Посвистунчик
Возглавляя партии и классы,
Лидеры вовек не брали в толк,
Что идея, вброшенная в массы,
Это девка, брошенная в полк.
Игорь Губерман.
Лето 1913 года. Канун Великой войны и последовавшей за ней смуты. Развивающийся и набирающий силу, претендующий на статус города центр уезда двенадцатитысячный Нерчинский Завод с его двумя храмами, банками, многочисленными магазинами и складами, паровой мельницей, мастерскими и горнопромышленными предприятиями, всевозможными конторами, Управлением Горного округа и 4-м Отделом Забайкальского казачьего войска, штабом местного гарнизона, отделением полиции, Судом, Сельской Управой, школой, гимназией, реальным училищем, сиротским приютом на сто мест и прочими заведениями, без которых немыслима общественная жизнь, встречает очередной трудовой день.
Ласковое утреннее солнце льёт на землю прозрачные тёплые лучи. Повсюду копошится трудовой люд. По улицам туда-сюда снуют повозки, тянутся ломовые возы. С гиканьем изредка проносятся одинокие всадники, на которых из-под ворот лают дворняги. Скот ещё до восхода солнца выгнан на луга, и два его тысячеголовых стада с удовольствием поглощают сочную и мягкую траву.
Из ворот местного гарнизона вытягивается воинская колонна. Впереди четыре артиллерийские повозки трёхдюймовых полевых орудий. В каждой повозке по две пары крепких упитанных лошадей. Следом шагает рота солдат. Едва колонна вытянулась на главную улицу, как идущий сбоку фельдфебель командует:
– Запева-а-й!
Идущий где-то в середине строя солдат-запевала вскинул голову и звонким голосом запел:
Пошли девки на работу,
Пошли девки на работу.
И строй тут же дружно и весело подхватил:
Ой, на работу, кума, на работу,
Да на работу, кума, на работу….
Вслед за строем, а также сбоку по пыльной дороге бежали босоногие ребятишки и отстали лишь тогда, когда он с песней и посвистыванием скрылся за околицей в широкой и зелёной долине речки Алтача, сливающейся с текущей со склонов Патринского хребта чистоструйной Серебрянкой.
А на базарной площади, на высоком крыльце магазина купца Кандинского, греясь на солнце, стояли старики да пожилые казаки, обмениваясь новостями. проходящие мимо них покупатели из местных обывателей вежливо здоровались и почтительно раскланивались. Это было своеобразное место сбора и распространения самых свежих слухов и домыслов. Поэтому крыльцо никогда не пустовало, особенно по будням. Народная молва прозвала его Пузогрейкой.
Каждый день, почти в одно и то же время, ближе к полудню к магазину со стороны величественного собора, насвистывая марш «Тоска по родине», подходил седой сухонький старикашка, прозванный Посвистунчиком. Это был отставной горный служитель, живший на «пансионе», щеголяющий в белом отглаженном кителе с начищенными до блеска золотистыми пуговицами, в фуражке с молоточками; с пенсне на носу, напоминающем клюв козодоя, и с неизменной тростью в руке, которой он помахивал, словно дирижер, в такт насвистываемому маршу.
Остановившись у крыльца, он перекидывал трость в левую руку и, предварительно разгладив усы, вскидывал правую под козырёк и, обращаясь к шутливо вытянувшимся во фрунт при его виде мужикам и казакам, восклицал писклявым голосом:
– Здравствуйте, братцы забайкальцы!
– Здравия желаем, ваше сиятельство! – дружно отвечали мужики и казаки.
– Благодарю вас за службу Отечеству и Государю Императору! – продолжал улыбающийся Посвистунчик. При этом пенсне сваливалось с носа и болталось у левого уха, но Посвистунчик не обращал на него внимания, а мужики, улыбаясь, отвечали громоподобным голосом:
– Рады стараться, ваше сиятельство!
Довольный таким приёмом, старикашка подходил к каждому участнику и пожимал своей ладошкой протянутую ему крепкую жилистую руку труженика.
По причине преклонного возраста он уже немного тряс головой и был слегка не в своём уме. Все об этом знали и подыгрывали ему с полным удовольствием. Атмосфера была весёлая и вполне соответствующая характеру простодушного и весёлого забайкальского жителя.
А через год грянула война, и после молебна у Собора уходили маршем до станции Борзя казачьи части генерала Крымова, чтобы погрузиться в эшелоны и двигаться на Турецкий фронт. Среди провожатых горожан выделялась фигура Посвистунчика в белом кителе, держащего руку под козырёк и кричащего казакам:
– Братцы! Не посрамите православного Отечества и нашего Государя Императора!
Время летело быстро. Война с иноземцами переросла в войну между соотечественниками за власть и собственность. Некогда воевавшие плечом к плечу против немцев, австрияк и турок казаки, вернувшись в Забайкалье, оказались в противоположных лагерях, безжалостно истребляя друг друга. Белые наряду с расстрелами применяли «домашнее средство» – порку, а красные предпочитали сразу расстреливать. В Нер-Заводе одна власть сменяла другую, объявляя, что именно она воюет за интересы простого народа и за величие России. Переход власти сопровождался порками и расстрелами населения, и грабежом под видом изъятия собственности на нужды армии и государства. Белые за изъятых лошадей, фураж и скот платили серебром, а красные в таких случаях ограничивались расписками, ссылаясь на отсутствие у них золотого запаса. Партизаны же, как красные, так и белые, а то и просто бандиты без идейных принципов, не только не платили серебром, но даже не утруждали себя выдачей расписок.
Наконец в ноябре 1920 года власть в Нерчинском Заводе окончательно перешла к красным, и судьба его жителей была вверена людям «с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками», для которых началась титаническая работа по сортировке и разделению людей на «своих» и «чужих» на всей перешедшей к ним территории и на очищении её от «классово-чуждых элементов».
Колокола на храмах замолкли в предчувствии неизбежной беды, а люди перестали быть откровенными в беседах, опасаясь впасть в немилость к новым властям. Одни из них, такие как мелкие собственники, будучи людьми не только трудолюбивыми и бережливыми, но и хитрыми, не хвалили и не ругали ни белых, ни красных. Они держались такой линии поведения: поживём, посмотрим, увидим и узнаем, что к чему, какова ещё будет жизнь при этих красных? Другие, по широте своей русской души не скрывали от соседей симпатий к прежней довоенной сытой, размеренной и спокойной жизни. Кое-кому из тех и других это обошлось слишком дорого, и если не в 1920–23 годах, то в 1929 или в 1937 году.
А теперь, уважаемый читатель, позвольте совершить экскурс в 1917 год и обратиться к записям Л. Троцкого относительно общения с В. Лениным в ночь Октябрьского переворота, когда они беседовали о способах удержания власти. Это прольёт свет на причины невиданной жестокости, проявляемой чекистами при борьбе с «врагами Революции».
В ту ночь В. Ленин заявил, что в охране Совнаркома нельзя полагаться на солдат и матросов. Солдаты – это сплошь крестьяне с психологией собственника, а революционные матросы – это плохо знакомые с грамотой полупьяные весёлые чудовища. Поэтому надобно срочно собрать охрану из латышей или китайцев.
– Но они же не понимают по-русски, – возразил Троцкий.
– И это правильно, Лев Давидович, чем меньше будут понимать, тем лучше. Диктатура пролетариата слишком серьёзная вещь, чтобы её можно было доверить самому пролетариату. Тем более – русскому пролетариату.
Немного позднее, при создании ВЧК как орудия подавления недовольных масс, при сознательном уничтожении ведущего слоя нации с тем, чтобы заменить его низами общества, управляемыми большевиками, Ленин и Троцкий сделали ставку на инородцев: поляков, прибалтов и евреев; именно тех, кого якобы угнетала царская Россия. Те же, большинство из которых было воспитано в холопстве, получив власть, расценили это как доверие к себе со стороны победителей, а также как возможность отомстить прежней элите, да и всем слоям русского населения за своё унижение. Поэтому и использовали её для уничтожения представителей русской православной цивилизации под предлогом борьбы с врагами революции с таким наслаждением и изобретательностью, каковым могли позавидовать профессиональные палачи периода средневековой инквизиции.
По мнению Троцкого, сотрудник ЧК должен был отвечать следующим обязательным требованиям:
1. Из пролетарских низов;
2. Коммунист или левый эсер;
3. Обязательно представитель ранее угнетённой нации.
Руководителей ВЧК, выросших в католической среде, Дзержинского и Петерса, а также иудеев Лациса и Урицкого объединяла ненависть к православной России. Железный Феликс с детства люто ненавидел «москалей», мечтая найти шапку-невидимку, чтобы их безнаказанно убивать. Поэтому он и обрушил свой удар в первую очередь на стержень русской культуры – дворянскую интеллигенцию и духовенство, чтобы лишить души русский народ и привести его к духовному вырождению. По словам Лациса, он сам попросился на работу в ВЧК. А по воспоминаниям В. Менжинского: «Дзержинский никогда не был расслабленно-человечен».
Именно он организовал и обеспечил уничтожение всей дореволюционной интеллигенции. Спастись повезло лишь тем, кто эмигрировал из страны.
Расстрельные команды ЧК формировались из мадьяр, китайцев, эстонцев, латышей, финнов, бывших военнопленных немцев и австрийцев и разного рода «отморозков», в том числе и русских, не отличающихся нравственными устоями и способных за паёк выполнять эту грязную работу.
Уважаемый читатель! Позвольте вернуться в Нерчинский Завод описываемой поры.
Присланный из Управления Госполитохраны ДВР (Дальневосточной Республики) в помощь местному Ревкому чекист, бывший латышский стрелок Пейкнис, сносно владеющий русским языком, работавший до призыва в царскую армию учётчиком на рижской живодёрне, аскет и садист с бесцветными глазами на каменном лице, устроил на совещании в Ревкоме разнос за излишний либерализм в борьбе с «контрой». Имеющийся на руках мандат за подписью Представителя ВЧК по Сибири Павлуновского вселял в него чувство решительности и вместе с тем полной безнаказанности за жестокость порученных ему мер по борьбе с врагами Революции.
– Почему до сих пор не расстреляны арестованные пособники семёновцев? – вопрошал он, обращаясь к местным чекистам и к начальнику милиции, вперяя в них свой пронизывающий взгляд, не сулящий ничего приятного.
– Разбираемся. Ведём расследование, – робко отвечали те, отводя взоры от сверлящих глаз нового начальника.
– Какое ещё, к чертям, расследование! Вы что тут, совсем не в курсе требований текущего момента? Товарищ Ленин требует расстреливать врагов, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты. Вы мне тут ещё про буржуазное гнилое судопроизводство поговорите! Вот вам секретная инструкция от 17 мая 1918 года «Об уничтожении лучших и талантливейших представителей старой России», утверждённая товарищем Дзержинским. Прослушайте, распишитесь, что ознакомлены, и выполняйте. За разглашение – расстрел!
При этом он обвёл тяжелым взором всех присутствующих и продолжил:
– Итак, слушайте текст: «…Наша месть не должна знать ни жалости, ни пощады к врагам Революции. Вековечный наш враг – рабская Россия, униженная, оплёванная, опозоренная самим же русским племенем.
Мы должны усилить среди тёмной массы рабочих и крестьян вражду и ненависть, побуждать их к классовой борьбе, к истреблению культурных православных ценностей, заставить их слепо идти за нашими вождями. Мы заставим Россию плакать слезами горя, нищеты и национального унижения. Мы должны уничтожить всех лучших и талантливейших из них, чтобы лишить рабскую Россию её просвещённых руководителей. Этим мы устраним возможность восстания против нашей власти…» (Архив ФСК в С-Петербурге. Дело «Каморры народной расправы». Том 3, л.136).
Теперь слушайте указание товарища Лациса: «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Поэтому не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый словом и делом действовал против Советской власти. Первый вопрос – к какому классу он принадлежит, какого образования и профессии. Эти вопросы должны определить его судьбу. В этом смысл Красного террора».
А теперь поясняю, что все бывшие образованные интеллигенты из дворян, мещан, офицеры, купцы, священнослужители, зажиточные казаки, кулаки, а заодно и спекулянты и прочие сочувствующие старой власти элементы должны быть уничтожены. Иначе они снова распространят свою идейную заразу в народе, и он сметёт нашу власть. И тогда жертвы Революции будут напрасны.
– А как же быть с врачами и учителями? – спросил председатель Ревкома. – Ведь без них нам ну никак не обойтись.
– Проверить на лояльность и при необходимости расстрелять. Революция выучит новых специалистов из пролетарских низов. В России талантов не перечесть. А тех, кто сейчас находится под арестом, ночью расстрелять. В том числе и всяких мелких уголовников. И никаких формальностей! По законам Революции и военного времени! Обвинение стандартное: одним – саботаж и контрреволюционная деятельность, а другим – хранение оружия и подготовка восстания с целью свержения Советской власти. Расстрел оформим решением Тройки. Во избежание паники и беспорядкоф каждого приводить отдельно и ликвидировать в специальном, глухом и изолированном помещении. Список должен быть составлен и утверждён на ликвидацию через два часа. Зафтра арестовать ещё десять контрикоф и в первую же ночь расстрелять. В Госполитхране республики ждут результат. Промедление расценивается как контрреволюционный саботаж со всеми выводами. Вопросы есть?
– Вопрос есть, товарищ Пейкнис, – обратился к нему начальник милиции. – Сейчас зима уже проморозила землю на метр и более. Ямы придётся готовить долго. К ночи не успеем. Может, трупы увезти в лес и там сжечь?
– Старые заброшенные шахты поблизости есть?
– Есть Петровская шахта между Михайловкой и Горным Зерентуем. Заброшена полвека назад. И глубина около семидесяти метров. Вокруг – ограждение от скота. Мы ею однажды пользовались.
– Вот и сбрасывайте туда трупы до самой весны. А потом подорвите, чтобы и следов не осталось, да и вонь от разложения трупов по окрестностям не будет разноситься. Ещё вопросы есть?
Вопросов не последовало. Все присутствующие хоть и имели военный опыт и убивали своих врагов на полях сражений, но в этот раз были подавлены присутствием человека, от которого веяло дыханием Смерти. Перед ними сидел сам Люцифер в человеческом облике, взгляд которого вызывал холодок в груди и между лопаток.
– Ну, если вопрософф нет, токта за рапоту, тофарищи. – От удовольствия Пейкнис перешел на прибалтийский акцент и закрыл совещание.
К полуночи все узники, кроме нескольких уголовников, без суда и права на обжалование были расстреляны. Перед расстрелом их раздевали догола. Одежда и бельё конфисковывались на нужды Революции. За ночь автомашина сделала два рейса к Петровской шахте. Погрузкой и выгрузкой трупов занимались арестанты из уголовников. Когда они сбрасывали последний труп, то китайцы из конвойной команды открыли по ним огонь и столкнули в ствол шахты.
Пейкнис после рапорта об исполнении остался доволен и потребовал ускорить ликвидацию остальных классово чуждых элементов.
Уже к вечеру, как того и требовал высокопоставленный эмиссар, было арестовано ещё десять представителей ненавистного старого режима и среди них, просто так, для счёта, почти выживший из ума Посвистунчик, в отношении которого в решении Тройки указали, что он призывал жителей города восстановить монархию в стране, насвистывая царские марши. Всех их свезли в один из уцелевших казематов Зерентуйской тюрьмы, где они, обращаясь друг к другу по поводу ареста, выражали недоумение, считая это ошибкой, и робко надеялись, что власти разберутся и их в конце концов выпустят.
Верный традиции никогда не унывать, старик Посвистунчик, желая сохранить бодрость духа в себе и в отчаявшихся от горя узниках, сидя на соломенном тюфяке, насвистывал мелодии военных маршей. Слушая его, каждый из узников мысленно уносился в своё прошлое. Один видел себя на торжественном вечере по случаю окончания гимназии и получении аттестата зрелости в кругу таких же счастливых выпускников, полных радужных надежд на будущее. Другой вспоминал как он в парадной форме, стоя в строю на плацу, вслед за своим командиром повторяет слова присяги на верность Отечеству и Государю Императору, а затем торжественным маршем проходит по площади, и восторженные дамы бросают к его ногам цветы. Но вот зазвучал другой марш – и он уже видит себя идущим в атаку впереди своего взвода под звуки духового оркестра во время наступления в Галиции, когда он был ранен австрийской пулей и заслужил награду в виде почётного серебряного оружия. Сидящий рядом пожилой казак видит себя в далёком довоенном году, когда он, увешанный связками баранок, с тремя отроками ходит по рядам развесёлой ярмарки и один из них настойчиво твердит: «Тятя! Купи гармошку, а? Тятя, ну купи гармошку!» А он, подержав в руке целковый с царским профилем, так виновато отвечает: «Вот справим нашему Карьке седло, тажно и гармошку купим».
Но тут мелодия Посвистунчика обрывается – и каждый узник из мира волшебных грёз возвращается в жестокую реальность, а старика начинает бить сухой надрывный кашель. Извиваясь на тюфяке, он выплёвывает сгусток крови и затихает. Накануне на допросе ему пересчитали рёбра и принудили подписать признание.
По установленным в ЧК порядкам, обречённых на заседание Тройки не вызывали, решение выносили заочно и объявляли о нём непосредственно перед расстрелом. Следствие перед этим вели скоротечно, добиваясь признания с помощью пыток. Если арестованный не считал себя виновным и не признавался во враждебной деятельности против Советской власти, то было достаточно того, что он принадлежал к так называемому классово чуждому сословию, и уже это определяло его трагическую судьбу.
Ночью при двадцатиградусном морозе эту партию обречённых привезли к шахте, огласили решение Тройки, разули и раздели до подштанников, скрутили проволокой руки за спиной, осветили фарами ствол и каждого поодиночке подводили к провалу, стреляли из пистолета в затылок, и если жертва от выстрела откидывалась назад, то её толкали в спину. Через несколько секунд к поверхности доносилось эхо от приглушенного удара тела. Мотор машины не глушили, и рядом с кузовом стоял китаец с горящим факелом в руке, освещая лица жертв и их палачей.
Старика подвели последним, когда он стынущими от мороза губами насвистывал марш Печёрского полка.
Остановившись у отверстия, из которого тянуло гнилой сыростью, Посвистунчик повернулся и обратился к своим палачам с просьбой:
– Господа, товарищи! Развяжите мне руки и позвольте помолиться за упокой души невинно убиенных рабов Божьих.
– На том свете помолишься! – рявкнул на него здоровенный детина с низким и узким лбом кретина, ранее воевавший в отряде Степана Толстокулакова и отличавшийся особой жестокостью, за что и был рекомендован в расстрельную команду. С этими словами он всадил штык в живот старику и резко толкнул его в отверстие ствола шахты. Старик, словно выброшенная на берег рыба, глотнул воздух и с криком: «А-а-а-а» исчез в мрачном провале. Эхо от крика, вырвавшись из глубины, ещё несколько секунд висело над местом казни и улетело к мерцающим в холодном забайкальском небе звёздам.
Начальник конвоя достал из кабины бутыль конфискованного самогона, бывший владелец которого уже покоился на дне шахты. Палачи, вложив маузеры в деревянные кобуры, стали обмывать им свои окровавленные руки, следуя указаниям всесильного шефа ВЧК, что «чекист должен быть с чистыми руками». Некоторые из новичков подставляли ладони лодочкой и пили из них вонючую жидкость, стараясь унять напавшую на них после крика старика нервную дрожь. Китайцы стояли кучкой в стороне и возбуждённо лопотали что-то по-своему. Разобрать можно было только одно слово: «капитана». Обычно они этим словом называли высокое начальство, проявляя к нему своё почтение и уважение. В данном случае они, по-видимому, приняли старика за отставного царского офицера или генерала и были поражены его мужеством перед казнью.
Два бывших толстокулаковца принесли из кузова по охапке соломы и раструсили её на окровавленном снегу. Затем облили керосином и подожгли с целью сокрытия следов разыгравшейся здесь трагедии. Снег от жара осел и растаял, обнажив жухлую траву и куски горной породы.
– В машину, товарищи! – крикнул начальник конвоя и, убедившись, что все сели, а горящий факел бросили в шахту под возгласы: «Пусть контрики погреются», уселся рядом с водителем и с облегчением выдохнул: – Поехали!
Взошедшее в зимнем стужеве солнце осветило притихший, мрачный, застывший в тревожном ожидании городок с его психологически подавленными обитателями.
Более чем в полусотне семей со страхом и едва теплящейся надеждой переживали за судьбу своих близких. Они ещё не знали, что те, за кого они так тревожатся, уже никогда не появятся перед ними. В том числе и чудаковатый Посвистунчик, нежданно-негаданно помешавший своим посвистыванием продвижению мировой революции, а следовательно, и «всеобщему счастью», которое она должна была принести населению Советской России. Но всеобщее счастье так и не наступило. Даже через девяносто пролетевших лет, когда окончательно разорённый и добитый перестройкой Нерчинский Завод пришел к завершающей стадии экономического упадка, морального опустошения и культурной деградации.
«Русский народ – это дрова в топке Мировой Революции». Леон Троцкий. 1918 г.
«ВЧК – лучшее, что создала партия». Ф. Дзержинский.
От автора:
Посвистунчик – лицо реальное. О нём мне рассказал старейший житель Нерчинского Завода Дорофеев Макар Михайлович в 1971 году, когда я был избран народным районным судьёй.
Говорят, что портреты и маленькие бюсты Железного Феликса до сих пор присутствуют в высоких кабинетах силовых ведомств России. Злые языки утверждают, что такой портрет есть и в кабинете президента В. В. Путина. Не знаю, насколько это соответствует действительности, но пока в обществе будет сохраняться мнение, что Дзержинский являлся благородным рыцарем революции, в наших головах постоянно будет каша и мы никогда не избавимся от предрассудков и не выйдем на путь развития цивилизованного общества. Нашу страну в таком случае постоянно будет трясти.
Тени миллионов невинных жертв революции взывают к человеческому благоразумию.
Воронеж. 22 декабря 2014 г. День чекиста.
Справка: в Нер-Заводском уезде в 1917 г. в 129 сёлах жило 128000 человек. В 1927 г. – 82 села и 44834 чел.
В 2010 – 25 сёл и 14000 чел.
Вымирание и исход населения продолжаются.
Об авторе:
Гончаров Геннадий, родился 10 июля 1933 года в селе Красногорское, Алтайского края в семье журналиста. Детство прошло в Забайкалье. В 1950 г. окончил Усть-Карскую семилетнюю школу и после курсов работал киномехаником в г. Нерчинске. В 1952 – 56 годы служил на Тихоокеанском флоте. Окончил вечернюю среднюю школу рабочей молодёжи. В 1962 г. закончил Хабаровскую специальную среднюю школу МВД РСФСР в звании лейтенанта и с дипломом юриста-криминалиста. Работал следователем транспортной милиции на Заб. ж. д.
Заочно окончил юрфак Иркутского госуниверситета в 1969 г. и возглавил юридическую консультацию в Нерчинске.
В 1971 г. избирается народным судьёй Нерчинско-Заводского района, а в 1976 г. – нарсудьёй Александрово-Заводского района, Читинской обл. С 1980 г. в отставке.
Проживает в Воронеже. Член Воронежского Союза писателей им. М. Ю. Лермонтова. Кандидат Интернационального Союза писателей.
