Джульетта
Я вернулся из армии весной. Был месяц май. С Джульеттой я познакомился в квартире своего товарища Виктора. Квартира была очень удобной. Наша компания предпочитала времяпровождение в ней всем другим видам забав. У Виктора было просто, а его мать никогда не мешала нам заниматься тем, чем мы хотели. Впрочем, нашим любимым занятием была игра в карты: в «дурака», в «козла», в «девятку», в «три листа». Игра не на деньги, а для удовольствия.
В первый раз после двухлетнего перерыва мы собрались вчетвером. Мы играли, разговаривали, вспоминали доармейскую жизнь, службу и строили планы на будущее. Неожиданно с приходом Джульетты идиллия кончилась. Во всяком случае, я почувствовал себя неуютно.
Все они знали её уже месяц с того самого времени, как она переехала со своей семьей в наш посёлок в четырёхкомнатную квартиру в новостройке, я же пришёл со службы последним.
В то время ей исполнилось 20 лет. Это была смазливая девчонка, знающая себе цену, с чёрными как смоль волосами, рассыпающимися по плечам. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что мои друзья покорены, что они её боготворят. Они сразу забыли обо мне, и моё самолюбие взбунтовалось.
Сев за стол, Джульетта повела себя как помещица среди лакеев. Видя, что мои друзья воспринимают это как должное, я понял, что она ведёт себя так всегда, когда ей это позволяют, что здесь она не впервые, что к её выходкам уже успели привыкнуть, и всё это начало бесить меня ещё больше.
Место за карточным столом Джульетте уступил Виктор, и игра возобновилась. Виктор суетился вовсю: то предлагал сигарету, то подносил спичку, притащил отдельную пепельницу, откуда-то вдруг извлек бутылочку вина. Он был предупредителен до приторности, и я сразу понял, что его карта бита. Он никогда не умел обращаться с женщинами. Она его просто не замечала.
Слухи о Джульетте ходили разные. Но достоверно было известно, что в свои 20 лет она уже успела побывать замужем за мотогонщиком и развестись. А до замужества около трёх лет её имя и имена двух её подруг «гремели» по всему городу. Они были сорвиголовами, дрались наравне с ребятами, девчонок на танцах в парке держали в страхе, гоняли на мотоциклах и в то же время умудрялись оставаться милыми красивыми созданиями, сводившими с ума табуны парней.
Володя до прихода Джульетты юморил, рассказывал анекдоты, но с её появлением его шутки потеряли свою остроту. Он очень хотел ей понравиться, и поэтому у него ничего не получалось. Не получалось оттого, что он не был уверен в себе и заранее запрограммировал себя на неудачу. Но надежда, маленький шанс «а вдруг» тлела внутри, и он, не в силах удержать себя и одновременно злясь и презирая себя за это, делал робкие потуги обратить на себя её внимание. Выходило некрасиво и жалко, и я поставил на нём второй крест.
Миша – самый симпатичный из нас – был как всегда невозмутим. Он был единственным среди нас, кто вёл себя естественно. Он и Джульетта беседовали между собой, как старые друзья. Делать какие-либо выводы в отношении намерений Миши – это всё равно что искать иголку в стоге сена. Миша непредсказуем, он никогда не показывает своего отношения к женщине при всех.
Я больше помалкивал, не успев определиться, как вести себя, как вдруг Джульетта попросила воды. Виктор, рука которого покоилась на плече Джульетты (я кожей чувствовал, как она у него затекла от напряжения и неестественности), мигом вскочил и уже было ринулся на кухню за квасом, но Джульетта мягко остановила его и, глядя мне прямо в глаза, твёрдо сказала: «Я хочу, чтобы мне принёс попить Саша».
– Я в лакеях не служил, сударыня! – Это первое, что пришло мне на ум.
Очень уж мне хотелось проучить эту самоуверенную девицу.
Возникла неловкая пауза.
– А вот это уже хамство, за которое можно и по физиономии схлопотать, – перестала улыбаться Джульетта, и я понял, что я её достал.
Но меня эта её фраза тоже вывела из себя, и я отпустил тормоза.
– Слушай, ты, крыса, – чеканя слова, процедил я сквозь зубы, – тебя кто сюда звал? Дёргай отсюда и не погань атмосферу.
– Шурик… ты что… зачем… не надо, – ребята, зная мой бешеный нрав, наперебой успокаивали меня. Но я уже закусил удила.
– Витя, если не уйдёт она, уйду я! – И я направился к выходу.
Это был удар ниже пояса. Виктор молился на меня, и я это знал. Он кинулся за мной: «Шурик…» Других слов он не находил. У него было такое молящее лицо, что мне стало его жалко. Потом он кинулся к ней: «Джульетта…» – и то же иконописное выражение лица.
Я взялся за ручку двери.
– Извини… ты ведь этого хотел, – ударило мне в спину.
– Да, – ответил я.
– Ты доволен?
– Вполне.
– А теперь пойдёмте-ка на пруд, – разряжая обстановку, предложил Миша – самый мудрый из нас.
Джульетта была без купальника, а потому смотрела на нас с берега вместе с Виктором, который вообще не умел плавать. Вечерело.
– Мне пора, – сказала она.
– Я провожу, – Виктор как всегда на подхвате и в первых рядах.
У меня заныло под ложечкой, и тут я услышал: «Я хочу, чтобы меня проводил Саша».
И я пошёл. Я уже почти любил её.
Первая любовь
Эх, юность, юность… Что ещё в нашей жизни более ценное и достойное наших воспоминаний? Пора надежд, жажда острых ощущений, желание самоутвердиться и почувствовать себя личностью, юношеский максимализм и непримиримость, отвращение к компромиссам, деление мира только на чёрное и белое, дружба – самая крепкая, святая и бескорыстная, и, наконец, любовь – самая первая, самая запоминающаяся, самая трепетная, самая нежная, самая подлая, отвратительная и коварная, самая гнусная, лживая и жестокая и всё же самая прекрасная, самая-самая, потому что первые чувства по твоей неопытности и наивности – самые чистые и светлые, самые возвышенные и благородные. А существо противоположного пола? Это что-то божественное, которого ты ну никак не достоин. И как одолеть эту робость, как превозмочь себя? О, как ты завидуешь местным ловеласам и литературным волочильщикам!
А начитавшись всего этого дерьма, где похождения бравых молодцов – не что иное, как невинные шутки, забавы и шалости, никак не можешь потом понять, почему тебя вдруг называют подлецом и почему тебя самого мучают угрызения совести?..
С чего же начать? Ах да, мне 16 лет и я весьма недурён собой. Это без всякого бахвальства. Девчонки нашего посёлка, которые постарше, на своей «сходке» определили троих самых симпатичных ребят, и я оказался в их числе. Хотя, как это ни странно, я себя таковым не считаю и вижу в себе такое количество недостатков как физических, так и нравственных, что буквально схожу с ума и начинаю комплексовать. Это моё самоедство сослужило мне в жизни дурную службу, многое исковеркало, искромсало, изломало меня, напакостило другим… Ну да это тема отдельного разговора. Благо, что я всё равно ни о чём не жалею, моя юность была прекрасной…
Нельзя сказать, что до 16 лет я вообще не жил и вдруг начал с чистого листа. Совсем нет. Интерес к особам противоположного пола возник значительно раньше. Я помню: была в нашем классе девочка по имени Марина. Наверное, в каждом классе есть свои королевы, но в нашем ею была Марина, в которую были влюблены все мальчишки. Помню, как я писал ей анонимные записки и объяснялся в любви, а когда она меня вычислила и открыто подошла ко мне, предлагая свою дружбу, я почему-то струхнул, жутко возненавидел себя за свою «слабость» и оттолкнул её, отрёкся от своих записок и стал посылать ей другие – похабного содержания.
В этом переходном возрасте в мальчике, становящемся юношей, борются два начала: желание любить и боязнь показаться смешным в глазах своих товарищей. Ты хочешь быть ласковым и преклоняться перед своей избранницей, а среда заставляет тебя быть грубым и взращивает в тебе презрительное отношение к женщине как к грязной самке.
Но я отвлёкся. Хотя я очень люблю философию и психологию и даже пытался читать Фрейда, но мне не хочется в этом моём повествовании залезать глубоко в дебри подсознания. Я, например, до сих пор не могу понять и даже теперь не пытаюсь, почему мне легче и совершенно не стыдно делать больно, оскорблять, унижать, иронизировать, подкалывать, острить над любимыми мною людьми, и в то же время я никогда не позволю себе таких вольностей в отношении незнакомого или неприятного мне человека.
Помню, я всё же набрался храбрости и попросился к Марине в гости, и она опять-таки пошла мне навстречу. Господи, какая же это была пытка! Я сидел у неё в доме, пил чай и боялся не так повернуться, не то сказать. Мне казалось, что я не достоин здесь быть. Любой ничего не значащий жест либо смешок, не имевший ко мне ни малейшего отношения, я истолковывал превратно, не в свою пользу, и в то же время я был счастлив. Как я завидовал этим людям: её отцу, матери и брату, которые могут жить с нею в одном доме, могут ежечасно с нею общаться, с этим неземным, как мне казалось, существом. Меня хватило всего на два посещения, после чего мой комплекс неполноценности одержал верх над моими чувствами и я поставил на себе крест, сочтя себя недостойным. В то время мне было 13 лет.
Её звали Наташа. Это имя так и осталось самым любимым для меня женским именем на всю оставшуюся жизнь. И этой белокурой бестии было всего 14 лет. В свои четырнадцать, не имея ещё никакого любовного опыта, она уже умела стрелять глазами. О, эти «блядские», завораживающие глаза, этот ни с чем не сравнимый, игривый, призывный, пронизывающий тебя до дрожи в коленях мимолётный, как бы нечаянно, вскользь брошенный на тебя взгляд. Далеко не каждая женщина может так смотреть, хотя со временем практически все они худо-бедно осваивают технику «стреляния глазами» и что-то похожее изображают. Но взгляды этих «технарей» – лишь жалкое подобие, всего лишь имитация взглядов тех женщин, которым это искусство дано от рождения. Именно такие женщины способны околдовать, «присушить», сделать мужчину своим рабом и помыкать им, как тряпкой.
Я всегда чувствую этот взгляд всеми порами тела и в таких женщин влюбляюсь моментально вне зависимости от степени их привлекательности, возраста и других факторов и обстоятельств.
Но, как правило, это очень опасные, циничные и коварные создания, они – хищницы. Хотя бывают и исключения, но крайне редко, и исключения эти я бы назвал ангелами во плоти без всякого преувеличения, потому что я таких женщин тоже встречал, но любим ими, к большому сожалению, не был.
Итак, вы поняли, что едва я её увидел, я был покорён.
В тот год стояло жаркое лето. Я ненавидел день и не мог дождаться вечера, когда вновь увижу её. Ежедневно возвращаясь домой около трёх-четырёх часов, я до позднего утра не мог заснуть, перебирая в памяти её жесты, взгляды, смех, фразы, поступки. Всё в ней казалось мне прекрасным и совершенным, а грудь мою терзало щемящее чувство, в котором сплелись воедино восторг и обожание, неясные беспокойство и опасения, страх и надежда. Мне достаточно было только находиться рядом с нею, и я уже парил в небесах. А иногда неосторожно сказанное ею слово, даже малейший оттенок интонации, могли повергнуть меня в пучину страданий, и тогда я становился самым несчастным человеком.
С той поры моим любимым изречением стало «мне всё равно, страдать иль наслаждаться». Потому что человек по-настоящему живёт только тогда, когда любит. Если любовь взаимна, он ликует, он счастлив. Если безответна, он страдает и почти гибнет. Но только в эти мгновения, часы, недели, месяцы любви он понимает, что значит жить. Любовь – это величайшее из творений Господа. Ради того, чтобы испытать это чувство, а вернее, только ради этого стоило рождаться на свет.
Я очень уважаю и люблю писателя Э. Тополя. Но его «Россия в постели» – не что иное, как просто пособие по технике секса, облачённое в художественно-повествовательную форму. Это пособие учит, как получить от секса максимум удовольствия. Я никоим образом не хочу сказать, что книга похабна, упаси бог, я не ханжа. Вполне возможно, что она даже очень нужна. Но есть в ней перехлёст. И поэтому после прочтения остаётся неприятный осадок. Остаётся осадок, потому что люди в данной повести ничем не отличаются от животных. Так и хочется спросить: «Уважаемый автор, а где же любовь? Почему всё так по-скотски?» В этой книге нет самого главного, нет любви. А что касается удовольствий, то человек способен получать и испытывать массу удовольствий не только в сексе. Например, процесс дефекации, особенно в позе «орла», доставляет огромное наслаждение, а если припёрло и успел добежать, то это вообще ни с чем не сравнимый кайф. Неплохо было бы написать книжонку на эту тему под таким, к примеру, названием: «О технике отправления естественных надобностей» или «Как получить максимум удовольствия при дефекации», а лучше всего – «Россия на горшке».
***
В то же время все мои внутренние переживания никаким образом не соотносились с внешней стороной моего поведения. Я осознавал себя мужчиной, то бишь лидером, являющимся, в отличие от женщины, хозяином своих чувств. С высокомерным пренебрежением взирая на слабую половину человечества, я представал в роли этакого Дон Жуана, готового покорять, но неспособного покоряться.
И, надо сказать, эта роль мне удалась. Я сыграл её блестяще (себе во вред, как потом выяснилось). Но это было справедливо: за любую ненатуральность и искусственность рано или поздно приходится расплачиваться. Неискренность чревата.
Я, например, в угоду своему имиджу мог позволить себе при всех обратиться к любимой с таким вопросом, искренне при этом беспокоясь о её здоровье: «Наташа, а не … ли вас изжога?» Моя выходка потрясала окружающих и убивала Наташу. Таким образом я самоутверждался. Первая реакция – испепеляющий, полный ненависти, так любимый мною взгляд карих прекрасных глаз, затем – откровенный флирт на моих глазах с каким-либо пацаном и исчезновение с ним на некоторое время, этакая изощрённая месть. Боже, она доводила меня до исступления. Я бесился и вот уже когда, казалось, был на пределе и мог сотворить чёрт знает что, вдруг тихо: «Шурик, проводи меня». Она звала меня Шуриком, и звук её голоса, произносившего моё имя, был для меня самой сладкой музыкой. И я срывался и бежал за нею вдогонку, потому что после этих слов она никогда не утруждала себя ожиданием, а тут же разворачивалась и своим скорым скачущим шагом начинала быстро удаляться в сторону своего дома. Как я теперь понимаю, это был заключительный аккорд её маленькой мести, она всегда одерживала надо мной верх.
Короче, мы вели опасную игру: я на свои нежность и обострённость чувств накинул личину грубости и сарказма, а ей в отместку за мои чудачества очень сильно хотелось заставить меня покориться, признать перед всеми, что я её люблю до беспамятства и готов ради неё на всё.
Любить всем сердцем на пределе сил –
довериться, оставшись без защиты.
И если б мог я, только б так и жил,
не злясь и не копя в душе обиды.
А я не смог… Любя её больше жизни, я не сумел ей поверить и не захотел перед нею раскрыться. Я продолжал бравировать, открыто насмехаясь и над нею и над самим собой, и доигрался. Через три месяца мы расстались: я, продолжая её любить; она, окончательно во мне разочаровавшись.
