Сибирячка
Эхо войны
Рассказ-быль
– Морозов боитесь, а ещё сибиряки, – выговаривала нам Наташка, в очередной раз собираясь на стройку. Натягивала огромные валенки до колен, шапку-ушанку, доходящую ей почти до самых глаз, и облачаясь в овчинный тулуп.
Группа, в которой мы все работали, курировала строительство железнодорожного моста, и зимой ехать на стройку желающих особо не находилось. Наташка была палочкой-выручалочкой. Никогда не отказывалась, свято веря в необходимость там инженерного присутствия. Хотя инженер-то она была совсем молодой, впрочем, как и все мы в этой проектно-конструкторской группе. Институт наш тогда, в середине семидесятых, только создавался, а отрасль ощущала большую потребность в кадрах. Поэтому нас, вчерашних студентов, первых выпускников с конструкторскими дипломами, было среди приглашенных специалистов немало.
Отсутствие Наташи в отделе как-то сразу ощущалось. Человек она была неугомонный, импульсивный и поэтому заводила среди нас. Весёлая, общительная, в любой компании своя. Особенно её любили за артистичность. Когда она первый раз выступила на нашем молодёжном вечере, многие ахнули:
– Да это ж настоящая артистка!
Синеглазая, смуглая, черноволосая, тоненькая и гибкая, она танцевала на сцене тогда какой-то итальянский танец. И костюм, который она сама себе сшила, угадав в нём все нужные краски и оттенки, удивительно ей шел. А в танце он так весь искрился и играл, сливаясь с её движениями, что, глядя на это явление, даже и не верилось, что танцует этот зажигательный танец далёкого нам народа сибирская девчонка и даже не актриса, а просто девушка из нашего отдела.
Многие, не знавшие её историю, говорили даже, что её место на сцене, а не среди наших скучных чертежей и схем. Но она только отшучивалась, говоря, что этот дар у неё национальный и что на её второй родине все так танцуют, да ещё и поют.
А было у нашей Наташки действительно две родины…
Отец её, Иван Андреевич Пагожин, инженер-строитель, получив в конце 41-го года в один день сразу две похоронки на своих старших сыновей, добровольцем ушел на фронт. С боями дошел до западных границ, воевал в Венгрии, Югославии. Конец войны встретил в горах Италии, в партизанском отряде. Сюда его, раненого и в беспамятстве, вынесли с поля боя итальянские сопротивленцы.
Со многими людьми свела его судьба в партизанском отряде. Обычаи многих народов он там узнал, ведь был тот отряд прямо интернациональным. Воевали вместе против фашизма чехи и поляки, венгры и румыны, югославы. Но больше всех было, конечно, итальянцев. Они гордо называли себя гарибальдийцами. Каждый попал в отряд по-своему, но дрались все они с общим врагом дружно и отчаянно, ненависть у них к фашистам была одна.
Однажды передовая часть их отряда была выслежена и окружена карателями. Партизаны приняли бой. Рядом с Иваном отстреливался молодой итальянец Антонио. Только накануне он с женой и маленькой дочкой попал в отряд, когда партизаны нашли их, прятавшихся в лесу от карателей. Всю их деревню фашисты за помощь партизанам сожгли, только они и смогли убежать.
Бой завязался долгий. Каратели отступать не собирались, и, несмотря на отчаянный огонь партизан, обступали их ещё более плотным кольцом.
Пагожин, ведя свой счёт с фашистами, стиснув зубы, строчил из своего автомата, не замечая, как гибнут рядом товарищи, как рядом с пулей в сердце упал Антонио. Но вдруг он услышал детский плач и, словно очнувшись, оглянулся. Неподалёку от него кричал ребёнок, потому что молодая итальянка, жена Антонио, закрывая собой дочурку от пуль, была убита.
… С крохотной девчушкой на руках выходил Иван Андреевич из окружения. Фашисты отстали, захлебнувшись партизанским огнём. Дорогая цена была у этой маленькой победы. Много полегло их товарищей. Но жизнь продолжалась, ставя новые неожиданные задачи, и надо было спасать ребенка. Ох и тяжелая это была обуза.
– Да только где наша не пропадала, – утешал себя Иван Андреевич, скручивая ей из хлеба да куска сала, всего солдатского богатства, соску. И девчушка, видимо, чувствуя свою беду, сосала его угощение и не кричала.
– Сколько ж тебе годков-то? –гадал Пагожин, разглядывая малютку. – Ну, судя по зубкам, годика полтора, может, чуть более. Беда-то какая – сирота совсем, – вздыхал он, доставая чистую одежонку из вещмешка, что прихватил из-под мёртвой матери.
Десять дней плутал Пагожин на руках с малышкой в лесу, медленно поднимаясь в горы, ища выход к партизанам. Стояла весна, и Альпы были покрыты разноцветным ковром ароматных цветов. Яркие головки красных маков, синеющие глазки васильков. Разноцветье трав украшали и белоголовые желтоглазые ромашки. Они напоминали ему его сибирские просторы, поля и луга, которые тоже пестрели этими цветами. Разве что здесь они были покрупнее. И порою ему на их опасном привале чудилось, что вот сейчас, стоит только спуститься с этого пригорка, покажется сопка, за которой его дом, где, как и раньше, когда после долгого отсутствия ждёт его жена Маша с тремя непослушными мальчишками, его сыновьями. А младший Игнатка спросит, как обычно: «И что ты, папка, нам привёз из командировки, какой у тебя сейчас гостинец?» Пагожин покажет эту маленькую девчоночку и скажет: «Сестричку вам».
Решение удочерить девочку пришло само собой. А как же – здесь он ей отец и мать. Уже и привязался к ней. Смышлёная такая, красивая, ишь, кудрищи какие чёрные из кольца в кольцо. В том, что его семья примет её как родную, он и не сомневался. Они с женой всегда мечтали о дочке, а теперь, после гибели двух старших детей, тем более.
Но этот сладостный мираж проходил, и Иван шёл дальше.
Мысли такие и воспоминания о семье не давали покоя Пагожину и во сне, хотя и не спал он все последние годы, а только ненадолго забывался. Своё горе сделало его суровым, замкнутым, молчаливым. А тут столько и чужого вокруг повидал, столько смертей пережил, теряя верных товарищей. И теперь, словно очнувшись среди этой нарядности и красоты весенних Альп, неся на руках ребёнка от смерти, наверх, в горы, к друзьям и соратникам по борьбе за жизнь и свободу, как бы оттаял. И как же хотелось жить! Ведь конец этой проклятой войне чувствовался уже во всём. Фашисты совсем озверели, а сделать ничего не могут. Агония у них. Правда не за ними, это уж точно.
– Надо выжить во что бы то ни стало и спасти эту маленькую кроху, – давал себе задание солдат. И нёс ребёнка, оберегая от опасностей, и берёг как мог. «Но всё же где взять еды?» – думал Иван, поглядывая на тающую соску из сала…
А тут… сам случай сжалился над ними и послал кормилицу – козу. Бедное животное, спасаясь от стрельбы, тоже пряталось в горах. Солдат сумел её поймать и, привязав, подоить. Напоив из фляжки ребёнка молоком, Иван повел за собой спасительницу на поводке. Она и не сопротивлялась, по-видимому, сразу признав в нём хозяина. Вела себя послушно, где надо – пригибалась, где надо – пряталась за кустами. Обстановку понимала. И сколько же было в его адрес восторгов и похвал, когда он однажды появился в отряде живой и невредимый с ребёнком на руках, да ещё и с козой! Ведь его уже считали здесь погибшим. Партизаны, гонимые карателями, плутая и заметая следы, поднялись в горы.
После победы Иван Андреевич вместе с Наташей, так он её назвал, поехал домой в Сибирь, на Иртыш. Представлял, как обрадуется и удивится жена, увидев такой трофей. Но дома ждала беда. Пагожин, находясь в партизанском отряде, долго не имел сведений от родных и не знал, что жена Маша, простудившись на посевной, умерла от воспаления лёгких ещё в начале сорок четвёртого, а младший сын Игнатка, которому едва исполнилось семнадцать, похоронив мать, сбежал на фронт. Больше о нём никто из соседей в их станице ничего не знал…
Так и остались эти два одиноких, обездоленных войной человека одни в большом пустом доме на самом берегу Иртыша.
Но жизнь снова звала вперёд. Пришлось вызвать тётку из Иркутска, которая и стала растить дочурку. Пагожин опять работал на строительстве, много ездил. И, приезжая, замечал, как растёт девчушка. Вот уже и бегает вовсю, а вот и папкой его зовёт…
Спустя время пришла и в их в дом радость. Вернулся с войны Игнат. Пришел однажды и встал таким красавцем в дверях, косая сажень в плечах.
– Ай да воин, ай да молодец, ну и возмужал, да и грудь в медалях! – радовался отец.
– Воевал на востоке, потому и задержка вышла, – пояснил он отцу.
Встрепенулся тогда Иван Андреевич, помолодел даже. Снова стал строить мосты, много ездил по Сибири. Но всегда стремился домой, где ждала семья.
Прошли годы… Игнат работал и учился, плавал машинистом на теплоходе по Иртышу, перевозя пассажиров и лес. Всегда и во всём опекал свою сестрёнку. Дружба и взаимопонимание между ними было удивительное. Такие разные: он типичный сибиряк, высокий, здоровый, русый, по характеру степенный, она вся противоположность – тонкая, изящная, зажигательная брюнетка. Пришло время, Игнат женился, обзавёлся детьми и так же, как и отец, растил трёх сыновей.
Наташа окончила школу, институт. Теперь вот уже самостоятельный человек, инженер. Рассказы её об отце всегда были полны восторгов и редкостного обожания. Благодаря им мы все знали, как воевал он здесь, в Сибири, ещё в Гражданскую против белочехов, как наградило его командование именной шашкой, как он, сын бедняка, выучился на инженера, где и какие мосты строил, и как она, Наташка, пошла по его стопам.
… Как-то в субботу молодёжь нашего бюро отправилась в двухдневный поход за город. Расположились в палаточном лагере на берегу Иртыша. Стоял знойный июль, и солнце пекло так, что всё вокруг парило и изнывало от жары.
Мы лежали вдвоём с Наташей на белом от ромашек лугу. Пахло скошенной травой. Сквозь белые головки ромашек проглядывали голубые глазки васильков. И от разноцветной нарядности поля кружилась голова. У русского человека есть представление, что такое вот поле и есть Россия, Родина. И вдруг мы, не сговариваясь, в голос запеваем: «Русское поле, я твой тонкий колосок».
– Ты знаешь, – неожиданно признаётся Наташа, – я часто вижу один и тот же сон – Италию. И вижу так явно, словно бы я там была. И особенно море, синее-синее, и чайки над ним… А я ведь там никогда не бывала. Отец, правда, часто рассказывал мне о тех краях, не скрывая моего происхождения. Долго надеялся найти моих родных, он к этому относится свято. Много раз просил в письмах друзей-итальянцев, товарищей по отряду, искать их, делал запросы, но всё безрезультатно – война. Деревню, откуда бежали мои родители, фашисты полностью с её жителями уничтожили. И больше следов не находилось.
– А ты не клянёшь судьбу за то, что она так круто изменила твою жизнь, перенесла отчий дом за тридевять земель?
– Да нет, это ведь всё война. Сколь судеб перекалечила, и не счесть. А тогда, после неё, голод и разруха, в какой бы приют меня определили, кто знает. И что бы со мной вообще было, пусть и в Италии. А отец! Такой человек! Не захотел меня в приют отдать. И ведь он не только меня спас, но и столько сил вложил, чтоб я выросла такой вот счастливой и, сами же говорите, солнечной! И теперь я настоящая сибирячка. Изъездила с ним всю Сибирь вдоль и поперёк, выросла здесь. Так же, как он, влюблена в эти края. За их необъятность, величие, за широту души живущих здесь людей. А в Италии я обязательно побываю. Приглашает товарищ отца по отряду, он меня, оказывается, даже помнит.
Наташка вдруг срывается и весело бежит в высокую траву с ромашками, приминая и собирая их на ходу.
– Тебе пришлю оттуда открытку с видом Венеции или Рима! – кричит она.
Подул слабый ветерок и принёс небольшую прохладу и ещё обрывок нашей студенческой песни, которую распевал где-то неподалёку Наташкин приятель Андрей:
– …Наташка-Наташка, ей-богу, не вру,
Ты словно ромашка стоишь на ветру.
Я верно подметил с весны до весны –
Все ветры на свете в тебя влюблены…
И снова всё стихло. А наверху где-то высоко-высоко стояло голубое небо без единого облачка. Казалось, что нет границ, что везде этот покой и величавая тишина, и что их ничто и никогда не может нарушить.
С последними лучами солнца мы медленно бредём босиком по тёплому песочку тропинки к нашему лагерю. Справа от нас плотная стена тайги – то густая, непроходимая и от этого суровая, то повеселевшая белоствольными берёзками.
Наташа напряженно вглядывается в лес.
– Я вот тебе про свой сон рассказывала, – говорит она, – так вот он всегда плохо кончается. Будто бы бегу я по такому же лесу и в меня стреляют. И эту стрельбу я так явно слышу! В детстве просыпалась от своего крика, прижималась к отцу и плакала. Страшно очень было…
Всю дальнейшую дорогу мы бредём молча, каждая думая о своём. Наташка с большим букетом ромашек, сама похожая на ромашку, такая же солнечная и лучистая, думает, наверное, о своей второй родине, где она никогда не бывала, и вспоминает отца, который её спас и воспитал как родную. А мне, родившейся уже после войны, прозвучавшее сейчас её далёкое эхо словно бы говорило: и как же нам надо беречь мир, чтобы детям больше не снились такие страшные сны о войне!
Об авторе:
Светлана Ангарская, публицист, писатель, сценарист. Окончила факультет журналистики МГУ имени Ломоносова, работала в центральной прессе, на радио и телевидении. Ее всегда актуальные репортажи, интервью, корреспонденции звучали в программах радио «Маяк», «Радио России», а также в телепрограмме «Время».
В последнее время много путешествует. Впечатления от поездок в разные страны и континенты она старается отобразить в своих произведениях. Ее герои – люди разных национальностей и профессий, но объединяет их одно – любовь к жизни и страстное желание понять и выполнить свое предназначение на этой земле.
