николаевичем (сохраню подлинное имя), описывал свою жизнь в мельчайших подробностях. Не стану пересказывать сии скучные записи. В основном в них нет ничего занимательного: отчеты, заметки, расчет. Перелистывая дневник, я понял, что речь идет об очень богатом купце, владевшем в Сибири двумя золотоносными приисками…
— О ком же идет речь? — проговорил граф Лунин, насторожившись.
— Полного имени этого персонажа я не назову, и в конце моего рассказа вы поймете, почему… Итак, я уже закрыл эти записи и отложил в сторону, как опять какая-то неведомая сила заставила меня еще раз взять дневник в руки. Я никак не мог понять, в чем дело. Открыв дневник, я снова начал его листать. Он не был исписан до конца, и, прочитав последнюю запись, я опять собирался его закрыть. Однако мои пальцы сами собой начали листать чистые страницы, и тут… — князь замолчал на секунду, переводя дыхание. Впрочем, гостям эта секунда показалась вечностью.
— Голубчик, ну уж не томите нас, — взволнованно произнесла Наталья Андреевна, нервно обмахивая веером покрасневшее лицо.
— Да, да, — виновато пробормотал Никифор Андреевич, — я понимаю… Я натолкнулся на новые записи. Думая, что это продолжение дневника, ваш покорный слуга собирался захлопнуть книгу, но в тот же миг замер от неожиданности.
— И что же вас так поразило?
— Почерк…
— Почерк? — переспросил граф Лунин слегка озадаченно. — Но при чем тут почерк?
— Все очень просто, — продолжил князь. — Он очень изменился.
— Может быть, те записи были написаны другим человеком?
— Нет, — отрицательно покачал головой Никифор Андреевич. — Тот же самый, но… другой. Вначале, по деловым записям судя, вырисовывался портрет уверенного в себе человека — вероятно, с густой окладистой бородой, волевым лицом и с хитрецой в глазах. Твердой рукой он вел свои дела и той же рукой описывал их в дневнике. Но последние страницы были выведены человеком, в душе которого, по моему мнению, поселился… страх.
— Pourquoi vous avez decide cela[24]? — изумилась графиня, пристально посмотрев на Никифора Андреевича.
— Его почерк… Буквы буквально ходили ходуном. Казалось, что из властного, твердого человека в какое-то мгновение он превратился в немощного старца с дрожащими руками… Чтобы выяснить причину таких перемен, я решил прочитать вторую часть дневника, для чего вернулся к ее началу. Я ожидал увидеть все что угодно, но только не такую первую строчку, какую мне суждено было прочитать: «Исповедь кающегося грешника».
— Но, тем не менее, вы прочли все? — осведомился граф Акусин.
— Разве я мог равнодушно закрыть дневник после этого? Конечно, я прочел исповедь неизвестного купца. Но то, что мне удалось узнать, повергло меня в ужас… Несмотря на усталость и бессонную ночь, я погрузился в чтение страшной исповеди. Прошло уже немало времени с того дня, но я помню каждое слово из того отчаянного рассказа. Если позволите, я перескажу его от первого лица… «Как много начинает понимать человек, когда с него спадает завеса спеси… Тяжко, мои чада, ох как тяжко становится нести это бремя. Я, Василий, сын Николая Кузьмича, рожденный … от Рождества Христова, хочу поведать вам о тяжком грехе моем, дабы вы, чада мои, николи не ступили на путь сей. За оное Господь проклял наш род.
…Случилось сие событие ровно пять лет назад. Умелый и удачливый купец я был в те времена: что ни почин — все ладно выходило. Злато так и лилось в сундуки кованые: один да следом другой. Таче со счета сбился. Но того мне было мало. Кто я есть? Рачительный и богатый купец, и только. Бабы мои в бебряни и аксамите[25] ходят, стол от яств ломится. Захотел я возвыситься над другими, чтобы уважать пуще начали. Для того перво-наперво задумал я дом в стольном граде Москве возвести. Да такой, чтобы все диву давались от красоты оного. Заносчив я тогда был, Бог свидетель, что греха таить. Да к тому же бабник. Ох, любил я девок этих… Вызвал я тогда зодчего известного и рассказал о своем желании. Поладили мы: за мзду немалую он пообещал палаты возвести такие, коих не видывала еще Москва. Не скупился я на дом: вся утварь да обстановка — все из земель чужестранных. Через год на месте старой избенки выросли хоромы, которые с царскими на равную руку стали. Все было в доме ладно: и красно крыльцо, и дебелые стены, башенки да арабески. Внутри дом еще краше был: обстановка заграничная, все резное да кованое. Зодчий мой вовсю расстарался: кажна зала на свой манер. То входишь — зала как у ихних рыцарей, другая — царские палаты, третья — как у королевича заморского. Лепота! Но так только я рассудил — не приняли мой дом московцы. Угодно златоглавой было надсмеяться надо мною. Надо мною, Василием Николаевичем… Осерчал я на моего зодчего и оставил его без барыша. «Окстись, Василий Николаевич, — в сердцах вскричал он. — Красотища-то какая! Завистники оклеветали! Не слушай, что баламутят — все из зависти!» Но я не слыхал никого, окромя себя. «Нелепо, и все», — одно я ответствовал да велел ему убираться восвояси. Осерчал он тогда, вскочил со штула и в запальчивости выкрикнул: «Богом клянусь! Никому не будет житья в этом доме! Проклинаю его!» Сказав оные слова, он выбежал из дому, и никто ужо не видывал его боле. Был слух одно время, что потонул али повесился… Не придал я тем словам значения. Во гневе чего не изречешь!
А между тем повстречал я однажды паву одну. Красна девка — кровь с молоком! Я ужо и так, и сяк. Не смотрит, пава така, и знать меня не хочет. Тогда и подарил я ей дом-то мой. Благосклонно приняла и даже меня привечать стала. А уж там чего тока не дарил я царице своей: и самоцветы, и шубы собольи, и шелка самы многоценные — все к стопам ее бросил. Долго ли, коротко ли — а умягчилось сердце красы-подруги. Да одно-то прискорбно — виделись редко. Обычно Степка мой был посыльным: мол, жди, будет скоро. А в оный день приехал я без предуведомления, хотелось поскорей новый гостинчик моей паве отдать. Да и вышла неуправка! Смотрю, выбегает моя краля хоть и в кичке, но уж больно растрепана, да одежа кой-как наброшена. Я в светелку, а там полюбовник ее. Осерчал я сильно, вскипела моя буйна кровушка. Чего творил в ту пору, сам не помню… Выгнал взашей его в лютый мороз в одних портах, а ее… схватил за косы русые и в подвал. Вызвал челядь да приказал кирпич несть… Затмился рассудком — повелел связать девку непотребную и (да простит меня Господь за все мои прегрешения!)… замуровать живую в стену каменную. По сей день слышу я порой ночною ее причитания и плач. Лишился я спокою — сон нейдет, пищу вкушать не могу. И открою я или смежу очи — зрю одно — личико павы моей, слезами омытое, от ужаса потемневшее. Но тогда не проняло меня раскаяние. Всю челядь из дому на конюшню сплавил, чтобы впредь неповадно было хозяина дурачить, а сам удалился восвояси…
Чрез некий срок недолгий вздумал я пир али, по-новому, бал учинить. Тщеславился богатством своим, возжелал, чтоб помнили купца Василия Николаевича, благодетеля и заступника. В оный вечер дорогие заморские вина шипучие лились рекой, от яств изысканных столы ломились. Тыщи свечей освещали залы дома моего. Не только тому дивились гости мои: пол танцевальной залы наказал я усыпать золотыми червонцами. Кто еще мог кичиться широтой такой? Да… такого еще не видывали гордецы московские. Гоголем хаживал я из залы в залу… Да прости, Господи, гордыню мою. Пляски в разгаре были, когда ЭТО случилось. Вначале хладом неживым повеяло и залу как бы туманом подернуло. Гости, танцами и вином разгоряченные, не сразу это уразумели. Мной же немалое волнение завладело. Заозирался я по сторонам с тревогою… Вдруг посеред залы, где допреж гости плясали, прямо на золотых червонцах, возникло белое, как кипень, облако. Гости-то расступились, а сей облак постепенно начал принимать образ человечий. Все, что ни было живого в зале, замерло от ужаса. Никто шебаршиться не смел, страх заполонил душу. Я сам обмер от увиденного: прямо посреди зала стояла… моя пава, в белые одежи одетая, и очей распахнутых с меня не сводила. Потом девица медленно воспарила да ко мне приблизилась. Шибко страшно мне стало. Я хотел было бежать, ан нет: ноги мои точно приросли к полу. Долго стояла краса моя и пристально взирала на меня в полной тишине. Затем она потянулась ко мне да прозрачной дланью лица коснулась, и жгучий холод меня окутал. Попятился я назад да чуть не упал. Зазмеилась презрительная улыбка на губах девицы. Убрав руки, она медленно стала облетать каждого из моих гостей и прямо в очи заглядывать. По правде сказать, чада мои, сроду мне так еще не было страшно (да и опосля не испытывал я такого ужаса), как в оный день. Меж тем призрак облетел всех и вернулся ко мне и паки[26] уставился на меня. Чувства мои уже понемногу прояснились. Осенив себя крестным знамением, начал я молитву. Как услышала она это, блажной вопль издала, и почуял я вкруг шеи незримые да дюжие руки. Я уж еле переводил дыхание. Завертелось все пред моим взором, и упал я на пол, на золотые червонцы.
Егда пришел в себя, ужо развиднелось. Степка, сидючи у моего ложа, тер нос рукавом, а только я подыматься — руками начал помавать: лежи, дескать, лекарь велел. Вдруг услыхали шум со двора. Глядь, а это солдаты во главе с десятником, которые по высочайшему повелению Государя нашего батюшки, арестовать меня явились… Донесли на меня гости сердечные: и про девицу, и про червонцы златые с изображением императора сказывали. Страшен в гневе наш государь. Велел сперва-наперво меня высечь, а ужо потом и сослать… Так поутру и в путь-дорожку. И что ждет на чужбинушке, неведомо… На сем и конец моей исповеди, чада мои. За грехи и гордыню суждено заплатить сполна. И не будет покоя моей душе, покуда душа моей павы не обретет покой. Завещаю вам, чада мои, исполнить волю грешного родителя вашего и молитвами спасти его душу…»
Князь Безбородский замолчал. Гнетущая тишина повисла в воздухе. Никому из присутствующих не хотелось нарушать ее первым. Рассказ князя хоть и произвел впечатление, но вызвал противоречивые чувства. Наконец граф Лунин встал с кресла и направился к окну. Немного постояв там в раздумье, он повернулся к князю и спросил:
— Вы сообщили об этом документе в полицию?
— Да, но они, сославшись на давность лет, и слушать меня не стали.
— Господа, а не все ли равно, что тогда произошло? — проговорила Наталья Андреевна, пожав плечами.
Рассказ князя оставил по себе неприятный осадок в ее душе и вызвал двойственное чувство. С одной стороны, ей было жаль девицу, ставшую жертвой ревнивого сластолюбца и принявшую столь мученическую смерть, но с другой стороны, она поплатилась за свой грех — прелюбодеяние. За это же был наказан и неизвестный купец, совершивший еще больший грех, нарушивший и вторую заповедь Божью — «не убий». Жизнь — драгоценный дар Божий, которым смертный человек распоряжаться не вправе.
— Вряд ли этот человек еще жив, — продолжила разговор графиня, поеживаясь. — Стремление узнать правду все равно ни к чему не приведет. Его душа едва ли когда-нибудь обретет покой.
— Человеческая душа — потемки, — подытожил граф Лунин. — Одни совершают благородные дела и поступки, а другие каются, потом опять грешат, а затем вновь каются. И не важно, беден ты или богат, но пока есть на земле искушения и соблазны так сладки, всегда найдется грешник, который захочет их вкусить. Увы, такова жизнь!
[1] honnêteté (фр.) — честность
[2] ma chérie (фр.) — моя дорогая
[3] Nous continuerons, mes amis (фр.) — продолжим, мои друзья
[4] Mon Dieu (фр.) — мой Бог
[5] Изветы (уст.) — наветы
[6] Justement (фр.) — точно
[7] nous vous demandons… s’il vous plait. (фр.) — мы просим, пожалуйста
[8] N’est-ce pas? (фр.) — не так ли?
[9] Comment est ce possible? (фр.) — как это возможно?
[10] S’engourdissait du froid (фр.) — коченели от холода
[11] S’engourdissait du froid (фр.) — коченели от холода
[12] Oui, très intéressant (фр.) — да, очень интересно.
[13] Naïvement (фр.) — наивно.
[14] C’est incroyable (фр.) — это невероятно
[15] 17 D’accord? (фр.) — согласны?
[16] С’est vrai? (фр.) — правда?
[17] Аки (уст.) — как будто.
[18] В безгодие (уст.) — в беде
[19] C’est la pure vérité! (фр.) — сущая правда
[20] C’est horrible (фр.) — это ужасно.
[21] Un bon revenue (фр.) — хороший доход
[22] Pourquoi? (фр.) — почему?
[23] Au moins (фр.) — по крайней мере.
[24] Pourquoi vous avez decide cela (фр.) — почему вы так решили
[25] Бебрянь и аксамит (уст.) — дорогие шелковые ткани
[26] Паки (уст.) — снова
Об авторе:
Марина Линник, писатель-романист, член Союза писателей России, член Интернационального Союза писателей (кандидат), дипломант конкурса «Самый короткий рассказ», организованного Союзом писателей-переводчиков, награждена «Серебряным крестом», дипломом Международного литературного фестиваля «Ялос-2016» в номинации «Проза» — I место; автор проекта «Клио».
Родилась в г. Люберцы, МО. Окончила Государственную академию управления им. С. Орджоникидзе. Долгое время работала в коммерческом банке экономистом.
Первая книга «Дорога в никуда» вышла в 2011 г.
Затем романы «На перекрестке двух миров» и «Расплата за грехи», издательство «Водолей».
В 2013 г. два романа были переизданы издательством «Вече» в серии «Женский исторический роман» по заказу газеты «Аргументы и факты».
В 2014 г. — роман «Правдивая ложь», а в 2015 г. — исторический роман «Реинкарнация» и сборник рассказов «Правдивые истории одного вечера».
В 2016 г. Интернациональным Союзом писателей переиздан роман «Правдивая ложь» в серии «Таврида».
