День, когда мы будем вместе (продолжение)

Юрий НИКИТИН | Современная проза
Коктейль из общения с профессором Перчатниковым и Антипом-патриотом оказался слишком крепким для меня. Я не хотел задумываться над тем, что услышал в первую очередь от профессора, и глушил эти мысли сначала музыкой, а затем воспоминаниями. И еще я не хотел признаваться себе в том, что чего-то боюсь. Я чувствовал, что с каждым ударом сердца приближается неумолимо минута, когда я должен буду либо назвать себя ослом уже de facto, либо соприкоснуться с каким-то немыслимым миром, о существовании которого потом никому не расскажешь, не рискуя заработать репутацию сумасшедшего.

yuriy-nikitin

Начало в журнале «Российский колокол» № 1-2 2014.

Глава восьмая

Коктейль из общения с профессором Перчатниковым и Антипом-патриотом оказался слишком крепким для меня. Я не хотел задумываться над тем, что услышал в первую очередь от профессора, и глушил эти мысли сначала музыкой, а затем воспоминаниями. И еще я не хотел признаваться себе в том, что чего-то боюсь. Я чувствовал, что с каждым ударом сердца приближается неумолимо минута, когда я должен буду либо назвать себя ослом уже de facto, либо соприкоснуться с каким-то немыслимым миром, о существовании которого потом никому не расскажешь, не рискуя заработать репутацию сумасшедшего. И все же я допускал, что дело здесь не столько в них, моих любезных хозяевах, готовивших для меня невиданный аттракцион, сколько во мне самом, в моем тупом нежелании считаться с простыми истинами, одна из которых гласит:умерший уходит навсегда.

Они большие профессионалы, эти мои любезные хозяева. Если бы я был ценителем не джаза, а, скажем, астрономии, то в номере бы у меня стоял не фортепьянный инструмент, а хороший телескоп и занимался бы мною не Деревянко, а какой-нибудь Обезьянко, проводящий все свободное время за изучением небесных светил. Я мог бы приводить еще десяток примеров того, как они выстраивают наши отношения, точно их направляет не человек, а компьютер, но что толку от этих моих знаний, когда на самом дне, в самом темном месте моей души, прячась от всех и стыдясь самое себя, теплилась слабенькая надежда на то, что это не блеф, а новое, непостижимое моему уму достижение человеческого разума.

Дождь капризничал, то стихая, то вновь усиливаясь. На террасе стало прохладно, пришлось перебраться в гостиную, где я и наткнулся на агнешкины эскизы, сделанные прошлой ночью. Они отрядили меня к портрету Агнешки, написанному в холодном доме в глухом понизовом селе, портрету удачному, со счастливой выставочной историей, где все было в плюсах до той поры, пока я совсем недавно не увидел случайно другое полотно, посвященное другой женщине. То был портрет Сары Вон, сделанный примерно в той же стилистике, что и мой:этот синеватый фон, и это белое платье, похожее на ночную рубашку, и эти руки около страдающего лица, и эта полоска света, что нимб, над головой…Мисс Вон была запечетлена в момент концертного исполнения одной из лучших джазовых композиций “Misty” Эррола Гарнера. Агнешка же пела (только на картине) “Sophisticated lady” Дюка Эллингтона. Если уместно здесь говорить об утешении, то портрет Агнешки был написан чуть-чуть раньше портрета мисс Сары Вон, да и по большому счету различий в художественной манере было достаточно, чтобы не морочить себе голову, однако я был расстроен…Портрет Агнешки назывался также, как и музыкальная композиция, и спустя время, уже после того, как он поколесил по городам и весям, я вдруг подумал, а не обиделась ли бы сама Агнешка на такое название, считала ли она себя утонченной, а уж тем более порочной? Ответа я не получил, менять же название было поздно. Да и в конце концов я ведь не обозначил ее, как утонченную или испорченную, порочную барышню(это всё переводы названия)-я оставил для нее оригинал, а в “Sophisticated lady” было что-то возвышенное и соответственно грубым переводом уродуемое…

Новые эскизы ее портрета обнаруживали новую Агнешку. Мне нравились стиль, манера, идея, если хотите, но не нравилась сама Агнешка. С белых листов на меня смотрела все та же одухотворенная, нервная, сумасбродная девушка, однако э т а девушка скорее всего была знакома с такими понятиями, как целесообразность, разумность и даже, возможно, выгода. Я пришел к камню, на котором было начертано:влево пойдешь-пропадешь, вправо пойдешь-пропадешь, а о том, чтобы идти прямо, даже и не думай! Я так мало знал о ней, и то преимущественно от Лидии. С той у меня вообще не возникало никаких проблем, если не считать ее реакции на мое общение с Агнешкой. Тут она временами становилась сфинксом, говорила через губу, обдавая меня арктической стужей, а на мои притворно-недоуменные вопросы отвечала выразительнейшими взглядами, в которых, как в хорошем композитном напитке, всего было в меру:и высокомерия, и ненависти, и презрения, и вожделения, и, смею полагать, любви. Удивительное дело, но за все эти годы у меня ни разу не возникла мысль написать портрет Лидии. Причину этого я знал. Лидия была слишком цельной натурой с практически завершенным циклом физического и духовного развития. Она была слишком хороша, слишком ярка, слишком желанна-уберите это”слишком” и все встанет на свои места. Поэтому, в каком бы обличии я не взялся ее писать, хоть в наряде красавицы-папуаски, все одно вышла бы снежная королева.

Глядя на эскизы к новому портрету Агнешки и вспоминая при этом Лидию, я и сам не заметил, как вновь вернулся за праздничный стол, где меня уже толкал в плечо Гена-друг, интересуясь(вероятно, по просьбе жены), каким номерам я отдал предпочтение. Когда я признался, они некоторое время крутили головами, а потом начали ругаться всяк по своему. Из их ругани я понял, что все они проголосовали за меня и Виталикову жену, которая без сомнения украсила бы собой любой зоомагазин, рекламируя покупателям новый корм для попугаев, но в качестве “мисс” я ее не представлял, впрочем, также, как себя, в качестве”мистера”. Чтобы загладить свою вину перед женой Виталика, я на другой бумажке написал нужный номер, но посланный столом на бой с жюри супруг вернулся на щите:корм для попугаев закончился, и лавочка закрылась. Я и не знал, что люди так серьезно относятся ко всякого рода глупостям, и тем не менее, веселья на нашем участке стола поубавилось, но тут на помощь мне пришла соседка справа, пышнотелая чешка, одетая нарядно во что-то, спереди напоминающее кухонный фартук. Смущаясь и оттого излишне четко выговаривая слова, она сообщила, что голосовала за меня. Я поблагодарил ее и налил ей водки. Супруги сопровождали сей акт добрососедства улыбками, от которых за версту разило лицемерием.

Наконец, подсчет голосов завершился, и представители жюри вышли к микрофону. Победительницу в категории “мисс” представлял мужчина, очень улыбчивый гражданин, глядя на которого можно было пить чай без сахара. Он открыл конверт, сделав паузу на зависть Станиславскому и объявил по-болгарски:Лидия такая-то, номер 127, Польша. Странно, но руки мои самопроизвольно начали побивать одна другую, производя значительный шум, и это при том, что в нашем сегменте стола шумопроизводителей было немного. Супружеские пары смотрели на меня так, как смотрят на предателя интересов рабочего класса. Снежная королева поднялась и пошла получать свою корону, а когда та уже украсила ее прелестную головку, раскланялась во все стороны;на какое-то мгновение наши с ней взгляды встретились-и разбежались, оттолкнувшись один от другого.

“Мистером” объявили меня. Смешно, конечно, быть мистером с тридцатью долларами в кармане, а идти было надо и дурацкую корону получать тоже было надо. Толпа меня не смушала. За годы хождения по помосту без штанов привыкаешь ко всему, но трудно привыкнуть к тому, что ты летишь со всех ног на пол, ударяясь при этом об край стола и опрокидывая энное количество фужеров. Вовочка-божий человек, предвидя подобные неприятности, говорил, напуская на себя важности:”Я не люблю падать с лестницы на виду у всех”. К счастью, я упал не с лестницы, да к тому же сорвал аплодисментов больше, чем моя предшественница, которая, кстати, чествовала меня весьма вяло, но зато протянула руку в уверенности, что я ее поцелую. Я же просто подал ей один палец-указательный, и она была вынуждена слегка пожать его. Наc cфотографировали, вручили бутылку шампанского и торт, посадили за отдельный столик и предупредили, что мы будем открывать танцевальную программу. Я уже было взялся выпустить дух из шампанского, но она отобрала у меня бутылку, мельком глянула на нее и сказала, что предпочитает другой сорт, а потом махнула кому-то рукой, к нам подощел молодой человек, безусловно в нее влюбленный, она что-то тихо приказала ему, он ушел и тотчас вернулся с другой бутылкой шампанского, производителем которого была одна французская старушка, так и не вышедшея замуж после смерти мужа, г-на Клико. Мы выпили, еще раз поздравив друг друга, и она сказала:

— Вы знаете, Тим, я ведь отдала свой голос не за вас, а за того человека, который принес нам шампанское.

— И в этом нет ничего удивительного, — поддержал ее я.- Он строен, элегантен, и у него хороший костюм. То, что он косолапит и подергивает левой бровью, в данном случае сообщает ему определенную долю аристократизма. Я бы назвал его не мистером, но джентельменом.

Она слушала меня, слегка приоткрыв рот, силясь понять, шучу ли я или проявляю образец великодушия. Затем мы обсудили наш будущий совместный танец. Я сразу отверг вальс, потому что не собирался второй раз оказаться на полу, запутавшись в собственных ногах, и предложил танго в его самом примитивном варианте-ну это когда мужчина и женщина стоят, обнявшись, посреди зала, и занимаются, чем угодно, правда, при этом делая вид, что танцуют.

— Этот вариант танго может не всем понравится, — со смущенной улыбкой сказала она. Голос ее очень шел ей:грудной, глубокий, с едва заметной хрипотцой.

— Главное, чтобы он понравился вам, — ответил я с очень серьезным видом.- И, кстати, откуда вы так хорошо знаете русский?

— Я два года работала в нашем консульстве в Москве. Агнешка тоже говорит-и даже лучше меня:ее мама из Львова.

Устроители для порядка покривились, узнав наш выбор. Они рассчитывали на вальс и уже приготовили, конечно же, Штрауса, но, увы, маэстро уступил свое законное место бывшему вратарю мадридского “Реала” Хулио Иглесиасу, который с чувством спел для нас”Кумпарситу”.

Лидия была прекрасной партнершей. Она всецело доверилась мне и точно отвечала на любой мой экспромт. Я, как урожденный аргентинец, танцевал с ней несколько отстраненно, держа ее от себя на расстоянии. До аргентинца мне было, говоря откровенно, далеко, так же примерно, как грубой кувалде до посеребренного гвоздя-кто здесь кто, можно догадаться и без моей подсказки. В финале танца я поднял ее, слегка подбросил и, поймав, тотчас переложил на левую руку и опустил почти что до пола. Получилось не вполне чисто, но весьма эффектно. Зал одобрительно зашумел, и мы, раскланявшись, вернулись за свой столик.

— Вы танцуете столь же прекрасно, как и поете, — сказал я, наливая шампанское.

Она посмотрела на меня удивленно, вновь приоткрыв рот, и вдруг рассмеялась.

— Я не пою. Поет Агнешка.- Она кивнула в сторону лысого дядьки и девочки-подростка.- А вам хотелось, чтобы я еще и пела?

Я так был поражен ее ответом, что не сразу сообразил, что ей сказать. Конечно, я хотел, чтобы она и пела, и плясала, и вышивала, и пирожки пекла, и в постель бы свою сегодня незаметно меня затащила, ну, хотя бы для того, чтобы оправдать предостережение Курдюжного-и вместе с тем я был слегка контужен новостью об Агнешке. Я попытался получше разглядеть ее, но все заслонял собой объемный папаша или кем он там ей доводился. Лидия заметила мои потуги и предложила:

— Если хотите, мы можем присоединиться к ним.

Я взял бутылку и торт, и мы пошли к ее соотечественникам-говорю так потому, что не знал степени их родства или близости. По дороге нас разноголосо приветствовали, протягивая руки. Лысый дядька облобызал Лидию, и сделал это несколько фривольнее, чем того требовал церемониальный поцелуй. Агнешка смотрела на меня с восторженным испугом, держа указательный палец у рта. Она была прелестна, как молоденькая лань, только-только крепко вставшая на ноги. Лидия представила нас друг другу. Я, подлец, вновь не удержался и слегка сдавил ладонь любителя долгих поцелуев, в результате чего он с извинениями отправился в мужской кабинет, чтобы припудрить уши, которые у него заметно покраснели. Звали его пан Гжегош, он был деятелем”Солидарности” высокого ранга, а Лидия и Агнешка были его помощницами.

Я повернулся к Агнешке и сказал:

— Вы меня покорили своим голосом. В таком юном возрасте так чувствовать джаз…

— Кстати, ей девятнадцать лет, и она уже довольно взрослая девица, — с холодной улыбкой проинформировала меня Лидия.

— Вы хотите сказать, что она и говорить умеет?- удивился я.

— Я вас боюсь, — сказала неожиданно тихим голосом Агнешка.- Вы-великолют.

— Это значит-великан, — пояснила Лидия.- Причем, Тим-великан добрый. Ты поняла меня, детка?

— Но я все равно его боюсь, — упрямилась Агнешка.- Не понимаю, как тебе не страшно было с ним танцевать? Я думала, он тебя выбросит в море.

Мы c Лидией посмеялись, представив подобное развитие событий, и Агнешка тоже улыбнулась.

Я разглядел ее теперь основательно. Если Лидия восторгала, то Агнешка очаровывала. Она была в той самой благодатной поре юности, когда каждая черточка лица освещается каким-то внутренним светом. В разрезе и посадке ее глаз было что-то восточное, мне же они напоминали глаза лани. Она была хрупка, и в то же время плечи ее округлились, а весьма увесистая грудь вызывающе не соответствовала в целом субтильной фигуре. Одета она была просто, в какой-то крестьянский сарафан, и насколько я мог заметить, лифчика она не носила. Прелестны были и ее льняные волосы завидной длины.

Меж тем вернулся пан Гжегош. Он повеселел, уши его приобрели естественный цвет, и он что-то быстро сказал по-польски Лидии. Судя по всему, это было приятное сообщение, потому что девушки захлопали в ладоши, а сам пан Гжегош счел нужным объясниться:

— Я сейчас звонил в Варшаву и получил хорошую для нас информацию, — сообщил он мне.- Вы, вероятно, знаете о политической ситуации в нашей стране?

— Знаю, — сказал я, — и отношусь с большой симпатией к вашей борьбе.

— Спасибо, — отчего-то смущенно произнес пан Гжегош.- А вообще в Советском Союзе как относятся ко всему этому обычные люди?

— Обычные советские люди к этому никак не относятся, — сказал я.- Обычным советским людям наплевать не только на вас, но и на самих себя.

Едва завершив фразу, я понял, что должен был использовать для ответа другую стилистику и соответственно другие слова. Лица моих новых знакомцев вмиг повяли и в их взгляде появилось виноватое выражение. Могло даже показаться, что они испытывали определенную неловкость за меня-будто я кого-то из них дурно обозвал или намеренно толкнул. Невольно возникшая в нашей беседе пауза дала нам возможность обратить внимание на то, что все вокруг нас пьет, поют и танцуют.

Я готов уже был извиниться за грубоватый оборот речи, но мне помешала Лидия, которая, пригубив шампанское, сказала:

— Может быть, кто-то из мужчин пригласит меня на танец? Тим своим устрашающим видом распугал всех кавалеров, а сам…Что делает корова?

— Ясно, — сказал я.- Не мычит, не телется. Я уже вроде как бы танцевал с вами в этом столетии, но если пан Гжегош любезно уступит мне свою очередь…

— Уступлю, — ответил пан Гжегош, — и исключительно потому, что сегодня вы бенефицианты.

— А вы не забыли, что здесь есть еще одна дама?- сдерженно поинтересовалась Агнешка.

— Ты, детка, не дама. Ты-тинейджер, — сказала Лидия, беря меня за руку.- И потом-ты ведь боишься Тима. Он ведь страшный-престрашный великолют, не так ли?

И после этих слов она просто вытянула меня из-за стола. Нам опять поаплодировали, но мы уже больше не раскланивались. Лидия была на взводе. Еще пару фужеров шампанского, и она поплывет, подумал я, все еще держа ее на дистанции.

— Как она меня раздражает!- сказала моя разгоряченная партнерша, сокращая расстояние между нами. – Вы знаете, Тим, что она голосовала не за меня? Она голосовала за себя!

— Не вижу в этом ничего странного, — ответил я.- Можете поставить меня в угол, но я тоже голосовал не за вас, а за нее.

Лидия на какое-то мгновение прекратила танцевать и остановилась, будто натолкнулась на препятствие, но затем продолжила и с усмешкой сказала, дистанцировавшись от меня:

— Очень смело с вашей стороны сообщить мне об этом. Поверьте, я это оценила. По-видимому, вы неравнодушны к девственницам.

— Если вы девственница, то-да, — не мудрствуя, ответил я.

— И как вам такое могло придти в голову?- с ложным возмущением проговорила Лидия и вновь приблизила меня к себе.

Вернувшись к столу, мы не обнаружили за ним пана Гжегоша. Агнешка, сосредоточенно разжевывая жвачку, сказала, что он пошел говорить с Лехом. В отсутствии взрослых она определенно солидно приложилась к шампанскому и сидела теперь, что называется, осоловевшая, тупо глядя перед собой.

— Имеется ввиду Лех Валенса?- без особой надобности поинтересовался я.

— Да, — недовольно ответила Лидия.- Он звонит уже третий раз. Тим, не ходите в политики. Есть масса более приятных способов зарабатывать себе на жизнь.

— Правильно, — ожила вдруг Агнешка.- Тиму больше пойдет быть альфонсом. В мире сейчас очень много одиноких состоятельных дам и очень мало мужчин, которые могут этих дам подбрасывать в воздух.

Я налил себе и Лидии, проигнорировав ораторшу.

— Может быть, ты извинишься перед Тимом за свои дурацкие слова?- возмущенно произнесла Лидия, но я остановил ее жестом.

— К сожалению, — сказал я, — альфонс из меня не получился бы. Это по большей части артистическое амплуа, а я не артист. То есть, я, конечно, артист, но не того жанра. Надеюсь, вы меня поняли.

— Да, — хмуро кивнула Агнешка.- Но тогда вам нужно жениться на богатой вдове, подбросить ее пару раз высоко-высоко и один раз не поймать. А потом к вам приедем мы и будем развлекать вас до конца жизни.

— Положим, в этом варианте ко мне первой приедет полиция, и развлекать вы меня будете с той стороны решетки, — уточнил я.- Но все равно спасибо, что вы думаете о моем благе.

— Если бы она думала о вашем благе, то немедленно отправилась бы спать, — жестко сказала Лидия.- Время позднее, и ты выпила лишнее.

— Интересно, а куда пойдете вы?- спросила Агнешка, развеселившись.

— На берег, в бар к Пламену, — ответил я за нас обоих. – Может быть, искупаемся.

— Отличная программа!- одобрила живо Агнешка.- Только мне нужно сменить наряд. Лидия, проводи меня, а то я боюсь темноты.

Лидия хотела поначалу возразить ей, но потом молча поднялась и из-за спины младшей подруги сделала мне эдакий замысловатый жест, который я истолковал так:вот сейчас утолку дитятку и приду к тебе, милый, хоть на край света.

Я вернулся за маленький столик, взял шампанское, отвергнутое Лидией, и побрел к своим.

— Батюшки, — всплеснул руками Гена-друг, — вы посмотрите, кого к нам прибило волной-покорителя женских сердец и лучшего друга беременных женщин!

Виталикова жена стукнула его в шутку по губам и сказала:

— Почему это, интересно, беременных? Мы вот с Мариной, к примеру, не беременные, так что же-поэтому Тима нам не друг?

— Это вы сейчас не беременные, — уточнил Гена, отбирая у меня бутылку.- А вот поведетесь с ним, тогда…- и, не успев договорить, получил еще раз по губам, на сей раз от своей жены и далеко не шутейно.

Я сказал:

— Может быть, кто-то здесь нальет водки? Мне так было плохо без вас…

Удивительно, но сей примитивный трюк сработал на двести процентов. Народ вокруг меня засуетился, принялся кормить-поить, восторгаться моим танцем…

— Только вот с партнершей тебе не повезло, — посочувствовала Виталикова жена, Лариса.- Одно жеманство и неприкрытый секс.

— Много ты понимаешь в сексе, — возразил лениво Виталик.- Это не секс, это шарм. Знаешь, что такое шарм? Это то, чего нет у наших матрен, даже самых распрекрасных.

Зря он тронул наших матрен-я это понял сразу, еще до того, как иссяк последний звук от его последнего слова. То, что в ответ сказали ему, а заодно и Гене-другу наши дамы, я не решаюсь перевести в письменную речь по двум причинам:из-за мужской солидарности и еще из-за того, чтобы не травмировать других мужей. Досталось там и пану Гжегошу, и Лидии с Агнешкой прицепом-только я один был чист и светел, как херувим(в точности сравнения не уверен, а потому не знаю, хорошо ли оно).

Я получал удовольствие от этого спектакля, наслаждаясь образным строем речи Ларисы и Марины под водочку, финский сервелат и мысли о том, то вскоре меня ждет свидание с Лидией на берегу моря, аккурат под баобабом. Бывшая моя соседка-чешка послала мне воздушный поцелуй, я вернул его ей, она на радости сгребла в охапку какого-то под руку подвернувшегося мужичка, и он исчез в ее танцевальных объятьях.

Завершилось представление, как и подобает, опусканием занавеса. Я, изображая иезуита с солидным партийным стажем, пригласил всех в бар к Пламену, и надо было видеть, с каким выражением лиц и по какому резону дамы мне отказали. Они, знаете ли, пять минут назад решили не откладывать такого важного дела, как посещение кожевенно-меховой ярмарки в долгий ящик, а потому посетят ее завтра рано утром и, возможно, к вечеру вернутся с небольшими пакетиками, нести которые доверят своим малосильным мужьям. Я пожелал тем удачи в супружеской постели, однако, дамы сообщили мне доверительно и почему-то радостно, что именно сегодня удача от Виталика и Гены-друга непременно отвернется и подкрепили эту догадку синхронными подзатыльниками помрачневшим супругам.

Мы вышли вместе, распрощались с поцелуями и всяческими заверениями. Уже стемнело, но даже сизая мгла не была способна утаить от меня жестокую тоску в глазах Виталика и Гены-друга, когда они пожимали мне руку…

В баре у Пламена сидели лишь две пары. Я занял дальний столик справа у входа, на первой от моря линии, бросив на него пачку”БТ”, и пошел к стойке. Луи Армстронг тихо пел ”Basin street blues”. Пламен улыбнулся мне, но руки не подал-предпочел схватить полотенце и фужер. Я взял у него бутылку”Плиски”, нарезанный дольками лимон и темный шоколад.

— А Элла?- спросил я.- Элла в твоем концерте примет участие?

— Да, если вы хотите, — пожал плечами он. – У меня есть одна кассета.

— Отлично!- сказал я.- Ты бесценный парень. Только шея у тебя немного перекачена, а трапецевидные наоборот…Если хочешь, я составлю тебе нормальную программу.

— Было бы хорошо…- обрадовался он.- Можете посмотреть мою коллекцию. У меня двадцать семь кассет и тридцать четыре пластинки c джазом. Правда, в основном “Балкантон”.

— Cпасибо, — сказал я.- Завтра обязательно посмотрю. А сейчас извини, жду даму.

Он понимающе кивнул, и я направился к своему столику. Не успел я почать бутылку, как он вновь объявился, молча поставил на столик небольшую вазочку с кремового цвета розой и молча же удалился. От неожиданности я даже не догадался его поблагодарить. Закурив, я стал вглядываться в слабо освещенные подходы к бару, но сколь не напрягал глаза, в них все одно не появилась та, которую я ждал. Вот уже и Элла запела”Prelude to a kiss”, вот уже и пузатая бутылка на четверть полегчала, и роза стала увядать, а Лидия все не шла. Когда же она наконец появилась, я все понял без объяснений. Она решительным шагом шла впереди, а за ней почти что врипрыжку следовала Агнешка, которую очевидно не удалось утолкать, несмотря на все старания, посулы и угрозы. Я едва не расхохотался, хотя присутствие Агнешки моими планами не предусматривалось. Будучи взвинченными, барышни быстренько разделались с остатками бренди, а Лидия решительно отстранила мои сигареты, отправив их на край стола, и достала из сумочки еще одну пачку”Мальборо”. Я сделал вид, что не заметил подмены, и пошел за второй бутылкой, которую дамы вознамерились завершить столь же стремительно, как и первую. Пришлось взять власть, то есть, бутылку в свои руки и ввести временные ограничения на потребление алкоголя. Они поворчали на всякий случай, но в целом одобрили мое решение, так как обе уже заметно окривели. Я танцевал то с одной, то с другой и говорил им комплементы. Они и впрямь были прелестны. Лидия сменила комбинезон на приталиное платье небесно-голубого цвета с накладными карманами, в котором напоминала студентку, а на Агнешке была юбка-мальвинка и тоненький свитер, еще больше подчеркивавший достоинства ее свободолюбивой груди. Разумеется, я сразу же поинтерсовался местонахождением пана Гжегоша, на что получил ответ:он спит, так как рано утром уезжает в Гданьск на какое-то внеочередное собрание недовольных трудящихся(интерпретация моя).

Мы в обнимку покидали бар Пламена после солидного посошка прямо у стойки. Впереди темнело море, и ориентиром для нас служила лунная дорожка, до которой мы никак не могли добраться. Наконец Агнешка шлепнулась на песок и сказала:

— Я хочу купаться.

— А ты купальник надела?- спросила Лидия, передернув плечами.

— А зачем?- вяло вопросила Агнешка и тотчас скинула свитер.- Здесь же темно и ничего не видно. К тому же Тим старый и слепой.- Вслед за свитером были поочередно сдернуты мальвинка и трусики, которые мало что скрывали.

Она побежала в море с каким-то диким криком, и ее гибкое белое тело вскоре исчезло в набегавшей волне. На короткое время мы с Лидией онемели, а потом я сказал:

— Ну что — будем вот так стоять или присоединимся к дитю природы?

— Расстегни мне молнию сзади и закрой глаза, — сказала Лидия и нервно зевнула.

Я исполнил лишь одно ее пожелание, надеюсь, понятно, какое. Тело ее было смуглым и налитым. Они же, когда раздевался я, подчеркнуто отвернулись и стояли ко мне спиной, погрузившись по плечи в воду, пока я не дотронулся до них. Боже, что тут началось! Обе заорали так, будто к ним незаметно подобрались пять акул и три анаконды. Лидия визжала даже больше, чем Агнешка. Она была готова к близости-это я понял, поймав ее однажды в воде, как большую, прекрасную рыбу, и она сладко вздохнула, откинув голову, а потом что-то резко сказала Агнешке по-польски, возможно, что и выругалась…

Глава девятая

Шел уже четвертый день моего пребывания в доме отдыха эльфов. Хотя сам я не был эльфом, законные его обитатели не чурались меня. От них я получил подтверждение, что содержится дом на средства международного благотворительного фонда, основателем которого был один богатый эльф, то есть, швед, при жизни страдавший синдромом Уильямса. Недавно он скончался, оставив фонду половину своего немалого состояния-к великой радости жены и двух несовершеннолетних детей. Знал ли благотворитель, ч е м, помимо прочего, занимаются в обители радости? Еще как знал! Он и кучу денег оставил только для того, чтобы его однажды под Рождество р е к о н с т р у и р о в а л и. Он бы им вообще все оставил, но на пути встал закон. Собственно, люди были в большинстве своем одеты по-людски, а трусы с помочами и короткие юбочки носили, похоже, служители-так, для антуража и оживляжа, если уж говорить по-французски. Русских, кроме профессора и майора-патриота, я более не встречал. Много было англоязычной публики, и”well, well, well” неслось отовсюду.

Накануне вечером меня вновь посетил Антип-ясный сокол. Он долго ходил вокруг да около, но в нужный момент начал задавать нужные вопросы. Прежде всего он спросил, знаком ли я с некоторыми деликатными моментами нашего джентльменского соглашения, особенно в той его части, которая касается системы оплаты. Я ответил, что знаком, если речь идет о завещании в пользу благотворительного фонда в том случае, если результат меня вполне удовлетворит. Об этом мне еще в Москве рассказал один представитель сексуальных меньшинств, добравшийся и до несчастных эльфов. Мы с ним еще разошлись во мнении относительно возраста Мика Джеггера. То есть, вы понимаете, что пока вы живы-здоровы, вы нам ничего не платите? Не только понимаю, но и скорблю душой за вас, сказал я. Что если я вдруг окажусь долгожителем, уеду в горы, стану есть кисело мляко, брошу пить-не возникнет ли у вас желания столкнуть меня с горы, выдав это за несчастный случай? Он обиделся, стал нервно ходить по гостиной, хвататься за голову, говорить через равномерные промежутки”ну это финал”…Я вскоре прервал его стенания и доходчиво объяснил, что подписание такого завещания в предложенных условиях равнозначно подписанию смертного приговора самому себе. Называйте сумму, поторгуемся. Он сказал, что не полномочен решать самостоятельно подобные вопросы, и что ответ даст завтра, то есть, сегодня. Вы ведь одиноки, вам по сути некому и завещать, утвердительно заявил он. Отчего же, возразил я, у меня есть друг, Вовочка-божий человек, он не побрезгует и моей мелочишкой. Не такая уж у вас и мелочишка, сказал Антип. Ваши банковские счета превышают семьсот тысяч долларов, вы по-прежнему неплохо играете на бирже да и картин у вас в мастерской, по вашим же словам, еще достаточно-как ни крути, а на миллион долларов вы тянете. Уходил он расстроенный, и мне было жаль его хотя бы потому, что он так лихо сосчитал мои деньги, причем бесплатно и без калькулятора. Признаться, магическая цифра в один миллион долларов применительно к самому себе никогда не посещала меня. Впрочем, он прилично загнул в своих расчетах:на бирже я практически больше не играл, картин на двести пятьдесят тысяч долларов у меня не было, и потом я много пил и преимущественно дорогих напитков! Шутка развеселила меня и напомнила о последнем джоннином братце, который уже непозволительно состарился и, вероятно, с трудом передвигался. Так оно и оказалось. Парень совсем дошел, лежа в темноте и затхлости спортивной сумки, и от свежего воздуха у него закружилась голова:на радости он заполнил собой почти две трети стакана.

Когда ты сидишь на просторной террасе, держа в руке емкость с первоклассным напитком, и смотришь одномоментно на море и лес, то лучшей ситуации для раздумий трудно и представить. А подумать мне было о чем. Первой на очереди стояла дума, а не махнуть ли мне рукой на всю эту сомнительную затею? Я не верил ни в их воскресение, ни в их реконструкцию-тогда для чего я здесь? Чтобы мне намекали о моем возможном вкладе в кончину Агнешки? Так я и сам все тридцать лет корил себя этим. И освобождать меня от этого чувства не стоило.

Мои раздумья были прерваны звонком в дверь. Пришел Антиб-б Деревянко, принес груш и лысых персиков, сказал с порога:

— А вот и я. Не помешал творческому процессу?

— Как ваша рука?- спросил я, заметив отсутствие лангетки.

— Ничего, — сказал гость, шевеля энергично ладонью.- Тревога оказалась ложной. Можем возобновить наши концерты. А пока-к делу. Я проконсультировался по поводу т о г о вопроса и получил такой ответ. Возможна посуточная оплата в пределах тридцати тысяч долларов.

— Понятно, — сказал я. – Тут моих денег и на месяц не хватит. А что будет дальше с…ну с тем, кого вы реконструируете?

— Не могу знать, — по-солдафонски ответил майор.- Возможно, субстанция будет переведена в прежнее состояние.

— То есть, снова умерщвлена?- уточнил я.

— Вы оперируете старыми понятиями, Тимофей Бенедиктович, — ощерился Деревянко.- Иисус разрушил ад, а мы нашли способ восстанавливать утраченную субстанцию. К сожалению, пока мы находимся только в самом начале этого процесса, и неудач у нас больше, чем успехов.

— Ровно в два раза, — заметил я.- Вы уже прошлый раз мне об этом сообщили. В общем, если говорить современным языком, то Агнешка, которую вы для меня в ы у д и т е из параллельного мира, через месяц, если я не найду денег, будет снова туда же отправлена? Это, батенька, прямо какой-то высокотехнологичный нанофашизм!

— Так это от вас, дорогой мой Тимофей Бенедиктович, зависит, отправится ли Агнешка туда, где она сейчас пребывает, или останется с вами!- воскликнул Антип.- Гауляйтером здесь будете вы, и ваша подпись будет стоять под приговором!

Вид у него был подтянутый, лихой, молодцеватый. Он только что выписал мне апперкот с последующим акцентированным в голову, и теперь гадал, буду ли я дергать ножками, лежа на полу, или тихо-мирно вздремну.

Я взял грушу и стал есть ее с видом человека, который занят чем-то серьезным и неотложным. Съев грушу, я нацелился на лысый персик, но лишь подержал его в руке и положил на тарелку.

— И все-таки, Антип Илларионович, странная получается картина, — сказал я, вновь беспокоя персик.- Вы меня почти месяц донимаете по поводу ничтожнейших сведений об Агнешке, Лидии, пане Гжегоше, из-за небольшой ерунды готовы истерику мне закатить, а сами язык утянули кой-куда и сидите с важным видом. Я спрашивал вас, в каком возрасте вы вернете Агнешку, будет ли она из плоти и крови, в каком психологическом состоянии прибудет-вы ни на один из этих вопросов не ответили. Отвечайте теперь.

— Я помню, что вы меня об этом спрашивали, — с легким раздражением сказал Деревянко, — и специально поинтересовался всем этим у профессора Перчатникова. Ситуация здесь такая. Восстанавливается прерванная связь времен. Было ей к моменту прекращения функционирования девятнадцать лет двести двадцать пять дней двенадцать часов сорок две минуты и шесть секунд-вот на седьмой секунде она и объявится. И психологическое состояние у нее будет точно таким же, каким было прежде. Узнает ли она вас? Думаю, узнает. Вы, конечно, изменились за эти годы, но в мелочах. Безусловно, для нее ваш возраст и вообще весь этот мир будет большим стрессом, но мы сразу же проведем адаптационную программу, очень серьезную программу, и все наладится. Хочу предупредить вас, Тимофей Бенедиктович, что вы тоже будете участником этой программы. Дальше жизнь пойдет своим чередом, но мы не оставим вас без внимания.

— Вам, майор, как военному человеку, следовало бы выражаться точнее, — заметил я.- Не нас вы не оставите без внимания, а мой миллион долларов.

— Но уж коли быть предельно точным, то миллион долларов через внимание к вам!- довольно отчеканил Антип.

Формулировка была единогласно утверждена, и мы перешли к обсуждению состояния здоровья последыша из джонниных братцев. Состояние его было признано безнадежным, и по этому печальному поводу для нас битый час грустно пел и играл один из моих блюзовых любимцев, мистер Бадди Гай с реконструированным из 50-х годов прошлого века голосом…

* * *

… После купания я проводил барышень до “свечки”, дал им подержаться за палец, поцеловал каждую в лоб, как сердобольный батюшка, и пошел к себе, где меня ждал комбат. Судя по выражению его физиономии, была проиграна если не битва, то сражение, и главным виновником политсовет определил меня. Едва я переступил порог, Курдюжный сказал:

— Ты хотя бы представляешь, как все это выглядело со стороны?

— Не знаю, о чем вы, поэтому не представляю, — ответил я, глядя в сторону комнаты коньячного Гриши, из которой доносился легкий храп.

— Все ты знаешь!- повысил голос Курдюжный.- Ты ведь не просто сегодня упал посреди зала. Ты упал прямо в обьятья”Солидарности”! Знаешь, кто этот господин, с которым ты сидел за одним столом?

— Знаю, — сказал я.- А вот вы не знаете, что его девицы работают одна на лаосскую, а другая на сингапурскую разведки.

— Подожди, дойдет дело и до девиц, — заверил меня Курдюжный.

— Скорее бы…- cказал я, зевая.

— Неужели ты думаешь, что тебе этого мистера-твистера дали за твою распрекрасную фигуру?- сверля меня злыми глазами, произнес комбат.- Все было заранее продумано:справа- советский молодой человек нетвердых моральных устоев, слева- молодушка из”Солидарности”! Трогательное единение, танец взаимных симпатий, молодежь вне политики-браво! Там был корреспондент, и он сделал несколько снимков, которые завтра появятся в западной прессе. Спасибо, рядовой Некляев, защитили Родину в трудный момент!

— У вас все по этому вопросу?- спросил терпеливо я, и не дав ему ответить, продолжил, прикрыв дверь в комнату коньячного Гриши и понизив голос.- Вы кое-какие бумажечки в подвальных помещениях кое-каких административных зданий никогда не подписывали? Мол, обязуюсь строго…ну и так далее.

Курдюжный тотчас сменил лицо и на всякий случай огляделся.

— Ну так сразу бы и сказал…- начал он, потирая руки.

— А разве я что-нибудь сказал?- удивленно произнес я и тоже быстро обвел глазами комнату. – Дело в том, дорогой Михал Николаевич, что я вам и дальше ничего не скажу, а потому будьте добры, думайте и делайте выводы сами. Вот, к примеру, тот господин, которого вы упомянули, его, кстати, зовут пан Гжегош, рано утром отбывает в Гданьск на серьезное совещание любимой вами”Солидарности”. Вернется, что-нибудь расскажет кому-нибудь, и я почему-то уверен, что этим кем-нибудь будете не вы. Поэтому, командир, если я попрошу вас иной раз предоставить это помещение в мое полное распоряжение часа эдак на два для работы с агентами влияния, то постарайтесь увлечь за собой нашего соседа и не околачивайтесь под окнами. И, к вашему сведению, я уже давно не рядовой.

Курдюжный даже вспотел, пытаясь переварить такой непостижимый для него объем информации. Как мне показалось, он еще пока до конца не верил в то, на что я намекал, но и серьезных оснований для недоверия моим словам у него не было. Чтобы не уточнять позиций, я пошел спать, сославшись на усталость.

Уснуть, однако, мне сразу не удалось. Воспоминания о телах двух нимф держали меня в эмоционально-физическом напряжении. Я даже дошел до того, что начал выбирать, и после третьего тура остановился все же на Лидии, представив, какой нежной и страстной будет она в моих объятьях. Уснешь тут с такими думами!

Утро я провел на пляже. Посмотрел джазовую коллекцию Пламена и одобрил ее, поплавал, позагорал, а к полудню прихромали мои пташки. Употребляя здесь такой необычный глагол, я исходил из того, что видел. Может быть, они и не хромали в прямом смысле, но волочили ноги так, будто на каждой их них было по пудовой гири.

В момент их появления я общался с большой Надей, которая проспала поездку на ярмарку. Мы вспоминали вчерашний вечер и много смеялись. Не знаю, что сильнее не понравилось моим птахам-большая Надя или наш развеселый смех, но они поковыляли в противоположный конец пляжа, сделав мне тем самым строгий выговор с занесением в учетную карточку. Следом за ними пришел поэт Вениамин, и я откланялся, чтобы не мешать голубкам ворковать.

Не дойдя до своих голубок метров пяти, я упал на песок и, подперев подбородок ладонью, стал во все глаза разглядывать прелестниц. А посмотрть было на что! Признаюсь к своему стыду, что не стихи А.С. Пушкина поселились у меня в голове, когда я инспектировал бессовестно глазами фигуру Лидии, полную жизненных соков и плотского совершенства, да и малышка с грудью четвертого размера не подвигла к желанию вспомнить что-нибудь из мирового поэтического наследия. Они сразу же заметили мой маневр и стали вертеться без особой нужды, вставать, поправлять купальники, снова ложиться…

Первой не выдержала Лидия. Повернувшись ко мне, она сказала:

— Ты что, как маньяк, подглядываешь за нами? Иди к своей толстой корове!

— Если вы заметили, сударыня, там пришел другой пастух, и я направился к двум телочкам, которые вчера так набрались, что до сих пор не могут придти в себя.

— Это все ты, — сказала Лидия, округляя бедро.- Удивительно, что ты нас вчера не изнасиловал во время купания.

— Разве?- удивился я.- Видимо, вы просто выглядели недостаточно сексапильными в лунном свете. Эти ваши бледно-сизые тела…

— Что он сказал?- спросила Агнешка по-польски, поворачиваясь ко мне.

— Что мы с тобой недостаточно привлекательны для него, — по-русски ответила ей Лидия.

— Он обманывает, — сказала Агнешка.- Мы ему очень нравимся, особенно я.

— Конечно, — подтвердила Лидия.- Он ведь вчера голосовал за тебя.

— Правда?- удивилась Агнешка.- Тим, вы очень милый. Идите к нам.

Я поднялся с песка, по-собачьи отряхнулся и пошел к дамам налаживать отношения. Это оказалось не так уж и сложно, и минут через десять мы были в воде и гонялись друг за дружкой, как ненормальные. Потом я изображал чудище морское, а девицы визжали, уворачиваясь от меня. Поймав однажды Лидию, я шепнул ей в ухо:”I want you”, видимо, полагая, что ответить”перебьешься!” по-английски ей будет трудновато. Она же вообще ничего не сказала ни на одном из известных человечеству языков, лишь удивленно глянула на меня.

Нарезвившись, мы пошли к Пламену слушать джаз. Я выбрал Билли Холидей, и мы даже немного потанцевали с Лидией под”Fine and mellow”.

Пока Агнешка с Пламеном ковырялись в пластинках и кассетах, я прижал Лидию к себе чуть сильнее допустимого приличиями и сразу же почувствовал, как ее тело льнет к моему. Я спросил ее:”Мы когда-нибудь останемся вдвоем?”, и она ответила:”Сегодня ночью. У меня есть ключ от номера Гжегоша”.

Остаток дня я провел, как в лихорадке, что было удивительно. Любовное свидание давно уже стало для меня делом обыденным, а тут вдруг я превратился в прыщавого юнца, который все делает невпопад, сотрясаемый внутренней дрожью.

После обеда я вновь отправился на пляж, желая посильнее загореть, благо солнце расщедрилось и одаряло своими лучами всех бездельников. Из знакомых пляжился только поэт Вениамин. Он сидел на какой-то тряпице(или г у н и н е, как говаривала моя матушка) и сосредоточенно, словно выполняя ответственную работу, поедал орехи, коих было в бумажном пакете, верно, с килограмм.

— На берегу чего-то там сидел он, щелкая орехи, — сказал я, усаживаясь рядом и одновременно запуская руку в пакет.- А где красавица Надя?

— Там же, где и две твои красавицы, — ответил, не поворачивая головы, Вениамин и отодвинул от меня пакет.- Отдыхает.

— А ты, смотрю, трудишься в поте лица-пожираешь орехи тоннами. Дай-ка мне тоже на зубок.

— Старик, мне не жалко, но ты пойми-надо набираться сил, — сказал виновато Вениамин.- Ты будто не знаешь, что орехи увеличивают потенцию?

— Да иди ты!- сказал я.

— Что за речь у современных художников!- подивился пожиратель орехов.- Ты меня из себя выводишь, что ли?

— Ладно, успокойся, — сказал я.- Ты где эти орехи взял?

— У бабки купил там, вверх по трассе, — ответил с усмешкой Вениамин.- Кстати, последний пакет.

— Вот так всю жизнь:поэтам-все, художникам-все остальное, — сказал я.- Хорошо, что мы с девчатами по вечерам вышиваем, а то бы на одних орехах можно было разориться.

И, оставив поэта в задумчиности, пошел в бар к Пламену. Там за две порции мидий, большой бокал темного пива и удовольствие от записи выступления квинтета Арта Блейки с солирующей трубой Клиффорда Брауна в клубе”Birdland” в феврале 1954 года я составил хозяину небольшую программу по реабилитации перекаченной шеи и пообещал в следующий раз подумать над дельтой и трапецией.

Время остановилось. Я обследовал все окрестности, прочитал все траурные объявления на домах, добрался до винной корчмы, где выпил бочкового”Саперави”, поучаствовал в дискуссии с самим собой на тему, не купить ли мне тоже орехов, вернулся домой, встретил у столовой Курдюжного, который строевым прошагал мимо, подмигнув левым глазом, а солнце и не собиралось идти на покой.

В нашем вигваме был один коньячный Гриша, который, завидев меня, бросил гладить брюки и пошел в свою комнату. Вышел он оттуда с ополовиненной нами же бутылкой коньяка и сказал:

— Давай, брат, добьем ее, а то она мне на нервы действует.

— Не могу, — покачал головой я.- У меня поздно вечером свидание.

— Так это же тебе тогда просто необходимо принять, как стимулирующее средство!- зашелся в восторге Гриша.- Коньяк- лучший друг мужчины.

— А некоторые считают, что орехи…

— Ты кто-белка, чтобы орешки щелкать?- возмутился Ковач.- Возьми эту бутылку с собой на свидание, тебе сто пятьдесят грамм, ей пятьдесят грамм- завтра спасибо скажешь Грише.

После ужина я дождался их на аллее-Лидию и Агнешку. У Лидии был недовольный вид, и причиной этого был хвостик в образе птички-невелички с развитой грудной клеткой. Мы пошли к Пламену, и паренек хотя бы на пять минут освободил нас от ее присутствия.

— Вот ключ, — тихо сказала Лидия, — номер на пятом этаже. Тебе нужно попасть туда до десяти часов. Позже гостей не пускают.

— А ты когда придешь?

— В одиннадцать, в двенадцать-не знаю, — с раздражением ответила Лидия.- Я так устала от этой…- и она назвала ее каким-то польским словом.

Мне стало почему-то обидно за Агнешку, от которой все не знают, как избавиться…

Вечер я провел у Виталика с Ларисой. Помимо меня там были еще Гена-друг с Мариной и масса изделий с кожевенно-меховой ярмарки. У мужичков на столе стояла большая бутылка местного самогона под названием”Мастика”, и они пили горькую, закусывая невидимыми миру слезами. Не надо было быть товароведом, чтобы примерно оценить общую стоимость покупок. Если у супругов и оставались теперь деньги, то их должно было хватить лишь на мороженое по выходным. Я восторгался манекенщицами, которые по десять раз надевали одно и то же, меняя либо прическу, либо обувь. И кожаные пальто, и дубленки были хороши на них, и я не скупился на комплименты, проводя легкую репетицию перед ночным дефиле. Счастливые мужья с каждым новым принятым стаканчиком(я решительно отказался от трапезы без объяснения причины) становились все угрюмее, а реплики, которые исходили от них, все обиднее и даже оскорбительнее для жен, которые до поры до времени не обращали на них внимания. А тут еще я некстати вспомнил музу поэта Надю, которая проспала поездку на ярмарку, и из этой пустячной информации сотворился целый тарарам:женщины сказали, что так ей и надо, а от мужчин слово взял Гена-друг, который, вступив в заочное соперничество с Вениамином, прочитал короткий стишок, специально для этого с трудом поднявшись. Размахивая давно пустой вилкой, он продекламировал неспешно:”У моей подруги Нади две сестры, и обе…” Завершить строфу он не сумел, потому что получил по сусалам от супруги, видимо, уже знакомой с данным поэтическим шедевром. В финале же вышел форменный скандал со слезами и дальнейшим рукоприкладством, и я в какой-то момент молча удалился, не замеченный противоборствующими сторонами.

Дома меня поджидал комбат. Они с Гришей спорили, в каком году было взятие Шипки. Я сразу сказал, что не знаю, и ушел в ванную. Приняв душ, подумал было побриться, но отложил это глупое занятие до иных времен, почему-то решив, что двухдневная щетина может сыграть за меня в скором любовном турнире. И тут мне на ум пришли доблестные испанцы, но не те, из”Барселоны”, которые бегают в трусах по полю и пинают бедный мячик, а те, воспетые Сервантесом и Лопе де Вегой-рыцари печального образа, кабальеро, вечерами торчавшие с гитарами под балконами сомнительных девиц. Как же они-то убивали время в ожидании романтического свидания? И, по-моему, гладковыбритых среди них не водилось…

Едва я вышел из ванной, как Курдюжный атаковал меня прямо в тесном коридорчике.

— Гришку я спровадил, — доложил он мне.- Уехал, что ли, этот господин?

— Уехал, — ответил я, протискиваясь в свободное пространство.- Иду сейчас проводить агитационную работу с молодым поколением. Там у них такая каша в голове, но вроде бы прислушиваются. Вот не хочу идти, а надо. Знаешь, Михал Николаевич, есть у большевиков такое слово-надо!

— А как же!- придав лицу строгости, ответил Курдюжный.- На этом слове и революцию сделали, и село подняли, и в космос полетели…Я тут еще чего тебе хотел сказать…так вот, подумалось просто:мол, если выйдет такая необходимость ну там туда-сюда…Ну, что ты физиономию-то сделал такую, будто не понимаешь!

— Так я и действительно не понимаю, что это такое:если выйдет такая необходимость ну там туда-сюда?- сказал я, вытирая волосы.- Вы сами-то что-нибудь поняли из того, что сказали?

— Да иди ты в баню!- смутившись, отмахнулся Курдюжный.- Матом, что ли, тебе назвать, чтобы понятней было? Приласкай их там-бабы, они это дело любят. А там, глядишь, пооткровеннее с тобой будут.

Он раздухарился, раскраснелся, глаза заблестели, все в нем напряглось. Чувствовалась даже в нем какая-то горделивая торжественность:эка закруглил-и все понятно, и без мата!

— Командир, если н а д о, то я не только кого хочешь приласкаю-я вообще…- и умолк, бросив полотенце на кресло.

— Красавец!- довольным голосом произнес Курдюжный, оглядывая меня, как боевого коня.- И зачем тебе этот культурализьм? Какие еще тут мускулы нужны? Да, и ты подушись как следует. А то смотри-у меня”Шипр”есть.

В носу защекотало при упоминании “Шипра”, и я чихнул, тотчас получив от комбата пожелание доброго здравия.

— Тут это…-сказал я, невольно копируя его стиль.- Не в службу, а в дружбу сходил бы ты, Михал Николаевич, розу cрезал. Вон под Гришкиным окном ярко-красная уже перестояла. Сделай, будь другом!

Курдюжный сначала вылупился на меня, пораженный такой наглой просьбой, но потом расслабился и произнес хмуро:

— Так с вами на старости лет еще и воровать научишься…

И пошел, вооружившись ножом.

В 20.45 я уже был на выходе, когда он меня вдруг окликнул.

— Присядим-ка на дорожку, — сказал он, тревожно вздохнув, будто провожал бойца на передовую.

Глядя на него, я бы не удивился, если бы он потом предложил помолиться, но столь далеко его партийный авангардизм не простирался.

Я вышел, одетый в светлые просторные брюки с обшлагами, цветастую рубаху на выпуск и легкие сандалии без задников. В правой руке у меня был пластиковый пакет с надписью”Решения ХХVI съезда КПСС-в жизнь!”, в котором лежали пачка сигарет и початая бутылка коньяка, а в левой-роза будуарной красоты.

Как писал классик:”К Лукреции Торквиний новый отправился, на все готовый…”

Глава десятая

Мое общение с эльфами не осталось не замеченным администрацией лечебницы. До обеда я поговорил с одной милой пожилой дамой из Нидерландов и двумя не старыми греками, из которых вышел бы один потрясающий армянин среднего возраста. Мадам Берта ван Тиммельс сказала, что приехала сюда уже во второй раз, и ей здесь все нравится:и обслуживание, и кухня, и процедуры, и природа. А дальше мяч полетел на мою половину, и она принялась допрашивать меня. Я врал, как мог, пока не остановился, сославшись на свой poor English.

Греков звали Маврос и Симиридис. Они были хорошими парнями-один потолще, другой потоньше. Тот, который потолще-лысый, тот, который потоньше-подслеповатый. На мои вопросы они отвечали гениально. Если я спрашивал условно, какой нынче день недели, они говорили-половина пятого, а по поводу процедур отзывались неопределенно:возможно, к вечеру пойдет дождь.

Собственно, при всем при том я получил ответ на главный вопрос, и он звучал так:это была не массовка, заведение функционировало согласно утвержденному статусу.

Так вот, после обеда ко мне подошел Антиб-б и сказал, что меня хочет немедленно видеть профессор Перчатников. В его кабинете, помимо самого хозяина, был еще один пожилой мужчина. Он сидел в кресле у окна и читал газету. Перчатников сухо поздоровался со мной и, дождавшись, когда уйдет Антиб-б, сказал:

— Тимофей Бенедиктович, ваше поведение вселяет в нас тревогу. Вчера вы высказали нашему сотруднику свое несогласие с принятой системой оплаты нашей работы, сегодня принялись допрашивать наших пациентов…В чем дело? Может быть, вы просто не готовы к тому, чтобы встретиться с Агнешкой? Может быть, есть какие-то обстоятельства, которые вы держите от нас в тайне? Человек, сидящий у окна, — Христо Рангелов, болгарский паталогоанатом, участвовавший тридцать лет назад в исследовании причин смерти Агнешки Смолярчик. Он очень плохо слышит, поэтому говорите громко и медленно, если захотите о чем-то спросить его. Он сообщил нам весьма любопытную деталь, которую вы можете не знать, а можете и знать. Дело в том, что незадолго до кончины Агнешка имела половую связь с неизвестным мужчиной.

— Она была изнасилована?- спросил я и не услышал своего голоса.

— Нет, — сказал Перчатников.- Мужчина был очень осторожен при дефлорации и к тому же предохранялся. Вы хотите задать какие-то уточняющие вопросы господину Рангелову?

— Отпустите его домой. У меня нет к нему вопросов, — сказал я.

Перчатников едва ли не орал, выпроваживая гостя, который на выходе поклонился мне.

Я поднялся и начал ходить по кабинету. Хозяин молча наблюдал за мной какое-то время, а потом произнес почти что задушевно:

— Тимофей Бенедиктович, а ведь это были в ы.

Что-то, видимо, произошло со мной, потому что я практически никак не отреагировал на эти его слова, продолжая бездумно ходить по кабинету.

— Я вас ни в чем не обвиняю, — продолжал профессор все также мягко, если вообще можно говорить мягко и задушевно голосом, которым сподручнее всего чертей гонять, — не обвиняю, и та половая связь если и имеет отношение к трагедии с Агнешкой, то очень далекое. И так как…

— Прекратите!- сказал я на удивление ровным голосом.- Прекратите меня увещевать. Это был не я.

— А кто?- настойчиво вопросил Перчатников.

— Из мужчин там еще были пан Гжегош и Пламен, бармен, — сказал я.- Попробуйте допросить их.

— А-а!- ответил, скривившись, Перчатников.- Они скажут то же самое, что и вы:не я. И потом-все это второстепенно, потому что смерть Агнешки наступила от естественных причин, поэтому даже следствие не обратило особого внимания на половой контакт. Что бы оно могло предъявить тому неизвестному мужчине, обвинения в ч е м?

Он все сильнее расходился, все чеканнее формулировал свои мысли, но я уже слушал его в пол уха. Я ставил на пана Гжегоша. Пламен здесь не проходил-в двадцать лет не заботятся о контрацепции. Я душил ее трижды, и всякий раз волна наслаждения была выше и мощнее. И после этого она была жива-здорова. Но вот пришел пан Гжегош и хирургически безупречно в с к р ы л ее, а через несколько часов Агнешки не стало. Есть ли здесь причинно-следственная связь? Ровным счетом никакой, кроме половой… Помнится, как-то вчетвером мы были в верхнем баре у Веселины, погода испортилась, второй день шел нудный дождь, мы разожгли камин и сидели напротив, любуясь страстной пляской огня, и я спросил теперь уж и не помню, в связи с чем:”Агнешка-это ягненок, овечка?” Я ожидал немедленных шуток и от Лидии, и от пана Гжегоша, да и от самой Агнешки, но странно сосредоточенное молчание было мне ответом. Лишь Лидия быстро глянула на меня, потом на Агнешку и потянулась к бокалу, будто хотела запить какую-то горечь. Агнешка же все это время шурудила кочергой в каминной топке и, возможно, даже и не слышала моего вопроса. Пан Гжегош, следом за Лидией потянувшийся к своему стакану(мы с ним пили виски, а женщины-вино), прервал наконец неловкую тишину. Откинувшись в кресле и разглядывая янтарный напиток, приобретший вблизи камина красноватый оттенок, он сказал:”Да, ягненок. А г н е ц б о ж и й”.

— У меня есть подозрение, что это был пан Гжегош, — сказал я, возвращаясь в разговор, хотя говорить-то мне как раз и не хотелось. Мне вообще ничего не хотелось. Я был человеком без желаний.- Мальчишка Пламен едва ли носил с собой презерватив-тогда о СПИДе еще и речи не шло. Хотя она иногда общалась с парнем, они ведь были ровесниками. А он готов был море переплыть ради нее. Он специально готовил для нас такие блюда, которых не было в меню. Но это не он. Здесь опыт, выдержка, основательность, и все это указывает на пана Гжегоша.

— Или на в а с, — вырвалось невольно у профессора, потому что в следующий миг он театрально прикрыл рот ладонью, опасаясь взрыва с моей стороны, однако взрыва не последовало. Тумблер активности во мне был переведен в положение”замедленная реакция”, и через секунду-другую я спросил, не выказывая особого интереса к ответу:

— Cкажите, профессор, почему вам хочется, чтобы это был я?

— Это бы многое объяснило в вашем поведении и даже в cтиле жизни, — охотно ответил Перчатников.- Вы будто хотите что-то забыть, что-то выдрать из себя, а ничего путного не выходит:это”что-то”уже вошло в вашу кровь и плоть. Почему вы не женились? Не трудитесь отвечать, я сам вам могу ответить. Потому что все в вас было заполнено одним образом, и этот образ вцепился в вас в прямом смысле м е р т в о й хваткой. Признайтесь:вы ведь боитесь встречи с ней? Но чтобы этот страх не был заметен, вы встали в позу Фомы неверующего. Не верите, так зачем приехали? Не верите, а чего-то со страхом ждете! Вы ведь по всем статьям супермен, горы могли бы свернуть, а с маленькой заковыкой в душе и не справились. Почему вы молчите? Говорите, Тимофей Бенедиктович, говорите! Со словами болезнь из души выходит.

— Да нет у меня никакой болезни в душе, леший вас забери!- как-то странно выругался я.- То есть, душа у меня действительно неспокойна, но это нормально:она на то и душа, чтобы быть неспокойной. Но в другом с вами соглащусь-насчет страха…Я не верю во встречу и в то же время боюсь ее.

— Вот видите-не верите, а боитесь!- обрадовано произнес Перчатников.- Это подсознание, Тимофей Бенедиктович, а с ним не договоришься. Скажу откровенно:мы тоже пребываем в напряжении. У нас есть положительный результат, пока вроде все идет хорошо, но кто знает, что будет через год…

— Да меня не год сейчас волнует, а сам м о м е н т встречи!- cказал я.- Вот сижу я у мельницы, а о н а появляется вдруг из неоткуда и говорит:”Тим, какой ты старый! Что с тобой произошло? А где Лидия и Гжегош? И почему мы куда-то переехали?”

— Думаю, именно это она и сказала бы!- улыбнулся хозяин.- В принципе вы готовы к встрече, потому что мысленно уже ее себе представляете. А отвечать на те вопросы вам не придется. М ы ответим на них раньше вас. Хотелось бы предупредить еще вот о чем. Единственное, что в известной мере страдает при реконструкции, — это голос. У жены индийского промышленника, например, он погрубел и сел, а через полгода сам собой пришел в норму. Остальные же индивидуальные проявления остаются прежними. Но, откровенно говоря, нас больше волнуете вы. Е ё мы адаптируем, у нас уже есть кое-какой опыт, а вот с вами беда. Постарайтесь отнестись к этому, как к свиданию через много лет. Вон по телевизору показывают встречи чуть ли не через полвека- и ничего, обнимутся, всплакнут и наговориться не могут. Мечтайте, стройте планы, думайте, куда вы повезете молодую жену…Вы ведь женитесь на ней?

— У нас разница в возрасте-сорок лет!- сказал я.- Была десять лет, а теперь-сорок. Хороший из меня будет супруг!

— Но вы крепкий, сильный мужчина, и ваших лет вам никто не даст, — возразил Перчатников.- Бросите пить, пройдете реабилитационную программу… да хоть у нас же плюс современные стимулирующие средства-вы молодых за пояс заткнете! Еще детишек нарожаете…

— Вы так говорите, будто тут все от меня зависит, — сказал я.- Тридцать лет назад это было более, чем вероятно, а сейчас юная Агнешка посмотрит на старичка и…

Вдруг я умолк, точно меня выключили. Что-то кольнуло в самое сердце, что-то стрелой пронзило голову:ты ведь сейчас рассуждаешь так, будто веришь в э т о! Будто Агнешка нашлась по объявлению в газете, и теперь прилетает вечерним рейсом из Варшавы, а ты в ожидании встречи обмениваешься мнениями с приятелем относительно будущих отношений с давней подружкой…

Перчатников, судя по самодовольной улыбке, проступившей на его лице, скорее всего прочитал мои мысли, но продолжил трамбовать меня как ни в чем ни бывало.

— Уничижение паче гордости, — объявил он мне назидательно.- Куда она денется? Родители ее еще тогда были в разводе, теперь оба уже в лучшем из миров, есть старая тетка в Щецине, но она уже в маразме и проживает в богодельне. Кто еще? Пану Гжегошу за восемьдесят, он тоже не очень здоров, Лидия еще двадцать пять лет назад вышла замуж за американского бизнесмена и живет в Америке-это все свежая информация, я ее получил буквально вчера. Куда ей податься? Только к вам под крылышко. Правда, не рекомендую форсировать брак. С полгодика можно и так пожить, присмотреться, притереться…

— Тут еще вопрос, где жить?- сказал я, хотя по здравому смыслу вообще не должен был обсуждать это.

— А чем вам Болгария не нравится?- перебил меня Перчатников.- Братья по вере, Евросоюз, Шенген вот-вот будет, цены ниже, а качество жизни выше, чем в той же России, и это, заметьте, без нефти, без газа, без золота и всего прочего-тоже загадка природы! Хорошую квартиру с видом на море здесь, в Варне, можно купить за гроши по сравнению с Москвой. Вам скоро исполнится шестьдесят, оформите пенсию и по упрощенной схеме получите вид на жительство в Болгарии, как обеспеченный пенсионер, имеющий здесь недвижимость. Вы, Тимофей Бенедиктович, счастливчик. К этому времени народ уже с ярмарки бредет, а у вас, как теперь говорят, все только начинается.

Я слушал его и хотя пытался настроить себя на неприятие этой сказки Шахерезады, а все же вникал в услышанное и не находил в нем изъянов. То есть, имелся один основополагающий изъян, но он был так умело заболтан, что невольно скрылся из вида-это как на солидное пальто взрослого человека на сундуке бывало набрасывали с десяток детских пальтишек.

Уходил я от профессора в состоянии некоей внутренней раздвоенности. Я все еще не верил в их фантастические возможности, но в то же время подумывал о квартире в Варне и даже видел в ней себя…и Агнешку. И от этого мне становилось не то, чтобы стыдно, но как-то муторно, неловко…

В номере я первым делом взялся за спортивную сумку, и та легкость, с которой она подчинилась мне, сказала об утрате последнего из джонниных братцев. Я спустился вниз, разыскал Антипа и поведал ему свою тоску-печаль. Он, как Гагарин в свое время, сказал:”Поехали!”, и минут через пятнадцать мы были уже в торговом центре”Пикадилли”, где я нашел подтверждение профессорским словам о болгарских ценах. Поначалу я реконструировал братцев в полном объеме, а затем набрал всякой снеди, а также фруктов и содовой для виски. Антип работал на две ставки, исполняя функции консультанта и носильщика. Я хотел дать ему еще и чаевые, но вовремя вспомнил, что он еще и шоферит, и стало быть, имеет третью ставку.

Вечером мы попили, поели и поиграли. Мне нужна была компания и какое-то движение, иначе бы я сошел с ума, представляя себе Агнешку в объятьях пана Гжегоша. “Хорош папочка!- заводил я себя, ожидая Антипа.- Как же он ее уговорил? Или напоил? И куда смотрела Лидия?” Тут я невесело улыбнулся, потому что наконец-то нашел крайнюю…

Антип, кроме гитары, принес еще и трубу. Cыграл он на ней, правда, однажды(в”Night in Tunisia” Диззи Гиллеспи), но справился неплохо с весьма непростой темой. Впрочем, начал потом прибедняться-мол, давненько не брал я руки шашек, а то бы…

Я с удовольствием слушал всю эту ахинею, потому что она отвлекала меня от дурных дум. Поразительно, но Антип до последнего не заговаривал о моем походе к профессору Перчатникову, делая вид, что его это не касается.

В меня же словно вселился какой-то неугомончик:я много говорил, часто пил и сам себе кричал”браво!” И все шло прекрасно, пока Антип не предложил сыграть”Body and soul”. Я по инерции шумно поддержал его и даже начал напевать слова, однако сильно ударился о “…I’m all for you-body and soul”. Тут меня замутило, и я едва добежал до ванной, где кланялся унитазу до той поры, пока не закружилась голова. Еще минут десять ушли на душ и жесткое растирание специальным полотенцем, так что когда я вернулся в гостиную, хорошо воспитанный Антип, глянув на меня, сказал:”Все-таки, душ-великое дело!”

Потом мы сыграли что-то легкое из сочинений Коула Портера. Я ел теперь фрукты и пил содовую. Антип говорил об извращенцах, удивляясь тому, что большинство из них составляют очень талантливые, а то и гениальные люди. Я, почувствовав себя лучше, тоже включился в этот пустопорожний разговор, заметив, что большой талант, а уж тем более гений сами по себе являются извращением природы, которая, как и власть, предпочитает в целях самозащиты людей в меру ленивых, в меру тупых, малолюбознательных и достаточно примитивных, чтобы не отходить от правил. В завершении своего трактата я заверил Антипа, что нам с ним в этом смысле волноваться не о чем, так как мы(здесь я извинился за обобщение)вполне соответствуем природной целесообразности, а за мистера Портера переживать не стоит-может быть, мы не наслаждались бы теперь его чудесными мелодиями, не будь он тем, кем был. И все же Антип выглядел расстроенным, будто все без исключения извращенцы были близкими ему людьми. Я налил в его стакан, он охотно выпил и наконец спросил:

— Ваша встреча с профессором прошла с пользой для вас?

Я посмотрел на него(он в это время делал себе cucamber sandwich-клал на разрезанную булочку ломтики огурца и выглядел при этом очень серьезно), и мне почему-то показалось, что он действительно не знает, о чем там шла речь. Я тоже сделал себе cucamber sandwich, посолил, откусил, прожевал, проглотил и только потом ответил:

— Не знаю, как насчет пользы, но информации было много. Перед смертью кто-то лишил Агнешку невинности. Я грешу на пана Гжегоша. Это он опытной рукой…ну да, зря, что не ногой…Пожалуй, надо выпить.

Антип налил мне в мой изнемогавший от жажды стакан, и я, встряхнув головой, выпил и морщился потом так, словно принял не один из лучших сортов шотландского виски, а керосин.

Отморщившись, я пересказал Антипу содержание всей нашей беседы с профессором Перчатниковым, упомянул о старичке-болгарине и о том, что иных уж нет, а те далече. Зачем я ему это все рассказывал, было непонятно. Возможно, мне требовалось выговорить из себя все это-в таком случае получалось, что Антип по моей прихоти исполнял роль унитаза. Впрочем, он слушал меня внимательно, ни разу не перебив. Лишь менял позу да вертел головой, похрустывая шейными позвонками. От этого хруста шла такая тоска, что я снова налил себе и снова выпил.

— Все это очень печально, — медленно, точно бредя в темноте, начал Антип после того, как я закончил рассказ, — но печаль позади, а впереди нормальная жизнь. Если все пройдет хорошо, то не пытайте Агнешку расспросами, кто это был. Конечно, пан Гжегош. Но вы же его не будете на дуэль вызывать? Неужто для вас это так уж важно? Неприятно-да, противно-да, так все пройдет, как только Агнешка вернется. Вы ведь сами говорите-она не по своей воле на это решилась. Её пожалеть надо, а не претензии ей выставлять. Хотя я думаю, что здесь все гораздо тоньше…

Я почувствовал, что снова начал пьянеть, потому что захотел встать и расцеловать Антипа за понимание моей тонкой натуры, но вместо этого взял банан, видно, для того, чтобы окончательно ощутить себя обезьяной.

— Тонко, все очень тонко, Антиб-б Илларионович, — сказал я, раздевая банан.- Настолько тонко, что я сам уже иной раз себя не понимаю. Ну, не знаю я, что делать! И вам я не верю, и бросить все на полпути не могу. А не сойду ли я с ума, если все э т о окажется правдой?

— Ну, индус же не сошел, — пожал плечами Антип.- Слушайте, они в следующем месяце должны будут приехать на очередной осмотр, так можно их поторопить. Если хотите, я поговорю с профессором. Уверен, он не станет возражать. И вы все увидите и узнаете из первых рук. Кстати, жена у него англичанка, очень приятная, интеллигентная женщина.

— Она знает, о т к у д а вы ее вытащили?

— Нет, конечно, -ответил Антип, делая какую-то запись в блокноте.- Кома, бессознательное состояние. Но там разница во времени была небольшой.

— Неплохо было бы, — сказал я.- Если это удобно…

— Тут не в этом дело-удобно или не удобно, — не дал мне докончить фразы Антип.- Нам просто необходимо вывести вас из состояния недоверия к тому, чем мы занимаемся. Одно из условий успеха-вера в него всех без исключения заинтересованных лиц, к коим, надеюсь, относитесь и вы, уважаемый Тимофей Бенедиктович. Так что индуса с женой мы выдернем пораньше. Он миллиардер, у него свой самолет-прилетит, никуда не денется.

— А он тоже завещал вам все свое имущество?- поинтересовался я.

— Нет, — покачал головой Антип.- Он сделал единовременный благотворительный взнос. Сумму назвать не могу, но она очень солидная, на порядок больше той, которой располагаете вы. И потом, Тимофей Бенедиктович, вот не хотел вам говорить, однако, скажу-у вас, как называют это в Болгарии, большая промоция, скидка на наши услуги и по сути особые условия. Нет-нет, не потому, что вы нам симпатичны, и ваша история вызвала у нас небывалое сочувствие. Это все есть, но главное-технологический режим, молодость Агнешки, значительная временная разница. Я вам уже рассказывал о нашей неудаче с сыном голливудского актера-так вот, кажется, мы поняли, в чем там была загвоздка. Ну что, сыграем на коду”I wished on the moon”?

Мы, конечно, погадали по луне, благо она сама заглядывала к нам в весьма объемное окно гостиной, и разбрелись, довольные друг другом.

Оставшись один, я вышел на террасу. Любопытная луна, удостоверившись, что у нас все в порядке, привязалась к морю, высвечивая и серебря неширокую полоску водной глади. Было тихо, бриз приносил неясно запах роз, и я вдруг ощутил какую-то легкость и смутную радость от предвкушения чего-то скорого, недалекого…

Вновь вспомнились давние времена, но царствовала там не Агнешка, а Лидия.

…Я ушел от нее под утро, то есть, сначала она ушла от меня, чтобы не вводить в подозрение Агнешку, а уж затем я, брошенный и оскорбленный, почувствовал себя столь тоскливо и одиноко в неостывшей еще от жара наших тел постели пана Гжегоша, что быстренько оделся, сунул в пакет розу, которая успела скукожиться от того бесстыдства, свидетельницей которого недавно была, и пустую бутылку, далее же, согласно инструкции, запер дверь, а ключ положил под коврик. Ни на входе, ни на выходе меня никто не остановил стандартным вопросом, а если бы даже и остановил, то ответ бы получил на pigin English, то есть, на том английском языке, на коем говорят в Нью-Йорке торговцы из Юго-Восточной Азии, и век воли не видать, если бы кто-нибудь из этой речи что-нибудь понял! Хотя, коли быть до конца откровенным, не только тоска гнала меня из уютного номера, вдоль одной из стен которого стояла батарея бутылок французского шампанского уже упомянутой вдовы, но и опасение того, что хозяин может вернуться нежданно и взять меня в прямом смысле тепленьким.

Одетая только в нитку жемчуга, Лидия была прекрасна. Я не слыл записным лавеласом, и в женском вопросе всегда придерживался ленинского принципа:”Лучше меньше, да лучше!”, и Лидия еще раз подтвердила, что мы с Владимиром Ильичем были правы. Если я скажу, что чистого секса в ней было процентов на сорок(заранее приношу извинение за бухгалтерский стиль), а на шестьдесят процентов-ш а р м а, о котором вскользь упоминал Виталик, то, боюсь, многие мои соотечественники меня не поймут-было бы, мол, из-за чего кукарекать…И все же никакие камасутры не заменят особой грации в повороте головы, пластичности в смене выражения лица-от холодной надменности до едва ли не беспамятства с диким торжеством в безумных глазах, легкости улыбки и очарования от того, лишь чутким ухом уловимого акцента, который делает русскую речь еще мелодичней и благозвучней.

Выйдя из”свечки”, я пошел на пляж. Ноги сами меня туда повели. Пляж был еще пуст, хотя солнце уже взошло. Я воткнул целомудренную розу в песок, постелил пакет, предварительно распустив его, положил под голову бутылку и мигом заснул, не ведая, что проснусь через час.

Не знаю, что разбудило меня, но открыв глаза, я увидел у самой кромки воды группу смуглых молодых людей, среди которых была одна девушка. Юноши были похожи один на другого, как джоннины братья, а девушка выделялась лицом, которое трудно было назвать красивым только лишь из-за его выражения-надменного и даже озлобленного. Но фигуру она имела божественную! Она бежала, чуть приотстав от мужчин и высоко держа голову, и ее движения были упруги, мощны и грациозны. Чувствовалось, что она не только не боялась мужских приставаний в темном месте, но и с удовольствией отмутузила бы при случае одного, а то и двух претендентов на ее тело. Само собой, я обратил внимание на то, как грамотно были развиты у нее основные группы мышц-именно развиты, а не“надуты”. Парни тоже имели вполне атлетическое сложение и как бы являли собой скульптурную группу, сошедшую с какого-нибудь постамента в Афинах…

Я посмотрел на часы-было ровно семь. И тут я увидел Пламена, который направлялся в мою сторону, то есть, к себе в бар. Мы обменялись приветствиями, и я спросил, что это за люди. Он ответил, что это палестинцы, каждое утро они здесь разминаются, а потом пьют кофе и выкуривают по три сигареты. Я стал приглядываться к ним, и вскоре отметил, что они почти не разговаривают друг с другом, курят”Мальборо”, делая три-четыре затяжки, а затем выбрасывая чинарики, которые мы в юности называли”больше целой”, в песок. Кофе они приносили с собой в термосе, и его аромат достигал даже моего носа. Я ушел следом за ними, подгоняемый желанием подремать в собственной постели.

Еще не зайдя в номер, я уже понял, что там живут исключительно счастливые и незатейливые люди, считающие своим долгом оповещать всех специальными сигналами о том, как крепок и могуч их сон. Но что мне были тогда эти их специальные сигналы! Они ничутьне помешали моему общению с господином Морфеем. Как выяснилось впоследствии, я спал всего три часа без сноведений, и этого вполне хватило, чтобы придти в норму.

Разумеется, я проспал завтрак, но Гриша с комбатом спасли меня от голодной смерти, принеся обессилившему товарищу кое-какой провизии.

Впервые в жизни я завтракал в постели, а прислуживали мне два простолюдина, знавшие, впрочем, свое дело. Гриша даже умудрился налить мне полстакана коньяка, и я, давясь, выпил его, пока старший камердинер отлучился по нужде.

Очистив организм, комбат дождался ухода Гриши, и навалился на меня с расспросами:когда я вернулся, не зря ли потратил время и так далее. Покуривая кишиневскую”америку”, вновь отвергнутую Лидией, я врал напропалую, и сладко зевал, вспоминая ночную”лекцию”. Пришел я, конечно, поздно-в час ночи, время провел с пользой и даже очень большой пользой, студентки слушали внимательно и конспектировали мои мысли, а в благодарность на прощанье чмокнули меня c двух сторон-как видите, генерал, без группового секса не обошлось. Курдюжный усмехнулся, ничего не сказав. Воодушевленный его молчанием, я вылез наконец-то из кровати и пошел в ванную-смывать грехи, по меткому выражению комбата.

С Лидией и Агнешкой я встретился на обеде, осведомился, хорошо ли они спали и чем занимались с утра, пока я тягал “железо” в спортивном зале. Их ответы меня порадовали:спали они хорошо, с утра разговаривали с паном Гжегошем, который передал мне привет и обещал прилететь сегодня вечером. Именно это его обещание доставило мне наибольшую радость, затмив собой даже привет. Первоначально предполагалось, что он приедет завтра во второй половине дня, и не один я радовался изменению в его планах-Лидия тоже прямо сияла от счастья. Я представлял, скольких сил ей стоило не подавать вида, понимая, что следующей серии романтического фильма”Тим и Лидия:любовь навсегда”мы с ней сегодня не увидим.

Агнешка ластилась ко мне на манер домашней кошечки, разве что не мяукала. Эта чертовка определенно о чем-то догадывалась, судя по двум вопросам, которые она задала. Сначала она спросила, кто мне из них больше нравится, на что я ответил, мол, и ежу понятно, что ты, радость моих очей, а затем поинтересовалась, чего это я делал рано-рано утром на пляже, будучи нарядно одетым-может быть, откуда-нибудь шел и заблудился? Да вот, ответил я, хотел было утопиться от неразделенной любви, но почувствовал желание выпить и передумал лезть в воду. Она посмотрела на меня изучающее и сказала, мол, это неплохо, что ты не утопился, Тим, из-за какой-то там дуры, а теперь, коли ты остался жив, мы готовы разделить твою любовь, правда, Лидия? Надо было видеть, с каким выражением лица та подтвердила такую готовность. Поначалу я подумал, что информатором был Пламен, но выяснилось, что это сама Агнешка видела с лоджии, как я медленно удалялся с пляжа в какой-то очень стильной рубашке. Что ж тебе, девонька, не спится-то, что ж тебя все на лоджию-то тянет, подумал я, но комментировать видение не стал. Мы договорились встретиться через час на пляже, а вечером пойти в бар к Пламену и потанцевать.

Я пришел на пляж раньше них и застал там честную компанию в лице двух супружеских пар и поэта Вениамина, который выглядел даже мрачнее, чем Виталик и Гена-друг. Раздеваясь, я тихо поинтересовался у него, уж ни низкое ли качество орехов было тому виной, на что Вениамин сделал шумный вдох-выдох и пошел купаться. Мужья проводили его недобрым взглядом.

— Никогда не думал, что поэт может быть жлобом, — сказал Гена-друг и обернулся ко мне.- Ты представляешь, знал, что у нас с Виталиком нет сигарет, и тоже пришел пустым.

Я молча полез в карман спортивных штанов и протянул ему начатую пачку”БТ”. Он взял две сигареты, а пачку хотел вернуть мне, но я отказался брать, и началось препирательство, черту под которым подвела Лариса, Виталикова жена.

— Берите, берите, голодранцы!- сказала она.- Тимочка наш теперь курит исключительно американские и милуется исключительно с королевами. Скоро он с нами и здороваться не будет. А вы тоже два придурка. Пошли бы каких-нибудь теток нашли, чтоб они вас поили и кормили.

— И на сигареты давали, — добавила с клоунской интонацией Марина.

Я ждал, что сейчас начнется тарарам, но Виталик и Гена-друг и ухом не повели, пребывая в блаженстве, знакомом всякому курильщику, какое-то время лишенному сигарет, а затем задымившему. Чтобы разрядить обстановку, я рассказал о палестинцах, которые до того зажрались, что бросали полуметровые “бычки”, не проявляя никакого уважения к вирджинскому табачку. К моему удивлению, никто не осудил транжир, и вообще эта моя информация была оставлена без внимания, точно я делал сообщение самому себе. Вскоре пришли мои королевы, и я, как верный пес, бросился к ним со всех ног, встал на четвереньки и даже собрался повертеть хвостом, но Агнешка забралась мне на спину, и мы помчались через пампасы к морю.

Вечером мы танцевали в баре у Пламена. В программе, которую я заранее составил, были буги-блюз, блюз и свинг, а веселили нас Кенни Вейн, молодая Анита О’Дэй и очень старый Джон Ли Хукер, если последний когда-либо мог развеселить кого-либо.

Буги-блюз мы танцевали с Агнешкой. До этого она и понятия не имела о таком танце, но мне потребовалось меньше минуты, чтобы она задвигалась, как надо. Она схватывала все налету, а главное была совершенно раскованной. В баре было много поляков, и они устроили овацию, окружив нас кольцом. Когда-то в школе мы вот также, защищенные спинами одноклассников, танцевали на вечерах рон-н-ролл, и пока учителя пробивались сквозь живую стену, мы уже просто стояли, переминаясь с ноги на ногу, однако, завуч видела все. Моей партнершей была Люся, секретарь комсомольской организации класса. Нас пропесочили в школьной стенгазете, изобразив на нашем месте извивавшихся червяков, Люсю сняли с секретарей, а мне присвоили почетный титул растлителя. После такой рекламы Витька Краснов до выпускных экзаменов показывал меня за деньги девчонкам из восьмых классов, представляя их мне по одной…

Лидия, хотя и пыталась бодриться, была тиха и меланхолична. В танце я шепнул ей на ухо пару слов из ночного репертуара, и она слегка улыбнулась, плотнее прижавшись ко мне. Скорее всего, ее ждала ночь с паном Гжегошем, и она пыталась придумать надежную отговорку. Так во всяком случае представлялось мне, но это вовсе не значило, что так оно и было.

Агнешка после двадцатиминутных скачек была несколько вяловата и бледна, и вот тогда-то, кажется, Лидия и упомянула о сердечных проблемах своей сослуживицы-подругами они не были никогда.

Пан Гжегош появился в баре ближе к десяти, расцеловал девушек, а мне вручил бутылку виски, которую, по его мнению, я честно заработал, денно и нощно охраняя важных сотрудниц”Солидарности”. Я глянул ему в глаза-и не увидел в них и намека на злую иронию. А вскоре мы разошлись по домам. Проводив их до”свечки”, я задержался немного на месте, и не зря:взгляд, которым меня, обернувшись, одарила Лидия, поддерживаемая под руку паном Гжегошем, был полон нежности и печали…

Глава одиннадцатая

Два следующих дня я работал в прямом смысле в поте лица-было душно. Ранее мы съездили с Антипом в”Лавку художника”, где я приобрел все необходимое:и мольберт, и кисти, и краски…

Загрунтовав холст, я долго еще потом смотрел на него, тщетно пытаясь в ы с м о т р е т ь на нем Агнешку, и оставил эти попытки лишь тогда, когда заломило в глазах. Эскизы, поначалу радовавшие своей свежестью и новизной, успели уже примелькаться, и я теперь смотрел на них со все большим сомнением. Дело дошло даже до того, что в какой-то момент мне в голову пришла убийственная мысль:а к чему вообще сейчас пытаться писать Агнешку по памяти и ощущениям? Вот п р и д е т она скоро, и все устроится…

Это была, конечно, провокация со стороны подсознания. Некто, прятавшийся в подвале моего чердака вместе с омерзительными крысами и пауками, решил подкинуть мне эту мыслишку, а сам, скрестив руки на чахлой груди, устроился в колченогом кресле в ожидании представления, коего не дождался, так как я в сущности смирился и с э т и м .

Писалось мне тяжело, потому что голова была постоянно занята склокой между доводами”за”и доводами”против”. Я дважды смывал уже написанное, и если в первый раз было ясно, почему, то во второй раз я не понял сам себя. И все же Агнешка, несмотря ни на что, потихоньку проявлялась на холсте, и, кажется, в том виде, который неясно маячил передо мной. И вот тут в какой-то момент меня словно осенило! Я вдруг понял, почему мне теперь так трудно писать Агнешку-потому, что со временем черты ее лица и весь ее образ не то, чтобы стерлись, но как-то затуманились в моей памяти. Именно в этом крылась причина всех моих творческих мытарств:я просто не хотел признаваться себе в том, что уже плохо помнил ее, и потому старался придумать новую Агнешку, в которой от той, прежней было не больше половины… И все же я был уверен, что будь у меня возможность в н о в ь ее увидеть живой хотя бы мельком, то я бы тотчас восстановил ее облик в мельчайших деталях.

Один раз меня навестил Антип. Он принес СD с записью выступления Коулмена Хокинса и Роя Элдриджа в чикагском “Оперном доме”(Opera House) в 1957 году, где им подыгрывали помимо прочих Стэн Гетс, Оскар Питерсон и Лестер Янг. Несколько дней назад я пожалел, что в его коллекции нет этого диска, и на тебе-он его раздобыл и, скромно потупив взор, молча вручил мне. Я сейчас же поставил диск на антиповский же проигрыватель, посчитав, что заслужил небольшой перерыв.

Антип, увидев мольберт, спросил, можно ли взглянуть на картину, и я ответил:герою, совершившему подвиг, можно все, хотя смотреть там пока особо нечего. Он осторожно приблизился к холсту, постоял, откинув голову, затем отошел чуть в сторону, прищурился и поинтересовался, как будет называться картина? А г н е ц б о ж и й, ответил я. Но о н а здесь выглядет иначе, чем на фотографии и на вашей прежней картине, констатировал он. Этот скорбный взгляд-вы видели его у нее или сами нафантазировали? Видел, соврал я. Однажды она задумалась, вот тогда у нее и был такой взгляд-какую-то долю секунды. В этот момент Хокинс и Элдридж исполняли”Time in my hands”, и я вообразил, как было бы здорово, коли время действительно могло быть в чьих-то руках-например, в моих…Да, сказал Антип, шлепнув себя по лбу, чуть не забыл-профессор Перчатников вчера говорил с индусом и пригласил их на вторник. Они прилетят в полдень. Ну, Антиб-б Илларионович, мне тут с вами скоро не рассчитаться, восхищенно произнес я. И что-Перчатников сразу согласился? Нет, сказал Антип, почесав нос.Пришлось с ним поработать. Я достал бутылку, хотя зарекся пить в те дни, пока писал, и мы приняли по дозе, более приличиствовавшей двум монашкам, пригубившим малую толику перед отходом ко сну. Антип сидел, как на иголках:вставал, подходил к холсту, топтался перед ним какое-то время и снова садился, несколько раз порывался что-то сказать, но в последний момент откладывал сообщение…Я спросил, не беспокоит ли его что-нибудь, и он тогда только решился. Беспокоит, подтвердил он. Ваша встреча с индусом беспокоит.То есть, не только с самим индусом, а с его женой. Вы понимаете, насколько деликатно вам придется вести себя? Профессор представит вас им, как своего коллегу…ну, он объяснит все завтра сам. Вы хотите сказать, что я буду исполнять в этой сцене у фонтана роль профессора-психоаналитика? Да, кивнул Антип, проигнорировав мою иронию, и, насколько я понял, в вашей роли не больше десятка слов, но вам придется выучить их наизусть.Особенно те места, где вы молчите, не приминул он ответить мне колкостью.

После его ухода я, увы, не смог продолжить работу. Отнесясь не очень серьезно к перспективе встречи с в о з в р а щ е н к о й, как попросту назвал ее Антип, я пребывал в некотором смятении духа. Скепсиса теперь во мне поубавилось, да веры покуда не прибыло, но через три дня я должен буду либо поверить и м, либо лишить Агнешку хотя бы призрачного шанса.

Не сказав никому ничего, я поехал в Варну, но, не доехав до центра, попросил таксиста остановиться у дельфинариума. Дельфины здесь были ни при чем-мне хотелось прогуляться по приморскому парку.

Надо признать, он меня восхитил. Я бывал во многих известных парках-и в Одессе, и в Барселоне, и в Париже, и в Нью-Йорке, но нигде не ощущал такой гармонии между человеком и природой, нигде не встречал такой образцовой простоты, нигде не дышал так свободно и легко.

Примерно через полчаса неспешного шага я был в центре, и понятия не имел, куда вели меня ноги. Как вскоре оказалось, путь они избрали правильный:я вышел к храму. Это был кафедральный собор, построенный в византийском стиле века полтора назад. Я перекрестился и вошел. На входе в зал стоял священник в полном облачении и благословлял прихожан, помазывая при этом елеем. Я тоже подошел к нему, поздоровался по-болгарски(“Добре ден!”), назвался, он внимательно посмотрел, меня, спросил:”Россия?Хорошо…”, благословил, помазал, улыбнулcя… И мне вдруг захотелось поговорить с ним, посоветоваться, но позади меня стояли люди, и я, поклонившись, отошел, положив на поднос для пожертвований купюру в сто евро.

Купив затем свечи, я поначалу растерялся, не поняв, куда их ставить, и только потом заметил специальные ниши на внутренних краях здания. Свечи втыкали в толщу соли, и они стояли, мерцая мягким светом, в растворе из воды и воска.

Все внутри меня кричало:попроси Господа помочь тебе с Агнешкой, но едва я начал осенять себя крестным знамением, как почувствовал, что не смогу обратиться с т а к о й просьбой, и попросил благословения.

Уже на выходе ко мне подошел знакомый священник. Звали его отец Георгий, и он, взяв меня под руку, увлек в сторону.

— Мне кажется, у вас какие-то проблемы, — полуутвердительно сказал он, испытующе глядя мне в глаза.

Я хотел отнекаться, но в последний момент передумал.

— Скажите, батюшка, — спросил я, — то, что Иисус воскрешал из мертвых-это ведь не просто красивая сказка?

Он помолчал, потеребил слегка свою чернобурую бороду, и тихо произнес, касаясь моей руки:

— Вы хотели, чтобы кто-то воскрес из близких вам людей?

— Да!- вырвалось невольно у меня.- То есть, нет-просто мне в принципе важно знать, правда это или воодушевляющий вымысел?

— Вы верите в Бога?

— Верю.

— Тогда такой вопрос у вас не должен был возникнуть, — сказал он строго.- А если возник, то значит появились какие-то сомнения в вашей вере.

— У меня не в вере сомнения-в людях, — объяснился с запалом я.- Иисус ведь и сам был воскрешен Отцом Небесным, но под силу ли та к о е людям?

— Это ересь, брат мой, — сказал, слегка улыбнувшись, отец Георгий.- Людям такое не дано.

— А наука? Нанотехнологии? Биоинженерия? Параллельные миры?- не унимался я.

— Я не могу рассуждать на тему того, чего не знаю, — сказал он.- Передавайте привет России. Я учился там когда-то. И молитесь, молитесь почаще. Да благословит вас Господь!

Уходя из храма, я ощущал на спине его взгляд, и готов был побиться об заклад, что этот взгляд был сочувственно-недоумевающим…

После посещения собора я как-то по-новому посмотрел на холст, точнее, на то, что там проявилось. Скорбящее выражения лица Агнешки, подмеченное немедленно Антипом, я полагал теперь единственно уместным. Собственно, это было материализовавшееся предчувствие скорой беды. Интересно, подумал я, если не останавливать себя, то куда можно придти в своих домыслах? Ведь, не видел я никакого скорбного выражения на лице Агнешки, но будучи художником(не маляром?), действительно его домыслил. Я упорно старался создать с в о ю Агнешку, и если я в этом преуспею, то будет ли она доводиться хотя бы сестрой той, настоящей? Этот вопрос примирял меня с Перчатниковым и Антипом. И даже с их московским гомиком, который, не став гением, влез со свиным рылом в калашный ряд.

Так как с работой на сегодня было покончено, то я вызвал Антипа с гитарой, и мы попытались поимпровизировать, то и дело сводя всю свою импровизацию к нескольким джазовым стандартам.

Словом, выходило сугубо по-русски:что бы мы ни собирали, в итоге получался автомат Калашникова…

C выпивкой же никаких проблем не наблюдалось. На розливе был Антип, и я не вмешивался в его рецептуру, хотя содовой предпочитал лед, а бармен из французского ополчения считал иначе.

Я долго не ложился спать в тот вечер, ощущая необычный прилив сил. Наверное, так я чувствовал себя тридцать лет назад, когда шел на свидание с Лидией…

* * *

…Приезд пана Гжегоша и его по-хозяйски бесцеремонное обращение с моей новой любовницей разбудили во мне ревнивца. Слушая очередную алалу Курдюжного, я почти ничего не понимал в ней, хотя комбат говорил на русском языке и достаточно грамотно. Просто я думал совсем о другом-о том, как в знакомой мне постели пана Гжегоша актерствует сейчас Лидия, возможно, представляя на месте хозяина меня. Это предположение сказало много о моей скромности, и я даже усмехнулся невесело, весьма удивив парторга, который говорил, кажется, о правах и свободах, дарованных нам Конституцией.

— Чего ты ощерился?- спросил он мрачно.- Я что-нибудь, по-твоему, смешное сказал?

— Нет, — ответил я серьезно.- Просто вспомнил вдруг кое-что. Надо бы поговорить с девчатами о нашем Основном законе, тем более, что приближается годовщина его принятия. Они обещали еще и других привлечь на наши беседы.

— Это было бы неплохо, — одобрил комбат.- Работай, Тимофей, работай, а я тебе знатную характеристику сочиню.

И после этого каждый из нас снова занялся своим делом:Курдюжный-алалашничеством, а я-думами о несчастной Лидии…

Утром я первым пришел на завтрак, боясь пропустить моих королев. Они появились вдвоем к шапошному разбору. Агнешка вся искрилась и подпрыгивала на месте, а Лидия была спокойна и молчалива. Пока Агнешка бегала менять ложку, я спросил:

— Ты не заболела?

— Ну…- загадочно начала она.- Заболела, но не для всех.

— Так значит вчера…

— Нет, — сказала она, улыбнувшись, — нет…

Я готов был расцеловать ее, но прямо по курсу к нашему столику в припрыжку приближалась Агнешка, потрясая ложкой. Не успев сесть, пигалица заметила, что у нас закончились салфетки, и вновь ускакала.

— Это отговорка или…- продолжил я.

— А ты как думаешь?- вопросом ответила она и ущипнула меня за коленку.

— Я думаю, что если мы введем войска, то ему будет не до тебя, — сказал я.

— Вы собираетесь их вводить?- обеспокоенно спросила Лидия.

— Только в том случае, если этот кабан снова станет приставать к тебе, — сказал я.- У него что-жены нет? Вот пусть к ней и пристает, и то не более двух раз в месяц. Для пожилого дядьки это за глаза.

Лидия расхохоталась.

— Кабан, — повторила она.- Как смешно!

После завтрака мы с Агнешкой купались и загорали, а Лидия только загорала, не снимая юбки в симпатичный горошек. Пан Гжегош работал у себя в номере с документами, и это очень шло ему как видному политическому деятелю. А то уж я было собрался позвонить Леху Валенсе и рассказать всю правду о его коллеге из”Солидарности”. Мне же можно было дурачиться с красотками хоть сутками напролет, и обращаться по этому поводу со стуком к моему начальству было бесполезно, потому что начальство вполне одобряло мое поведение.

Агнешка не оставляла меня в покое ни на секунду. На берегу она заставляла приседать с нею на плечах, а потом делать ей массаж, о котором черт меня дернул походя упомянуть. Массаж спины я ей делал плохо, двумя пальцами, но она так сладострастно вздыхала и стонала, что на нас стали обращать внимание и другие отдыхающие. Лидия что-то резко сказала ей по-польски, та ответила с плутоватой ухмылкой, и чтобы пресечь ссору, я схватил Агнешку в охапку и потащил в море, где сначала устроил ей карусель, держа ее за руку и за ногу, а затем, раскрутив, бросил в воду. Она летела во воздуху метра три и визжала на весь божий свет. Результатом этого циркового номера был уход Лидии с пляжа. Когда, после десятка подобных трюков, мы наконец вышли из воды, Агнешка спросила:

— Тим, ты знаешь, ч т о с ней?- и, увидев, как я энергично покачал головой, открыла тайну.- У нее болит г о л о в а. Ты понял меня?

— А у тебя, сокровище мое, ничего не болит?- осведомился насмешливо я.

— Нет, Тим, у меня ничего не болит!- подчеркнуто радостно доложила она.- Со мной тебе можно делать все, что угодно:бросать, топить, душить. И вообще…

— Давай начнем с”вообще”, — предложил я.

— Какой ты быстрый!- засмеялась она.- Это нужно заслужить. Лидия сказала тебе, что я еще девушка?

— Чего ради?- полуудивился-полувозмутился я.- С какой стати она должна была мне это сказать? Впрочем, если это так, то прими мои соболезнования.

— Старый башмак!- проворчала игриво Агнешка и стукнула меня по ноге.- Будто бы ты не хотел быть тем, кто…

— Да ни за какие коврижки!- отмахнулся я.- Все девственницы холодные, как утопленницы. Cуеты много, а толка мало.

Она кинулась на меня, когда я еще не довершил фразы, с намерением всерьез поколотить, но попала лишь вскользь по лицу и увесисто по плечу, а дальше я арестовал ее кулачки, так она еще какое-то время пыталась достать меня ногами.

Тело ее было чертовски приятным наощупь, я бы сказал-шелковистым. Такое ощущение возникло у меня, когда я еще массировал ее, но там были два пальца, а здесь-две ладони, под которые попадала не только спина, а и бедра, живот и даже мимолетно ее округлая и упругая грудь. Именно в этот миг она сбавила натиск и перестала молотить ногами, удивленно глянув на меня, но сладкий миг прошел, и все возобновилось с новой силой. В конце концов мне пришлось снова потащить ее в воду и несколько раз окунуть. Пляж, как нетрудно догадаться, превратился в партер летнего театра, и я бы не удивился, если, выходя из моря, услышал аплодисменты.

Агнешка меж тем успокоилась и, облизав губы, сказала:

— За это ты меня сегодня поцелуешь, — и, сделав паузу, добавила, озорно стрельнув глазами:- По-настоящему.

— А это как?- спросил я.

— Не в лоб, не в щеку, а в губы, — охотно пояснила она.- Долго, сильно и влажно.

— Ничего себе заявка!- cказал я.- Последний раз я целовался лет десять назад, надо бы потренироваться на ком-нибудь. А ты за это время возьми у пана Гжегоша соответствующее разрешение в письменной форме и с печатью”Солидарности”.

— Я знаю, на ком ты можешь потренироваться-на Лидии, — деловито определила Агнешка.- У нее большой опыт, и я думаю, т е б е она не откажет.

— А справка?- напомнил я.

И тут она коротко и бойко что-то бросила по-польски, и мне показалось, что я услышал в этом родное”а пошел ты…!”

Когда мы уходили, весь пляж провожал нас взглядами, полными досады на то, что вслед за цирком уезжают и клоуны. Уже на выходе нас догнал Пламен и сказал, что приготовил мидии по-португальски. Мы вернулись, он налил нам вина, поставил два больших блюда и включил негромко Телониуса Монка, имевшего дурную привычку из простой, ясной, спокойной мелодии делать законченную невротичку, напускавшую на все тумана и заметавшую повсюду следы. Сейчас же он был мне понятен, как никогда раньше, потому что моя теперешняя жизнь чем-то напоминала его манеру игры.

Пламен робел перед Агнешкой. Он смотрел на нее влюбленными глазами, и в эти минуты выглядел очень глупо. Обслуживая посетителей, разговаривая с ними, он держался дружелюбно, был предупредителен с дамами, ироничен с барышнями, корректен с мужчинами. При довольно красивой внешности он смотрелся к тому же элегантно и временами надменно. Однако, Агнешка все разом порушила, и в ее присутствии это был зачарованный тюнтяй, руки которого дрожали, а слова спотыкались одно о другое. Пигалица же обращалась с ним, как с работником общепита, делая вид, что ничего не видит и мало что понимает. Он был ее ровесником, с которым они когда-то сидели если не рядом, то в одно время на горшках, и поэтому представлял для нее мало интереса.

У”свечки”мы остановились, и она спросила:

— Ты придумал, где и когда мы будем целоваться?

— Через час у меня в номере, — неожиданно для себя сказал я.

Она с удивлением вскинула глаза, и где-то на самом их дне, возможно, притаился страх-игра заканчивалась раньше, чем она расчитывала.

— Ты не шутишь?- спросила она с призрачной надеждой на продолжение игры.

— Нет, моя царица!- cказал я.- После обеда буду ждать тебя у большой клумбы. Увидев меня, пойдешь за мной. В номере, кроме нас, никого не будет.

Она подошла ко мне вплотную и, задрав голову, тихо проговорила:

— Тим, я боюсь…

— Раньше надо было бояться, — сказал я.- Все, иду точить ножи. Ух, и люблю же я глупых девчонок!

Это настолько успокоило ее, что она, толкнув меня в грудь, поскакала к подъезду и, обернувшись перед дверью, состроила мне смешную рожицу…

Дома меня ждали. Курдюжный завершал акт выпроваживания Гриши на прогулку, и судя по раскрасневшему лицу и суетливости, совсем недавно славно поприветствовал молдавского товарища, который все-таки слаб был на язычок.

— Тут земля слухом полнится, — начал он эпически, едва за Гришей закрылась дверь, — что ты кудесничал сегодня на пляже…

— Уже настучали!- хмуро сказал я.- Им-то какое дело? Я что, кого-то там насиловал? Побесились немного-так еще одну присовокупил, тоже помощница пана Гжегоша, по которой он страдает. Придет ко мне после обеда на разговор. Так что вы с Гришей погуляйте где-нибудь в окрестности с часок и, пожалуйста, не выглядывайте из-за кустов, а то еще вспугнете.

— Так это…- оглядываясь по сторонам, произнес комбат.- Прибраться бы надо.

— Ну, да, желательно, чтобы трусы с носками здесь не валялись где ни поподя, — сказал я строго.- Идите на пляж и ждите меня там.

Потом я принял душ, на сей раз побрился и вновь надел вчерашний наряд со столь впечатлившей Агнешку рубахой.

На обед ни одна из моих королев не пришла. Не было и пана Гжегоша:видно, его завалило документами, и он погиб при исполнении служебных обязанностей, как герой. Я съел одно лишь рыбное блюдо, запив томатным соком, и пошел к клумбе.

Агнешка уже ждала меня, переминаясь с ноги на ногу. Она распустила волосы, надела облегаюшее тело короткое платье цвета “электрик”, подвела глаза, щедро надушилась и прихватила с собой сумочку-словом, вышла на площадь и заорала во весь голос:”Ну, кто еще не знает, что я иду на свидание?” От той озорной девчонки, которая час назад состроила мне рожицу, не осталось и следа.

Не подходя к ней, я огляделся, но ни Лидии, ни пана Гжегоша не приметил. Кляня себя последними словами, я направился к своему корпусу. Агнешка поскакала за мной, размахивая сумочкой.

Cтоя у двери, я намеренно долго возился с ключом, и щелкнул замком, лишь увидев ее. Она робко вошла и сказала без улыбки:

— А вот и я.

И остановилась в замешательстве у порога. Я молча оглядел ее с головы до ног, и нашел, что она выглядит изумительно. Быть может, это не совсем то слово, которое следовало бы употребить, но, боюсь, что и любое другое слово не смогло бы вполне передать степень моего восторга при одном лишь взгляде на нее. Все в ней было совершенно, все пригнано и отшлифовано, все в тон и в масть…

Позднее, вспоминая часто этот восхитительный момент, я однажды подметил, что смотрел на нее тогда глазами художника, а не мужчины, но потом художник пошел за пивом, и мужчина тотчас выдвинулся на первый план-и тоже был сражен.

Но ч е м?! В этом была какая-то немыслимая тайна, не разгаданная мною и по сей день. Да, она была юна, мила, красива, изящна, возможно, умна, но я видел немало женщин почти с таким же набором достоинств, однако, ни одна из них так не поражала меня. Всего лишь час назад она была лишь прелестной проказницей, а теперь я стоял перед ней, онемев от очарования, полонившего напрочь все мое существо.

Наконец, я пришел в себя и первым делом сделал ей выговор.

— Ты зачем взяла с собой сумочку?- сказал я, одновременно отбирая ее у Агнешки.- Чтобы Лидия и пан Гжегош окончательно поняли, куда ты идешь?

— Но они уехали в город еще до обеда, — пожала плечами моя гостья.- Мне хотелось понравиться тебе.

— Господи, какая ты…- начал я и осекся от волнения.- Вот без сумочки ты бы мне точно не понравилась.

— Правда?- по-детски наивно спросила она.

Я взял ее за руку и повел в свою комнату. Агнешка остановилась и тем самым остановила меня напротив пристенного зеркала, взялась за руку и, прижавшись к моему боку, сказала:

— А мы с тобой неплохо смотримся вместе, Тим. Особенно, я. Не пойму, почему звание”мисс вечера”получила Лидия. Ей уже двадцать восемь лет, и она уже давно никакая не “мисс”.

Я готов был подписаться под каждым ее словом. Мы действительно были парой, что называется, ”с картинки”. Впрочем, мне выпала роль добротной, крепкой стены, на фоне которой блистала девушка-леснушка-так я уже ласково называл ее про себя, решив, что она вобрала красоту природы в полном ее объеме. Теперь, когда она не дурачилась, в ней не было ничего лишнего, ничего такого, что бы обращало на себя особое внимание, отвлекая от остального. Пчелы совершенства потрудились на славу…

— Если ты помнишь, — меня распирало от собственной прозорливости, — то я голосовал за тебя, моя овечка. Просто не у всех такой хороший вкус.

Она потерлась щекой о мою руку, поднялась на цыпочки и, едва дотянувшись до уха, прошептала прерывисто:

— Я хочу делать э т о, сидя у тебя на коленях.

Мне не оставалось ничего другого, как исполнить ее просьбу…

Она совершенно не умела целоваться. Страсть овладела ею тотчас, как она оказалась в моих объятьях. Она дрожала, стонала, а губы раскрыла так, точно собиралась проглотить меня или полагала, что я каким-то образом со временем сам залезу в нее весь. Мне пришлось двумя пальцами придать ее рту утраченную форму, и она, как и в случае с буги-блюзом, моментально усвоила урок. Тело ее извивалось, и она не знала, куда девать руки:пыталась обнять меня, хватала за шею, гладила судорожно по волосам…Глаза ее были плотно закрыты, и вскоре я тоже последовал ее примеру, испытывая определенного рода неудобство от столь пылкого начала. Ее же это мое неудобство очень даже устраивало, являя теперь уже основной источник наслаждения. В какой-то момент я потянул было вверх ее платье, она оторвалась от меня, крикнула”не!” и вновь прильнула ко мне, пожалуй что, пуще прежнего. Но вот поцелуй иссяк, выдохся. Она теперь сидела, подергиваясь, с запрокинутой головой, дробно и разнотонально постанывая. Вдруг она открыла глаза-они смотрели на меня в упор, но не видели, словно были незрячими-и хрипло сказала:”Задуши меня, Тим, задуши!”, и сама, оторвав мои руки от своей груди, наложила их на тонкую, нежную шею. Я даже не сжал ее, лишь слегка повел пальцами, но и того хватило, чтобы она начала задыхаться. Тело ее задрожало, как в лихорадке, по безумному лицу скользнула гримаса боли, а я все никак не мог оторвать своих рук от ее шеи, и сделал это лишь тогда, когда она пронзительно выкрикнула что-то по-польски и затихла, прижавшись ко мне. Все было кончено, она подтянула ноги и чуть ли не клубком свернулась у меня на коленях. Мне показалось, что я мог бы накрыть ее одной ладонью…

Глава двенадцатая

Ощущение всесилия, испытанное мною накануне вечером после ухода Антипа, длилось недолго, как и все яркое, праздничное, нарядное. Я с блеском сыграл несколько вещей, в том числе и знаменитую”Laura”, а, играя, еще подумал:вот был бы я композитором Джонни Мерсером, то непременно сочинил бы в пару к”Лоре” еще и”Агнешку”. Кто-то во мне проворчал:”А”Лидию”?” Да и “Лидию”, согласился охотно я. “Лидию”даже проще было бы написать. Там и гармонический ряд понятен, и лейтмотив вот-вот накатит…”Лидию”можно было бы прежде всего отработать, а там поехать с ней в Америку и слупить с муженька сто тысяч зеленью! А заодно набить ему морду-просто так, для того, чтобы познакомиться получше.

Cочинять, однако, я начал с”Агнешки”. Как и Лора, она была для меня призраком, мечтой(“…but she is only a dream”).

Я наигрывал какие-то мелодии, постоянно сбиваясь на ре-минор. Одна из них показалась мне недурной, но когда я начал вновь проигрывать ее, выяснилось, что это не совсем она, а точнее, совсем не она.

На террасе было по-прежнему душно, хотя уже зажглись фонари. Я смотрел бездумно вниз, на мельницу-и вдруг увидел…Агнешку! Она стояла у небольшого пруда с синтетическими водорослями и кормила рыб. Боже, как я закричал! То есть, как я хотел закричать, но ничего, кроме жалкого хрипа, из меня не вышло. Тогда я бросился бежать вон из номера, забыв даже прикрыть его, и через три минуты был уже внизу. Ни Агнешки, да и никого вообще у пруда не было. Я обошел мельницу, прошелся по дорожке, вернулся назад, спросил жадно у кого-то, не видел ли он сейчас девушку, кормившую рыбок, и получил в ответ недоуменный взгляд, хотел зайти к Антипу и подключить к поискам его, но прошагал мимо стойки с незнакомым дежурным и побрел к себе.

Видение Агнешки лишило меня не только рассудка, но и сил. К себе в номер я вернулся таким усталым, будто отработал две смены подряд где-нибудь на каменоломне. Я уже понимал, что девушка в серо-черном платье не могла быть Агнешкой, но куда она подевалась, эта не-Ангешка? Я вернулся на террасу и принялся напряженно вглядываться в то, что происходило внизу, а там не происходило ничего, то есть пейзаж с мельницей, ветряками и тускло блестевшей местами водой в пруду оставался неподвижным, как на фотографии. Через четверть часа у меня запершило в горле, и пришлось cолидно приложиться к бутылке. Это слегка расслабило меня, и я вспомнил про Антипа.

Он пришел, неся на лице вековечную заботу, и с порога спросил тревожно:

— Что случилось, Тимофей Бенедиктович? У вас был такой голос по телефону…

— Ничего, кроме глюков, — ответил я.- Полчаса назад мне привиделась Агнешка. Вон там, у пруда стояла и кормила рыбок. На ней было платье серо-черного цвета, и она выглядела совершенно безмятежной. Я тут же сбежал вниз, но никого у пруда не нашел.

— Хорошенькое дельце, — сказал озабоченно Антип.- Я должен буду поставить об этом в известность профессора Перчатникова. Может быть, все э т о придется отменить.

— Что отменить?- еле ворочая языком, поинтересовался я.- Агнешку отменить?

— Да, — твердо произнес Антип.- Не хватало еще, чтобы у вас тут крыша поехала, извините за такое вульгарное выражение.

— Нет, — cказал я, — нет. Прошу вас ничего не говорить профессору. Это алкоголь и чертовы нервы. Надо попить что-нибудь успокоительное. А Агнешку вы мне верните! Раз взялись, то верните, иначе всем будет плохо.

— Вы что же-жалобу на нас напишите, Тимофей Бенедиктович?- cпросил Антип, забыв улыбнуться.

— Кому жалобу?- сказал я.- Кто мне поверит? Просто передушу вас и скажу, что так и было. Вот так:рааз-и готово!

— Ну, да, — подхватил Антип.- Как Агнешку…

— Подите вон, м а й о р, — тихо сказал я.

Он пожал плечами и молча вышел.

Я еще раз приложился к бутылке, лег и очень быстро уснул. Во сне я снова видел Агнешку, совсем, впрочем, на нее не похожую лицом, но я-то знал, что это Агнешка, которая таким образом решила меня разыграть, чтобы в подходящий момент скинуть маску и с криком броситься мне на шею…

Утром я проснулся достаточно бодрым, если учесть мое вчерашнее состояние, привел себя в порядок и даже спустился к завтраку, где всем разносолам предпочел кисело мляко и чашку черного кофе без сахара и молока.

Едва я вернулся в номер, как объявился Антип. Он был деловит, в глаза мне старался не смотреть, поздоровался, протянул какой-то темного цвета пузырек с жидкостью, сказал шкафу, что это успокоительная травяная настойка и что меня в 11.00 ждет профессор Перчатников. Я поинтересовался, сообщил ли он профессору о моем недостойном поведении вчера вечером, и тогда Антип, впервые переведя взгляд со шкафа на меня, ответил:”Нет”. Я сказал, что очень сожалею, и просил бы как можно скорее забыть о моем пьяном бреде, так как я уважаю и ценю тяжелый труд моего уважаемого гостя и не менее уважаемого профессора. Скорее всего, произнося эти покаянные слова, я был похож на прохиндея-пятиклассника, который клялся Мариванне, что больше не будет писать на доске неприличных выражений. Антип слегка пообмяк и даже рассказал, как следует принимать настойку, и что профессор Перчатников будет говорить со мной о скорой встрече с индусом и его женой.

После его ухода я выпил настойки и подумал, почему мне, черт возьми, совершенно не стыдно за вчерашнее? Проведя в этих думах с полчаса да так и не обнаружив ответа, я переоделся и пошел к профессору.

Когда я вошел, он говорил с кем-то по мобильному телефону. Разговор велся на английском языке, и, насколько я понял, Перчатников благодарил кого-то за присланную книгу, которую он получил вчера и уже начал читать. Затем последовали слова восхищения каким-то Говардом, скромная оценка своих достижений(если использовать русский аналог, то получится что-нибудь наподобие”а кто я-да рябая свинья!”)и финальное”by-by!”

Отложив телефон, Перчатников посмотрел на меня с удивлением, словно не видел, как я вошел, вытер платком лоб и сказал:

— Это был профессор Ленхоф из Калифорнийского университета. Я вам о нем говорил в связи с его теорией о том, что, возможно, эльфами были и остаются люди с синдромом Уильямса. Он прислал мне свою книгу. Вот она. Этот человек-гений.

Он протянул мне строго оформленный том с дарственной надписью автора, где тот называл Перчатникова выдающимся(outstanding)исследователем и своим другом.

— Итак, — сказал друг гения, отбирая у меня книгу, — завтра прилетают доктор Сингх и его супруга.

— А он какой доктор-медицинский или технический?- непонятно к чему спросил я.

— Вообще-то он никакой не доктор, но просил называть его именно так, — с усмешкой пояснил Перчатников.- За те деньги, которые он нам заплатил, я бы называл его кем-угодно:от “вашего королевского высочества”до”вашего преосвященства”. Надеюсь, это не послужит основанием для отмены встречи?

В то время я пытался перевести название книги, но все, что было на обложке, принадлежало к сугубо научной терминологии, кроме имени и фамилии автора-Говард Ленхоф.

— Нет, — сказал я с небольшим опозданием, — конечно, нет. Просто хотел произвести на вас впечатление своими разносторонними познаниями.

— Считайте, что произвели, — с серьезным видом ответил Перчатников.- Теперь к делу. Чтобы не возникло не нужных осложнений, я хочу представить вас своим коллегой. Профессор Некляев будет мрачен, молчалив и задаст два вопроса:не боится ли временами леди Памела воды и полностью ли восстановились голосовые функции? Соответствующие английские тексты вам передаст Антип Илларионович. Надеюсь, что вы сможете их осилить. Всякого рода самодеятельность категорически запрещается. Так же, как разглядывание леди Памелы в качестве диковинного экспоната.

— А они сами не будут рассматривать меня в качестве диковинного экспоната?- поинтересовался простодушно я.- За версту ведь видно, какой из меня профессор.

— Не волнуйтесь, — снисходительно сказал хозяин.- Это я не могу выдать себя за бодибилдера, а вас можно выдать хоть за академика-такого мощного, накаченного академика, который ведет здоровый образ жизни.

— Намек понял, -кивнул я.- За сутки здорового образа жизни я ручаюсь.

— Ну, тогда все на сегодня, — поднимаясь, произнес Перчатников.- Вечером порепитируйте перед зеркалом мрачный вид.

— Не думаю, что мне придется что-то делать специально со своим видом, — сказал я.- Он у меня и так будет мрачным из-за этого вашего здорового образа жизни. И имейте в виду, что Антип ваш вовсе не Антип, а Антиб-б.

И, не подав руки, покинул кабинет-мрачно и молчаливо.

Антиб-б появился часа через два, ближе к полднику и сразу же обрушил на меня критику.

— Тимофей Бенедиктович, ну мы же здесь не в бирюльки играем!- просветил меня он.- Не знаю, что уж вы такого сказали профессору, но он рвал и метал. И даже хотел отменить вашу встречу с индусом. Там серьезное дело, а вы все с какими-то шутками…

— Перчатников назвал вас Антипом, я его поправил-какие же это шутки?- угрюмо пояснил я.- Вы ведь Антиб-б, а не Антип, или вам все равно?

— Да какая разница!- в сердцах выпалил он.- Для вас же эта встреча устраивается, причем, по моей просьбе, и мне теперь выговаривают. Вот уж поистине:не делай добра…Вы настойку пьете?

— Один раз выпил, — сказал я.- Извините меня. Приказано мне быть мрачно-молчаливым, таким впредь и буду.

— Вот вопросы, — повеселев, начал Антип, — выучите их, они не очень сложные. Сам индус как индус, а жена у него-красавица!

— И куда же все страшные тетки деваются?- еще угрюмее прежнего спросил я.- Всем подавай красавиц!

— Так он же миллиардер!- воскликнул Антип.- Вы вон только миллионер, а тоже абы кого не хотите.

Я вынужден был согласиться с ним, и он ушел, пообещав выдать мне профессорский халат непосредственно перед встречей.

Вопросы были составлены четко и лаконично, что меня вполне устраивало. Вопрос насчет голоса был понятен, а вот со страхом перед водой был темный лес. Я не понимал, почему она должна была иногда бояться воды, а, скажем, не огня или ветра. Успокоило меня только то, что, похоже, не один профессор Некляев, но и многоуважаемый профессор Перчатников тоже не вполне понимал это.

Я с тоской посмотрел на бутылку, протянув руку к темному пузырьку. У настойки был привкус полыни, и я не был уверен в том, что она каким-то образом успокоит меня. И все же я оценил заботу Антипа о моем здоровье:ведь он мог принести мне не травяную настойку, а убойной силы, насквозь химические таблетки. Вот те бы подействовали, превратив меня из баламута в покладистого и всем довольного придурка.

Было четыре часа, и я выполнил профессорское задание в полном объеме:выучил вопросы и напустил на себя хмурь. Можно было сходить на пляж, сплавать в Турцию и к завтрашнему утру вернуться.

Дул ветер, и небо грозило дождем. Я уж хотел было остановиться, но вспомнив о запрете на выпивку, пошагал дальше.

Кроме меня, на пляже никого не было, и это давало ощущение собственной значимости, будто сегодня я распорядился гнать всех в шею. Вода оказалось достаточно прохладной, что взбодрило и заставило не купаться, а плавать.

Сидя на подстилке, я увидел вдруг сумасшедшей красоты чинарик, и он увел меня совсем на другой пляж, который располагался совсем на другой планете…

* * *

…Я огляделся, но среди загоравших пляжников тел комбата и Гриши не обнаружил. Их одетые тела в это время восседали за стойкой в баре Пламена и вкушали алкогольные коктейли, охаиваемые преимущественно телом Курдюжного.

— Вот попробуй эту заразу, — протягивая мне только что начатый бокал, сказал он с таким видом, точно именно я заставил его пить именно этот коктейль.

Я отложил в сторону пластмассовую соломенку и в три глотка опустошил бокал.

— Зараза!- охотно подтвердил я, сморщившись для порядка, хотя коктейль был крепостью не более двадцати градусов и с шоколадным привкусом.- А стоит, поди, бешеные деньги.

— Вот то-то и оно!- радостно удостоверил комбат, тупо глядя на пустой бокал, который я вручил ему, вернув на законное место соломенку.

— А я вообще не понял, почему мы сюда пришли, — сказал Гриша, на всякий случай быстро разделавшись со своей порцией.- У нас что-дома нечего выпить?

В это время Курдюжный, отвернувшись от Гриши, начал энергично гримасничать, и я громко произнес, глядя на него:

— Все нормально, граждане. Идите с миром домой и ждите меня. А куда подевался Пламен?

Собственно, Пламен мне нужен был, как варежки в Петров день, но надо было что-то сказать, я и сказал. На самом деле нужда у меня была совсем в другом-в осмыслении только что произошедшего. Ну, и еще кое в чем…

Когда Агнешка, упорхнув с моих коленей, полетела в ванную, прихватив с собой сумочку, я наконец-то расслабился и посмотрел внимательно на свои руки, словно хотел убедиться, что это они недавно душили человека. Чувствовал я себя ужасно-и физически, и душевно. Этот птенчик за пять минут сделал из меня чудовище, способное на преступление. Конечно, я был невменяем, то есть, пребывал в состоянии, рассудку не подвластном. Но как я попал в это состояние?! Неужели я не понимал, на что себя обрекал, приглашая Агнешку ц е л о в а т ь с я? Ее здесь не в чем винить. Виноват только я один. Вдруг я вспомнил Лидию и невольно улыбнулся. Вот там никаких проблем, все по нормальному варианту. Нужно немедленно наладить с ней отношения. А пигалицу отшлепать и поставить в угол. И тут я представил себе эту процедуру отшлепывания, которая завершится вовсе не углом…Теперь стало ясно, что я попал в капкан, из которого мне уже не выбраться, — в капкан страсти, не знающей ни запретов, ни границ.

Чтобы отвлечь себя от дурного духа, я пошел вдоль берега в торговый центр и купил джинсовую классику-синие“Lee”плотной мануфактуры с небольшим ворсом и футболку с коротким рукавом цветов сборной Англии. По сути, я вел себя, как обиженная женщина, привыкшая решать все свои проблемы с помощью похода в магазин. И все же одна проблема осталась:джинсы были удлиненными, и их следовало подшить.

Вернувшись к себе, я без захода в свой номер сразу пошел у Виталику с Ларисой, надеясь, что у последней найдется иголка с ниткой и даже, возможно, желание решить эту мою проблему.

Постучав, я вошел, благо дверь была не заперта, и увидел картину, достойную кисти художника-этакий современный вариант знаменитого полотна”Не ждали”.

За столом в центре комнаты сидели четверо-Виталик, Лариса, Марина и Гена-друг и перебирали достаточно объемную кучу окурков, похоже, сортируя их в прямом смысле по остаточному принципу. Все четверо замерли на мгновение при моем появлении, не помню уж теперь, c разинутыми ртами или нет, а в следующую секунду трое из них уставились на Гену-друга с таким злым видом, словно тот разбил последнюю бутылку”Мастики”, пытаясь жонглировать ею. Сразу стало понятно, кто забыл запереть дверь.

Впрочем, вся эта нарушенная моим нежданным появлением механика возобновила работу в привычном режиме достаточно быстро:Виталик сказал безрадостно”привет!”, дамы попытались улыбнуться, а Гена-друг молча поднялся и наконец-то закрыл входную дверь на ключ, слегка поддав ей ногой за ротозейство.

Я сказал деловито:

— У меня тут гинекологический вопрос:кто-нибудь из очаровательных дам сможет подшить джинсы?

Но ответили мне не очаровательные дамы, а Гена-друг. Возвращаясь к столу, он поинтересовался походя:

— А что же твои крали? Они себе что-нибудь подшивают? Или они не привыкли держать в руках ничего, кроме…

Тут он срочно умолк, потому что рука Марины угрожающе зависла над ним, а продолжила за него Лариса:

— Давай, Тимчик, снимай штаны, надевай свои джинсы.

Она же подвернула штанины, ловко наметала их, и пока я вместо нее потрошил чинарики, быстро подшила.

Я достал из пакета коробку конфет и вручил ей, поцеловав ручку. Тяжко вздохнув, Лариса сказала:

— В кои-то веки сподобилась, чтоб мне руку поцеловали. Спасибо, Тимочка, тебе большое! Ты к нам почаще заходи. Может быть, кое-кто кое-чему у тебя научится.

Впятером мы быстро допотрошили окурки, сделали три”козьи ножки”и задымили вирджинским табачком, воздавая хвалу доблестным палестинцам. Потом мы пили чай с конфетами, а после государственный самогон с солеными огурцами, и также изощрялись в комплиментах дамам. Победил здесь, как ни странно, Гена-друг, который заявил, что если бы он был женщиной, то хотел бы быть похожим во всем на Марину с Ларисой. Мы с Виталиком сразу же подняли руки в знак признания своего поражения, а жены, изрядно уже хлебнувшие из литровой бутылки, любовно замутузили счастливого победителя. Кое-какие объедки с барского стола поцелуев и ласк перепали и нам с Виталиком, как участникам конкурса.

Уходя от них, я оставил пачку сигарет и подмигнул захмелевшим мужичкам-ночка им предстояла впереди веселая…

Дома, едва я успел войти и сказать пару слов, как Курдюжный, снова читавший болгарскую газету, сморщился и спросил:

— Ты чего это пил, боец невидимого фронта? От тебя несет, как от пивной бочки. И дымом каким-то еще воняешь-фу!

Я прошествовал в ванную, и полчаса выгонял из себя все эти запахи с помощью зубной пасты, полоскания для рта и контрастного душа. Так как пил я меньше супругов, то заодно и окончательно протрезвел.

Комбат оглядел меня, принюхиваясь, как дворовый пес в поисках сахарной косточки из наваристых щей, и сказал снисходительно:

— Сойдет на первый случай. Давай рассказывай, что там и как.

Я нехотя признался ему, что первый контакт вышел очень коротким, но за это время я сумел так застращать бедную девицу страшилками про НАТО, что она захотела срочно уехать домой, в Польшу и организовать молодежный митинг протеста под лозунгом”Польша-без НАТО!”

Курдюжный, почесав поочередно ухо и нос, произнес раздумчиво, глядя одним глазом на окно, а другим на меня:

— Да…Ты что-то действительно слишком быстро обернулся. Видно, переусердствовал. А так бы мог еще про Конституцию рассказать.

Я признал ошибку и обещал в ближайшее же время исправить ее.

Затем я надел обновки, и, критикуемый комбатом за низкопоклонство Западу, отправился в бар к Пламену, где надеялся найти кое-кого, но вместо них обнаружил поэта Вениамина с большой Надей, у которой, если верить Гене-другу, было аж две сестры, и одна из них могла бы г р а м о т н о скрасить сейчас мое одиночество.

Вениамин на орехах наел себе харю, и стал похож не на поэта, а на заведующего продуктовым складом. Большая Надя напротив постройнела и выглядела уже не столь большой. Я хотел пройти мимо них прямо к Пламену и заказать ему какие-нибудь блюзовые страдания, но небольшая теперь Надя окликнула меня и пригласила за свой столик, на котором стояли два бокала с вином и объемное блюдо с очищенными орехами. Я взял у Пламена соточку бренди, заказал мужеподобные блюзы Этты Джеймс и вернулся к голубкам.

Вениамин не был рад мне. Он потягивал молча вино, смотрел на орехи, но лакомиться ими не решался из-за того, что и я могу присоединиться к нему невзначай. Тогда я решил проучить его и огорченно произнес:

— Ну надо же-ничего закусить не взял!

И даже сделал вид, что поднимаюсь, но Надя, как я и ожидал, оказалась самой сердобольной из сестер и тут же нашла выход.

— Да вон же целое блюдо орехов, — сказала она.- Веня на них уже смотреть не может, а все ест и ест. Говорит, это для ума. Они действительно мозговые полушария очень напоминают, правда, ведь?

— Еще как, — ответил я, щедрой рукой пройдясь по блюду.- Вениамину без них нельзя. Он же поэт, а все греческие поэты, как известно, питались преимущественно греческими орехами…ну, в смысле, грецкими. Кстати, ученые уже доказали, что те, кто их потребляет в значительном количестве, очень легко осваивают греческий язык.

Далее я переключился на болгарский перец, которого съел всего с килограмм и уже без проблем мог общаться с болгарами… На Вениамина я старался прямо не смотреть, но в очередной раз запуская руку в блюдо, все же глянул и тотчас понял, что я садист.

Наказание мне последовало тут же в лице одного мужчины средних лет с просторным лбом мыслителя, одной красивой женщины c больной головой и одной восхитительной проказницы, которая, завидев меня, пристроилась позади красавицы и соорудила ей из пальцев рожки.

Я в последний раз проверил, глубоко ли блюдо с орехами, поблагодарил Надю, похлопал по плечу Вениамина и направился навстречу троице.

Больше всех мне обрадовался пан Гжегош. Его манера речи озадачивала меня. Он, подобно пулемету, говорил очередями и столь же скоротечно. С первой очередью он сообщил мне, как трудно приходится не слишком молодому мужчине с двумя молодыми женщинами, и тут я ему посочувствовал, сказав, что тут, мол, и с одной иной раз не знаешь, как управиться, а уж с двумя…Зрелая дама одарила меня презрительным взглядом, скособочив при этом физиономию, а молодушка чуть слышно подхихикнула в кулачок. Вторую же очередь пан Гжегош посвятил выбору напитков и, не дав мне высказаться по этому поводу, заказал пузатую бутылку виски”Хейг” и бутылку бренди . Я полез в карман, но он остановил меня, сказав, что хочет попросить об одной услуге. Послезавтра они с Лидией на два дня улетают в Гданьск, и он был бы мне очень признателен, если бы я присмотрел за Агнешкой, добавив при этом, что для него она, как дочь. Я пообещал присмотреть, и мы, груженые бутылками, бокалами, фруктами и шоколадом, вернулись к столу.

Через полчаса мы ополовинили свои бутылки, и напряженная было обстановка сама собой разрядилась. У барышень заблестели глазки, и Агнешка, выскочив из-за стола, потащила пана Гжегоша танцевать. Лидия смотрела мимо меня и покачивала головой в такт заказанной мною ранее мрачновато-мужественной Этты Джеймс.

— Ну, мальчик-наигрался в догонялки с девочкой?- насмешливо спросила моя любовница, все так же глядя в окружающее пространство.

— Это преступление?

— Нет, конечно, нет!- мотнула она головой, следя теперь за танцорами.- И протяжные стоны, когда ты массировал ее, тоже не преступление.

— Не смей ревновать меня ни к кому, — сказал я.- Даже если бы здесь появилась вдруг Орнела Мути, то я бы…

-…тоже гонялся за ней, как угорелый!- победно добавила за меня Лидия.- И также бы делал ей массаж, если бы она тебя об этом попросила. И стонала бы еще громче, чем эта полоумная Агнешка. Кстати, некоторые подумали, что вы занимались с ней любовью.

— Без комментариев, мадам, — сказал я.- Что же касается чувственных стонов на любовном ложе, то ваше мнение здесь весьма авторитетно, потому что в этом деле вы-чемпионка.

Она притворно нахмурилась и даже фыркнула, но моя оценка ее достижений в некоторых областях пришлась ей по душе.

Я тем временем продолжил:

— За баром, невдалеке есть скамейка, скрытая кустами. Сошлись сейчас на головную боль, о которой все знают, и скажи, что идешь домой, а сама подходи к большой сосне у тропинки. Мне почему-то хочется продлить наш разговор о том, какой я нехороший.

— Но Агнешка придет вскоре домой и увидит, что меня нет, — неуверенно возразила Лидия.

— Когда вернешься, скажешь, что ходила дышать свежим воздухом, и теперь чувствуешь себя лучше, — наставлял ее я.- Главное, что ты никого и не в чем не обманешь.

Она неопределенно покачала головой, и тут у стола появились танцоры. Я предложил выпить за самых красивых женщин черноморского побережья Болгарии, но имен не назвал, так как все и так поняли, кто они. Мы выпили, и Лидия, коснувшись головы, сказала:

— Я пойду прилягу, а вы сидите, отдыхайте…

Агнешка вызвалась сопроводить ее, и мне пришлось заметить недовольно, что эдак мы с паном Гжегошем останемся без женского внимания и чего доброго наворотим такого…

Болтая о том, о сем, мы еще посидели минут двадцать и откланялись. У входа в “свечку” пан Гжегош сказал:

— Да, Тим, завтра вечером-финал чемпионата Европы по волейболу СССР-Польша. Нас организовано доставят во Дворец спорта.

— Прекрасно, — одобрил я.- Вы за кого будете болеть?

— Разумеется, за сильнейших, — ответил он с улыбкой.- Это значит-за поляков.

— А я всегда болею за слабейших, выходит-тоже за поляков.

Мы посмеялись дружески и разбрелись, хотя в отношении меня этот глагол был не совсем точен: это они уходили, а я стоял и глядел им вслед, благо зрелище того стоило. Агнешка, удаляясь, держалась одной рукой за пана Гжегоша, а другую положила себе на попку и выделывала ею такие кренделя, что я опомнился лишь тогда, когда недовольно проскрипела входная дверь, и чертовка скрылась за ней.

Я еще только подходил к сосне, как из-за нее вышла Лидия. Мы поцеловались по-домашнему и, обнявшись, пошли к кустам, за которыми спряталась сводница-скамейка. Лидия переоделась: вместо джинсов на ней была юбка, а короткая кофточка, надетая будто наспех, не скрывала отсутствия лифчика.

Миловаться с ней было сущим наслаждением. Она все знала, все предугадывала, была тиха и скромна в любовных желаниях. Я же, раззадоренный Агнешкой еще днем, хотел бурных ласк и неистовства.

Из бара чуть слышно доносилась грустная труба Сэчмо, и Лидия тихо плакала, целуя меня в шею…

Продолжение следует.

Об авторе:

Юрий Анатольевич Никитин – русский писатель, драматург, публицист.

Родился, живет и работает в Астрахани.

Член Союза писателей СССР с 1986 года, участник Всесоюзного съезда молодых писателей (1984 г., Москва), Всемирного конгресса русскоязычной прессы (2000 г., Нью-Йорк) и Всемирного съезда P.E.N. Club (2000 г., Москва). Автор семи книг художественной прозы, трех пьес и множества публицистических статей.

Всесоюзную известность ему принесли повесть «Голограмма» (1986 г.), роман «Выкуп» (1990 г.), а также рассказы, изданные массовыми тиражами «Молодой гвардией».

Критика в целом благожелательно отнеслась к творчеству Юрия Никитина. Евгений Сидоров назвал его стиль «форсистым» (силовым, напористым), Владимир Орлов отметил, что он «не провинциален, как бывают провинциальны, а стало быть и вторичны в смысловом и событийном отношении в своих работах иные литераторы, в том числе и столичные».

Вячеслав Шугаев в статье «Насмешливо, зло, остроумно…», предваряющей роман «Выкуп», поставил произведения Ю.Никитина в один ряд с «Пушкинским домом» А.Битова, включив их в число немногих книг «…сообщающих нам современные способы борьбы с рабством, с засилием духовной и гражданской уравниловки, приобщающих нас, позволительно сказать, к технологии сопротивления».

Добрые слова были сказаны также Даниилом Граниным и Юрием Бондаревым, который встал на защиту астраханца в достаточно драматичный период его жизни и творчества, когда в сентябре 1986 года в «Литературной газете» вышла статья за подписью Ю.Рыбакова «Купание под душем в номере 108»,посвященная первой книге Юрия Никитина «Голограмма».

Статья занимала почти половину третьей полосы, что само по себе было необычно для отклика на писательский дебют. Собственно, это была больше идеологическая, чем литературная статья. Автор по сути усмотрел в публикации «Голограммы» идеологическую диверсию и задавался вопросом, почему издательство ЦК ВЛКСМ вместо того, чтобы воспевать рабочего человека, строящего БАМ, представляет советской молодежи сомнительную личность, шляющуюся по америкам в обнимку с морально неустойчивой импортной девицей, курит-пьет, да еще купается с ней под душем в номере 108. Разумеется, этот вопрос был услышан и в ЦК, и в компетентных органах. Началась возня, которая вполне могла поставить точку на дальнейшем творчестве идейно незрелого автора. И поставила бы, если бы в ситуацию не вмешался один из руководителей писательского союза, авторитетнейший Юрий Бондарев. Перестройка была в самом зачаточном состоянии, и некоторые зарубежные радиостанции увидели в издании «Голограммы» еще один намек на скорые перемены в Советском Союзе.

В 1999 году выходит новая книга Юрия Никитина «Укромье ангела», удостоенная Артийской профессиональной премии в области литературы. В книгу включены большой роман «Взыскующее око» и психоделическая новелла, давшая название изданию. Также в этом году он получает премию Тредиаковского за книгу «Чудная ночь в начале июня» и ее же – спустя три года – за «Укромье ангела».

Из романов, написанных автором в последние годы, следует отметить гротескно сатирическое произведение «Свистун Холопьев» (роман стиля) и мистический триллер «День, когда мы будем вместе».

Зарубежному читателю творчество Юрия Никитина знакомо в основном по рассказам в различных сборниках, переведенным на основные языки.

Из трех пьес («Вариации на тему драки», «Господин Гап и голубка», «Грязный старикашка») пока поставлена первая.

Как публицист Ю.Никитин часто печатается в «Литературной газете», которая после скандальной статьи про купание в душе, ровно через год ровно на том же месте той же полосы поместила внушительных размеров фотографию «неблагонадежного» автора, тем самым как бы принеся извинения за статью Рыбакова. Широкий отклик у читателей нашли такие публикации астраханского писателя, как «Галоши для La Scala», «Душа и тело. История развода», «Астраханщина», «Выдь на Волгу…», «Дети-наше будущее. Если они до него дохромают» и др.

Увлекается спортом (баскетбол, теннис) и музыкой (классический американский джаз, старинные русские песни и романсы).

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии журнала «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: