Схватка

Анатолий ЛИВРИ | Современная проза

Анатолий Ливри, доктор наук, эллинист, поэт, философ, бывший славист Сорбонны, ныне преподаватель университета Ниццы – Sophia Antipolis, автор четырнадцати книг, опубликованных в России и Франции. Его философские работы получили признание немецкой «Ассоциации Фридрих Ницше» и неоднократно публиковались Гумбольдским Университетом, a также берлинским издателем Ницше «Walter de Gruyter Verlag». Открытия Анатолия Ливри – эллиниста признаны «Ассоциацией Эллинистов Франции Guillaume Budé», и с 2003 года издаются её альманахом под редакцией нынешнего декана факультета эллинистики Сорбонны, профессора Алена Бийо (Alain Billault). В России Анатолий Ливри получил две международные премии : «Серебряная Литера» и «Эврика!» за монографию «Набоков ницшеанец» («Алетейя», Петербург, 2005), опубликованную по-французски в 2010 парижским издательством «Hermann», а сейчас готовящуюся к публикации в Германии на немецком языке. Одновременно в Петербурге издано продолжение «Набокова ницшеанца» – переписанная автором на русский язык собственная докторская диссертация по компаративистике – «Физиология Сверхчеловека» – защищённая Анатолием Ливри в Университете Ниццы-Sophia Antipolis в 2011 году c профессором Патриком Кийе.

Во время своего преподавания в университете Лазурного Берега Анатолий Ливри написал русский роман, Апостат http://za-za.net/dve-retsenzii-na-novy-j-roman-anatoliya-livri-apostat/ , о котором профессор Ренэ Герра заявил : «Ливри: эллинист, германист, философ, публикуемый ницшеведами Гумбольдского Университета с 2006-го года, автор сложнейшего романа Апостат, выпущенного российским издателем Фридриха Ницше «Культурная революция», – произведения, где Ливри воспроизводит элементы метрики Гомера и Каллимаха.» (Ренэ Герра, « Спасти Набокова, докторская диссертация Анатолия Ливри» в Вестнике Университета Российской Академии Образования, ВАК, 2014 — 1, Москва, с. 53 – 55. http://anatoly-livry.e-monsite.com/medias/files/mandelstam-livry026.pdf

А экс-Ректор Литинститута Сергей Есин так пишет об Анатолии Ливри — поэте — в «Литературной газете», еженедельнике, который Др. Анатолий Ливри представляет, как спецкор, в Берне : «Понимаю ли я и могу ли расшифровать всё, о чём пишет Ливри, этот отчаянный и, может быть, последний солдат святой филологии в Европе?
Да нет, не хватает ни эрудиции, ни точных знаний, но интуиция прекрасного на страже. Где мои университетские двадцать лет: сидеть бы со словарями, справочниками и географическими картами и разматывать эти кроссворды и ребусы… Какое изумительное волнение испытываешь, когда из слов вынимаешь замысел! Так опадает пересохшая глина с ещё горячей отливки. Спадает, а дальше – ликующая бронза! » Cepгей Есин, Литературная Газета, (номер 33) от 26-го августа 2015, стр. 4, http://reading-hall.ru/lit_gazeta/33(6521)2015.pdf

Роман Анатолия Ливри ГЛАЗА получил в 2010 году литературную премию имени Марка Алданова, присуждаемую нью-йоркским «Новым Журналом». Написанный в 1999 – двадцатисемилетним Анатолием Ливри! – пророческий роман ГЛАЗА не мог появиться на свет в течение более чем десятилетия из-за клеветнической кампании, развязанной против Анатолия Ливри Сорбонной, а также сейчас умершим сыном Владимира Набокова, Дмитрием – факты, сейчас преподаваемые самим Анатолием Ливри в МГУ и на своём семинаре Университета Ниццы, в то время как в Париже проходит судебное разбирательство между Сорбонной и Алдановским Лауреатом Анатолием Ливри. Ведь только после того, как Ливри стал самым молодым Алдановским Лауреатом, его литературное творчество получило полное признание, как читателей, так и университетских специалистов. Однако, клеветническая кампания прямых университетских конкурентов против Анатолия Ливри не прекратилась. В последнем Вестнике Университета Российской Академии Образования (ВАК) французский профессор славист Ренэ Герра свидетельствует :

«Анатолий Ливри начал своё преподавание русской литературы в Сорбонне, в три года завершив докторскую диссертацию с той самой вышеупомянутой Норой Букс, «профессором» того же университета, совершившей в молодости одну выгодную сделку, однако совершенно неизвестной как учёный. Ни для кого не секрет позорные причины, с наукой не имеющие ничего общего, из-за которых Анатолий Ливри не смог защитить свою докторскую в Сорбонне, — подлинную ответственность, моральную и административную, за это несут те же живые и умершие гуру французской славистики: Мишель Окутюрье, Жорж Нива, Жан Бонамур, Жан-Клод Ланн, Никита Струве, Леонид Геллер, Жан Брейар, Жак Катто. Таким образом, Aнатолий Ливри был вынужден защитить свою докторскую по сравнительной литературе с Патриком Кийе (Patrick Quillier), ибо давление на профессоров славистики привело к абсолютной невозможности собрать диссертационный совет по данной специальности. А нынешняя травля доктора наук Анатолия Ливри, выражающая уже пятью отказами ему в праве искать место французского доцента — не более, чем та же самая, начавшая в 2002 году, месть ничтожеств. » Проф. Ренэ Герра, «Бездарности французского университета против Анатолия Ливри», Вестник Университета Российской Академии Образования, Высшая Aттестационная Kомиссия (ВАК), Москва, 2015 — 4, стр. 26. http://urao.edu/images/vestnik/Vestnik_2015_04.pdf

СХВАТКА

Негр дико замычал: « Мууууууу-ааа! ». Его глаза бешеного яка осатанели, торс откинулся назад, в тот же миг он сиганул ко мне, подпрыгнул по-козлиному, тяжко, словно копытом, хватил меня голенью по бедру и легко, будто и не весил он шесть пудов, отлетел к чёрной границе татами. Он знал куда бьёт — прямо в исполинский, сросшийся с костью синяк. И я догадался, что негру разболтали, где скрыта моя старая рана, и осклабился, как в те времена, когда за нечаянно оброненное слово или за барскую позу — руки в боки — сэнсэй вызывал на бой до нокаута, — а затем, когда отлежишься да вдоволь нахаркаешься кровавым суслом — до другого нокаута, а после (японские боги тоже троицу любят!), до третьего, — покуда не заноют рёбра, да оба бедра не одеревенеют, а ты уже не прикрываешься и даже не пытаешься увернуться; только кто-то сторонний, внутри тебя, помимо тебя, в то же время державно сливаясь с тобой (вот оно, ускорение эволюции!), весело отсчитывает удары да похохатывает, изумляясь: « Сколько ж ты ещё выстоишь, хлипкий поэтишка! ». Вот и сейчас, повинуясь привитому рефлексу, я лишь издевательски усмехнулся трибунам, показавши заместо зубов зелёную, забуревшую от запёкшейся крови пластинку, и мотнул головой.

Чудовищная волна боли вздыбилась к сердцу, цапнула стальными клыками аорту и отхлынула назад к ляжке. Я затряс ногой, делая вид, что пытаюсь восстановить кровообращение; сотни раз отработанным движением развернулся всем телом и ударом правой пятки в солнечное сплетение отправил негра прямо в объятия толстенного сенегальца-арбитра с двумя красными флажками в руках.

Чернокожие трибуны встрепенулись, гулко зароптали, принялись смачно материться, — и блаженство переполнило меня — им-то ведь было невдомёк, как я обожал быть один против всех! А моя схватка началась тотчас по приезде на чемпионат : длинноухий бюрократ от карате смерил меня ненавидящим гнойным взглядом — словно хлестнул по щеке — и пробурчал:

— « Опять опоздал! Не уважаешь ты судей! Иди-ка домой… или вот, запишу я тебя в сверхтяжёлую категорию ». На такое редко кто решается: другой вес, другая злоба, другая мощь. Здесь всегда непросто проскочить через круговой рубеж, что описывает убойная голень киукушинкаева бойца, выдать за секунду три моих коронных удара и покинуть круг, устояв на ногах. Я же кивнул в знак согласия, и мышиный костюм, потешно дёрнув плечиком с замысловатым узором перхоти, старательно вывел латинскими буквами мою мудрёную фамилию: Персиянинов. А судей я и впрямь … не уважал.

Негр поднялся во весь рост, посмотрел на меня с высоты своих двух метров и сжал кулаки. « Япон! », — прохрипел белокурый арбитр в голубом галстуке, усыпанном золотыми миниатюрными каратистами, издали напоминавшими лилии, и словно в древнем приветствии, вскинул правую руку. Persianinov — 1; Phil Oxer — 3, — вспыхнул экран. Я поклонился, тоже показал, что готов, тоже выпрямился и поднял на негра глаза. В его взгляде сейчас читалось: « Смерть ». Такое нередко на татами, и не раз санитары-социалисты, по-профессорски тряся сизыми щеками, уносили отсюда бойцов — кого в реанимацию, кого в морг.

Мне известно, куда обычно метят, ежели хотят убить, — а негр, точно бык, уже вперил в моё горло свои белки, наливавшиеся кровью да свирепой радостью, которая всегда предвещает доброе убийство. Я улыбнулся в ответ, наивно и весело, — я был действительно счастлив — всё становилось просто: жизнь и смерть, а вовсе не груды адских тонкостей, тлеющих в прищуренных буркулах народовластных душегубов моего континента. К тому же эту смерть я любил, ведь мы с ней частенько встречались. А ещё я знал, что сегодня я не умру.

— « Атчуме!», — взвизгнул арбитр, будто чихнул. Его пиджак расправил крылья, а сам он разбух, как тропическая жаба, и взмахнул руками. Негр сорвался с места, прыгнул ко мне — я отпрянул вмиг и, точно бражник влекомый лампадой, завертелся вокруг него. Трижды он изловчился достать меня голенью в ту заветную болевую точку на бедре. Вся нога сразу онемела — в тот же момент его правый кулак ввинтился мне в зубы и отскочил — словно гадюка, сделавшая своё чёрное дело. А целил-то он в горло, в самый кадык, выставив под перчаткой костяшку среднего пальца (если попадет куда надо — сразу проглатываешь язык), да только промахнулся: я ведь с самого начала знал, что сегодня ему меня не убить!

Мне оставалось не больше минуты: после, на левую ногу всё равно не наступить; изо рта хлынет кровь, которую я ещё умудрялся проглатывать — карате-ги покроется алыми пятнами — ведь белое так легко измарать! — второй арбитр рубанёт податливую пустоту холёной кистью, звучно гикнет: « Хаяме! ». И победа достанется негру.

Я всосал кровь, сломанным носом жадно втянул пересоленный воздух, подставил голень под гедан-маваши-гери тотчас хрюкнувшего негра — сам я лишь прокусил пластинку, скрипнув зубами. И не ставя ногу на татами, хрястнул негра в бедро — раз, другой, несчётное количество раз, — метя в одно и то же место — чуть пониже впадины, где ляжка соединяется с тазом.

Негр танцевал свою ужасную африканскую пляску, — уже без ритма, без цели, без поющего бога-хореографа. Однажды он всё-таки попытался выставить голень, но мой круговой удар пришёлся ему по колену; негр неловко отступил к самой черте, и в белках его глаз проступило покорное выражение закланного вола. Чёрные трибуны улюлюкали, стучали рельефными американскими подошвами в безответные спинки пластиковых сидений, сквернословили на волофе, а негр всё скакал, подчас исхитряясь доставать правым кулаком моё солнечное сплетение. Но я даже не уклонялся, а только прикрывал на всякий случай голову и горло; как при замедленной съёмке замечал за спиной противника бешеные ряды (на ум мгновенно приходил и молниеносно уносился прочь рассказ про снежные просторы да Зоринку) и продолжал мочалить его бедро.

Затем — всё по годами отработанной схеме — удар в лицо уже бесчувственной ко всему ноги и сразу — правым кулаком, задубевшим от долголетних избиений безответного японского болвана — в грудь ему, под левый сосок! Через перчатку и плотную ткань карате-ги я ощутил, как прогнулось ребро, — я взял негра на вдохе, а потому он внезапно посерел и бесшумно обрушился на пол.

Багровощёкий арбитр приподнял левую бровь, вздёрнул к потолку флажок и посмотрел туда же, как бы взывая к незримому свидетелю. Зрители засвистели, затопали, завопили. Дебелый доктор, переливаясь холмистой лысиной, уже мчался к татами, тщась настичь свою колоссальную безногую тень и влача огромный чемодан с парой сплетённых лептоцефалов на боку. Я снял перчатку, выплюнул на линию жизни две зверски искусанные пластинки, которые тотчас изогнулись и уставили на меня свои пустые глазницы.

Негр встал на четвереньки, протяжно и нежно заблеял на ухо своему бабуинообразному тренеру какую-то тайну. Стадион постепенно затихал. Я вгляделся в первые ряды и вдруг понял, что до сумасшествия обожал эти гнусные, пошлые, злобные хари, дико любил негра, который всё силился подняться на ноги и, брызнув кровью, радостно и облегчённо расхохотался, — тут же старательно высчитывая, через сколько недель я перестану ковылять, как Тиресий, лишённый вакхической анестезии.

Трибуны вздрогнули, рассмотрели кровь и улыбку, с изумлением воззрились на меня и, казалось, что-то пронзило воздух, расколовши его, точно хрусталь. Сначала одна трёхпалая мулатка засмеялась, ткнула в мою сторону средним щупальцем с искусно выточенным коготком, затем другая; стадион ещё раз содрогнулся, и теперь всё вокруг хохотало, неслось, гремело лавиной, било в ладоши. В ушах у меня зазвенело. Арбитр повернулся ко мне, хищно оскалился, подмигнул голубым глазом, зычно заговорил на непонятном наречии и утёр рукавом мокрые, будто от крови или виноградного сока, губы.

Др. Анатолий Ливри

Рассказать о прочитанном в социальных сетях:

Подписка на обновления интернет-версии журнала «Российский колокол»:

Читатели @roskolokol
Подписка через почту

Введите ваш email: