Отрывки из романа «Сосново»
Рок-концерт
…в тот вечер в ДК был важный концерт… пиплов навалило до крыши… Лёхе пришлось у Илонки грим и макияж клянчить и накладывать на фингал… он делать это не умел, и морда выглядела стрёмно… лабухня ржала… Илонка сперва тоже ржала, а потом помогла с гримом.
…но выпало не в дугу… в первом же отделении грим пополз от пота… Лёха размазал его по роже и щурился подбитым глазом со сцены, как матёрый урка… играл он яростно и в полном обломе… на гипсе проволоку порвал… пришлось на палёную фанеру менять… но даже лучше пошло… струячил и струячил оголтело… бабы-фанатки из первого ряда в отруб улетали… фривольные словечки кричали и завлекательные глазки строили… сисями наглядно трясли, на будущие возможности намекая… а Лёха с кривой ухмылкой подмигивал им, но знал себе цену.
…но потом его понесло… и не вниз, а вверх… полетел над толпой… руки сами что-то с фанерой делали… тело уплыло за ненадобностью… будто он с музыкой один на один… ноты сами собой правильно ложились в строку… и отточенные паузы держались аж до боли в мошонке… с басюком спелся на одном дыхании… слиплись и лыбились друг дружке через сцену… козырились и соляки лепили – кто круче… до диких выкриков и визга… Моветон по кадушкам заколошматил как сасем отпетый… подначивал… паузы и акценты давал… затихал и до верхов выпрыгивал… Лёха по струнам бил – как упряжку рвал с места в карьер… совсем наугад звукачом лупил… а всё рука правильно попадала… такие навороты, такое мясо пошло, что тусовка у сцены металась и ревела… а Лёха к бортику вылетел… на колени грохнулся, голову с открытым ртом запрокинув… и под Хендрикса такой соляк запилил… весло своё царапанное дулом прямо в их пасти тыкал… ревел, как сивуч на случке, себя не помня… грязью плескал, от мелодии уплывая… жмурился и головой крутил из стороны в сторону… подпевать Илонке стал, чего давно уже не делал… музыка летела насквозь, отрывая ноги от земли… рушилась лавиной и бурлила в крови… Илонка, тёртая жухна, сразу же словила, что к чему… рядом на колени брякнулась… а Лёха смотрел только на неё… и играл – только ей!.. только ей!.. а она голову к нему повернула и пела – только ему!.. только ему!.. и пела как никогда… и тут Лёха такого запредельного соляка засифонил… а Илонка за ним до небывалого верха пошла… зал на уши встал… а они ещё туже закрутили… до невозможной верхней дури взлабнулось… где уже никакой дыхалки нет… в бездонный забой полетели… когда ты уже за небесами, за их дымовой трубой – этим долбатым чёрным косма́сом!.. где материи больше нет… где один свет… где в боги дверь!.. звон пошёл во всём теле, ознобом переполняя… и горящая головня улетала прочь, ватным пламенным шлейфом развеваясь… это был его день!
…а после концерта полуодетая Илонка влетела в мужиковскую раздевалку, заслюнявила и закусала его при всех… и он так её защемил, что она аж запищала… потом кодла шнифать в подвал рухнула и фанаток приблудных на колени ставить… отмахнулся от них: закочумал на тудей… он и так на самой вершине стоял… на хер с ними вниз дёргаться.
Про волка
…на работе Глебу неделю отгулов дали к концу года… ни с того ни с сего… не хотели за переработку сверхурочные платить… делать до праздников было нечего… он решил в Сухое мотануть.
…в той дальней брошенной деревеньке у озера зимой не жили… но дядя Вася обещал оставить дрова… дорогу от станции замело, конечно, но рыбаки тропку протоптали… Глеб добрался до избушки затемно… с озёрной стороны аж до окон замело… да и с дороги всю дверь завалило… створка ворот в хлеву, пристроенном к дому, была полуоткрыта… протиснулся внутрь и нашёл там лопату… откопал дверь в избу… скинул рюкзак на топчан и пошёл искать дрова… ползал с фонариком вокруг дома… копался в сугробах… в проволоке подснежной запутался… упал… поленницу так и не нашёл… насобирал в хлеву тощую охапку поленьев и разнояких столярных обрезков… затопил… но огромная русская печь прогрелась плохо… с утра было холодно… при свете дня Глеб наконец-то отыскал засыпанную снегом поленницу за хлевом… наколол дров… натопил от души… сменил стёртый порожный клин… подбил войлоком дверь… законопатил дымящую печь… сел на пол у зева… руки протянул, тепло чуя… это бесконечное материнское тепло… шло насквозь… беспричинным благом наполняя.
…после обеда улёгся на полати почитать Тацита… глядел в окно на багровый закат… воображал германские леса… затемно собрался облегчить дотоле терпеливую прямую кишку.
…очко находилось в холодном хлеву на высоком помосте, напоминающем эшафот… и было выполнено, видимо в целях экономии досок, без каких-либо оберегающих достоинство пользователей ограждений от постороннего глаза… предстояло надеть ватник… и спустить штаны на морозе.
…полез вверх по скрипучим ступеням… кряхтя и ободряя себя негромким стариковским матом… сначала он не услышал шорохи в сеннике… да и когда услышал, не особенно дал волю фантазии… тем более что скребся там кто-то негромко и по-кошачьи.
…но когда, утолив нужду, Глеб спустился по ступеням с помоста и пошёл в сенник… то там впотьмах показались такие глаза… что его холодным по́том на месте прошибло… и уж рука сама собой, неведомо как, потянулась в карман и вытащила складной нож… машинально раскрыл… вниз опустил вдоль бедра… и как во сне… не понимая, что делает… неуклюжим циклопом пошёл на эти глаза… выставив вперёд фонарик и чуть не потеряв их в ярком пятне света.
…волк прыгнул внезапно… руку Глеба резко бросило в сторону… фонарик выпал и самостийно светил себе куда-то в сено… а Глеб резко бил и бил ножом в живой вертящийся тугой мускулистый клубок… осатанело рвущий рукав ватника… волк вверх тянулся… уже чуть ли не лицо лапами доставал… рвал когтями ватник и сапоги… скрипя… скользя… елозя… вдруг резко приподнялся… вытянулся… привстать хотел и дотянуться до горла… задними лапами по земле скрёб-скрёб-скрёб… часто-часто… по малой толике подбираясь выше и выше… а Глеб, отбрасывая от себя руку с закушенным рукавом… бил и бил ножом не переставая… чувствуя, как входит лезвие… и сколько ещё там внутри борения… как двигается там всё.
…потом был один удар… когда волк вдруг заскулил-заскулил тоненько… будто дитё малое… ёжиться и колотиться стал… как от холода… лапами быстренько по земле скрести и шелудить начал… словно отбрасывая от себя что-то… или из ямы выбираясь… носом шмыгнул… чихнул… засипел… воздух с натугом выпустил… лапы подломились… тулово вниз ушло бездонным грузом… исчезая в темени пола… и увлекая Глеба за рукав неведомо откуда взявшимся весом… как вытащенный из воды утопленник.
…чуть на землю не упали вместе… Глеб, дрожью исходя, бил и бил ногой повисшую тушу… чтобы рукав отодрать… а там большой кусок ваты челюстями закушен… мёртвой хваткой… и тогда уж скинуть ватник… от брезгливости какой… да и делать-то больше нечего… и наружу из хлева… где снежный наст и жухлая трава с изморозью в лунном свете… такая трава, какую только собаки и лунатики видят… когда цветов нет… все серое… неяркое… но до последней травиночки отчётливое… в душу идёт напрямую… а нож как прилип к руке… торчит… блестит зубом оголтелым.
…Глеб вышел из хлева… пошёл по насту и хрустящей подмёрзшей траве… два волка, застывшие за дальним кустом, шарахнулись от него… отбежали и остановились… он дёрнулся было от них обратно в хлев… но видя, что они стоят, побрёл вокруг дома к крыльцу в куцем свитерке… не ощущая холода и спотыкаясь о мёрзлые кочки под ногами.
…внутри он пил воду из ведра… стоял с кружкой, задумавшись… выключил свет… сел к небольшому тяжёлому, неуклюже сколоченному дубовому столу у окна… глядя сквозь грязное полузамёрзшее стекло в дальний лес… долго сидел впотьмах… за полночь… лихорадка внутри не давала спать… и все время гудели ноги… напевал себе что-то… повторы в башке плыли… под утро забылся и заснул за столом… положив голову на руки.
…проснулся поздно… волк оказался молодым и довольно тощим… Глеб сначала топором пытался зубы ему разжать… или хоть раскрошить… чтоб вырвать из стиснутых челюстей рукав ватника… смёрзлась пасть… стал бить топором по нижней челюсти… пару раз промазал и залепил по волчьей морде… раскуроченная морда выглядела противно… терпения не хватило… ногой в неё упёрся и рванул… вырвал зажатый в челюстях рукав… оставив клок в волчьих зубах… вилами перекатил застылую тушку в старую клеёнку… завязал верёвкой… на санках отвёз и бросил у леса… уже прошёл больше половины обратного пути, когда передумал… вернулся к трупику… отвёз поглубже в лес… и кинул в кривую глубокую яму под корнями.
…через два дня ночью где-то рядом опять выли волки… и Глеб, отойдя далеко в поле… стоял в снегах на белёсой траве под тёмным небом и смотрел в лес…
Пришла
– …мы сюда переехали, когда мне десять лет было, – говорила Оля, – а до этого в Никеле жили… и, когда переехали, радовались очень такому улучшению… ну так в этом Никеле мы в пригороде жили… там ссыльных было много… и котлован под завод рыли… а мы, детки разных лет, играли там во всякие наши войны… нападали на немецкий штаб… а один день зимой очень холодно было… мы в этом котловане в сарай забрались… и играли в «Молодую гвардию»… когда немцы их всех арестовали и пытали… и нас тоже мальчишки по одной за перегородку уводили… и оттуда дикие крики доносились… и я боялась, когда меня повели… а за перегородкой мальчишки мне тихонько сказали: «ну, теперь ори изо всех сил»… и я заорала громко как могла… а потом мы в войну играли, а девочки – в госпитале сёстрами.
…и вдруг слышим снаружи… сапогами снег мнут… толпятся как бы… часто-часто… и по снегу что-то тащат… а потом – ну прямо рёв… и хрип… бьётся кто-то по стене и ворочается у самой двери… большой зверь!.. а там стены все из кривых досок со щелями… и в щели видно, как снаружи тени большие туда-сюда мотаются… тут вдруг как ударит в стену!.. и мы в дальний угол бросились… кто куда… заховались… но из сарая-то деваться некуда – дверь одна… и они у неё возятся… на просвет между досок кое-что было видно… там огромное такое ползало… мы сперва не поняли даже… думали – медведь!
…а это мужики скрутили одного и ушанкой ему рот заткнули… возятся… все толстые такие… неповоротливые… в полушубках и ватниках… к стене сарая его прижали… доски от натуги скрипят… он мычит… бьётся изо всех сил… жилу напрягает… рвётся… всё на стену сарая нашего налегает… оттолкнуться хочет… но уж крепко взяли в охомот… знаешь, можно так взять, что уже не дёрнешься… в серёдке-то он ещё копошится… как птенец в руке… но уже ему конец.
…рвали материю там какую-то… звук такой, когда ткань дерут… шубы у всех из овчин… а один из этих ножом всё бил и бил… бил и бил… мы видели меж досок эти взмахи, как нож туда-сюда летал… а битый всё ворохался… двое его держали… чтоб не рыпался… висел он у них на руках… бросили его… лежал… они над ним стояли… а мужик с ножом у того ватник расстегнул… и ещё раз дал… постояли над ним и ушли… снег скрипел.
…мы слышим, как тот хрипит и дышит, а выйти боимся… у него клокочет всё в горле… ещё смог привстать и к стенке привалиться… сидит и возится негромко… скребётся тихо-тихо… потом вдоль стены пополз… ползёт-ползёт… и все у него в горле клокочет… плюётся и дальше ползёт… а мы ждём.
…отполз по тропинке немного и застыл… тут мы из сарая опрометью рванули… отбежали порядочно… издали на него смотрели… след за ним полосьями крови… как вилами мараный на снегу… он ещё снег руками загребал, чтоб ползти… на бок повернуться хотел… живой ещё… мы издали смотрели… близко никто не подошёл.
Глеб – Оля
…она ушла на кухню и делала там что-то… потом вернулась из коридора, неся два вымытых стакана и чайник… аккуратно поставила на стол… медленно закрыла дверь за собой… и осталась стоять у входа… у стены… спокойно, просто и как-то по-новому глядя на него… прямо в глаза… не робея.
…застыл Глеб… засмотрелся на неё… отчего-то мурашки по спине пошли… а она, глаз не отрывая… рукой так плавно по стене повела и пальцами легко выключателем щёлкнула… так, что вздрогнул Глеб… погас свет… стало очень-очень темно… окно начало проступать… ночным потусторонним ликом… Глеб впотьмах чуял, как она в глубине там всё ещё стоит и смотрит на него.
…было так тихо, что звон поплыл в голове… слоями наваливая, как туман… тут вдруг исподнизу давешней болью прошло… как старая рана перед дождём… уже отупела от повторяемости… едва слышно вначале… а потом незажившим зевом открылась… как косматой лапой кто тронул… молохом тёмным по сердцу… стало так больно, что он чуть не закричал… словно жизнь эта уже не его!.. всё вокруг – не то… вообще не то!.. и девочка вошла в дверь не та… и то, что она хочет, ему совсем не надо… и вся его жизнь катится не туда!.. устроенная вне и помимо его воли… сотканная из чужих поступков и желаний… а про то, что ему надо, никому и дела нет!
– …я сейчас, я сейчас, – невнятно непослушным ртом промычал Глеб, грохнувшись вниз лицом в измятую нерасстеленную кровать.
…наплевать, что она подумает… плыло и летело в голове… звон от мгновенно пережитого шёл по всему телу… переполняя и затопляя душу… «это тебе взамен… как насмешка… разве она не понимает?.. я же заплачу сейчас… чего она стоит?..» – наобум пятнами в башне неслось… отдалёнными ошмётками… отрывочными мыслями… картинками из стародавних мест… пьяной блажной круговертью недолгих надсадных страстей… нутряной подкожной дрожью… лицо Анны мелькнуло посреди всего… Анны!
«…нет, – подумал он, – нет, я не могу больше об этом… о чём угодно, только не о ней…» лежал скрючившись… зубы сжав… обессиленно ждал, когда же медленным отливом уйдёт боль…
…совсем тихо было… и времени не стало… длилось вместо него нечто размазанное… вниз по реке его несло… невесомого… не ощущая воды… притупилась боль… но взамен все поры забило немой глухотой… рукой простыню щупал осоловело… не чувствуя пальцами шероховатость ткани… нашарить пробуя… крутанулся на постели, озираясь… взглядом по стенам рыскал… здесь она ещё или нет… силуэт отыскивая.
…ночным собачьим пепельным светом шло из окна… как у спящих под веками… и комнатные тени проваливались по углам в вековечные тьмы… и выплывали контурами плавности стеариновой… и она, чуть приоткрыв рот, улыбалась ему из темноты невидимыми глазами… и спокойно зная всё наперёд… как Мона Лиза… блестящей пуговичкой впотьмах на кофточке поигрывала… расстегнула её… от лица его невидимыми глазами не отрываясь… а он застыл и засмотрелся в темень… ему вдруг маленьким от всего от этого стать показалось… и «почему?», и «зачем?» спрашивать безотрывно и безнадёжно… но ни уму, ни сердцу стало не оторваться… как заворожённый на пуговичку ту смотрел… будто вело его куда… как медленный танец исполняется перед ним… не было сил бороться… как во сне… когда рвануться хочешь – и не можешь… а она, власть забирая, ниже ручку опустила и вторую пуговичку расстегнула… потом ещё ниже… и у джинсиков пуговичкой щёлкнула… сняла их как-то незаметно… плавно… освобождаясь… распрямляясь… прошла, легко себя неся… и сбоку возле него села… едва касаясь.
– …я… сдох весь… я не смогу, – глухо и хрипло сказал Глеб… не узнавая свой голос и не поворачивая головы к ней.
– …сможешь, – едва слышно в самое ухо прошептала она… легко, нетленно пальчиками одними по затылку его проведя, – я тебя до утра целовать буду… сможешь.
…он, как в канаву, провалился в кровать… не усёк даже, что она легла возле… все смешалось в мозгах… туман кусками наплыл… тёмными заплатками… почувствовал её рядом… тепло от неё… она лежала и молчала, прильнув к нему.
…двинулось что-то… или ток какой прошёл… где-то возле его груди… тихо из ниоткуда опускалась… замирала… таилась ладонь… не трогала… лишь едва ощутимая чуть шла от неё… осторожно пальчики под футболку просунула… провела по его груди… как клавир пробуя… и вновь нет пальчиков… прячутся во тьме… совсем не играют они с тобой… а неведомо летают сами собой… прихотливо… или запропастились вдали… и больше их не будет… вновь едва тронула… чуть погладила одним пальчиком… другим… остановились пальчики… опустились на грудь… невесомо… словно внутри, под кожей, что-то трогали… отыскивали… насквозь… кожа под ними мурашками пошла… опять легко двинулись… повела ими, едва касаясь… волосиками его играя… он грудью навстречу вдохнул, ибо не мог терпеть… ещё пальчиками двинула… чуть-чуть… и легла вся ладонь… замерла… с грудью сливаясь… а его кожа уже горела под ней… чуть ладонью двинула… поуютней ее укладывая… бестелесно… так, что задрожало всё внутри у Глеба… она почувствовала это… широко и легко ладонью по всей его груди провела… уверенно и свободно… с ясной радостью… препоны руша… как ожогом по коже прошло… иголочками разбежалось во все стороны.
…повернулся к ней… а она придвинулась к нему и обняла бережно… по шее и щеке небесно пальчиками провела… его изнутри как током ударило… захлестнуло всё… волна пошла… и он, сам себе не веря, вдруг обнял её… и губы… губы… он и не ждал даже… они из ниоткуда появились на его губах… и всё… оторваться от них не мог… как нота звонкая из них летела… тон… фон… струна такая невозможная… что не остановить… понеслось всё…
Волга-реченька глубока
Бьёт волнами в берега.
Мил уехал, не простился –
Знать, любовь недорога.
Ой, туманы голубые,
Серебристая волна.
Неужели ко мне милый
Не вернётся никогда?
Цвела вишня всем на диво,
Ветром сдуло белый цвет.
Я б другого полюбила,
Да любови в сердце нет.
Об авторе:
Родился и вырос в России, в Санкт-Петербурге. С 1981 года живёт в США. В Америке Б. Вельберг работал журналистом, переводчиком, редактором, главным редактором, составителем словарей в компании технического перевода. Работал главным редактором журнала «Новый Американец», переводчиком на космическом проекте «НАСА – Мир». Первая книга «Евангелие от Аврелия» была выпущена в Нью-Йорке. В России опубликован роман «Сосново». Начат процесс публикации сборника рассказов «Голоса». Редактируется повесть «По дороге на Мохамбет». Рассматриваются три сценария. Автор завершает поэтический сборник «Спасенная Муму». Член Американской ассоциации переводчиков. Член Интернационального Союза писателей. Отрывки из произведений Б. Вельберга представлены на сайте boris-velberg.ru.
