В поезде
Рассказ
Владислав, подполковник запаса, решил съездить в N-ск, где у него была двухкомнатная квартира, оставшаяся от родителей, ныне покойных. Уже больше двух месяцев он не платил квартплату. Собирался в начале июня съездить, но закрутился с внезапно навалившимися делами.
Привыкшему к командировкам Владиславу собираться в поездку не новость. Он бросил в рюкзак мыло, зубную пасту, щетку, полотенце, белье, две рубашки и брюки, пожалуй, больше ничего не надо. Чтобы там пожить несколько дней, этих вещей достаточно. Сходить на рыбалку, искупаться в речке, немного позагорать. Вот и все развлечения. Главное – заплатить за квартиру.
Билет купил заранее в купейный вагон на нижнюю полку. «Возраст обязывает, – думал он, – хоть на нижнюю полку билет и немного дороже, чем на верхнюю». Тем более что поезд в N-ск отправляется из Москвы поздно вечером и прибывает рано утром. На нижней полке удобнее никого не беспокоить, быстро собраться и выйти.
На вокзал прибыл вовремя. Диктор объявила посадку. Пестрый поток пассажиров с вещами быстрыми шагами двинулся к своим вагонам. Погода этим летом не баловала солнечными теплыми днями. По небу тянулись темные серые тучи. Холодный западный ветер гонял по перрону обертки от шаурмы и мороженого. Владислав одним из первых подошел к своему седьмому купейному. Проводница в сером форменном костюме, проверив билет и паспорт, напомнила:
– Ваше место одиннадцатое. Проходите в вагон.
В вагоне чисто и немного прохладно. Дверь в купе открыта. За столиком у окна сидел молодой человек в джинсах и клетчатой рубашке с короткими рукавами. Он уже успел открыть свой ноутбук и что-то энергично печатал.
Владислав поздоровался. Бросил на полку рюкзак. Снял ветровку и повесил на вешалку, присел на свое место. Вскоре в купе зашел военный летчик с большой спортивной сумкой. В другой руке держал чехол, видимо, с парадной формой, так как был слышен звон медалей. Чехол с формой повесил на вешалку. Сумку легко закинул на верхнюю полку.
Последней в купе вошла полная женщина, державшая в руках большую хозяйственную сумку. Она тяжело опустилась рядом с Владиславом.
– Извините меня, но на верхнюю полку я не заберусь. Мне надо ехать до конца, – безапелляционно заявила она.
– Нет проблем. Я на верхней полке буду спать, – сказал Владислав.
«Не спорить же с женщиной», – подумал он
Пришла проводница, проверила билеты, раздала пакеты с постельным бельём.
Владислав застелил постель. Женщина вышла из купе. Он переоделся в спортивный костюм и залез на верхнюю полку.
Соседка по купе видимо не хотела сразу лечь спать. Она представилась, назвав себя детской поэтессой. Достала из сумки какие-то книжки. Никто не заинтересовался её творчеством. Парень продолжал работать с компьютером. Летчик тоже залез на верхнюю полку и отвернулся к стене, показав всем своим видом, что хочет спать.
Однако женщина принялась рассказывать, что она ездила в Москву на празднование Дня Победы. Задержалась, чтобы сдать в издательство сборник своих стихов, но их не взяли. Главное стихотворение, как она утверждала, было о Можайском десанте. Она, не спрашивая разрешения у соседей по купе, принялась его читать. Суть сводилась к тому, что маршал Жуков Г.К., тогда ещё генерал армии, жестоко приказал сибирякам добровольцам прыгать из самолетов без парашютов, чтобы противотанковыми ружьями и противотанковыми гранатами остановить колонну танков и бронемашин фашистов, прорывающихся к Москве по Можайскому шоссе. Особое внимание в стихотворении было отведено жалости к бездарно погибшим, по её мнению, молоденьким мальчишкам и злобе и ненависти к людям генерала Жукова.
Такое стихотворение вызвало бурю негодования у Владислава. Он не знал ничего об этом подвиге сибиряков. Однако сказал с гневом в голосе:
– Сожгите это стихотворение и никому больше не читайте. Это подло – развенчивать героизм русского солдата. Нет возможности воспевать память геройски погибшим, чтобы вы жили, – лучше ничего не пишите. Война есть война и там гибнут в первую очередь военные, чтобы мирные жители могли рожать детей, работать, учиться на свободной земле. Благодаря им вы живете и говорите на русском языке. По перрону не ходят немецкие патрули с автоматами и собаками, проверяющие любого человека. Вы для них скотина.
Женщина со злой усмешкой возразила:
– А разве сегодня вы не видели патрули российских полицейских с собаками в метро и на вокзале?
– Видел и рад, что всерьез решили оберегать наш покой от террористов, которые на деньги американских финансистов пытаются развалить Россию, как уже развалили СССР. На развал СССР к вашему сведению США затратили громадное количество денег – триллионы долларов. Неужели вам это не понятно. Предатели есть, враг изменил тактику, он понял, что в горячей войне ему не одолеть русских. Он с помощью предателей как в руководстве страны, жадных до денег аморальных чиновников, и так называемых правозащитников пытается развалить нашу страну. Эта все набирающая силу деятельность наносит колоссальный вред. Вот такие, как вы, писаки, извращающие историю, помогают им. Это хорошо, что ваши стишки не приняли в печать. Вы ведь глубоко не изучали историю подвига можайского десанта. Просто услышали что-то и быстренько сляпали пасквиль на героев, а заодно и на смелого и решительного генерала, – отрезал Владислав.
Летчик развернулся, приподнявшись, вступил в разговор:
– Я читал в журнале «Военное обозрение» статью о Можайском десанте. Никакой злобы к солдатам и ненависти Жуков не проявлял. Он делал всё, чтобы отстоять столицу нашей Родины. И никакой мороз не помог бы, если бы не героизм солдат и правильные решения командиров. В той статье описывается подвиг молодого парня, дважды добровольца из Омска, который со сломанными ногами смог подорвать фашистский танк и помог остановить колонну вражеской бронетехники. Во время приземления из каждой сотни десантников в среднем погибли по двенадцать бойцов, остальные смело вступили в бой. Ваше, мадам, стихотворение слишком слезливое и пошлое. Такие стишки разлагают молодежь. Только солдат, сознающий свою ответственность перед русским народом, может совершить такой подвиг. Вот о героизме отважных солдат и пишите. Генералы тоже были солдатами. Г. К. Жуков воевал в качестве рядового и Георгиевскими крестами награжден не за то, что слюни и сопли распускал.
Парень оторвался от ноутбука и внес в разговор свою обоснованную лепту:
– Я нашел в интернете стихотворение настоятеля Храма святого пророка Божия Илии в Денежниково Александра Тоготина. Если можно я прочитаю некоторые строки из него:
«Дугласы» взметали-сугробы-на-земле,
Прыгали солдаты в белоснежной мгле…
Им не выдавали даже парашют,
Потому что был он непригоден тут…
И ещё:
Снег от русской крови в поле заалел.
Ни один из наших там не уцелел.
Но зато и немец дальше не прошёл,
Он свою могилу под Москвой нашёл.
Кроме того, писатель Юрий Сергеев в романе «Княжий остров» рассказал, что зимой 1941 года фашистской танковой колонне преградили путь сотни сибиряков, сброшенных с самолётов без парашютов в сугробы, прочитаю цитату из романа: «Немецкая колонна была уничтожена, только несколько броневиков и машин вырвались из этого ада и помчались назад, неся смертный ужас и мистический страх перед бесстрашием, волей и духом русского солдата. После выяснилось, что при падении в снег погибло всего двенадцать процентов десанта… Остальные приняли неравный бой… Вечная память русскому воину! Помолитесь за них, люди…»
– Здорово написано, – отметил будущий защитник Родины.
Никто не возражал. В купе установилась тишина. Женщина на нижней полке ещё долго ворочалась. Владислав тоже не мог уснуть. В голову лезли мысли: откуда берутся люди, живущие в своей стране и гадящие на неё, на её героев, на её заслуги перед другими народами.
Рано утром его разбудила проводница. Быстро собравшись, вышел в тамбур. Поезд, сбавив скорость, подходил к станции г. N-ска. Солнце яркими лучами освещало городские улицы. На удивление, от Москвы отъехали всего около пятисот километров – и такая резкая перемена. Вот что значит знаменитый чернозем. Кругом могучие деревья, зеленые кустарники, аккуратные газоны. На привокзальной площади уже стояли женщины кто с клубникой, кто с молоком, с пирогами и другой снедью. Вокзал, свежевыкрашенный в светло-зеленый цвет, сиял в утренних лучах солнца.
Из-за разноцветных крыш частных домов возвышались и сверкали желтым золотом купола старинных церквей. Проехали бюст местного знаменитого гражданина, и поезд остановился.
Владислав взял такси. У таксистов здесь твердая такса: сто рублей в любой конец города. Водитель оказался соседом. Он жил в соседнем доме. Таксист остановил старенький «жигулёнок» перед пятиэтажной «хрущевкой». Рассчитавшись с водителем Владислав, набрав код на домофоне, вошел в подъезд. Консьержки здесь не было. В подъезде чисто и тихо. Жильцы еще спали. Под лестницей стояли детские коляски и трехколесные велосипеды, ожидавшие своих хозяев.
С рюкзаком за плечами Владислав легко поднялся на четвертый этаж. Открыл своим ключом дверной замок и вошел в узенькую прихожую. Справа шкаф-купе, где удобно повесить верхнюю одежду, слева длинный полированный ящик для обуви, на который можно поставить рюкзак или женскую сумку, присесть, чтобы снять или надеть обувь. Кухня и обе комнаты обставлены добротной мебелью из натурального дерева. Владислав энергично раздернул шторы, и солнечные лучи ярко осветили квартиру.
Приняв душ, он разогрел консервированные голубцы, вскрыл пачку галет «Любятово», позавтракал. Чай пил с вишневым вареньем. После завтрака оставалось еще много времени до открытия городских учреждений. Принял решение отдохнуть часика два. В день приезда Владислав на рыбалку не пошел, но снасти приготовил. Главное, что он сделал, – это рассчитался за квартиру и запасся продуктами. Впереди несколько дней спокойного отдыха.
Июль 2018 г.
Ошибка
Рассказ
Как жаль, что мы живем недостаточно долго,
чтобы пользоваться уроками своих ошибок
Ж. Лабрюйер, писатель.
Когда кто-нибудь жалуется мне на то, что у него жизнь проходит мимо, я вспоминаю нелепую судьбу Герки Мартынова. При этом мне хочется кричать: «Жизнь не может проходить мимо. Это некоторые люди проходят мимо неё». Мартынов был из тех, кто проходил мимо.
Герка умер. В деревне все знали его, но жалеть практически никто не жалел. Некоторые даже говорили: «Достукался! Давно пора».
Причиной смерти была его пагубная привычка. Пил Герка часто и помногу. Он не знал почему. А если бы знал? Что? Может, задумался и перестал бы пить? Не знаю. Но знаю точно, что Герка жестоко ошибся, отдав предпочтение выпивке. В погоне за пьяным весельем он потерял умение радоваться жизни.
Может, это пристрастие началось с того дня, когда он с другом еще мальчишками взяли бутылку портвейна и выпили её в кустах, у речки. Спросили бы его, почему он это сделал, Герка, наверно, не ответил бы.
– Все так делают. Вот и мы взяли… Мы же не украли? – сказал бы он в лучшем случае.
Иногда во время пьяного откровения он не без гордости вспоминал, что был как-то в городе на слете передовиков лесного хозяйства.
Смолоду Герка работал здорово. Был шустрым и до работы жадным. Мать слушался. Что ни скажи – всё сделает. Становясь взрослее, почему-то озлобился, но он не задумывался над этим. В деревне долго размышлять не приходится: то сено косить, то овец стричь, то дрова готовить надо – без работы ни дня не бывает. А сколько хлопот с вывозкой сена и дров из лесу! Потому в лесхоз работать пошел. Там хоть трактор для вывозки могли выделить. Конечно, кто поближе к начальству, тем в первую очередь, а остальным уж когда придется …
Тогда от поездки в город у Герки не только одни хорошие воспоминания остались. Хотя премии им там вручали, да и с собой он прихватил. Герка хотел жене подарок сделать – хорошие сапожки. Почти все магазины в областном центре обошел, но купить импортных меховых сапожек нужного размера не смог. Вечером, не досмотрев концерт, они с другом ушли в гостиницу.
Выпили, а друг и говорит:
– Вот ты бегал, сапоги искал – и не нашел. А Ваньке Блындину директор лесхоза устроил такого же размера сапоги, какие ты искал. Для руководящих работников за кулисами, ты знаешь, был буфет отдельный. Так там ещё и дефицит разный давали.
Насчет дефицита Герка не знал. А буфет его не волновал. В магазине за свои можно поллитровку взять да и выпить не торопясь под мужской разговор. Разозлился он тогда. Герка считал, что Ванька Блындин подхалим и хоть с виду мужик здоровый и даже солидный, а мужского характера у него нет.
– Директор-то с Веркой Блындиной путается, – буркнул Герка.
– Вот потому-то он на Ванькины деньги для Ванькиной жены и взял сапожки. Ванька доволен, и Верка будет рада, – уточнил собутыльник.
– Черт с ними… Давай лучше выпьем… – предложил Герка.
– Ты знаешь, в Уваровке начальничков судить будут. Левый цех какой-то организовали. Подпольно обрезную доску гнали на продажу. Здорово наживались, – въедливо продолжал друг.
– Вот гады! – подхватил Герка. – Я их знаю. Они не местные. У них Коновалов Гришка за главного, хотя рядовым учетчиком работал. А шестерил у него Петро Осадчий. Я с ним в школе учился. Видно, мало мы его крапивой жигали. Он тогда еще пытался выгадывать. На чужом коне в рай ездить. Ему так и надо, а вот Митьку Драгайцева жалко. Тот по простоте душевной влип в эту историю. Молодец новый участковый, Васильев. Не то, что предшественник. Правильный мужик. Это он их прищучил.
Друзья закурили и помолчали немного.
– Когда эта шелупонь переведется? Будет такое времечко или нет, – вздохнул Геркин друг.
– Может, и будет, только я, брат до того времени не доживу, – мрачно сказал Герка.
– Я, наверно, тоже. Но вот детей такими крепкими постараюсь сделать, чтобы никакая сволочь на них не влияла. У меня их пятеро. Представляешь, а они воспитают своих детей. Вот и пойдет мое крепкое семя, – с надеждой в голосе, высказал свою мечту собеседник.
– Ну, давай, давай, – криво усмехнулся Герка Мартынов.
С того дня прошло много лет. А Герка больше ни разу не ездил на совещания передовиков. Работал, может, и не хуже, а пить стал больше. С женой развелся, вернее, она ушла от него. После того ещё сильнее запил и жениться не собирался. Да никто из местных за него не пошел бы. Характер у Герки стал «шибко чижелый для жисти», как говорили деревенские старухи.
Герка всё пропивал и пил всё, что под руку попадет. Выпив, проклинал свою жизнь, становился драчливым. Незадолго до смерти дрался с братом, уже полысевшим степенным мужиком. Брат хотел утихомирить Герку во время его пьяного разгула, но тот схватил стальную вилку, и хорошо, что промахнулся, а то бы хоронили брата. От скользящего удара у брата на голове от макушки через весь затылок остался длинный рваный шрам. Рана была неглубокая, такие быстро зарастают, и со временем их трудно заметить.
Герка был с виду явно не богатырь, с бесцветными глазами и низкого роста, но злой и в драке опасный. К тому же подозрительный, ему постоянно казалось, что его обманывают или хотят обмануть. Подозрительность и подвела его, причем кончилось это трагически.
Герка жил со старушкой матерью. Немощная и набожная, она потеряла возможность оказать на Герку какое-то существенное влияние. Мать молча страдала, глядя, как сын гробит здоровье, а вместе с ним и жизнь. Иногда в её глазах можно было прочесть такую жалость к сыну и ничем не излечимую грусть, что Герка горько плакал и клялся не пить. Дня два-три он приходил с работы трезвым. Колол дрова, с остервенением набрасываясь на увесистые березовые и лиственничные чурки. Но потом начинал пить ещё пуще прежнего, изыскивая любые возможности, лишь бы напиться до самого тяжелого, скотского состояния.
Мать болела жестоким ревматизмом, и старухи-соседки посоветовали растираться травяной настойкой на водке. Да разве устоит в доме водка, когда сын пьяница? Кто-то поделился с ней техническим спиртом. Мать принесла домой спирт. Герка сразу спросил:
– Чё в бутылке?
– Зелье это, сынок. Яд. Технический спирт. Им можно только ноги натирать, – слабым голосом пыталась объяснить старушка.
– Я думал, можно кайф словить, – недовольно проворчал Герка.
Зная сыновью страсть, мать на всякий случай спрятала бутылку. Но долго пользоваться настойкой на спирте ей не пришлось. Герка разыскал заветный бутылёк. Хоть и был сильно пьян, все-таки выпил полстакана. Остальное положил под подушку. Пошатнулся, упал на койку, да так и не проснулся.
В день похорон к Геркиной матери пришли её подружки-старушки. Они молчаливо сидели на лавке у нетопленой печки, кое-кто на колченогих табуретках у гроба покойного.
Одна из соседок пришла с внуком пяти-шести лет. Мальчик, как все дети в его возрасте, был очень энергичным ребенком. Ему в тягость сидеть молча. Он то и дело убегал от бабушки. Она беспокоилась как бы внук, выскакивая на улицу, не простыл. Стояла поздняя осень. С вершин гор уже «спустил белые ноги» снег. Холодный ветер, дувший порывами, срывал последние желтые листья с деревьев. Косматые тучи тяжело ходили по небу. Изредка в разрывах между тучами выглядывало солнце, успевая припекать в безветренных уголках. Бродящих кур и собак в деревне почти не видно, все примостились на завалинках, и на земле у выходящих на солнечную сторону бревенчатых стен изб и амбаров. Все птицы и животные пытались согреться в последних теплых лучах солнца.
Малыш любил играть на свежем воздухе. Выбежав во двор, где брат Герки, сверкая на солнце поцарапанной лысиной, доделывал крышку гроба, мальчик вдруг быстро вернулся:
– Баба, смотри-ко, вилка. Лежит прямо на дороге. Ведь можно ногу поцарапать! Заржавела вся… я её положу куда-нибудь?
– Тише ты… ну в шкап, что ли, положи.
Мальчик осторожно положил вилку, которой неделю назад орудовал Герка.
– Баба, как нехорошо здесь. Совсем ничего нету. Постель-то какая… я на такой бы спать не стал. Так нельзя. Надо ведь как-то лучше жить. – Внук высказал свои наблюдения.
– Перестань, ради бога! Наказанье ты моё! – сердилась бабушка.
Непосредственность мальчика вызвала оживление среди старух. Они стали негромко переговариваться. Мальчик убежал на кухню, но тут же вернулся:
– Баба, сепаратор у них какой грязный… ты мне дай тряпку. Я протру его, что ли?
– Дак сумеешь ли?
– Сумею. Я же дома протирал. Я хорошо протру. Баба, ну дай тряпку, – настаивал малыш.
Бабушка, чтобы хоть чем-то занять внука, дала ему тряпку.
Через несколько минут из кухни доносилось его довольное посапывание. С полчаса он усердно протирал сепаратор, вернее часть его, прикрученную наглухо к некрашеной корявой лавке. Закончив работу, мальчик подошел к бабушке:
– Баба, куда положить тряпку?
– Ну, положи куда-нибудь.
– У них и так все разбросано, как в охотничьей избушке. Хоть прибрал бы кто. Баба, я положу тряпку за печку? – подражая в чем-то взрослым, сказал внук.
– Ладно, положи.
– Баба, на веранде гуськина шерсть валяется. Прямо за ногами таскается. Я, наверно, соберу, – продолжил маленький любитель порядка.
– Не шерсть, а перо. Иди собери, – разрешила бабушка.
Мальчик долго и кропотливо собирал в большую чашку перо гуся, которого закололи на поминки.
Во второй половине дня пришли человек пять мужиков из бригады лесорубов. Их отпустили из лесхоза, где работал Герка. Мужики собрались выносить гроб с телом покойного. От одного из рабочих, друга Герки, крепко попахивало вином. Некоторые из вошедших неловко топтались, снимая кепки. Пришел фотограф, соседский парнишка, Витька, ученик шестого класса. Он деловито выбирал удобную позицию и несколько раз щелкнул «Сменой».
Мать, ещё больше похудевшая, уже не плакала. За прошедшие бессонные три ночи её слёзы кончились. И теперь в её глазах такая мучительная боль – видел бы эти глаза Герка …
Гроб выносили неумело. Кто-то некстати суетился. Одна или две старухи пытались завыть. Ещё раз щелкнул затвором фотоаппарата Витька. Гроб поставили на грузовик. Мать и брат сели в кабину с водителем. Медленно, мощный «ЗиЛ-131» двинулся с места. Сколько раз Герка в кузове этого «зила» ездил в лесосеку, где он работал на челюстном погрузчике? И вот эта же безотказная автомашина везет его в последний путь. Автомобиль двигался со скоростью пешехода. За ним шло несколько человек. Шагал и внук с бабушкой. Вид у него был сосредоточенный. Он первый раз на похоронах, но с помощью бабушки понимал серьезность момента и шлепал молча.
Как бы медленно не ехала машина, но вот за поворотом скрылся дом, в котором Герка прожил больше тридцати лет. Большой крестовый дом построил его отец. Срубленная из ядреной лиственницы изба пережила хозяина, вот и сына тоже. Герка за свою недолгую жизнь ничего не построил. Повалившийся забор – и тот не хотел поднять
Кладбище приютилось на пригорке. Оттуда всю деревню видно и даже можно разглядеть, как в опустевшем дворе Геркиного дома бесшабашный хулиган ветер гоняет белые стружки. Когда гроб сняли с машины и открытый поставили у могильной ямы, мать подошла и как-то пронзительно застонала. С ней сделалось плохо. Подбежала медичка. Дала понюхать нашатырного спирта. Быстро дала выпить лекарство. Старушку отвели к машине.
Перед тем как опустить гроб в могилу, речей никто не говорил. Геркин друг хотел что-то сказать, но махнул рукой, вытащил из одного кармана бутылку водки, из другого стакан. Зубами сорвал пробку. Налил. Болезненно сморщившись, выпил. Затем бросил бутылку и стакан в могилу. То ли от жалости к другу, то ли по другой какой причине, он заплакал и, пьяно пошатываясь, отошел. Гроб спустили. Брат, старухи и мужики бросили несколько горстей земли на крышку гроба. Могилу засыпали. На свежем холмике поставили, сколоченную из гладко выструганных досок пирамидку памятника. Ещё с минуту постояли и пошли в деревню.
День близился к концу. Заходящее солнце садилось в темные, как дорожная грязь, тучи. Лучи главного светилы, вроде мощных прожекторов вырывались из туч, озаряя ярким светом далёкие вершины гор, а также плывущие над ними облака. Превращая их из черных клубящихся громадин в легкие, пышные, розовые и причудливые изображения.
– Вот, внучек, – сказала бабушка, – видишь, как солнышко тучки раскрашивает?
– Вижу, ух и красиво же… Небушко какое стало разноцветное! Вверху синее, а по краям гор оранжевое.
Солнце скрылось за горами. Заря перегорала. Тучи стали малиновыми и по всему горизонту расплылось алое зарево. Утро обещало быть ясным и чистым, как всё вновь появляющееся на земле.
Отдыхая, бабушка и мальчик долго смотрели на уходящее солнце, на игру его лучей.
Жизнь шла своим чередом. В этой маленькой деревне, где смерть людей была редким явлением, всё вернулось в свое русло. Жизнь и не останавливалась.
Мимо, разговаривая между собой, прошли директор лесхоза и Ванька Блындин. Говорили о том, что надо успеть по первому снегу, вывезти сено. Они вывезут…
– Баба, а чего больше на свете хорошего или плохого? – задал философский вопрос внук.
– Хорошего. Доброе всегда дорогу к свету пробьет. Помнишь, весной мы картошку садили?
– Помню, а что?
– Так вот, семенную в мешке таскали. Сколько ростков обломалось. Из мешка потом вытряхивали. И всё равно картошка уродилась добрая. Так и хорошее обязательно прорастет.
– А почему дядя Гера умер? Он ведь хороший? Он мне тяжеленькие биты для игры в бабки сделал. Шишки кедровые мне из лесосеки привозил.
– Ошибся он, внучек.
Об авторе:
Владимир Калинин, родился в г. Омске. После окончания средней школы работал слесарем на телевизионном заводе. Закончив специальное учебное заведение (по специальности «юрист»), был направлен на оперативную работу. Окончил Высшую школу КГБ СССР и аспирантуру. Работал преподавателем специальной дисциплины в Академии ФСБ РФ. После увольнения в запас КГБ СССР в звании подполковника работал федеральным судьей Черемушкинского районного суда г. Москвы. Член Интернационального Союза писателей.
