Летящая точка
Краткострочные опыты ушедшего времени
Молодой старик
Спрашиваю давно знакомого товарища (лет десять не виделись, и я изумлён его энергичным видом, весёлостью лица):
– Ничего себе! Да как тебе это удаётся?
– Не ты первый спрашиваешь. Может, вот это: я один раз женат, мы венчаны, в церковь каждое воскресенье хожу, причащаюсь. Пешком люблю ходить. Никогда никаким спортом не занимался.
– Да-а, секретов никаких. Хотя всё равно дивно. Тебе же за восемьдесят, а на вид – хоть в армию забирай, хоть в космос отправляй. Что-то же есть всё-таки, а?
Товарищ серьёзно подумал.
– Право, не знаю. Живу и живу. Уж сколько отстоял прощальных отпеваний. На них ведь всегда невольно думаешь: «И я бы мог». Но вообще замечал, что думать о земной кончине очень полезно: такие мысли её отодвигают. Да и нет её, смерти, чего горевать? – И уже совсем мы прощались, как лицо его озарилось: – Вот он, секрет, вот! Ни о ком не надо плохо думать, ни о ком! И не завидовать. Как раз морщины-то от зависти, от осуждения. Будь сам хорош – все хорошими будут. У старцев учись. У меня вообще своих мыслей нет, всё от них. Вот только что прочитал совет Паисия Святогорца. Когда его в чём жизнь прижимала, он себе говорил: «А в аду ещё хуже. А нам-то чего горевать».
– Так у нас сейчас сплошной ад, в аду живём.
– Ну уж нет, не хорохорься, пока в прихожей у вечности. А из прихожей две двери. В какую кого вызовут? Там на каждого ведётся досье. Это тебе не идиотизм электронной слежки, которая ничтожна перед всеведением Господа.
Попрощались. Рука у него была такая крепкая, что я потом долго тряс свою ладонь.
Гироскоп
В летящих ракетах, торпедах, самолётах всегда есть такой прибор – гироскоп. Он неподвластен колебаниям и отклонениям запущенного аппарата, именно он держит уровень горизонта. Действие его легко объяснить с помощью игрушки юлы: сильно раскрутить и запустить юлу, а потом пытаться сбить её с плоскости, на которой она вращается. Что с ней ни делай, она возвращается в прежнее положение. Конечно, она не вечный двигатель, силы вращения затихают и игрушка валится на бок.
Так вот, думаю, способность гироскопа держать движущиеся аппараты в заданном курсе вполне можно сравнить с инерцией человеческих чувств. Как мы победили в Отечественную войну? Ведь практически было убито и государственное устройство, и религия, церкви разрушены, а мы победили. Почему? Была инерция чувства Родины, порядочности, защиты святынь, инерция гордости за предков и нежелание перед ними опозориться. Дети репрессированных шли добровольцами защищать государство, убившее их родителей, дети раскулаченных становились героями. Не было у них обиды на Родину, они её считали не государством, а именно Родиной. Святое слово.
А вот теперь сила этой инерции затухает.
И как вернуть силу движения русскому гироскопу?
ЕСЛИ ГОЛОВА позволит желудку принять энное количество спиртного, то желудок тут же овладеет головой, возьмёт её в плен. И будет голова работать на желудок.
ГОВОРЯТ О КОМ-ТО: гений, и кажется, что назван человек – образец для поклонения и подражания. Но какой это гений? Точное значение слова гений – бесплотный дух, злой или добрый. А иногда они и перемешаны в одном человеке. Как тут быть?
Да очень просто: ты-то не гений, что тебе до них? Не суетись.
Водитель в областной библиотеке, привыкший к деликатности женского коллектива, иногда этим злоупотреблял. То есть мог и прогулять. Но однажды вывел из себя даже очень культурную директрису: не встретил на вокзале столичную гостью. Начальница вызвала водителя, положила пред ним лист бумаги, авторучку и сурово распорядилась:
– Пишите объяснительную.
Водитель приуныл. Как такое место потерять? И решил написать покультурнее, чтобы разжалобить руководство.
И у него это получилось! Он написал: «Я совершил проступок, извините, БЕЗ попутал».
Это «без» так насмешило директрису и её окружение, что водителю всё простили. Причём он же не специально исказил написание, думал, что все так пишут.
Счастливый человек! Не знает даже написание слова, обозначающего нечистого.
НЕ НАДО ПЛОХОЕ вспоминать. Это и в молитвах есть. Почему не надо? Потому что оно может повториться и даже усилиться. Но это трудно – не вспоминать плохое: оно очень прилипчивое, назойливое. Лезет по-всякому, заходит по-любому. Под видом напоминания о грехах, раскаяния в содеянном. Это хорошо, благочестиво, но вспоминается в самые неподходящие минуты, чаще всего именно при чтении молитв.
И средство их прогнать – тоже молитва. Ушли – возвращаются. Прогнал – опять они тут. Ну сколько же можно? Лезут во все щели сознания. Исповедовался – всё равно не отстали. Значит, плохо исповедовался, мало каялся, невнимательно молился.
Давным-давно меня ужаснуло, что бесы не отойдут от человека, пока он жив, «до последнего издыхания».
И причастием Своим не оставь нас, Господи, тоже до последнего издыхания.
КУРИНАЯ ЛАПКА. Это о варке овсяного киселя. «Как появится на поверхности куриная лапка, выключай, меня так бабушка учила. То есть так означается, что кисель готов».
СТИХИ ЖЕЛАЮЩЕМУ уехать: «И куда ты такой малахольный? Будь на родине жизнью довольный».
Вообще, это какое-то поветрие, какая-то дикая вера в то, что где-то будет лучше, чем на Родине. Это тоже из разряда искусственного ожидания Апокалипсиса. Нагнетается страх, но не Божий, а человеческий. Но чего бояться? Содома и Гоморры? Но мы, слава Богу, до такого омерзения, общего разврата не дошли. Да, даже и на Западе. Смотрю на них в телевизоре, вроде Нидерланды. Идут по улице педерасты, скалятся, размазюканные, руками машут, люди на них смотрят с тротуаров, но с ними же не идут. Большинство-то нормальные. Смотрят на извращенцев совсем не одобрительно. Кто даже и плюёт в их сторону, кто старается не смотреть, отворачивается. Этих-то за что поливать горящей серой?
И как, глупые искатели неопределённого счастья, вы не вразумляетесь умнейшей фразой: хорошо там, где нас нет?
Причём выставляются такие доводы: там ценят работников, там высокие зарплаты, то есть опять-таки всё о материальном. О, бесы могут торжествовать, они сильно за эти годы понизили чувство любви к Родине.
Где Родина, там и рай. Сколько я прочёл о великих душевных страданиях русских эмигрантов первой волны! Как приезжали к границе и смотрели на восток. И ещё: есть такая болезнь – ностальгия. Это тоска по Родине. Ничего у человека не болит, а он чахнет. Это описано Леонидом Леоновым в повести «Евгения Ивановна».
Не с такой, может быть, силой, но я тоже ею, этой болезнью, заражён. Испытывал её приступы в армии. Но там всё-таки служил в родном окружении, то есть были вятские друзья, говор, шутки, в разговорах летали названия знакомых мест, наши словечки. Но даже и так. Стоишь ночью на посту, вычисляешь по Большой Медведице направление к Вятке и улетаешь памятью зрения в родные просторы. И до сих пор заболеваю просто, когда долго, дольше трёх месяцев, не еду домой. Это у меня такой срок разлуки, который могу выдержать. Мне даже Москва – заграница.
НЕ УМЕЮ, ЗА ВСЮ ЖИЗНЬ не научился зарабатывать. То есть денег не на хлеб, на одежду, а денег больших, захватывающих машины, дома, яхты, антиквариат, золото, компании. Зачем? Мне и так хорошо. Разве это не великая радость, что хватает немногого? А то, что постоянно чего-то не хватает, это нормально.
Пример родителей, дедушек, бабушек перед глазами – великие люди, бессребреники.
Вот папа приносит зарплату. Садятся с мамой делить её на кучки: на хлеб-соль-сахар, на одежду-обувку, на хозяйство… Всё равно на всё никогда не хватает. Тут и мы участвуем в обсуждении. Кому ботиночки надо, кому брюки, рубашку, платьице. И сами мужественно говорим: «Да зачем мне новые, ещё и в этих похожу». Это о ботиночках к осени, к школе. А так всё лето босиком и босиком. С сёстрами сложнее: всё-таки девочки. Просят ленты в косы, гребёнку.
И никогда никто не клянчил, не выпрашивал, не обижался. Лето мы ждали не для летнего отдыха (совершенно дурацкое название: а разве зимнего не бывает?) – ждали для того, чтоб пойти работать. И где-то всегда какие-то копейки зарабатывали. С радостью несли домой. Мысли о том, чтоб что-то утаить, и близко не было. Приносили, отдавали и просили пять копеек (столько стоил билет) на кино.
Как можно было при таком счастье семейной жизни стать жадным?
Летящая точка
Это жизнь: прошлое в ней постоянно проходит, будущее постоянно наступает, настоящего нет. А вот борцы за счастье народное с этим не согласны, они всё пашут на настоящее. И постоянно возмущены всем: действиями правительства, масонами, курсом валют, выборами туда и сюда, там и сям. Послушаешь их, посмотришь – так они оголтело рвут глотки, что кажется: это доведённые до отчаяния голодные и холодные люди. Нет, глядишь, все одеты, не в лаптях, видно, что не в землянках ночевали, завтракали и ужинать собираются.
И – недовольны. Выражают чаяния и надежды. Вроде как бы народные.
Гляжу и пытаюсь представить их хотя бы через пятьдесят лет. Конечно, все уже покойники. А ведь могли и сами знать, что умрут.
Учёные называют сроки гибели планеты как раз через пятьдесят лет. И я, никакой не пророк, говорю: ничего она не погибнет, никуда не денется без Божия соизволения. А раз так, чего суетиться, спрашиваю одного. Он вообще-то толково объясняет, что надо снижать энергозатраты, беречь ресурсы, разоружаться, резко прекратить конфликты. Но никто же не будет ни беречь, ни снижать, ни прекращать, ни разоружаться.
А что делать?
Душу спасать. Зарабатывать переселение в места, где нет печали, страданий, а только жизнь бесконечная. Если всё здесь сгорит, исчезнет, то тем более чего страшиться, горевать? Ты можешь конец света остановить? Это в твоей власти? Во власти какого-то правительства? Да любое правительство перед Богом – карточный домик. И ничего в их власти, кроме обещаний царства на земле. Которое обязательно провалится.
А вот Царство Небесное никуда не денется, оно вечно и бесконечно. Вот этому и радуйся. И старайся в него попасть.
Это я в прошлом уже, вчера, записал. Переночевал, гляжу в новости «Яндекса». Вчера говорили, что всё погибнет, легко запомнить, через пятьдесят лет, сегодня уже через тридцать. А ещё новость – Иисус Христос был, но умер и не воскресал. Обидно же безбожникам: Конфуций мёртв, Будда мёртв, Магомет мёртв, а Христос жив? И вот копают: легенда, заговор? Находят влиятельных атеистов, Бертрана Рассела например.
И неужели безбожники думают, что кого-то из верующих убедят? Хотя бы в нашем московском приходе? Или в вятских пределах? Даже не смешно.
Привет, кикиморы!
Дорогие земляки, позвольте именно так к вам обратиться. А как иначе? Вы же сами, получается, согласились на такое прозвище вятских людей. Что называется, ради бренда.
Милые вятичи и вятчаночки, вы сбрендили. Единственное, что вас оправдывает, так это то, что вас не спросили. Какая кикимора? Вообще, вдумайтесь: Киров – город кикиморы? И так-то жить, осознавая себя живущим в Кирове (а он же человек, то есть жить в какой его части? Ладно в голове, а если гораздо ниже?), так ещё и эта напасть. Нет уж, извини-подвинься. Годы и годы говорим мы о возвращении имени Вятка Вятке, о самой лучше земле нашей любимой России. Никакой это не Хлынов, не селение ушкуйников, это Вятка – святая наша, единственная родина. И вот теперь её вновь оскорбляют ради издевательского, якобы сказочного проекта.
Скажут: ну это же шутка. Нет, товарищи, авторы таких проектов не дураки. Если они и смеются, то только над нами. Сделано тонко: разве кто-то будет против, если русская сказка придёт в современную жизнь России? Тут и я, да и все мы не будем против, это очень хорошо. Но спросим: почему же среди персонажей русских сказок выбраны именно представители нечистой силы? Тут, даже точно, детей наших и их неразумных родителей тянут к праздникам представителей ада? Уже и сейчас в школах бывают маскарады ряженых ведьм, вурдалаков, всяких масок из преисподней. Это и есть тот самый праздник Хэллоуин, день бесовщины. Очень ценная, заметим, культура достаётся России от цивилизованного Запада.
Почему, спросим мы, не взяты из народного творчества величайшие, воспитывающие добро и любовь образы Василисы Прекрасной, Марьюшки, Финиста – Ясного сокола, Иванушки, Крошечки-хаврошечки? А былинные мотивы? Именно вятский человек воочию увидел на родных просторах богатырей Илью Муромца, Добрыню Никитича, Алёшу Поповича – вот чем нам можно и нужно гордиться.
Что, эта кикимора будет воспитывать любовь к Отечеству, к родителям, к труду? Приучать к честности?
Скажут: а другие? А что другие? Вот и им от нас будет пример, чтоб с ума не сходили. Хочется известности? Она у вятских есть, и очень даже громкая. Вон наши соседи объявили, что Великий Устюг – родина Деда Мороза. Но это же глупость. Дед Мороз пришёл к детям как святитель Николай. Родом, напомним, грек, из Малой Азии, какой тут Великий Устюг. Это город таких потрясающих по своей силе, воле и полезности Отечеству землепроходцев, что грешно забывать их. А тут Дед Мороз. Хотя всё-таки не Дед Кикимор…
Как говорили древние, сказанного достаточно.
Не одно, так другое
Горячие головы всегда готовы свергать власти, всё менять, переменять, делать так, как диктуют, и никак они не вразумятся, что всякие перемены ведут не к лучшему, а к новому закабалению. Опять растёт в обществе жажда переворотов, опять вспоминается оправдание пролития крови («Революция – варварская форма прогресса»), но всё это было, было, было.
И что делать? Во-первых, успокоиться: Господь не оставит, Ему молиться. Во-вторых, не опять какой-то переворот нужен, а капитальный ремонт системы, в которой живём. А куда денешься: не созрели мы для монархии, всяких -измов нахлебались, живём в непонятном мироустройстве, но живём же.
Жить в сегодняшней России не только можно, но и нужно. Пока мы недовольны, Россию заполняют, наводняют, зачерняют полчища мигрантов. Им-то у себя стократно хуже, чем нам. Иначе чего бы ради они рвались подметать российские тротуары да раздавать приглашения на распродажи?
Но вернёмся к первому: нужен не просто ремонт, не косметическая замазка недостатков системы, а ремонт капитальный. Капитальный! Как иначе, если теперешняя система позволяет воровать, обливать Россию грязью и ложью, если терпит искажение истории, если убивается образование, культура опустилась до уровня пропаганды пошлости и разврата – куда дальше? Дальше адские глубины, которых мы заслуживаем.
А для самого начала – не надо глядеть в телевизор. Не смотришь его и, проверьте на себе, умнеешь. У нас ведь все разговоры, всё общение сводится к обсуждению увиденного. О, вот тут-то какие мы патриоты, о, как мы возмущаемся польско-украинско-американскими ораторами на наших каналах! И чего добиваемся? Того, что их уверения в агрессивности России действуют на слабые умы, особенно молодёжи.
О, вернись, занавес, пусть не железный, но отгораживающий от влияния нравственной заразы, вернись, запруда, путь закабаления чужими валютами и товарами преграждающая!
Вернись, понимание единственного судьбоносного значения России для судьбы мира!
А оно в том, что Россия идёт за Христом! Вот от этого на нас от одних злоба. И от этого на нас от других единственная надежда на спасение.
Высокое собрание
Круглый стол. Табличка на столе предо мною с моей фамилией, всё серьёзно. Речь о будущем школы. Мои слова, что будущего у сегодняшней школы нет, что мы, сдав выверенную систему образования в комиссионку, пошли за новой в уценёнку, что ЕГЭ-обезьянничество тупиково, сразу были затоплены мутной водой доказательств, что всё в российской школе прекрасно. Почему мутной? Она не для них, для меня мутная: я не понимал эти термины, эти уверения, что готовятся кадры, отвечающие параметрам современности, что выпускники будут готовы для карьерной траектории (да, так и сказали), будут конкурентоспособны, востребованы, успешны, что надо только добавить в учебном процессе воспитание лидеров, и всё – Россия спасена.
На лидерах застряли. Вспоминал я, как мы изо всех сил старались, чтоб никуда не выбрали, ни в какие звеньевые. Под парту лезли, прятались, чтоб не обратили внимание. И начальниками в результате становились далеко не лучшие: себялюбивые, подлизы, карьеристы, будущие насельники райкомов, обкомов, нынешних администраций.
Кто лидер? Лидера не назначишь, его выдвигает дело. Лидер – это личный пример. Лидер первый подставляет плечо под тяжёлую часть бревна, лидер первый после гибели командира ведёт в атаку. Именно конкретное дело. А тут говорили о привитии качеств лидера. Надо же готовить не желание командовать, а качества души. А если искусственно выращивать умение руководить – дело плохо. Научат, натаскают на чувство командирства во всяких ролевых играх, а на улице такое чувство лидерства быстро вытряхнут. Лидер, в подростках особенно, определяется мышцами. Лидер по силе и ловкости. Есть лидерство и по уму. Но оно реже и проявляется не вдруг. Сегодня у него проявилось лидерство, завтра загасло, а у другого проявилось – как это узнать или предугадать?
Рядом сидящий молодой батюшка хорошо сказал, что нужны не умные, не сильные, а… верные. Да, вот это он точно сказал. Верные Богу, Родине. Но и его голос тут же засыпали обвалом терминов опять же о приоритетности выращивания кадров именно для руководства.
Три составляющие, говорил мужчина напротив, – хочу, могу, надо. Хочу сделать то-то и то-то. Но смогу или нет? Но ведь надо!
Ещё было хорошее сравнение студентов с сухими губками, которые попадают в раствор университета и впитывают его. И становятся напитанными, но каким раствором?
И опять жевали пресловутое лидерство.
– А давайте возьмём семью, – опять вставил я. – И вот в ней лидер жена, а не муж. И не убоится жена мужа своего. И что? И нет семьи, нет ячейки общества, общество слабеет.
А взять образование. Кто в нём в лидерах? Не просто женщины, вот моё давнее наблюдение: начальниками в образовании чаще становятся неудавшиеся учителя. Именно они командуют. Вот кто выходит в лидеры. Оттого и школа наша катится в пропасть.
Но вот что я забыл на круглом столе сказать – сейчас восполняю, – так это цитату из Достоевского о том, что можно наделать специалистов, но это для России будет бесполезно, если они не будут воспитаны людьми. И замечание Ушинского, что школа без религиозного воспитания – безголовый урод.
НЕ СОАВТОРЫ, А ПРИСОСКИ. Наши русские работяги всегда были необыкновенно талантливы и сильны на выдумку. При Советах очень славилось ВОИР – Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов. Приходит на завод, в мастерские, на фабрику новая техника, её же надо освоить, приспособить под местные нужды. А в ней обязательно какие-то изъяны, недоделки. Но всё под силу нашим мастерам. И доделывали, и новое изобретали. И упрощали какие-то сложные технические процессы, и экономили дорогие материалы – словом, служили Отечеству.
Заявки на изобретения поступали в общество непрерывно. Велика ли была наша районная ремонтно-техническая станция, а общество такое было. Был и совет общества, который заявки рассматривал, определял техническую значимость изобретения, экономический эффект от его внедрения, сумму вознаграждения.
Редко когда было так, что у рацпредложения один автор, обязательно два-три, а то и больше. Объяснялось это так: ну да, слесарь Пичугин предлагает нужное, интересное решение, но надо же это предложение обосновать, нужна же документация, чертежи и так далее. А сам Пичугин университетов не кончал, поэтому к нему пристёгивается умный Лев Иванович. Получается соавтор. Денежки пополам. Никому не обидно. Хотя…
Но ладно, дело прошлое. Но было и посерьёзнее, и до дней наших дошло – это соавторство в сфере интеллектуальной. Зачем заведующему кафедрой надрываться, над текстами горбиться, когда можно просто поставить свою фамилию на работе кого-либо из аспирантов, соискателей разных степеней? Это общепринято. Опять же в порядке вещей. Добавляешь подпись – и никто не спорит. Статья идёт, число публикаций добавляется, учебный план выполнен.
Даны человеку зрение, слух, обоняние, осязание, вкус. Для познания всего окружающего. И вот венец творения меняет запах цветов на химические запахи одуряющего наркотика, а слухом слушает не Чайковского, Свиридова, а децибелы визгов и криков эстрады шоу-бизнеса. Дано человеку зрение, а он упирается им не в великие полотна мастеров, а в могилу чёрного квадрата.
Это не сам человек выбирает, что слушать, ценить, видеть, обонять, это за него его враг решает, враг спасения. Это он внушает, что ты всё знаешь, самый умный, помещает тебя в облако ненужных знаний, облако темнеет и превращается в тучу, закрывающую от тебя и небо над тобой, и горизонты вокруг тебя.
И зачем тогда зрение, слух, обоняние?
Кипение и горение
Из дальней дали детства и отрочества долетают всплески памяти, и особенно те, за которые стыдно. И оказывается, как всё рядом.
Зажигал перед утренней молитвой свечку, подержал над пламенем ладонь, и не случайно же вспомнилось, как меня похвалил Иван Григорьевич, учитель физики. Мы его любили, а девочки боялись: он заявлял, что женщина знать физику не в состоянии, и им никогда выше четвёрки не ставил. И то в крайнем случае.
Учился я плохо, занимая всё время чтением книг, но физику любил. Тогда учебники были хорошими, доступными, понятными, и я всегда забегал вперёд, не только читая заданный параграф, но и заглядывая в следующий.
– Температура кипения воды сколько? Правильно: сто градусов. Но вот она закипела, а пламя спиртовки продолжает гореть. Зачем?
И тут я выскочил, хотел отличиться:
– Пламя необходимо для поддержания кипения.
А это я прочёл заранее. И меня Иван Григорьевич похвалил. И я сел, весь такой умный и гордый. Как стыдно. Учитель думал, что я своим умом дошёл, а я похвалился заёмным.
Сейчас пламя моих свечей не греет воду, только поддерживает молитвенное горение.
Вообще, за многое стыдно. Пил, курил, воровал, обманывал, завидовал, подозревал, оправдывался, тщеславился, жадничал, льстил, обещал и не выполнял обещания, многое свершал для погибели души.
Вечернее правило читаю, исповедование грехов – в любом каюсь, любой прошёл, в любом грешен. На исповеди одно и то же повторяю: людей учу, а сам сплошной греховодник. Плохо детей воцерковляю и внуков, с женой ссорюсь. И нисколько не утешает, что у всех всё так же.
Сижу сейчас один, иконы предо мной, лампада горит, запах ладана… как-то успокоился.
Тарантул и тарантелла
Один знакомый гордился коллекцией пауков, звал посмотреть. Паук – животное древнее, мы пауков не боялись, их не преследовали, это вам не противные тараканы, с которыми пауки воюют. Как и с мухами.
Да, коллекция пауков у знакомого была изрядная. Много их навсегда было залито прозрачной эпоксидной смолой. Сидели как мухи в янтаре. Честно говоря, не очень-то я впечатлился зрелищем: такие страшилища.
Но ради чего рассказываю – ради восхищения этим человеком. Вот уж кто русский человек: всё ему по плечу.
– А как они к тебе попали?
– Как? Как попадают, так и попали. Ловил.
– Сам? И этих? – Я показал на гордость его коллекции – на несколько стеклянных колбочек, в которых, как живые, внутри эпоксидки сидели тарантулы. – Они же страшно ядовитые.
– Да, яд у них страшней, чем у змей ядовитых. Со змеями проще: главное на хвост не наступать, а то извернётся и цапнет. Надо именно рукой за хвост схватить, к себе дёрнуть, крутануть и об землю шваркнуть.
– Но для тарантулов у тебя какие-то приспособления были?
– Вот приспособления! – Он показал руки. – Руками ловил. Да, руками. Вот этими. Я тогда много на Ближнем Востоке служил. И увидел: в магазине ими торгуют. Да дорого продают. Броши ценные. И загорелся. Я тогда одну дурочку любил. Думаю: подарю ей такую брошку – не устоит. Тарантула, главное, увидеть. А их в пустыне на каждом метре нашпиговано. Он днём сидит, к ночи выползает. Главное – схватить быстро. Вот и всё.
Но это «вот и всё» меня поразило.
– Тяпнет же!
– Может. А ты – хоп! И в банку. И закрыл. А потом дело техники: в аптечном магазине колбы разные купил. И смолы побольше. И залил.
– Ну и как – дурочка не устояла?
– Ещё как устояла. Дурочка же, говорю. – Он непонятно усмехнулся.
Эти тарантулы по городу названы южно-итальянскому – Таранто. Доктора древности лечили укус этого паука тем, что заставляли до изнеможения плясать быстрые танцы.
Вот откуда лихая тарантелла. А я-то думал…
О, тарантелла, о, балет «Анюта» Гаврилина! О, великая Екатерина Максимова!
Да-а-а… Может, так и надо поступать – укусит жизнь, а мы тарантеллу спляшем…
Бумажная уха
Девяностые годы. Сибирь, перестройка, бардак, север, браконьеры, глава поселения. Из местных. Лицо коричневое, в морщинах. Руки-клещи. Ему сказали, что я писатель из Москвы. Он сразу оттеснил меня от группы товарищей и заявил:
– Сильно, однако коротко говорить надо.
Так говорят представители национальностей севера.
– О чём? – спросил я.
– Мохнатая рука нужна центра. Гибнет зверь и рыба без выстрела.
То есть я сразу понял, что это человек, всей душой болеющий за сохранность природы. И тут я не мог отговориться общими фразами. Он страдал оттого, что к нему на рыбалку и охоту постоянно приезжали какие-то начальники, которых областное начальство приказывало встречать, сопровождать и ублаготворять сибирской экзотикой: баней, ужином у костра, таёжной ухой, шашлыком из кабаньего, или медвежьего, или оленьего мяса. Плюс к тому полагалось каждому дарить берестяные туеса с ягодами, мёдом, грибами, солёной и копчёной рыбой. Это смягчало сердца приезжавших, и потом они в заботах о подвластных территориях России этой области отдавали предпочтение. Глава поселения страдал, что гостям было всё равно, какое время года.
– Меха в Красной книге. Как стрелять? Нерест идёт, слушай, – говорил он, – как можно нерестилища пугать?
Очень я понимал его переживания. По его справедливому мнению, хамы они по отношению к природе были редчайшие. Но у меня у самого рука не мохнатая и руки такой мохнатой во властях нынешних, в большом начальстве, тоже нет. Да и кого они слушают, эти новые распорядители Божьего дара – российской природы? Единственное, чем он был доволен, – что нашёл во мне сочувствие. Что называется, душу облегчил.
И прошло лет чуть ли не двадцать. Опять я залетел в матушку Сибирь. В те же места. И спросил об этом главе поселения. В ответ мне рассказали случай:
– Ну он так начудил, такой ухой накормил, такую штуку выкинул! Какую? Он же главой поселения был, и его не отпускали с этого места. А он рвался. В лесники хотел. А тогда, да и сейчас, сверху заваливали бумагами: всякие приказы, отчётность, анкеты всякие, налоги, напоминания – не продохнёшь. Да хоть бы что дельное, видимость одна. Ну вот, он вывез их на берег, куда всегда гостей возил. Там у него было всё отлажено: баня, кострище, котёл для ухи. А с собой привёз сумку, битком набитую этими бумагами.
Развёл костёр под котлом, вода закипела. Он при всех эти казённые бумаги в кипяток вывалил, посолил. Они на него глядят, как на ненормального. А он: «Угощайтесь, дорогие товарищи. Ваши бумаги дороже рыбы». И всё. И уехал на своём жигулёнке. И в тайгу ушёл.
Такая вот бумажная уха.
Чёрная рука
Один из ужасных дней жизни – кончина Василия Шукшина, его похороны, гроб в Доме кино. Я почти не был знаком с ним – не считать же две крохотные встречи. Одна на Писемского, где была редакция журнала «Наш современник», в котором вышла подборка моих маленьких рассказов «Зёрна» в одиннадцатом номере 1972 года. И в этом же номере были рассказы Шукшина. Я по телефону узнал, что номер вышел из печати, и примчался в редакцию. А в коридоре увидел Шукшина и Леонида Фролова, ответственного секретаря журнала.
– Вася, – сказал Фролов, – вот, познакомься: Володя, с тобой в одном номере вышел.
– А, – весело сказал Шукшин, подавая руку, – вот из-за кого у меня рассказ зарезали.
Совершенно внезапно даже для себя я обиженно воскликнул:
– Да у меня их десять зарезали!
Шукшин засмеялся и предложил:
– Пойдём Нагибина бить: их тут не смеют резать.
Третьим в журнале по разделу прозы был Юрий Нагибин.
Вот и вся встреча. Вторая случилась на пятом этаже «Литературной России», где была касса, и был день выплаты гонорара. За гонораром ли приходил Шукшин или по другим делам, не знаю. Однако снова был на скорости, спешил к лифту, но, к радости моей, узнал меня, тормознул, пожал руку, гораздо крепче, чем в первый раз, и обрадовал тем, что мои «Зёрна» ему понравились.
– Только зачем вы торопитесь заканчивать?
– Для умных же пишем, – выпалил я, – додумают, сообразят.
– Так вот умные-то и скажут, что писатель чего-то побаивается.
Я хотел напомнить, конечно, известную ему теорию малого раздражителя и то, что всегда лучше недоговорить, чем переговорить, но он уже убежал.
Вот и все встречи.
Осень семьдесят четвёртого. Прощальная очередь от Белорусского вокзала, в которой стояли, так мне показалось, не люди, а огромные букеты цветов.
Конечно, хотелось, чтобы Шукшин упокоился на родине, но и его окружение, и начальство Госкино сделало всё, чтобы могила была в престижном месте, то есть на Новодевичьем кладбище, где она и поныне. Может, оно и неплохо, но я прекрасно помню, как лучший друг Шукшина Василий Белов не раз говорил, что писателю после земной смерти надо быть на родине.
Лето семьдесят девятого, Сростки, море людей, пятидесятилетие Шукшина. Всего пятьдесят, а уже пять лет как похоронили.
Огромная (два самолёта) московская делегация, в которой сплошь киношные знаменитости. Есть на кого посмотреть. Нас, писателей, мало, нас никто в лицо не знает. И не надо. Просто хожу по улицам, выхожу к реке, представляю здесь Шукшина по его рассказам. Подошёл молодой мужчина:
– Чего, к Ваське приехал?
– Какой же это Васька? Это великий русский писатель Василий Макарович Шукшин.
– Ну, кому Василий Макарович, а для меня Васька.
– Почему именно так? – спросил я.
Мужчина пристально посмотрел на меня, выдержал паузу и, качнув головой, значительно произнёс:
– Брат.
– Но у него не было братьев, насколько я знаю. Сестра Наташа, она здесь, Наталья Макаровна.
– А вот ты сам посуди, – сказал мужчина, – сам разберёшься, чего мне врать? Брат. Мать меня всю жизнь скрывала. Я не осуждаю, ведь как это для неё, а?
– Что?
– Ну что? Один сын Москву покорил, до космоса взлетел, а другой с утра у магазина, а? А как не пить, если мною мать пожертвовала? Коля, говорит, мне двоих учить не вытянуть, ты уж, Коля, терпи. Терплю. Вот деньги собираю, на могилу съездить. А как ты думаешь, надо поклониться, а?
– Надо, – вздохнул я, понимая, что придётся помогать. Полез в карман. – А вот если бы его здесь похоронили, тебе бы и деньги не надо было собирать. Пришёл, поклонился, детство вспомнил. Проси перезахоронить. Он, конечно, рад бы был.
И ещё была встреча. Очень памятная. Но уже в Бийске, у церкви. Было утро дня, в который мы улетали. Поставил свечи о здравии и об упокоении, написал записочки. Спросил женщину в годах:
– А бывал здесь Василий Макарович?
– Этого я не знаю, а вот Мария Сергеевна, когда к Наташе из Сросток переехала, то ходила. И я её хорошо знала. Раз, никогда не забыть, вот так же утро было раннее, иду, она бежит. Бежит, рукой машет. «Что такое?» – «Ой, некогда, некогда, бегу в церковь, в церковь». – «А что?» – «Вася приснился, руку показывает, правую руку, а рука вся чёрная. “Мама, – говорит, – иди, – говорит, – в храм, молись за меня, видишь, рука чёрная, молись! Этой рукой, – говорит, – я рассказ “Верую!” написал, грех, – говорит, – свершил великий. Вот рука и почернела”».
Рассказ «Верую!» в самом деле очень безбожный. Огромный поп пьёт спирт, закусывает барсучьим салом, пляшет, кричит: «Верую в химизацию, элекрофикацию!» Поневоле вспомнишь статьи святого Иоанна Кронштадтского о писателях, в частности о Толстом. Там речь о преисподней, где быть осуждены и писатель, и разбойник. Горят и не сгорают в вечном огне. Но под разбойником пламя уменьшается, а под писателем увеличивается. «Как так? – взывает писатель. – Разбойник грабил, убивал, а я мухи не обидел». – «Но за разбойника молятся, – отвечают ему, – и сам он кается, а твои книги продолжают читать, и они своим растленным учением калечат умы и сердца».
Но, думаю, за великую любовь Шукшина к России, за наши молитвы о его душе, которые постоянны, душа его упокоилась у престола Царя Небесного. Может, так дерзновенно думать, но был же и при жизни он защищён Божиим Промыслом. Ведь как хорошо, что он не снял фильм о Степане Разине, этом нехристе, разбойнике. Эти виселицы в Астрахани, княжна в Волге, Казань в углях… Нет, не надо! Даже и в сценарии как жестоко выписано убийство воевод. Тела их, пронзённые копьями, плывут и утопают. Очень киношно – копья всё меньше и меньше видны, идут ко дну.
Но время-то какое было, не будем осуждать. Зато дивные, спасающие душу рассказы о простых людях, зато какая сильная в них защита России от профурсеток, какая любовь к Отечеству!
И его сказка-притча «До третьих петухов» – что говорить! А петухи в Сростках дивные. Так поют – по всей России слышно.
ГЛАВНАЯ КРЕПОСТЬ РОССИИ, ОНА ЖЕ ЕДИНСТВЕННАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ – СЛОВО БОЖИЕ, ЛЮДЬМИ ПОДХВАЧЕННОЕ.
КОГДА ТЕРЯЛАСЬ какая-то вещь и мы принимались её искать и не находили и переживали, мама говорила: «Не надо, не ищите, она сама окажется». – «Как?» – «Ей же без вас надоест, одной-то тоскливо будет». И правда – вещь о к а з ы в а л а с ь.
У ЗАВОДСКОЙ ПРОХОДНОЙ плакатик: «На работе ты не гость, унеси хотя бы гвоздь». Шутка 60-х о так называемых несунах: «Вынес достаточно русский народ. Вынесет всё».
Японский император русскому: «У меня где какая вещь лежит, лежи она сто лет, никто не возьмёт». Русский император ему: «Нет, у меня нос промеж глаз украдут. А ежели какая вещь валяется, то что ей зря валяться, надо её взять и к делу пристроить».
Я такого русского Петю знал. Его даже Плюшкиным звали, но он совсем не Плюшкин, жадным не был. А позволить, чтобы какой кирпич или досочка без дела валялись, не мог. И правильно. Подбирал упавшее на дороге, не стеснялся в контейнеры с мусором заглядывать. Если кто какую вещь выбросил, это не значит, что пропащая, ещё может послужить. Тащил подобранное на дачу. И вот интересно: какая-то гайка, железка, деревяшка, старый какой корпус от чего-то лежат-лежат у него в куче – и вдруг наступает день, когда именно они нужны. А где что у него самого лежит, тут он помнил каждую вещь.
«О, сколько в России прекрасных мест!» – «Да, китайцы это прекрасно чувствуют».
«Нам недолго погулять, да только до девятого. Оставайся, дорогая, наживай богатого!»
ДАРЯ АВТОРУЧКУ: «Этой ручкой, Надюша, письмо мне однажды напишешь, так примерно: “Ты помнишь то утро, когда мы с тобой на обрыве стояли? Вдаль глядели, молчали. И жизнь, как всегда, утекала. Шли минуты, часы, вот и годы прошли“, – так напишешь, – а ручка всё служит. И внук ею домик рисует». Написано в 90-м. До рождения внука одиннадцать лет.
НА ЗАПАДЕ ИДОЛЫ, в России идеалы. Но и идеалы могут стать идолами, если без Бога. (М. б., читая Лосского.)
И что ждать от Запада, когда у них в красном углу не иконы, а благополучие? Хорошо жить – в этом вся цель. А не лучше становиться.
НЕАПОЛЬ – КАПРИ, огромный паром. Движемся на конференцию, тему забыл. Неважно – повод счастливого недельного отдыха. Олег Михайлов крепко выпил. Но он никогда ума не пропивал. Ходит по палубе, держит в одной руке бутылку красного французского, в другой бокал, в который подливает, и отхлёбывает из него, озирает голубое пространство и вещает:
– Кучка взбесившихся жидов-лилипутов свалила Гулливера. Да! И что сказал Александр Первый? «Я недостоин быть императором!» Он знал, что Петра Первого Меньшиков удушил подушкой. Страшась такого повторения и от стыда за убийство отца скрылся в Таганроге. Ночью вызвал начальника караула, сказал: «Я умираю». «Их штербе», – повторил потом Чехов. И не служили в Томске панихиды по императору, пока старец Феодор Кузьмич не опочил. Такая симфония. Когда у дома Шолохова поставили охрану, а это было заключение под стражу, то Михаил Александрович выходил из дома и играл у ворот в подкидного дурачка с охранником.
А ещё Олег всегда повторял: «Леонов пишет венозной кровью, Шолохов – артериальной».
ЖИЗНЬ ЛЮБЯЩЕЙ Веры искалечена, Бэла сражена, у княжны Мери и Максима Максимыча разбиты сердца, Грушницкий убит, таманская ундина бросила мать и брата, бежит с татарином в неизвестность – вот плоды деятельности Печорина. Но вот что такое демоническая сила художественного образа – ему (Печорину) подражают, его любят.
Он же никому не хотел зла. Он просто такой едет в Персию. «Авось умру где-нибудь по дороге».
– ЗАПЕВАЙ, ТОВАРИЩ ту, котору сами сложили. Все девчата занятые, до чего мы дожили.
– Слава Богу, понемногу стал я разживаться: продал дом, купил ворота, стану закрываться.
– Выхожу и начинаю, а в кармане молоток. Неужели не заступится крестовый мой браток?
– Мы с товарищем вдвоём на гору взбиралися. Он с наганом, я с ножом, драки дожидалися.
МЕСТНЫХ, ДИАЛЕКТНЫХ слов, синонимов общеупотребительных много в любой русской области, но мне, при моей вятскости, кажется, да не кажется, а так оно и есть, что в вятском говоре богатство слов-синонимов превышает любые другие говоры.
Устал человек, захомутали его, припахали, заездили, горбатился весь день, работа каторжная. Измучился, упетался, ухайдакался, устирался, ухлопался, запарился. Но и не только, он ещё весь грязнущий, то есть он учучкался, устряпался, уханькался, ухрюкался, ухомаздался, извозился, вывозился, ушлёпался. И задрипанный он, и замызганный.
У нас и на ходу сочиняют слова. При мне было: рассказывает мужчина о ком-то жадном: «Ему первое дело пузо затрамбовать. Не успеешь оглянуться, он уж сидит, нахомячивает».
А мой отец! Знакомая женщина на улице стала с ним советоваться, какие породы плодовых кустарников посадить. Он: «Да ты больно-то не замичуривайся, хватит тебе смородины да крыжовника. Малина сама вырастет, а иргу всё равно дрозды обшишкарят, с ней не связывайся. Так, для цвета, в окошко весной полюбоваться, ткни кустик».
И в самом деле, ирга цветёт дивно. И как яблоня, и дольше, чем яблоня.
ГНЕТУЩАЯ, ПРИДАВЛИВАЮЩАЯ тяжесть жизни. То ли мы, любящие Россию, бьёмся как рыбы об лёд, то ли лбом в бетон: ничего не меняется. Сколько дрались против «ювеналки», и вот – подписана, одобрена наверху. Да за что ни взять, ощущение равнодушия власть имущих к народу: слова правильные, а веры нет, всё же только хуже, и цены, и нравы. Но опять-таки как судить, не знаем же ничего. Может быть, они искусно повязаны масонами, вот и всё. И им в радость, что русская культура испохабливается и школа особенно искалечена, и телевидение продажно, и Москва – проходной двор… Протестуешь, а оказывается, такое положение вещей многих устраивает. Малое мы стадо не то что недовольных, но видящих гибель России, и мы почти не в силах повлиять на происходящее. Но это «почти» хоть как-то держит на плаву.
И спросим себя: а что было? Милый, говорю себе, вспомни девяностые. По сравнению с ними что-то же свершается! Есть возрождение, есть. Да, оно только в церкви и около, но разве мало?
Девяностые! Трижды растреклятые продажные, сволочные, убийственные. Проспиртованный полутруп у власти…
Об авторе:
Русский, советский писатель, публицист и педагог. Родился 7 сентября 1941 года в пос. Кильмезь Кировской области. Один из представителей «деревенской прозы». Пишет на православную тему. Главный редактор журнала «Москва» (1990–1992), главный редактор христианского журнала «Благодатный огонь» (1998–2003). Лауреат Патриаршей литературной премии (2011). Почётный гражданин Кировской области (2016).
