Караси
Весна в тот год была ранняя.
I
На деревенских приусадебных участках кипела работа. Вывозился на поле из хлевов натоптанный скотом за период зимнего стояния навоз и разбрасывался на участок, определенный под посадку картофеля. Это органическое удобрение необходимо было вначале выбрать из стойла, выбросить на улицу, а потом, найдя какой-либо транспорт, вывезти на участок и там его мелко разбросать по всему полю.
Работа была грязная, очень тяжелая, требовала здоровья, напряжения сил, так как весь процесс велся вручную. После такой работы болели отвыкшие за зиму от труда руки, ныли мышцы, болела поясница, на ладошках вскакивали кровяные волдыри. Однако для отдыха времени не было. Весна подстегивала земледельцев. Необходимо было быстро довести процесс до конца.
Запрягалась в плуг лошадь, пахарь вспахивал поле, а за ним шли те, кто сажал картофель. Семенные плоды, заранее подготовленные, засыпались в кошелки и, неся в одной руке кошелку, склонившись над бороздой, другой рукой необходимо было картофельный плод бросить в борозду. Делать это надо было мастерски, на определенную глубину
и в определенном положении, чтобы семена взошли вовремя. Технология подразумевала еще и скорость посадки, чтобы пахарь, зайдя на второй круг, не останавливал лошадь и не ждал сажальщика, а шел дальше, без перерыва. Это нужно было для того, чтобы лошадь меньше уставала, так как ее ждали другие участки.
Участвовали в весенней страде все члены семьи, и взрослые, и дети, кто проживал в деревне и кто уже жил или учился в городе. Приезжали на выходные, брали отпуск, отгулы. Каждый как мог, так и помогал.
Картошечка, которую затем собирали осенью с двадцати пяти соток, не меньше, кормила большую семью до следующего урожая.
На каждую деревню правление колхоза определяло несколько свободных лошадей, которые выделялись людям только после завершения аналогичной работы на колхозных полях. В колхозе деревень, больших и маленьких, были десятки, а лошадей – ограниченное количество, и поэтому каждый рачительный хозяин старался пораньше договориться
с бригадиром. Кто по разным причинам опаздывал – то хозяина в доме нет, то дети не могут из города вырваться, – сажал картофель последним. Если у семьи не хватало рабочих рук, на помощь приходили те, кто уже управился с этой трудной сезонной работой.
Одновременно подготавливалась площадь под огород, который тоже был немаленький, так как сажалось такое количество овощных культур, чтобы хватило всем и на семена осталось.
Посадка овощей производилась позже: когда земля прогреется весенним солнцем и желательно после дождика.
Производилась очистка садовых территорий от прошлогодних листьев и мусора. Обрезались ненужные, обломанные, старые ветки плодовых деревьев. Раствором извести белились стволы – старый способ защиты от плодовых вредителей, совершенно безвредный для деревьев и последующих, после цветения, вызревающих плодов.
Мусор не вывозили, а складывали его на границе сада и просто сжигали. Над деревенскими усадьбами стоял легкий дымовой туман, собиравшийся в маленькие облачка, уносимые ветром в сторону ближних лесов. Во время нежданных заморозков в период цветения садов эти костры спасали будущий урожай.
Работы было много, а время не ждало. Нужно было успеть – все посадить вовремя, обработать вовремя, прополоть вовремя и также потом осенью вовремя убрать.
Люди, работающие на земле, отдыхали только в зимний период.
Когда начиналось цветение садов, деревня становилась неописуемо красивой. Казалось, будто строения плывут в бело-розовой пене, напоминая случайно заблудившихся в ней кораблей. Райской пышностью благоухали цветущие яблони, отдавая свою красоту и аромат людям в благодарность за их труд. Когда вдруг налетал шаловливый ветерок, ослабевшие лепестки осыпали дома, людей, сочный малахитовый покров набирающей силу земли, как будто с неба упало прозрачное бело-розовое жемчужное покрывало.
Лес, расположенный на востоке от деревни, по старинке называли «лозовый лес». Там были сплошные заросли лозы.
Лес с западной стороны именовался «янинин», на его территории находилось большое хозяйственное строение.
Это было «янинино» гумно. Свое название оно получило от имени жены владельца строения – Янины. Так вот, одноименно, сельчане прозвали и лес, расположенный вокруг.
В лесах вперемежку росли березки, ольха, рябина, калина. Местами – дубы, елочки и сосны.
Находящиеся рядом с деревней заросли орешника были излюбленным местом детворы. Там упражнялись в лазании по деревьям, играли в прятки, казаки-разбойники и в другие подвижные игры.
Когда же созревали долгожданные орехи, орешник содрогался от ожидания гостей. Ему доставалось не на шутку. Детвора набивала орехами карманы, снятые рубашки и платки. Сорванные плоды сбрасывались с орешника на землю и затем собирались в кучи.
Вот здесь начиналось самое интересное. Орехи прямо в лесу очищались, затем подсчитывались и превращались в «копы». В одну копу входило сто штук. Определялся победитель, который потом несколько дней являлся местным героем.
После сбора орехов это был уже совершенно другой орешник – опущенные и выкрученные ветки, изломанные верхушки, ведь каждому хотелось быть победителем, а для этого нужно было проявлять смекалку. Вот и проявляли – не слезали с кустов, а быстренько спускались по самым толстым веткам, ведь орешник был старым, но хрупким. Когда ветка ломалась, кто-нибудь сильно ударялся о землю, но слез не было, надо было спешить опять на куст. Плакать было некогда. Каждый хотел быть первым. На земле оставались кучи мусора от очищенных плодов и сломанных веток.
Наступала новая весна, кусты восстанавливались и опять плодоносили. И все повторялось сначала. И казалось, что кусты ждут этих маленьких варваров, чтобы после их набега возродиться, окрепнуть и вновь одарить вкусными ядрами.
В гуще леса дети устраивали разные забавы. Собираясь вместе, строили шалаши и представляли себе, что они партизаны и воюют с фашистами. Фашистов играли условно провинившиеся, которых определяли сами же игроки.
Эти игры были очень популярны в детской среде, так как во многих деревенских семьях жили участники войны либо хранилась память о погибших или пропавших без вести. Всегда, естественно, побеждали «партизаны», а «фашисты» были разбиты и осмеяны.
Дети приносили в шалаши кто что мог: сало, хлеб, еще теплое куриное яйцо, втихомолку взятое с насеста, – не дай бог увидит мама.
Маму боялись не потому, что она очень строгая или жадная, просто в размеренной деревенской жизни, где каждого надо было обуть, одеть и накормить, все было спланировано, посчитано и распределено.
Особое внимание уделялось продуктам – неприкосновенному запасу, в том числе и яйцу, которые берегли на период косьбы для обеспечения питания косцов. В период трудной работы нужно было усиленное питание. Здесь соблюдался принцип: кто как работает, так и ест.
Во время игр в лесу была разнарядка лишь на сковороду. Ее приносили по очереди. Сковорода ставилась на кирпичи, между которыми разжигался огонь. Жарилось сало, а потом туда разбивались все принесенные яйца.
Шкварчащие на огромной сковороде, прожаренные до хруста кусочки сала, закипающие на жиру яйца разжигали не только детский аппетит, но и радость от ощущения личной свободы и независимости.
Яичница, приготовленная собственными коллективными детскими руками, приправленная легким пеплом можжевельника (иголки которого, сгорая, почему-то падали непременно в сковородку), пропитанная дымом костра, приправленная зеленым луком и укропом, была блюдом, вызывающим восторг не только тогда, во время еды, но и сейчас, спустя много лет.
II
Деревенские семьи были большими. Детей было по трое, четверо и пятеро, где-то и более. Дедушки, бабушки, родители, дети – все жили в скромных рубленых деревянных домах большой дружной семьей.
Окрестные леса, переходящие в перелески, были небольшими и состояли, в основном, из лиственных деревьев. Между ними, наслаждаясь завоеванным пространством, царствовали стройные и не очень, высокие и маленькие кусты можжевельника.
Его было великое множество. По весне сельские жители ездили в лес нарубить можжевеловых и ольховых веток для коптилен.
Коптильни делались вручную. Копался не очень глубокий и не очень широкий ров, на который сверху накладывался каркас из имеющегося подсобного материала, желательно, жесть. Наверх насыпалась земля, а в конце рва устанавливалась деревянная бочка. Непременно она должна была стоять над выкопанным рвом.
Над бочкой крепились перекладины, и на них навешивали тот продукт, который предназначался для копчения. Сверху бочку укрывали тканью, и начинался изумительный процесс холодного копчения.
Этот процесс требовал времени, усердия и, конечно же, особого мастерства. В начале канавки разжигался огонь. Надо было так топить коптильню, чтобы пламя не гасло, но в то же время тлело, не обжигало продукт – окорок, ветчину, сало, – не превратило его в варено-копченый.
Только высокие мастера могли отрегулировать процесс так, что из сырого просоленного мяса получались нежные, изысканно прокопченные, невероятно вкусные деликатесы. Чередуя ольху и можжевельник, коптильщик добивался необыкновенного аромата.
Запахи, исходящие от коптилен, привлекали к ним сельскую детвору. Каждому хотелось увидеть это таинство, подкравшись, подбросить, когда никто не видит, веточку в огонь, приоткрыть краешек бочки и ковырнуть ломтик упрятанной туда будущей вкуснятины. Если кто-то был уличен и не успел убежать, веточка лозы догоняла его и гуляла по месту, на котором не очень сидится в детском возрасте.
Однако эта легкая острастка была ничто по сравнению с тем удовольствием, которое получал шаловливый ребенок. Этот ломтик был желаннее любой конфетки, так как для получения его требовались смелость и готовность к неминуемому наказанию.
Дети тогда не понимали, что, подложив веточку, можно было испортить процесс копчения. Желая отковырнуть лакомый кусочек, можно было нечаянно, не рассчитав своих усилий и в состоянии спешки, сбросить продукт на песчаное дно канавки. Трудность была еще и в том, что все продукты для усиления эффекта копчения были обернуты в тонкую ткань.
Таких коптилен в деревне было всего две-три. И те хозяева, которым был не по силам этот процесс, договаривались с коптильщиком и по очереди заносили ему свои продукты. Копчености подавались на праздничный стол, использовались для питания в период летней страды.
Холодильников тогда в деревне не знали. Все скоропортящиеся продукты хранились в погребах. А вот прокопченное мясо висело на чердаках либо в сухих кладовках
до конца лета.
Здесь наступал новый соблазнительный период. Как можно спокойно играть на улице, сидеть в доме, когда ты знаешь, что совсем рядом, на чердаке, висит соблазнительное чудо? Запахи ощущались даже во сне… Только от одних мыслей об этом слюна наполняла рот и тянуло на подвиг.
– Валерка, постой, посторожи. Ты ведь младший, а я быстренько залезу на чердак и отрежу кусочек вкусноты. Мама не заметит. А ты смотри, молчи.
Так пыталась старшая сестра взять в сообщники этого тайного промысла своего младшего брата.
– Залезешь, как же… Лестница ведь не стоит, а лежит в сторонке. В доме дед, а вдруг заметит. Ты не боишься его ремня?
Валерка на всякий случай делал вид, что пытается отговорить старшую сестру, а сам уже предвкушал удовольствие от дегустации запретного продукта.
Да это были бы напрасные попытки, так как упрямству и настойчивости сестры мог позавидовать любой мальчишка в деревне.
III
Дед Иван любил своих внуков. Их было пятеро. Все они тоже любили своего деда, который их чем мог, тем баловал. То копеечку даст на сладости с пенсии, то яблочком спелым угостит, то поделится экзотическими фруктами из посылочки, которая периодически приходила от дочери Анюты с Украины. После окончания Брестского педагогического института, не найдя взаимности в безответной любви, она с разбитым сердцем уехала жить и работать в город Николаев.
Писала ему письма о своем житье-бытье. Преподавала в школе украинским детям русский язык и литературу. Вышла замуж, родила ему двоих внуков. Сама приезжала нечасто, один раз в два-три лета. Дела не пускали, семейные заботы… Все звала его к себе в гости.
Да и брат Миша с женой Антониной в каждом письме приглашали, но он все никак не мог решиться. Съездил один раз, когда внуки были маленькие, – и будет. Стар он уже, пусть сами к нему приезжают проведать.
Когда вскрывалась посылка, внуки в ожидании радости стояли полукругом вокруг деда. Каждый из них гадал, а что там тетя Аня прислала?
А тетя Аня присылала гранаты, орехи, какие-то незнакомые вкусные сухофрукты, конфеты и, конечно же, папиросы своему неисправимому отцу, который очень много курил
и без папироски просто не мог обходиться.
Жил он в своем доме, куда сын привел невестку. Был сыт, обстиран, досмотрен. Был рад своим внукам и жалел их, когда невестка Шура будила их после вторых петухов пасти скотину, так как пришла дворовая очередь. Глядя, как она бесполезно пытается кого-нибудь из них растолкать, слушая, как они бормочут сквозь сон что-то невразумительное, он останавливал этот безрезультатный процесс и говорил:
– Не буди… Пусть пару часиков, до завтрака, поспят, а потом ты их накормишь и они придут, меня заменят.
Зная добрую душу дедушки Ивана, внуки всегда ждали этого момента. После заветной отсрочки вахты им спалось еще слаще и безмятежнее.
Во время отсутствия сына, работающего в городе на инженерной должности, дед выполнял всю мужскую хозяйственную работу в доме.
Часто с желанием попить вкусного травяного чая из настоящего русского самовара, поговорить о жизни, повспоминать о былом, иногда и чарочку пропустить он шел на соседнюю улицу, в дом своей родственницы Веры.
Похоронив жену Надежду, сестру Веры, в морозном суровом феврале двадцать лет назад, он понимал вдову как никто. Ему, мужчине, привыкшему к трудной крестьянской жизни, прошедшему еще в раннем детстве, при панской Польше, закалку лишениями и унижениями батрацкой жизни на пана Давыдовского, удалось сохранить и чуткость сердца, и ранимость человеческой души.
Сам он успел при жизни жены вырастить своих детей, помог определить им дальнейший жизненный путь. Однако тяжелая болезнь преждевременно оборвала ее жизнь, и в пятьдесят семь лет он стал вдовцом.
А каково ей, женщине, рано потерявшей мужа и оставшейся без мужчины в доме с четырьмя парнями?
Да, хотелось бы сходить, проведать Веру… Сегодня сын привез ее из районной больницы, где пролежала она с больным сердцем почти месяц. Да вот что-то сил маловато. Не дает покоя удушливый кашель, мучает одышка. Даже любимый кожушок не греет в доме. Неужели эта весна будет последняя?
IV
Некогда было Вере насладиться счастьем семейной жизни. Не успела…
Трагически сложилась судьба ее мужа. Потеряв обе ноги, он потерял возможность быть опорой и хозяином в семье. Но господь подарил четверых сыновей в помощь матери и на радость ее изболевшемуся сердцу.
Было трудно, порой, невмоготу. Надрывалась, срывала поясницу, пытаясь помочь обрубленному телу своего родного человека. Он стал нервным, нетерпимым, взрывным. Порой, казалось, что силы иссякли…
Внезапно закончился жизненный путь инвалида Филиппа. Не выдержало сердце физических мук и душевной боли.
Вера осталась одна с младшим сыном Иваном, который жил при ней, пока не женился и не уехал в город. Другие дети уже ушли из дома. Выучились, определились на работу, создали свои семьи. Они были воспитаны так, чтоб не стыдно было смотреть в глаза людям. Вера работала без отдыха, недосыпала, недоедала, любила их и жалела. Мальчишки постигли все, что нужно было уметь для жизни в деревне, научены отвечать за свои поступки, быть честными, добрыми, отзывчивыми и справедливыми. Они стали хорошими людьми. Помнили, как мать ухаживала за отцом, оберегала его, стараясь отогреть измученную, изболевшуюся душу, как плакала она по ночам, думая, что они спят. Жалели ее и помогали, как только могли.
Дети рано познали тяжелый крестьянский труд. Научились косить траву, заготавливать дрова, пахать, ухаживать за скотом. Рано стали взрослыми. Помогали матери содержать хозяйство в порядке. Старались ничем не огорчать свою любимую мамочку. Материнская беззаветная любовь, каждодневные хлопоты только о них, забыв про себя, дали высокий результат.
Николай стал сельским врачом, которого почитала вся округа. Владимир – инженер-строитель. Работал в районном центре, в архитектурно-проектной группе на железной дороге. Иван окончил педагогический институт и был преподавателем физкультуры в школе. Один лишь Михаил остался при матери. Не пошел в «институты», посвятил свою жизнь родной земле. Женился и ушел жить отдельно в построенный на соседней улице собственными руками дом. С большим венским окном… Это окно вызывало любопытство и зависть у односельчан. Первое время все ходили посмотреть на такую диковинку.
Миша был любознательным и смекалистым. Все умел делать своими руками. Любил читать газеты и рассуждать о том, что происходило в соседней Польше. За такие политинформации односельчане прозвали его «Гомулка», в честь тогдашнего главы Польской Республики.
Жена родила ему троих детей. Имея свой большой приусадебный участок с садом, ответственности за жизнь матери с себя не снял, а привил ее и своим детям. Нет дня, чтобы он несколько раз в сутки не проведал мать. Ее помощник по хозяйству, ее ежедневная опора, вернее сказать, хозяин своего и ее дома. Особенно теперь, когда дают знать тяжело прожитые годы. То ноги на непогоду ноют, то поясницу скрутит, то сердце прихватит.
Давно уже не хватает сил содержать корову, без которой она никогда не мыслила своей жизни. Ослабли пальцы, не подоить… Порой кухонный нож выпадает из рук, когда она пытается отрезать себе ломтик хлеба.
В свои почти восемьдесят лет она чувствовала себя очень усталой.
Сидя на крылечке небольшого чистого и уютного домика, она жадно вдыхала напоенный первоцветом, слегка подогретый скудными солнечными лучами целительный весенний воздух.
Поворачивая голову то вправо, то влево, пыталась погреть на солнышке свое бледное, уставшее, измученное долгим лечением лицо.
Радовал глаза чистый, ухоженный двор, обработанный сыновьями участок, подготовленный невестками и внуками под посадку огород.
Бабка Верка – так ее теперь любовно называли в деревне – сидела на аккуратной, ладно сделанной руками сына Михаила скамеечке и любовалась весенней, набирающей силу природой. Сколько раз, глядя в больничное окно, она печально думала о том, что не доведется ей уже встретить новую весну, услышать пение вернувшихся в родные места птиц, вдохнуть нежный аромат цветущего сада, запахи пробуждающейся земли, запахи жизни, увидеть, как сгибаются под тяжестью соцветий давно посаженные ею кусты жасмина и сирени.
– Вернулась, увидела, дошли мои молитвы до тебя, Господи. Спасибо тебе, – сказала она вслух и подняла вверх глаза.
Высоко в воздухе «толкли мак комары». Это была народная примета, что если они собираются в стайки и вьются друг вокруг друга, значит, жди теплой и сухой погоды.
– Да, неплохо бы, – подумала бабка Верка.
Тепло сейчас особенно нужно земле, которая дает силу всему, что посадил человек, и той красоте, которая просится наружу из ее тайников.
Она вдыхала волшебный воздух родного двора, весны, обновленной жизни, напоенный теплом, надеждой, и радовалась оттого, что чувствовала в себе приток новых жизненных сил.
Лежа на больничной койке, она смирилась с тем, что силы покидают ее. Лишь молила господа, чтобы дал ей возможность вернуться домой, увидеть эту красоту, свой дом, двор, где каждый сантиметр земли истоптан ее ногами и ногами ее детей, внуков, где каждое деревце, каждый кустик обласканы теплом ее дыхания и рук.
Сейчас она всем своим настрадавшимся худеньким телом, изболевшимся сердцем чувствовала, что новые радостные мысли на дальнейшую жизнь овладевают ею. Стала планировать завтрашний день.
Привыкнув жить в чистоте и порядке, она подумала о том, что надо попросить внучку, чтобы та купила ей в городе тюль на новые занавески.
– А может, и половички не мешало бы обновить… Господи, дай бог памяти, сколько же лет они используются? В каком же году я их выткала? Вот что значит сделаны своими руками. Износу не имеют.
Бабка Верка вздохнула и махнула рукой. Мозг не хотел напрягаться на такую сложную работу.
– Мама, что вы так долго тут сидите? Вы же слабы после больницы и давно на улице не были. Не хватало подхватить вам еще простуду. Воздух весенний, вроде нехолодный,
но для вашего ослабленного организма вредный, – раздался совсем рядом голос.
Бабка Верка вздрогнула от этих слов. Слишком глубоко отдалась своим мыслям и не заметила, что во двор вошел ее сын Иван.
В руках у него была удочка и ведерко, в котором обреченно жались друг к другу темными спинками серебристые караси. Сын любил рыбачить еще с раннего детства. Вера варила рыбный суп, жарила их на сковородке в подсолнечном масле. Дети в один присест уплетали сладкие хрустящие аппетитные рыбинки.
Когда бывали хорошие уловы, Иван солил, нанизывал карасей на обструганные ножиком прутики лозы и вешал сушить. Такая рыбка долго хранилась и использовалась, когда было безрыбье.
Сейчас, привезя мать из больницы, он решил остаться на пару деньков – помочь ей освоиться в доме после долгого отсутствия, немного похозяйничать на усадьбе. Да и удовольствие заодно получить, половить любимых карасей. Как же вкусно мама их готовила!
Он часто из города ездил с друзьями на рыбалку. Жена была хорошей хозяйкой, но так, как мама, жарить именно карасей не умела. Никто не умел их так жарить, никто… Мама это знала и всегда старалась доставить любимому сыночку удовольствие.
Что она сейчас может для своих детей? Это они теперь все делают для нее. Помогают делом и поддерживают материально. На скромную колхозную пенсию не пошикуешь. Да она и не привыкла себя баловать.
Раньше держала корову. Всегда были свежее сладкое молоко, сметана, простокваша, творог, масло. Были десяток овец, парочка кабанчиков, индюки, куры, утки. Овощи – с огорода, фрукты – из сада.
Да много ли ей надо? Но вот когда приезжают внуки, ей так хочется сделать им что-нибудь приятное, побаловать конфетками, пряничками. Дать с собой на пару порций мороженого. Пусть помнят бабушку, не забывают…
– Ой, сыночек. Что-то задумалась я. Так хорошо дома. Как заново родилась сегодня. Помоги мне встать.
Она протянула ему бледную худенькую дрожащую руку старой женщины, измученной долгой болезнью. Другой рукой, опираясь на трость, медленно поднялась со скамеечки
и с опаской переступила высокий порог дома.
Сын помог матери войти в дом и присесть на диван.
– Ты приляг здесь, согрейся и отдохни. А я приготовлю поесть. Скоро не получится. Позову, когда обед будет готов.
Она покорно прилегла, позволила ему укутать себя, как ребенка, шерстяным одеялом и, подумав о том, какой у нее внимательный сын, согревшись, уснула.
Она спала долго, спокойно, с особым ощущением покоя и благодати, какой бывает только у себя дома. Ей снился сон, будто ее муж Филипп, сидя на самодельной табуретке, ремонтирует детскую обувь. На ногах у него хромовые сапоги, которые в то время были свидетельством достатка и обувались лишь по большим праздникам. Выбритый, чисто одетый, красивый, как в молодости. Насадив детский ботинок на сапожную лапу, он прибивал тоненькими гвоздиками набойку на каблук.
– Господи, как же долго его не было, – подумала она и открыла глаза.
В дверь дома тихонько стучали. Стук был нерешительным и нечастым, как будто стучавший знал, что она спит и размышлял, подождать или уходить.
– Иду, иду…
Как показалось ей, крикнула она. Однако голос прозвучал неуверенно и слабо.
Дверь распахнулась сама. На пороге стояла внучка ее родственника Ивана с литровой банкой парного молока в руках.
– Бабка Верка, здравствуйте, – звонко сказала она. – Как вы, как ваше здоровье? Знаю, что вы сегодня вернулись из больницы, так я вам молочка свеженького принесла.
С этими словами Галя – так звали девушку – осторожно поставила банку на кухонный столик и подбежала обнять и поцеловать бабушку. Лицо бабки озарилось легкой улыбкой. Глаза просияли особой какой-то радостью, смешанной с затаенной грустью. Свободной рукой она обняла ее и погладила по спине.
– Спасибо тебе, детка. Давно не пила я домашнего молочка. Вон кружечка, на полочке, налей мне, только немножко. А то с непривычки как бы живот не прихватило.
Указывая рукой на кухонную полку, она скользнула глазами по кухне и увидела, что в углу на табуретке стоит тазик с водой, а в нем нервно плещется несколько рыбин. Другие, видно уставшие и обессилевшие, стояли в воде, чуть заметно шевеля плавниками.
– Боже ж мой, сколько же я проспала? Иван, наверное, опять ушел на рыбалку, а эти пропадают… Галечка, деточка… Подвинь вон тот тазик с рыбой ко мне и подай мне скамеечку, присесть. Это ж мой Иван старался, ловил, радовался, а рыба пропадает. Мне надо ее почистить и успеть до его прихода пожарить.
Она взяла лежавший на краю стола кухонный нож и принялась чистить карасей.
Караси были небольшие и скользкие. Они никак не хотели, чтобы эти слабые дрожащие пальцы, в которых не было ни цепкого захвата, ни силы, что-либо с ними делали. Из одной руки выскальзывал карась, из другой выпадал нож. Бабка Верка с откуда-то вдруг взявшейся страстью и азартом, оживившись, поднимала рыбину с пола, прижимала ее к табуретке и опять возобновляла попытку ее почистить.
Галя смотрела на эту грустную пляску с печалью и жалостью. В этот момент она просто ненавидела дядю Ивана, который мог бы сам почистить этих карасей. А сейчас его старенькая мама, такая слабенькая, тратит на них остатки своих сил.
– Бабка Верка, дайте я вам их быстренько почищу. Да и пожарить помогу. Вам ведь это трудно делать. Вам нужно силы беречь, вы же еще очень слабы…
– Деточка, ты не понимаешь. Если не я их почищу и не я пожарю, они не будут вкусными как обычно. Мой Иван любит только мною приготовленных карасей. – Иди домой, – продолжила бабка, – у тебя там хватает своих дел. Ты же за хозяйку. Мамка надолго в санаторий уехала?
– На двадцать четыре дня. С дорогой – почти на месяц.
– Ну вот видишь… У тебя хозяйство большое, все надо управить. Да и дед Иван, поди, неважно себя чувствует…
– Да, сильно сдал в последнее время наш дедушка. Мало кушает. Все больше сидит на улице в кожушке и дышит воздухом. Говорит, дыхания не хватает. Курить перестал, – ответила Галя.
– Ну, иди, иди… Придешь завтра. Сынок мой уже и забыл, что такое материнские карасики. А я ему радость доставлю.
Видя, что бабушку уговорить не получится, расстроенная девушка ушла домой.
V
Через несколько дней во дворе бабки Верки толпился народ. На земле были разбросаны еловые веточки. В доме, прислоненные к стене, в скорбном молчании стояли венки с траурными лентами. На покрытых ковром скамеечках стоял гроб, в котором лежала любимая всеми сельчанами бабка Верка.
Съехались сыновья, невестки, внуки, родственники, ближние и дальние, односельчане и жители близлежащих деревень.
Все пришли проводить в последний печальный путь замечательную женщину, сотворившую материнский подвиг, вырастившую и воспитавшую достойными людьми своих четверых любимых мальчиков.
Пришла проводить ее в последний путь и Галя.
В доме бабки Верки, как всегда, было чисто и светло. Пахло воском, горели свечи. Местные старушки в черных платках пели заупокойные молитвы. Все пришедшие и приехавшие на похороны люди стояли обособленными группами.
Ждали батюшку, за которым уже поехали…
Были слышны тихие разговоры о покойнице, о трудной ее доле, благородстве, честности, самопожертвовании ради детей.
На скамеечке у гроба сидели, склонив головы, четверо красивых взрослых мужчин – сыновья бабки Верки, ее кровиночки. Смысл ее жизни и любви. На полу лежали вытканные ее руками половички, а на окнах висели красивые новые тюлевые занавески, о которых мечтала она еще накануне.
И вдруг Галю осенило. Она поняла, почему бабка Верка не разрешила ей даже притронуться к тем карасям. Жареные караси были последней каплей любви к своим детям уходящего в вечность материнского сердца.
Об авторе:
Родилась в Белоруссии, в деревне Лозы Барановичского района Брестской области.
С восьми лет была внештатным корреспондентом газет «Зорька» и «Пионерская правда».
Печаталась в региональной газете «Наш край» и в республиканской – «Железнодорожник Белоруссии».
Читала свои произведения на местном радио.
Является основателем и организатором ныне постоянно действующего республиканского фестиваля «Свитязи ясной изящные крылья» (2007 год), посвященного памяти всемирно известного поэта Адама Мицкевича, земляка, уроженца ее мест. Основная цель этого фестиваля – воспитание любви к звучащему поэтическому слову.
Изданы три сборника стихов.
Когда читаешь стихи Галины Зайцевой, кажется, что они написаны для тебя и о тебе. В них ее отношение к жизни, многому пережитому, по-особому прочувствованному. Отражено все, что ценно для нее, без чего она не мыслит своей жизни – родители, любовь, семья, дружба, Родина.
На стихи написаны и исполняются песни.
По итогам конкурсов и фестивалей Галина Зайцева имеет многочисленные грамоты и дипломы, в том числе и международные.
Номинант на премию Мира в 2018 году.
В 2019 году печаталась в седьмом номере альманаха «Литературная Евразия».
В 2020 году за активное сотрудничество с Интернациональным Союзом писателей награждена памятной статуэткой «За развитие русской словесности», дипломом и юбилейной медалью ИСП.
Проживает в Москве.
