Последняя молитва
Хасан в бреду сквозь туман смотрит на сельскую мечеть, выглядывающую за густой порослью могучих ясеней, лип в золотистых серёжках. На крыше мечети воробьи завели свою любимую игру: трели, чириканье, писк, весёлое щебетание, шелест крыльев. Хасан в колодке на шее, широко распахнув руки ладонями вверх, полураскрыв глаза, лежит в густой зелёной траве, пахнущей мокрой землёй, дурманящими ароматами. Он с благоговением вслушивался в окружающие звуки, шорохи. Жужжание шмелей, диких ос, пчёл, собирающих нектар с луговых трав и разноцветий, приятно нежило его слух, клонило ко сну. Он не заметил, как задремал.
Перед его глазами стала Шах-Зада, вся блистающая, улыбающаяся. Его поразили её глаза! Глаза – зеркало души! Такие они были яркие, живые, манящие! Какая энергия отражалась внутри этих глаз. Словно они не глаза, а две звезды, сверкающие на бледном лике ярким синим пламенем.
– Шах-Зада, покажи мне твоё лицо. Дай мне любоваться его красотой! Позволь услышать мелодию твоего голоса, – зашептал Хасан в умилении.
Хасану понравилось, как она отозвалась, как соблазнительно повернулась к нему лицом. Алые губы растянулись в улыбке, глаза стали ярче дневного солнечного неба. В них засияла любовь.
С верховий гор сорвался ветер, налетел на шапку холма. Ветер крыльями золотой птицы вскидывает её волосы, треплет на ней лёгкое шёлковое платье небесно-голубого цвета. Он обхватывает её, облепляя платье вокруг сильного, как ствол белой берёзы, тела и между ног… Под одеждой вырисовывается весь её контур – мощное тело сорокалетней женщины с выпуклыми чашеобразными грудями с возвышениями сосцов, от которых материя платья на груди лучами расходится по сторонам. Взгляд его глаз плавно переходит на плоский, как медный поднос, живот зрелой женщины, крутые бедра, заманивающие линии тела, подчёркивающие красивые контуры, формы, силу стройных ног. Он был поражён тем, что еле заметные контурные линии, которые начинаются в одной точке, огибая низ живота, расходятся между ягодиц и, соединившись в одну чувствительную линию, плавно переходят в линию торса на пояснице.
Шах-Зада подошла вплотную, с восхищением всматриваясь в лицо Хасана. Невыразимо прекрасно её смуглое от загара, яркое, как луна, лицо. Тяжёлые густые волосы с головы множественными ручейками стекают на её плечи, пронзённые лучами солнца. Они струйками медных огней плавятся на спине.
– Как ты прекрасна, моя Шах-Зада! Богиня каких небес, какой земли породила тебя? – с восторгом вопрошает Хасан.
Шах-Зада, смущаясь его слов, застенчиво прячет глаза под тенью густых пушистых ресниц. А Хасан не может не видеть, что под её длинными ресницами и в углах губ закралась страстная манящая улыбка, значение которой понимает только она и он.
– Да, да, Шах-Зада! Ты прекрасна. Солнце из своих золотистых лучей и огня соткало тебя самой прекраснейшей из женщин! Губы твои рдеют как бутоны раскрытых роз, за ними белеет ряд жемчужных зубов. Брови твои натянуты дугами. Ты манишь, притягиваешь мои вожделеющие взоры к себе как магнит. Мои губы жаждут страстным поцелуем ставить печать на твоих губах, – он мягко поцеловал её влажные губы. – О боже, какая сладость мёда! На своих губах чувствую пламень твоих губ, на своих зубах – скользкость твоих зубов, на языке – томительную влажность твоего языка.
Она, притупив глаза, застенчиво отворачивается. Она сгорает от нетерпения, сияет от счастья. Бирюзовые её глаза светятся и меркнут, туманясь в блаженной улыбке. Хасан вгляделся в глаза Шах-Зады так, что она не выдержала этого пламенного взгляда и засмущалась:
– О, не гляди, Хасан, на меня так жгуче. И не говори таких сладострастных речей! Этот твой взгляд, жаждущий, ищущий, для взора горянки непривычен. Твои слова меня смущают, от чего немеет мой язык. В таком состоянии я цепенею. Ноги прирастают к земле, язык прилипает к нёбу. Под натиском такого взгляда я не могу выговорить ни одного внятного слова, – рдея, молвит любимая. – Милый, моё сердце не выдерживает жажду, пламень твоего сердца. Оно перестаёт меня слушаться! Сладость речей твоих, мой милый, меня волнуют, сводит с ума! Я никогда из уст горца, даже в кинофильмах, на сцене театра, не слышала таких волнующих речей. Не видела равного тебе мужчину. На свете никогда у мужчины не видела таких живых и манящих глаз. Прости меня, мой суженый, мой философ, мой устаз, но мне пора… Если кто увидит нас вместе, то не оберёшься беды, не спастись нам от сплетен вездесущих завистниц.
Шах-Зада ушла. Её шаги, отдаляясь, угасали, как звуки бубна в долине реки Рубас. Они исчезали на берегу реки, слизываемые её волнами, замирали, беззвучно таяли на лесной тропинке, тянущейся вдоль реки. Шах-Зада, уходя, растворялась в дымке красно-сизого тумана. Она угасала, как звезда на небосклоне, как вечерний луч в сумрачном лесу…
***
Хасан любил фруктовый сад. Сколько забот и внимания уделял он небольшому палисаднику, стоящему между мечетью и лесом! В былые времена заброшенный клочок земли, заросший крапивой, бузиной, ростками дикой алычи, кишащий грызунами, ползучими тварями, превратил в райский уголок. Он посадил, вырастил десятки яблоневых, грушевых, сливовых деревьев, черешню, виноград. Вырастил десятки кустов белой, розовой, чёрной бархатной, жёлтой розы. Под деревьями посеял семена клевера, который весной цвёл и благоухал.
Когда в дальнем углу сада разобрал фундамент какого-то старинного строения, оттуда ударил ключ чистейшей холодной воды. Там же он установил родник с небольшим прудом, куда запустил рыбу.
Весной сад наполнялся заливистым пением птиц. Словно в этот райский уголок собираются все птицы из близлежащего леса. Он был наполнен многоцветной палитрой красок, симфонией музыки, ароматом цветов, излучающих, звучащих, источающих весной.
Хасан лёг ничком на зелёную травку, сливаясь с землёй, ощущая себя частицей природы, затерянной в уголке земли, припрятанной от бога и цивилизации. Кипение, трепет окружающей жизни, таинственные краски, шорохи сада приводили его в восторг. Это место убаюкивало, усыпляло Хасана. Он не отделял себя от цветущих деревьев, благоухающих роз. Ощущал, что с этими деревьями и цветами он сливается душой и телом, уносится во всепоглощающий поток живой материи. Ему казалось, что струящаяся в его жилах кровь – не кровь, а нектар живой природы, получающий от этих деревьев, цветов. И кровь, устремляясь по его жилам, возвращается не обратно в его сердце, а, переливаясь в жилы деревьев, трав, цветов, в струи реки, завывания горных вершин, находящихся под ледяными шапками, уносится в их корни. Его кровь через эти корни перегоняется всё дальше и дальше, в сердце Матери-Земли. И там, набирая силу и мощь, неведомыми каплями, родниками возвращается в его жилы. Оттуда она вливается в жилы могучих гор, равнин, ущелий, холмов.
Так лежал Хасан, запрокинув лицо к небу, наслаждаясь природой, мысленно ныряя в перину облаков. Ему казалось, что он является частью этой необъятной планеты. Жизненная энергия в виде дождя, небесных потоков, рек, зарождающаяся в недрах Вселенной, передаётся ему. А через него подаётся растительным организмам на земле. Он вместе с окружающей средой является первоосновой всего живого на земле. Благодаря их стараниям зачинают, растут лесные массивы, высятся горы, речные долины, безбрежные моря, низвергаются с вершин каскады рек…
Хмель сегодняшнего дня вскружила ему голову. Шатаясь, он встал и пошёл в сторону мечети. В это время по узкой тропе, проложенной вдоль огородов за мечетью, прошлась Шах-Зада. Она вполголоса вдохновенно распевала душераздирающую песню. Хасан прислушался. Эти волнующие ноты, мягкие, протяжные, нежные, кристально чистые переливы перинами растекались по синеватому дневному воздуху, шелестели, словно круги на водной глади реки, оставляемые выпрыгивающими из неё рыбами. Под конец эти звуки, как и шелест кругов на воде, по воздуху проносились тонкими, неуловимыми колебаниями, похожими на замирающие ноты струн гитары. Если хорошенько прислушаться, даже после того как исчезали круги на воде, создавалось впечатление, что догорающая нота всё ещё звучит мелкой дрожью ряби воды. В той песне слышалось биение сердца Шах-Зады, пульс, стоны её сгорающего от любви сердца. Песня опьянила Хасана, как тончайшие запахи, благоухания, распространяющиеся от здорового тела, пышных волос Шах-Зады. Шаги Шах-Зады удалялись всё дальше и дальше, её голос становился всё глуше и нежнее. Она всё ещё продолжала петь, томно покачивая бёдрами. Она истомно тянула мелодию – нежную, трепетную, душераздирающую…
Хасан слушал голос любимой, как зачарованный. Ей в такт подпевали подружки. Он присел на косяке дверей мечети, пытаясь не упускать ни одной ноты песни. Песня, как дыхание неба, шелесты, вдохи и выдохи шаловливого ветра, врывалась в мечеть сквозь полуоткрытые створки окон, двери. Она, нежная, трепетная, сводящая его с ума, пробуждала дремавшие в его душе бесчисленные природные краски, интонации, видения. Ему казалось, что он где-то уже слышал эту песню, близкую и далёкую, ясную и неясную. Вспомнил: он её часто слышал тогда, когда находился ещё в утробе матери, в колыбели, в бесконечной и трудной дороге, собираясь с матерью на дальние сенокосы в урочище Чухра. Мама эту песню тихо и нежно распевала весной, когда от зимней спячки пробуждалась природа, когда, привязав его к спине, пропалывала колосистую рожь от сорняков. Он её слушал на пастбище, когда до них доходила очередь пасти сельский скот, засыпая на спине матери. Слышал тогда, когда уставшая мать, сидя с ним на веранде после тяжёлых домашних забот, на веретене пряла пряжу. Эта песня, после того как повзрослел, часто звучала в его сердце бессонным ночами его долгой и тяжёлой жизни.
Шах-Зада удалялась по тропинке, вдоль берега реки, между валунами. Песня душераздирающе звучала, оседая в сердце Хасана нарастающим комом. Вот смолкли последние аккорды. Но их дрожащий звон всё продолжает звучать, отзываясь, не угасая в глубинах души. Кругом плавно замирала природа, её волнение, её дыхание. Лишь река журчит в объятиях лучей солнца, плещет свои волны о круглые речные камни и валуны, оставляя на их краях тонкие, незаметные следы белой и искрящейся пены в такт уходящей в вечность пения любимой.
***
Хасан зажёг камин в мечети. С полки взял потрёпанный молитвенник и в молитве преклонил колени. Он чувствовал, что с некоторых пор между ним и Небесами, которые всё время внимали его мольбам, образовалась невидимая пропасть. И виной всему тому явилась та самая греховная песня, услышанная накануне. В гневе на самого себя он склонился ещё ниже, пытаясь забыться в молитве:
– О Аллах, прости меня, грешного. Прими мои молитвы. Не покидай меня. Обрати на меня свои взоры, помоги мне, ибо томят меня суетные мысли и бесконечные страхи…
Но тщетно. Небеса не вняли его мольбам. Сладостные, нежные звуки песни, протяжные и властные, ускользающие от него, всё ещё звучали в сердце, ввергая его в пучину водоворота нот, смятения.
Он встал с колен, на шаркающих ногах подошёл к врезанному в стену мечети шкафу. Воткнул ключ в замочную скважину, два раза со скрежетом покрутил и распахнул двери. В лежащих столбиками священных Книгах долго чего-то искал и наконец нашёл Библию. Ветхий Завет. Открыл её и начал читать горящими глазами «Песнь песней Соломона»: «… О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста!.. Сотовый мёд каплет из уст твоих, невеста; мёд и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!
Запертый сад – сестра моя, невеста, заключённый колодезь, запечатанный источник:
Рассадники твои – сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, каперы с нардами,
Нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными деревами и алой со всякими лучшими ароматами… Садовый источник – колодезь живых вод и потоки с Ливана…»
Его охватил трепет:
– О Аллах! Прости и защити меня. Как я грешен перед тобой!
Захлопнул священную книгу, запер в шкафу и выскользнул из мечети. Шаркающим шагом прошёлся по тёмному коридору и отправился в палисадник. И в том райском уголке его сердце не нашло утешения. Не удержался, окольными путями направился за селение, на излюбленную им горку.
С горки он смотрел, как майская луна серебристыми лучами заливает уснувшие в дымчатом тумане поля. Там в горячих думах, молитвах пробыл он до утренней зари…
***
Прошло несколько дней, пережитых Хасаном в лихорадочных сновидениях, в жестоких сомнениях и тоске. Его душа в молитвах, в любимом райском палисаднике не обретала покоя. Его жаждущая душа в созвучиях окружающей природы искала ту ноту трепетной песни Шах-Зады, ту томящую струю, которая, вырываясь из её груди, ублажала его плоть, горячила его кровь.
– За что такое наказание, Великий Аллах, за что?! – с трепетом вопрошал он, сидя в мечети на корточках.
Иногда, сидя на зелёной траве в своём палисаднике, Хасан мысленно возвращался в прошлую жизнь. Он вспоминал всё, что с ним было связано ещё с той поры, когда босиком носился по полям, по долине реки Рубас. Он той синеглазой девчушке, которая от него ни на шаг не отставала, на склонах гор, в полях, засеянных зерном, собирал горные розы, цветы мака, луговые цветы. Дарил. Она губами благодарно припадала к его руке. Не забыл каждый час, каждую минуту, каждую секунду, проведённую с Шах-Задой! Помнит её живые с детства глаза, зрачки глаз, которые начинали сиять при виде редких цветов, сорванных им со склонов гор, приносимых из-под Джуфдага.
Затем её выдали замуж за другого мужчину, а он уехал учиться в богословский университет в Бухару. Юные годы предстали перед ним, словно вихри ветра, несущиеся с гор в долину реки. Ему казалось, что и тогда, в годы далёкой юности, и недавно, при встрече с Шах-Задой на реке, он испытывал один и тот же невероятный трепет. У него накануне так же пылало сердце, такие же мурашки бегали по спине, так же пьяно кружилась голова…
Вспомнил умирающего отца. Отец давно, после полученной предательской пули в спину, тяжело болел. Хасан ночами напролёт засиживался с ним, своими смешными рассказами, приключениями отвлекая от горестных дум.
И вот однажды ночью у изголовья отца у него случилось видение. Хасан закричал и, кажется, упал в обморок. Об этом случае он быстро забыл. Потом отец долго скитался по больницам: сначала в районном центре, а потом в городах Дербент, Махачкала.
Всё, что во время видения уловил его возбуждённый ум, до мельчайших подробностей помнит поныне, словно это видение не покидало его.
Чувствуя, что ему скоро наступит конец, отец выписался из больницы, вернулся в селение. На рассвете того судного дня он еле слышным голосом вызвал сына из соседней комнаты. Пылающим взглядом глянул в самую его душу, своей холодеющей рукой стиснул его руку. Отец лицо сына уже не узнавал – чувствовал его по голосу. Он затухающими глазами уставился на сына, пытаясь что-то говорить. Говорить он уже не мог. Хасан увидел блеск дрожащих бусинок в уголках глаз отца. О, эти глаза! Они в последние мгновения жизни пытались сохранить в себе образ сына и с ним уйти на вечный покой… Глаза с этими бусинками на ресницах остались открытыми и после того, когда на отца надевали саван. Тогда у Хасана не хватило мужества смахнуть этих бусинок с его ресниц и закрыть глаза. В его памяти эта картина запечатлелась навсегда.
Потеряв отца, Хасан потерял и самого себя, опустела душа, окаменело сердце. Он отвернулся от людей, закрылся. Через неделю после смерти отца Хасан опять во сне увидел что-то такое, от чего волосы стали дыбом. Ему стало казаться, что он отца видит повсюду. Вот он стоит и смотрит на него влюблёнными, но строгими глазами А вот они вместе косят сено. Вот отец, уткнувшись в книгу, за рабочим столом просиживает ночь напролёт. Вот отец озабоченно ходит по кабинету, упорно что-то обдумывает. С засиявшими глазами быстрым шагом подходит к столу и мелким разборчивым почерком записывает в рабочий блокнот свои думы. Ему что-то не понравилось. Он опять, перелистав мелко исписанные шершавые листы, что-то вычеркнул, что-то добавил. А в это время Хасан боковым зрением замечает, как кто-то, вооружённый ружьём, с плоской крыши соседнего дома выцеливает отца. Хасан отцу кричит со своей постели, показывая пальцем на окно. А тот не слышит его голоса.
***
Другой раз Хасан увидел страшный сон, который перевернул его душу. Нет, это был не сон, а какое-то странное галлюцинаторное состояние тела и души. Он вроде бы спит, одновременно видит, что не спит… Неожиданно он оказался на кладбище. К нему из всех могил тянулись костлявые руки стариков, старух, детей… Все они звали его к себе. Хасан в ужасе от одной могильной плиты шарахался к другой, живых людей зовя себе на помощь. Среди тянущихся к нему костлявых рук он не увидел рук покойного деда, бабушки, отца, матери, сына, жены… Он находился на грани умственного помрачения, помешательства. Когда понял, что от живых людей ему не дождаться помощи, с мольбой обратился к покоящимся на кладбище родным. Вдруг один за другим из своих могил в белых саванах стали выходить дед, бабушка, отец, мать, жена Айханум, сын… Они вокруг Хасана замкнули круг и, читая зикр, закружились. Над их белыми черепами образовался крутящийся столб ветра, который, расширяясь, поднимался выше и выше. Громадные ореховые, грушевые деревья закачались макушками, зашуршали листвой, завертелись в хороводе. Всё кладбище с надмогильными плитами закружилось в бешеном ритме. Огромный столб смерча завертелся над кладбищем, несясь между деревьями, срывая листья, сухие ветки, вырывая из корней, разламывая пополам, отбрасывая за пределы кладбища отжившие свой век старые деревья. Столб смерча налетел на Хасана, поднял высоко над кладбищем, унёс… Утром он проснулся у себя в постели. Рядом с ним на полу лежали посох и чётки его прадеда, ясновидца Исина.
***
После того кошмарного сна ночью, как только Хасан закроет глаза, к нему из могил тянулись костлявые руки. Он в ужасе вскакивал с постели, выбегал во двор, на улицу, орал на всё село.
Осиротевший Хасан от этих непонятных видений словно потерял разум. Дядя водил его в город, к врачам. Но его видения не прекращались. Водил в мечеть к мулле Шахбану, к народным целителям. Они тоже не помогли.
Однажды ночью, шатаясь от слабости и бессонницы, в бессознательном состоянии он выскользнул на улицу. Ноги его понесли в темноту, в сторону пропасти под селом. Он стоял на краю глубокого обрыва, собираясь прыгнуть в бездну. В последнее мгновение чья-то крепкая рука взметнулась из темноты и подхватила его. Бережливые руки крепко обхватили его за плечи и отвели домой. Когда Хасан пришёл в себя, то увидел, что перед ним сидит какой-то странный старец в огромной зелёной чалме и с Кораном в руках. Сказал, что из Бухары. Это он остановил его на краю пропасти. Он был весь в зелёной одежде, даже сапоги с изогнутыми клювами вверх были зелёного цвета. Голова, покрытая чалмой, была обрита наголо. Он говорил на арабском языке, в свою речь иногда вставлял слова на языке фарси. Хасан понял, что он хочет его куда-то отвезти. Ему было всё равно, куда, лишь бы его увели подальше от места гибели отца.
Вскоре он со странником оказался в Бухаре.
Учёный-арабист привёл его в одну из мечетей на окраине Бухары. Сказал, что он научит Хасана жизни, в равновесии удерживать душевное состояние, из самых сложных жизненных ситуаций выходить без ущерба. Восточный мудрец стал учить его медитации, восточной медицине, астрономии, богословской философии, восточной литературе, музыке. Но странные видения во сне не переставали посещать Хасана, сея в душе страх, тревогу, разрушая его.
Суровое воспитание в богословском университете, горечь потери отца, от которой он так и не смог оправиться, мрачный колорит учебного заведения, премудрые и требовательные алимы, муллы, муталлимы, старинная мечеть, где он медитировал, наложили суровую печать на его психологию. Он трансформировался, стал молчаливым, задумчивым, требовательным к себе, другим. Но мало кому доверял, вёл одиночный образ жизни…
В один из дней Хасан сказал учёному-арабисту:
– Я перестал бояться, тревожиться. Мой ум и сердце здесь больше ничего нового, утешительного не черпают. Я больше не приду к тебе учиться.
Учёный не обиделся. Просто изрёк удивительную мысль, которая запала в его сердце:
– Если перестал бояться, значит, твоя душа вышла на новую тропу учения. Следуй по ней, никуда не сворачивая…
Хасан после окончания богословского университета, полученных занятий в старинной мечети, бесконечных медитаций и скитаний по городам, священным местам Средней Азии постепенно стал понимать, что Восток перевернул его душу. Он стал совершенно другим человеком: начитанным не по годам, умным, спокойным, рассудительным.
Хасан после окончания богословского университета вновь стал путешествовать. Он скитался по Средней Азии, Ближнему Востоку, Тибету, Индии. Свои знания несколько лет подряд пополнял в буддийских, индийских, тибетских храмах.
Какое-то время успешно занимался коммерцией. Но всё это было не его. Всё это печалило его, нагоняло тоску. Его тянуло в родные края, родная стихия и ещё что-то близкое, забытое, томящее душу будоражили, манили его сердце.
Вспомнил – Шах-Зада. Вспомнил её слёзы, то, какими глазами провожала его, когда покидал родное село с восточным мудрецом. Хасан вернулся на родину. Но к его возвращению она вышла замуж.
За последние десять лет впервые понял, что с её замужеством он потерял и себя. Женился, в большей степени мстя ей, себе, на больной, немощной девушке Айханум. Стал имамом мечети в своём селении…
***
Хасан своё утешение нашёл в мечети. Молился сутками, молился исступлённо, самозабвенно. Из мечети он почти никуда не выходил. Он ничего не ел, держался на одной воде. Такое жестокое отношение к себе истощало его жизненные силы, способности мозга, подавлялась воля, слабел дух. Больная фантазия порождала в его мозгу новые картины фанатизма и галлюцинаторных видений. Он над собой часто терял контроль, сбивался с толку от необычайных видений, возникающих в его больном воображении. Когда плоть и кровь бунтовали, он в конвульсиях корчился на полу. Он слёзно просил Аллаха, чтобы его поскорей забрал к себе…
Единственными друзьями Хасана, кому полностью он доверял, стали теперь деревья в его райском палисаднике, кусты роз, безмолвные рыбёшки в пруду. Одно время он пришёл к умозаключению, что Аллах слился в его воображении с благодатной природой. Сам тоже стал частицей Её благодати.
***
Наступило время вечернего намаза. Небо над горами было золотистым, с полосками лиловых облаков. Выше оно принимало светло-бирюзовый оттенок изумительной прозрачности. Хасан сидел в своём палисаднике, под яблоневым деревом, наслаждаясь вечерней прохладой, глядя на резвящиеся под самым небосклоном облака. С водоворотов Рубаса доносилось ласковое журчание водных струй. С полей и лугов неслись вязкие запахи колосящейся пшеницы, скошенной травы, марева.
Издалека внезапно порыв ветра принёс обрывки женских голосов и заразительный смех. Они звучали не громче шелеста колосьев в пшеничном поле. Но и среди этих пёстрых женских голосов Хасан различил родной голос Шах-Зады. Вся кровь с лица отхлынула к сердцу. С умилением в глазах схватился за грудь.
На тропинке, проложенной вдоль Рубаса, показались фигуры трёх сельских красавиц. Подружки были одеты в тонкие летние блузки и юбки до колен. Волосы были распущены, они играли на ветру.
Шах-Зада шла посредине. На ней было очень красивое модное платье с короткими рукавами бирюзового цвета. В пряди её волос были вплетены золотые нити, бирюзовые бусы в горошину. Её грудь, спина и руки, обнажённые до плеч, смотрелись величественно. Бирюзовое шёлковое платье с золотистым шёлковым шарфом, небрежно наброшенным на покатые плечи, колыхались в ритме движения её тела. Проходя мимо Хасана, женщины поздоровались:
– Добрый вечер, дядя Хасан, как поживаете?
Он заглянул на Шах-Заду глазами, жаждущими живой плоти:
– Добрый вечер, мои родные! Спасибо, живу, как хлеб жую…
Хасан крепился, чтобы не смотреть им вслед. А сердце, не повинуясь ему, погналось за любимой женщиной. Он испугался, если она не остановится, не обернётся назад, его сердце спотыкнётся, расколется на части. Она не обернулась. Сердце упало в пятки. Какая-то горечь стала жечь ему сердце, мутить рассудок. Много лет он умерщвлял свою плоть, усмирял кровь. Теперь они восстали, грозные, беспощадные, отстаивая свои права.
На бедного имама жалко было смотреть. Он лежал, распростёршись на зелёной траве. И душевные муки терзали его. Озноб тонкой змеёй проползал по спине. В груди запылал пожар. Больно было смотреть в его неподвижные глаза, горящие, словно раскалённые уголья. Одинокий, ни от кого не слыша тёплого слова, лежал он в высокой траве, стонал и медленно угасал.
Ему снились кошмары. Перед его взором возникали зелёные леса, высокие горы его детства. Видел отца в своей безмолвной агонии перед смертью. На него глядели вопрошающие глаза сына, вздрогнули губы, выдавливающие в предсмертной агонии слова:
– Отец, умираю… Прости…
Видел плутоватые глаза и манящие жесты Милы, пожухлое лицо жены-калеки, бесстрастные лица священнослужителей, старых и колючих мулл, завистливых муталлимов. И, наконец, перед его взором стал лучезарный лик Шах-Зады, окаймлённый сиянием неба, сопровождающий мягким дыханием, страстной музыкой Вселенной.
Ему грезилось, что он идёт один, идёт по необъятной иссохшей серой пустыне. Солнце жжёт ему голову, жажда – горло. А он идёт, всё идёт в ужасающем безмолвии моря огня. Он идёт упрямо, исступлённо, словно голодный, покинутый роднёй дервиш. И перед ним тянулась всё та же пустыня, тот же безграничный, подёрнутый пурпурной дымкой горизонт. Он не видит уже ничего, кроме этого ровного, неугасающего света. Пытается вскрикнуть. Но голос его глохнет на губах, замирает в раскалённом воздухе, разделяющем небесный купол на разноцветные квадраты.
Хасан очнулся, немощной рукой стал шарить по земле, искать кувшин с водой. Нашёл, но он был пуст.
Ветер издалека до его ушей доносил пение любимой женщины. Песня наполняла его сердце глубокой печалью. Песня любимой всё приближалась и приближалась. Она несла ему на своих крыльях своё томящее сердце. Собрав последние силы, Хасан закричал:
– Ша…х-Зада-ааа… Прости-ии… Умираю-юю…
Он в изнеможении повалился на землю. Тело его забилось в конвульсиях. Оно стало цепенеть, как застывает живая струя воды на морозе. Биение сердца прервалось и снова возобновилось. Его ноги свело судорогой. Он приоткрыл глаза, осмотрелся, словно прощаясь с жизнью. В глазах всё ещё теплилась жизнь. Он чувствовал, как предсмертный холод поднимается по его ногам, подступает к паху. Тело стало тяжелеть, язык перестал слушаться. Сердце то беспорядочно скакало, то останавливалось, словно прислушиваясь к смерти, наступающей на его горло. Предсмертный холодок поднимался выше и выше… Ноги, руки костенели. Они с хрустом вытянулись. Он застыл, теряя контроль над отмирающим телом. Он всё ещё неосознанно опирался на энергию ещё не угасшего мозга и умолкающего в груди сердца…
Об авторе:
Гаджимурад Рамазанович Гасанов родился 1 июня 1956 г. в с. Караг Табасаранского района Республики Дагестан. Окончил филологический факультет Дагестанского государственного университета. С 1980 по 1995 г. работал корреспондентом, заведующим отделом, заместителем главного редактора, редактором районной газеты. С 1995 по 2017 г. работал главным редактором ГБУ РД «Редакция республиканской газеты «Зори Табасарана». Является автором сборников рассказов и повестей на табасаранском языке: «Зайнаб» (1992 г.); «След рыси» (1996 г.); «Петля судьбы» (2008 г.), изданных Дагестанским книжным издательством.
В 2016 г. в издательстве «Написано пером» (Санкт-Петербург) вышел сборник рассказов и повестей «Зайнаб». В 2017 г. в издательстве «Современники и Классики» (Москва) вышел двухтомник «Млечный путь Зайнаб. Зарра». В том же году в «СуперИздательстве» (Санкт-Петербург) вышел 3-й том сборника рассказов и повестей «Млечный путь Зайнаб. Шах-Зада». В книжной серии «Современники и классики. Московская литературная премия» (2019 г., выпуск 3) опубликованы рассказы: «Музыка заката дня» и «Ярость. Противостояние».
Произведения писателя переведены на болгарский, английский языки. Он печатается в журналах «Российский колокол», «Современникъ», «Золотые пески Болгарии», энциклопедии «Писатели русского мира. XXI век». Автору в Ялте на конкурсе «Ялос-2017» за книгу «Зайнаб» присуждено 3-е место в номинации «Прозаическое произведение» с присвоением звания «Лучший писатель года».
За книги «Млечный путь Зайнаб. Зарра» (том 1–2), «Млечный путь Зайнаб. Шах-Зада» (том 3) Интернациональным Союзом писателей награждён медалью-премией А. С. Пушкина. Интернациональным Союзом писателей в 2017 г. номинирован на получение премии В. Набокова и ещё пяти престижных международных премий в области литературы.
В 2019 г. Интернациональным Союзом писателей в серии «Лондонская премия представляет писателя» выпущены романы «Тайна Дюрка» и «Жажда Дюрка».
Интернациональным Союзом писателей за выдающиеся заслуги в области литературы. Г. Р. Гасанов был выдвинут на получение Московской литературной премии по итогам 2017 г.
Является заслуженным работником культуры Республики Дагестан, членом Союза журналистов РФ, членом Интернационального Союза писателей, драматургов, журналистов. Награждён почётными грамотами, дипломами РД и РФ, Союза журналистов РФ.
