У Медвежьей горы
День разгулялся по-весеннему яркий, пронзительный и теплый. Казалось, бездонная синева неба и все земное тянула за собой ввысь. Улыбчивое солнышко весело катилось золотистым колесом к своей горке. А на Медвежьей скале замшелые вековые пихты макушками прокалывали и раздирали на мелкие пушистые клочья одинокое белесое облако. Андрей Амосов вез жену и дочку на дальнее отцовское зимовье, где они еще не бывали. За десятки верст от Байкита. Каменистая верхняя дорога, вьющаяся змейкой по гористой тайге, во всякую погоду служила ему добрую службу. Нижняя, мягкая и более близкая, утопая в талых водах и грязи, была недоступна и уазику, грозясь засосать по капот. А эта уже выбрасывала из-под его быстрых колес глинистую красноватую пыль. Внизу виднелось большое, вытянутое с юга на север сосновое болото, излюбленное глухариное поместье. «Запаздываю с охотой. Мои влюбленные красавцы, небось, вдоволь напелись, наплясались. Бывало, к этой поре и мы с отцом вволюшку душу отводили, днюя и ночуя на токовищах. А тут – работа, работа…
Лихорадит нонче буровую. То одно у них, то другое. Из-за нелетных погод запаздывали вахтовики. А местные должны их, видите ли, выручать. Замучили с подменами. Буровую, как дитя, не бросишь на кого попало. Узнав о годовщине гибели отца, бригадир дал три денечка. Вот и успевай, как хочешь! Отмечай день памяти и токуйся! Хотя, понятно, не ради охоты еду. Она на сей раз – дело попутное. Наговорюсь опять с отцом… Буду крутить и крутить калейдоскоп его и моей жизни». Подъезжая к пихтовому яру, остановился. Сколько бы тут ни ездил, а проскочить мимо не мог. Оля с Настёной вышли из машины и тоже от красоты обомлели – этой неотразимой, завораживающей картины изумрудно-голубого эвенкийского океана. Простерся он безбрежным разливом на все стороны света. Жена с дочкой видят это чудо впервые. Андрей же старался бывать здесь реже, чтобы глаз не привыкал и сердце всякий раз ликовало, праздновало. Желанное, жданное-пережданное должно случаться редко. Тем и дорого!
Шумное семейство долго восторгалось изумрудными зайчиками, скачущими в игривых радужных лучах над парящей, плещущей волнами тайгой. Ее величие, вобравшее суровость древних причудливых скал, таинственность недоступных ущелий, вековой сумрак непроходимых распадков и бесконечный перезвон мелких безымянных речушек, завораживало, обновляло и укрепляло душу, снимая с нее усталость от долгой северной зимы. Лишь белые островки поселков жемчужинами окаймляли то слева, то справа берега глубоководной Подкаменной Тунгуски.
С высоты яра хорошо были видны стройные, стремящиеся в небеса красноствольные сосняки, нежные светло-зеленые лиственницы и матерые темнохвойные кедры. Тайга пленила и заманивала в благодатные лесные дебри.
– Папа! Это все твое?!
– Наше, Настенька, эвенкийское. Загляденье-то какое! Аж глаз печет и слепит. Отогревается матушка, теплеет. От небушка – голубая, а от хвойников – зеленая. Вдыхает жадно щедрое солнышко и легким туманом дымится. Видите, как марева колышутся и бьются о горизонт! Тунгуска – вся в белых бурунах – пестрой лентой вьется по низинам и взгоркам. А то, смотрите, полетела вдруг голубой стрелой к милому своему, Енисеюшке! С даром чистых вешних вод… Ну, любы-голубы мои! Омылись весенней свежестью, надышались ветра вольного – и на коня! Дела ждут. Охота.
Настеньке недавно исполнилось четыре года, и ее впервые везли в тайгу. Она всю дорогу торопила отца.
– Едешь, папка, как деда Вэнко на собаках!
– Ты же любишь на лайках кататься?
– Так это на стойбище, по тропинкам! А тут хочу поскорее увидеть зимовье деды Вани. Ты помогал строиться, правда?
– Помогал. Давно это было… Тогда мы с мамой Олей еще не нашли тебя под елочкой.
– А говорил, аист принес на крышу!
– Да-а-а?! Что-то я напутал. Нет-нет! Все-таки под елочкой, в жарках. Ты знаешь такой таежный цветок?
– Знаю-знаю. И деда Вэнко, и ты привозили нам с мамой букетики. Они как магазинские розы, только во сто раз красивее.
– Точно, дочка! Ты похожа на них. Такая же яркая, на тонких ножках…
Увидев избушку издали, Настя захлопала в ладоши, подпрыгивая на заднем сиденье легким мячиком.
– Я первая, первая нашла ее! Знаю! Деда Ванина!
Выгрузив свежие запасы продуктов и всякую бытовую мелочь для сезонной охоты, Амосовы дружно поделили, кому и что предстоит сделать. Маме Оле – прибрать и обогреть избушку, приготовить обед. Папе Андрею – все остальное, а Настеньке – насобирать два букета цветов: маме и на обеденный стол.
Малышка первой принялась за работу. Она весело бегала вокруг зимовья, крепко держа в кулачке букетик недавно вылезших из-под снега пушистых фиолетовых подснежников.
– С корнем, дочка, не рви. Им больно! Ломай стебельки. Тогда цветочки будут расти тут много лет. И твоих деток дождутся.
– Пап, а я скоро женюсь на Косте Расторгуеве. Он хороший. Мне конфетки в садик приносит.
– Ай-я-яй, Настя! Тебе же доктор запретил есть сладкое! Вот матери расскажу – отшлепает! И с женитьбой не торопись! Мала еще!
– Так у нас в садике все женятся!
– Ладно, занимайся делом! Потом поговорим.
Андрей отгреб от избушки старую хвою и прошлогодние, наломанные ветром ветки, вмерзшие в прозрачные бляшки подтаявшего льда. Не спеша, принялся разбрасывать не обогретый в тени пористый наст. Он неприступной горкой топорщился под раскидистыми нижними ветками стоящих неподалеку от зимовья сосен. На их вековых стволах и был устроен лабаз для провианта, охотничьих и других припасов. Здесь же хранились рулоны бересты. В любую непогоду она помогала вмиг растопить кормилицу и спасительницу от холода – буржуйку. Андрей не раз использовал берестяные скрутки вместо факелов в кромешной темени на токовище.
– Пап! Смотри, а там медвежатки!
Громко вскрикнула восторженная Настя и подбежала к отцу. Размахивая подснежниками, она показывала ими на косогор и тянула отца к медвежьему семейству.
Андрей едва удерживал ее. Подняв на руки, крепко прижал к груди.
Неподалеку, в двухстах шагах, вдоль косогора давно лежало поваленное ураганом дерево. Амосов часто наблюдал за ним. Отшлифованные до белизны корни издали напоминали множество человеческих рук, в немой мольбе и нетерпении простертых к небесам. По стволу с расщепившейся, свисающей клочьями корой бегали, играя в догонялки, кувыркались и тузили друг друга два годовалых медвежонка. С подветренной стороны, греясь в теплых лучах полуденного светила, стояла, слегка покачиваясь и томясь, матерая медведица.
– Туда нельзя, дочка! Их мама не любит, когда к ее деткам подходят люди.
Андрей спокойно, без резких движений, чтобы не привлечь внимание медведицы, направился к зимовью.
– А ты, папочка, сам рассказывал сказку про девочку Машу, которая жила у медведей и даже съела у маленького Мишутки похлебку!
Недоверчивый тон дочери предвещал серьезный разговор. Отцу ничего не оставалось, как приготовиться к защите.
– А вот и нет, дочь! Девочка вовсе не жила с ними, а просто заблудилась. Бродила одна по лесу и набрела на медвежий домик. Дедушка Лев Толстой хотел рассказать Машеньке и всем детишкам, как живут эти умные и добрые животные.
– Почему же мы убегаем от них, если они добрые?!
Она вырвалась из объятий отца, спустилась на землю и снова попыталась бежать к медвежатам, громко взвизгивающим и мычащим от удовольствия у сушняка.
– Настя, послушай и постарайся понять: все сказки начинаются и заканчиваются в детских книжках. Они живут там. В сказках люди разговаривают со зверями и птицами. И те отвечают им человеческим голосом. Так они общаются, как мы с тобой. Люди хотят, чтобы всем было хорошо. В сказках они дружат с медведями. Но в настоящей жизни не всегда так получается. В тайге человек и медведь, если они умные и желают добра, стараются не встречаться. Просто близко друг к другу не подходят. Хотя медведь действительно умный зверь, но осторожный и мудрый. Помнишь, мы смотрели медведей в цирке? Там они – ученые. Дяди учат их общаться с артистами и детками. – Настя утвердительно кивнула головой. – Но в тайге живут и плохие медведи. Мы же с тобой не знаем, каких встретили, правда?
Настя молчала и думала о чем-то своем.
– Давай сходим к ним, узнаем. Может, наши – добрые?
– Нет, доченька, сейчас пусть медвежатки поиграют без нас. Видишь, как им весело! Да и в сказке медведи очень рассердились, когда увидели, что в домике побывал кто-то чужой. Помнишь: сломал стульчик, смял постели. Мишутка даже хотел укусить за это Машеньку.
– Вот и неправду написал дедушка Лев толстый!
– Настенька, не «толстый», а Толстой. Великий русский писатель. Повтори!
– Дедушка Толстой – наш большого роста писатель. А я говорю дедушке Лёве, что медведи так не живут и на людей не сердятся!
Ее личико обиженно кривилось, и черные бусинки глаз покрылись влажным перламутром.
– Нам Галина Ивановна говорила, что наши медведи – самые лучшие и добрые! Живут и спят в берлоге. Похлебку не варят, у них нет печки, а кушают ягоды и мед. – Настенька из-за возникших противоречий в ее маленькой головке недоуменно и испуганно смотрела на отца, не понимая причины его нарастающей и как-то передающейся ей тревоги.
– Пойдем-ка, Настёна, к маме. Заждалась нас и, наверное, приготовила что-нибудь вкусненькое!
Он оглянулся на медведицу, которая, как ему показалось, уже обнаружила их.
Андрей посадил на плечи дочь и зашагал к зимовью. Та всем хрупким тельцем извивалась в поддерживающих ее руках отца и, оглядываясь, махала медвежатам.
– Пап, зачем дяди в книжках рассказывают неправду! И дедушка Лев тоже. Напиши ему, чтобы он так больше не делал!
Настенька горько расплакалась.
Видя спешное возвращение мужа и слезы дочери, Ольга забеспокоилась.
– Что случилось?!
Андрей мимикой показал ей, чтобы та замолчала. Раздев малышку, вытер рукавом рубашки ее горючие ручейки и усадил за столик.
– Предлагаю, мама Оля, напоить нас вкусным чаем. Хотим варенья с горкой и сладких пирожков, – он, как ни в чем не бывало, весело, беззаботно высказал их с дочкой пожелания и принялся помогать жене. Пыхтящий, ухающий и подпрыгивающий на раскаленной печке чайник источал запах сочных веток таежной смородины. По особому случаю, Ольга насыпала в берестяную вазочку любимых дочкиных конфет «Мишка на севере». И Настенькин мир сразу заискрился радостью.
После чаепития она без умолку болтала с мамой, разбирая пакеты привезенных из дому игрушек и вприпрыжку разнося их по углам и лавкам избушки.
Воспользовавшись подходящей минутой, Андрей заторопился в лес, якобы за валежником. А сам, чтобы не насторожить дочку, незаметно снял с крючка заряженный карабин и вышел. Спрятавшись за пихтушкой, растущей в метре от двери зимовья – пожалели тогда с отцом срубить ее, чуть подросшую, – стал наблюдать, как ведет себя медведица. Та отвела медвежат от поваленного сушняка ближе к косогору. Но еще хорошо было видно, как два неугомонных шоколадных мячика скакали вокруг нее.
«Вот и умница! Нечего нам выяснять отношения при детях».
Пока Андрей отсутствовал, Настя успела сообщить матери о «медвежатках и их большой маме, которые хорошенькие и дружат с человеками». А мама Оля, зная ее бесконечные фантазии, из добрых побуждений – предостеречь дочь – вкратце рассказала ей печальную историю, случившуюся недавно с парнями из их поселка. Через неплотно закрытую дверь Андрею был слышен их разговор. И он огорчился: «Нельзя же бесконечно травмировать психику ребенка! Особенно этим ужасным и редким случаем!»
Осторожно, прячась за деревьями, оглядываясь по сторонам и вслушиваясь в монотонный гул тайги, Андрей направился в сторону медведей. Дойдя до сушняка, по-стариковски радующегося еще неостывшему на его стволе горячему следу резвых медвежат и их захлебывающемуся от веселья дыханию, увидел, как они с треском и ревом кубарем катились вниз по косогору и скрылись за прибрежными кустами ивняка. Постоял, покурил. Неспешно взвел курок и, облокотившись на распростертые сучья-руки, замер, всматриваясь до рези в глазах в неприступную стену утопающего в собственной золотой пыльце соснового бора. Но ничего подозрительного не обнаружил.
Проснувшуюся для новой жизни тайгу наполняли все тот же хор радостно щебечущих птиц, шорох легкого, игривого ветерка да нарастающий рокот самолета.
«Теперь уж переплыли реку, а за нею – малинники. Прошлогодняя ягода осыпалась и в земле растворилась, так хоть молодые листочки пожуют. Тоже кушанье. Там и лосиных троп не считано… Славненько, умница! Если и вернется, то не раньше осени понежить медвежат еще одну спячку под горячим мамкиным брюхом. Завтра же постараюсь отыскать ее берлогу. Где-то неподалеку. Заодно глухариные гнезда проведаю. Скоро самки крепко усядутся на них. Беспокоить – ни-ни! Испугаются, слетят с гнезда – и на вольные хлеба. Этим высиживание и закончится. Эх! Скорее бы на токовище. Но раз уж привез своих любимых глухарочку с глухаренком, придется подождать. Прежде покажу им тайгу весеннюю. Ни в каком кино такой отрады не видывал…»
Прошлой осенью Андрей вымолил две недели отгулов и уже сидел в уазике, грея мотор, когда к нему подошли Тарасов и Тузукин, городские вахтовики-собригадники. Стали проситься в таежную глухомань, показать им токовище, взять с собой на глухариную охоту.
Не хотелось Андрею терять время на них, устраивать охотничий ликбез. Но те настойчиво умоляли, и он согласился. Привез на токовище. Все, что сам знал, рассказал и показал.
– Не спешите, парни, стрелять. Вдоволь наслушайтесь глухариных трелей. Когда еще выпадет вам, да и выпадет ли вообще, такое счастье послушать их вековой давности репертуар! Изначальные аккорды самцов – это что-то вроде четких и раздельных «тэке… тэ-ке». Потом непередаваемые звуки начнут сливаться в короткую трель и… точение: «Скжищи-скжищи-скжищи!» Это и есть их миг божественного, страстного забытья… и глухоты перед безжалостной пулей. Но не будем о грустном. Слушайте глухаря сердцем. Сердцем же запоминайте неподражаемую и так волнующую настоящего охотника песню.
Над токовищем сгущались сумерки. Урман становился темнее и тише. Только чернозобый дрозд нет-нет да и затянет свое немелодичное щебетание, прерываемое трескучей позывкой «ка… ка».
Впереди короткая ночь. Неподалеку от тока разбили палатку. Андрей разложил уютный «токо-костерок». И потянулись тихие беседы за травяным чаем до трех ночи. Но чуть посерело небо, и сразу ёкнула, встревожилась охотничья амосовская душа:
– Ну, мужики, ружья за спины и – вперед!
Они гуськом, крадучись, направились к центру токовища. Услышав нарастающий свист за спиной, Тарасов остановился и боязливо спросил у Андрея:
– Что это?!
Тот чуть слышно, нервно ответил:
– Молчи ты! Говорил же – ни звука! Глухарь летит.
И тут же, обернувшись на лопотание крыльев, увидел красавца самца. Следом за ним пролетели над их головами второй, третий. Потом пятый, седьмой…
«Славненько натокуемся!» Порадовался бывалый охотник. Самцы разлетались по разные стороны и ныряли в густую крону деревьев. Дойдя до места, Андрей услышал первые звуки, скорее напоминающие негромкое щебетание пичужки, чем запев царственного глухаря. И вот уже трели одна за другой выстраивались в стройный мелодичный ряд, несущийся над кронами сосен и настойчиво зовущий на токовище долгожданных подруг – кополух.
Чуть поодаль раздалось уже четкое хоровое глухариное пение нескольких самцов, все учащающееся, сливающееся в стройную страстную мелодию. И вот уже она без остановки переходит на собственно песню, более нежную, пятиколенную «чи-чи фша». Парни рвались к одиночным соснам, намереваясь делать подскоки, но Андрей удержал их, грозя кулаком. И только в первых лучах разгорающейся над тайгой зорьки отпустил торопыг от себя. А сам, затаившись в схроне, продолжал сливаться с реликтовой симфонией токовища.
Прошло время, и уже реже, реже стали заливаться глухари трелями. Андрей, прислушавшись к солисту на кружевной лиственнице, сделал несколько подскоков и затаился под ее шелковистыми лапами. Над его головой глухарь, заканчивая последние «чи-чи-фша», пыркнул хвостом, издав знакомый «пыр-р-р». И тут же что-то теплое коснулось кончика амосовского носа и шлепнулось на сапог. «Это точный сигнал на удачу». И выстрелил. Не подходя к шумно упавшему глухарю, увидел на соседней ели в пятнадцати шагах от него низко сидящего на раздвоенном сухом суку еще одного поющего…
Парни за две предрассветных зорьки положили в рюкзаки по два увесистых глухаря. Андрей считал это предельно избыточным лимитом удовлетворения охотничьего азарта.
Ему казалось, у гостей было достаточно времени, чтобы познать и подружиться с этим неповторимым глухариным миром, навсегда стать его верными друзьями и защитниками. Хватало времени и сполна насладиться осенними дарами, красотами пылающей багрянцем тайги, подобреть душой у магических токо-костров, омыть ее небесной чистотой.
Перед отъездом, для прощальной встречи с глухариным сообществом, хозяин повел гостей к речке на песчаник, где сытые, непуганые птицы, готовясь к скорой зиме и грубой пище, набивали свои безмерные желудки галькой. И были так увлечены этим занятием, так доверчиво беспечны, что любая бездумная рука могла за один миг уничтожить их. В то утро на галечник слетелось около сотни взрослых глухарей с выводками. Прекрасные и гордые птицы! Величавые буро-рыжие кополухи, сизо-бурые, краснобровые самцы и картинной свежести красок молодняк. Андрей так увлекся редкостным зрелищем глухариного галечного отрешения, что сразу не заметил вскинутые на поражение ружья Тарасова и Тузукина. Но, оказалось, настрой незваных гостей был далёко не созерцательным, а преступным. Вскинув ружья и войдя в раж, они устроили настоящую глухариную бойню. При этом ошалело восторгаясь и запихивая самых крупных самцов, окровавленных, убитых и раненых, в припасенные заранее кули… «Папка! А тогда ты сумел прикрыть глухариную стаю собой!» Андрей обезумел от горя, словно только что расстреляли у него на глазах близких, дорогих и любимых людей, а его самого изваляли в дерьме.
Чтобы остановить этот кошмар, он, выпустив несколько очередей вверх, потом направил дуло карабина поочередно на Тарасова и Тузукина.
– Пристрелю подлецов, если не уйметесь! Раздевайтесь, дикари, догола! Проведу вас по заимкам и факториям! Пусть все видят, кто вы есть, и навсегда запомнят злодеев, кровавых подонков! Вы дикие сволочные твари! НЕЛЮДИ и мерзавцы!..
Не на шутку испугавшись, горе-охотники, нет, не охотники… убийцы, побросав ружья, кинулись бежать к своей «Ниве», волоча за собой окровавленные кули. И мигом скрылись.
Оставшись один на берегу, Андрей упал на залитый кровью галечник, долго и безутешно рыдал под крики разрывающих душу подранков.
Он прервал охоту, и тут же семейство Амосовых вернулось в Байкит. В тот день о случившемся на токовище узнал весь поселок.
Андрей перевелся в другую бригаду, только бы не видеть, забыть навсегда ненавистные ему лица нелюдей, погубивших десятки его доверчивых и беззащитных лесных друзей.
Об авторе:
Известный российский писатель, поэт, член Союза писателей России, Академии российской литературы, Интернационального Союза писателей, официальный представитель Международной гильдии писателей (Германия) по Красноярскому краю, многократный лауреат всероссийских и международных литературных конкурсов с вручением двух золотых медалей им. К. Симонова (Москва), медали «Золотой Пегас» (Хорватия); лауреат конкурса «Ее величество книга!» (Германия), Международной гильдии писателей и Лейпцигской книжной ярмарки (Лейпциг, Германия) с вручением золотого диплома и медали за роман «Горячие тени»; лауреат конкурса им. Мацуо Басё (Япония). В Нью-Йорке (2016) в питчинге ежегодной писательской конференции получила высший балл жюри и литературных агентов за книгу «Самоцветы Сибири» на английском языке. В Центральном доме литераторов презентовала книгу «Тайга заповедная» и была номинирована ИСП на литературную премию им. Л. Н. Толстого. «Личность 2013 года» Международной гильдии писателей.
Издано 19 книг прозы и поэтический сборник «Моя планета». Живет в г. Красноярске.
