Неудавшийся пикник
– Зачем тебе эта женщина трудной судьбы? На твоем месте я б давно развелся, – растянувшись блаженно на траве, промолвил Кочкин.
– Тебе какое дело до супружницы моей? Я давно и серьезно женат. И вообще, что подразумеваешь под трудной судьбой? – переворачивая сетку с кусочками мяса на мангале, добродушно отозвался Серёга.
– А то, что Дашка твоя каждый раз устраивает скандал, когда мы с тобой пытаемся воспользоваться своим законным выходным. Моей, например, до фени, куда я иду. Ей важнее лишний раз с бабами лясы поточить в магазине.
– Повезло тебе, Кочкин, – зевнул Захар, снимая футболку, – зато Серёгина хозяйка отменная. Ни пылинки, ни соринки, даже в глазу. Все под контролем!
– Это да. У нее и свиньи гадят только там, где разрешено. Все как по рельсам, а дальше рельсов не уедешь. Трудно выжить в таких невозможных условиях. Баба манипулирует мужиком – шум стоит!
– Кочкин, кончай рвать мои нервы! Подгребайте к «столу», будем радоваться жизни до дрожи в организме, – весело заявил Серёга, бухнув решетку с шипящим мясом на разделочную доску. – Тащите пиво!
– Захар! Чего канителишься, тащи пиво-то! – нетерпеливо прокричал Кочкин. – Ну чисто улитка.
Из-за кустов появился Захар, изрыгая трехэтажную композицию, где было одно приличное слово «нету!».
– Как нету?! – хором спросили мужики.
– Я ж пакет с пивом вон под тем кустом оставил, в воде! – простонал Захар.
– Чего так далеко-то? – удивился Кочкин.
– Там помельче, а здесь возле берега глубоко. Вот и припрятал!
– Припрятал он! Елы-палы! – разбушевался Кочкин. – Хорошо же ты спрятал, что сам не можешь найти! То-то носился с пакетом туды-сюды, как кот с салом. Прям такой подвижный, чисто ртуть!
– Бутылки тяжелые, уплыть не могли. Захар, может, место спутал? – с надеждой спросил Серёга. – А ты, Кочкин, не засоряй природу матами, иди поищи с ним!
Мужики обшарили побережье и даже дно реки, но ничего не нашли, только промокли по уши. Пакет с пивом исчез, будто его и не было вовсе.
– Может, мы оставили в ларьке, забыли? – расстроился Серёга.
– Сбрендил, что ли?! Точно помню, что утащил под тот куст! – бил себя в грудь Захар. – Не шизанулся же от зноя!
– Верно сказано, бойся быка спереди, коня сзади, а дурака со всех сторон, – стонал Кочкин. – Пропал пикник, даже не начавшись! Что за радость без пива! Организм начинает рассыпаться на глазах от жары! Серёга, звони сыну, пусть привезет, он один знает, где мы притаились.
– Борька уехал по заданию матери, приедет за нами только в шестом часу, как договорились, – почесал затылок Серёга. – Ну, давайте мясо есть, что ли, стынет ведь.
– Ладно, Кочкин, чего надрываешься, будто жизнь кончилась? – слабо пошутил Захар. – Виноватый я, но жить-то дальше надо.
– Никто так жить не умеет, как ты не умеешь, Захар, прям оторопь берет!
– Не убивать же его теперь, – добродушно хмыкнул Серёга, – будем природой любоваться, это поможет ощутить необъятность нашей жизни. Вдруг поймем, зачем живем, зачем страдаем. Пиво от нас никуда не денется, приедем домой, догоним.
– Эх, Захар, не дал почувствовать радостное расслабление, е… – матюгнулся Кочкин. – В данный момент весь смысл жизни заключался в пиве. А ты его растоптал своими пыльными копытами. Прям слов нету!
Мужики приступили к еде. Жаренное на мангале мясо подействовало на мужиков умиротворяюще.
– Жить можно по-разному, – потянуло на философию Серёгу, – одним и достаток не в радость, другим – каждый день браво. Кто, как и с какого боку посмотрит на эту жизнь. Припоминаю свою бабку. Тяжелая судьба досталась… Муж на войне погиб, она одна с пятью – мал мала меньше. Гнула спину, не разгибаясь, чтоб хоть как-то прокормить ораву. А помню ее все время улыбающейся. Уже совсем старенькая была, а утром встанет, выйдет на крыльцо и улыбается. Спрашиваю, чему, мол, бабушка, улыбаешься, а она мне в ответ: «Руки-ноги шавелются, глаза видят, ухи слышат, воздухом чистым дышу, водичка колодезная есть и хлебушек в дому. Чего ишо надо? Радостно мне, вот и смеюся».
– Как в воду глядела, – задумчиво промолвил Захар. – Нам все чего-то хочется, все мало… А радоваться нужно тому, что мы имеем в данный момент. О как сказанул!
– Помните, в прошлом году я простудил почки и попал в больницу? Всю задницу тогда искололи, сидеть не мог, – перебил его Кочкин. – В палате со мной лежал мужик после операции. У него с боку торчал катетер, трубка такая резиновая, а в кармане банка стеклянная, куда он «ходил» по-малому. Боли его мучили невыносимые. И вот после курса лечения сходил в туалет самостоятельно, ну, естественным способом, понимаете, да? Тогда он мне сказал, что, оказывается, счастье в том, чтобы просто без боли помочиться. Вона как бывает, елы-палы!
– А ты из-за пива хотел меня убить, малохольный, – хмыкнул Захар.
– Радость бытия ты во мне сгубил, может, в данный момент для полного счастья не хватает вот этих самых бутылок, – опять обозлился Кочкин. – Охота послать тебя на все буквы алфавита! Расслабуху испортил на корню, смутьян!
– Ладно, хватит вам дрыгаться, проскочили уже! – оборвал их Серёга. – Поешь – сыт будешь, а напьешься – пьян будешь. Разница? Не суетись, Кочкин!
– Ага, нутро жаждало праздника, этот все разрушил. Может, я сейчас переживаю тяжелое нервное потрясение из-за него, непутевого! Может, смысл жизни на данный момент потерял. Пить охота, мо́чи нет!
– Не пойму, куда запрятал, – горестно вздохнул Захар. – Сам себя отстегал бы, если б смог. Непривычно как-то сидеть на лоне природы без выпивки, странно даже.
– Жалко, что котелок не прихватили, – вздохнул Серёга, – чаю бы сварганили.
– Звони Борьке, пусть привезет пива, мы ж сдохнем от жажды, – засуетился Кочкин.
– Легко сказать «звони»! Спроси у Захара, он тебе скажет, почто я сотовый не взял.
– Виноват, кругом виноват, – поднял руки Захар. – Я ему посоветовал нарочно забыть мобильник дома, чтобы жена не доставала.
– Елы-палы! Ну, мужик, ты совсем слетел с катушек! Доброхот чертов! Один вред от тебя! Мерзопакостное положение, и перспективы никакой, – застонал Кочкин. – Мы ж помрем здесь от обезвоживания.
– Вона целая река рядом, с чего ли помрешь-то? – неуверенно пошутил Захар.
– Глаза-то разуй, диверсант! После вчерашнего ливня вода мутная, я не скотина, чтобы пить эту грязь. Устроили, называется, пикник! Собирайте манатки, пойдем домой, пока не сдохли от жажды. Услужливый дурак опаснее врага!
– Ладно, не паникуй, Кочкин! Дождемся Борьку. Сообрази, сколько топать-то до дому. По такой жаре точно упаримся, – возразил Серёга.
Но Кочкин был настроен решительно и заставил-таки всех двинуться в путь. Мужики действительно были закинуты километров за семь от дому, чтобы жены не обнаружили. Решили пойти напрямик через кустарники, чтоб хоть немного сократить путь. Когда еле живые приползли в деревню, увидели возле ворот Серёги возбужденную толпу. Жена его Даша периодически вскрикивала, отчаянно махая рукой, а Борька почему-то пытался запихнуть в машину багор. Ближе всех, упершись в дерево, стоял пьяненький сосед, который горестно сообщил им, что кто-то утоп.
– Борька, что случилось?! – крикнул Серёга.
– Пропал отец с друзьями! – откликнулся тот и, вдруг сообразив, что это голос отца, резко повернулся на зов. – Папка! Ты живой?!
Толпа радостно окружила несчастных. Даша со стоном кинулась мужу на грудь. А случилось вот что. Борька, как и обещал, примчался к шести часам, но не обнаружив компанию, побежал вдоль берега, громко окликая их, и вдруг наткнулся на пакет с пивом. Ему стало страшно: значит, что-то случилось ужасное! Примчавшись в панике домой, парень созвал односельчан, чтобы срочно начать поиски.
– Где пиво обнаружил?! – хором воскликнули Захар с Кочкиным.
Оказалось, мужики искали не на той стороне. Естественно, Кочкин опять обрушил все проклятья на Захара, тот в растерянности только руками разводил.
– А может, это и к лучшему, а то напились бы пива да и полезли в реку. После ливня вода поднялась. Там течение сильное, не дай бог, случилось бы что, – взволнованно бросил Борька.
– Твоя правда, сынок! Не стоит мешать жизни двигаться по течению, так легче жить. Все, что случается, все к лучшему, а, друзья? Будем принимать мир в его обыденном проявлении, – засмеялся Серёга.
Но мужики судорожно утоляли жажду. Не до философии…
Не все потеряно
– Слушай, твое бухтение выплеснулось в мир – и он изменился.
– Че поменялось-то? Разве что комар, прихлопнутый мной, подох нечаянно.
– И энто тож. А как же? Для твари это был сокрушительный удар. В нашем мире все завязано, хошь не хошь. Чего злостью исходишь, паря, причину обскажи? Можа, чем подмогну. Спрос не грех, отказ не беда.
– Понимаешь, дед, у ей такие оборонительные колючки, похлеще ежовых. Растопырит их, попробуй подойди. Так тебя уколет, что три дня будешь зализывать раны.
– Опять разлаялись? Чего не поделили?
– Причина смешнее брюхатого таракана. Сидели у окошка, чай пили. А по улице с авоськой идет соседка Варька в цветастом сарафане, вся такая яркая, ладная. Ну, я и ляпнул об этом вслух. Моя враз ощетинилась. И полилось…
– От глупец! Хто тебя за язык тянул? Кака баба такое стерпит! Истина на ее стороне. Одобряю. Мужик на других заглядыватси, это што такое? Не, не годитси. На ейном месте я б тоже ощетинился, да и в харю дал.
– И ты туда же. Вот почему ейное сознание маленько сужено такой вот сомнительной пропагандой местных мелких «политиков».
– Опять не то баешь. Баба должна быть уверена на девяносто девять процентов, что муженек не побежит за «варькиными юбками».
– Один процент куды девал? – хохотнул Валера.
– Тебе оставил. Мы ж таки, мужики, кобели. Хоть украдкой, да зыримси на краль.
– То-то. Я ей говорю, выслушай, прежде чем взорваться, а она – нет. Ба-бах! И все. Зарядилась на целый день. Я устал от вечного «состояния войны».
– Энто плохо. Так жить – тока себя калечить.
– Запросто. Посоветуй, дед, как быть? Сердце мое екнет однажды да и остановится от такого напряжения. Копыта откину во цвете лет. А моя опять разорется, что я ее нарочно оставил вдовой. Понимаешь, кругом я виноватый: за то, что Европа нас санкциями закидала, за то, что Америка козни строит, за то, что Китай процветает. Опять же, кризис какой-то накрыл страну, видать, че-то такое я не так ковырнул. Моя вина есть и в том, что леса горят, что дождя обильного нет! Во всем Валерка-супостат виноват! Это че такое, а? Не ей бы говорить, да не мне бы слушать, а не получается, муж я ей.
– Согласен, рехнулась Ульянка твоя, – ухмыльнулся старик Егор. – Ну, насчет Америки с Европой полное «антилопа-гну!», если не сказать ишо хужей. Как подумаешь про их, так ить сразу охота рожей в лужу. Но по тебе-то не скажешь, что задавлен бабой, завсегда будто довольный.
– А куда деваться? Повесишь на морду лица изнуренную улыбку и топаешь. А силы мои не беспредельны, приведет к подрыву организма. Дед, а тебя ревновала твоя бабка?
– А то. Я ж был парень хошь куды! Девки заглядывалися на меня. Но моя была похитрее твоей. Она не взрывалася, как бомба, а совсем наоборот. Ублажала. Сытненько накормит, за ухом пощекочет, ласковые слова пошепчет, зараз у меня вся морда в меду, хоть облизывай. И краше моей супружницы никого в округе нет.
– Вот видишь, как поступают умные-то, – с завистью посмотрел на него Валера. – Вот бы такую найти…
– Ты што, совсем одурел? Слабак ты, Валерка, не можешь одну бабу приструнить. В бега решил удариться? Собрался отбыть на то место, которым девок портят? Эх, вымывается человеческая порода!
– Это она меня постоянно туда посылает. Я еще держуся как могу. А как ее приструнить, дед? Посоветуй.
– Ну как?.. Побольше добрых слов говори: мол, самая бравая, сметливая, тебе тока президентом быть да речи держать. Пищу похвали, подарки делай, сюпризы какие-нибудь неожиданные.
– С чего ли подарки куплю, если она до копейки все обирает?
– Подзаработай лишку-то. У тебя ж руки золотые, где подладишь, где подкрутишь, где подправишь – вот и денежки.
– Убьет меня, – угрюмо засопел Валерка. – Такой ор подымет: мол, откель деньги добыл, где прятал? Хрен ей докажешь, что специально подзаработал. Не пройдет. Не собираюсь ей подарки дарить. Еще чего!
– Не пойму, то ли ты гордый, то ли трусливый, – с сомнением покачал головой старик. – Видать, не всегда угадываешь, можно уже мириться или рано ишо.
– У нее угадаешь, пожалуй… Ульянка еще тот президент, хуже гитлера. Ну ладно, пошел я в свое бабье царство. А то скоро опять война козы с бараном начнется.
– Топай, Валерка! Но я тебе совет дал, можешь опыт провести. Вдруг заработает.
Тяжело выдохнув, Валера направился к дому. Бабье царство его состояло из жены и трех дочерей. Старшая Аня работала в городе парикмахером, Оля и Лена учились в школе. Хоть он и отмахнулся от совета старика Егора, но что-то в глубине души застряло. Валера решил посоветоваться с Аней. Позвонил втихаря. Та сходу поняла, чего отец хочет. В общем, решили так: она звонит матери и просит ее срочно приехать в город в пятницу вечером, мол, есть проблема. А за это время тот с двумя дочками готовит романтическое свидание.
– Папа, операцию назовем, к примеру, «Не все потеряно». Вы там уж постарайтесь, а я здесь мать принаряжу – прическа, макияж и все такое. Уговорю, не переживай. Приедем в субботу вечером.
– Доча, а она не рассердится, что зря приехала к тебе?
– Пап, да я тут такую проблему придумаю, мало не покажется, – рассмеялась та.
Ульяна, услышав просьбу дочери, засобиралась в город. Она была из тех женщин, кто коня на скаку остановит и в горящую избу войдет. Села за руль машины и укатила, строго наказав всем, кому за что отвечать.
Оля с Леной с восторгом приняли идею отца.
– Пап, давно пора с мамой в любви объясниться, а то все ругаетесь.
– Так и до развода дело дойдет, а мы этого не хотим!
В углу под рябиной стояла беседка, которую Валера соорудил сразу после свадьбы. Решил устроить романтическое свидание там, но сооружение требовало ремонта. Как только жена уехала, Валера взялся за беседку. Починил, подправил, а девчонки занялись покраской. Закончили работу около полуночи. Утром, увидев беседку, сверкающую бело-голубым цветом, ахнули от восторга. Девочки кинулись к коробке с елочными игрушками. Вытащили все гирлянды. Отец подвесил лампочку в ветвях рябины и протянул электричество до важного объекта.
– Вечером все засверкает! – ликовала Лена. – Мама ахнет!
– Папа, купи шампанское и фрукты!
– Олюшка, а деньги где возьмем? – в отчаянии схватился за голову отец.
– Что бы вы без меня делали? – нарочито вздохнула Лена. – Папку надо выручать.
Она принесла свою копилку в виде розовощекого поросенка и торжественно раскрыла, сняв «печать» из скотча. Насчитали около двухсот рублей.
– Ладно, так и быть, – многозначительно сказала Оля, – у мамы на днях выпросила сто пятьдесят рублей на свои нужды, пожертвую для отца.
Валера, поцеловав дочек, помчался в магазин. А девочки время даром не теряли. Они решили разукрасить беседку цветами. Из цветных бумаг вырезали цветы, листочки, бабочек. А на ватмане написали крупными буквами: «Я люблю тебя!» – и повесили на самом видном месте.
– Девчонки, а может, не стоит? – смутился отец, вернувшись из магазина.
– Стоит! – строго сказала Оля. – Пап, ты же сам не скажешь маме, постесняешься. А тут наглядное пособие, и все ясно.
– Мы, женщины, любим, когда нам объясняются в любви, – со знанием дела промолвила младшая Лена. – Мама увидит и растает, как шоколадка на солнце.
К вечеру вытащили два кресла и столик, который накрыли белой скатертью. Поставили букет ноготков, вазу с фруктами, шампанское и два фужера. Аня по телефону сообщила, что едут. Отец отрапортовал о готовности к встрече.
На улице было достаточно темно, когда машина въехала во двор.
– Посмотрите на маму! – торжественно воскликнула Аня. – Красавица!
– Да ладно тебе, – отмахнулась Ульяна, смущаясь. – Сама заставила, будто праздник какой. Сто лет прическу не делала и лицо не красила.
– Мама! Смотри! – закричали девочки и зажгли лампочку в рябине и гирлянды.
Беседка засияла дивным светом. Ульяна обомлела от такого волшебства. А от беседки шел к ней муж в парадном костюме, не менее ошарашенный красотой своей жены.
Дочки деликатно исчезли, а Ульяна с Валерой до рассвета сидели в беседке. Им было о чем поговорить. С удивлением обнаружили, что они давно не общались и что, оказывается, любовь – это интересное, но малоизученное явление.
Очень важно не только жить рядом, а понять, что Бог создал нас для счастья и наслаждения – чувств, которые мы можем сотворить своими руками. Стоит только захотеть…
О чистоте духовной
– Мне интересно, Виктор Алексеевич, как тебе удается постоянно сиять от счастья? – спросил Николай соседа по палате.
– В мои годы счастье – это уже совершенно иное состояние. Просто я категорически не позволяю себе впадать в уныние, всего лишь.
– Это нелегко, тем более что мы с вами не на курорте, а на больничной койке валяемся. Устал я от всяких уколов и лекарств. Чему радоваться-то?
– Хотя бы тому, что можем себе позволить лежать в больнице. Не все имеют такую возможность. Нас тут лечат, кормят, о нас заботятся, чем не курорт? Не за решеткой же сидим.
– Понял, ты из тех у кого стакан наполовину полон, а для меня он всегда наполовину пуст. Уж таким уродился, – вздохнул Николай.
– Ну, каждый живет по образу своих мыслей, – садясь на кровать, промолвил Виктор Алексеевич. – Что тут скажешь?
– Причем тут мои мысли? – пожал плечами Николай. – Они приходят и уходят. Думаешь о том о сем, а порой и вовсе ни о чем.
– Вишь, в чем дело, если человек жалеет себя, постоянно жалуется, что ему плохо, больно, тяжело, так все и происходит.
– А как быть? Научите.
– А возьми под узду все свои негативные эмоции, вот тогда увидишь, как жизнь твоя станет качественно другой.
– Это все слова и ничего больше, – усмехнулся скептически Николай.
– Ну ладно, пошли обедать, – взял с тумбочки свою кружку с ложкой Виктор Алексеевич. – Но учти, слово – не воробей, вылетит, как говорится, не поймаешь. В слове и мысли заключена огромная сила, слышь?
Мужчины пошли в столовую своего отделения. Уже хлебая с аппетитом невзрачный супчик, Виктор Алексеевич продолжил разговор:
– Пойми, Николай, жизнь на сто процентов изменится к лучшему, если ты будешь жить и мыслить только позитивно, в любой проблеме искать хорошее или вовсе не думать о них и жить, наслаждаясь…
– …сегодняшним днем, – заключил Николай. – Это я уже слышал. Я и так не люблю заглядывать в будущее, оно меня настораживает.
– Прекрасно! Так и живи. Я тебе не нотацию читаю, сам попросил научить быть счастливым. Чем проще жизнь, тем лучше, но мир пустяков ненужных не должен главенствовать в нашей жизни. Как сказал Гёте: «Суха теория, мой друг, а древо жизни зеленеет», – рассмеялся Виктор Алексеевич.
После обеда, получив положенные процедуры лечения, мужчины дружно засопели на подушках, подчиняясь режиму дня. А после каждый занялся своими делами. К Виктору Алексеевичу пришли жена и двое шумных внуков с полным пакетом снеди, ближе к вечеру появился его друг, с которым он с удовольствием пообщался, а к Николаю пришла мать с домашними пельменями.
Сытно поужинав, мужчины опять разговорились.
– Гляди, как день удлинился, – сказал Виктор Алексеевич. – В это время свет включали, а сейчас, пожалуйста, можно еще из окна улицей полюбоваться.
– Да уж, весна во дворе, – озадачился Николай. – Грязь, лужи, мусор отовсюду лезет. Как бы еще наводнение не началось, а в лесах-то пожары уж наверняка.
– А я люблю смену всего и вся, – простодушно промолвил Виктор Алексеевич, – смену сезона, смену погоды, смену суток. Все столкновения жизни меня радуют.
– Завидую тебе, Виктор Алексеевич, ты законченный оптимист.
– А чего завидовать, оптимизм бесплатно дают, – засмеялся тот.
– Знать бы где…
– И еще люблю все первое, – не обращая внимания на настроение соседа, продолжил он. – Радуюсь, когда выпадает первый снег или первые капельки дождя шуршат по крыше. А первая травиночка, первые проклюнувшиеся листочки на деревьях – та еще радость. Внуков учу обращать внимание на все первое.
– Хорош, Виктор Алексеевич, твой оптимизм никак на меня не влияет. Одно на уме: выздороветь побыстрее да и отвалить отсюда. Мать жалко, все причитает надо мной, будто я смертельно болен.
– А чего ты хотел, она мать. Счастье семьи зависит исключительно от женщины. Береги и жалей ее.
– Мамку свою люблю, особенно сильно, когда меня не достает.
– А мы бабушку любили, наверно, даже больше, чем мать. Мама работала, а бабушка постоянно с нами была. Мы, внуки, всегда ощущали ее доброту, ласку, заботу, – задумчиво промолвил Виктор Алексеевич. – А жизнь ее была очень трудной, очень…
На Виктора Алексеевича нахлынули воспоминания: «В детстве узнал слово “вдова”. Мать рассказывала, что летом 1941 года бабушка проводила мужа Ивана на войну. Сама, беременная пятым, осталась с сыновьями, старшему, Мите, тогда было всего семь лет. Суровые времена наступили, а поддержать ее некому. Спустя три месяца, как ушел на фронт муж, родилась наша мама. Она своего отца так и не увидела.
Что пришлось пережить моей бабушке, это уму непостижимо, но так жила вся страна. Непосильная работа, голод, холод, нищета, ревущие детки мал мала меньше… А самое страшное – похоронки, которые стали приходить в деревню все чаще и чаще. Горе поселилось во многих избах.
В конце 1942 года беда постучалась и в дом бабушки. Пришла похоронка на мужа Ивана, что он геройски погиб в бою за Родину. Бабушка держалась изо всех сил, чтоб не разреветься в голос, чтоб деток не напугать, потому и поседела в одночасье. С того дня она стала не просто Анисьей, а Анисьей-вдовой с пятью детьми на руках.
Кто-то не любит вспоминать те времена, потому что очень тяжко, но моя бабушка рассказывала просто и спокойно:
– Утречком встанешь, бывало, и не знаешь, за что браться-то. Дома холодно, печку топить нечем, варить нечего, кроме воды, ничего нет в доме, а за водой и то надо ходить за несколько улиц к речке.
Трудилась она с утра до вечера и молилась Богу, чтоб Он помог ей сохранить деток целыми и невредимыми. Когда она уходила на работу, за старшего оставался Митёк. Он не только следил за малышней, но и таскал воду, искал дрова, топил печку…
На работе давали пайку хлеба. Бабушка крошку не брала в рот, а бережно заворачивала в чистую тряпочку драгоценный хлебушек и клала за пазуху. Придя домой, делила на шесть частей, а самый маленький кусочек доставался ей.
Бабушка моя, великая труженица, работала как вол. Умела делать все: и сеяла, и пахала, и косила, и молотила. Если надо сплести корзину – сплетет, подправить крышу дома – подправит, подшить валенки детям – подошьет, извернется да как-нибудь еще и обновку пошьет своим детишкам к празднику.
Боженька услышал ее молитвы, она вырастила всех пятерых своих деток, да еще и с внуками успела понянчиться. Прожила она в достатке, покое и безмятежности до восьмидесяти шести лет.
А как она умела веселиться! Бывало, забудет про все невзгоды да как затянет своим звонким голоском песню, а то и в пляс пустится, заводя частушки веселые. До последнего дня бабушка оставалась веселой и задорной. Сколько помню, она всегда трудилась, не могла сидеть без дела. Смотришь на нее и удивляешься, откуда только силы берет. С раннего утра и до позднего вечера в хлопотах. Дети просили мать угомониться, отдыхать, жить в свое удовольствие, заняться своим здоровьем, но у нее был один ответ: “Трудом и живу”. Да уж, действительно, гвозди бы делать из этих людей…»
– Я был удивлен, с какой доброй, блаженной улыбкой она прожила последние минуты перед уходом в Тот Мир, – вдруг нарушил молчание Виктор Алексеевич.
– Вы о ком? – удивился Николай.
– О бабушке, о своей милой, доброй, любимой бабушке, – почти прослезился тот. – Читал я где-то, что нужно по жизни успеть прийти к такой чистоте духовной, чтобы смерть встретить с улыбкой.
– Возраст подошел, куда деваться-то…
– Говорят, что Бог выбирает для испытаний тех, кого больше всего любит, – задумчиво промолвил Виктор Алексеевич.
– Да? – удивился Николай. – Никогда про то не думал.
– О вдовьей судьбе моей бабушки Анисьи, о ее беспредельной доброте можно написать целую книгу, и эта книга опишет не только ее жизнь, а судьбы тысяч таких же бабушек, переживших Великую Отечественную войну и выживших достойно в тяжелые военные и послевоенные годы.
– Выпишусь из больницы, съезжу в деревню к бабушке, – вдруг сделал вывод Николай. – Мать просит навестить ее, а мне все некогда.
– Успевай, Николай, – кивнул Виктор Алексеевич. – Понимаешь, дружок, сколько лет нам отпущено, к сожалению, мы не знаем своих генетических возможностей. А пока человек живет, надо с ним общаться, не терять связи, тем более что это твоя родная бабушка. У тебя не будет другой.
– Я про нее мало чего знаю, неудобно даже, – смутился Николай.
– Так в чем дело? Узнай, порасспроси, поинтересуйся, ей будет приятно. Она ведь еще жива, здорова?
– Еще как жива, – улыбнулся тот. – Боевая она у нас старушка, как говорится, коня на скаку остановит…
– А то! Мир и держится на таких старушках, – засмеялся Виктор Алексеевич.
О любви, о счастье
– Слушай, присмотри, пожалуйста, за моим багажом, я до справочной схожу, хорошо? – попросила Оксана незнакомого парня, сидящего напротив.
– Хорошо, – ответил тот.
Оксана сидела в аэропорту уже третий час, полет все откладывали, и никто ничего толком объяснить не мог. Отстояв очередь в справочную, она получила дежурный ответ, что как только поступит информация, так сразу поставят в известность пассажиров.
– Спасибо, – сказала она парню, вернувшись, и плюхнулась на свое место.
– Можно узнать, где ты вообще воспитывалась? – с иронией спросил парень.
– А что? – удивилась Оксана.
– Доверяешь свой багаж незнакомому человеку и спокойно убегаешь.
– Но ты ж не украл.
– А могла спокойно напороться на мошенника. Это же аэропорт, здесь всякие ходят, понимаешь? Специально могут охотиться за чужими вещами.
– Я как-то не подумала об этом. Ты уставился в свой мобильник, никуда не бегаешь, вот и доверилась, – вздохнула девушка. – Скорее бы улететь, устала уже сидеть.
– Не триста сорок второй ждешь? – полюбопытствовал парень.
– Да, – обрадовалась девушка. – Вот видишь, мы с тобой вместе летим!
– Выходит, так. Аркадий, – представился парень.
– Оксана, – ответила девушка. – Будем вместе горе мыкать.
– Забавно, по-старушечьи у тебя вышло, – засмеялся Аркадий.
– Поседеешь тут от неизвестности ожидания, – проворчала Оксана. – Четвертый час пошел, могли бы уже и покормить чем-нибудь.
– Держи карман шире, – ухмыльнулся парень. – Дождешься от них! Летишь домой?
– Да. Так соскучилась по своим. Ты тоже домой?
– Куда ж еще? Учишься здесь или работаешь?
– В медицинском. На третий перешла.
– Ух ты! Я тоже в медицинском, перешел на пятый. Я на хирургическом, а ты?
– Будущий стоматолог. Мы с тобой совсем сроднились, – обрадовалась Оксана.
– Ну да. Теперь веселее вдвоем горе мыкать, – засмеялся Аркадий. – Это надо отметить. Хочешь мороженого? Сбегаю.
– А я посторожу твой рюкзак, – оживилась девушка.
Оксана почти год не была дома, очень соскучилась по родным. Через несколько минут парень вернулся с двумя морожеными и с незнакомым мужчиной.
– Вениамин Артамонович, познакомьтесь, это Оксана. Наша землячка, – сообщил Аркадий, протягивая девушке мороженое. – Оксана, Вениамин Артамонович мой бывший физрук.
– Ну что, ребятки, поскучаем вместе, – присел рядом мужчина. – Будем надеяться, что все-таки улетим. Мне кровь из носу надо быть сегодня там!
– Вениамин Артамоныч, что-то случилось? – спросил Аркадий.
– Случилось, еще как случилось. Сегодня мой дед и бабушка отмечают шестидесятипятилетний юбилей.
– Молодые они у вас, – удивилась Оксана.
– Супружеской жизни! Шестьдесят пять лет – как один день! Хотите, расскажу, как они познакомились?
И он рассказал удивительную историю любви. Тимофею стукнуло девятнадцать лет, когда началась война. Он сразу ушел на фронт. Воевал храбро, умело. Деревенский парень, приученный к труду, легко переносил все невзгоды военной жизни. И вот однажды во время особенно кровопролитной битвы его тяжело ранило. Он потерял сознание. Очнулся, когда кто-то отчаянно дергал его. Парень увидел над собой испуганное лицо санитарки. Та очень обрадовалась, когда солдат открыл глаза. Она стала бинтовать рану, чтобы остановить кровь, без конца повторяя: «Потерпи, родненький! Не умирай, родненький!» – «Как тебя зовут, спасительница?» – прохрипел парень. Девушка сказала, что ее зовут Надя Рукавичкина. «Надежда…» – прошептал парень и снова потерял сознание. Очнулся уже в полевом госпитале. С оказией отправили парня в стационарный госпиталь на операцию. Уже после операции он лежал и вспоминал ту девушку. Ее перепачканное землей лицо и большие серые глаза навечно запечатлелись в памяти. А вот фамилию забыл напрочь. Тихо радовался про себя, что имя запомнил. Тогда он дал себе клятву найти девушку во что бы то ни стало.
– Дед рассказывал, как он лежал в госпитале, глядя в потолок, и без конца повторял имя Наденьки. Он был уже влюблен в нее.
– А как он ее нашел? – нетерпеливо спросила Оксана.
Молодой, здоровый организм Тимофея быстро восстановился, и он снова ушел воевать. Был уже конец 1943 года, когда его ранило во второй раз. В госпитале небольшого городка сделали ему операцию, вытащили из плеча пулю. И вот на второй день он пошел в перевязочную. Медсестра стала обрабатывать шов. И когда она взглянула на него, парень увидел те самые большие серые глаза. Тимофея будто током ударило, даже глаза зажмурил, боясь поверить в реальность происходящего, и осевшим голосом прошептал: «Надежда?» Та кивнула головой. Он спросил ее фамилию, и когда девушка назвала, сразу вспомнил: «Точно! Рукавичкина!» Короче, и Надя вспомнила того голубоглазого парня, которого вытаскивала из боя, такого молодого, красивого, ей было очень жалко его. Они влюбились друг в друга.
– Бабушка рассказывала, что удивлялась тому, как такой красавец полюбил ее, маленькую, невзрачную. А потом смеялась, что муж всю жизнь долдонит, какая она у него распрекрасная, в конце концов и сама поверила в свою неповторимость, – засмеялся Вениамин Артамонович.
– Вот это любовь! – выдохнула Оксана.
– Тогда они решили больше не теряться, крепко держать связь и быть верными друг другу, а после войны пожениться. Дед мой снова ушел на войну. День Победы застал в Будапеште. Все это время они переписывались. Нужно сказать, что даже в то лихолетье каким-то невообразимым образом письма все же доходили до адресата. Они до сих пор хранят те письма.
– Не то что сейчас, – ухмыльнулся Аркадий. – Мама отправила посылку своему брату, так она дошла только через месяц. А туда самолет летит четыре часа. Вот как понять?
– Такая у нас связь, – подхватила Оксана. – Вениамин Артамонович, как они после войны встретились, расскажите дальше! Так интересно!
– Ну, слушайте. Когда дед демобилизовался, решил своей Надюше устроить сюрприз – появиться без предупреждения. Он знал, что она продолжает служить в том же госпитале. На перекладных добрался до того городка. Купил букетик фиалок и во всем блеске, в орденах и медалях появился в больнице. Но не тут-то было! Ему сообщили, что неделю назад ее комиссовали и она уехала к себе домой, представляете? И подружки ее разъехались. А дед мой не знал, где она живет. К великой радости одна санитарка вспомнила город, в который Рукавичкина уехала. Дед на товарняк – и туда! Он ни минуты не сомневался, знал, что обязательно они встретятся. Так и вышло. Поезда с запада шли, заполненные солдатами, возвращающимися домой, поэтому весь город выходил на вокзал встречать их. А дальше было как в кино. Тимофей вышел на перрон и стал пробираться через толпу в надежде, что его Надюшка тоже здесь. Но людей было много – смеющихся, поющих, плачущих… Товарняк ушел, постепенно толпа поредела. Солдат остался на перроне. Закурил… К нему подошел старик. Разговорились, и тот пригласил его к себе пожить, пока солдат не найдет свою невесту. Старик обнадежил, сказав, что он тут многих знает и найти девушку, недавно вернувшуюся с фронта, не составит труда. Назавтра он пошел в военкомат отметиться и вдруг, поднимаясь на крыльцо, слышит голос: «Тимофей!» С тех пор прошло шестьдесят пять лет их совместной супружеской жизни.
– Да, вот эта любовь! – протянул Аркадий.
– Хоть они уже и в преклонном возрасте, но душой молоды на зависть всем, – улыбнулся Вениамин Артамонович. – Родили четверых сыновей, один из которых мой отец. Семь внуков и три правнука в наличии. Сегодня все собираются отпраздновать юбилей. Я в командировке был, а потом уже билетов не оказалось в продаже. Сегодня наобум пришел в аэропорт и достал билет. А теперь вот задержка рейса…
– Вы не волнуйтесь, все равно улетим сегодня, я чувствую, – стала успокаивать его Оксана.
– Конечно, улетим, – подтвердил Аркадий.
– А вы знаете, недавно поняла, что я очень счастливый человек, – вдруг задумчиво промолвила Оксана.
– Тоже нашла свою любовь? – ухмыльнулся Аркадий.
– Не в этом дело. В пять лет меня мама бросила на вокзале, как ненужного щенка. Сказала, что сходит за конфетами и ушла. Навсегда.
– Что?! – воскликнул Аркадий.
– А я все ждала маму с конфетами, боялась уйти, чтобы она не потеряла меня. Потом люди сообразили, что ребенка бросили, и сообщили милиционеру. Когда меня уводили, плакала и вырывалась. Потом определили в детский дом, а я все сидела возле окна и ждала маму с конфетами. Не верила, что она меня бросила. В двенадцать лет меня удочерили. Но я все хотела найти свою маму. И тогда моя приемная мать начала поиски. Я поражаюсь, как удалось отыскать ее, ведь та не оставила ни документов, ни записки.
– И ты вернулась к ней? – участливо спросил Вениамин Артамонович.
– Нет. Когда мы встретились, мне было очень больно на нее смотреть. Ей никто не был нужен, кроме бутылки. И тогда я поняла слова: «Не та мать, что родила, а та, что вырастила». Сначала я считала себя очень невезучей, а теперь понимаю, что самая счастливая. У меня замечательная семья. Папа – хирург, мама – терапевт, и мне помогли поступить в медицинский институт. У меня два замечательных брата, которых очень люблю. Игорёк оканчивает нынче школу, а Славка учится в восьмом классе. Я никогда не считала себя чужой. У них нет разницы между мной и родными детьми. Они меня любят! Для меня они были, есть и будут самыми прекрасными родителями на земле. Я очень благодарна им.
– Согласен, повезло тебе в жизни, – погладил ее по голове Вениамин Артамонович.
– Никогда не поступлю так, как поступила со мной моя биологическая мать. Мои дети никогда не будут задавать такие вопросы, какие задавала я себе. Знаю, что все у меня будет хорошо. Очень соскучилась по своей семье…
В это время раздался долгожданный голос диктора: «Пассажиров, вылетающих рейсом триста сорок два, просим пройти регистрацию!»
– Ура! – прокричал Аркадий, и все кинулись к своему багажу. – Оксанка, дай твою сумку и иди занимать очередь. И чего туда напихала! Тяжеленная!
– Подарки везу родным! – засмеялась та. – Я же санитаркой подрабатываю втихаря, накопила!
О моей матери
– Здравствуй, мама! Встречай гостя! – вылезая из машины, крикнул Роман.
Из калитки выглянула маленькая, сухонькая старушка.
– Сынок приехал! – обрадовалась она. – Дай я тебя в макушку поцелую!
И я, здоровенный мужик, покорно склоняю голову перед ней. Она, ласково обхватив ручками мою голову, чмокает в лысеющее темечко. Мою маму зовут Евдокия Егоровна. Ей уже много лет, но она по-прежнему живет одна в захолустной деревне, спрятавшейся в густых зарослях деревьев. Деревня уютно расположилась у подножия невысокой горы, заросшей лесом. Здесь же протекает речушка с потешным названием Бормотуха. В далеком детстве она нам казалась большой бурной рекой. Все лето проводили возле этой речки. Пасли гусей, купались до посинения и грелись у небольшого костерка. Счастливое было время!
Мама моя отказывается переезжать в город, к нам, к своим детям. Говорит, что хочет хоть в старости побыть одной. А детей у нее одиннадцать! Семь сыновей и четыре дочки. А я как раз одиннадцатый ребенок, последыш.
Судьба не жаловала ее. Евдокия Егоровна моя рано повзрослела, потому что началась война. Семья была у них большая, пятеро детей. Отца забрали в армию. Она хорошо помнит, как провожали отца, как тихо плакала мать, а они, дети, громко ревели, не понимая толком, что случилось и куда собрался отец. В одночасье деревня опустела. Все мужики ушли на фронт. Осталось только несколько стариков, которые, покряхтев, повздыхав, всю тяготу сельской жизни взвалили на себя. Главной силой и опорой стали женщины, а ребятня – им на подмогу. Надо было не только выживать, а еще помогать фронту. И в тылу было несладко, как на войне.
Мой дед, отец моей мамы, Егор Евлампиевич, так и не вернулся с фронта. Моя мама, сколько себя помнит, трудилась не покладая рук. Рано вышла замуж, в восемнадцать лет. А отец был не из этих мест. После окончания сельскохозяйственного техникума его, молодого зоотехника, направили сюда. Мать рассказывала, что их первенец не выжил при родах. Они с отцом сильно расстроились, переживали. Бабушка посоветовала сходить в церквушку и попросить детей у Бога. В то время такое не поощрялось, но мои родители тайком поехали в соседнее село, где стояла старая церквушка, и истово помолились. А мама, рассказывая нам про этот случай, шутила, что Бог был милостив к ним и детки посыпались один за другим, как горошины, без перерыва. С тех пор она поверила в Бога.
Несколько лет тому назад по просьбе матери мы, ее сыновья, своими силами восстановили старую часовенку и в нашей деревне. Старожилы теперь любовно охраняют ее: где подремонтируют, где подкрасят, подчистят. Посадили кусты сирени и черемухи. Весной, когда цветы распускаются вокруг часовенки, такая красота, что словами не описать. Это надо видеть! Как японцы любуются своей сакурой, так и мы обязательно приезжаем домой в период цветения черемухи и сирени. Это стало как бы нашей семейной традицией.
– Ромка, сыночек, проходи, я сейчас чайку приготовлю, свежий творожок есть со сметаной. Только вчера сварганила. Тарочками угощу тебя. Все домашненькое, сладенькое, – ворковала мать, собирая на стол.
– Мам, не суетись, я к тебе на выходные приехал. Успеешь меня вкуснотой своей покормить, – отвечаю я, подставляя руки под умывальник. – Люблю, мамочка, твои яства. Ты сначала разбери два больших пакета. Там Маринка моя собрала тебе всего навалом. Она хотела со мной приехать, да парней побоялась одних оставить.
У меня растут два пацана. Старший, Дмитрий, нынче поступает в институт, а младший, Вадик, перешел в десятый класс. Сыновья у меня хорошие, но возраст такой – глаз да глаз за ними. Сюда ехать не захотели, да и Димка там с документами возится. А вообще у нашей матери двадцать шесть внуков, семь правнуков и даже уже родился один праправнук.
Раньше я не задумывался, как тяжело маме одной растить такую ораву. Отец ушел из жизни, когда мне, самому младшему, было всего три годика. К тому же мама еще работала в колхозе. Как она успевала? Помню, щи варила в огромном котле, а картошку – вообще в ведре. У нас был большой огород, скотину держали, кур, гусей. Нас всех приучила к труду. Все получили специальность, завели семьи. Я очень благодарен моей матери, я все или почти все умею делать руками. Однажды мама сказала: «Никогда не гордилась тем, что родила и вырастила столько бравых детей, но горжусь тем, что вы все у меня единожды женаты и замужем. Будьте верны своей семье, что бы ни случилось».
– Сынок, ты зачем столько всего привез? На той неделе Андрюха с Людой приезжали, тоже всего навезли. Куда я их дену? Холодильник-то полный.
– Мам, я ж не знал, что Андрюха был. Он мне не звонил.
– Вы уж как-нибудь там у себя в городе договаривайтеся промеж собой, что ли. Много ли мне надо, все у меня есть, сынок.
– Не везти же обратно, уж как-нибудь запихай. В погреб затолкаем.
– С Настюхой Слепаковой поделюся. У нее деток много. Третий месяц пошел, как уже четвертого родила. Ейный Лёнька хороший мужик, работящий, потому и не побоялась столько деток заиметь. Нынче никто не хочет помногу рожать. Раз-два и обчелся. Да и молодежи-то не осталось в деревне. Почитай, Слепаковы да Зеньковы.
– Мам, ты еще тетю Пашу угости. Как она поживает?
– Ниче, кряхтит помаленьку. На ногах пока. С ней-то я в первую очередь делюся. Андрюха нынче печку ей подправил, перестала дымить. Паша шибко обрадовалась.
Тетя Паша – подруга детства моей мамы. Когда-то у нее была семья – муж, сын. Но случилось несчастье. Сын Пётр погиб в армии, спасая своих товарищей. Он награжден орденом посмертно. Хороший был парень. Дядя Гриша, ее муж, не пережил смерть своего единственного сына, слег. Два года болел, потом ушел за ним. Тетя Паша мужественная женщина, все пережила, все выдержала.
С возрастом я стал часто задумываться над их судьбами. Что пришлось им пережить! Мужчины сильнее физически, но женщины выносливее и сильнее духом. Тяжело им было, ох как тяжело! А ведь и моя мама, и тетя Паша худенькие, маленькие женщины, но я никогда не видел их слез. Они никогда не плакали, не жаловались – песни пели и нас учили работать с песней.
– Сынок, затопить тебе баньку? Попаришься от души, очистишься от пыли городской. Сил наберешься.
– С нашим удовольствием! Но я сам затоплю, мама, ты не хлопочи.
– Как скажешь! Протопи, а после тебя, когда жар маленько схлынет, и мы с Пашей пошаркаем друг дружку. Счас схожу, порадую ее, харчей городских понесу, а ты, сынок, готовь баньку.
– Мам, спроси у тети Паши, чем ей помочь, ладно? На два дня я приехал.
– Ладно, спрошу. Крыльцо ей подправишь, там доски прогнили.
Свою бабушку Анастасию Филимоновну я не застал. Но мама часто ее вспоминала. Бабушка моя так и не получила похоронку на мужа. Пришло известие, что он пропал без вести. Знать об этом было тяжело, и в то же время оно давало искорку надежды. Бабушка ждала его и ни минуты не сомневалась в том, что он жив. Детям говорила, что их отец ушел в партизаны, где нет возможности отправить письмо. Мама рассказывала, женщины в деревне, получившие похоронки на своих мужей, даже завидовали ей. Но от Егора Евлампиевича так и не получили ни весточки, ни похоронки. Тягостное ожидание мучило мою бабушку всю оставшуюся жизнь. Она так и ушла в Царствие Небесное с непоколебимой верой, что муж ее жив-здоров, просто так у него сложились обстоятельства, не может послать весточку ей.
В прошлом году мама вдруг получила сообщение, что поисковики нашли останки воина Великой Отечественной войны Егора Евлампиевича Сазонова, погибшего, героически защищая Сталинград. Вот тогда впервые я увидел маму плачущей. Но это были уже слезы радости: наконец-то она узнала, где и как погиб ее отец.
На перезахоронение поехал я со своим старшим братом Николаем и сестрой Леной. Нас встретили так душевно, так радостно и доброжелательно, будто мы были героями войны. Похороны прошли с воинскими почестями, торжественно и трогательно. Конечно, маме хотелось побывать на похоронах, но она понимала, что долгую дорогу не осилит. Она приходила в часовенку, благодарила Бога и ставила свечку за упокой души своего отца. Если б еще немного пожил на этой земле Егор Евлампиевич, он гордился бы своей дочерью, матерью-героиней, вырастившей одиннадцать детей. Евдокия Егоровна размножила его род на сорок пять потомков, а если прибавить зятьев и невест, то все полста шесть человек. А сколько еще будет!
Я хочу, чтобы она была жива-здорова, счастлива и горда своими детьми. Евдокия Егоровна – простая русская женщина, соль земли нашей.
Роса на клевере
В деревне, где прошло мое детство, жила Липа-дурочка. Называя ее дурочкой, все понимали, что на самом деле никакая она не сумасшедшая, не юродивая, а просто немного странная. Не такая, как все. Она никогда не кричала, не ругалась, говорила тихо, ровно, правда, иногда заговаривалась.
Жила она одна в небольшом домике на окраине села. Вставала с зарею, говорила: «Пока роса на клевере». Держала кур десяток, сажала в огороде капусту, морковь, зелень и несколько ведер картошки. Возделывала свой огородик так, что всякая зелень буйствовала. Липа не только успевала у себя по хозяйству, она никому не отказывала в помощи. Рослая, жилистая, силу и сноровку имела неимоверную. Могла запросто перетаскать мешки картофеля в подвал, нарубить поленницу дров для одиноких стариков. Но плату за свой труд не брала никогда.
Моя деревенька стояла вдали от большой дороги, на берегу речки с красивым названием Бирюзовая, или, как в обиходе называли, Бирюзовка. За деревней простирался луг, а за лугом начинался лес, переходящий в дремучую тайгу. В нашем лесу росло все: грибы, земляника, брусника, голубика, черника, много дикой смородины, и потому никто в огороде не сажал ягодных кустарников. Хватало дикоросов. Липа любила лес. Она знала, когда нужно идти за земляникой, когда за брусникой, где нужно искать маслят, где собирать рыжиков, а где прячутся толстые грузди.
Мы, ребятишки, очень любили ходить с ней в лес и всегда знали, что с пустым лукошком не вернемся. Липа детей любила особенно нежно. Никогда не называла Мишкой, Танькой, Валькой, а всегда Мишуткой, Танюшей, Валечкой. Родители без всяких колебаний и сомнений доверяли детей Липе, когда та собиралась в лес. Не было случая, чтобы она кого-то потеряла или заблудилась, хотя и взрослые плутали, и даже были события драматические: как-то двух женщин нашли только на третьи сутки.
– Знаете, детки, лес живой, – говорила она нам. – Он не любит, когда здесь сорят, ломают деревья, кусты, обрывают кору, кидают шишками в белок, в дятлов, в лесу нельзя даже ругаться. Здесь все имеет свои законы и правила, которые нельзя нарушать.
Когда мы, уставшие, садились на полянке в тени какого-нибудь развесистого дерева поесть хлебушка и попить водички, Липа обязательно заставляла нас слушать лес. Я до сих пор помню гулкий шелест верхушек сосен, стрекот кузнечиков в траве и птичьи голоса. Она тихим голосом рассказывала нам что-нибудь интересное, связанное с лесом, а вокруг звенела, пела, дышала земная жизнь. Не раз я, уже взрослая, пыталась в лесу вернуть тот восторг и счастливое состояние, но не получалось.
Из всей деревенской ребятни я больше всех тянулась к Липе. Любила сидеть на крылечке, прижавшись к ней, и смотреть на облака. Сейчас понимаю, что питалась ее безмерно доброй энергетикой. И мне было хорошо с ней, радостно.
– Ласточка моя, – говорила она, – видишь на небе облачко, похожее на кудрявого ягненочка, а вон то – на котенка, а под ними щебечущие ласточки. Это Природа-матушка предлагает нам поднять голову от земных забот и полюбоваться красотой мира. Когда слушаешь пение птиц, очищаешься душой. И ты про них не забывай.
– А если из тучи льется дождь, – хитро улыбалась я, – ты все равно смотришь на небо? Мокро ведь кругом.
– Я люблю сидеть у открытого окна, – тихо отвечала Липа, – и слушать шум дождя. Если внимательно прислушаться к нему, то можно разобрать отдельные слова. Будто кто-то жалуется, кто-то плачет, а кто-то радуется… Звучат голоса, то резкие, то мягкие и глубокие.
– Чьи?! – пугалась я.
– Не знаю… Наверно, облака из дальних странствий доносят чьи-то разговоры. Тучки ведь гуляют везде, куда ветер подует, и со страстью собирают прозрачные капельки, чтобы пролиться дождем. А земля наша матушка принимает с благодарностью небесный дар. Без дождя ей шибко плохо. Земелюшка наша живая, дышащая, должна быть влажной, чтобы все цвело вокруг. А после дождя тянет в окна цветочным ароматом. Ох, вкусный воздух, хоть горстями пей.
Деревенские такие разговоры не вели никогда. Даже слова-то красивые не произносили, все в заботах и хлопотах. Чудно́ им было слушать Липу.
Мама любила рассказывать про один случай. Однажды я заболела, подскочила температура, стала бредить. Отец в другом селе у своих родителей готовил на зиму сено. Моя мама, тогда еще молоденькая, неопытная, сильно перепугалась. Она позвала Липу и попросила посидеть, пока сбегает к фельдшеру. В то время телефонной связи не было. Каждая деревня жила своей обособленной жизнью. Фельдшера тети Сары не оказалось на месте, по вызову ушла в соседнюю деревеньку, расположенную в трех километрах от нас. Мама, долго не думая, побежала за ней в надежде, что встретит ее в дороге. А на улице вечерело, надвигались сумерки. Когда уставшая мама добралась до места, фельдшер уже обратно ушла домой. Как они разминулись, мама понять не могла. Кто-то из них, видимо, где-то свернул с дороги, чтобы укоротить ее. А темнота уже плотно накрыла землю. Маме было жутковато, но страх за больную дочь придавал ей силы.
А в это время Липа своей большой шершавой рукой все гладила меня и шептала ласковые слова, пока я не пришла в себя и не попросила попить. Она напоила меня брусничным морсом, укутала в одеяло, подняла, как пушинку, и, выйдя во двор, села на крыльцо, бережно прижав к себе. Я почувствовала себя так покойно и хорошо, что постепенно температура спала, голова прояснилась.
– Ласточка моя, посмотри на небо, видишь, проклюнулись первые звездочки, – шептала мне на ухо Липа, – птички уже не поют, они спать укладываются в гнездышках. Сейчас уснешь и ты, моя маленькая, и приснится тебе вещий сон, очень светлый, похожий на явь. Побежишь босиком по утренней росе, а вокруг будут летать хороводом бабочки. Исчезнет страх со дна глаз, ты улыбнешься, потянешься к солнышку, и хворь выйдет из тебя легким облачком. Ночь матка – выспишься, все гладко…
Когда мамочка моя наконец-то добралась до дому вместе с тетей Сарой, я спала на руках Липы здоровым, крепким сном.
У нас были только начальные классы, школу пришлось оканчивать в районном центре. Когда на выходные приезжала домой, первым делом мчалась к Липе. Она радовалась, ставила самовар, и мы долго пили чай с земляничным вареньем. Я рассказывала ей школьные новости, а она – деревенские события. Когда я уезжала в большой город, Липа пришла провожать меня. Перекрестила на дорогу.
– Может, и свидимся когда, даст Бог, – сказала печально она.
С тех пор утекло много воды. Я превратилась в городскую даму. У меня растут свои детки. Давно не была в деревне. Мои родители безоговорочно переехали в город, когда я поступила в институт. Из родни никого не осталось там, кто-то тоже перебрался в город к детям, кого-то уже нет в живых. С возрастом все чаще стала вспоминать Липу, ее удивительные рассказы, мудрые слова. Надо бы съездить, повидаться с нею, но все какие-то дела бесконечные…
Недавно совершенно случайно встретилась с односельчанкой. Мы очень обрадовались друг другу, забежали в кафе, взяли по чашечке кофе.
– Говорят, почти вымерла наша деревенька? – спросила я.
– Районная администрация посчитала ее неперспективной. Остались одни старики да Липа-дурочка. Одна она помогала всем, они молились на Липку-то.
– Как она там?! – воскликнула я. – Жива, здорова?
– Умерла в прошлом году. Представляешь, принесла соседке воды из колодца, пришла домой, чаю попила и прилегла отдохнуть. И уснула навечно. Легко ушла…
Я теперь часто думаю: может, мы, называющие дураками тех, кто мыслит и живет иначе, сами и есть душевнобольные? Все-то про всех знаем, судим, осуждаем, обсуждаем, интригуем. Когда нам выгодно, улыбаемся, лебезим, а сами держим кукиш в кармане. За каждый шаг требуем платы, раздражаемся по всякому поводу и без повода, ругаемся, обижаемся, впадаем в уныние, распаляя себя до горючей слезы. Порой мы просто тонем в отрицательных эмоциях, связанных с алчностью, завистью, гордыней, чувством превосходства по отношению к другому человеку. А душа Липы как раз была абсолютно совершенна, умытая дождями, просушенная ветрами и расцвеченная радугой. Она жила тихо, задумчиво, не имея за душой ни капельки черной мысли, никого в своей жизни не обидела, злого слова не сказала. Ее душа жила в гармонии с Миром, напитывалась ею…
Сегодня был прекрасный закат, и мы любим эту землю. Когда же в нас появится «смелость мудрости и отвага зрелости»? Пора бы!..
У времени в плену
– Здорово, Яшка! Над чем пыхтишь, чего творишь-рожаешь?
– Пока сам не пойму…
– Отдаленно напоминает робота, – оглядывая странный предмет, сообщил Егор.
– Догадался. Значит, получится, – удовлетворенно промолвил Яков.
– Ты чего, действительно робота надумал сварганить? В человеческий рост?
– Ну да…
– А на кой?
– Чтобы мы сами в роботов не превратились.
– Загадками баешь… как всегда. Откуда такую кучу железного хлама набрал?
– Собрал, но недостаточно. Еще надо приглядеть… Где чего увидишь, тащи.
– Заметано. У меня за сараем валяются железяки, можа, приладишь куда.
– Отлично. На днях загляну.
– Понимаю, что мужик должен оставаться парнишкой в душе, сколько бы лет ему ни было, но ты чего-то совсем в мальчонку превратился со своим роботом, – хохотнул Егор. – Безработица тебе явно не грозит, как я погляжу.
– Привет, братаны! – вошел во двор сосед.
– А, Содном, здорово-здорово! – поздоровался Яков.
– Салют, Содном! – весело покивал головой Егор.
– Дадите покурить? – спросил тот. – Жена задолбала, чтоб я курево бросил. А не получается, забодай меня копытом! Приходится партизанскими тропами ползать.
– Вовремя зашел, перерыв устроим, – отложил инструмент Яков.
Мужики не спеша расселись на ступеньку крыльца, перекидываясь шутками-прибаутками. И погода располагала к приятной беседе.
– Содном, вот ты мне скажи, почему трясесся над племянниками? Постоянно мотаешься в город, им без конца таскаешь продукты, одежку и все такое. Они у тебя не работают, что ли? – спросил Егор.
– Это же дети моей сестры старшей, Царствие ей Небесное.
– А сколько лет этим детям?
– Старшему уже за тридцать, а младшему скоро тридцать, но они не могут работу по душе найти, компьютерщики-то хорошие, программисты, или как их там называют…
– Вот те раз! – удивился Егор. – Мужикам лет под самую холку, а они сидят на шее дядьки, свесив ножки. Не стыдно им?
– Хорошо устроились, – согласился Яков. – Зачем работу искать, тужиться, когда дядька их накормит и оденет.
– Парни нормальные, не гуляют, не курят, даже пиво не пьют. Какие-то мультики рисуют на компьютере, мечта у них стать анималистами.
– Мозги у оболтусов в тринадцать лет забуксовали! – ругнулся Егор. – На хрена им семью заводить, их кормить надо, а тут всем снабжают, малюй свои мультяшки. Не жизнь, а сказка! Едрит твою в баобаб!
– Переживаю за них, а вдруг голодные? Жалко племянников…
– Понимаешь, друг, в нашем мире много стихийного, – глядя вдаль, промолвил Яков, – неожиданного, необдуманного… И это нормально, такова жизнь. Но мы не можем отвечать за все на свете.
– Абсолютно в корень глядишь, – кивнул Егор.
– Нельзя ежедневно нести ответственность за семью, детей, родственников, коллектив, общество, это неверно. Свою жизнь упустишь!
– Как-то не подумал я про то, – почесал затылок Содном.
– Сообрази, ни один человек не может брать под контроль жизнь другого человека, иначе жизнь обоих превратится в ад.
– Ну, Яшка, ну ты мудрец! – похлопал его по плечу Егор. – Точнее не скажешь! Содном, усекаешь, это очень верный совет. Мы ж не знаем, когда коньки откинем, это может случиться в любой момент. И что тогда? Твои охламоны без твоей картошки тут же сдохнут. У них не будет ни работы, ни семьи, ни детей, ни умения трудиться – ни хрена!
– Да понимаю я все, – сокрушенно покачал головой Содном, – понимаю. Но вся беда в том, что не могу отбросить их в сторону. Сидит во мне что-то такое и постоянно свербит. Как освободиться, не пойму…
– Тебе мешает чувство вины, – догадался Яков. – Ты себя чувствуешь виноватым в том, что сестра ушла в мир иной, а ты еще живешь. Мой совет – сбрось! Никто ни перед кем не виноват, если только сам кого-то не лишил жизни. Ничего случайного не происходит в нашем мире, все заранее спланировано во Вселенной, понимаешь, друг? И нет в этом твоей вины!
– Наверно, ты прав, – вздохнул Содном.
– Конечно, нужно попытаться что-то сделать, – продолжил Яков, – что-то изменить. Если успешно – это хорошо, но если что-то не получилось, не вини себя, сечешь? Значит, так тому и быть.
– Яшка, братан, как ты просто объяснил! – удивился Содном. – Это самое «что-то» отпустило меня, даже дышать легче стало. Теперь я точно знаю, как дальше действовать.
– То-то же, – удовлетворенно кивнул Егор.
– Недаром поговорка гласит: «Если хочешь помочь голодному, дай ему не рыбу, дай удочку». Понимаете, да? – улыбнулся Яков.
– С другой стороны, – примирительно произнес Егор, – ваш народ до седьмого колена родню знает, поддерживают друг друга, не то что мы, Иваны, не помнящие родства.
– Э-э, тут я не согласен, – заявил Содном. – Я даже знаю, откуда эта фраза пошла. Она имеет свою историю и совсем не относится ко всем русским.
– Чего?! – удивился Егор.
– Расскажи, – попросил Яков. – Это интересно.
– Я вообще люблю читать про историю, ну, где реальные случаи описываются. Фантастику не люблю, читать про то, чего не было, неинтересно. Жена где-то купила книгу ученого Леонида Нехурова «Армия Чингисхана». Очень интересно читать. Я думаю, там вся правда описана.
– Понятно, но ты ж не про это хотел рассказать, а про нас, – нетерпеливо прервал его Егор. – К делу приступай!
– А я про то и говорю, – хмыкнул Содном. – Вишь, в чем дело, оказывается, царь Иван Грозный по материнской линии происходил от Мамая. Сам Мамай из древнего монгольского племени, он был прапрадедом Ивана Грозного.
– Что ты говоришь! – удивился Егор.
– Вполне возможно, – согласился Яков. – У него в роду все запутано. И вообще у царей русских столько намешано кровей! Я те дам!
– Вот-вот, – кивнул Содном.
– И чего дальше? – не понял Егор.
– Че ты все перебиваешь? Дай досказать.
– Егору нужно все самому почитать, да только усидчивости не хватит, – усмехнулся Яков. – Он у нас торопыга тот еще.
– И чего тороплюсь? Все бегу по жизни, – вдруг резко поменял тон Егор. – Возраст довольно солидный уже, а я все как пацан.
– Живи медленно, дольше проживешь, – подметил Яков.
– Наша жизнь деревенская и так неспешно ползет, куда уж медленнее? – вздохнул тот. – Порой охота стрелки часов передвинуть.
– Ладно, отвлеклись мы с тобой, давай, Содном, рассказывай дальше, – попросил Яков. – Даже интересно, с чего так глубоко полез?
– Короче, нынче зимой в одном журнале прочитал очень интересную статью. Автор статьи по фамилии Матвеев, а вот имя подзабыл, – призадумался Содном. – А, вспомнил! Павлом вроде зовут. Точно, Павел Матвеев.
– Не суть важно! – опять заявил Егор. – Как ты, Содном, любишь в подробности углубляться.
– Егор, не суетись, – оборвал его Яков. – Давай послухаем неторопно.
– Ладно, ладно, слушайте дальше. Тот также подтверждает происхождение Ивана Грозного и пишет, что он скрывал свою принадлежность к монголам и даже всю свою библиотеку, где летописцы описывали исторические события, преднамеренно уничтожил, и появились заново переписанные летописи, не соответствующие действительности, исковерканные факты, много вранья, много негатива.
– Понятно. При писанине всегда можно переврать в свою сторону, – согласился Егор. – Люди не без греха.
– К чему ведешь, Содном? – спросил Яков.
– С тех времен другие народы стали называть русских Иванами, не помнящими родства. Представляете?
– Ух ты! – изумился Егор. – Вона откуда оно пошло!
– Содном, дашь мне почитать? – попросил Яков.
– Дам, конечно, – удовлетворенно промолвил тот. – Потому и не надо думать, что вы непомнящие.
– Эх, дурни мы, чему поверили? – сконфузился Егор.
– Моя бабушка всегда твердила, что только Иван победил фашистов, – живо отозвался Содном. – И вообще, я, наоборот, считаю, что русские никогда не предают ни близких, ни друзей, ни родину. Есть, конечно, отдельные подонки, а у кого их нет? У каждого народа свои праведники и свои грешники.
– Согласен, – кивнул Егор. – А вот с той поговоркой теперь уже не согласен. Всё!
– Что поделаешь, каждый сам творит свою судьбу, – философски заметил Яков. – Не роботы мы…
Об авторе:
Бурятка, проживает в г. Улан-Удэ. Телевизионный режиссер, член Союза журналистов России, член Гильдии межэтнической журналистики России, действительный член Евразийской Академии Телевидения и Радио, член Интернационального Союза писателей.
В 2001 году ее авторский телефильм «Во глубине Сибири» на конкурсе, объявленном ЮНЕСКО (ООН) в Париже, стал поводом признания этнокультуры старообрядцев (семейских) Бурятии «Шедевром духовного и нематериального наследия человечества».
Лауреат премии Союза журналистов России, лауреат и дипломант многих международных, российских и республиканских конкурсов и телевизионных фестивалей. Заслуженный работник культуры РБ, входит в «Золотой фонд женщин Сибири». Пишет на двух языках: русском и бурятском.
