Пять мгновений Монтевидео
Последний день
Вот и настал этот последний день. Мы с мужем уезжаем из Монтевидео. Быстроходный катер уносит нас по Рио де ла Плата все дальше от берегов Уругвая. Коричневатые воды реки, названной испанскими завоевателями рекой серебра, соревнуются по широте с заливом. Наш катер фешенебелен до смешного: кресла в салоне туристического класса бирюзового цвета с полированными деревянными подлокотниками. Пассажирам выданы специальные бахилы, чтобы ходить по нежно—голубым коврам. Цены в кафе поражают воображение даже самого искушенного туриста: кофе в маленьком пластиковом стаканчике стоит пять долларов, вероятно, оправдывая стоимость салона. Карты не берут, и мы наскребаем последние песо и отдаем их с большим сожалением.
Итак, впереди два дня в Буэнос—Айресе. А позади — две с половиной прекрасных недели в Монтевидео. Замечательно медленные дни, которые тянулись, как и положено дням, когда никто не ведет им учета в календаре. В них было много солнца и человеческого тепла, музыки и чувств, о которых хочется помнить долго и ощущать на вкус и цвет, продлить их звучание. Счастливые мгновения, мгновения нашей общей и отдельно взятой жизни, мгновения Монтевидео.
Салют солнцу
Солнце всходило, когда я еще спала, и я ни разу не видела зарю, о чем теперь очень сожалею. В полдевятого утра оно уже нещадно светило, хотя до пика жары было еще далеко. У солнца была масса поклонников. По рамбле* с раннего утра бегали и прогуливались жители из близлежащих домов и отелей самых различных возрастов и типажей. Утром до десяти — дисциплинированные пенсионеры. После десяти — молодежь в хорошей спортивной одежде и проспавшие туристы. После двенадцати — самые стойкие атлеты, решившие тренироваться назло пеклу. После часа и до пяти — отъявленные самомозахисты.
Я относилась к особой группе языческого склада, так как начинала день салютом солнцу по всем правилам йоги на крыше нашего дома. К тому времени солнце уже прогоняло тень к высоченной стене соседнего отеля, где под навесом уютно кустились в горшках и вазонах вечнозеленые растения и кактусы. Дальше я всегда ждала того часа, когда солнце покинет нашу набережную и, завалившись за высокоэтажки гостиниц, начнет свой торжественный уход в западной части набережной. Туда к семи—восьми вечера съезжался, как казалось, весь город.
Машины парковались одной сплошной чередой вдоль шоссе на необозримой рамбле, а люди рассредотачивались группками по всему пляжу и зеленому парку с раскидистыми пальмами. С раскладными стульчиками, термосом и обязательным мате в чашке-калабасе — традиционным крепким зеленым чаем, что пьется долго и в компании. Долго — это значит пока не кончится кипяток в большом термосе, а он наливается маленькими порциями и пьется уже как крепкий настой малюсенькими глотками из металлического мундштука, поначалу обжигающего губы. Чашка переходит из рук в руки, в разговоре наступает пауза, потом он снова возобновляется.
Сидят и пьют мате семьи и парочки, друзья и новые приятели. Почти никто не пьет свой мате один. Это ритуал — когда с тобой кто-нибудь знакомится, тебе предлагают мате и смотрят на твою реакцию. Будешь ли ты пить с ними из одного мундштука? Признаюсь, что в мое первое посещение Монтевидео я несколько раз отказалась от этого щедрого предложения дружбы из соображений гигиены. На этот раз о гигиене было забыто, но, к сожалению, мате предлагалось редко.
А тем временем солнце уже было готово к своей кульминации. На всей широте горизонта было разлито его яркое оранжево-красное зарево, а само светило висело нестерпимо-ярким белым шаром над заливом и отчаянно слепило глаза. В тот вечер, как и в несколько предыдущих и последующих вечеров, мы пошли провожать солнце с Нелидой, тетей мужа, сухонькой и элегантной дамой. Ей восемьдесят три года, она всю жизнь прожила в Уругвае и большую ее часть в Монтевидео, в этом самом доме с чудесным видом на Рио де ла Плата, на крыше которого я каждое утро прославляла солнце.
Нелида, как всегда, нетороплива и изящно одета, на ее голове светлый ореол завитых за ночь локонов. Вот она взяла свою резную тросточку, накинула легкую кофту и, опираясь на мою руку, начала малюсенькими шажками спускаться с крутой каменной лестницы дома. Чтобы увидеть закат, нам надо перейти на западную часть набережной. Как и вчера, и позавчера, мы медленно идем по рамбле в сторону маяка, огибаем мыс и, не рискнув перейти шоссе с оголтело несущимися машинами, садимся на каменную скамейку напротив пляжа. Скамейка все еще хранит дневное тепло, но ветер уже сделал свое дело, и камень чуть-чуть холодит тело. Мы сидим молча: я почти не говорю по-испански и она не мучает меня разговорами. Но этого и не надо — ведь мы обе, не сговариваясь, участвуем в священнодействии: сидим и созерцаем, как солнце неумолимо скатывается туда, в другое полушарие.
Вот остаются считанные минуты, и под конец солнце стекает огненным потоком в море. «Ciao, sole!» — говорим мы почти одновремено и смотрим друг на друга с надеждой, что будут у нас еще дни впереди.
— Наверняка будут! — думаю я и начинаю строить планы на завтра.
— Наверное, будут? — читаю я в глазах Нелиды и обнимаю ее за плечи в ответ на ее немой вопрос.
Яркие конфетки облачков, нежно-розовые и золотые — это последний дар солнца, его красивый эпилог, его занавес. Мы встаем и идем домой рука об руку, но уже немного быстрее. На сегодня наше дело сделано.
* рамбле – наберережная
От жары до урагана
Жара наступала неожиданно. Как правило, накануне было ветрено, и к вечеру наш переулок превращался в сплошную продувную трубу, но ночью ветер успокаивался, и утром солнце набирало обороты быстрее обычного. На море была ослепительная гладь — ни ветерка — и столбик термометра полз вверх без остановки. В десять утра было уже выше тридцати градусов.
В один из таких дней мы, как обычно, пошли пройтись до ближайшего пляжа и уже через какие-то сто метров поняли, что совершили глупость. Раскаленная набережная поджаривала подошвы, а спасительные пальмы, казалось, подобрали всю свою тень и сами обмерли от жары. Ну не возвращаться же? И так перебежками между пальмами — до кафе с кондиционером. На табло — тридцать семь, и обратно мы уже пробираемся по соседней улочке под защитой деревьев и навесов магазинов. В тот самый день, наивно высунувшись из дома после восьми вечера, мы оказались в удушливых потоках горячего воздуха, который дул со стороны города и палил лица. На счастье, эта температура держалась не более двух-трех дней.
Дождей, настоящих тропических ливней, было несколько — они обычно случались вечером или ночью. Целый день палило и томило, температура зашкаливала все мыслимые пределы, и к вечеру собирались облака, сначала белесые, но уже низкие и плотные, потом синеватые, которые наползали с востока и погромыхивали над заливом и вдали над океаном. Вместе с порывами ветра, вселявшими беспокойство в уютно сидящие под пальмой парочки, долетали первые крупные капли дождя. Через какие-то пятнадцать минут эти капли собрались в веселый дождик, хотя это все еще было понарошку! Настоящий ливень, из сотен тысяч ведер, со всех сторон, стеной, разражался только через несколько часов. Небо то и дело озарялось сильнейшим синим заревом, как будто огромные стадионы одновременно зажигали свои прожекторы. Мокрая мостовая отражала это зарево, как гладь воды отражает небо в ясную погоду.
Ураган выглядел совсем иначе. В тот день было особенно пасмурно и неспокойно на небе. Низкие синевато-серые облака зависли тяжелой ношей над ближайшим парком и грозили вот—вот разразиться грозой. Порывы ветра крутили в воздухе сухие пальмовые листья и швыряли их на редкие запаркованные машины. На рамбле почти не осталось гуляющих, лишь я да несколько спешаших по делам рабочих, с опаской оглядываясь на тучи, торопились в укрытие.
Позднее в тот день мы навещали папу мужа в другом конце города. Небо затянулось сплошной пеленой и, когда мы уже были почти готовы проститься с папой и ехать дальше в следующие, запланированные на этот вечер, гости, раздался оглушительный раскат грома, и небо опрокинулось сплошной стеной воды. Так хлестало где—то с час, и вода бурными потоками текла по узкому асфальтовому дворику, не предоставляя нам какой-либо возможности выйти из дома. Папа все это время качал головой и гладил по голове свою собаку. В его прищуренных темных глазах за стеклами очков читалась легкая насмешка над нашей привычкой все планировать.
Закончилось это водное представление так же неожиданно, как и началось. Еще похлестало некоторое время, но там наверху уже выключали кран. Весь масштаб стихии стал понятен только тогда, когда мы сели в наш старенький, восьмидесятых годов «опель» и поехали через город. Улицы были залиты водой, местами сплошь, и все машины, включая нашу, в одно мгновение превратились в катера и корабли. Грузовые машины и автобусы стали кораблями — они гнали волны на встречные легковушки, которые мгновенно задраили свои окна и ныряли в эти мутные воды, иногда почти по крышу. Выныривали, отфыркиваясь мотором, и, казалось, пытались сохранить свое самообладание отчаянно работающими дворниками. Наш маленький «опель» выдержал испытание на пятерку — не захлебнулся, не заглох и под конец вечера выплыл к нужному дому на набережной.
Поздно вечером в новостях мы узнали о многочисленных пострадавших от урагана: людях, домах и деревьях.
Вечное танго
Мы привезли с собой музыку: мелодии, подобранные для танго-вечеров и сохраненные в списках Spotify на компьютере. Она там бы и осталась и в лучшем случае включалась бы в качестве фона по вечерам, когда мы оба копались в своей электронной почте. Но я решила включить музыку в рождественский вечер, когда в нашем домике с видом на Рио де ла Плата собралась маленькая теплая компания: тетя мужа, его папа, еще одна родственница — все трое очень преклонного возраста — и мы. Музыка должна была скрасить некую торжественную грусть, которая неизбежна, когда собираются два поколения, разделенные, помимо большой разницы в возрасте, странами и языком.
Принесенная в гостиную и занявшая свое место на кресле-качалке компьютерная музыка робко подала голос ритмичным и легким оркестром Osvaldo Fresedo, чем быстро подняла настроение нашей задумчивой публике. Последовавший за ним утонченный и классический мотив Carlos di Sarli, сдобренный сладким голосом Roberto Rufino, зажег озорные огоньки в глазах двух наших старичков: Нелиды и Вальтера — сестры и брата. Еда осталась нетронутой на их тарелках, но их руки орудовали приборами — это Вальтер вовсю дирижировал оркестром, а Нелида отбивала ритм ножом и громко подпевала сладкому Rufino. Даже старая—престарая родственница, которая почти ничего не говорила, тихонько качала головой в такт музыке.
— Боже! — подумала я. — Они знают все эти тексты! — На моем лице застыла широкая глупая улыбка, и я с восхищением слушала, как, немного раскачиваясь в такт прекрасной мелодии, Нелида и Вальтер исполнили танго Manana Zarpa un Barco, а после него изысканно-чувственный вальс Tengo Mil Novias с оркестром Enrique Rodriguez.
— Господи, какая сладость! — пронеслось в моей голове. Я обожаю эти мелодии и готова слушать их бесконечно! Танцуя их, я могу плакать про себя, так, от чистого счастья. Щемящие звуки банданьона и скрипки, этот бархатный голос, нежно грассирующий слова песен, всегда действуют на меня, как самое изысканное вино. Но здесь, в комнате с Нелидой и Вальтером, поющими мои любимые мелодии, эти ощущения были стократно усилены моей сопричастностью с их жизнью, в которой всегда было это чудное, бессмертное танго.
Juan D’Arienzo, король ритма, давал свои первые концерты на спортивной площадке в приморском городке недалеко от известного курорта Пунта дел Есте, где они тогда жили. Они танцевали и там, и в уютном ресторанчике морского клуба недалеко от нашего дома, иногда почти каждый вечер. Они влюблялись под грандиозного Aníbal Troilo, чей великолепный солист заставляет нас всех замолчать в восхищении. А изобретательный Osvaldo Pugliese придавал им смелости и вдохновения на танцевальном полу.
Мы сидели за рождественским столом уже третий час, а, может быть, и дольше. Вальтер время от времени слезал со своего стула и на коленях подбирался ближе к компьютеру, чтобы, щурясь через стекла очков, прочесть название мелодии в списке Spotify. Он до сих пор был удивлен, что столько прекрасной музыки может быть собрано в одном месте. А я пребывала в непрекращающемся восторге, что он знает и помнит так много мелодий и текстов!
— Чему ж тут удивляться? — сказал мне с улыбкой муж, тронутый моей взволнованностью, и нежно обнял меня за плечи. — Для нас это только танец, а для них танго — это молодость, любовь, самая счастливая пора их жизни!
От его слов мне сразу захотелось плакать, и я зашмыгала носом, вызвав добрый сарказм папы Вальтера.
— Не слишком ли сильно дует кондиционер? Не дать ли тебе кофту? — Он понимающе улыбнулся, и я стряхнула рукой слезы. Я знала, что он хорошо понимает меня и по-джентельменски поддерживает.
Уже давно отгремел фейерверк, все было выпито и съедено, а мы все сидели, теперь уже сгрудившись вокруг письменного стола, за которым раньше работал покойный муж Нелиды. На этот стол был перенесен из гостиной наш компьютер. Шел третий час ночи, и моя голова то и дело падала на грудь. Мы ждали такси, которое должно было развезти наших гостей по домам. Престарелая родственница давно похрапывала на диване в гостиной, а мы все еще слушали танго, уже в каком-то трансе.
Я полуспала, и мне снилось, что сам D’Arienzo играет для меня, а я, почему—то в кроссовках на босу ногу, танцую с Вальтером вальс на спортивной площадке с видом на море. Внезапно муж разбудил меня, надо прощаться — пришло такси. Я обняла Вальтера и немного задержала объятие, пытаясь представить, как бы мы с ним танцевали. Он очень высокий, и я поднялась на цыпочки. Его глаза так похожи на глаза моего мужа — в них сверкают те же веселые искорки.
— Adios, corazon! — сказал он мне, и мое сердце опять растаяло от счастья. Мне бы очень хотелось станцевать с ним этот вальс!
Встречи на Рио де ла Плата
Строго говоря, Монтевидео лежит на берегах реки Рио де ла Плата и одноименного залива, а не моря, как любят говорить местные жители. Рио де ла Плата — серебряная река — на самом деле названа так не потому, что колонизаторы нашли в ней когда—то серебро, а потому, что она широка и мелка как тарелка — созвучие с английским River Plate. Река протянулась на двести девяносто километров от места слияния двух других рек — Уругвая и Параны — до Атлантического океана.
Рио де ла Плата — самая широкая река в мире, ее максимальная ширина достигает двухсот двадцати километров, отчего она и зовется заливом. Коричневатая и мутная из-за своих многочисленных глинистых отложений вода реки никак не ассоциируется с морем. Несмотря на сомнительный цвет, вода эта пригодна для купания, особенно в те дни, когда ветер дует с моря и загоняет речную воду обратно в русло. В эти дни вода соленая и относительно чистая, что заметно по количеству купающихся на ближайшем к нашему дому пляже Поситос. Но я не шла туда — в такие дни я обычно купалась с расположенных неподалеку камней, круто обрывающихся в воду.
Мне очень нравился путь к этим камням — перейдя шоссе и рамблу, я всегда шла вдоль развесистых пальм, под которыми к десяти утра уже шла оживленная жизнь: здесь прятались от жары рыбаки и их собаки, пляжники с шезлонгами и обязательным даже в это время дня мате, бездомные на ковриках и картонках и приезжие, как я. Я шла и незаметно кивала им, воображая, что за истории они могли бы рассказать мне! Так, по выжженной траве я доходила до пляжа Наутилуса, спортивного клуба, в зале которого много лет назад танцевали танго Нелида и ее покойный муж. Там же, в маленькой пристани, стояла на причале и ждала их прекрасная Мери — небольшая элегантная яхта с тремя белоснежными парусами.
Мери смотрит на меня с многочисленных фотографий и картин в доме Нелиды. На этой яхте они с мужем проплавали более тридцати лет, в основном между Монтевидео и Буэнос Айресом и вдоль берега — до курорта Пунта дел Есте. Мери была продана много лет назад, и, что самое удивительное, она по—прежнему стоит на якоре в другой, дальней пристани, но уже без тех, памятных, парусов. Поэтому Нелида не может ее узнать.
Я иду вдоль пляжа и представляю себе, как Мери качалась здесь на волнах и ветер трепал ее паруса. По полуразрушенному приливом и разъеденному соленой водой каменному пирсу, уходящему в море на сто с лишним метров, я добираюсь до моих камней, или, вернее, каменного фундамента, служившего когда—то основой здания. Здесь каждый день собираются одни и те же люди из близлежащих домов, и мы уже узнаем друг друга и радостно говорим друг другу: Hola!
Это случилось в мой первый выход на камни. Был один из тех томительно—жарких дней, и я торопилась выкупаться до одиннадцати утра, чтобы избежать полуденного пекла. Подойдя к кромке последнего, обрывающегося в воду скользкого камня, я поняла, что здесь сразу глубоко, а, кроме того, коричневатая вода не позволяет рассмотреть, куда поставить ногу. Так бы я, наверное, и стояла в нерешительности, если бы две молодые женщины — одна помоложе, другая чуть постарше — не улыбнулись мне и не спросили, не нужна ли мне помощь.
Я не знаю, что именно они спросили, но я поняла их именно так, радостно кивнула и знаками объяснила, что боюсь спускаться в эту воду по камням. В ответ мне было протянуто сразу четыре руки и одни резиновые тапочки, чтобы лучше держаться на камнях. Так вот, опираясь на протянутую руку одной из них и слушая ее инструкции, я сползала с одних камней на другие и в конце концов бухнулась в мутную, но очень прохладную и освежающую воду
— Сегодня хорошо купаться! — сказала мне одна из моих новых знакомых, красивая длинноволосая Флавия, с благородными чертами лица и прекрасным английским. — Соленая вода из океана!
Ее молодая подруга, немного застенчивая, веснушчатая Габриэлла почти не говорила по английски и только улыбалась, чуть стыдясь своей металлической пластинки на зубах.
За какие-то полчаса в воде мы с Флавией умудрились поговорить обо всем важном в нашей жизни: откуда мы, чем зарабатываем на жизнь, кто наши избранники, есть ли дети и какие планы на будущее. Я всегда думала, что такие знакомства возможны только в поездах и самолетах, но оказывается, и в воде! Когда мы выбрались обратно на камни и продолжили нашу оживленную беседу, я знала, что Флавии сорок два года, она талантливая художница и дизайнер, жила много лет в Испании, одна воспитывает сына и встречается с русским аристократом, отпрыском княжеского рода Романовым-Франкетти!
— Он немного странный, — говорит Флавия, — очень переменчивый нрав. Это, вероятно, черта всех русских?
Слово за слово — наша беседа льется как будто мы знали друг друга много лет, и мы уже начинаем обсуждать смысл нашего земного существования. Я приглашаю Флавию в гости в Швецию, она радуется и говорит, что ее никто еще не приглашал в гости в другую страну во время купания в море. Я отвечаю, что это тоже черта всех русских.
Мы сидим на сухих и горячих камнях, я уже намазана лосьоном от солнца, одолженным у Флавии, но он не поможет мне — я сильно обгорю в этот день. Мате идет по пятому кругу, и в термосе заканчивается кипяток. Флавия и Габриэлла с тревогой смотрят на мои покрасневшие руки и плечи. Я пишу свое имя и телефон на страничке из альбома, одновременно показывая Флавии свои старые наброски. Все это напоминает мне далекое детство — то восхитительное чувство, когда хочется показывать свои сокровища, потому что появилась новая замечательная подруга, и наплевать на обожженные плечи и что мама уже три битых часа ждет тебя дома!
Наконец мы собираем свои вещи и быстро идем в сторону дома — нам по дороге — и по горячему песку и выжженной траве, бегом через открытое пекло — в тень высокоэтажек. Прощаемся, обнявшись как лучшие друзья, и обещаем друг другу встретиться еще раз.
Мы больше не встретимся в этот раз в Монтевидео, но спишемся в тот же день и будем стараться не потерять друг друга из виду. «Я буду ждать, когда ты вернешься!» — говорит мне на прощание Флавия, и я знаю, что вернусь сюда на Рио де ла Плата — в коричневатую реку, претендующую называться морем, где, как в далеком детстве, мне снова было дано испытать нежданное чудо дружбы.
Об авторе:
Вероника Габард (Тарновская) родилась 24 сентября 1963 года в Санкт-Петербурге. Закончила Лениградский Институт Точной Механики и Оптики в Ленинграде и работала инженером-теплофизиком до 1994 года. В годы перестройки сменила специальность на маркетолога и специалиста по рекламе. С 1998 года проживает в Швеции, в городе Лунде.
В 2002 году закончила магистратуру в Лундском университете, а в 2007 году — защитила докторскую диссертацию. Работает лектором по международному бизнесу и ведет исследования в Швеции и развивающихся странах. В 2013 году стала доцентом. Литературой увлекалась всю жизнь, но прозу и стихи начала писать недавно. Эти произведения — ее дебют.
