Меня разбудил дождь…
* * *
Меня разбудил дождь… Неистовый, металлический, он барабанил в мутную пелену окна моей комнаты. С трудом приоткрыв глаза, толком не приведя своё сознанье в надлежащий порядок, я обнаружил на часах половину пятого. Хмурый октябрьский день подходил к концу, покорно предоставляя свои права серому промозглому вечеру.
Я справился… Мысль об этом родила сладкую, тёплую волну в моём теле. Похороны отца, а затем затянувшаяся церемония поминок с подобающим ей бредом душеизлияний родственников, друзей и просто сочувствующих скорбному моменту, превратили ушедшую ночь в настоящий кошмар и повергли меня в бесстыдное бегство на необитаемый остров детства моего, в старый загородный дом. Я вспомнил, как переступив порог и миновав сонную тишину коридора, я надёжно запер свою душу в обшарпанных стенах безграничной независимости и покоя, насильно влил в себя полстакана горькой и, преодолевая мерзкую тошноту, свалился на диван…
– – –
Я всегда любил своего отца. Любил, когда не умел принять его жизненных взглядов, когда не мог смириться с его равнодушием ко мне. Любил, даже когда ненавидел.
Он был непостижимо сложный! Интеллигентный, благородный человек, посвятивший всю свою жизнь служению хирургии и спасший не одну тысячу жизней человеческих, он, казалось, абсолютно не принимал во внимание моё существо.
Помню, как ребёнком я трепетно ожидал возвращения отца с дежурства. Я всегда чувствовал его заранее, как-то навязчиво бессознательно, по-собачьи. Уже за момент до поворота ключа в замке сердце моё вдруг начинало радостно биться, я срывался с места и летел по коридору, сопровождаемый звонким лаем престарелого «дворянина» Бимки. Я горел желанием броситься к отцу на шею, как бы невзначай задеть нежной детской щекой колючую седую бороду, крепко схватить его за руку, утащить в гостиную и говорить, говорить, говорить…
Но он возникал на пороге, вручал грустную потёртую шляпу и пальто матери моей, холодно целовал её в лоб и молча проходил в свой кабинет.
Позже, играя на полу в прихожей, я мог украдкой, через приоткрытую дверь наблюдать, как отец подолгу сидит за своим письменным столом, то внимательно что-то читая, то делая записи, аккуратно касаясь губами краешка дымящегося стакана, наполненного крепким чаем.
Так мы и общались. И лишь изредка, в присутствии гостей, отец позволял себе опустить тяжёлую сильную ладонь на мой затылок и тихо спросить: «Ну что, детёныш, каковы успехи на пути постижения истины?».
И я терялся, распадался на множество мельчайших частичек, выскальзывал из-под его руки и тут же исчезал за дверью своей спальни, вызывая тем самым чувство холодного недоумения у присутствующих…
– – –
Меня называли странным мальчиком, причём странности мои трактовались абсолютно различными мнениями. Одни считали меня гениальным ребёнком, другие – не вполне удачным экспериментом перезревших по возрасту родителей. Я был замкнут, молчалив, много, но с толком читал, сумасшедше вымазывал акварелью мистические сюжеты, дерзко сочинительствовал. Я очень любил свою собаку и не имел более друзей. Окружающий мир казался мне сложным, загадочным, но вполне понятным. Единственное, чего я не мог объяснить в этом мире – это мой отец. Он словно жил в другой, неведомой мне стихии и всячески не желал моего туда вторжения. Особенно болезненно это воспринималось в те минуты, когда он по непонятным мне причинам уединялся на нашем чердаке, и все мои попытки перейти границу этой территории заканчивались строгим: «Нечего здесь делать!».
Я вырос и ушёл. Болтался по свету таким же странным мальчиком, каким был много лет назад. Теперь вернулся… Вернулся, когда узнал, что отца не стало… Он умер, и уже не сумел воспротивиться моему желанию прижаться щекой к его колючей седой бороде. Правда, разговора, как и прежде, не случилось…
Но это было вчера. Теперь же меня разбудил дождь. Теперь я существовал сегодня, сейчас, в объятиях нового дня, взявшего своё начало под тихой тенью дубового могильного креста.
И я зажёг свечу и покорил чердак! Я нагло проскрипел к нему всеми ветхими его ступеньками, изо всех сил шарахнул маленькой подгнившей дверцей и уже через момент оказался внутри неведомого, мрачного лона.
Прямо перед собой я увидел узкое окно с выбитым, будто обкусанным стеклом и вольно развивающейся душой, ситцевой, в клеточку. Остальное пространство купалось в изысканном хламе: старые книги, журналы, фотографии, предметы домашней утвари, давно засохшие цветы – всё это было насмешливо разбросано и тщательно покрыто слоем серой липкой пыли.
Пламя свечи моей чуть не погасло от внезапно налетевшего сквозняка, когда среди всей этой груды изысканного хлама я едва различил небольшую, резную по дереву, шкатулку. Я долго держал её в остывших руках. Держал, как можно, наверное, держать только чьё-то сердце, прекрасно понимая, что это всего лишь орган, всего лишь физика, лишённая ныне совокупности с таинственным, неведомым духом. Пальцы мои напряглись, силясь приподнять упрямую крышечку, и в тот же миг за моей спиной раздался до боли знакомый с детства голос: «Ну, детёныш, и каковы же успехи на пути постижения истины?»…
Попутчик
Ветеранам Космических войск посвящается…
Смеркалось… Фирменный поезд «Жигули» лениво вздрагивал на стрелках Казанского вокзала.
Моим попутчиком был мужчина лет пятидесяти, чуть выше среднего, чуть полнее нормы, чуть лысее со лба, в стареньком потёртом костюме, но при идеально отглаженной белой рубашке и галстуке. Типичный представитель командированного технаря, подумала я, исходя из опыта бесконечного количества времени, прожитого на колёсах. Он приветливо поздоровался, забросил познавший жизнь портфель в поддиванный сундук и вышел из купе, закрыв за собой дверь, предоставив мне, таким образом, несколько минут для обустройства, размещения нехитрого багажа и приведения себя в порядок. Через четверть часа этот ритуал в обоюдном варианте исчерпал себя и сосед мой с юношеской сноровкой извлёк из дорожной сумки свёрток с нарезанной заранее докторской колбасой, хлебом и зелёным луком, а так же необходимое дополнение ко всему этому – чекушку «Русской».
– Вы до конца? – заговорил он первым, справедливо решив, что пора разрядить некоторую напряжённость.
Я кивнула, не выдёргивая взгляда из разинутой брошюры модного в те времена чтива.
– Вот, вырвешься из-под тотального контроля жёнушки, так почему-то в первую очередь возникает желание разрядиться, спустить пар, как говорят, – пробурчал он неназойливо, несколько извиняющимся тоном, откупоривая бутылку с заветным зельем. – Я немного, для сна, так сказать. Вы возражать не будете?
Я равнодушно пожала плечами и улыбнулась.
– А… может, компанию составите? – не унимался сосед. Я со вздохом отложила книжку и полезла в рюкзак за своими скромными закусками.
– Нууу… только если чуть-чуть, помощник из меня плохой в этом вопросе! Давайте хоть повод придумаем для мероприятия? Или пресно, за знакомство употребим? – я поняла тогда, что предстоит беседа, а это значит, что по обыкновению пора доставать мне свой походный блокнот для записей и карандаш… Сосед по-дружески прищурился:
– Праздник у меня завтра, хотя заранее и не положено отмечать, но как повод для выпивки, вполне подойдёт!
– Вы имеете ввиду День космонавтики, или что-то личное? – не удержалась я.
– Вот в самую точку, можно сказать, вы попали! Да День космонавтики я считаю своим личным праздником! Уже тридцать пять лет как! Ровно в шестидесятом году, сразу по окончании школы, я поступил работать под крыло господина Пилюгина, в военную приёмку, на объект секретный, обзываемый по тем временам «почтовым ящиком». Я не уверен в глубине вашего образования, поэтому уточню, что Николай Алексеевич Пилюгин был в то время правой рукой известного Вам Сергея Павловича Королёва, он был главным конструктором по системам управления, так сказать, ракетно-космических изделий. А на работу туда меня пихнул отец. Он служил в Центральном аппарате Министерства обороны и пытался устроить меня сначала в какой-то ракетный вычислительный центр, находящийся глубоко в подвале одного из особняков на Кропоткинской. Но с этим сватовством мы только время потеряли, так как оказалось, что лицам, не достигшим восемнадцатилетнего рубежа по закону работать под землёй нельзя. И тогда он устроил меня в ту самую, как мы тогда называли, «императорскую» приёмку. Почему императорскую? На подобные придумки и сравнения мы были горазды! Народ молодой, самоуверенный, языкастый до грани, а иногда и за гранью дозволенного в те времена! Так вот, императорскую потому, что там служили сыновья главнокомандующего полигоном в Капустином Яре, там служил сын командующего Байконуром, и там служил бывший адъютант самогО главкома, добровольно попросившийся с бумажной работы на технику. Ну, короче, много блатных… Кстати, к слову, название Байконур тогда не было! Были номерные площадки в районе станции Тюра-Там, которая на Турксибе. Говорили, что Тюра-Там переводится как «один дом», но, боюсь, что это одна из командировочных легенд. Да, в то время Байконур был просто «двойкой», площадкой номер два, центром полигона. Город Ленинск – «десятка», аэродром Крайний – «семёрка» и так далее. Но об этом я узнал позднее, когда стал мотаться по командировкам. А в приёмку попал в ноябре, повторюсь, шестидесятого года, в кабельный цех. Представляете, двести тридцать монтажниц, а я один – семнадцатилетний мальчишка! Краснеть не успевал! То халатик у кого-нибудь распахнётся, то шуточки всякие скользкие в мою сторону – девки «зубастые» были!..
…Двенадцатого апреля шестьдесят первого, когда по радио передавали полёт Гагарина, столпились мы все у «колокольчика», рты разинули… Подходит ко мне командир, подполковник Павловский… Ты, говорит, помнишь, кабели СПО принимал, на доработку приходили? Так вот они сейчас в гагаринском корабле летят!
Вот поэтому, дорогая моя визави, этот день я всю жизнь считаю своим личным праздником! Свою первую ракету, их всегда называли изделиями, я увидел в городе Калининград, ныне Королёв он зовётся. Ежели ездили по Ярославке, могли за загадочным забором видеть очень высокое здание, фигурно выложенное кирпичом. Это КИС – Контрольно-испытательная станция. Она такой высокой строилась для того, чтобы ракету можно было на неё поместить и проверять в стоячем положении. Когда КИС уже был построен, кто-то из учёных мужей неожиданно додумался, что ракету при наземных испытаниях можно и положить, а приборы на кабелях вынести наружу и установить, как нужно и в каком нужно положении… Ну да ладно… Сейчас-то там всё по-новому! «Буран» и «Мир» стоят уже в усовершенствованном КИСе! «Буран»? Да, да, тот самый… Но врать не буду, по «Бурану» я не работал. Но лазить – лазил, в кабине сидел даже, пока кресла не демонтировали. В ночную смену в них ребята покемарить, подремать устраивались. Что вы так смотрите? Так и было! Когда готовили первый спутник, Королёв говорил, что работа, настоящая работа, начинается, когда заканчивается восторженность! …За тридцать пять лет вот такой вот работы восторженность моя давным-давно… Но не гордость за эту работу! Гордость – это у меня до могилы! На площадке КИСа, на стапелях стоят и семьсот тридцать вторые, и шестьсот пятнадцатые – это «Союзовские», «Прогрессовские», «Мировские» блоки, навороченные электроникой. Здесь прошли годы моей жизни! В проекте одного только «Мира» я проторчал более двух лет! Причём безвылазно! Не каждая жена такие разлуки выдержит… Ну да это уже отдельная тема… Ровно сто электронных блоков прошло через мои руки! На нас работали два завода в Ижевске, три в Харькове, Киев, уж не говоря о Москве и ближнем и дальнем Подмосковье! Первый технологический комплект так быстро доделали, что не успели изготовить для него контрольно-проверочную аппаратуру, и изделия, несущие сложнейшие электронные схемы, шли на объекты без проверки. В день, когда всё это хозяйство отправили на полигон, у меня случилось прободение язвы, и о пуске космического корабля я узнал по радио, в больнице. Это был февраль восемьдесят шестого.
В разговоре время летело незаметно, ночь перевалила за ноль часов. Мы потихоньку закусывали, откуда-то появилась ещё одна чекушка «Русской». Я уже не стеснялась своего любопытства, но и перебивать рассказчика мне не особо хотелось:
– А сейчас вы в какие палестины?
– А сейчас, милая барышня, я впервые в жизни еду в славный город Самару! В Самару впервые, хотя в городе Куйбышеве, как она раньше называлась, я прожил в общей сложности более трёх лет, по двести двадцать суток в году! Тридцать дён в командировке, дома отмоешься, переоформишься, и опять… на тридцать дён… В общаге на Юбилейной улице даже своя комната была, крошечная: две кровати, две тумбочки, но зато ключ от этого счастья уже кроме нас никому не давали! Привезёшь, бывало, апельсинчиков килограмма два, мясца, ребятам, которые на объекте… время-то было голодное для командированных. Ну и спиртику! Спирт мне на нашем «почтовом ящике» давали без официальных бумаг. Естественно, такое отношение тоже заработать нужно уметь было! Но я не злоупотреблял, в месяц бутылочку возьмёшь – пустячок, а приятно! А вообще-то на объектах, в командировках, всё больше к «бормотухе» обращались, это разливной портвейн такой, это Вам для информации… так сказать…
…Знаете, я на всю жизнь запомнил майора Андрейко Петра Николаевича – «хозяина» сооружений на «двойке»… Этот человек готовил пуски практически всех наших космонавтов, стоя на подножке мотовоза вывозил ракеты-носильщики на стартовую, где и дневал и ночевал последние, предстартовые двое суток. Во всём этом огромном хозяйстве, включая и кислородно-азотный завод, и складские площадки, он чувствовал себя едва ли не уверенней, чем на собственной кухне! Потом Петра Николаевича повысили, произвели в командиры части, по-моему, на девяносто пятой площадке. А уж там случилось несчастье – подрались солдаты разных национальностей… Дело дошло до того, что одни других заперли в бане и подожгли, а выскакивающих из огня били до смерти пряжками солдатских ремней, намотанных на кулак… Такое командиру не прощают… Он был конкретно понижен в должности и в звании, и снова появился на «двойке». Мужик, скажу я вам, слуга царю, отец солдатам! Остёр на язык, строг, но без грубости. Повышал голос только при громко работающей рядом технике. Не дурак был выслушать анекдотец, хотя лично от него я анекдотов не слышал… Помню, как работали над спутником в Красноярске двадцать шестом. Сейчас его обозвали Железногорском почему-то. Какие там железные горы? Бред! Вот плутоний там обогащают, это да, это я знаю, да ещё говорят, что тоннель там под Енисеем на левый берег, вроде бы как хранилище ядерных отходов… Американцы со своей космической техники засекли, когда радиация в речной воде появилась. Городок небольшой, но очень симпатичный, за колючей проволокой правда… Пропуск туда в Москве через министерство мы каждый год переоформляли – порядок такой, секретность особая. Город новый, нет и пятидесяти лет, от прошлого только условные географические названия остались: «элка», «эмка»… Это раньше лагеря да зоны там были, объект «Л», объект «М»… А красотища там! Не передать! Сопки вокруг такие живописные! …Как-то по осени, в октябре месяце, ярко-жёлтые от листвы сопки в один миг стали чёрными. А как ветер поднялся, как дунул хорошенько, так всю листву и скинуло напрочь, только ёлки одетыми остались. Это когда при очередном пуске экипажа на долговременную орбитальную станцию на старте неожиданно включился двигатель второй ступени. Вторая ступень прожгла первую, всё полыхнуло, но экипаж благополучно взлетел километра на три, и был отнесён системой ещё километра на четыре в сторону… Космонавты всё поняли только в момент приземления, думали, что полёт проходит нормально. Даже умудрились доложить в центр управления полётом, что пролетают Ленинск… Вот такой казус… Так вот к чему это я? Октябрь считается проклятым месяцем для Байконура! Двадцать четвёртого октября шестьдесят четвёртого года при запуске изделия погиб маршал Неделин, и… ещё многие с ним. На месте его гибели, говорят, только золотая капелька от звезды Героя Советского Союза осталась… В Ленинске, в братской могиле больше пятидесяти человек после того неудачного пуска… Рядом, в такой же братской, восемь… Это уже двадцать четвёртого октября шестьдесят седьмого произошло… Можно, конечно, продолжить этот трагический список, только вот не хотелось бы пугать вас на ночь глядя… Скажу только, что есть Приказ, запрещающий пуски двадцать четвёртого октября…
…Несколько объектов мы пускали со знаменитого ныне космодрома Плесецк. Вообще-то это название станции, а сам город называется Мирный. Там по тайге много стартовых площадок разбросано под разные типы ракетоносителей. Как пуск, так всех сгоняют в убежище, в подвал монтажно-испытательного корпуса. И вот вам пример российских контрастов! Пуск ракеты, какой нет ни у кого в мире, можно сказать, на острие науки и техники, а строй солдат, обслуживающих площадку, идёт с керосиновыми лампами «летучая мышь»! Так вот о чём это я… А! Вот… займёшь обычно место у двери убежища перед пуском, и как только ОНА загрохочет – выскакиваешь, чтобы увидеть происходящее действо! Это, скажу я вам, зрелище! Особенно ночной пуск! Ради этого стоит жить! Вот только представьте себе – среди чёрной ночи лучами прожекторов выхвачена стартовая площадка… Где-то, по границе света и тьмы, стоят пожарные машины… Фермы обслуживания космического корабля уже откинуты в стороны и ракета, освобождённая от этих коряг, сияет, будто ёлочная игрушка! Резкий всплеск красноватого огня… Несколько секунд ничего не меняется… И вот поти-хо-о-ньку, сни-и-зу появляется рыжий гептиловый дым, который постепенно начинает заволакивать ракету… И, будто не желая утонуть в этом дыму, она ме-едленно начинает из него выползать… Ме-е-дленно, потом быстрее, ещё быстрее, и вот уже она пошла в сторону…
– А почему, кстати, в сторону?
– Ну, то, что в сторону – это нам только так кажется! Ракета отрывается от Земли и летит вертикально в своей системе координат, а мы, вместе с Землёй, под ней вращаемся со скоростью тридцать км в секунду. Поэтому так нам и кажется… Так вот… потом хорошо видно отделение первой ступени, свечение двигателей… И вскоре всё это хозяйство в виде звёздочки уходит за горизонт… Да-а-а-а, есть, что внукам рассказать на старости лет. Ну всё! Заговорил я вас совсем, заболтал! Простите уж… Спать пора давно, скоро рассвет…
Рано утром, уже на самарском перроне мой попутчик достал из портфеля сложенный вчетверо листок:
– Это вам, милая барышня, довесок к моему рассказу…
Много лет в портфеле катается со мной эта бумажка. Для жены писал, а отдать, как-то, знаете ли, не сложилось…
Как оказалось, это были стихи…
– – –
На гОре мне пустыни сей проклятье,
Что мне мороз, Бабая завыванье,
В очаровании твоих объятий
Объятья твоего очарованья…
Ракетный рёв – не шёпот милых уст,
А память не покой несёт – страданья,
И вместо ожидания безумств –
Безвыходность безумства ожиданья…
А в полумраке МИКовской потерны*
Тоска любви сродни тоске погоста!
Я без тебя не стану слабонервным,
Я сильно нервным стану – очень просто…
Не даст уснуть проклятая забота,
Терзает сон видением чудесным:
То крылья ангела с московским самолётом,
То крылья ИЛа с ангелом небесным…
Площадка 113, 1984 г.
*Прим.: МИКовская потерна – технический коридор (галерея) в теле Монтажно-Испытательного Корпуса.
– – –
Я хочу рассказать вам, ребята,
Что тайга не зелёная вовсе,
Она цвета погона солдата,
Будь весна это, будь это осень.
– – –
Какие чувства властвуют сердцами?
Сухой приказ на всё даёт ответы.
Как командиры здесь командуют бойцами,
Так командирами командуют ракеты.
– – –
То день работы, то неделя роздыха,
То мотовоза геморрой настырный,
Автобусы, что тяжелее воздуха
Дробят нам зубы по дороге в Мирный.
– – –
Я хочу рассказать тебе, милая,
Не пускай ты в Плесецк мужика!
Хуже счастья, до боли унывного
Не придумали люди пока!
Плесецк, 06.2004.
Реквием
Я ждал, я слишком долго ждал… Теперь всё смято, скомкано и разрушено… Разрушено даже то, чему только предстояло случиться, что нелепо зарождалось хрупким зёрнышком и имело право на жизнь. Я сломлен, раздавлен и уничтожен. И не отыскать в целом мире той ниточки, до которой дотянуться бы рукой. Не схватить, а просто дотянуться, чтобы кончиками пальцев суметь услышать небо, чтобы познать снова и снова обжигающую мудрость Солнца, восходящего из глубин Океана, чтобы ощутить биение своего сердца так, как это было раньше, когда была другая Вечность…
Сегодня, прежде чем уйти от Тебя, я хочу говорить. Говорить, а не молчать, как это было долгие годы. Мир обрушился мне на плечи, и не суждено найти уже более сил, чтобы выползти из-под этих обломков.
Помнишь ли Ты наши первые встречи? Я робко выводил Твой профиль карандашом, смущаясь и краснея, будто ребёнок. А Ты при этом улыбалась, отводя большие серые глаза прочь. Я брал Тебя за руку, и это было высоким пределом моих мечтаний! Несколько секунд безграничного счастья, и Твои пальцы исчезали из моей ладони, выскальзывая тёплым шёлком, выбираясь крохотным тельцем лесной птички, не признающей надёжности человеческих рук… И тогда рождалась пауза, разделяющая нас бездной непонимания и отчуждения.
А потом Ты пила жизнь допьяна, азартно, без тени стеснения и условностей. Более всего Ты дорожила свободой, свободой во всём и всегда. Как мне было обратить Тебя в иное? Как было научить слушать своё сердце, закрыть душу от бытия легкомысленных наслаждений?
Я обнимал Твои колени, а Ты самозабвенно смеялась, раскидывая по мраморным плечам каштановые локоны. Ты была далеко… И я ждал, ждал бесконечно и мучительно, истощая себя ночным сумасшествием обид, ревности и злости. И лишь в изнуряющей пытке рассвета снова и снова рождалась иллюзия надежды на взаимность…
Потом появился Он. Откуда? Зачем? И куда с его появлением исчезла твоя блажь свободы? Твои глаза наполнились слезами, ты поместила в своё сердце камень боли и с гордостью стала называть всё это любовью. Мы стояли под летним дождём, и я не понимал происходящего! Я сходил с ума! Я слушал тебя о Нём, продолжая трепетать перед каждым твоим жестом, словом, взмахом ресниц. Кем я был для тебя тогда? Могла ли ты понять, что я чувствую? Тем не менее, я продолжал ожидать чуда с надеждой, что скоро всё изменится.
Исчез Он так же внезапно, как и появился. Ты, как и прежде, не избегала встреч со мной. Впрочем, эти встречи продолжали дарить мне только лишь безысходность моего положения, несмотря на безграничную радость видеть тебя.
Я жил только тобой, каждый день, каждый час, каждую минуту своего бытия в этом мире. Каждая мысль о Тебе заставляла бешено биться моё изувеченное сердце.
Так проходили тысячи дней. День ликовал, но по сроку гасил свои свечи, приглашая Ночь. Ночь смело входила в его объятья, но уже скоро таяла в нежных ладонях ласкового Солнца, и не было завершения этой бесконечной карусели времени..
Мне порой казалось, что мука любить Тебя не будет иметь границ, что не дано мне уже испытать в своей жизни иное, светлое чувство. Злая улыбка Судьбы! Тебе не нужен был мой тёплый бархатный ветер, играющий в первых лучах Солнца, мои кричащие стоном чайки, парящие над глубокой Водой, моё пламя костра, рождающееся в диких тайнах Заката… Ты отвергала всем своим естеством мой мир – мир моего постоянства и преданности…
Случилось так, что через некоторое время я потерял тебя из виду. Настойчивые расспросы твоих бесчисленных друзей не оставляли мне ни малейшего шанса отыскать твои следы. Я обрывал телефонные линии, я бестолково бродил по тёмным переулкам твоего города, заглядывая в чужие стеклянные глаза случайных прохожих. Витрины магазинов настойчиво отражали мою беспомощность, равнодушно смотря мне в след нелепо наряженными манекенами. Потом Я возвращался в свой дом и писал тебе письма, много-много длинных писем, писем в никуда, рождённых только для того, чтобы безмолвно погибнуть в беспощадном пламени старого камина.
Теперь всё завершилось, закончилось. Сейчас я рядом с тобой, я принёс тебе розу. Большой белый бутон венчает шипы и изящные изумрудные листья… Она одна – такова всегда была негласная условность наших с тобой дней, некий ритуал, по которому никогда не имел я права на кричащий пышный букет, вмещающий в себя шквал признаний и страсти. Эта роза, как и прежде, для тебя. Холодный серый гранит твоего надгробия надёжно сохранит её нежность в твоей, иной Вечности. Я слишком долго ждал. Я уничтожен…
Узел
– – –
– Скорая! Ну наконец-то! Как хорошо, что вы быстро приехали! Доктор, доктор, это я её нашла! Я! Я вот…тут…с собачкой…как обычно…вечером вышла, смотрю – лежит….ну женщина эта…Её уж снегом начало заносить, метель то какая на дворе! Даже прям и не знаю, как увидела я её? Подошла ближе то, гляжу – кровь, кровь на руках у ней, и пальтишко в крови, и стонет она тихохонько… Ну так я сразу звонить и стала, вас вызывать, мобильник- то завсегда у меня с собой, в кармане…
– Что вы ещё видели, бабуля? Ничего? Совсем ничего? Точно? Отойдите в сторону, не мешайте, мне нужно осмотреть женщину срочно, срочно, понимаете? …Ччёрт, да помогите же пальто ей расстегнуть….Таак, ребята, похоже ножевое, брюшная полость, кровотечение… Женщина! Ау! Меня слышим?..Говорить можем?..Ясно… Сознание спутанное – рассказа в деталях мы от дамочки не добьёмся! Быстро носилки! …Загружаем в машину! … Михал Иваныч, в полицию набери, криминал… Бабуля, до приезда наряда полиции сможете на месте происшествия покараулить? …Отлично! … Таня, быстро салфетки с физраствором на рану! Таня, Вы сколько фельдшером? Уже полгода??? Где оперативность, Таня? Катетер срочно в вену! Да в любую, в любую, которую хорошо видно! Промедол в капельницу, физраствор … медленно , полиглюкин … Всё по схеме… Медленно капаем, Таня, медленно, иначе усилишь кровотечение…. Попробуем потянуть время… Попробуем… Большей помощи мы не окажем, таких в машине не спасают… Поехали, Михал Иваныч, времени у нас в обрез… вернее, у неё… Так что по возможности побыстрее уж,сам понимаешь,ситуация критическая…
– Понимаю, доктор, не первый день с вами в одной упряжке катаемся…. Минут за 15 долетим до больницы, пробок нет, время позднее…
– – –
– Сестрички, какое на хрен Приёмное отделение??? Дамочку в Экстренную операционную надо! Где дежурный хирург по Экстренной? Анестезиолог ответственный где? Реаниматолога нужно! Таня, сопроводите каталку ! Я догоню! Бегом, Таня! Бегом, я сказал! Лифт слева по коридору, второй этаж, дорогу помните, Таня, в оперблок? Ну точно курица, блин, варёная! Ну никому ничего не надо! Сестрички, заводим историю болезни! Пишем, быстро …. быстро можем писать? Дай вам бог не болеть никогда! Пишем… Пишем быстро… Все в сопровождающих бумагах… Неизвестная, пол женский, возраст… возраст примерно 40-45 , без документов, доставлена нарядом Скорой помощи № 633467 подстанция №10, район обслуживания САО, с адреса: Бескудниковский бульвар, около дома №25. Диагноз: ножевое ранение брюшной полости…. Записали? Дайте мне историю болезни, я сам поднимусь и передам… Вы пока раскачаетесь… мать вашу… Ох, дай вам Бог не болеть никогда!
– – –
– Сергей Андреевич, разве Вы оперировать будете? Вы же смениться должны были вечером? А где дежурный хирург? Сегодня же Овчинников дежурит!
– А Вы его видели сегодня, Лидочка? Нет? А я видел! И не один раз! Сейчас его уже не поднять с дивана в ординаторской, во второй хирургии… Не, ну я понимаю, всё понимаю, можно позволить себе выпить, но работа есть работа, нельзя же так опускаться!… Зато находиться у стола рядом с Вами, Лидочка – это просто подарок судьбы! Более грамотного анестезиолога в жизни не встречал!
– Однако это не даёт вам права щипать меня за задницу при первом удобном случае, Сергей Андреевич!… Бригада на месте, больная подготовлена, на столе, пару раз приходила в себя, пыталась говорить, анализы уже отправили в лабораторию, с результатами УЗИ сейчас Вас ознакомлю, нейрохирург осмотрел — пациент не его…
– Всё понял, моюсь и бегу! Морозов будет ассистировать… Подключайте пациентку к мониторингу…
– – –
– Как зовут вас? Как вас зо-вут? Имя помните своё? Посмотрите мне в глаза! В гла-за! Как ва-ше имя? Как? Мария? Маша, значит…. Очень хорошо, Маша. Всё будет отлично, Маша, вот увидите! Я ваш анестезиолог, Маша… сейчас спать будем… спать… Девочки, дормикум пять кубов на физрастворе… Дексазон двенадцать… Где хирурги? Моются? Маша, спим… За-сы-па-ем… Катетер в подключичку срочно!… Фентанил ноль два, на физрастворе… Ардуан один… Сатурация восемьдесят…Ччёрт! … Чё за хирррня происходит?… Диприван сто! …Еще пятьдесят!… Листенон сто!… Интубируем! Быстро! Клинок… Трубка восемь! … Не вижу, не вижу…. Стоп! Вижу! Я там! Таааак…на себя потянуть, таааак, дышим, переключаем на искусственную вентиляцию лёгких… Ардуан три куба еще, фентанил повторить! Дальше пойдём на севоране…. Зонд в желудок, кляп… Мочевой катетер… Наконец-то, Сергей Андреевич! Заждались!
– Лида, что, давление падает? Не спим! Начинаем… идём на лапаротомию и ревизию… Скальпель…. Коагуляция….зажим…. Кровит… ё….тут печень … Давление какое? Семьдесят? А чё так мало?… А поднять? Поднять срочно! Кровиииит….салфетки, салфетки, больше салфеток, физраствор горячий! Что там с кровью?
– Плазму заказали, третья плюс… Сейчас будет! Что там у вас?
– Воротная вена… хиирровая ситуация, девочки-мальчики! Это ж надо так войти! Это ж расхреначить можно так только профессиональным охотничьим ножом, мля! Сколько кровопотеря? Два? Это по-вашему два! Тут больше трёх литров, точно! Салфетки… ещё салфетки…. ещё! Коагуляция… зажим….быстрее, мать вашу! Спим???
– Давление падает, Сергей Андреевич! Плазма пришла, размораживаем! Частота сердечных сокращений сорок! Сорок… Срочно атропин! Готовим адреналин! Пока в шприце пусть будет! …. Быстрее, девочки! Есть адреналин? … Атропин ушел?… Еще атропин! ….Сергей Андреевич, сердце шалит…. Фибрилляция на мониторе… Ну началось! …. Давление падает… вазопрессоры идут… Увеличим! Снова падает … падает… Дефибриллятор быстро!!! Катя, тащи сюда! Морозов, да помогите же ! …..Сергей, фигня какая-то… происходит…. Фигня….
– Фигня – это у тебя в лифчике, Лида…. Вот там фигня — точняк! …
– За лексиконом следим, Сергей Андреевич! Рапорт захотели? Давно не было?.. Катюша, датчики есть? Начинаем дефибрилляцию! Хирурги, руки убрать! Отошли все! Разряд пятьдесят! Руки, нА хрен, убрали! Чё, жить надоело??? Адреналин! Ещё! Ещё! Отошли все! Разряд сто! ….Гормоны!…. Двести разряд! … Датчик слетел, овцы!!! Не вижу ЭКГ уже минут пять ! Быстро! Не тянет, не тянет… Адреналин ещё!…. Да , три куба в минуту! Катя, ответственному набери срочно! …Нет, всё … всё… Остановка…Пробуем ещё! Руки от поля! …..Разряд триста! Нет…не тянет… Не хочет…. Всё…..конец… конец…. Вылечили, мать вашу зА ногу… Сколько прошло?… Тридцать минут?….. И три литра!.. Оххирреть! … Сигареты есть у кого-нибудь?… Который час? … Ноль сорок?… Констатируем… Отключаем, Катя… Ушивайте поле, Морозов… Вылечили….
– – –
– Морг. Да, морг, Мезенцев слушает! …Что хотели? ..Что? … Фамилия! Да не Ваша, трупа фамилия !… Да, можете приехать завтра , с двенадцати до шестнадцати….да, заключение будет….
– Константин Михайлович, разрешите?
– А, Лёша, приветствую! Вы сегодня в ночную подрабатываете? Похвально, похвально… Как Ваши успехи в институте? Очень рад за Вас, искренне и от души рад!
– Бумаги, историю болезни куда положить?…Я с дамочкой , собственно…. Из экстренной хирургии сопровождаю… Шума там наделала дамочка… Да ещё Овчинников обожрался некстати! Следователь пришёл, а он , как ответственный хирург, вообще не в теме!…
– Красивая хоть дамочка то? Весь шум обычно от красивых бывает, Лёша! Тааак…почитаем историю … что тут у нас….. Всё понятно, криминал….ножевое… Не наш клиент, на завтра отложим, до судмедэксперта… Так красивая?
– Константин Михайлович, если честно, я лица её не видел… Я как-то…. Пока сложно мне в таких ситуациях… Не привык, понимаете? Вот каждый раз везу к Вам на каталке покойника, и вроде не один я, санитар рядом на подхвате, так всё равно… не по себе мне, будто жду чего-то…
– Лёша, лирика у тебя эта пройдёт скоро! Ждать чего-то надо от живых, красивых баб, а не от зажмуренных! Лёша, за свою яркую мужскую жизнь ты не раз убедишься в этом! Ну-ка давай посмотрим на …. Да подойдите же, студент, не бойтесь! Ну, ближе, ближе….Не встанет она уже, Лёша, исключено! После экстренной хирургии ещё никто не вставал в моей вотчине! Ну смелее…простынку… вооот….. Ох, мать её!….Вот это номер!…..Вот это поворот!… Не могу сообразить… коньяк у меня остался?… или допили в прошлую смену?….
– А собственно что случилось, Константин Михайлович? Что с Вами? Почему Вы так смотрите на её лицо??? Вам плохо ??? Что происходит???
– Лёша, я ,кажется, знаю эту женщину….. Да…да…точно, абсолютно точно, знаю… Отойдите-ка, дайте пройти в мой кабинет… Ох…коньяк…остался ли? …Да, есть, вот он, почти полная бутылка! Родственники одного трупа принесли…вознаградили, так сказать, за работу… Лучше бы в денежном эквиваленте вознаградили… Ну да ладно…. Проехали… Вы выпьете со мной, Алексей? Ну тогда разливайте…. Из закуски только сигареты… там, на столе моём… Нет, вру, кажется есть ещё кусок торта, в холодильнике…
– Спасибо, конечно, но ….. кушать в морге я ещё тоже пока не научился… Не очень корректно с моей стороны, но Вы бы не могли рассказать подробнее, кто эта женщина? Почему Вы так отреагировали? Константин Михайлович, может давление Вам померить? Я же вижу, что не в порядке Вы….
– Наливайте, Алексей…. Какое давление Вы собрались мерить ?… Патологоанатому…давление… Абсурд какой-то получается… Выпьем, без тостов, просто выпьем…. Просто надо так… сейчас… Брррр… тяжело пошла что-то… первая… Дайте зажигалку….
– Так кто она, та женщина?
– Лет двадцать пять назад её звали Мария Грубер… Редкой красоты женщина была…
– ….Ддда она и сейчас вроде…ничего…очень даже ничего …
– Для её возраста — да, для своих лет очень хорошо выглядит… выглядела…хм… Лёша, вы кстати, на будущее запомните, что между первой и второй рюмкой пуля не должна успеть пролететь, Вы меня понимаете?
– Абсолютно согласен, приму во внимание, Константин Михайлович! Будьте здоровы!
– Ага, вот здесь, среди уже отживших, самое место для подобных тостов… Опять телефон разрывается, не спится кому-то, мать их… Да, слушаю, да, Мезенцев…Доброй ночи! … И что? Ну и что, что дознаватель? Да хоть папа Римский! Ну хороший Вы мой, я ж не вижу, дознаватель Вы, или …. Ну должны же знать, что только по письменному запросу! Приезжайте с запросом и всё будет! Ну не в первый же раз!….Да, всего хорошего… Лёша, можете ли Вы себе представить, что я писал стихи? Нет? Понимаю….. Теперь это сложно уложить с моим родом деятельности… и образом жизни… Однако ж было такое со мной! …Только вот времени до хера прошло с тех пор…. Двадцать пять лет, как один день! Хренак – и нету этих годков! Не….. ты не поймёшь пока, молодой ещё… Налей лучше по пять капель… Во, это дело! …Теперь закурим… Так вот, роман у меня тогда случился, ещё в институтские годы. С этой… ну кого привёз ты мне сейчас… ну ты понял вобщем… Зацепило меня конкретно тогда, скажу я тебе! Красивая, умная еврейка, начитанная, рисовала прекрасно… В театральном училась… А как она умела нравиться! Я был сопляк совсем… Молодость вообще всегда обаятельна и чудовищно глупа! И поступки глупы, и решения… Время ненужных подвигов, обесцененных побед и скотских наслаждений! Время – ноль, некая точка отсчёта, раскрытие бутона, взлом скорлупы яйца изнутри… Ничего не знаешь, ничего не умеешь, но уже намерен брать этот мир решительно и дерзко! Вот представь: солнце , снег искрится под ногами, снегири с ветки на ветку… От этого ли всего настроение зашкаливает? Ни фига, Лёша! Не солнце важно, и не день! Важен грядущий вечер, точнее даже его предвкушение! Только лишь вечер манит загадками и обещает безграничную свободу! Институт, лекции, зачёты, семестры, анатомия, физиология… Скучная, пахнущая плесенью физиология пыльных библиотечных учебников. И томная, легко податливая юному мозгу, физиология, принадлежавшая только твоему телу, заставляющая познавать мир исключительно опытным путём!… Девочки, девушки… Нет, сокурсницы меня мало интересовали, не довелось, знаете ли. Нет, ну попытки были, конечно… Только более тесный контакт с ними незамедлительно приносил разочарование! «Послушайте, у Вас удивительно красивые глаза!…» И вот уже она улыбается тебе, её щёки стыдливо краснеют, а руки трепетно перебирают розочки на мамином шарфике… Скучные дуры! В перерыве между лекциями я написал одной такой :
«Вчера казалась ты мне птицей,
Подобно ласточке наивной… Но оказалась лишь синицей, Не романтичной, примитивной!» …За что немедленно схлопотал пощёчину , избежав таким образом пресного и ненужного выяснения отношений… Видишь, Лёша, я даже помню кое-что из своих сочинений! Давай… по чуть-чуть… За память человеческую! Это, пожалуй, самое уникальное изобретение Господа Бога, способное принести человеку как ослепительное счастье, так и непреодолимое ощущение горя… на всю жизнь!
– Трезвая мысль, Константин Михайлович! Золотые слова!
– А то! …Брр… А неплохой коньячишка-то, согласен?… Подай-ка сигареты, Алексей!… Так вот… Маша Грубер была на пару лет старше меня. В юные годы подобная разница в возрасте кажется очень даже существенной! Тем более, что девочки по природе своей развиваются несколько быстрее… Мы встречались каждый день, вернее, каждый вечер. Мы быстро стали близки, не желая лгать друг другу и не желая сопротивляться бешеной страсти. Маша была для меня взрослой женщиной! Взрослой женщиной, со сложившимся характером, всегда уверенной в своих желаниях, и в своих действиях. Она никогда не флиртовала со мной, не заигрывала, не дразнила. Она брала меня горячо, полностью, всей своей большой женской душой, и выпивала всего, всего меня, без остатка! Крылья её зрелости были основательно выросшими, окрепшими, всегда готовыми уверенно сомкнуться на моей спине… Я не принадлежал себе, но этот факт ни коим образом не угнетал меня! Скорее наоборот! Во мне регулярно завязывались клубочки четверостиший, нутро моё ликовало и пело! Вот… сейчас попытаюсь вспомнить что-нибудь …. Сейчас… Вот,слушай! «Вы были в чёрном норковом манто…Лицо как мрамор, губы -акварель… Я так боялся Вам сказать не то,И Вы меня не пустите в постель…» Непристойно немного, но зато честно! Знаешь, душа моя, Лёша, я ведь ни одну женщину не любил так, как её! И по прошествии многих лет не отрекаюсь я от того своего чувства, и не мешаю его с похотью и страстью в мыслях и воспоминаниях своих…
– Я не очень понимаю, Константин Михайлович… Вы же ,насколько я в курсе, женаты?
– Совершенно верно, Лёша, женат, женат уже много лет.
– А как же…
– Всё прозаично, друг мой, и до тошноты просто. Забрали меня по Скорой, с аппендицитом, прямо из института. Ну прооперировали как полагается… А на третий день приходит Она, странная такая, с ухмылками нелепыми, в глаза не смотрит мне и объявляет, что так мол и так, встретила друга старого своего, первую любовь и намерена принять его предложение расписаться и уехать с ним за границу…
– Ни фига себе, стерва, мать её !!! Да как она могла так кинуть Вас, Константин Михалыч! Что ж получается, поиграла и бросила? И не любила совсем? Разрешите-ка налью я, прям нервы одни мне сегодня с Вами, блин…
– Лёш, ты это, аккуратнее, утро уж на дворе, выветришься? Ну да ладно, давай ещё по одной… Ох, хорошо пошла, зараза!… Я, конечно, Лёха, тогда сразу по-быстрому и женился, на девочке одной, мама познакомила… Зачем? А хрен его знает! Что-то доказать себе хотел наверно… Но только ничего из этого брака не сложилось, живём как соседи, каждый сам по себе, у каждого своя биография. Даже детей у нас не родилось, Лёха! Хотя, может и к лучшему, что не родилось… А три года назад, Лёха, тяжело заболела матушка моя, ох тяжелооо.. Долго промучилась, рак её жрал, меедленно жрал, знаешь ли… с особым наслаждением жрал, которое присуще только самой поганой нечисти! Что я только не делал, чтобы сначала спасти её, потом чтобы облегчить её страдания! Сам понимаешь, связей в медицинской теме у меня предостаточно накопилось за многие годы. Вобщем, тщетны оказались усилия мои… Не захотел Господь… Так вот, умирала она у меня на руках, друг мой. Ну и решила передо мной исповедоваться напоследок. И … рассказала она мне, Лёха, как много лет назад уговорила Машу оставить меня, чтобы жизнь мне не «портить», так как из разных социальных слоёв мы с ней видите ли были, да в придачу на «актёрку» Маша училась… Конечно, мой папа – профессор, заслуженным человеком был, «трёшка» у нас на Фрунзенской имелась… А Машу мою бабушка одна воспитывала, с хлеба на воду перебивались… Да и ремесло Маша выбрала бл..дское, как мама любила выражаться…
– Ну, Михалыч…. Ну и история! Даже не знаю, что сказать… Ну и угораздило же тебя!.. Врагу не пожелаешь !… Ну и подсуропил я тебе подарок, и главное – в твою смену, блин! Вот ведь как сложилось! Вот ведь бывает как в жизни! Не знаю прям, что сказать, не знаю… честно…
– Ну да ладно, Лёха, смену мы с тобой с пользой отдежурили, ночь быстро пролетела. Сколько там? Без четверти восемь уже? Сходи, открой дверь… Сходи, новому дню открой… дверь… Сколько горя и потерь принесёт этот день… Никто пока не знает… Что, уже кто-то пришёл? С кем ты там разговариваешь?
– Да девушку на опознание трупа какого-то дознаватель привёз, зарёванная вся – смотреть страшно! Еле на ногах держится! Вас спрашивает она, по имени отчеству спрашивает… Видимо вопросы имеются лично к вам, вы же в курсе всего, что здесь происходит…
– Да… иду, уже иду… Кто меня спрашивал здесь? Да, здравствуйте! Да, я Константин Михайлович. А вы по поводу какого трупа собственно? Кого опознавать будем? Женщину убитую? С ножевым? Что ж… пройдёмте, милая девушка…. Ну вот, смотрите внимательно только, чтобы не возникло потом всяких… Что, узнали?….Вижу, вижу, что узнали… Вижу… Значит можно оформлять бумаги… Вы должны будете подписать кое-какие документы… Вы меня слышите? … Вы понимаете меня???… Бумаги нужно подписать Вам! Возьмите в руки себя в конце концов!!! Давайте слёзы на потом оставим, а? А то на похороны не хватит слёз… вдруг… Вам… Да, кстати, а зачем лично я Вам понадобился?
– ВЫ Константин Михайлович….? … Вы точно Константин Михайлович?
– Нуууу……По крайней мере до сегодняшнего утра был Им! А что?
– Вы….мой отец….
Про Аркадия
В ту весну Аркадий случайно поймал себя на мысли, что исполнилось уже двадцать пять лет, как служит он в сельской школе, учителем литературы… Из семьи городских интеллигентов, окончив университет, попал он по распределению, учить детишек в места далёкие, да так там и прирос. Много денёчков с тех пор утекло, а вот как был Аркадий сам по себе – одинок, нелюдим, скромен – таким и остался. Семьёй не получилось обзавестись, хозяйства не держал. Живущие по соседству селяне понятия не имели про уклад жизни его – в гости к себе он не звал, и кроме почтальона никто дальше калитки к нему не ходил. Исключением был разве что дед Василий, добрый десяток лет тому схоронивший свою жену и на этой благоприятной почве редко просыхающий. Именно после первого гранёного, влекло деда на прекрасное — о культуре поговорить, об искусстве, о науке, международное положение обсудить. Вследствие этого непреодолимо тянуло его к школьному двору, чтобы выловить закончившего уроки Аркадия и сопроводить его до дома, наслаждаясь беседой с «умным человеком – единственным, с кем в селе можно общаться»…
Май такой тёплый выдался тогда , солнечный, многоптичный! Такая нежность по всему краю! Такая благодать для души! В ту пору ворон чёрный зачастил на крыльцо к Аркадию. Прилетит, взъерошится весь, перья растопырит и давай кричать истошным голосом во всю глотку! Покричит, потаращится на окошко, душу взбаломутит и был таков… А там уж скоро бумага пришла из района, постановление, школу закрыть по причине малого количества учеников. То, малое количество, теперь должно было ездить на автобусе в школу городскую, за семь километров, ну или пешком ходить – это уж кому как. …Всех учителей, в том числе и Аркадия, за ненадобностью сократили…
На выходное пособие – понятное дело, зубы на полку. Стал Аркадий думать, как жить дальше. Нет, отчаяния на себя не зацепил. Земля к дому приложена, значит вырастить еду на ней можно, хоть занятие и непривычное для учительских рук. Решил он участок свой обработать, вспахать под картошку, ну и так, пару-тройку грядок обозначить для огурцов, для зеленушки. На тот момент ничего лучше, приемлемее для себя найти не смог, как пойти к местному батюшке, отцу Феодору и попросить культиватор ,на немного, на денёк всего. Может пришёл Аркадий не вовремя, может не под настроение попал, или молитву прервал невзначай, а получен был отказ от священника, дабы культиватор куплен на пожертвования прихожан, является собственностью церкви и передаче в третьи руки не подлежит – «мало ли что!»… Пришлось лопатой довольствоваться — ценой кровавых мозолей на ладонях, дней за пять, земля была ухожена и готова принять семена… Дед Василий, конечно, был неизмеримо восхищён действиями Аркадия, вследствие чего припёр ему поллитру самогона, лучка, капустки квашеной, да предложил отметить данный подвиг. И …Аркадий не отказал… Можно сказать, с радостью согласился…
Труд Аркадия радовал. С первыми лучами солнца впрягался он то в хлопоты по дому, то в работу на участке : копал, окучивал, полол, удобрял. Научился крутить банки с соленьями и доить козу, неизвестно откуда добытую дедом Василием. При появлении же излишков продуктов питания, Аркадий благополучно сумел договориться об их сбыте, здесь же, дачникам, за небольшое денежное вознаграждение. К завершению каждого дня душа его пела от гордости за проведённую работу! Пела душа, пела… Вот тут то оно и началось… Стал Аркадий эти песни души своей записывать, в рассказы перекладывать, в прозу значит… И неимоверная тяга к этому у него обнаружилась! В скором времени и дня не стало проходить, чтобы он хоть пару строчек, а не записал! Так и потекло….
В этой связи дед Василий стал чаще навещать Аркадия. Придёт, бывало , вечерком, и просит зачитать свеженаписанное. Сам не мог уже, зрение не позволяло. Читает Аркадий, а дед сидит на табурете, пыхтит беломориной, ногу на ногу закинув и слушает внимательно, чуть вперёд подав правое ухо… Дослушав до конца молчит с минуту — переваривает мозгами , а потом тряхнёт головой, будто муху отгоняет и прокряхтит по-стариковски : «Ну ты дал, сынок… Ну и рассказец… Сюжетик тока эвон нервный шибко! Но уж шо поделаешь – шо родилось, то родилось – обратно не засунешь! Понравилось мне, Аркашка, неча боле сказать, понравилось! Далеко пойдёшь, сынок!»
И решил Аркадий пойти далеко! И когда накопилась большая толстая тетрадь всевозможных сочинений, он выбрал оттуда лучшее, потратил три долгие ночи, переписывая всё это набело , и отправил на конкурс, в местную газету , заказным письмом. Ждать долго не пришлось, литературный труд был надлежаще оценен, опубликован и даже поощрён неплохим гонораром! Более весомого стимула для дальнейшего творчества и быть не могло!
Дела двинулись в гору. Аркадий был замечен на литературном Олимпе, периодически приглашаем печататься различными издательствами , и позитивно рецензирован самыми строгими критиками. В селе своём он стал узнаваем как писатель после шумного визита к нему журналистов из известной городской газеты. Они приехали двумя джипами, шумно брали интервью, щёлкали вспышками фотоаппаратов, нагнав тем самым удивление и недоумение у соседей.
После того начала захаживать к Аркадию Тамарка, продавщица из сельпо. Хоть женщина она былая яркая и смелая, но отвалилась от Аркадия быстро, поняв, что не того поля ягода она для писателя, что не выйдет у них ничего путного. Аркадий же в свою очередь не сумел забыть Тамаркины неправильные сдачи в магазине, хоть и молчал об этом всю долгую четверть века.
На фоне быстро разлетевшихся по селу слухов не заставил себя долго ждать и отец Феодор — появился он у калитки Аркадия как-то после полудня, предложив освятить недавно приобретённую старенькую Волгу и внести посильные пожертвования на ремонт храма… Аркадий не отказал…
Дед Василий с гордостью и пафосом рассказывал интересующимся дачникам про сельскую знаменитость. Правда на экскурсии к месту проживания народ не водил, чуял , что не понравится это Аркадию. Принимать на душу дед стал значительно реже, дабы не пропустить чего важного в своей теперешней общественной жизни… Так и было…
Однажды к вечеру возник Аркадий на пороге избы деда Василия. Посидели, поговорили, пригубили чуть, как положено, с огурчиком малосольным , и обратился Аркадий с просьбой. Надумал он отъехать в город , могилы родителей посетить, на денёк , не больше… Просил деда козу к себе взять на это время, приглядеть: накормить, выгулять. Договорились. Условились, что если успеет Аркадий вернуться вечерним поездом, ближе к полночи, то деда беспокоить не будет, животину свою утром заберёт… На этом и расстались тогда…
Вышел срок и наступило то утро. И озарён был рассвет его страшным заревом, чёрным удушливым дымом и высоким пламенем. То горел дом Аркадия… Когда селяне спросонок гарь почувствовали, хорошо он уже горел. Дед Василий, конечно же, сразу к пожару прибежал, шибко народ тормошил, чтобы тушили живее, чтобы пожарных вызвали. Большими нервными шагами передвигался он вокруг горевшего дома, вытирая слёзы, то и дело вскидывая руки свои и причитая : «Ох, да что же это такое! Ох, да как же теперь! Да как же оно случилось то! Да что ж теперь делать то?»… И самое страшное деду Василию было то, что никто ему не смог ответить, был ли Аркадий в доме на момент пожара ? Вернулся ли он последним поездом из города?
С той поры не один год сменился… А только приходит каждый день дед Василий на пепелище то, садится на скамеечку возле родного забора и сидит подолгу, за поводок козу подёргивая… Беломорину запалит, да то и дело через плечо себе косит, на огород Аркадия , будто ожидает чего-то там увидеть … Или вдаль уставится неотрывно, на тропинку, что от железнодорожной станции ведёт, и хрипит тихонечко: «Эх, Аркаша, сынок, хоть бы весточку мне дал, хоть бы намекнул как… Я б ужо тогда…»
