Дальневосточное путешествие

(глава, не вошедшая в роман

«Тайные свидетели Азизы»)

Ранним утром Арсен отвез Адель и Аль-Бари в Алма-
Ату, где посадил на поезд, следующий до города Семипалатинска. Поезд пойдет по построенной два года назад Туркестано-Сибирской железной дороге, или, как ее называют, Турксибу. Задуманное городской думой форта Верного (старое название Алма-Аты) строительство этой дороги было официально предложено царскому правительству России еще тридцать четыре года назад, и только при советской власти это стало реальностью. Турксиб был самой грандиозной стройкой первой пятилетки СССР. Дорога длиною в 2 375 километров, помимо огромных денег, потребовала от пятидесяти тысяч строителей полной мобилизации физических, творческих и эмоциональных ресурсов. Свое путешествие Адель задумала уже давно: она хотела, чтобы ее сын не только увидел и осознал грандиозный масштаб России, но и открыл для себя культурное разнообразие живущих в ней народов. Аль-Бари впервые в своей жизни выехал за пределы Семиречья. Двое суток пути до Семипалатинска мальчик практически не отходил от окна вагона, впитывая животворящие вибрации строителей-энтузиастов, которыми пропитан каждый километр Турксиба.

В первые минуты по прибытии в Семипалатинск грязный и неприветливый город вызвал у Адели ощущение дискомфорта. Каменные минареты татарских мечетей на фоне низких деревянных городских строений выглядели неуместным вызовом для христианской части горожан. Тем более что православных церквей было только две, из них одна – на кладбище. Население Семипалатинска многонационально, однако на улицах чаще всего встречались люди азиатской внешности. Местные жители ко всем приезжим были настроены доброжелательно, выказывая чужакам лишь естественное провинциальное любопытство.

Адель имела возможность наблюдать реакцию своего сына на все то, что он видел впервые, и, конечно, ее радовали те эмоции, которые ежедневно выплескивал Аль-Бари от своих открытий. Когда Аль-Бари увидел Иртыш, он буквально завизжал от восторга и, прыгая на месте, крикнул:

– Мама, мама! Смотри, какая река! – Ребенок впервые увидел такую большую и полноводную реку.

– Это Иртыш, сынок. Завтра мы поплывем по нему в Омск.

До сих пор Аль-Бари знал только Или – самую большую реку Семиречья, по которой ходят самоходные баржи-плоскодонки с товаром из соседнего Китая. А по Иртышу между казахским Семипалатинском и сибирскими городами ходят большие пароходы, в том числе пассажирские. Еще месяц назад, обсуждая с Чанышевым предстоящую остановку в Семипалатинске, Адель выразила желание показать своему сыну дом-музей Достоевского и там услышать толковый рассказ экскурсовода о жизни и творчестве знаменитого русского писателя. Ведь когда-то именно в Семипалатинск по окончании четырехлетнего срока каторжных работ из Омского острога был под конвоем доставлен в ссылку Федор Михайлович – и здесь зачислен рядовым первой роты Сибирского линейного батальона. Страстный порыв Адели к просвещению сына осадил хладнокровный Чанышев:

– Я не уверен, что в современном заштатном Семипалатинске кто-то озадачен созданием музея Федора Михайловича. Хорошо, если сохранился дом, в котором он когда-то жил.

– Как же так, ведь это всемирно известный русский писатель! Его издают в разных странах и читают тысячи, если не сотни тысяч людей.

– Милая моя Адель, мы живем с тобой в стране, где вкус идеализированных вождей играет решающую роль в том, что следует гражданам читать, а что читать вредно.

– И что?

– А то, друг мой, что Владимир Ильич Ленин терпеть не мог произведения писателя Достоевского. По сведениям очевидцев из его окружения мы знаем, что Ленин сознательно игнорировал произведения Федора Михайловича. Я цитирую по памяти: «На эту дрянь у меня нет свободного времени. Прочитав «Записки из Мертвого дома» и «Преступление и наказание», уже читать «Бесы» и «Братья Карамазовы» не желаю. Содержание сих обоих пахучих произведений мне известно, для меня этого предостаточно. Я начал читать «Братья Карамазовы» и бросил. От сцен в монастыре меня стошнило. А что касается «Бесов» – это реакционная гадость. Такая литература нам не нужна».

– Конечно, в сегодняшней России Ленин – авторитет. Но он прежде всего политик и не обязан иметь хороший вкус во всем. Ведь кроме политических вождей в России есть интеллектуалы, видные литераторы, авторитеты в области культуры и прочее.

– Главным литератором России сегодня является Максим Горький, я процитирую его по памяти: «Я не знаю более злых врагов жизни, чем Толстой и Достоевский. Они хотят примирить мучителя и мученика и хотят оправдать себя за близость к мучителям, за бесстрастие свое к страданиям мира. Это преступная работа».

Адель вспомнила эту беседу в тот момент, когда они с Аль-Бари переступали порог донельзя запущенного дома, в котором, как говорят, жил русский писатель. Здесь даже сохранился письменный стол, за которым он работал. Глядя на этот стол, Адель представила, как укутанный в теплый плед писатель склонился над лежащим перед ним чистым листом бумаги и о чем-то размышлял. Потом пододвинул поближе свечу, обмакнул в чернильницу перо и написал: «В отдаленных краях Сибири, среди степей, гор или непроходимых лесов, попадаются изредка маленькие города…» – и, остановившись на полуфразе, поспешил написать заглавие будущей книги: «Записки из Мертвого дома».

Этот дом они нашли не сразу, и прав был Чанышев: в этом городе мало кто гордится тем, что здесь жил и творил великий Достоевский. Пожилая татарка-уборщица на плохом русском пыталась объяснить, что в этом доме посетителей почти не бывает. Она сама о писателе Достоевском знает, но книг его не читала. Очевидно, она вовсе не умела читать. Еще уборщица знает, что в Семипалатинск этот Достоевский попал безродным ссыльным солдатом, а уехал подпоручиком и дворянином. Еще говорят, что он дружил с врагом народа – областным прокурором бароном Врангелем, родным дядей другого барона Врангеля, который воевал против Красной армии. Другими словами, Достоевский был совсем не советский человек. Адель покинула это место в грустном настроении и решила, что будет правильно, если она сама расскажет сыну все, что знает о Федоре Михайловиче и героях его произведений. В этот день они вкусно поужинали в татарском ресторане и вовремя легли спать. Однако их ночь прошла беспокойно – не давали спать полчища громадных и голодных клопов. Хорошо, что их пароход на Омск отходил рано утром.

Расстояние от Семипалатинска до Омска по реке Иртыш – примерно триста километров, и старенький пароход шел вниз по течению меньше двух суток. Левобережье Иртыша в этом месте представляет собой бескрайнюю степь с казахскими аулами и маленькими русскими деревнями с убогими мазанками, вытянувшимися вдоль берега реки. Иногда попадались заброшенные православные церкви. Благодаря скучному пейзажу за бортом Адель практически не выходила из своей каюты. Она рассказывала сыну биографию Федора Михайловича, читала вслух книгу «Записки из Мертвого дома», написанную им в Семипалатинске, и неожиданно для себя открыла новые смыслы, талантливо спрятанные автором под спудом выверенного текста. Прав был Чанышев: «Классику надо читать и перечитывать, чтобы не пропустить заложенный автором ценный подтекст».

В Омск пароход прибыл с небольшим опозданием. Их встретила Лена – дочь Людмилы Никандровны Яковлевой, когда-то работавшей в Санкт-Петербурге врачом Смольного института для благородных девиц. В столице Западной Сибири Адель и Аль-Бари сделали однодневную остановку. Лена показала им город, который был заложен более двухсот лет назад по приказу царя Петра Великого на стрелке впадения реки Омь в могучий Иртыш. Царь хотел иметь военное укрепление на этой стратегической транспортной развязке, а потому Омск стал быстро развиваться и даже после Октябрьской революции пару лет пребывал столицей России. Этот сибирский город произвел на юного Аль-Бари сильное впечатление. Во-первых, через Иртыш проложен громадный железнодорожный мост, и Аль-Бари с восхищением наблюдал, как по мосту на большой скорости пролетел грузовой состав с лесом. Кроме того, на улицах Омска было много автомобилей разных марок и даже пара грузовиков. К удивлению Аль-Бари, жители Омска говорили только по-русски, в том числе и казахи, которых здесь немало, но все их почему-то называют кыргызами. Перед отъездом они зашли на базар, чтобы купить кое-что в дорогу. Здесь весь мясной ряд занимали продавцы-казахи. Адель пыталась заговорить с ними по-казахски, и было видно, что они понимали ее, но отвечали только по-русски.

На следующий день Адель и Аль-Бари, предвкушая новые впечатления от предстоящего путешествия, сели в купе спального вагона поезда Москва – Владивосток. Ожидания путешественников полностью оправдались. Следующие четыре дня за окном своего купе они видели бескрайние леса и многочисленные реки Восточной Сибири, воспетые в песнях озеро Байкал и реку Амур, и в полночь на пятый день прибыли во Владивосток. На вокзале их встретил Валентин Шевелев и разместил в первоклассном номере 208 гостиницы «Золотой рог» на улице Ленинской, бывшей Светланской, в центре Владивостока. Шевелев сказал, что в этом номере когда-то жил Чанышев и дважды останавливался адмирал Колчак. Валентин попросил на следующий день в 9:00 быть готовыми к небольшой экскурсии по Владивостоку и, пожелав спокойной ночи, ушел.

Он оказался хорошим гидом, знающим историю и традиции Владивостока. Показал раскинувшийся на сопках город и бухту Золотой Рог с различных ракурсов и даже свозил в бухту Шамора, куда в свое время не смог попасть Чанышев. Аль-Бари, никогда ранее не видевший моря, был потрясен его величием и силой, исходящей от этой водной стихии. Адель разрешила сыну искупаться. «Мама, мама! Вода соленая!» – восторгу ребенка не было предела. День пролетел незаметно, и вечером, когда они ужинали в рыбном ресторане на улице Пекинской, Аль-Бари уснул прямо в кресле.

Владивосток оставил у Адели и Аль-Бари прекрасные, ни с чем не сравнимые впечатления, они долгое время пребывали в абсолютном восторге от всего увиденного. К полудню следующего дня Шевелев привез гостей из Семиречья в Кангауз, в дом Бориса Анатольевича и Галины Семеновны Догот. Они тепло обнялись, будто близкие родственники. Духовная общность нередко делает людей даже ближе, чем формальные родственные связи, поэтому Борис с ходу предложил Адели следующий план: «Аль-Бари вместе с нашим сыном Женей и опытным таежником Валентином Шевелевым уходят на гору Пидан в познавательную экскурсию по приморской тайге, а мы втроем готовим ужин». План был безоговорочно принят. Галина по-хозяйски распределила зону ответственности каждого в приготовлении ужина, а Борис, помимо прочего, должен был рассказывать об особенностях жизни в Приморье. У Бориса готовилась к изданию его книга – хроника вхождения дальневосточных территорий в состав Российской Империи, и сейчас он с удовольствием делился некоторыми эпизодами этой правдивой истории. Галина, активно участвуя в разговоре, готовила на десерт расстегаи с творогом и пирожки с лесной ягодой. При этом она ловко манипулировала руками, даже не глядя на них. Это поразило Адель, и она спросила:

– Галина Семеновна, как это возможно?

Галина слегка смутилась и ответила, что сама не знает, как это происходит:

– Я не делаю ничего особенного, просто мои руки сами помнят, что надо делать.

– Рука поставлена, как сказал бы Пилат, – заметил Борис.

– Какой Пилат, Понтий? – улыбнулась Адель.

– Да. Наш деревенский Понтий Пилат, – без тени сарказма повторил Борис и, заметив недоумение Адель, негромко и с расстановкой, словно сельский учитель перед классом, начал свое повествование:

– У нас по соседству жил старик-вдовец с библейским именем Пантелеймон, что с греческого языка, как известно, означает «всемилостивый». Кстати сказать, некоторые черты его характера вполне соответствовали его имени. Сельчане по простоте душевной, снижая греческий пафос, звали его Пантелей или Пантелей Григорьевич. В прошлом боцман рыболовецкого судна, он имел отменное здоровье, был человеком правильным, по-житейски мудрым и справедливым, хотя немного занудным. Однако последнее не мешало ему пользоваться непререкаемым авторитетом среди жителей деревни. Однажды во время нашей беседы я не со зла назвал его «Понтий Пилат». На мой взгляд, это прозвище очень точно подходило старику, и оно мгновенно разнеслось по деревне. Поскольку людям было трудно выговорить «Понтий Пилат», его прозвище сократили, и оно стало просто Пилат, как все считали, от слова «пилить». С тех пор старика в деревне стали звать Пилат. Сам старик этому не противился, потому что я рассказал ему по секрету, что Понтий – это не уменьшительное от слова «Пантелеймон». Понтий – это римское имя, которое означает «морской», что, наверное, ему было небезразлично. Кроме того, я поведал значение личности Понтия Пилата в мировой истории. Корни рода старика – Хабарова Пантелеймона Григорьевича – произрастают из самых что ни на есть русских земель – Великого Устюга, что находится в центральной части Вологодской губернии. Наш Понтий – прямой потомок Ерофея Павловича Хабарова, открывшего России страну Даурию – это теперешние земли Забайкальского края и Амурской области. Это он обеспечил коренным жителям этих мест «добровольный» путь в российское подданство. Видимо, таким образом постепенно и образовался наш российский народ, состоящий из двухсот различных народностей. – Борис Анатольевич остановился и как-то с хитрецой посмотрел на Адель: – Вы ничего не хотите мне сказать?

– Что я должна сказать?

– Чанышев на этом месте мне бы заметил, что Хабаров вел себя как испанский конкистадор в Латинской Америке: «Любой, кто не хочет испанского подданства, заслуживает смерти». Еще, может быть, добавил бы, что Эрнан Кортес, уничтоживший государство ацтеков, кроме шпаги имел при себе католического миссионера, который был обязан привести покоренные народы в христианство, а Хабаров никого и ничего при себе не имел, кроме сабли, видимо, не заботясь потерять души покоренных людей. Может быть, поэтому среди коренных народов Сибири и Дальнего Востока до сих пор доминируют традиции шаманизма.

Адель могла бы рассказать о своей встрече с казахами на Омском базаре, которые отказались разговаривать с ней на своем родном языке, вероятно, потому, что опасались если не прямой агрессии со стороны представителей титульной нации, то наверняка некой неприязни. Адель считала, что любой, кто делит россиян по национальным сортам, приносит многонациональной матушке-России непоправимый вред. Она не хотела ненароком обидеть хорошего друга Чанышева и потому сказала:

– Вот видите, Борис Анатольевич, вы сами все рассказали.

Борис, Галина и Адель разом громко рассмеялись.

– Вместе с тем мне есть что добавить, – продолжила Адель. – Когда вы говорили о русских землях Великого Устюга, вы хотели подчеркнуть русское происхождение Хабарова?

– Да, именно так.

– Судя по фамилии, он вполне мог быть половцем, или кыпчаком, как они назывались у себя дома, в Великой степи. Как вы знаете, русские князья нередко пользовались услугами наемников-ордынцев, а у тюркоязычных народов слово «хабар» означает «известие» или, реже, «новость».

– Одну минуточку, – Борис подошел к книжному шкафу, – обратимся к авторитету. – Он достал словарь В. И. Даля и прочел вслух: – Хабар – старинное русское слово, означающее удачу, везение, счастье, прибыток, барыш, поживу. Вуаля!

– Извините, мне неловко, – смутилась Адель.

– Ну что ты, детка. Все в порядке. – Борис отечески положил руку на плечо Адели. – Я не уверен, что кто-то точно знает, в чьем языке это слово появилось впервые. Русским был Хабаров или кыпчаком – для меня неважно, главное, чтобы с честью служил России. Между прочим, за всю историю нашего государства правящая верхушка никогда не была стопроцентно русской. У нас даже цари, веками сидящие на российском троне, – нерусские. Сейчас царя нет, а ситуация не поменялась. Давай просто предположим, что Ерофей Павлович Хабаров – русский, тем более что выглядел он как стопроцентный славянин – высокий, статный и белокожий. Итак, когда он в одночасье попал в царскую немилость, что у нас в России не редкость, вся его родня – от греха подальше, судьбу проклиная, – потащилась с сумой на плечах дальше на восток, в тридевятый Приморский край. Дед Пантелея Григорьевича Хабарова, кстати, будучи нашему соседу полным тезкой, не дойдя до побережья Японского моря всего тридцать пять километров, обосновался в горной деревне Тетюхе, что с китайского языка означает «страна диких кабанов». Она расположена в восточных отрогах хребта Сихотэ-Алинь, на расстоянии полтысячи километров от Владивостока. В Тетюхе родился отец нашего деда – Григорий Пантелеевич, здесь же родился и сам Пантелей Григорьевич Хабаров. Вот у кого проявились кыпчакские гены. Он был широкой кости, крепко сбитый, коренастый, кривоногий. Уместно будет сказать, что народ в Тетюхе не был страстно верующим по многим причинам, в том числе той, что единственный храм был построен только в 1916 году и серьезно обветшал. При церкви была двухклассная церковно-приходская школа, в которую ходил Пантелеймон. В двадцать четвертом из церкви сделали четырехклассную школу. Алтарь убрали, крест спилили и на его месте водрузили красный флаг. То же самое произошло в душах местных жителей. Когда Пантелеймону исполнилось четырнадцать лет, он без одобрения родителей прошел оставшиеся тридцать пять километров до Японского моря и нанялся матросом на рыболовецкое судно купца первой гильдии Юлия Ивановича Бринера. Так началась морская биография нашего старика. Спустя десять лет боцман Пантелей Хабаров – моряк, обветренный как скалы, – сошел на пирс поселка Ольга. На кнехте сидела семнадцатилетняя девушка неземной красоты. Она ждала именно его. Такой, по рассказу Пантелея, была их встреча с Ольгой – будущей женой. В то время переселенцы с Украины прибывали в Приморский край морем, через Одессу. Обычно пароход швартовался у пирса поселка Ольга на берегу бухты Ольга, залива Святой Ольги Японского моря. Прибывшие крестьяне обустраивали свои деревни в долине реки Святая Ольга. В одной из таких деревень жила многодетная семья, где старшую дочь звали Ольга. Сватовство было недолгим. Взрослый самостоятельный моряк сразу понравился практичным и глубоко верующим родителям невесты. На следующий день по просьбе Ольги они поехали в беседку-часовенку, расположенную на скале семидесятиметрового мыса Бринера. Здесь влюбленные поклялись быть верными друг другу до конца своих дней.

– Это такой приморский обычай? – поинтересовалась Адель.

– Нет, не приморский. Это лишь каприз ольгинских девушек. Есть такая легенда, связанная со скалой, – растягивая слова, сказал Борис. – Якобы дочь Бринера бросилась с этой скалы после того, как отец запретил ей выйти замуж за своего любимого – бедного пастуха. Упав в волны, девушка превратилась в розовую чайку. Несчастный отец в память о дочери установил на скале часовенку. Выдумка, конечно, но безотказно работает среди сентиментальных барышень.

– Вот и не выдумка, а красивая любовь, – вмешалась Галина.

– Ладно, не буду спорить, согласен и с бедным пастухом, и с розовой чайкой. Итак, через неделю после знакомства Ольга и Пантелеймон, стоя на коленях перед ее родителями, получили благословение и сыграли скромную свадьбу. На следующее утро Пантелей усадил в пролетку свою жену с узелком в руках, и молодожены отправились на знакомый пирс, где их ждал пароход, уходящий во Владивосток. – На этом месте Борис сделал остановку, чтобы выпить чаю и о чем-то поразмышлять. – Наш старик – фигура драматичная с колючей судьбой и по характеру не особенно разговорчив. Однако всякий раз, когда он вспоминал свою покойную жену, он чудесным образом преображался. Он говорил нам с Галиной, что, когда впервые увидел Ольгу, глазам своим не поверил, как она была хороша, вся прямо светилась изнутри. Видимо, это правда, что украинки самые красивые женщины в мире.

– Борис, откуда ты знаешь? – улыбнулась Галина, не отвлекаясь от стряпни.

– Из книг и рассказов очевидцев, милая моя, – поддержал настроение жены Борис и продолжил: – Во Владивостоке у старика была собственная квартира на Чуркине. Этот район города хотя и криминальный, зато из окна его квартиры имелся роскошный вид на бухту Золотой Рог. Кроме того, здесь находился Владивостокский морской рыбный порт, откуда уходили суда Юлия Бринера на Камчатский промысел. Старик считал, что жить рядом с портом очень удобно. Через год у Хабаровых родилась дочь Марфа. Для Пантелея семья – главный смысл его жизни, и он хотел, чтобы у его девочек было все, что они пожелают. Заработок моряка напрямую зависит от того, сколько времени он проводит в море, поэтому Хабаров чаще был в море, чем дома. Рыбацкие рейсы длинные, иногда по полгода. Однажды, вернувшись с путины, он узнал, что месяц назад, находясь на блошином рынке Луговой площади, что недалеко от их дома, погибла Ольга от случайной пули пьяного матроса, затеявшего драку с бичами. Его жену похоронили сердобольные прихожане местной церкви за собственный счет в складчину, а трехлетняя Марфа уже целый месяц живет у чужих людей. Это был первый удар судьбы, который перенес Пантелей Григорьевич. На сороковой день после гибели Оли Пантелей накрыл стол для всех, кто помогал хоронить его жену и приютил дочь. Накануне он впервые в жизни посетил церковь. Поставил свечку. Священники говорят, что молитвы на сороковые сутки за упокой души умершей помогут Господу Богу определить ее место в загробном мире. Пантелеймон считал, что у Бога не должно быть сомнений в отношении ангела-Ольги – где еще он найдет такую же чистую и невинную душу, как у нее. Пантелей стоял перед образами и думал, что именно он повинен в безвременном уходе его любимой женщины, но он не мог правильно сформулировать свою вину и потому, глядя Богу в глаза, спросил: «За что ты меня наказал, отняв самое дорогое, что у меня есть? Что я сделал не так? Какой урок ты мне преподнес?» Но Господь Бог молчал, оставляя за ним самим поиск ответа. В эту минуту Пантелею показалось, что они не нужны друг другу. Он повернулся к церкви спиной и ушел не оглядываясь. Он никогда больше не переступал порог церкви. Продав квартиру и все свое имущество, Пантелеймон навсегда попрощался с морем и Владивостоком, отнявшими у него Ольгу – его драгоценность и большую часть его самого. Деревня Кангауз для Хабарова была случайным выбором. Здесь он купил небольшой домик с участком за околицей деревни, сделал пристройку, вдвое увеличив жилую площадь, и срубил роскошную баньку. Через пару лет на окраине Кангауза появились мы с Галиной и стали Пилату добрыми соседями. Галина посвящала Марфу в женские таинства ведения домашнего хозяйства, а Понтий научил меня всякий раз возвращаться с охоты с добычей. Незаметно для Понтия росла его дочь – внешне точная копия своей матери и объект его особой заботы. Когда Марфе исполнилось семнадцать, Понтий неожиданно для себя понял, что девушке, кроме хорошего домашнего воспитания и сельской школы, еще нужно классическое образование. Кроме того, помимо родного отца, еще нужен жених, а в нашей малочисленной деревне таких попросту нет. Он решил поехать с Марфой во Владивосток за тем и другим. Она поступила в Морской университет имени адмирала Невельского. Марфа желала учиться мужской профессии морского механика. Все было хорошо до тех пор, пока она не попала на практику на ремзавод, где начальником цеха был армянин. Нельзя сказать, что он подлец, но ей семнадцать, а ему почти тридцать, кроме того, он был женат. Короче говоря, случилась нежданная обоюдная любовь. Скоро Марфа и этот парень мирно расстались.

– Вот и не так, – перебила Бориса Галина. – Когда этот армянин узнал, что Марфуша беременная, он уволился с работы, собрал свои манатки и вместе с семьей срочно уехал в свою Армению. Вот какой подлец оказался, басурман проклятый. Все эти армяне одним миром мазаны, словом, нехристь!

– Это несправедливо, – деликатно возразила Адель. – Армяне – христиане, они еще в 301 году провозгласили христианство государственной и единственной религией Армении. Это произошло раньше католического Рима и православной Византии. Армяне одними из первых начали проповедовать христианство среди других народов мира. При этом, как и другие проповедники, они рисковали своей жизнью во имя Христа. В начале нашей эры арабы захватили Армению. Они запирали армян-христиан в их храмах, заколачивали двери и, обливая храм нефтью, поджигали. – Закончив фразу, Адель на минутку умолкла и прикрыла глаза. Перед ней ясно предстала картина торжественного здания Национальной библиотеки Франции в Париже, на улице Ришелье, 58, с парадным курдонером, огромной лестницей и просторными залами, украшенными замысловатой лепниной. В читальном зале вежливый служащий в белых перчатках аккуратно разложил перед русским посетителем старинную каталонскую карту мира, изготовленную в 1377 году на острове Мальорка каталонскими евреями Авраамом и Иегуди Крескесами. Посетитель осмотрел карту и легко нашел отмеченное в пустынной части Семиречья Туркестанского края Российской империи озеро Балхаш, которое, согласно источникам, в одной половине имеет соленую воду, а в другой – пресную. Но особенно любознательного русского заинтересовало изображение здания с крестом, которое, если верить карте, располагалось на северном берегу озера Иссык-Куль, что находилось в горах Семиречья. Здесь, согласно Каталонскому атласу, проживали христиане. Рядом с нарисованным зданием была пояснительная надпись на каталонском диалекте испанского языка: «Место, которое называется Иссиколь. В этом месте находится монастырь братьев армян, в котором есть, говорят, тело святого Матфея, апостола и евангелиста». Здание с крестом символически соединялось прямой линией с Иерусалимом – недвусмысленный намек на существование духовной связи этих мест. Посетитель сначала подробно изучил, а затем перерисовал эту часть карты себе в блокнот. После чего поблагодарил служащего и покинул библиотеку. Этим посетителем был Петр Петрович Семенов, будущий Семенов-Тян-Шанский – российский исследователь Семиречья и Туркестанского края…

Потом Адель открыла глаза и вслух продолжила:

– Насколько я знаю, согласно священному Преданию, святой апостол Матфей принял мученическую кончину от рук язычников, проповедуя Евангелие в Эфиопии. Здесь первоначально и хранились его нетленные мощи. Когда в середине III века начались гонения на христиан, верующие армяне, опасаясь поругания святыни, преодолевая многочисленные трудности и рискуя собственными жизнями, перенесли мощи в далекую Россию, в армянский монастырь близ высокогорного озера Иссык-Куль, в Семиречье. К сожалению, в силу природных катаклизмов дно этого озера просело, и монастырь был полностью затоплен. С тех пор мощи апостола Матфея покоятся за стенами армянского монастыря, под толщей воды Курментинской бухты Иссык-Куля. В 1882 году в этом месте был основан русский Свято-Троицкий мужской монастырь. Потом сюда пришел ислам, и монастырь не уцелел. Сейчас от него остались лишь здания трапезной и молельни. В разное время многие исследователи Туркестана пытались добраться до армянского монастыря, но тщетно. – Адель умолкла, ожидая реакции старших товарищей.

– Поучительный рассказ, – сказала Галина, – спасибо.

– Конечно, всегда дело в конкретном человеке вне зависимости от его национальности или вероисповедания, – продолжил свой рассказ Борис. – Тем более что наш армянин – не басурман. Но вернемся к истории Пилата. Надо сказать, что старик был недоволен, что прерывается учеба дочери в университете, но то, что Марфа родит ему внука без неизвестного ему зятя, Пантелея вполне устраивало. Он ждал и лелеял будущего ребенка. Если родится девочка, он ее назовет Ольгой, а если мальчик – будет Иван. Уже подходил срок рожать, и дома все было готово к встрече нового человека. Галина провела с Марфой подробный инструктаж о признаках начала родов и методах родовспоможения. Мы все были, что называется, во всеоружии. В четверг Понтий решил на два-три дня уйти в тайгу проверить свои капканы на соболя. Мы оставались нести вахту. Через день мы обратили внимание на то, что наша кошка без конца скребет пол, воробьи прячутся в хворост, вороны перелетают на нижние ветки деревьев – все это означало, что в ближайшие дни может быть буран. К вечеру вокруг солнца образовался туманный круг, и солнце уже садилось в большое облако – еще одна народная примета надвигающегося ненастья. Я попросил Галину привести Марфушу к нам на ночлег, чтобы у нас переждать завтрашнюю метель. Галя скоро вернулась и сообщила, что Марфа наотрез отказалась выходить из дома потому, что завтра она ждет возвращения отца с охоты и готовит его любимый рыбный пирог, какой пекла ее мама. Она чувствует себя хорошо, и нет причин для беспокойства. Потом сверкнула на Галину Семеновну озорным взглядом и добавила: «У нас каждую зиму страшные метели бывают не реже пятнадцати раз, ведь мы это пережили», – и рассмеялась. Утром при красной заре начало всходить красное солнце. Вскоре на горизонте появилась свинцово-серая туча, которая, расплываясь по всему небу, полностью заслонила солнце. Ветер неожиданно стих. Наступили мертвая тишина и мрак. Только свет в окнах домов свидетельствовал о том, что где-то есть живые люди. Через несколько минут пошел густой снег, и в Кангауз ворвался ураганный ветер, заставляя вековые деревья кланяться себе в пояс, а все живое из страха прятаться в своих норах. Распоясавшийся вихрь безнаказанно начал свои дьявольские пляски, поднимая и закручивая тонны снега, лежащего на земле и деревьях, смешивая с тем, что падает с неба, создавая невообразимую снежную кутерьму. Кангауз провалился в белоснежную мглу. Любой путник, по своему безумию оказавшийся в этот момент на улице, не сможет увидеть даже собственную вытянутую руку. В этот момент лучше всего сидеть дома, поэтому мы с Галиной там и оставались, чего не скажешь о Марфуше. С этого места я расскажу так, как нам рассказывала сама Марфа: «Я, сидя у окна, пила чай и наблюдала, как гуляет по деревне буран. Вдруг мне показалось, что у меня начались первые схватки. Не сильно, так, чуть-чуть. Я начала собираться к вам и не успела надеть белье, как у меня обильно отошли воды. Я поняла, что у меня есть полчаса до начала родов. Я укуталась в мамину шаль, надела отцовский полушубок, взяла чистую простынь и полотенце и вышла на улицу. Метель шла на спад, но видимость еще была плохая. Я сбилась с пути и вместо того, чтобы идти к вашему дому, шла в сторону леса. Как потом оказалось, я прошла всего около ста метров. Пурга закончилась так же неожиданно, как и начиналась. Вышло солнце, и я обнаружила, что стою на дороге, у меня за спиной деревня, а передо мной стая волков. От отчаяния я упала на колени, и у меня начались схватки, мой сын просился наружу. Я сняла нижнее белье, постелила полушубок и встала на него на корточки, как показывала тетя Галя. В этот момент я не думала, что могу умереть или что меня съедят волки. Я не чувствовала с их стороны никакой агрессии, просто мне было неловко за то, что они видят меня голой, ведь среди них были и самцы. Ко мне осторожно подошла вожак-волчица и, лизнув руку, легла рядом. Схватки все усиливались, и я начала тужиться, как учила меня тетя Галя. Вся стая легла вокруг меня, согревая своим теплом, а волчица лизала мне руку, успокаивая. В эту минуту я чувствовала к волчице глубокую благодарность за проявление женской солидарности. И вот мне показалось, что ребенок начал выходить, и вдруг боль прошла. У меня родился сын! Я, обессиленная, упала навзничь на полушубок. Один из волков подполз мне под голову вместо подушки. Волчица вылизала ребенка и носом подтолкнула его к моей груди, мальчик запищал и уткнулся в сосок своей мамы. Я свободной рукой завернула младенца простынкой, а волчица собою прикрыла нас от мороза. Потом я услышала голоса дяди Бориса и тети Гали». Мы с Галиной вошли в дом Хабаровых, когда метель уже утихла. В доме никого не было, но чайник был еще горячий. Понятно, что Марфа где-то рядом. Мы заглянули в сарай и баньку – никого. Если бы Марфа пошла к нам, мы бы встретились. Ведь не в лес же пошла беременная девушка на сносях? Может быть, невероятным образом мы все же разминулись – и мы с Галиной вернулись домой – нет Марфы. В этот момент нам обоим закралась тревожная мысль, и мы поспешили в сторону леса, предварительно захватив термос с горячим чаем и санки. Еще издали увидели стаю волков, облепивших лежащего человека. Волки тоже заметили нас. Два волка пробежали в нашу сторону несколько метров и, готовые к атаке, приняли воинственную стойку. Хорошо, что со мной не было оружия, иначе я начал бы стрелять. Я попросил Галю оставаться на месте, а сам медленно стал подходить к стае, не проявляя агрессии. Когда до Марфы оставалось метров тридцать, я тихонько спросил: «Марфуша, ты меня слышишь?» – «Слышу, дядя Боря». – «У тебя все хорошо?» – «Да, я родила сына». – «Молодец, я буду медленно подходить, а ты со мной говори, чтобы не напугать волков». – «Они хорошие». – «Я знаю». – «Они помогли мне». – «Это хорошо». Когда до волков оставалось не больше пяти метров, «Рррр», – волчица впервые подала свой голос. «Шшшш», – успокаивал я волчицу, как делают мамы своему засыпающему ребенку. Вдруг все волки как по команде встрепенулись и не оглядываясь потрусили в свой лес. Через полчаса мы уложили Марфушу в ее постель, а вернувшийся вечером Пилат закатил мини-банкет по случаю рождения Хабарова Ивана Пантелеймоновича. Жизнь в Кангаузе вернулась в привычное русло.

Окончив свой рассказ, Борис заметил рассеянный взгляд Адели. Сейчас она, под сурдинку его истории, была полностью погружена в мир собственных фантазий. Ее душа скиталась в запредельном пространстве.

– Ты считаешь эту историю невероятной?

– Напротив, – очнулась Адель. – Я считаю подобное поведение волков лишним доказательством их высоких интеллектуальных способностей. Когда-то мой прадед, профессор Бек-Арыс-Ата, опубликовал научную статью, в которой исследовал значение символики, используемой народами разных мировых цивилизаций. Например, древние римляне почитали ворона – мудрого и вещего свидетеля истории человечества – и вышивали его золотом на своих знаменах. Его же вместе со львом до сих пор используют англичане. Древние египтяне выбрали птицу ибис в качестве важнейшего атрибута символов своей цивилизации. Кого-то вдохновляет орел, смотрящий на солнце не моргая. А кого-то – орел двуглавый. Кочевники – дети природы, изучая повадки зверей, выбрали для себя волка в качестве эталона поведения. Небольшой по размерам, он храбр и бесстрашен. Он несгибаем в достижении цели и сплочен в единую стаю. Для волка нет альтернативы: если не убьешь ты, убьют тебя. В своей работе Бек-Арыс-Ата приводит много ярких примеров нестандартного, рационального и даже хитроумного поведения волков в критических ситуациях. Многие исторические личности почитали волка. Несомненно, самым ярким из них был Чингисхан. В те далекие времена, чувствуя приближение собственной смерти, монголы-тенгрианцы считали лучшим исходом принести себя в жертву священному существу – волку. На пике своей славы Потрясатель Вселенной тенгрианец Чингисхан, стоя перед ликом Всемогущего Хормусты-Тенгри, справедливо считал, что заслужил право быть съеденным волками. Однажды ночью Тэмуджин покинул свою юрту и никому не позволил сопровождать себя в одинокое урочище гор Хэнтэй возле реки Керулен. Три дня и три ночи провел в ожидании, сидя на простой циновке, тот, кто когда-то был поднят на белой кошме над головами воинов и провозглашен Чингисханом.

На циновке простой задремал старик.

Пахнет осенью. Скоро снег.

От реки доносится чей-то крик –

Это волки идут в набег.

О великий Небесный Отец Хормуста!

Обрати свои взоры вниз.

Знаешь только ты, сколько дней до ста

Не дотянет пастух Чингиз.

В небесах – Хормуста. На земле – Октагон.

Белый центр. Молись – не молись.

Волчья стая стремится с восьми сторон

К белой точке. Конец. Сошлись… – Адель закончила декламировать великого Бек-Арыс-Ата в полной тишине. Галина и Борис в восторге замерли, слушая эти прекрасные стихи. Первой пришла в себя Галина. Она молча налила мужу и Адели по чашке чая и поставила перед ними варенье из таежной земляники.

– Интересная история, спасибо, Адель. Все же какие мы все разные – и обычаи у нас разные. Но я бы не хотела, чтобы меня волки съели, – сказала Галина, поглядывая на Бориса.

– Не волнуйся, тебя волки не съедят, – улыбнулся Борис и положил в чай две ложки варенья. – Однако продолжим нашу историю. Рассказывая о Пилате, обязательно следует сказать, что сам он, не имея образования, стремился, чтобы его дочь, а впоследствии и внук получили высшее образование. Он заставил Марфу окончить университет с отличием. В то время, по примеру Анны Ивановны Щетининой, в морские профессии начали пускать женщин.

– А кто это – Щетинина? – спросила Адель.

– Уу! Это владивостокская знаменитость. Она стала первой в мире женщиной – капитаном дальнего плавания. Она стопроцентный моряк – походка, повадки, прическа, и даже разговаривает она со своими офицерами и матросами так, как принято на флоте – матом. У нее из десяти сказанных слов двенадцать будет матом. Капитан порта Владивостока даже издал приказ, запрещающий ей пользоваться мегафоном, когда ее судно швартуется у городского причала, – потому, что палубный мат разлетается на весь город и плохо влияет на воспитание подрастающего поколения. Однажды ее спросили, почему она все время матерится, Щетинина ответила: «Ничего не поделаешь, такими категориями мыслит мужчина, и, чтобы быть для мужчин понятной, я говорю с ними на их языке. Вне моря я никогда не ругаюсь», – и это правда. Щетинина своим примером вдохновляла молодых девушек идти в исконно мужскую профессию моряка. Во Владивостоке уже начали появляться женщины-судоводители, а морским механиком была только наша Марфа. Чтобы показать тебе черты характера Марфы, надо рассказать об одном эпизоде в ее жизни. Однажды Щетинина набирала команду на перегон судна для планового ремонта на верфи Гонконга. По нашим законам, во время пребывания за границей морякам платят зарплату в иностранной валюте по официальному курсу, и семь месяцев ремонта в Гонконге равны двухлетнему заработку во Владивостоке. Анна Ивановна предложила Марфе, как в награду, идти с ней в Гонконг в качестве механика. Марфа отказалась, а на вопрос Щетининой: «Почему?» – ответила: «Потому что у меня на руках маленький сын и престарелый отец, они у меня на первом месте»! Жизнь семьи Пантелеймона Григорьевича протекала в атмосфере полного взаимопонимания и трогательной взаимной любви. Семилетний Ванятка Хабаров рос уменьшенной копией своего деда, и это сходство было не только внешним. Иван как губка впитывал привычки, вкусы, манеры и, казалось, даже мировоззрения старика Пилата. Для Марфы, каждодневно наблюдавшей взаимоотношения ее отца и сына, было понятно, что они перестали существовать как два отдельных человека. Это было единое и бесконечно любимое существо мужского пола, приносящее ей наслаждение одним только своим существованием. Это и есть олицетворение абсолютного женского счастья. Однажды в субботу, после традиционной баньки, дед с внуком пили чай на кухне в ожидании, когда закончит париться Марфа. У них принято ужинать вместе. Ждали непривычно долго, и Пилат послал внука поторопить маму. Через минуту возбужденный Ванятка прямо с порога сообщил, что мама упала и ей плохо. Вскоре со стороны дома Хабаровых разлетелся по деревне звук, который не был похож на человеческий голос. Смертный человек не способен воспроизвести эту адскую смесь отчаяния и безысходности, ужаса невосполнимой потери и животной злобы на фатальную несправедливость, умноженную собственным бессилием. Но именно такой звук самопроизвольно вырывался из глотки Пантелеймона, стоящего над телом своей дочери. Оказалось, что Марфа, пытаясь поддать пару, случайно оступилась, падая, ударилась затылком о полог и потеряла сознание. Во время ее падения деревянный ковш отлетел на раскаленные камни. Через полчаса, не приходя в сознание, Марфа отравилась угарным газом и умерла. На третий день ее похоронили на сельском кладбище. Неразговорчивый Пилат полностью ушел в себя. От его сердца оторвали еще один значительный кусок. Нередко такая реакция на свалившееся горе ведет человека к безумию или беспросветному пьянству. Но жизнь продолжается, и живые должны думать о живых. Неизвестно, по попущению Божьему или по законам природы, но, во спасение деда Пантелея, его любознательный внук задавал свои многочисленные вопросы. Пилат был вынужден отвечать на них, постепенно возвращаясь к нормальному состоянию. Мы с Галей чаще стали бывать у Хабаровых, а они у нас. Собственно, мы стали одной семьей. Через год река жизни Пилата хотя и изменила свое русло, но снова стала полноводной. Это произошло осенью, стояли последние теплые деньки чудного приморского бабьего лета. Осенняя тайга, как обычно, поражала роскошью своих красок, делая людей счастливыми, и я бы сказал, немного беспечными. В эти дни мы у Хабаровых заканчивали всякие приготовления на зиму: солили по Галиному рецепту капусту, помидоры, огурцы. Закручивали всякие салаты и прочее. Была суббота – день, когда мы всей семьей лепим пельмешки. Все находились в приподнятом настроении ожидания вкусного ужина и всяких рассказов из собственной жизни. Галя уже начала накрывать на стол, а Пилат вышел на минутку в огород дать корм своим прожорливым кроликам, которые, как он говорил, едят 60 раз в сутки. Я курил на крыльце и наблюдал, как Пилат, согнувшись над колодой, ловко измельчал острым как бритва топором корм для кроликов. К нему подошел Ванятка и сказал, что, помогая маме Гале накрывать на стол, он нечаянно уронил любимую чашку деда и она вдребезги разбилась. «Таак, – нарочито напустив на себя строгость, пропел Пилат, – в какой руке ты нес чашку?» – не прерывая своего занятия, спросил старик. «Вот в этой», – Ванятка протянул левую руку, не замечая сурового тона своего деда. «Сейчас мы ее, негодную. Клади», – кивнул головой старик, показывая на колоду. Ребенок безропотно положил «виновную» ладонь на то место, на котором Пилат измельчал корм для кроликов. У Понтия Пилата глаз наметан и поставлена рука, он взмахнул своим топором и… в этот момент Ванятка отдернул руку и спрятал ее за спину. Фью! – описав дугу, просвистел в воздухе топор и вонзился точно в то место, где только что лежала детская ладонь. Старик на минуту замер, упершись отсутствующим взглядом в лезвие топора, глубоко вошедшее в колоду. «Ха-ха-ха», – смех Ванятки звонким колокольчиком вывел старика из ступора. «Ха-ха-ха», – заливался смехом ребенок, пряча за спиной свои руки. «А вот и не успел, а вот и промахнулся», – дразнил деда Ванятка. Бледный как стена старик был оглушен мыслью о том, что было бы, если бы он не промахнулся. По его лицу было видно, как жуткие мысли медленно вползают в его сознание. Он был в дюйме от настоящей трагедии. Сейчас Пантелей в мельчайших подробностях представил себе отсечение кисти своего любимого внука. Для него это было так же очевидно, как будто эта беда действительно случилась. Человеческий мозг не видит разницы между состоявшимся фактом и воображением. Мозг деда отдал приказ всему организму немедленно отреагировать на это «ужасное несчастье». Пантелеймона тотчас разбил паралич, и он как подкошенный рухнул на землю, к ногам внука. Тот, испугавшись, разрыдался и, склонившись над дедом, хлюпая носом, запричитал сквозь слезы: «Дед, что с тобой? Тебе больно? Ты ударился? Это я виноват. Давай переиграем, и ты не промахнешься». Я подлетел к Пилату, находящемуся в глубоком обмороке, и дал ему прикусить небольшую палку, чтобы он не искусал свои губы. Затем пальцами вынул запавший язык, давая деду свободно дышать, и приподнял голову. У него изо рта пошла белая пена. Через несколько минут, придя в себя, Пантелей ничего не мог сказать, потому что потерял дар речи, а только горько плакал. Мы впервые видели этого сильного человека сломленным и беззащитным. С тех пор Пилат стал сильно заикаться и до конца своей жизни ни разу не улыбнулся.

– Он таким образом пострадал только от одной мысли о возможном несчастье? – спросила Адель.

– Выходит, что так и было. Пантелей был человеком эмоциональным, с тонкой душевной организацией, и дедом, трепетно любящим своего внука. Старик понимал свою ответственность за то, чтобы успеть подготовить Ивана к самостоятельной жизни. Он стремился передать внуку весь свой жизненный опыт. В конечном итоге Ванятка знал и умел все то, что знал и умел его дед. Ни одного события в жизни Ивана не прошло без активного участия его деда. Даже невесту на смотрины деду Иван привез из той же деревни, где когда-то его дед нашел свою жену.

– Иван женился на девушке по имени Надежда из поселка Ольга Тетюхинского района, – добавила Галина. – Молодые так же, как и Пилат в свое время, дали клятву верности друг другу на мысе Бринера.

– Но этому предшествовало двенадцать лет жизни. Насколько я знаю, Пантелей так и не понял, какой жизненный урок преподносил ему Господь Бог раз за разом, отнимая у старика самое дорогое, что у него было. Потом он умер и был достойно похоронен на сельском кладбище рядом с Марфой. С тех пор у Ивана появилось прозвище «Пилат», чем он очень гордится.

– У Ивана и Надежды родились близнецы Пантелеймон и Григорий, – вновь добавила Галина, – а через два года после мальчиков родились две девочки-близняшки – Вера и Любовь.

– Вот, собственно, и вся история о Пилате, у которого была хорошо поставлена рука, – заключил Борис. В этот момент в дом ввалились счастливые таежники.

– Мама, смотри, что я нашел! – Аль-Бари держал в руках небольшую корзинку, наполненную зеленовато-оливковыми плодами, формой напоминающими виноград и размером в два с половиной сантиметра.

– Что это? – внимательно разглядывая диковинку, спросила Адель.

– Актинидия, – вмешался Борис, – это наша таежная ягода, очень приятная на вкус. Попробуй.

Адель положила ягодку в рот:

– Потрясающе! И что же, она просто так растет в дикой природе? – Ее вопрос ей самой показался глуповатым, и Адель слегка смутилась, к счастью, никто этого не заметил.

Борис тоже съел ягодку:

– Мне рассказывали, что актинидия попала в наши леса еще в доледниковый период. В ней витамина С больше, чем в лимоне…

Буквально каждый день пребывания в Приморском крае приносил Адели и Аль-Бари новые яркие впечатления, которые они сохранили до конца своей жизни.

Торгсин^[1]

(глава, не вошедшая в роман

«Тайные свидетели Азизы»)

Москва, ранняя осень 1934 года. 11 часов утра. В спальне напротив большого зеркала стояла только что проснувшаяся Лилит и наслаждалась своим отражением. Она очень нравилась себе, и зеркало, желая ей угодить, показало красивое лицо семнадцатилетней девушки с томным взглядом а-ля Марлен Дитрих и ниспадающие на плечи медно-бронзовые локоны отъявленной стервы. Лилит то подходила к зеркалу поближе, вглядываясь в детали своего лица, то, подражая своей роковой музе, грациозной походкой отходила вглубь комнаты, чтобы видеть себя в полный рост. Потом, демонстрируя зеркалу гуттаперчевые возможности своего тела, начала импровизировать темпераментный танец, используя двусмысленные па и принимая пикантные позы – кривлянья на грани пошлости. Ей вдруг захотелось освободиться от стесняющего ее кружевного пеньюара мягкого пурпурного цвета, но в этот момент в комнату, как всегда без стука, вошел брат Петр.

– Надеюсь, я не помешал? – спросил он и, заметив намерения Лилит, помог ей раздеться. Пеньюар скользнул с плеч, полностью обнажая безупречное тело Лилит.

– Ты чертовски красива, любовь моя. Тебе это не мешает? – Он пальцем указал на уродливое родимое пятно на копчике.

– Глупый ты, братец. Мужчины будут счастливы видеть мой знак могущества. Они будут млеть, целуя это место. В России нет девушки умнее и краше меня, – потом она подумала и добавила: – И не только в России.

– Да-да. Ты права. Ты лучше и умнее всех на свете. Однако на ближайшее время твои красота и ум будут нужны здесь, в России.

– Отчего же так мелко?

– Россия – это начало. Только здесь, в этой варварской стране, наполненной простодушными дураками, мы с тобой сможем добиться того, чем будем пользоваться в другом, лучшем для нас мире, поэтому не соблазняй меня, одевайся и послушай, что я тебе расскажу. Вчера Васька по секрету сообщил мне, что его отец обложил грузинским матом Ягоду за то, что только сейчас он, нарком внутренних дел СССР, обнаружил секретный сейф Свердлова, похороненного шестнадцать лет назад. Ты представляешь, в этом сейфе Яков Михайлович хранил золотые монеты царской чеканки на немыслимую сумму – 108 525 рублей и 705 золотых изделий с драгоценными камнями. Откуда, спрашивается, у столь важной фигуры ареопага Октябрьской революции и записного бессребреника такие деньжищи? За какие такие услуги ему платили золотом? Он умудрялся наполнять свой сейф деньгами, даже не выходя из кремлевского кабинета. Кроме денег, в сейфе хранилось несколько паспортов, заполненных на вымышленные имена. Хозяин сейфа готовился в любую минуту свалить из России куда-нибудь подальше к теплому морю. Недаром его за глаза называли «черным дьяволом большевиков». Свердлова уже нет, но вопросы, которые он решал, остались. Скорее всего, никуда не делись те, кто может платить золотом за решение своих проблем, а среди государственных чиновников, безусловно, есть те, кто хотел бы получать золото за свои услуги. Мы с тобой должны разобраться в этом, найти таких людей и стать важным звеном в порочной цепи бессмертного российского мздоимства.

– Мне кажется, что для нашего чиновника самым безопасным способом получить много и сразу является протекция – назначение нужного человека на хлебную должность, – выразила свое мнение Лилит.

– Молодец, детка, я с тобой согласен. Как ты думаешь, где в наше время гуляют самые большие деньги?

– Разумеется, в Торгсине, – провозгласила она.

– Ты права, сестренка, именно в Торгсине. Потому что придуманный четыре года назад Фимой Курляндом – директором московского универмага номер один – способ продажи дефицитных товаров на бытовое золото за несколько лет превратился в общегосударственный инструмент по отъему у нашего населения ювелирных изделий из золота и серебра.

– Это уникальная и блистательная схема тотального грабежа огромного числа людей, поистине сатанинский проект. Нам надо найти свое место в этом деле.

Хитроумные двойняшки, рожденные грешной женщиной, улыбались друг другу, словно два постыдных авгура, и рассуждали о разрастающейся трагедии многомиллионного народа как о малозначимом событии своей жизни. Ежегодно в стране от голода умирают сотни тысяч человек, повсеместно расцвел каннибализм, а эта парочка озабочена только тем, как оседлать золотого тельца, пожирающего обездоленных россиян.

– Ты только представь себе, сестренка, эти людишки добровольно продают советской власти свои семейные реликвии по бросовым ценам золотого или серебряного лома. Взамен они получают фантик – так называемый торгсиновский рубль, который можно использовать только в магазинах Торгсина, где весь товар им продают с трехкратной наценкой.

Продолжая крутиться перед зеркалом, Лилит поддержала брата:

– К нашему счастью, в России живут наивные люди. Они без принуждения, словно бараны на закланье, держа в руках свой бесценный раритет, встают в длинную очередь к вору-оценщику.

– Мне сказали, что за несколько лет Торгсин получил около ста тонн чистого золота. Зная, какой бардак творится вокруг Торгсина, я уверен, что столько же золота разошлось по частным карманам.

– Мы с тобой, братец, не останемся в стороне от этого праздника жизни, пришел наш звездный час.

– Прежде всего, нам надо понять, где наше место в структуре Торгсина. Известные тебе друзья нашего детства помогли мне найти эксперта в этом вопросе. Вчера я имел приватную беседу с бывшим председателем Торгсина, товарищем Шкляром. Моисей Израилевич – милейший человек, не сказав ни одного дурного слова, раскрыл мне суть и потенциал клоаки под названием «Торгсин». Проработав в этом месте лишь один год, он, по совету своей жены – следователя ОГПУ, решил оставить эту расстрельную должность. Шкляра заменил Артур Карлович Гиршфельд – доверенное лицо товарища Сталина. Моисей Израилевич считает, что это ненадолго. Он намекнул мне, что «Артурчику уже ищут замену». Я спросил Шкляра, кто из наших может взвалить на себя эту трудную, но весьма благодарную обязанность – возглавить Торгсин. Он не задумываясь ответил: «С этим может справиться Меер Левенсон – торговый представитель СССР в Италии. Откровенно говоря, в семье Левенсона парадом командует его жена Розалия Самойловна, женщина умная и прагматичная. Она выпускница медицинского факультета университета Сорбонны в Париже и, как врач-гинеколог, умеет зрить в корень проблемы. Розочка, как и любая еврейская женщина, точно знает, что будет хорошо ее мужу, а что, извините, нет. Левенсон вряд ли вступит на территорию, заранее не исследованную его женой. Вам, молодой человек, необходимо познакомиться с Розочкой. Если хотите, я дам вам свои рекомендации. Относительно Меера – он грамотный специалист, в меру осторожный и преданный делу партии человек. В общем, он хорош во всех отношениях. Вы понимаете меня, во всех отношениях». Я правильно его понял. Для нас с тобой, сестренка, это будет идеальный выбор. Днями я встречаюсь с Розалией Самойловной и постараюсь убедить ее аккуратно откусить кусочек торгсиновского пирога. Мы должны приложить максимум усилий к тому, чтобы назначение Левенсона на должность председателя Торгсина состоялось.

– Надеюсь, мы помогаем Мееру занять этот пост не за деньги?

– Ни в коем случае! Мы поможем Мееру бесплатно, в память о его дружбе с нашим героическим папашей. Когда-то, работая вместе в Иркутске, эти два скрытых садиста без суда и следствия отправили на расстрел всемирно известного полярного исследователя, Верховного правителя России адмирала Колчака. Каково? Я убежден, что дядя Меер – духовно близкий нам человек. Он должен полюбить нас, как родных детей, а тебя даже больше, чем родную дочь.

– Не беспокойся, братец. Каждый успешный и состоявшийся мужчина уверен в том, что любая женщина всецело должна принадлежать только ему. Я сама предоставлю Мееру доказательства его всесилия над собой. Через неделю нашего знакомства этот старый пердун будет умирать от любви ко мне и делать все, что я ему прикажу. Он будет исполнять мои приказы, будучи убежденным в том, что делает это по своей собственной воле. Он будет умолять меня принимать от него подарки. Но для меня это слишком просто и мало. Мне нужно настоящее дело.

– Есть такое дело! Как мы знаем, Торгсин – это насос по выкачиванию валюты отовсюду, где она есть. Одним из источников являются приезжие иностранцы – и в первую очередь моряки иностранных судов, заходящих в наши порты. НКВД мобилизовал целую армию «жриц любви», задача которых – любым способом заставить прибывших в порт моряков тратить свою валюту только в Торгсине. В нашей стране любой вуз, где готовят профессиональных переводчиков, считается идеологически токсичным потому, что туда, как правило, идут учиться вольнодумцы. Именно поэтому у такого вуза обязательно есть куратор из НКВД. Задача офицера-куратора выявлять неблагонадежных студентов и вербовать перспективных. Особое внимание уделяется девушкам. Многие девушки по разным причинам соглашаются на сотрудничество с органами. Вот из таких одалисок и сформировал НКВД батальоны «тружениц постели», которыми заполнили клубы для иностранных моряков. Такие клубы специально созданы во всех морпортах страны, куда заходят пароходы из-за рубежа. Насколько я понимаю, девушки не рады выполнять эту грязную работу, и все они должны ненавидеть «субботники» для офицеров ОГПУ. Другими словами, каждая из них – кладезь грехов энкавэдэшников, поскольку там, где у мужчины есть дармовой алкоголь, доступные женщины, безграничная личная власть и безнаказанность, там непременно появляются поборы, наркотики, порочные болезни, различные извращения и даже преступления. Нам нужно…

– Я поняла, – перебила своего брата Лилит. – Я должна с помощью всех обиженных проституток собрать компромат на похотливых офицеров. Такая работа как раз по мне. Как я понимаю, эти досье пригодятся нам для торгов с НКВД, когда мы будем выходить из этого дела?

– Именно так. Торгсин – мутный и опасный проект, и, как у нас водится, в один прекрасный день товарищ Сталин расстреляет всех, кто доподлинно знает, что такое Торгсин. Чтобы остаться живыми, мы должны вовремя выйти из этого дела. На все про все у нас есть год. Завтра твой поезд в Рим. Когда ты будешь уверена, что Левенсон готов выполнять наши поручения, дай мне телеграмму с любым текстом, содержащим слово «погода». Если он по любым причинам категорически откажется сотрудничать, дай мне телеграмму без слова «погода». Если понадобится, я отправлю тебе телеграмму до востребования на главпочтамт Рима на площади Сан-Сильвестро. Вот твой заграничный паспорт. Желаю тебе удачи, любимая.

Через три дня Тонинадеру была назначена встреча с женой Левенсона – Розалией Самойловной – на летней веранде на крыше ресторана гостиницы «Москва». Розалия Самойловна сама определила место и время встречи с человеком, рекомендованным ей старинным семейным другом – Моисеем Шкляром. В их разговоре Моисей пояснил, что познакомился с Тонинадером недавно, после «серьезного звонка» из Кремля. При этом Шкляр намекнул, что у этого молодого человека есть определенный административный ресурс, который можно использовать для карьеры ее мужа, и, возможно, у него будет к Розалии Самойловне деловое предложение.

Тонинадер прибыл в ресторан в 19:30, то есть за полчаса до назначенного времени для того, чтобы правильно выбрать столик. Летняя веранда была до отказа заполнена нетрезвыми людьми, ни одного свободного столика. Заглушая все остальные звуки, гремела кавказская музыка – это гуляла азербайджанская свадьба. Тонинадер дал метрдотелю десять рублей (цена полноценного ужина) и попросил «организовать столик на двоих с видом на Александровский сад». Через пятнадцать минут такой столик возник из ниоткуда. Он был накрыт белоснежной скатертью и сервирован по первому классу на две персоны, включая свечи в фарфоровых подсвечниках и небольшой букет осенних флоксов разных оттенков. Тонинадер попросил принести французское шампанское брют в ведерке со льдом. В этот момент в зал вошла со вкусом одетая миловидная женщина средних лет и античных пропорций. Она взглядом светской тигрицы обвела зал и, аппетитно покачивая бедрами, направилась к идущему ей навстречу молодому человеку, который обратился к ней на безупречном французском языке:

– Добрый вечер, мадам, я очень рад видеть вас. Примите мой комплимент. Вы прекрасно выглядите и превзошли все мои самые смелые ожидания. Меня зовут Петр, – Тонинадер галантно наклонился, чтобы поцеловать даме ручку. Это был продуманный жест. Дело в том, что сатанинская природа Тонинадеров наградила Петра и Лилит способностью усиливать запах феромонов по их собственному желанию. В данном случае это был мужской запах Петра, который вызывал у женщин непреодолимое либидо. Катализатором такого запаха являлось родимое пятно на его копчике. Для того чтобы женщина поймала эту наживку, Петру было необходимо стоять максимально близко к ней.

Еще придерживая белоснежную ладонь Розалии Самойловны, Тонинадер поднял на нее свой взгляд и заметил легкий румянец на щеках жертвы. Дело сделано, осталось немного подождать, пока плод желаний дозреет. Он сыпал домашние заготовки любезных фраз, демонстрируя знание светского этикета. Опытная Розалия Самойловна хотя и знала подлинную цену подобным речам, но с удовольствием принимала каскад неприкрытой лести и даже была готова ублажать себя признаниями юного ловеласа сколь угодно долго. Все же хорошие манеры создают настоящего мужчину.

Они разместились в удобных креслах и сделали выбор блюд сегодняшнего ужина. Официант зажег свечи, разлил по бокалам шампанское, дал даме прикурить и удалился исполнять заказ. Оставшись вдвоем, они смотрели друг на друга и молчали. Розалия Самойловна умышленно не вступала в разговор первой, пытаясь понять, что на самом деле представляет собой сидящий напротив объект. Прежде чем выслушать «деловое предложение» этого протеже Моисея Шкляра, ей было необходимо иметь полное доверие к нему. Выстроить такое доверие к семнадцатилетнему мальчику Розалии Самойловне мешала возрастная разница в 29 лет. Ах, как она хотела бы сейчас помолодеть на 30 лет – она бы не моргнув глазом проглотила этого сладкого красавца!

Представляя себе эту картину, она невольно вполголоса пробормотала:

– Былая жизнь, былые звуки, букеты блеклых знойных роз…

И вдруг прозвучал бархатный баритон Петра:

– Все к сердцу простирает руки, ища ответа на вопрос…

Услышав продолжение малоизвестного четверостишья Александра Блока, она невольно вздрогнула:

– Вы любите Александра Блока?

– Александр Александрович, конечно, гениальный поэт, но я не то что люблю – просто много читал его и кое-что запомнил. – При этом Петр опустил глаза, как будто стеснялся сказанных слов. Розалию Самойловну умилила искренность этого юноши. Она не могла знать, что Тонинадер – человек без чувств и эмоций, он всегда говорит только то, что от него хотят слышать.

– Мой покойный отец был членом Чрезвычайной следственной комиссии по делам царских министров, а поэт Александр Блок был главным редактором этой комиссии. Он литературно обрабатывал стенограммы допросов несчастных горемык, внося существенный вклад в историософию Великой Октябрьской революции. Товарищ Блок дружил с моим отцом и хранил у него многие свои работы. Об этом мне рассказал архивариус, когда я интересовался жизнью своего отца.

– А ваша мама жива?

– Я не знаю. Нас с сестрой мама подкинула через несколько месяцев после нашего рождения и, закусив удила, отправилась делать мировую революцию. Ни одна тварь не может развиваться без материнской любви, но мы с сестрой научились выживать самостоятельно, и я этому очень рад. – При этом Тонинадер внимательно посмотрел в глаза Розалии Самойловны и уже скрипучим каменным голосом добавил: – Человек – это сосуд, кишащий мерзостью.

Сейчас Розалию Самойловну раздевал своим взглядом не желторотый юнец и даже не взрослый мужчина, а некая видавшая виды сущность, сидящая внутри этого мальчика. Фраза, когда-то сказанная основателем лютеранской церкви Мартином Лютером, холодным эхом прокатилась по ее телу, вызывая легкий озноб. Ей вдруг показалось, что она стала моложе на тридцать лет – или, может быть, он стал старше на тридцать лет, это было неважно: она нестерпимо возжелала его. Наверное, впервые в жизни она не могла совладать с этим желанием. Перед ней сидел настоящий мужчина, который не боялся брать горячие угли голыми руками. Ей, красивой молодой женщине, всю жизнь прожившей с человеком, пугающимся не только собственной тени, но даже тени одного волоска, захотелось выплеснуть наружу накопившуюся за многие годы животную страсть. Чтобы не наделать глупостей и не прыгнуть на сидящего напротив породистого самца, она, запивая шампанским каждое слово, спросила:

– У вас, кажется, есть ко мне деловое предложение, чего вы, собственно, хотите?

– Денег, много денег. Человек без денег подобен скоту бессловесному. У меня есть проект, который мы можем вместе реализовать. Я понимаю, что здесь не место для обсуждения серьезного дела, – Тонинадер кивнул в сторону зала. – Здесь слишком шумно и много снующих глаз и ушей. Говорят, что муравьи не умеют ни говорить, ни слушать. Они передают информацию, потеревшись друг о друга, но мы, к сожалению, не муравьи.

– Все, хватит, – Розалия Самойловна взяла салфетку и что-то написала на ней. – Здесь адрес уютной квартиры моей подруги, которая на месяц уехала в Ялту. Я жду вас в муравейнике, там и поговорим, – она блеснула взглядом, вставая из-за стола.

– А как же заказанный ужин? – спросил Тонинадер, помогая Розалии Самойловне подняться.

– К черту ужин! – глядя в глаза живущей в Тонинадере сущности, ответила пылающая страстью женщина.

– Между прочим, все муравьи на свете женского рода, – улыбнулся довольный собой кавалер.

– Вот и проверим! – бросила через плечо уходящая Розалия Самойловна.

Уже через полчаса они страстно целовались на пороге уютной квартиры уехавшей подруги. Любовники не покидали своего убежища неделю. Каждый из них получил то, что хотел. Она – восхитительный секс и обещание регулярных встреч в будущем, он – свое участие в проекте «Торгсин». Только на третий день любовных утех Тонинадер сумел изложить неистовой блуднице суть идеи участия в закупках золота. Однако Розалия Самойловна выразила сомнение по поводу реализации этой идеи:

– НКВД контролирует «золотой поток» на всех его этапах – от стукачей-оценщиков до отлитых чушек. Нам необходимо сосредоточить внимание на ювелирных изделиях с драгоценными камнями. На сегодняшний день варвары оценщики с помощью молотков и плоскогубцев превращают старинные, поистине бесценные украшения в золотой лом и груду непонятных им камней, которые просто выбрасывают. Мы будем выкупать у людей уникальные шедевры ювелирного искусства и антиквариат по ценам Торгсина еще до того, как они попадут к оценщику.

Любовники разработали на ближайший год подробную «дорожную карту» по претворению в жизнь предложения Розалии Самойловны. Тонинадер посчитал неуместным рассказывать своей любовнице о роли Лилит в этом проекте.

Рим. Кабинет торгового представителя СССР в Италии. 10 часов вечера. В комнате полумрак. Окна зашторены. У настольной лампы под зеленым абажуром склонился Меер Левенсон, читая доставленную из Москвы шифровку. Он настолько был поглощен своим занятием, что не заметил, как скопившаяся на кончике носа капля сорвалась и предательски испачкала документ государственной важности. Кстати сказать, это происходило всякий раз, когда Левенсон был чем-то очень увлечен – будь то интересная беседа, вкусная еда или чтение шифровок от московского начальства. Эту его особенность знала жена и следила за тем, чтобы Меер еще на излете ловил очередную каплю салфеткой. Однако Розалия Самойловна уже месяц как в Москве и вернется не раньше, чем через три недели.

Жена для Левенсона, как и для большинства евреев, значила очень многое. Он, как и все остальные, искренне верил в то, что любая женщина ближе к идеалу Бога, чем мужчина. Собственно, на это указывает Тора, которую Меер с детства немного знал и до сих пор втайне чтил. В свое время Розалия Самойловна, словно коммунистическая партия, крепко взяв Меера за яички, уверенно повела его по жизни к светлому будущему. Долгое отсутствие жены всегда вызывало у него некий психологический дискомфорт. Он опасался принимать решения по ключевым вопросам, предварительно не обсудив их со своей женой. Это стало актуальным сейчас, когда в фашистской Италии расцвел антисемитизм и даже его дипломатический иммунитет не мог спасти от провокации.

Меер скучал и по жене, и по женщине. Воспоминания о своей Розалии Самойловне теплыми волнами прокатились по его телу снизу вверх, образуя на кончике носа новую каплю. В реальность его вернул противный голос по громкой связи из приемной. Это была его секретарша Ирина Евгеньевна Фаритер. Левенсон не любил ее и опасался потому, что она имела подлую душонку патологического предателя. Она стучала ему на сотрудников Торгпредства, его жене на него самого и в НКВД на всех вместе.

– Михаил Абрамович (коллеги знали его как Михаила), к вам посетительница.

– На ночь глядя? Кто такая?

– Говорит, срочно. Она дочь вашего старинного друга Тонинадера.

– Конечно, приглашай. – Левенсон спрятал шифровку в сейф и пошел навстречу посетительнице. В кабинет вошла восхитительно красивая девушка, тихо прошептала: «Меня зовут Лилит» и рухнула в обморок ему на руки. Меер позвал секретаршу, и они вдвоем привели девушку в чувство. Позже они определили, что это был голодный обморок.

За чашкой горячего чая с медом и тостиком белого хлеба с козьим сыром Лилит рассказала, что она чудом бежала из голодающей России без вещей и денег. В России остался ее брат Петр, которого она давно не видела. Дядя Меер решил отвезти девушку к себе домой, чтобы дать ей возможность выспаться, а завтра они вместе решат, что делать дальше.

На следующий день Лилит проснулась, как обычно, в 11 часов утра. Она крепко спала всю ночь, и у нее было хорошее настроение. Первое, на что обратила внимание Лилит, были три коробки из торгового центра Galleria Alberto Sordi, лежащие на массивном кожаном кресле. К одной из них была прикреплена записка: «Доброе утро, Лилит. Это мой подарок для тебя. Сегодня мы обедаем вместе. Я заеду за тобой в 13:00, до встречи». Ей не терпелось взглянуть на первый итальянский подарок, и она открыла большую коробку. В ней лежало платье, пошитое по последней парижской моде, из ткани светло-розового цвета. К этому платью были подобраны шляпка, изящный ремешок из змеиной кожи, шелковые чулки, подвязки и даже нижнее белье. Во второй коробке лежали роскошные туфли. В третьей – дамская сумочка, модные французские духи и комплект для макияжа. Лилит тотчас примерила все содержимое коробок на себе. Она посмотрела в зеркало и прошептала: «Неземная красавица! Все вещи подобраны идеально. Как же Левенсону удалось угадать мои размеры! Ну что, старый козел, через пару дней я к тебе приду, встречай свою мечту».

За обедом дядя Меер рассказал девушке, что по его поручению секретарша Ирина Евгеньевна показала спящую Лилит эксперту женской одежды из торгового центра Galleria Alberto Sordi с площади Палаццо Пьомбино. Кстати, все размеры вещей для Лилит эксперт определял на глазок, кроме обуви, – для этого ему понадобилось осторожно измерить ее ступни.

С этого дня торговый представитель СССР в Италии перестал задерживаться в рабочем кабинете допоздна, а брал работу на дом. При этом следующим утром он фланировал по служебным кабинетам, словно молодой петушок в чужом курятнике, вызывая оторопь коллег. Об этих странностях в поведении Левенсона товарищ Фаритер регулярно информировала Наркомат по иностранным делам и НКВД. Единственной, кому она не могла дозвониться, была жена Левенсона – ни один из известных ей телефонов в Москве не отвечал. Об этом Ирина Евгеньевна также проинформировала своего куратора из НКВД.

За последние несколько дней Меер Левенсон заметно преобразился. Он физически помолодел и стал исключительно позитивно воспринимать окружающую действительность. Жизнь, расцвеченная радужными красками, приобрела для него особый, неведомый до сих пор смысл. Меер был уверен, что виновницей этих чудесных перемен является Лилит, с которой он проводит восхитительные часы общения. Она не похожа на других девушек, она отказывается от его подарков и ничего от него не просит. Когда он говорит, казалось бы, простые общеизвестные вещи, ангел-Лилит слушает его с таким неподдельным восхищением, будто она слушает Господа Бога. Она ловит любое его желание и всегда счастлива ему угодить. Она бесконечно раздвинула границы его мира. Меер отказывался признаться себе в том, что смотрит на Лилит совсем не так, как следует смотреть на малолетнюю дочь своего друга, до тех пор, пока однажды в субботу утром не обнаружил в своей постели следы подростковой поллюции. Это был результат откровенных сновидений с участием Лилит.

Поздним вечером этого же дня, после романтического ужина при свечах, он, как обычно, выпил стакан кефира, сходил безрезультатно на горшок (его который год мучил запор), надел пижаму, выключил свет и лег спать. Через несколько минут к нему в спальню тихо вошла Лилит, села на кровать у него в изголовье и заплакала.

– Почему вы меня не любите? Я вам совсем не нравлюсь, неужели я такая страшненькая? – сквозь слезы роняла слова Лилит.

– Что ты, что ты! Ты очень красивая, и ты мне очень нравишься. – Не видя ее лица, Меер приподнялся на постели, чтобы по-отечески обнять девушку, и вдруг понял, что она была голая. Рыдающая Лилит прижалась сосками к его волосатой груди и, сжимая в ладонях его лицо, начала жадно целовать лоб, глаза, волосатые уши и нос, по пути слизнув скопившуюся капельку. Захлебываясь своими слезами, она твердила:

– Я люблю вас! Я полюбила вас с первого взгляда, когда вы меня спасли от неминуемой гибели. Я не могу без вас жить. Я хочу, чтобы увидели во мне женщину. Я не хочу без вас жить, и, если вы отвергнете мою любовь, я покончу с собой. Полюбите меня!

Она взяла его ладони и положила на свою грудь. В эту минуту голова Меера закружилась, он весь задрожал, и с ним произошло то же самое, что было прошлой ночью. В спальне повис специфический запах мужского бессилия. В такие минуты настоящий мужчина мечтает безвозвратно провалиться сквозь землю. Окаменевший Меер не знал, что ему делать, и, как назло, рядом не было Розалии Самойловны, которая могла бы найти правильный выход из этой пикантной ситуации. Лилит сразу поняла, какое фиаско претерпел этот бедолага. Она не могла допустить скандала. Лилит невозмутимо опустила руки и, не переставая целовать сконфуженного слабака, грамотным и деликатным приемом подняла «мертвеца из пепла». В течение ночи золотые ручки и губки Лилит дважды превращали замухрышку в молодца-мощагу.

На рассвете Лилит проснулась от того, что кто-то громко чавкал у нее за спиной. Она оглянулась и увидела, как, уткнувшись в ее копчик розовым носом-пятачком, лижет щетину родимого пятна, млея от его волшебных запахов, облезлый боров-бородавочник, одетый в пижаму Левенсона. Через минуту тело исчезло, оставив в пижаме дырявую свинячью шагрень. Утром пробудившийся ото сна Левенсон даже не вспомнит эту сцену, длившуюся пару минут и предназначенную исключительно для Лилит. Это был сигнал к тому, что теперь она может делать с этим человеком все, что захочет. Лилит встала, нежно поцеловала потный лоб Меера, поправила его одеяло и пошла на почту отправить брату телеграмму со словами о хорошей погоде.

За два дня до возвращения Розалии Самойловны в Рим в московской квартире ее лучшей подруги состоялась очередная встреча с Петром.

– Мне позвонила сексот-секретарша мужа и с нескрываемой радостью сообщила об адюльтере Меера. Его любовницу зовут Лилит Тонинадер. Ты знаешь такую? Кто она тебе?

– Это моя сестра, мы двойняшки.

– Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

– Я могу только поздравить всех нас с этой неожиданной, но хорошей новостью. Тебя – потому, что теперь ты свободна от архаичных обязательств и, не таясь от твоего мужа, можешь сполна наслаждаться моей любовью к тебе. Твоего мужа – потому, что он, не переставая дорожить тобой, омолодится и получит второе дыхание от семнадцатилетней любовницы. Лилит – потому, что она встретила настоящую любовь, без которой полноценная жизнь человека невозможна. Меня – потому, что я окружен не просто любимыми людьми, но и единомышленниками, с кем я могу с головой окунуться в дело, которое принесет всем нам большую пользу.

Тонинадер знал, что говорил: он всегда говорил только то, что хотят люди слышать, и Розалия Самойловна внимательно слушала аргументы Тонинадера и верила каждому его слову, потому что невозможно не поверить таким словам. Кроме того, ей очень хотелось верить этому молодому человеку.

– Никогда не думала, что попаду в порочный любовный треугольник.

– Лучшее лекарство от любовного треугольника – это любовный квадрат. Квадрат – устойчивая фигура. Я бы даже сказал, монументальная, как основание египетской пирамиды.

Говоря о влюбленности Лилит, Петр, конечно, лукавил. Ей неведомо это чувство. Любовь для Лилит – это набор специальных слов и поступков, выстроенных в некий алгоритм, выполнение которого должно создать у окружающих впечатление ее влюбленности. Кстати, это происходит без душевных усилий с ее стороны, просто Лилит скрупулезно выполняет все условия задачи. Все сказанные ею слова и совершенные поступки есть внешнее проявление некого импульса, условного сигнала, идущего из глубины ее сознания, минуя сердце. Собственно, сердце Лилит – это мышца, перекачивающая кровь, и только. Тонинадер не сомневался в том, что Розалия Самойловна устроит в Риме тест на искренность чувств Лилит к Мееру, как не сомневался и в том, что его сестренка с честью выдержит любые проверки. Для Лилит подобные испытания – лишний тренинг на выживание потому, что в ее жилах течет не горячая красная кровь, а первоклассный холодный яд.

Проект «Торгсин» был запущен. Прежде всего, требовалось решить вопрос о назначении Меера Абрамовича Левенсона на должность председателя Торгсина. Для Тонинадера это была самая простая часть проекта. Всем известно, что нужную должность можно получить, если имеешь доступ к ушам человека, выносящего кадровый вердикт. Петр хорошо понимал существующую в стране вертикаль принятия кадровых решений и организовал сводный хор «певцов» на исполнение панегирика в адрес Левенсона. Через месяц Меер Абрамович выглядел на голову выше других претендентов на пост руководителя Торгсина, и его резюме вместе с пачкой рекомендаций легло на стол товарищу Сталину. Через пять дней на резюме появилась резолюция Вождя: «Согласен». В Рим полетела шифровка: «Левенсону. Решением правительства вы отзываетесь в Москву в связи с назначением вас председателем Торгсина. Прошу вас в месячный срок осуществить протокольные встречи и передать дела. Народный комиссар внешней торговли СССР А. Розенгольц». На следующий день Лилит получила телеграмму от брата: «москве прекрасная погода тчк ждем домой через месяц тчк скучаем друзьях Цюриха тчк петр». В этом сообщении не было ни одного лишнего слова, но Лилит поняла подлинный смысл присланной телеграммы: Левенсон уезжает через месяц в Москву и больше не сможет выезжать за границу. Их деньги хранятся на счетах одного из банков Цюриха. Лилит необходимо найти доступ к этим счетам. Это была нелегкая задача, и Лилит взяла паузу, чтобы подумать, каким образом можно выполнить поручение брата. У нее с Розалией Самойловной сложились очень теплые, можно сказать, семейные отношения. Хотя первую неделю после возвращения из Москвы Розалия Самойловна относилась к приживалке Лилит весьма прохладно – ничего не поделаешь, капелька «дурной» крови многоженца Моисея течет в жилах каждого порядочного еврея. Но, к счастью, Лилит ответила на холод Розалии пылкой дочерней любовью и качествами безупречной невестки. В конце концов Розалия Самойловна смирилась со своим положением, тем более что Лилит действительно была «по уши влюблена» в ее мужа. По мирному соглашению супругов, Меер спал поочередно одну ночь с Лилит, другую с Розочкой. Причем каждая ночь с пожилым мужем напоминала Розалии Самойловне далекие, но прекрасные времена их любвеобильной молодости. Через неделю она утвердилась в мнении о том, что присутствие в их семье семнадцатилетней Лилит самым благоприятным образом украшает их жизнь. Однажды среди ночи Розалия Самойловна вошла в спальню Лилит, когда там находился Меер, и легла вместе с ними. Утром следующего дня счастливые любовники живо обсуждали детали ночного торжества плоти, а Розалия Самойловна заявила, что любовный квадрат – это лучшее изобретение египтян, недаром в память об этом они построили пирамиды на окраине Каира, на плато Гиза. С этого дня их жизнь превратилась в бесконечный веселый праздник. За неделю до отъезда в Москву, однажды за завтраком, Розалия Самойловна поделилась своими впечатлениями о ситуации в СССР и сказала, что в связи с новой должностью Меера он будет под постоянным контролем НКВД и они не смогут беспрепятственно выезжать за границу. От греха подальше надо закрыть свои счета в Цюрихе, а деньги перевести на другое имя и другой счет. Меер вместе с Лилит должны завтра утром выехать в Цюрих и посетить банк. Лилит возразила против такого решения, но супруги Левенсон были непреклонны. Через два дня Лилит Тонинадер имела на своем счету в Кантональном банке Цюриха 367 224 швейцарских франка. Сидя дома на кухне, Лилит с каменным лицом и глазами, полными слез, дрожащим голосом торжественно поклялась собственной жизнью, что никогда не притронется к этим деньгам без разрешения Меера и Розалии Левенсон. Однако она опасалась, что дорогие ее сердцу люди однажды перестанут ей доверять. После этих слов Лилит закрыла ладонями лицо и разрыдалась на руках Розалии Самойловны, которая всячески пыталась ее успокоить. Безутешная Лилит сквозь руки и слезы все время бормотала бессвязные слова об ее ответственности перед ними. Она была на грани истерики. Розалия заставила Лилит выпить большую рюмку коньяку, а Меер на руках отнес засыпающую девушку в ее спальню. Через пять минут он вернулся к жене на кухню:

– Я уложил ее спать. Не будем тревожить. Сегодня у нее был трудный день, пусть выспится.

– Если бы я не видела это сама, я бы никогда не поверила, что на земле есть люди с такой кристально чистой душой. В жизни так много грязи, мы должны всячески беречь и защищать ангела-Лилит.

– Ты права, она настоящий ангел, и нам ее послал Бог.

По возвращении в Москву Лилит с энтузиазмом принялась за реализацию своей части общего плана. У нее ушло три месяца на то, чтобы объехать доходные регионы СССР. Для Лилит не было ни одной безрезультатной встречи, ни одного безрезультатного дня. Проститутки из зависти и страха писали доносы на младших офицеров НКВД и друг на друга. Воры-оценщики из страха также писали доносы на младших офицеров НКВД и друг на друга. Младшие офицеры НКВД писали доносы на старших офицеров НКВД и друг на друга. За первые три месяца Лилит сформировала подробное досье практически на каждого человека, находящегося в поле интересов Торгсина, включая чиновников высших эшелонов власти. Обсудив накопленный материал, двойняшки Тонинадер решили продавать компромат особенно одиозным фигурантам. Как правило, покупатели компромата платили драгоценностями, когда-то изъятыми у населения.

Проект «Торгсин» превзошел все самые смелые ожидания его участников. К концу 1935 года уникальные произведения ювелирного искусства и бесценный антиквариат широким потоком со всей страны поплыли на секретный склад в Москве. Здесь все поступления сортировались, упаковывались в специальные ящики, маркированные под свиную тушенку, и с целью безопасности отправлялись военным грузовиком вместе с сопроводительными документами на адрес Псковского пограничного округа. Не доходя до адресата, на советско-финской границе ящики нелегально переправлялись в Хельсинки. Здесь они переупаковывались и с экспедитором пассажирского поезда доставлялись в Цюрих. Далее – автомобилем в Кантональный банк, где помещались в хранилище, открытое на имя Лилит Натановны Тонинадер.

Транспортная схема работала безупречно, однако Тонинадеры считали, что в любом преступном синдикате важнее всего не то, как начать дело, а то, как не упустить время выйти из него. Поэтому через год своей деятельности, в декабре 1935 года, они анонимно направили в Наркомат внешней торговли, на имя Аркадия Павловича Розенгольца, и в НКВД Еноху Гершеновичу Ягоде обширный доклад о злоупотреблениях в объединении Торгсин. Через месяц Торгсин был ликвидирован, а по стране прокатилась волна арестов бывших сотрудников. Меера Абрамовича удалось спасти, его перевели на должность заместителя наркома внешней торговли. Через год новое анонимное письмо было отправлено на имя товарища Сталина.

На квартиру Левенсона офицеры НКВД явились, как обычно, ночью, предъявили ордер на обыск и пригласили понятых. К четырем часам утра обыск закончили и увели несчастного Меера Абрамовича в полной прострации, с узелком в руках. Розалия Самойловна тотчас позвонила на квартиру Тонинадера, трубку взял Петр:

– Алло, слушаю.

– Это я.

– Здравствуй, дорогая моя, что случилось? – это был глупый вопрос, потому что звонить в четыре часа утра можно только тогда, когда вас посетили люди из НКВД, но Розалия Самойловна исправила эту оплошность любовника:

– Ничего не случилось, просто очень соскучилась. Моя подруга приглашает нас в лес по грибы, – она сделала ударение на слове «нас». За годы советской власти, опасаясь ушей НКВД, москвичи научились разговаривать друг с другом на птичьем языке. Петр понял, что Левенсона арестовали и Розалия просит приехать его и Лилит на известную им пустую дачу ее подруги.

– Хорошо. Я перезвоню ближе к обеду, – это означало, что они приедут на дачу к обеду. Петр положил трубку и посмотрел на проснувшуюся Лилит: – Помочь Мееру она уже не сможет. Через недельку придут за ней и пошлют в Караганду, в «АЛЖИР», по 58-й статье – лет на десять без права переписки. Скорее всего, она хочет уехать в Цюрих, забрать деньги и остаться на Западе. Надо срочно ей помочь. Милая моя, приготовь мне кофе, у нас будет хлопотный день.

Лилит внимательно посмотрела на брата, понимающе кивнула и пошла готовить кофе.

В полдень возбужденная Лилит буквально влетела на дачу, где их ждала Розалия Самойловна, и с порога бросилась ей в объятья:

– Я все знаю, мне рассказал Петр. Он едет машиной и будет через час. Я примчалась электричкой, как только смогла. Держись, милая, мы что-нибудь придумаем, все будет хорошо! – Лилит, держа в ладонях лицо растерявшейся Розалии Самойловны, жарко целовала ее глаза, лоб, нос, губы. Она намеревалась что-то сказать Лилит, но не успела, как ее рот уже был закрыт долгим и упоительным французским поцелуем. Вожделение вскружило Розалии Самойловне голову, и она буквально рухнула на диван, увлекая за собой Лилит.

Петр вошел в комнату, как обычно, без стука. На диване воедино сплелись два голых, воспаленных эросом женских тела. Они, одержимые своими бесстыдными ласками, не утихая, стонали, визжали, кусались и не замечали ничего и никого вокруг.

– Эй, я тоже хочу! – крикнул Петр и, скинув портки, буквально прыгнул на похотливую парочку. Удовлетворив первый позыв своей плоти, он неожиданно для подружек встал.

– Ты куда, милый? – в один голос спросили брошенки.

– Сейчас вернусь.

Он действительно через минуту вернулся, что-то пряча за спиной. Подошел к Розалии Самойловны и левой рукой взял ее за шею. Она знала этот жест Петра, за которым обычно следовал восхитительный поцелуй. Розалия Самойловна закрыла глаза и замерла в ожидании ангельского полета своего воображения. Тонинадер нащупал пальцем сонную артерию на шее своей любовницы и полоснул по ней острой бритвой для бритья. Горячая кровь багряным фонтаном брызнула из раны, окропив Петра, лежащую рядом Лилит и саму Розалию Самойловну, которая даже не почувствовала боли и пока не понимала, что происходит. Лилит, не меняя позы и крепко прижимаясь руками к подружке, накрыла своим ртом кровавый фонтан и жадно, почти захлебываясь, начала пить живительную влагу. В это же время Петр уже нащупал бедренную артерию несчастной Розалии. В руке вновь сверкнула бритва, и забил второй фонтан крови, который достался Петру.

Розалия Самойловна, с закрытыми глазами и приготовившись к поцелую, истекала кровью. Она до конца так и не поняла, что с ней произошло, и умирала со счастливой улыбкой на лице. Наступила агония, и фонтаны иссякли. Тонинадеры, как две пиявки, отпали от своей жертвы. Они, с головы до ног перепачканные человеческой кровью, смотрели друг на друга и улыбались. Лилит, обмакнув ладони в загустевшую кровь, начала, играя, мазать ею своего брата. Тот ответил ей тем же. Они веселились, словно беспечные дети, пачкая друг друга, толкаясь и строя смешные рожицы. Вдруг они одновременно замерли и многозначительно посмотрели друг на друга: им захотелось любви прямо сейчас, на этом еще не остывшем трупе. Позже, вспоминая этот порыв, они будут утверждать, что это был настоящий триумф их любви.

К вечеру, насытившись друг другом, они собрались домой. Лилит вырезала у Розалии Самойловны печень – забрать с собой. Потом они облили бензином весь дом и подожгли. В семь часов вечера они зашли в свою квартиру и занялись приготовлением ужина, чтобы достойно отметить окончание проекта «Торгсин». Лилит приготовила брату парную печень, тушенную с красным вином, луком и специями. К печени предложила припрятанную заранее бутылочку тосканского «Кьянти Классико».

Через год Левенсона расстреляли. В этом же году были расстреляны нарком Розенгольц и глава НКВД Ягода. Эти события Лилит назвала естественным отбором – основным фактором эволюции человека.

^[1] Торгсин (Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами) был создан в СССР в июле 1930 года и ликвидирован в 1936 году.

(глава, не вошедшая в роман

«Тайные свидетели Азизы»)

Ранним утром Арсен отвез Адель и Аль-Бари в Алма-
Ату, где посадил на поезд, следующий до города Семипалатинска. Поезд пойдет по построенной два года назад Туркестано-Сибирской железной дороге, или, как ее называют, Турксибу. Задуманное городской думой форта Верного (старое название Алма-Аты) строительство этой дороги было официально предложено царскому правительству России еще тридцать четыре года назад, и только при советской власти это стало реальностью. Турксиб был самой грандиозной стройкой первой пятилетки СССР. Дорога длиною в 2 375 километров, помимо огромных денег, потребовала от пятидесяти тысяч строителей полной мобилизации физических, творческих и эмоциональных ресурсов. Свое путешествие Адель задумала уже давно: она хотела, чтобы ее сын не только увидел и осознал грандиозный масштаб России, но и открыл для себя культурное разнообразие живущих в ней народов. Аль-Бари впервые в своей жизни выехал за пределы Семиречья. Двое суток пути до Семипалатинска мальчик практически не отходил от окна вагона, впитывая животворящие вибрации строителей-энтузиастов, которыми пропитан каждый километр Турксиба.

В первые минуты по прибытии в Семипалатинск грязный и неприветливый город вызвал у Адели ощущение дискомфорта. Каменные минареты татарских мечетей на фоне низких деревянных городских строений выглядели неуместным вызовом для христианской части горожан. Тем более что православных церквей было только две, из них одна – на кладбище. Население Семипалатинска многонационально, однако на улицах чаще всего встречались люди азиатской внешности. Местные жители ко всем приезжим были настроены доброжелательно, выказывая чужакам лишь естественное провинциальное любопытство.

Адель имела возможность наблюдать реакцию своего сына на все то, что он видел впервые, и, конечно, ее радовали те эмоции, которые ежедневно выплескивал Аль-Бари от своих открытий. Когда Аль-Бари увидел Иртыш, он буквально завизжал от восторга и, прыгая на месте, крикнул:

– Мама, мама! Смотри, какая река! – Ребенок впервые увидел такую большую и полноводную реку.

– Это Иртыш, сынок. Завтра мы поплывем по нему в Омск.

До сих пор Аль-Бари знал только Или – самую большую реку Семиречья, по которой ходят самоходные баржи-плоскодонки с товаром из соседнего Китая. А по Иртышу между казахским Семипалатинском и сибирскими городами ходят большие пароходы, в том числе пассажирские. Еще месяц назад, обсуждая с Чанышевым предстоящую остановку в Семипалатинске, Адель выразила желание показать своему сыну дом-музей Достоевского и там услышать толковый рассказ экскурсовода о жизни и творчестве знаменитого русского писателя. Ведь когда-то именно в Семипалатинск по окончании четырехлетнего срока каторжных работ из Омского острога был под конвоем доставлен в ссылку Федор Михайлович – и здесь зачислен рядовым первой роты Сибирского линейного батальона. Страстный порыв Адели к просвещению сына осадил хладнокровный Чанышев:

– Я не уверен, что в современном заштатном Семипалатинске кто-то озадачен созданием музея Федора Михайловича. Хорошо, если сохранился дом, в котором он когда-то жил.

– Как же так, ведь это всемирно известный русский писатель! Его издают в разных странах и читают тысячи, если не сотни тысяч людей.

– Милая моя Адель, мы живем с тобой в стране, где вкус идеализированных вождей играет решающую роль в том, что следует гражданам читать, а что читать вредно.

– И что?

– А то, друг мой, что Владимир Ильич Ленин терпеть не мог произведения писателя Достоевского. По сведениям очевидцев из его окружения мы знаем, что Ленин сознательно игнорировал произведения Федора Михайловича. Я цитирую по памяти: «На эту дрянь у меня нет свободного времени. Прочитав «Записки из Мертвого дома» и «Преступление и наказание», уже читать «Бесы» и «Братья Карамазовы» не желаю. Содержание сих обоих пахучих произведений мне известно, для меня этого предостаточно. Я начал читать «Братья Карамазовы» и бросил. От сцен в монастыре меня стошнило. А что касается «Бесов» – это реакционная гадость. Такая литература нам не нужна».

– Конечно, в сегодняшней России Ленин – авторитет. Но он прежде всего политик и не обязан иметь хороший вкус во всем. Ведь кроме политических вождей в России есть интеллектуалы, видные литераторы, авторитеты в области культуры и прочее.

– Главным литератором России сегодня является Максим Горький, я процитирую его по памяти: «Я не знаю более злых врагов жизни, чем Толстой и Достоевский. Они хотят примирить мучителя и мученика и хотят оправдать себя за близость к мучителям, за бесстрастие свое к страданиям мира. Это преступная работа».

Адель вспомнила эту беседу в тот момент, когда они с Аль-Бари переступали порог донельзя запущенного дома, в котором, как говорят, жил русский писатель. Здесь даже сохранился письменный стол, за которым он работал. Глядя на этот стол, Адель представила, как укутанный в теплый плед писатель склонился над лежащим перед ним чистым листом бумаги и о чем-то размышлял. Потом пододвинул поближе свечу, обмакнул в чернильницу перо и написал: «В отдаленных краях Сибири, среди степей, гор или непроходимых лесов, попадаются изредка маленькие города…» – и, остановившись на полуфразе, поспешил написать заглавие будущей книги: «Записки из Мертвого дома».

Этот дом они нашли не сразу, и прав был Чанышев: в этом городе мало кто гордится тем, что здесь жил и творил великий Достоевский. Пожилая татарка-уборщица на плохом русском пыталась объяснить, что в этом доме посетителей почти не бывает. Она сама о писателе Достоевском знает, но книг его не читала. Очевидно, она вовсе не умела читать. Еще уборщица знает, что в Семипалатинск этот Достоевский попал безродным ссыльным солдатом, а уехал подпоручиком и дворянином. Еще говорят, что он дружил с врагом народа – областным прокурором бароном Врангелем, родным дядей другого барона Врангеля, который воевал против Красной армии. Другими словами, Достоевский был совсем не советский человек. Адель покинула это место в грустном настроении и решила, что будет правильно, если она сама расскажет сыну все, что знает о Федоре Михайловиче и героях его произведений. В этот день они вкусно поужинали в татарском ресторане и вовремя легли спать. Однако их ночь прошла беспокойно – не давали спать полчища громадных и голодных клопов. Хорошо, что их пароход на Омск отходил рано утром.

Расстояние от Семипалатинска до Омска по реке Иртыш – примерно триста километров, и старенький пароход шел вниз по течению меньше двух суток. Левобережье Иртыша в этом месте представляет собой бескрайнюю степь с казахскими аулами и маленькими русскими деревнями с убогими мазанками, вытянувшимися вдоль берега реки. Иногда попадались заброшенные православные церкви. Благодаря скучному пейзажу за бортом Адель практически не выходила из своей каюты. Она рассказывала сыну биографию Федора Михайловича, читала вслух книгу «Записки из Мертвого дома», написанную им в Семипалатинске, и неожиданно для себя открыла новые смыслы, талантливо спрятанные автором под спудом выверенного текста. Прав был Чанышев: «Классику надо читать и перечитывать, чтобы не пропустить заложенный автором ценный подтекст».

В Омск пароход прибыл с небольшим опозданием. Их встретила Лена – дочь Людмилы Никандровны Яковлевой, когда-то работавшей в Санкт-Петербурге врачом Смольного института для благородных девиц. В столице Западной Сибири Адель и Аль-Бари сделали однодневную остановку. Лена показала им город, который был заложен более двухсот лет назад по приказу царя Петра Великого на стрелке впадения реки Омь в могучий Иртыш. Царь хотел иметь военное укрепление на этой стратегической транспортной развязке, а потому Омск стал быстро развиваться и даже после Октябрьской революции пару лет пребывал столицей России. Этот сибирский город произвел на юного Аль-Бари сильное впечатление. Во-первых, через Иртыш проложен громадный железнодорожный мост, и Аль-Бари с восхищением наблюдал, как по мосту на большой скорости пролетел грузовой состав с лесом. Кроме того, на улицах Омска было много автомобилей разных марок и даже пара грузовиков. К удивлению Аль-Бари, жители Омска говорили только по-русски, в том числе и казахи, которых здесь немало, но все их почему-то называют кыргызами. Перед отъездом они зашли на базар, чтобы купить кое-что в дорогу. Здесь весь мясной ряд занимали продавцы-казахи. Адель пыталась заговорить с ними по-казахски, и было видно, что они понимали ее, но отвечали только по-русски.

На следующий день Адель и Аль-Бари, предвкушая новые впечатления от предстоящего путешествия, сели в купе спального вагона поезда Москва – Владивосток. Ожидания путешественников полностью оправдались. Следующие четыре дня за окном своего купе они видели бескрайние леса и многочисленные реки Восточной Сибири, воспетые в песнях озеро Байкал и реку Амур, и в полночь на пятый день прибыли во Владивосток. На вокзале их встретил Валентин Шевелев и разместил в первоклассном номере 208 гостиницы «Золотой рог» на улице Ленинской, бывшей Светланской, в центре Владивостока. Шевелев сказал, что в этом номере когда-то жил Чанышев и дважды останавливался адмирал Колчак. Валентин попросил на следующий день в 9:00 быть готовыми к небольшой экскурсии по Владивостоку и, пожелав спокойной ночи, ушел.

Он оказался хорошим гидом, знающим историю и традиции Владивостока. Показал раскинувшийся на сопках город и бухту Золотой Рог с различных ракурсов и даже свозил в бухту Шамора, куда в свое время не смог попасть Чанышев. Аль-Бари, никогда ранее не видевший моря, был потрясен его величием и силой, исходящей от этой водной стихии. Адель разрешила сыну искупаться. «Мама, мама! Вода соленая!» – восторгу ребенка не было предела. День пролетел незаметно, и вечером, когда они ужинали в рыбном ресторане на улице Пекинской, Аль-Бари уснул прямо в кресле.

Владивосток оставил у Адели и Аль-Бари прекрасные, ни с чем не сравнимые впечатления, они долгое время пребывали в абсолютном восторге от всего увиденного. К полудню следующего дня Шевелев привез гостей из Семиречья в Кангауз, в дом Бориса Анатольевича и Галины Семеновны Догот. Они тепло обнялись, будто близкие родственники. Духовная общность нередко делает людей даже ближе, чем формальные родственные связи, поэтому Борис с ходу предложил Адели следующий план: «Аль-Бари вместе с нашим сыном Женей и опытным таежником Валентином Шевелевым уходят на гору Пидан в познавательную экскурсию по приморской тайге, а мы втроем готовим ужин». План был безоговорочно принят. Галина по-хозяйски распределила зону ответственности каждого в приготовлении ужина, а Борис, помимо прочего, должен был рассказывать об особенностях жизни в Приморье. У Бориса готовилась к изданию его книга – хроника вхождения дальневосточных территорий в состав Российской Империи, и сейчас он с удовольствием делился некоторыми эпизодами этой правдивой истории. Галина, активно участвуя в разговоре, готовила на десерт расстегаи с творогом и пирожки с лесной ягодой. При этом она ловко манипулировала руками, даже не глядя на них. Это поразило Адель, и она спросила:

– Галина Семеновна, как это возможно?

Галина слегка смутилась и ответила, что сама не знает, как это происходит:

– Я не делаю ничего особенного, просто мои руки сами помнят, что надо делать.

– Рука поставлена, как сказал бы Пилат, – заметил Борис.

– Какой Пилат, Понтий? – улыбнулась Адель.

– Да. Наш деревенский Понтий Пилат, – без тени сарказма повторил Борис и, заметив недоумение Адель, негромко и с расстановкой, словно сельский учитель перед классом, начал свое повествование:

– У нас по соседству жил старик-вдовец с библейским именем Пантелеймон, что с греческого языка, как известно, означает «всемилостивый». Кстати сказать, некоторые черты его характера вполне соответствовали его имени. Сельчане по простоте душевной, снижая греческий пафос, звали его Пантелей или Пантелей Григорьевич. В прошлом боцман рыболовецкого судна, он имел отменное здоровье, был человеком правильным, по-житейски мудрым и справедливым, хотя немного занудным. Однако последнее не мешало ему пользоваться непререкаемым авторитетом среди жителей деревни. Однажды во время нашей беседы я не со зла назвал его «Понтий Пилат». На мой взгляд, это прозвище очень точно подходило старику, и оно мгновенно разнеслось по деревне. Поскольку людям было трудно выговорить «Понтий Пилат», его прозвище сократили, и оно стало просто Пилат, как все считали, от слова «пилить». С тех пор старика в деревне стали звать Пилат. Сам старик этому не противился, потому что я рассказал ему по секрету, что Понтий – это не уменьшительное от слова «Пантелеймон». Понтий – это римское имя, которое означает «морской», что, наверное, ему было небезразлично. Кроме того, я поведал значение личности Понтия Пилата в мировой истории. Корни рода старика – Хабарова Пантелеймона Григорьевича – произрастают из самых что ни на есть русских земель – Великого Устюга, что находится в центральной части Вологодской губернии. Наш Понтий – прямой потомок Ерофея Павловича Хабарова, открывшего России страну Даурию – это теперешние земли Забайкальского края и Амурской области. Это он обеспечил коренным жителям этих мест «добровольный» путь в российское подданство. Видимо, таким образом постепенно и образовался наш российский народ, состоящий из двухсот различных народностей. – Борис Анатольевич остановился и как-то с хитрецой посмотрел на Адель: – Вы ничего не хотите мне сказать?

– Что я должна сказать?

– Чанышев на этом месте мне бы заметил, что Хабаров вел себя как испанский конкистадор в Латинской Америке: «Любой, кто не хочет испанского подданства, заслуживает смерти». Еще, может быть, добавил бы, что Эрнан Кортес, уничтоживший государство ацтеков, кроме шпаги имел при себе католического миссионера, который был обязан привести покоренные народы в христианство, а Хабаров никого и ничего при себе не имел, кроме сабли, видимо, не заботясь потерять души покоренных людей. Может быть, поэтому среди коренных народов Сибири и Дальнего Востока до сих пор доминируют традиции шаманизма.

Адель могла бы рассказать о своей встрече с казахами на Омском базаре, которые отказались разговаривать с ней на своем родном языке, вероятно, потому, что опасались если не прямой агрессии со стороны представителей титульной нации, то наверняка некой неприязни. Адель считала, что любой, кто делит россиян по национальным сортам, приносит многонациональной матушке-России непоправимый вред. Она не хотела ненароком обидеть хорошего друга Чанышева и потому сказала:

– Вот видите, Борис Анатольевич, вы сами все рассказали.

Борис, Галина и Адель разом громко рассмеялись.

– Вместе с тем мне есть что добавить, – продолжила Адель. – Когда вы говорили о русских землях Великого Устюга, вы хотели подчеркнуть русское происхождение Хабарова?

– Да, именно так.

– Судя по фамилии, он вполне мог быть половцем, или кыпчаком, как они назывались у себя дома, в Великой степи. Как вы знаете, русские князья нередко пользовались услугами наемников-ордынцев, а у тюркоязычных народов слово «хабар» означает «известие» или, реже, «новость».

– Одну минуточку, – Борис подошел к книжному шкафу, – обратимся к авторитету. – Он достал словарь В. И. Даля и прочел вслух: – Хабар – старинное русское слово, означающее удачу, везение, счастье, прибыток, барыш, поживу. Вуаля!

– Извините, мне неловко, – смутилась Адель.

– Ну что ты, детка. Все в порядке. – Борис отечески положил руку на плечо Адели. – Я не уверен, что кто-то точно знает, в чьем языке это слово появилось впервые. Русским был Хабаров или кыпчаком – для меня неважно, главное, чтобы с честью служил России. Между прочим, за всю историю нашего государства правящая верхушка никогда не была стопроцентно русской. У нас даже цари, веками сидящие на российском троне, – нерусские. Сейчас царя нет, а ситуация не поменялась. Давай просто предположим, что Ерофей Павлович Хабаров – русский, тем более что выглядел он как стопроцентный славянин – высокий, статный и белокожий. Итак, когда он в одночасье попал в царскую немилость, что у нас в России не редкость, вся его родня – от греха подальше, судьбу проклиная, – потащилась с сумой на плечах дальше на восток, в тридевятый Приморский край. Дед Пантелея Григорьевича Хабарова, кстати, будучи нашему соседу полным тезкой, не дойдя до побережья Японского моря всего тридцать пять километров, обосновался в горной деревне Тетюхе, что с китайского языка означает «страна диких кабанов». Она расположена в восточных отрогах хребта Сихотэ-Алинь, на расстоянии полтысячи километров от Владивостока. В Тетюхе родился отец нашего деда – Григорий Пантелеевич, здесь же родился и сам Пантелей Григорьевич Хабаров. Вот у кого проявились кыпчакские гены. Он был широкой кости, крепко сбитый, коренастый, кривоногий. Уместно будет сказать, что народ в Тетюхе не был страстно верующим по многим причинам, в том числе той, что единственный храм был построен только в 1916 году и серьезно обветшал. При церкви была двухклассная церковно-приходская школа, в которую ходил Пантелеймон. В двадцать четвертом из церкви сделали четырехклассную школу. Алтарь убрали, крест спилили и на его месте водрузили красный флаг. То же самое произошло в душах местных жителей. Когда Пантелеймону исполнилось четырнадцать лет, он без одобрения родителей прошел оставшиеся тридцать пять километров до Японского моря и нанялся матросом на рыболовецкое судно купца первой гильдии Юлия Ивановича Бринера. Так началась морская биография нашего старика. Спустя десять лет боцман Пантелей Хабаров – моряк, обветренный как скалы, – сошел на пирс поселка Ольга. На кнехте сидела семнадцатилетняя девушка неземной красоты. Она ждала именно его. Такой, по рассказу Пантелея, была их встреча с Ольгой – будущей женой. В то время переселенцы с Украины прибывали в Приморский край морем, через Одессу. Обычно пароход швартовался у пирса поселка Ольга на берегу бухты Ольга, залива Святой Ольги Японского моря. Прибывшие крестьяне обустраивали свои деревни в долине реки Святая Ольга. В одной из таких деревень жила многодетная семья, где старшую дочь звали Ольга. Сватовство было недолгим. Взрослый самостоятельный моряк сразу понравился практичным и глубоко верующим родителям невесты. На следующий день по просьбе Ольги они поехали в беседку-часовенку, расположенную на скале семидесятиметрового мыса Бринера. Здесь влюбленные поклялись быть верными друг другу до конца своих дней.

– Это такой приморский обычай? – поинтересовалась Адель.

– Нет, не приморский. Это лишь каприз ольгинских девушек. Есть такая легенда, связанная со скалой, – растягивая слова, сказал Борис. – Якобы дочь Бринера бросилась с этой скалы после того, как отец запретил ей выйти замуж за своего любимого – бедного пастуха. Упав в волны, девушка превратилась в розовую чайку. Несчастный отец в память о дочери установил на скале часовенку. Выдумка, конечно, но безотказно работает среди сентиментальных барышень.

– Вот и не выдумка, а красивая любовь, – вмешалась Галина.

– Ладно, не буду спорить, согласен и с бедным пастухом, и с розовой чайкой. Итак, через неделю после знакомства Ольга и Пантелеймон, стоя на коленях перед ее родителями, получили благословение и сыграли скромную свадьбу. На следующее утро Пантелей усадил в пролетку свою жену с узелком в руках, и молодожены отправились на знакомый пирс, где их ждал пароход, уходящий во Владивосток. – На этом месте Борис сделал остановку, чтобы выпить чаю и о чем-то поразмышлять. – Наш старик – фигура драматичная с колючей судьбой и по характеру не особенно разговорчив. Однако всякий раз, когда он вспоминал свою покойную жену, он чудесным образом преображался. Он говорил нам с Галиной, что, когда впервые увидел Ольгу, глазам своим не поверил, как она была хороша, вся прямо светилась изнутри. Видимо, это правда, что украинки самые красивые женщины в мире.

– Борис, откуда ты знаешь? – улыбнулась Галина, не отвлекаясь от стряпни.

– Из книг и рассказов очевидцев, милая моя, – поддержал настроение жены Борис и продолжил: – Во Владивостоке у старика была собственная квартира на Чуркине. Этот район города хотя и криминальный, зато из окна его квартиры имелся роскошный вид на бухту Золотой Рог. Кроме того, здесь находился Владивостокский морской рыбный порт, откуда уходили суда Юлия Бринера на Камчатский промысел. Старик считал, что жить рядом с портом очень удобно. Через год у Хабаровых родилась дочь Марфа. Для Пантелея семья – главный смысл его жизни, и он хотел, чтобы у его девочек было все, что они пожелают. Заработок моряка напрямую зависит от того, сколько времени он проводит в море, поэтому Хабаров чаще был в море, чем дома. Рыбацкие рейсы длинные, иногда по полгода. Однажды, вернувшись с путины, он узнал, что месяц назад, находясь на блошином рынке Луговой площади, что недалеко от их дома, погибла Ольга от случайной пули пьяного матроса, затеявшего драку с бичами. Его жену похоронили сердобольные прихожане местной церкви за собственный счет в складчину, а трехлетняя Марфа уже целый месяц живет у чужих людей. Это был первый удар судьбы, который перенес Пантелей Григорьевич. На сороковой день после гибели Оли Пантелей накрыл стол для всех, кто помогал хоронить его жену и приютил дочь. Накануне он впервые в жизни посетил церковь. Поставил свечку. Священники говорят, что молитвы на сороковые сутки за упокой души умершей помогут Господу Богу определить ее место в загробном мире. Пантелеймон считал, что у Бога не должно быть сомнений в отношении ангела-Ольги – где еще он найдет такую же чистую и невинную душу, как у нее. Пантелей стоял перед образами и думал, что именно он повинен в безвременном уходе его любимой женщины, но он не мог правильно сформулировать свою вину и потому, глядя Богу в глаза, спросил: «За что ты меня наказал, отняв самое дорогое, что у меня есть? Что я сделал не так? Какой урок ты мне преподнес?» Но Господь Бог молчал, оставляя за ним самим поиск ответа. В эту минуту Пантелею показалось, что они не нужны друг другу. Он повернулся к церкви спиной и ушел не оглядываясь. Он никогда больше не переступал порог церкви. Продав квартиру и все свое имущество, Пантелеймон навсегда попрощался с морем и Владивостоком, отнявшими у него Ольгу – его драгоценность и большую часть его самого. Деревня Кангауз для Хабарова была случайным выбором. Здесь он купил небольшой домик с участком за околицей деревни, сделал пристройку, вдвое увеличив жилую площадь, и срубил роскошную баньку. Через пару лет на окраине Кангауза появились мы с Галиной и стали Пилату добрыми соседями. Галина посвящала Марфу в женские таинства ведения домашнего хозяйства, а Понтий научил меня всякий раз возвращаться с охоты с добычей. Незаметно для Понтия росла его дочь – внешне точная копия своей матери и объект его особой заботы. Когда Марфе исполнилось семнадцать, Понтий неожиданно для себя понял, что девушке, кроме хорошего домашнего воспитания и сельской школы, еще нужно классическое образование. Кроме того, помимо родного отца, еще нужен жених, а в нашей малочисленной деревне таких попросту нет. Он решил поехать с Марфой во Владивосток за тем и другим. Она поступила в Морской университет имени адмирала Невельского. Марфа желала учиться мужской профессии морского механика. Все было хорошо до тех пор, пока она не попала на практику на ремзавод, где начальником цеха был армянин. Нельзя сказать, что он подлец, но ей семнадцать, а ему почти тридцать, кроме того, он был женат. Короче говоря, случилась нежданная обоюдная любовь. Скоро Марфа и этот парень мирно расстались.

– Вот и не так, – перебила Бориса Галина. – Когда этот армянин узнал, что Марфуша беременная, он уволился с работы, собрал свои манатки и вместе с семьей срочно уехал в свою Армению. Вот какой подлец оказался, басурман проклятый. Все эти армяне одним миром мазаны, словом, нехристь!

– Это несправедливо, – деликатно возразила Адель. – Армяне – христиане, они еще в 301 году провозгласили христианство государственной и единственной религией Армении. Это произошло раньше католического Рима и православной Византии. Армяне одними из первых начали проповедовать христианство среди других народов мира. При этом, как и другие проповедники, они рисковали своей жизнью во имя Христа. В начале нашей эры арабы захватили Армению. Они запирали армян-христиан в их храмах, заколачивали двери и, обливая храм нефтью, поджигали. – Закончив фразу, Адель на минутку умолкла и прикрыла глаза. Перед ней ясно предстала картина торжественного здания Национальной библиотеки Франции в Париже, на улице Ришелье, 58, с парадным курдонером, огромной лестницей и просторными залами, украшенными замысловатой лепниной. В читальном зале вежливый служащий в белых перчатках аккуратно разложил перед русским посетителем старинную каталонскую карту мира, изготовленную в 1377 году на острове Мальорка каталонскими евреями Авраамом и Иегуди Крескесами. Посетитель осмотрел карту и легко нашел отмеченное в пустынной части Семиречья Туркестанского края Российской империи озеро Балхаш, которое, согласно источникам, в одной половине имеет соленую воду, а в другой – пресную. Но особенно любознательного русского заинтересовало изображение здания с крестом, которое, если верить карте, располагалось на северном берегу озера Иссык-Куль, что находилось в горах Семиречья. Здесь, согласно Каталонскому атласу, проживали христиане. Рядом с нарисованным зданием была пояснительная надпись на каталонском диалекте испанского языка: «Место, которое называется Иссиколь. В этом месте находится монастырь братьев армян, в котором есть, говорят, тело святого Матфея, апостола и евангелиста». Здание с крестом символически соединялось прямой линией с Иерусалимом – недвусмысленный намек на существование духовной связи этих мест. Посетитель сначала подробно изучил, а затем перерисовал эту часть карты себе в блокнот. После чего поблагодарил служащего и покинул библиотеку. Этим посетителем был Петр Петрович Семенов, будущий Семенов-Тян-Шанский – российский исследователь Семиречья и Туркестанского края…

Потом Адель открыла глаза и вслух продолжила:

– Насколько я знаю, согласно священному Преданию, святой апостол Матфей принял мученическую кончину от рук язычников, проповедуя Евангелие в Эфиопии. Здесь первоначально и хранились его нетленные мощи. Когда в середине III века начались гонения на христиан, верующие армяне, опасаясь поругания святыни, преодолевая многочисленные трудности и рискуя собственными жизнями, перенесли мощи в далекую Россию, в армянский монастырь близ высокогорного озера Иссык-Куль, в Семиречье. К сожалению, в силу природных катаклизмов дно этого озера просело, и монастырь был полностью затоплен. С тех пор мощи апостола Матфея покоятся за стенами армянского монастыря, под толщей воды Курментинской бухты Иссык-Куля. В 1882 году в этом месте был основан русский Свято-Троицкий мужской монастырь. Потом сюда пришел ислам, и монастырь не уцелел. Сейчас от него остались лишь здания трапезной и молельни. В разное время многие исследователи Туркестана пытались добраться до армянского монастыря, но тщетно. – Адель умолкла, ожидая реакции старших товарищей.

– Поучительный рассказ, – сказала Галина, – спасибо.

– Конечно, всегда дело в конкретном человеке вне зависимости от его национальности или вероисповедания, – продолжил свой рассказ Борис. – Тем более что наш армянин – не басурман. Но вернемся к истории Пилата. Надо сказать, что старик был недоволен, что прерывается учеба дочери в университете, но то, что Марфа родит ему внука без неизвестного ему зятя, Пантелея вполне устраивало. Он ждал и лелеял будущего ребенка. Если родится девочка, он ее назовет Ольгой, а если мальчик – будет Иван. Уже подходил срок рожать, и дома все было готово к встрече нового человека. Галина провела с Марфой подробный инструктаж о признаках начала родов и методах родовспоможения. Мы все были, что называется, во всеоружии. В четверг Понтий решил на два-три дня уйти в тайгу проверить свои капканы на соболя. Мы оставались нести вахту. Через день мы обратили внимание на то, что наша кошка без конца скребет пол, воробьи прячутся в хворост, вороны перелетают на нижние ветки деревьев – все это означало, что в ближайшие дни может быть буран. К вечеру вокруг солнца образовался туманный круг, и солнце уже садилось в большое облако – еще одна народная примета надвигающегося ненастья. Я попросил Галину привести Марфушу к нам на ночлег, чтобы у нас переждать завтрашнюю метель. Галя скоро вернулась и сообщила, что Марфа наотрез отказалась выходить из дома потому, что завтра она ждет возвращения отца с охоты и готовит его любимый рыбный пирог, какой пекла ее мама. Она чувствует себя хорошо, и нет причин для беспокойства. Потом сверкнула на Галину Семеновну озорным взглядом и добавила: «У нас каждую зиму страшные метели бывают не реже пятнадцати раз, ведь мы это пережили», – и рассмеялась. Утром при красной заре начало всходить красное солнце. Вскоре на горизонте появилась свинцово-серая туча, которая, расплываясь по всему небу, полностью заслонила солнце. Ветер неожиданно стих. Наступили мертвая тишина и мрак. Только свет в окнах домов свидетельствовал о том, что где-то есть живые люди. Через несколько минут пошел густой снег, и в Кангауз ворвался ураганный ветер, заставляя вековые деревья кланяться себе в пояс, а все живое из страха прятаться в своих норах. Распоясавшийся вихрь безнаказанно начал свои дьявольские пляски, поднимая и закручивая тонны снега, лежащего на земле и деревьях, смешивая с тем, что падает с неба, создавая невообразимую снежную кутерьму. Кангауз провалился в белоснежную мглу. Любой путник, по своему безумию оказавшийся в этот момент на улице, не сможет увидеть даже собственную вытянутую руку. В этот момент лучше всего сидеть дома, поэтому мы с Галиной там и оставались, чего не скажешь о Марфуше. С этого места я расскажу так, как нам рассказывала сама Марфа: «Я, сидя у окна, пила чай и наблюдала, как гуляет по деревне буран. Вдруг мне показалось, что у меня начались первые схватки. Не сильно, так, чуть-чуть. Я начала собираться к вам и не успела надеть белье, как у меня обильно отошли воды. Я поняла, что у меня есть полчаса до начала родов. Я укуталась в мамину шаль, надела отцовский полушубок, взяла чистую простынь и полотенце и вышла на улицу. Метель шла на спад, но видимость еще была плохая. Я сбилась с пути и вместо того, чтобы идти к вашему дому, шла в сторону леса. Как потом оказалось, я прошла всего около ста метров. Пурга закончилась так же неожиданно, как и начиналась. Вышло солнце, и я обнаружила, что стою на дороге, у меня за спиной деревня, а передо мной стая волков. От отчаяния я упала на колени, и у меня начались схватки, мой сын просился наружу. Я сняла нижнее белье, постелила полушубок и встала на него на корточки, как показывала тетя Галя. В этот момент я не думала, что могу умереть или что меня съедят волки. Я не чувствовала с их стороны никакой агрессии, просто мне было неловко за то, что они видят меня голой, ведь среди них были и самцы. Ко мне осторожно подошла вожак-волчица и, лизнув руку, легла рядом. Схватки все усиливались, и я начала тужиться, как учила меня тетя Галя. Вся стая легла вокруг меня, согревая своим теплом, а волчица лизала мне руку, успокаивая. В эту минуту я чувствовала к волчице глубокую благодарность за проявление женской солидарности. И вот мне показалось, что ребенок начал выходить, и вдруг боль прошла. У меня родился сын! Я, обессиленная, упала навзничь на полушубок. Один из волков подполз мне под голову вместо подушки. Волчица вылизала ребенка и носом подтолкнула его к моей груди, мальчик запищал и уткнулся в сосок своей мамы. Я свободной рукой завернула младенца простынкой, а волчица собою прикрыла нас от мороза. Потом я услышала голоса дяди Бориса и тети Гали». Мы с Галиной вошли в дом Хабаровых, когда метель уже утихла. В доме никого не было, но чайник был еще горячий. Понятно, что Марфа где-то рядом. Мы заглянули в сарай и баньку – никого. Если бы Марфа пошла к нам, мы бы встретились. Ведь не в лес же пошла беременная девушка на сносях? Может быть, невероятным образом мы все же разминулись – и мы с Галиной вернулись домой – нет Марфы. В этот момент нам обоим закралась тревожная мысль, и мы поспешили в сторону леса, предварительно захватив термос с горячим чаем и санки. Еще издали увидели стаю волков, облепивших лежащего человека. Волки тоже заметили нас. Два волка пробежали в нашу сторону несколько метров и, готовые к атаке, приняли воинственную стойку. Хорошо, что со мной не было оружия, иначе я начал бы стрелять. Я попросил Галю оставаться на месте, а сам медленно стал подходить к стае, не проявляя агрессии. Когда до Марфы оставалось метров тридцать, я тихонько спросил: «Марфуша, ты меня слышишь?» – «Слышу, дядя Боря». – «У тебя все хорошо?» – «Да, я родила сына». – «Молодец, я буду медленно подходить, а ты со мной говори, чтобы не напугать волков». – «Они хорошие». – «Я знаю». – «Они помогли мне». – «Это хорошо». Когда до волков оставалось не больше пяти метров, «Рррр», – волчица впервые подала свой голос. «Шшшш», – успокаивал я волчицу, как делают мамы своему засыпающему ребенку. Вдруг все волки как по команде встрепенулись и не оглядываясь потрусили в свой лес. Через полчаса мы уложили Марфушу в ее постель, а вернувшийся вечером Пилат закатил мини-банкет по случаю рождения Хабарова Ивана Пантелеймоновича. Жизнь в Кангаузе вернулась в привычное русло.

Окончив свой рассказ, Борис заметил рассеянный взгляд Адели. Сейчас она, под сурдинку его истории, была полностью погружена в мир собственных фантазий. Ее душа скиталась в запредельном пространстве.

– Ты считаешь эту историю невероятной?

– Напротив, – очнулась Адель. – Я считаю подобное поведение волков лишним доказательством их высоких интеллектуальных способностей. Когда-то мой прадед, профессор Бек-Арыс-Ата, опубликовал научную статью, в которой исследовал значение символики, используемой народами разных мировых цивилизаций. Например, древние римляне почитали ворона – мудрого и вещего свидетеля истории человечества – и вышивали его золотом на своих знаменах. Его же вместе со львом до сих пор используют англичане. Древние египтяне выбрали птицу ибис в качестве важнейшего атрибута символов своей цивилизации. Кого-то вдохновляет орел, смотрящий на солнце не моргая. А кого-то – орел двуглавый. Кочевники – дети природы, изучая повадки зверей, выбрали для себя волка в качестве эталона поведения. Небольшой по размерам, он храбр и бесстрашен. Он несгибаем в достижении цели и сплочен в единую стаю. Для волка нет альтернативы: если не убьешь ты, убьют тебя. В своей работе Бек-Арыс-Ата приводит много ярких примеров нестандартного, рационального и даже хитроумного поведения волков в критических ситуациях. Многие исторические личности почитали волка. Несомненно, самым ярким из них был Чингисхан. В те далекие времена, чувствуя приближение собственной смерти, монголы-тенгрианцы считали лучшим исходом принести себя в жертву священному существу – волку. На пике своей славы Потрясатель Вселенной тенгрианец Чингисхан, стоя перед ликом Всемогущего Хормусты-Тенгри, справедливо считал, что заслужил право быть съеденным волками. Однажды ночью Тэмуджин покинул свою юрту и никому не позволил сопровождать себя в одинокое урочище гор Хэнтэй возле реки Керулен. Три дня и три ночи провел в ожидании, сидя на простой циновке, тот, кто когда-то был поднят на белой кошме над головами воинов и провозглашен Чингисханом.

На циновке простой задремал старик.

Пахнет осенью. Скоро снег.

От реки доносится чей-то крик –

Это волки идут в набег.

О великий Небесный Отец Хормуста!

Обрати свои взоры вниз.

Знаешь только ты, сколько дней до ста

Не дотянет пастух Чингиз.

В небесах – Хормуста. На земле – Октагон.

Белый центр. Молись – не молись.

Волчья стая стремится с восьми сторон

К белой точке. Конец. Сошлись… – Адель закончила декламировать великого Бек-Арыс-Ата в полной тишине. Галина и Борис в восторге замерли, слушая эти прекрасные стихи. Первой пришла в себя Галина. Она молча налила мужу и Адели по чашке чая и поставила перед ними варенье из таежной земляники.

– Интересная история, спасибо, Адель. Все же какие мы все разные – и обычаи у нас разные. Но я бы не хотела, чтобы меня волки съели, – сказала Галина, поглядывая на Бориса.

– Не волнуйся, тебя волки не съедят, – улыбнулся Борис и положил в чай две ложки варенья. – Однако продолжим нашу историю. Рассказывая о Пилате, обязательно следует сказать, что сам он, не имея образования, стремился, чтобы его дочь, а впоследствии и внук получили высшее образование. Он заставил Марфу окончить университет с отличием. В то время, по примеру Анны Ивановны Щетининой, в морские профессии начали пускать женщин.

– А кто это – Щетинина? – спросила Адель.

– Уу! Это владивостокская знаменитость. Она стала первой в мире женщиной – капитаном дальнего плавания. Она стопроцентный моряк – походка, повадки, прическа, и даже разговаривает она со своими офицерами и матросами так, как принято на флоте – матом. У нее из десяти сказанных слов двенадцать будет матом. Капитан порта Владивостока даже издал приказ, запрещающий ей пользоваться мегафоном, когда ее судно швартуется у городского причала, – потому, что палубный мат разлетается на весь город и плохо влияет на воспитание подрастающего поколения. Однажды ее спросили, почему она все время матерится, Щетинина ответила: «Ничего не поделаешь, такими категориями мыслит мужчина, и, чтобы быть для мужчин понятной, я говорю с ними на их языке. Вне моря я никогда не ругаюсь», – и это правда. Щетинина своим примером вдохновляла молодых девушек идти в исконно мужскую профессию моряка. Во Владивостоке уже начали появляться женщины-судоводители, а морским механиком была только наша Марфа. Чтобы показать тебе черты характера Марфы, надо рассказать об одном эпизоде в ее жизни. Однажды Щетинина набирала команду на перегон судна для планового ремонта на верфи Гонконга. По нашим законам, во время пребывания за границей морякам платят зарплату в иностранной валюте по официальному курсу, и семь месяцев ремонта в Гонконге равны двухлетнему заработку во Владивостоке. Анна Ивановна предложила Марфе, как в награду, идти с ней в Гонконг в качестве механика. Марфа отказалась, а на вопрос Щетининой: «Почему?» – ответила: «Потому что у меня на руках маленький сын и престарелый отец, они у меня на первом месте»! Жизнь семьи Пантелеймона Григорьевича протекала в атмосфере полного взаимопонимания и трогательной взаимной любви. Семилетний Ванятка Хабаров рос уменьшенной копией своего деда, и это сходство было не только внешним. Иван как губка впитывал привычки, вкусы, манеры и, казалось, даже мировоззрения старика Пилата. Для Марфы, каждодневно наблюдавшей взаимоотношения ее отца и сына, было понятно, что они перестали существовать как два отдельных человека. Это было единое и бесконечно любимое существо мужского пола, приносящее ей наслаждение одним только своим существованием. Это и есть олицетворение абсолютного женского счастья. Однажды в субботу, после традиционной баньки, дед с внуком пили чай на кухне в ожидании, когда закончит париться Марфа. У них принято ужинать вместе. Ждали непривычно долго, и Пилат послал внука поторопить маму. Через минуту возбужденный Ванятка прямо с порога сообщил, что мама упала и ей плохо. Вскоре со стороны дома Хабаровых разлетелся по деревне звук, который не был похож на человеческий голос. Смертный человек не способен воспроизвести эту адскую смесь отчаяния и безысходности, ужаса невосполнимой потери и животной злобы на фатальную несправедливость, умноженную собственным бессилием. Но именно такой звук самопроизвольно вырывался из глотки Пантелеймона, стоящего над телом своей дочери. Оказалось, что Марфа, пытаясь поддать пару, случайно оступилась, падая, ударилась затылком о полог и потеряла сознание. Во время ее падения деревянный ковш отлетел на раскаленные камни. Через полчаса, не приходя в сознание, Марфа отравилась угарным газом и умерла. На третий день ее похоронили на сельском кладбище. Неразговорчивый Пилат полностью ушел в себя. От его сердца оторвали еще один значительный кусок. Нередко такая реакция на свалившееся горе ведет человека к безумию или беспросветному пьянству. Но жизнь продолжается, и живые должны думать о живых. Неизвестно, по попущению Божьему или по законам природы, но, во спасение деда Пантелея, его любознательный внук задавал свои многочисленные вопросы. Пилат был вынужден отвечать на них, постепенно возвращаясь к нормальному состоянию. Мы с Галей чаще стали бывать у Хабаровых, а они у нас. Собственно, мы стали одной семьей. Через год река жизни Пилата хотя и изменила свое русло, но снова стала полноводной. Это произошло осенью, стояли последние теплые деньки чудного приморского бабьего лета. Осенняя тайга, как обычно, поражала роскошью своих красок, делая людей счастливыми, и я бы сказал, немного беспечными. В эти дни мы у Хабаровых заканчивали всякие приготовления на зиму: солили по Галиному рецепту капусту, помидоры, огурцы. Закручивали всякие салаты и прочее. Была суббота – день, когда мы всей семьей лепим пельмешки. Все находились в приподнятом настроении ожидания вкусного ужина и всяких рассказов из собственной жизни. Галя уже начала накрывать на стол, а Пилат вышел на минутку в огород дать корм своим прожорливым кроликам, которые, как он говорил, едят 60 раз в сутки. Я курил на крыльце и наблюдал, как Пилат, согнувшись над колодой, ловко измельчал острым как бритва топором корм для кроликов. К нему подошел Ванятка и сказал, что, помогая маме Гале накрывать на стол, он нечаянно уронил любимую чашку деда и она вдребезги разбилась. «Таак, – нарочито напустив на себя строгость, пропел Пилат, – в какой руке ты нес чашку?» – не прерывая своего занятия, спросил старик. «Вот в этой», – Ванятка протянул левую руку, не замечая сурового тона своего деда. «Сейчас мы ее, негодную. Клади», – кивнул головой старик, показывая на колоду. Ребенок безропотно положил «виновную» ладонь на то место, на котором Пилат измельчал корм для кроликов. У Понтия Пилата глаз наметан и поставлена рука, он взмахнул своим топором и… в этот момент Ванятка отдернул руку и спрятал ее за спину. Фью! – описав дугу, просвистел в воздухе топор и вонзился точно в то место, где только что лежала детская ладонь. Старик на минуту замер, упершись отсутствующим взглядом в лезвие топора, глубоко вошедшее в колоду. «Ха-ха-ха», – смех Ванятки звонким колокольчиком вывел старика из ступора. «Ха-ха-ха», – заливался смехом ребенок, пряча за спиной свои руки. «А вот и не успел, а вот и промахнулся», – дразнил деда Ванятка. Бледный как стена старик был оглушен мыслью о том, что было бы, если бы он не промахнулся. По его лицу было видно, как жуткие мысли медленно вползают в его сознание. Он был в дюйме от настоящей трагедии. Сейчас Пантелей в мельчайших подробностях представил себе отсечение кисти своего любимого внука. Для него это было так же очевидно, как будто эта беда действительно случилась. Человеческий мозг не видит разницы между состоявшимся фактом и воображением. Мозг деда отдал приказ всему организму немедленно отреагировать на это «ужасное несчастье». Пантелеймона тотчас разбил паралич, и он как подкошенный рухнул на землю, к ногам внука. Тот, испугавшись, разрыдался и, склонившись над дедом, хлюпая носом, запричитал сквозь слезы: «Дед, что с тобой? Тебе больно? Ты ударился? Это я виноват. Давай переиграем, и ты не промахнешься». Я подлетел к Пилату, находящемуся в глубоком обмороке, и дал ему прикусить небольшую палку, чтобы он не искусал свои губы. Затем пальцами вынул запавший язык, давая деду свободно дышать, и приподнял голову. У него изо рта пошла белая пена. Через несколько минут, придя в себя, Пантелей ничего не мог сказать, потому что потерял дар речи, а только горько плакал. Мы впервые видели этого сильного человека сломленным и беззащитным. С тех пор Пилат стал сильно заикаться и до конца своей жизни ни разу не улыбнулся.

– Он таким образом пострадал только от одной мысли о возможном несчастье? – спросила Адель.

– Выходит, что так и было. Пантелей был человеком эмоциональным, с тонкой душевной организацией, и дедом, трепетно любящим своего внука. Старик понимал свою ответственность за то, чтобы успеть подготовить Ивана к самостоятельной жизни. Он стремился передать внуку весь свой жизненный опыт. В конечном итоге Ванятка знал и умел все то, что знал и умел его дед. Ни одного события в жизни Ивана не прошло без активного участия его деда. Даже невесту на смотрины деду Иван привез из той же деревни, где когда-то его дед нашел свою жену.

– Иван женился на девушке по имени Надежда из поселка Ольга Тетюхинского района, – добавила Галина. – Молодые так же, как и Пилат в свое время, дали клятву верности друг другу на мысе Бринера.

– Но этому предшествовало двенадцать лет жизни. Насколько я знаю, Пантелей так и не понял, какой жизненный урок преподносил ему Господь Бог раз за разом, отнимая у старика самое дорогое, что у него было. Потом он умер и был достойно похоронен на сельском кладбище рядом с Марфой. С тех пор у Ивана появилось прозвище «Пилат», чем он очень гордится.

– У Ивана и Надежды родились близнецы Пантелеймон и Григорий, – вновь добавила Галина, – а через два года после мальчиков родились две девочки-близняшки – Вера и Любовь.

– Вот, собственно, и вся история о Пилате, у которого была хорошо поставлена рука, – заключил Борис. В этот момент в дом ввалились счастливые таежники.

– Мама, смотри, что я нашел! – Аль-Бари держал в руках небольшую корзинку, наполненную зеленовато-оливковыми плодами, формой напоминающими виноград и размером в два с половиной сантиметра.

– Что это? – внимательно разглядывая диковинку, спросила Адель.

– Актинидия, – вмешался Борис, – это наша таежная ягода, очень приятная на вкус. Попробуй.

Адель положила ягодку в рот:

– Потрясающе! И что же, она просто так растет в дикой природе? – Ее вопрос ей самой показался глуповатым, и Адель слегка смутилась, к счастью, никто этого не заметил.

Борис тоже съел ягодку:

– Мне рассказывали, что актинидия попала в наши леса еще в доледниковый период. В ней витамина С больше, чем в лимоне…

Буквально каждый день пребывания в Приморском крае приносил Адели и Аль-Бари новые яркие впечатления, которые они сохранили до конца своей жизни.

Торгсин^[1]

(глава, не вошедшая в роман

«Тайные свидетели Азизы»)

Москва, ранняя осень 1934 года. 11 часов утра. В спальне напротив большого зеркала стояла только что проснувшаяся Лилит и наслаждалась своим отражением. Она очень нравилась себе, и зеркало, желая ей угодить, показало красивое лицо семнадцатилетней девушки с томным взглядом а-ля Марлен Дитрих и ниспадающие на плечи медно-бронзовые локоны отъявленной стервы. Лилит то подходила к зеркалу поближе, вглядываясь в детали своего лица, то, подражая своей роковой музе, грациозной походкой отходила вглубь комнаты, чтобы видеть себя в полный рост. Потом, демонстрируя зеркалу гуттаперчевые возможности своего тела, начала импровизировать темпераментный танец, используя двусмысленные па и принимая пикантные позы – кривлянья на грани пошлости. Ей вдруг захотелось освободиться от стесняющего ее кружевного пеньюара мягкого пурпурного цвета, но в этот момент в комнату, как всегда без стука, вошел брат Петр.

– Надеюсь, я не помешал? – спросил он и, заметив намерения Лилит, помог ей раздеться. Пеньюар скользнул с плеч, полностью обнажая безупречное тело Лилит.

– Ты чертовски красива, любовь моя. Тебе это не мешает? – Он пальцем указал на уродливое родимое пятно на копчике.

– Глупый ты, братец. Мужчины будут счастливы видеть мой знак могущества. Они будут млеть, целуя это место. В России нет девушки умнее и краше меня, – потом она подумала и добавила: – И не только в России.

– Да-да. Ты права. Ты лучше и умнее всех на свете. Однако на ближайшее время твои красота и ум будут нужны здесь, в России.

– Отчего же так мелко?

– Россия – это начало. Только здесь, в этой варварской стране, наполненной простодушными дураками, мы с тобой сможем добиться того, чем будем пользоваться в другом, лучшем для нас мире, поэтому не соблазняй меня, одевайся и послушай, что я тебе расскажу. Вчера Васька по секрету сообщил мне, что его отец обложил грузинским матом Ягоду за то, что только сейчас он, нарком внутренних дел СССР, обнаружил секретный сейф Свердлова, похороненного шестнадцать лет назад. Ты представляешь, в этом сейфе Яков Михайлович хранил золотые монеты царской чеканки на немыслимую сумму – 108 525 рублей и 705 золотых изделий с драгоценными камнями. Откуда, спрашивается, у столь важной фигуры ареопага Октябрьской революции и записного бессребреника такие деньжищи? За какие такие услуги ему платили золотом? Он умудрялся наполнять свой сейф деньгами, даже не выходя из кремлевского кабинета. Кроме денег, в сейфе хранилось несколько паспортов, заполненных на вымышленные имена. Хозяин сейфа готовился в любую минуту свалить из России куда-нибудь подальше к теплому морю. Недаром его за глаза называли «черным дьяволом большевиков». Свердлова уже нет, но вопросы, которые он решал, остались. Скорее всего, никуда не делись те, кто может платить золотом за решение своих проблем, а среди государственных чиновников, безусловно, есть те, кто хотел бы получать золото за свои услуги. Мы с тобой должны разобраться в этом, найти таких людей и стать важным звеном в порочной цепи бессмертного российского мздоимства.

– Мне кажется, что для нашего чиновника самым безопасным способом получить много и сразу является протекция – назначение нужного человека на хлебную должность, – выразила свое мнение Лилит.

– Молодец, детка, я с тобой согласен. Как ты думаешь, где в наше время гуляют самые большие деньги?

– Разумеется, в Торгсине, – провозгласила она.

– Ты права, сестренка, именно в Торгсине. Потому что придуманный четыре года назад Фимой Курляндом – директором московского универмага номер один – способ продажи дефицитных товаров на бытовое золото за несколько лет превратился в общегосударственный инструмент по отъему у нашего населения ювелирных изделий из золота и серебра.

– Это уникальная и блистательная схема тотального грабежа огромного числа людей, поистине сатанинский проект. Нам надо найти свое место в этом деле.

Хитроумные двойняшки, рожденные грешной женщиной, улыбались друг другу, словно два постыдных авгура, и рассуждали о разрастающейся трагедии многомиллионного народа как о малозначимом событии своей жизни. Ежегодно в стране от голода умирают сотни тысяч человек, повсеместно расцвел каннибализм, а эта парочка озабочена только тем, как оседлать золотого тельца, пожирающего обездоленных россиян.

– Ты только представь себе, сестренка, эти людишки добровольно продают советской власти свои семейные реликвии по бросовым ценам золотого или серебряного лома. Взамен они получают фантик – так называемый торгсиновский рубль, который можно использовать только в магазинах Торгсина, где весь товар им продают с трехкратной наценкой.

Продолжая крутиться перед зеркалом, Лилит поддержала брата:

– К нашему счастью, в России живут наивные люди. Они без принуждения, словно бараны на закланье, держа в руках свой бесценный раритет, встают в длинную очередь к вору-оценщику.

– Мне сказали, что за несколько лет Торгсин получил около ста тонн чистого золота. Зная, какой бардак творится вокруг Торгсина, я уверен, что столько же золота разошлось по частным карманам.

– Мы с тобой, братец, не останемся в стороне от этого праздника жизни, пришел наш звездный час.

– Прежде всего, нам надо понять, где наше место в структуре Торгсина. Известные тебе друзья нашего детства помогли мне найти эксперта в этом вопросе. Вчера я имел приватную беседу с бывшим председателем Торгсина, товарищем Шкляром. Моисей Израилевич – милейший человек, не сказав ни одного дурного слова, раскрыл мне суть и потенциал клоаки под названием «Торгсин». Проработав в этом месте лишь один год, он, по совету своей жены – следователя ОГПУ, решил оставить эту расстрельную должность. Шкляра заменил Артур Карлович Гиршфельд – доверенное лицо товарища Сталина. Моисей Израилевич считает, что это ненадолго. Он намекнул мне, что «Артурчику уже ищут замену». Я спросил Шкляра, кто из наших может взвалить на себя эту трудную, но весьма благодарную обязанность – возглавить Торгсин. Он не задумываясь ответил: «С этим может справиться Меер Левенсон – торговый представитель СССР в Италии. Откровенно говоря, в семье Левенсона парадом командует его жена Розалия Самойловна, женщина умная и прагматичная. Она выпускница медицинского факультета университета Сорбонны в Париже и, как врач-гинеколог, умеет зрить в корень проблемы. Розочка, как и любая еврейская женщина, точно знает, что будет хорошо ее мужу, а что, извините, нет. Левенсон вряд ли вступит на территорию, заранее не исследованную его женой. Вам, молодой человек, необходимо познакомиться с Розочкой. Если хотите, я дам вам свои рекомендации. Относительно Меера – он грамотный специалист, в меру осторожный и преданный делу партии человек. В общем, он хорош во всех отношениях. Вы понимаете меня, во всех отношениях». Я правильно его понял. Для нас с тобой, сестренка, это будет идеальный выбор. Днями я встречаюсь с Розалией Самойловной и постараюсь убедить ее аккуратно откусить кусочек торгсиновского пирога. Мы должны приложить максимум усилий к тому, чтобы назначение Левенсона на должность председателя Торгсина состоялось.

– Надеюсь, мы помогаем Мееру занять этот пост не за деньги?

– Ни в коем случае! Мы поможем Мееру бесплатно, в память о его дружбе с нашим героическим папашей. Когда-то, работая вместе в Иркутске, эти два скрытых садиста без суда и следствия отправили на расстрел всемирно известного полярного исследователя, Верховного правителя России адмирала Колчака. Каково? Я убежден, что дядя Меер – духовно близкий нам человек. Он должен полюбить нас, как родных детей, а тебя даже больше, чем родную дочь.

– Не беспокойся, братец. Каждый успешный и состоявшийся мужчина уверен в том, что любая женщина всецело должна принадлежать только ему. Я сама предоставлю Мееру доказательства его всесилия над собой. Через неделю нашего знакомства этот старый пердун будет умирать от любви ко мне и делать все, что я ему прикажу. Он будет исполнять мои приказы, будучи убежденным в том, что делает это по своей собственной воле. Он будет умолять меня принимать от него подарки. Но для меня это слишком просто и мало. Мне нужно настоящее дело.

– Есть такое дело! Как мы знаем, Торгсин – это насос по выкачиванию валюты отовсюду, где она есть. Одним из источников являются приезжие иностранцы – и в первую очередь моряки иностранных судов, заходящих в наши порты. НКВД мобилизовал целую армию «жриц любви», задача которых – любым способом заставить прибывших в порт моряков тратить свою валюту только в Торгсине. В нашей стране любой вуз, где готовят профессиональных переводчиков, считается идеологически токсичным потому, что туда, как правило, идут учиться вольнодумцы. Именно поэтому у такого вуза обязательно есть куратор из НКВД. Задача офицера-куратора выявлять неблагонадежных студентов и вербовать перспективных. Особое внимание уделяется девушкам. Многие девушки по разным причинам соглашаются на сотрудничество с органами. Вот из таких одалисок и сформировал НКВД батальоны «тружениц постели», которыми заполнили клубы для иностранных моряков. Такие клубы специально созданы во всех морпортах страны, куда заходят пароходы из-за рубежа. Насколько я понимаю, девушки не рады выполнять эту грязную работу, и все они должны ненавидеть «субботники» для офицеров ОГПУ. Другими словами, каждая из них – кладезь грехов энкавэдэшников, поскольку там, где у мужчины есть дармовой алкоголь, доступные женщины, безграничная личная власть и безнаказанность, там непременно появляются поборы, наркотики, порочные болезни, различные извращения и даже преступления. Нам нужно…

– Я поняла, – перебила своего брата Лилит. – Я должна с помощью всех обиженных проституток собрать компромат на похотливых офицеров. Такая работа как раз по мне. Как я понимаю, эти досье пригодятся нам для торгов с НКВД, когда мы будем выходить из этого дела?

– Именно так. Торгсин – мутный и опасный проект, и, как у нас водится, в один прекрасный день товарищ Сталин расстреляет всех, кто доподлинно знает, что такое Торгсин. Чтобы остаться живыми, мы должны вовремя выйти из этого дела. На все про все у нас есть год. Завтра твой поезд в Рим. Когда ты будешь уверена, что Левенсон готов выполнять наши поручения, дай мне телеграмму с любым текстом, содержащим слово «погода». Если он по любым причинам категорически откажется сотрудничать, дай мне телеграмму без слова «погода». Если понадобится, я отправлю тебе телеграмму до востребования на главпочтамт Рима на площади Сан-Сильвестро. Вот твой заграничный паспорт. Желаю тебе удачи, любимая.

Через три дня Тонинадеру была назначена встреча с женой Левенсона – Розалией Самойловной – на летней веранде на крыше ресторана гостиницы «Москва». Розалия Самойловна сама определила место и время встречи с человеком, рекомендованным ей старинным семейным другом – Моисеем Шкляром. В их разговоре Моисей пояснил, что познакомился с Тонинадером недавно, после «серьезного звонка» из Кремля. При этом Шкляр намекнул, что у этого молодого человека есть определенный административный ресурс, который можно использовать для карьеры ее мужа, и, возможно, у него будет к Розалии Самойловне деловое предложение.

Тонинадер прибыл в ресторан в 19:30, то есть за полчаса до назначенного времени для того, чтобы правильно выбрать столик. Летняя веранда была до отказа заполнена нетрезвыми людьми, ни одного свободного столика. Заглушая все остальные звуки, гремела кавказская музыка – это гуляла азербайджанская свадьба. Тонинадер дал метрдотелю десять рублей (цена полноценного ужина) и попросил «организовать столик на двоих с видом на Александровский сад». Через пятнадцать минут такой столик возник из ниоткуда. Он был накрыт белоснежной скатертью и сервирован по первому классу на две персоны, включая свечи в фарфоровых подсвечниках и небольшой букет осенних флоксов разных оттенков. Тонинадер попросил принести французское шампанское брют в ведерке со льдом. В этот момент в зал вошла со вкусом одетая миловидная женщина средних лет и античных пропорций. Она взглядом светской тигрицы обвела зал и, аппетитно покачивая бедрами, направилась к идущему ей навстречу молодому человеку, который обратился к ней на безупречном французском языке:

– Добрый вечер, мадам, я очень рад видеть вас. Примите мой комплимент. Вы прекрасно выглядите и превзошли все мои самые смелые ожидания. Меня зовут Петр, – Тонинадер галантно наклонился, чтобы поцеловать даме ручку. Это был продуманный жест. Дело в том, что сатанинская природа Тонинадеров наградила Петра и Лилит способностью усиливать запах феромонов по их собственному желанию. В данном случае это был мужской запах Петра, который вызывал у женщин непреодолимое либидо. Катализатором такого запаха являлось родимое пятно на его копчике. Для того чтобы женщина поймала эту наживку, Петру было необходимо стоять максимально близко к ней.

Еще придерживая белоснежную ладонь Розалии Самойловны, Тонинадер поднял на нее свой взгляд и заметил легкий румянец на щеках жертвы. Дело сделано, осталось немного подождать, пока плод желаний дозреет. Он сыпал домашние заготовки любезных фраз, демонстрируя знание светского этикета. Опытная Розалия Самойловна хотя и знала подлинную цену подобным речам, но с удовольствием принимала каскад неприкрытой лести и даже была готова ублажать себя признаниями юного ловеласа сколь угодно долго. Все же хорошие манеры создают настоящего мужчину.

Они разместились в удобных креслах и сделали выбор блюд сегодняшнего ужина. Официант зажег свечи, разлил по бокалам шампанское, дал даме прикурить и удалился исполнять заказ. Оставшись вдвоем, они смотрели друг на друга и молчали. Розалия Самойловна умышленно не вступала в разговор первой, пытаясь понять, что на самом деле представляет собой сидящий напротив объект. Прежде чем выслушать «деловое предложение» этого протеже Моисея Шкляра, ей было необходимо иметь полное доверие к нему. Выстроить такое доверие к семнадцатилетнему мальчику Розалии Самойловне мешала возрастная разница в 29 лет. Ах, как она хотела бы сейчас помолодеть на 30 лет – она бы не моргнув глазом проглотила этого сладкого красавца!

Представляя себе эту картину, она невольно вполголоса пробормотала:

– Былая жизнь, былые звуки, букеты блеклых знойных роз…

И вдруг прозвучал бархатный баритон Петра:

– Все к сердцу простирает руки, ища ответа на вопрос…

Услышав продолжение малоизвестного четверостишья Александра Блока, она невольно вздрогнула:

– Вы любите Александра Блока?

– Александр Александрович, конечно, гениальный поэт, но я не то что люблю – просто много читал его и кое-что запомнил. – При этом Петр опустил глаза, как будто стеснялся сказанных слов. Розалию Самойловну умилила искренность этого юноши. Она не могла знать, что Тонинадер – человек без чувств и эмоций, он всегда говорит только то, что от него хотят слышать.

– Мой покойный отец был членом Чрезвычайной следственной комиссии по делам царских министров, а поэт Александр Блок был главным редактором этой комиссии. Он литературно обрабатывал стенограммы допросов несчастных горемык, внося существенный вклад в историософию Великой Октябрьской революции. Товарищ Блок дружил с моим отцом и хранил у него многие свои работы. Об этом мне рассказал архивариус, когда я интересовался жизнью своего отца.

– А ваша мама жива?

– Я не знаю. Нас с сестрой мама подкинула через несколько месяцев после нашего рождения и, закусив удила, отправилась делать мировую революцию. Ни одна тварь не может развиваться без материнской любви, но мы с сестрой научились выживать самостоятельно, и я этому очень рад. – При этом Тонинадер внимательно посмотрел в глаза Розалии Самойловны и уже скрипучим каменным голосом добавил: – Человек – это сосуд, кишащий мерзостью.

Сейчас Розалию Самойловну раздевал своим взглядом не желторотый юнец и даже не взрослый мужчина, а некая видавшая виды сущность, сидящая внутри этого мальчика. Фраза, когда-то сказанная основателем лютеранской церкви Мартином Лютером, холодным эхом прокатилась по ее телу, вызывая легкий озноб. Ей вдруг показалось, что она стала моложе на тридцать лет – или, может быть, он стал старше на тридцать лет, это было неважно: она нестерпимо возжелала его. Наверное, впервые в жизни она не могла совладать с этим желанием. Перед ней сидел настоящий мужчина, который не боялся брать горячие угли голыми руками. Ей, красивой молодой женщине, всю жизнь прожившей с человеком, пугающимся не только собственной тени, но даже тени одного волоска, захотелось выплеснуть наружу накопившуюся за многие годы животную страсть. Чтобы не наделать глупостей и не прыгнуть на сидящего напротив породистого самца, она, запивая шампанским каждое слово, спросила:

– У вас, кажется, есть ко мне деловое предложение, чего вы, собственно, хотите?

– Денег, много денег. Человек без денег подобен скоту бессловесному. У меня есть проект, который мы можем вместе реализовать. Я понимаю, что здесь не место для обсуждения серьезного дела, – Тонинадер кивнул в сторону зала. – Здесь слишком шумно и много снующих глаз и ушей. Говорят, что муравьи не умеют ни говорить, ни слушать. Они передают информацию, потеревшись друг о друга, но мы, к сожалению, не муравьи.

– Все, хватит, – Розалия Самойловна взяла салфетку и что-то написала на ней. – Здесь адрес уютной квартиры моей подруги, которая на месяц уехала в Ялту. Я жду вас в муравейнике, там и поговорим, – она блеснула взглядом, вставая из-за стола.

– А как же заказанный ужин? – спросил Тонинадер, помогая Розалии Самойловне подняться.

– К черту ужин! – глядя в глаза живущей в Тонинадере сущности, ответила пылающая страстью женщина.

– Между прочим, все муравьи на свете женского рода, – улыбнулся довольный собой кавалер.

– Вот и проверим! – бросила через плечо уходящая Розалия Самойловна.

Уже через полчаса они страстно целовались на пороге уютной квартиры уехавшей подруги. Любовники не покидали своего убежища неделю. Каждый из них получил то, что хотел. Она – восхитительный секс и обещание регулярных встреч в будущем, он – свое участие в проекте «Торгсин». Только на третий день любовных утех Тонинадер сумел изложить неистовой блуднице суть идеи участия в закупках золота. Однако Розалия Самойловна выразила сомнение по поводу реализации этой идеи:

– НКВД контролирует «золотой поток» на всех его этапах – от стукачей-оценщиков до отлитых чушек. Нам необходимо сосредоточить внимание на ювелирных изделиях с драгоценными камнями. На сегодняшний день варвары оценщики с помощью молотков и плоскогубцев превращают старинные, поистине бесценные украшения в золотой лом и груду непонятных им камней, которые просто выбрасывают. Мы будем выкупать у людей уникальные шедевры ювелирного искусства и антиквариат по ценам Торгсина еще до того, как они попадут к оценщику.

Любовники разработали на ближайший год подробную «дорожную карту» по претворению в жизнь предложения Розалии Самойловны. Тонинадер посчитал неуместным рассказывать своей любовнице о роли Лилит в этом проекте.

Рим. Кабинет торгового представителя СССР в Италии. 10 часов вечера. В комнате полумрак. Окна зашторены. У настольной лампы под зеленым абажуром склонился Меер Левенсон, читая доставленную из Москвы шифровку. Он настолько был поглощен своим занятием, что не заметил, как скопившаяся на кончике носа капля сорвалась и предательски испачкала документ государственной важности. Кстати сказать, это происходило всякий раз, когда Левенсон был чем-то очень увлечен – будь то интересная беседа, вкусная еда или чтение шифровок от московского начальства. Эту его особенность знала жена и следила за тем, чтобы Меер еще на излете ловил очередную каплю салфеткой. Однако Розалия Самойловна уже месяц как в Москве и вернется не раньше, чем через три недели.

Жена для Левенсона, как и для большинства евреев, значила очень многое. Он, как и все остальные, искренне верил в то, что любая женщина ближе к идеалу Бога, чем мужчина. Собственно, на это указывает Тора, которую Меер с детства немного знал и до сих пор втайне чтил. В свое время Розалия Самойловна, словно коммунистическая партия, крепко взяв Меера за яички, уверенно повела его по жизни к светлому будущему. Долгое отсутствие жены всегда вызывало у него некий психологический дискомфорт. Он опасался принимать решения по ключевым вопросам, предварительно не обсудив их со своей женой. Это стало актуальным сейчас, когда в фашистской Италии расцвел антисемитизм и даже его дипломатический иммунитет не мог спасти от провокации.

Меер скучал и по жене, и по женщине. Воспоминания о своей Розалии Самойловне теплыми волнами прокатились по его телу снизу вверх, образуя на кончике носа новую каплю. В реальность его вернул противный голос по громкой связи из приемной. Это была его секретарша Ирина Евгеньевна Фаритер. Левенсон не любил ее и опасался потому, что она имела подлую душонку патологического предателя. Она стучала ему на сотрудников Торгпредства, его жене на него самого и в НКВД на всех вместе.

– Михаил Абрамович (коллеги знали его как Михаила), к вам посетительница.

– На ночь глядя? Кто такая?

– Говорит, срочно. Она дочь вашего старинного друга Тонинадера.

– Конечно, приглашай. – Левенсон спрятал шифровку в сейф и пошел навстречу посетительнице. В кабинет вошла восхитительно красивая девушка, тихо прошептала: «Меня зовут Лилит» и рухнула в обморок ему на руки. Меер позвал секретаршу, и они вдвоем привели девушку в чувство. Позже они определили, что это был голодный обморок.

За чашкой горячего чая с медом и тостиком белого хлеба с козьим сыром Лилит рассказала, что она чудом бежала из голодающей России без вещей и денег. В России остался ее брат Петр, которого она давно не видела. Дядя Меер решил отвезти девушку к себе домой, чтобы дать ей возможность выспаться, а завтра они вместе решат, что делать дальше.

На следующий день Лилит проснулась, как обычно, в 11 часов утра. Она крепко спала всю ночь, и у нее было хорошее настроение. Первое, на что обратила внимание Лилит, были три коробки из торгового центра Galleria Alberto Sordi, лежащие на массивном кожаном кресле. К одной из них была прикреплена записка: «Доброе утро, Лилит. Это мой подарок для тебя. Сегодня мы обедаем вместе. Я заеду за тобой в 13:00, до встречи». Ей не терпелось взглянуть на первый итальянский подарок, и она открыла большую коробку. В ней лежало платье, пошитое по последней парижской моде, из ткани светло-розового цвета. К этому платью были подобраны шляпка, изящный ремешок из змеиной кожи, шелковые чулки, подвязки и даже нижнее белье. Во второй коробке лежали роскошные туфли. В третьей – дамская сумочка, модные французские духи и комплект для макияжа. Лилит тотчас примерила все содержимое коробок на себе. Она посмотрела в зеркало и прошептала: «Неземная красавица! Все вещи подобраны идеально. Как же Левенсону удалось угадать мои размеры! Ну что, старый козел, через пару дней я к тебе приду, встречай свою мечту».

За обедом дядя Меер рассказал девушке, что по его поручению секретарша Ирина Евгеньевна показала спящую Лилит эксперту женской одежды из торгового центра Galleria Alberto Sordi с площади Палаццо Пьомбино. Кстати, все размеры вещей для Лилит эксперт определял на глазок, кроме обуви, – для этого ему понадобилось осторожно измерить ее ступни.

С этого дня торговый представитель СССР в Италии перестал задерживаться в рабочем кабинете допоздна, а брал работу на дом. При этом следующим утром он фланировал по служебным кабинетам, словно молодой петушок в чужом курятнике, вызывая оторопь коллег. Об этих странностях в поведении Левенсона товарищ Фаритер регулярно информировала Наркомат по иностранным делам и НКВД. Единственной, кому она не могла дозвониться, была жена Левенсона – ни один из известных ей телефонов в Москве не отвечал. Об этом Ирина Евгеньевна также проинформировала своего куратора из НКВД.

За последние несколько дней Меер Левенсон заметно преобразился. Он физически помолодел и стал исключительно позитивно воспринимать окружающую действительность. Жизнь, расцвеченная радужными красками, приобрела для него особый, неведомый до сих пор смысл. Меер был уверен, что виновницей этих чудесных перемен является Лилит, с которой он проводит восхитительные часы общения. Она не похожа на других девушек, она отказывается от его подарков и ничего от него не просит. Когда он говорит, казалось бы, простые общеизвестные вещи, ангел-Лилит слушает его с таким неподдельным восхищением, будто она слушает Господа Бога. Она ловит любое его желание и всегда счастлива ему угодить. Она бесконечно раздвинула границы его мира. Меер отказывался признаться себе в том, что смотрит на Лилит совсем не так, как следует смотреть на малолетнюю дочь своего друга, до тех пор, пока однажды в субботу утром не обнаружил в своей постели следы подростковой поллюции. Это был результат откровенных сновидений с участием Лилит.

Поздним вечером этого же дня, после романтического ужина при свечах, он, как обычно, выпил стакан кефира, сходил безрезультатно на горшок (его который год мучил запор), надел пижаму, выключил свет и лег спать. Через несколько минут к нему в спальню тихо вошла Лилит, села на кровать у него в изголовье и заплакала.

– Почему вы меня не любите? Я вам совсем не нравлюсь, неужели я такая страшненькая? – сквозь слезы роняла слова Лилит.

– Что ты, что ты! Ты очень красивая, и ты мне очень нравишься. – Не видя ее лица, Меер приподнялся на постели, чтобы по-отечески обнять девушку, и вдруг понял, что она была голая. Рыдающая Лилит прижалась сосками к его волосатой груди и, сжимая в ладонях его лицо, начала жадно целовать лоб, глаза, волосатые уши и нос, по пути слизнув скопившуюся капельку. Захлебываясь своими слезами, она твердила:

– Я люблю вас! Я полюбила вас с первого взгляда, когда вы меня спасли от неминуемой гибели. Я не могу без вас жить. Я хочу, чтобы увидели во мне женщину. Я не хочу без вас жить, и, если вы отвергнете мою любовь, я покончу с собой. Полюбите меня!

Она взяла его ладони и положила на свою грудь. В эту минуту голова Меера закружилась, он весь задрожал, и с ним произошло то же самое, что было прошлой ночью. В спальне повис специфический запах мужского бессилия. В такие минуты настоящий мужчина мечтает безвозвратно провалиться сквозь землю. Окаменевший Меер не знал, что ему делать, и, как назло, рядом не было Розалии Самойловны, которая могла бы найти правильный выход из этой пикантной ситуации. Лилит сразу поняла, какое фиаско претерпел этот бедолага. Она не могла допустить скандала. Лилит невозмутимо опустила руки и, не переставая целовать сконфуженного слабака, грамотным и деликатным приемом подняла «мертвеца из пепла». В течение ночи золотые ручки и губки Лилит дважды превращали замухрышку в молодца-мощагу.

На рассвете Лилит проснулась от того, что кто-то громко чавкал у нее за спиной. Она оглянулась и увидела, как, уткнувшись в ее копчик розовым носом-пятачком, лижет щетину родимого пятна, млея от его волшебных запахов, облезлый боров-бородавочник, одетый в пижаму Левенсона. Через минуту тело исчезло, оставив в пижаме дырявую свинячью шагрень. Утром пробудившийся ото сна Левенсон даже не вспомнит эту сцену, длившуюся пару минут и предназначенную исключительно для Лилит. Это был сигнал к тому, что теперь она может делать с этим человеком все, что захочет. Лилит встала, нежно поцеловала потный лоб Меера, поправила его одеяло и пошла на почту отправить брату телеграмму со словами о хорошей погоде.

 

За два дня до возвращения Розалии Самойловны в Рим в московской квартире ее лучшей подруги состоялась очередная встреча с Петром.

– Мне позвонила сексот-секретарша мужа и с нескрываемой радостью сообщила об адюльтере Меера. Его любовницу зовут Лилит Тонинадер. Ты знаешь такую? Кто она тебе?

– Это моя сестра, мы двойняшки.

– Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

– Я могу только поздравить всех нас с этой неожиданной, но хорошей новостью. Тебя – потому, что теперь ты свободна от архаичных обязательств и, не таясь от твоего мужа, можешь сполна наслаждаться моей любовью к тебе. Твоего мужа – потому, что он, не переставая дорожить тобой, омолодится и получит второе дыхание от семнадцатилетней любовницы. Лилит – потому, что она встретила настоящую любовь, без которой полноценная жизнь человека невозможна. Меня – потому, что я окружен не просто любимыми людьми, но и единомышленниками, с кем я могу с головой окунуться в дело, которое принесет всем нам большую пользу.

Тонинадер знал, что говорил: он всегда говорил только то, что хотят люди слышать, и Розалия Самойловна внимательно слушала аргументы Тонинадера и верила каждому его слову, потому что невозможно не поверить таким словам. Кроме того, ей очень хотелось верить этому молодому человеку.

– Никогда не думала, что попаду в порочный любовный треугольник.

– Лучшее лекарство от любовного треугольника – это любовный квадрат. Квадрат – устойчивая фигура. Я бы даже сказал, монументальная, как основание египетской пирамиды.

Говоря о влюбленности Лилит, Петр, конечно, лукавил. Ей неведомо это чувство. Любовь для Лилит – это набор специальных слов и поступков, выстроенных в некий алгоритм, выполнение которого должно создать у окружающих впечатление ее влюбленности. Кстати, это происходит без душевных усилий с ее стороны, просто Лилит скрупулезно выполняет все условия задачи. Все сказанные ею слова и совершенные поступки есть внешнее проявление некого импульса, условного сигнала, идущего из глубины ее сознания, минуя сердце. Собственно, сердце Лилит – это мышца, перекачивающая кровь, и только. Тонинадер не сомневался в том, что Розалия Самойловна устроит в Риме тест на искренность чувств Лилит к Мееру, как не сомневался и в том, что его сестренка с честью выдержит любые проверки. Для Лилит подобные испытания – лишний тренинг на выживание потому, что в ее жилах течет не горячая красная кровь, а первоклассный холодный яд.

Проект «Торгсин» был запущен. Прежде всего, требовалось решить вопрос о назначении Меера Абрамовича Левенсона на должность председателя Торгсина. Для Тонинадера это была самая простая часть проекта. Всем известно, что нужную должность можно получить, если имеешь доступ к ушам человека, выносящего кадровый вердикт. Петр хорошо понимал существующую в стране вертикаль принятия кадровых решений и организовал сводный хор «певцов» на исполнение панегирика в адрес Левенсона. Через месяц Меер Абрамович выглядел на голову выше других претендентов на пост руководителя Торгсина, и его резюме вместе с пачкой рекомендаций легло на стол товарищу Сталину. Через пять дней на резюме появилась резолюция Вождя: «Согласен». В Рим полетела шифровка: «Левенсону. Решением правительства вы отзываетесь в Москву в связи с назначением вас председателем Торгсина. Прошу вас в месячный срок осуществить протокольные встречи и передать дела. Народный комиссар внешней торговли СССР А. Розенгольц». На следующий день Лилит получила телеграмму от брата: «москве прекрасная погода тчк ждем домой через месяц тчк скучаем друзьях Цюриха тчк петр». В этом сообщении не было ни одного лишнего слова, но Лилит поняла подлинный смысл присланной телеграммы: Левенсон уезжает через месяц в Москву и больше не сможет выезжать за границу. Их деньги хранятся на счетах одного из банков Цюриха. Лилит необходимо найти доступ к этим счетам. Это была нелегкая задача, и Лилит взяла паузу, чтобы подумать, каким образом можно выполнить поручение брата. У нее с Розалией Самойловной сложились очень теплые, можно сказать, семейные отношения. Хотя первую неделю после возвращения из Москвы Розалия Самойловна относилась к приживалке Лилит весьма прохладно – ничего не поделаешь, капелька «дурной» крови многоженца Моисея течет в жилах каждого порядочного еврея. Но, к счастью, Лилит ответила на холод Розалии пылкой дочерней любовью и качествами безупречной невестки. В конце концов Розалия Самойловна смирилась со своим положением, тем более что Лилит действительно была «по уши влюблена» в ее мужа. По мирному соглашению супругов, Меер спал поочередно одну ночь с Лилит, другую с Розочкой. Причем каждая ночь с пожилым мужем напоминала Розалии Самойловне далекие, но прекрасные времена их любвеобильной молодости. Через неделю она утвердилась в мнении о том, что присутствие в их семье семнадцатилетней Лилит самым благоприятным образом украшает их жизнь. Однажды среди ночи Розалия Самойловна вошла в спальню Лилит, когда там находился Меер, и легла вместе с ними. Утром следующего дня счастливые любовники живо обсуждали детали ночного торжества плоти, а Розалия Самойловна заявила, что любовный квадрат – это лучшее изобретение египтян, недаром в память об этом они построили пирамиды на окраине Каира, на плато Гиза. С этого дня их жизнь превратилась в бесконечный веселый праздник. За неделю до отъезда в Москву, однажды за завтраком, Розалия Самойловна поделилась своими впечатлениями о ситуации в СССР и сказала, что в связи с новой должностью Меера он будет под постоянным контролем НКВД и они не смогут беспрепятственно выезжать за границу. От греха подальше надо закрыть свои счета в Цюрихе, а деньги перевести на другое имя и другой счет. Меер вместе с Лилит должны завтра утром выехать в Цюрих и посетить банк. Лилит возразила против такого решения, но супруги Левенсон были непреклонны. Через два дня Лилит Тонинадер имела на своем счету в Кантональном банке Цюриха 367 224 швейцарских франка. Сидя дома на кухне, Лилит с каменным лицом и глазами, полными слез, дрожащим голосом торжественно поклялась собственной жизнью, что никогда не притронется к этим деньгам без разрешения Меера и Розалии Левенсон. Однако она опасалась, что дорогие ее сердцу люди однажды перестанут ей доверять. После этих слов Лилит закрыла ладонями лицо и разрыдалась на руках Розалии Самойловны, которая всячески пыталась ее успокоить. Безутешная Лилит сквозь руки и слезы все время бормотала бессвязные слова об ее ответственности перед ними. Она была на грани истерики. Розалия заставила Лилит выпить большую рюмку коньяку, а Меер на руках отнес засыпающую девушку в ее спальню. Через пять минут он вернулся к жене на кухню:

– Я уложил ее спать. Не будем тревожить. Сегодня у нее был трудный день, пусть выспится.

– Если бы я не видела это сама, я бы никогда не поверила, что на земле есть люди с такой кристально чистой душой. В жизни так много грязи, мы должны всячески беречь и защищать ангела-Лилит.

– Ты права, она настоящий ангел, и нам ее послал Бог.

По возвращении в Москву Лилит с энтузиазмом принялась за реализацию своей части общего плана. У нее ушло три месяца на то, чтобы объехать доходные регионы СССР. Для Лилит не было ни одной безрезультатной встречи, ни одного безрезультатного дня. Проститутки из зависти и страха писали доносы на младших офицеров НКВД и друг на друга. Воры-оценщики из страха также писали доносы на младших офицеров НКВД и друг на друга. Младшие офицеры НКВД писали доносы на старших офицеров НКВД и друг на друга. За первые три месяца Лилит сформировала подробное досье практически на каждого человека, находящегося в поле интересов Торгсина, включая чиновников высших эшелонов власти. Обсудив накопленный материал, двойняшки Тонинадер решили продавать компромат особенно одиозным фигурантам. Как правило, покупатели компромата платили драгоценностями, когда-то изъятыми у населения.

Проект «Торгсин» превзошел все самые смелые ожидания его участников. К концу 1935 года уникальные произведения ювелирного искусства и бесценный антиквариат широким потоком со всей страны поплыли на секретный склад в Москве. Здесь все поступления сортировались, упаковывались в специальные ящики, маркированные под свиную тушенку, и с целью безопасности отправлялись военным грузовиком вместе с сопроводительными документами на адрес Псковского пограничного округа. Не доходя до адресата, на советско-финской границе ящики нелегально переправлялись в Хельсинки. Здесь они переупаковывались и с экспедитором пассажирского поезда доставлялись в Цюрих. Далее – автомобилем в Кантональный банк, где помещались в хранилище, открытое на имя Лилит Натановны Тонинадер.

Транспортная схема работала безупречно, однако Тонинадеры считали, что в любом преступном синдикате важнее всего не то, как начать дело, а то, как не упустить время выйти из него. Поэтому через год своей деятельности, в декабре 1935 года, они анонимно направили в Наркомат внешней торговли, на имя Аркадия Павловича Розенгольца, и в НКВД Еноху Гершеновичу Ягоде обширный доклад о злоупотреблениях в объединении Торгсин. Через месяц Торгсин был ликвидирован, а по стране прокатилась волна арестов бывших сотрудников. Меера Абрамовича удалось спасти, его перевели на должность заместителя наркома внешней торговли. Через год новое анонимное письмо было отправлено на имя товарища Сталина.

На квартиру Левенсона офицеры НКВД явились, как обычно, ночью, предъявили ордер на обыск и пригласили понятых. К четырем часам утра обыск закончили и увели несчастного Меера Абрамовича в полной прострации, с узелком в руках. Розалия Самойловна тотчас позвонила на квартиру Тонинадера, трубку взял Петр:

– Алло, слушаю.

– Это я.

– Здравствуй, дорогая моя, что случилось? – это был глупый вопрос, потому что звонить в четыре часа утра можно только тогда, когда вас посетили люди из НКВД, но Розалия Самойловна исправила эту оплошность любовника:

– Ничего не случилось, просто очень соскучилась. Моя подруга приглашает нас в лес по грибы, – она сделала ударение на слове «нас». За годы советской власти, опасаясь ушей НКВД, москвичи научились разговаривать друг с другом на птичьем языке. Петр понял, что Левенсона арестовали и Розалия просит приехать его и Лилит на известную им пустую дачу ее подруги.

– Хорошо. Я перезвоню ближе к обеду, – это означало, что они приедут на дачу к обеду. Петр положил трубку и посмотрел на проснувшуюся Лилит: – Помочь Мееру она уже не сможет. Через недельку придут за ней и пошлют в Караганду, в «АЛЖИР», по 58-й статье – лет на десять без права переписки. Скорее всего, она хочет уехать в Цюрих, забрать деньги и остаться на Западе. Надо срочно ей помочь. Милая моя, приготовь мне кофе, у нас будет хлопотный день.

Лилит внимательно посмотрела на брата, понимающе кивнула и пошла готовить кофе.

В полдень возбужденная Лилит буквально влетела на дачу, где их ждала Розалия Самойловна, и с порога бросилась ей в объятья:

– Я все знаю, мне рассказал Петр. Он едет машиной и будет через час. Я примчалась электричкой, как только смогла. Держись, милая, мы что-нибудь придумаем, все будет хорошо! – Лилит, держа в ладонях лицо растерявшейся Розалии Самойловны, жарко целовала ее глаза, лоб, нос, губы. Она намеревалась что-то сказать Лилит, но не успела, как ее рот уже был закрыт долгим и упоительным французским поцелуем. Вожделение вскружило Розалии Самойловне голову, и она буквально рухнула на диван, увлекая за собой Лилит.

Петр вошел в комнату, как обычно, без стука. На диване воедино сплелись два голых, воспаленных эросом женских тела. Они, одержимые своими бесстыдными ласками, не утихая, стонали, визжали, кусались и не замечали ничего и никого вокруг.

– Эй, я тоже хочу! – крикнул Петр и, скинув портки, буквально прыгнул на похотливую парочку. Удовлетворив первый позыв своей плоти, он неожиданно для подружек встал.

– Ты куда, милый? – в один голос спросили брошенки.

– Сейчас вернусь.

Он действительно через минуту вернулся, что-то пряча за спиной. Подошел к Розалии Самойловны и левой рукой взял ее за шею. Она знала этот жест Петра, за которым обычно следовал восхитительный поцелуй. Розалия Самойловна закрыла глаза и замерла в ожидании ангельского полета своего воображения. Тонинадер нащупал пальцем сонную артерию на шее своей любовницы и полоснул по ней острой бритвой для бритья. Горячая кровь багряным фонтаном брызнула из раны, окропив Петра, лежащую рядом Лилит и саму Розалию Самойловну, которая даже не почувствовала боли и пока не понимала, что происходит. Лилит, не меняя позы и крепко прижимаясь руками к подружке, накрыла своим ртом кровавый фонтан и жадно, почти захлебываясь, начала пить живительную влагу. В это же время Петр уже нащупал бедренную артерию несчастной Розалии. В руке вновь сверкнула бритва, и забил второй фонтан крови, который достался Петру.

Розалия Самойловна, с закрытыми глазами и приготовившись к поцелую, истекала кровью. Она до конца так и не поняла, что с ней произошло, и умирала со счастливой улыбкой на лице. Наступила агония, и фонтаны иссякли. Тонинадеры, как две пиявки, отпали от своей жертвы. Они, с головы до ног перепачканные человеческой кровью, смотрели друг на друга и улыбались. Лилит, обмакнув ладони в загустевшую кровь, начала, играя, мазать ею своего брата. Тот ответил ей тем же. Они веселились, словно беспечные дети, пачкая друг друга, толкаясь и строя смешные рожицы. Вдруг они одновременно замерли и многозначительно посмотрели друг на друга: им захотелось любви прямо сейчас, на этом еще не остывшем трупе. Позже, вспоминая этот порыв, они будут утверждать, что это был настоящий триумф их любви.

К вечеру, насытившись друг другом, они собрались домой. Лилит вырезала у Розалии Самойловны печень – забрать с собой. Потом они облили бензином весь дом и подожгли. В семь часов вечера они зашли в свою квартиру и занялись приготовлением ужина, чтобы достойно отметить окончание проекта «Торгсин». Лилит приготовила брату парную печень, тушенную с красным вином, луком и специями. К печени предложила припрятанную заранее бутылочку тосканского «Кьянти Классико».

Через год Левенсона расстреляли. В этом же году были расстреляны нарком Розенгольц и глава НКВД Ягода. Эти события Лилит назвала естественным отбором – основным фактором эволюции человека.

^[1] Торгсин (Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами) был создан в СССР в июле 1930 года и ликвидирован в 1936 году.

 

Опубликовано в журнале «Российский колокол» № 3-4-2020.
Размещено на сайте 13.08.2020 в 15:56.